Страница:
Авторы "Интернационала". Шостакович вместе с Мравинским - углублены в партитуру. Мравинскии во время концерта - волевое лицо, палочка, взметающая смычки.
Что отобрать?
Целый этаж музея занимают музыкальные инструменты, на которых играют народы Земли: от самых простых барабанов и флейт, сохраняющих первобытный вид, до инструментов современного симфонического оркестра. Тут - бубны и балалайки. Бандуры. Гусли. Кяманчи. Кураи. Кумузы. Дудуки. Бандуры. Охотничьи рога. Литовский каннель. Японский самейдайк. Румынский паи. Индонезийский ситар. Гонги. Спинет XVI столетия. Клавесин. Первые образцы фортепиано... Более двух тысяч инструментов.
Если я покажу фагот, то почему не показал зурну, волынку, литавры? Если покажу литавры, то чем объяснить, что я пренебрег арфой, контрабасом, челестой?
Поэтому выберем инструменты самые неожиданные, но инструменты с судьбой.
Фанфара. Трофей Семилетней войны, отбитый у противника русским солдатом в 1759 году.
А это - серебряная труба с Георгиевским крестом и надписью: "За храбрость при Фер-Шампенуазе" - то есть за последнюю битву, в которой Наполеон в 1814 году потерпел поражение, после чего русские войска вступили в Париж.
Покажем барабан, на который Наполеон во время сражений любил ставить ногу. Может быть, даже щелкнем по нему пальцем.
Приобщим к этим трем гитару цыганки Тани - из хора Ильи Соколова, от пения которой однажды разрыдался Александр Сергеевич Пушкин.
Это только четыре инструмента из двух с лишним тысяч, но все с увлекательной "биографией". Об остальных можно сказать, назвав самые разные, но не больше восьми - десяти: перечисления по телевидению утомительны, а уж если перечислить, то - сопоставлять по контрасту - глокеншпиль и баян, виола дамур - балалайка...
Рукописный отдел музея. Ему одному можно посвятить передачу. И даже не одну, а целую серию. Однако сначала надо сказать обо всех отделах музея, стало быть, выбрать манускрипты для передачи только самые замечательные, значение которых очевидно даже для тех, кто не имеет отношения к музыке и даже не интересуется ею. Но человек мало-мальски культурный понимает, что столик Михаила Ивановича Глинки, на котором писалась партитура "Руслана",малюсенький, не более тумбочки у постели, только повыше,- каждый поймет, что это святыня. Столик показать обязательно следует.
Но мы говорили о рукописях. Поэтому покажем "Полное собрание сочинений и романсов М. И. Глинки" с надписью, которая сделана рукой его друга - писателя, ученого, музыканта Владимира Федоровича Одоевского:
"Отдано мне 23-го февраля 1849 года Михаилом Ивановичем Глинкою с тем, чтобы никому не передавать, не давать.
Кн. В. Одоевский".
А внизу: "Точно так. М. Глинка".
Такие вещи особенно остро передают ощущение подлинности.
Покажем партитуру "Евгения Онегина", переписанную собственноручно Чайковским.
А за ней - партитуру оратории Георгия Свиридова "Памяти Сергея Есенина".
О каждой из них можно сказать очень много и очень важное. И очень интересно сказать. Нет, не надо! Мы ведь решили обозреть пока богатства музея и выбираем рукописи, самый вид которых говорит уже о бесценных сокровищах Рукописного отделения.
Еще четыре автографа:
"Поэма экстаза" Скрябина. Писанная его рукой.
"Танец с саблями" Хачатуряна - рукопись автора.
"Сцена в корчме" из "Бориса Годунова" - Мусоргского рука!
"Священная война" Александрова, ставшая народной песней. Штамп: "Подписана в печать 28 июня 1941 года". На шестой день войны.
Теперь отберем изобразительный материал.
Портреты:
Чудо XIX столетия колоратурное сопрано Аделина Патти.
Чудо XX века - Антонина Нежданова.
Программа концерта гениального чешского дирижера Артура Никиша. В программе "Так говорил Заратустра" Рихарда Штрауса.
А вот сам Рихард Штраус - крутой и высокий лоб, щетка усов. Фото с автографом. (Не путать с Иоганном Штраусом - сочинителем вальсов и его отцом тоже Иоганном Штраусом и тоже сочинителем вальсов.)
Программа Персимфанса. Так назывался Первый симфонический ансамбль оркестр без дирижера, выступавший в Москве в продолжение десяти лет - с 1922 года по 1932-й. С этим оркестром играли лучшие музыканты - солисты. Программа, которую я беру в руки, оповещает об участии в концерте профессора Московской консерватории - замечательного советского пианиста Генриха Густавовича Нейгауза.
Из записей продемонстрируем пластинку Ивана Ершова - это большая редкость. Иван Васильевич Ершов - один из самых замечательных артистов русской оперной сцены, певец высочайшей музыкальной культуры и гениального актерского дарования - пел в Петербурге на сцене Мариинского театра. Это был неподражаемый Гришка Кутерьма в "Сказании о граде Китеже" Римского-Корсакова, удивительный Финн в "Руслане", не сравнимый ни с кем исполнитель героических партий в операх Вагнера - Зигфрида прежде всего. (Ершов умер во время Отечественной войны.) Он не любил записываться, и пластинки его - величайшая редкость. Пластинка, хранящаяся в Музее музыкальной культуры - с арией Рауля из "Гугенотов", оперы Мейербера,-еще дореволюционных времен. Предлагаю ее послушать. Вас удивит этот благородный героический тенор! Попросим включить эту запись...
Какой сильный и властный голос! С величайшей легкостью, без напряжения берущий верхнее "до" и при этом серебристый, светлый, значительный.
Ария спета... Вместе с Ершовым мы оказались в Петербурге. А Музей музыкальной культуры все же возник в Москве, в недрах Московской консерватории. Поэтому вернемся в Москву.
В 1867 году сюда приезжал гениальный французский композитор н дирижер Гектор Берлиоз. Его пригласили в консерваторию. По обычаю попросили расписаться. Он оставил автограф мелом, на классной доске. Так с тех пор она и хранится. Теперь - в музее.
А это - дирижерская палочка Николая Григорьевича Рубинштейна - основателя и первого директора Московской консерватории, брата Антона, которого публика знает как автора оперы "Демон". Вот Николай Рубинштейн - фото.
Замечательный дирижер и один из величайших пианистов XIX века, Николай Рубинштейн основал в Москве не только консерваторию. Он основал отделение Русского музыкального общества и выступал в его концертах более трехсот раз. Он поддержал молодого Чайковского, пригласил его в консерваторию в качестве педагога. После смерти Рубинштейна Чайковский написал трио и посвятил его "Памяти великого артиста". Эти три слова и вдохновенная музыка говорят миру о Рубинштейне больше, нежели могут сказать о нем ученые диссертации.
Коль скоро речь зашла о Московской консерватории - расскажу о находке, обнаруженной в здании консерватории. Это - архив замечательного русского композитора Александра Александровича Алябьева. Впрочем, без этой находки мы даже не могли бы судить, насколько он замечателен.
Судьба этого музыканта сложилась трагически. Весною 1825 года, -это было в Москве, - у Алябьева обедало несколько молодых людей, потом сели за карты. Во время игры один из партнеров нарушил правила. И Алябьев поссорился с ним. Два дня спустя, возвращаясь в свою деревню, этот игрок скончался. Как заключил врач - от кровоизлияния. Но на имя губернатора был прислан ложный донос. И Алябьева посадили в тюрьму, где продержали три года. Следствие шло в нарушение всех законов. И хотя обвинение в убийстве доказано не было, приспешники Николая I объявили Алябьева в смертоубийстве и сослали в Сибирь. Потом перевели на Кавказ...
Вернуться в Москву ему разрешили только через пятнадцать лет, да и то без права показываться в публике и без восстановления в правах. Умер Алябьев в 1851 году. Слава прошла мимо. Он остался в памяти поколений только как автор нескольких сочинений, и прежде всего знаменитого "Соловья".
В начале Великой Отечественной войны освобождали подвалы Московской консерватории для бомбоубежища. Вытащили груды промокшей нотной бумаги, повесили для просушки на спинки кресел в концертном зале. Это оказались сочинения Алябьева, пролежавшие без употребления столетие без малого. После войны разбором архива, прочтением всех этих рукописей, исследованием творчества Алябьева занялся музыковед, в ту пору сотрудник музея Борис Васильевич Доброхотов. И открыл множество сочинений первоклассного композитора. Время не состарило эту великолепную музыку. Теперь ее играют повсеместно - инструменталисты, оркестры. Часто звучит она в радиопередачах. Судите сами, какая прелесть "Прощальная полька", написанная в 1848 году для оркестра в малом составе. Какое изящество! Пусть она прозвучит две с половиной минуты...
Музей не только хранит - он воскрешает музыкальные сочинения. Не только затерянные. Но и несправедливо забытые. Не оцененные по достоинству. Сейчас мы послушаем отрывок из музыкальной трагедии "Орфей". Написал эту музыку солдатский сын Евстигней Фомин. Написал в 1791 году, в год смерти Моцарта. Нет сомнения, что Фомин - самый выдающийся композитор России XVIII столетия и его "Орфея" можно смело поставить в один ряд с мировыми шедеврами.
Кто вернул это сочинение к жизни?
Музей музыкальной культуры!
Кстати, если бы Фомин жил после Бетховена, можно почти не сомневаться - в его музыке увидели бы подражание Бетховену. Между тем Фомин умер в 1801 году и не мог слышать ни одной бетховенской ноты. (Включим цитату из "Орфея" - две минуты и десять секунд.)
Один из старейших профессоров Московской консерватории - пианист Александр Борисович Гольденвейзер (он умер в 1961 году), возвращаясь с концертов, складывал дома каждую программу, каждую афишу, собирал ноты, книги по музыке. Мало-помалу его квартира превратилась в музей. Потом была передана Музею музыкальной культуры и функционирует сейчас как его филиал. Одно из ценнейших приобретений Гольденвейзера - это купленный им в 1929 году у какой-то старухи альбом современницы Пушкина. Специалисты предполагают,- это предположение выдвинула литературовед Людмила Васильевна Крестова, - что хозяйкой альбома была Голицына Наталья Степановна, урожденная графиня Апраксина. Но кем бы она ни была - такое созвездие имен в одном альбоме встречается крайне редко. Тут и Пушкин, и Крылов, и Жуковский, Тютчев, Мицкевич, Бальзак, Теофиль Готье, композиторы Керубини, Боальдье, Мейербер, Спонтини, знаменитый пианист Тальберг, певцы и певицы, такие, как Джованни Рубини, Полина Виардо, Аделина Патти... Вот страница с автографом Пушкина:
Она одна бы разумела
Стихи неясные мои,
Одна бы в сердце пламенела
Лампадой чистою любви.
22 сентября 1826 года
Эти строки из стихотворения "Разговор книгопродавца с поэтом" вписаны в альбом Голицыной вскоре после возвращения Пушкина из Михайловской ссылки. В Москве.
Вот автограф Листа. 1842 год, когда он приезжал на гастроли в Россию.
Автограф Россини. Прошу обратить внимание: мы о нем еще вспомним!
Отложим альбом! Еще большая драгоценность из коллекций музея:
Тетрадь эскизов Бетховена, относящаяся к 1802- 1803 годам. Подлинник рукописи с необыкновенной судьбой.
В 1827 году, сразу же после смерти Бетховена, все его имущество - от рукописей величайших его творений до глиняных бутылок и жестяной кружки, стоявших на кухонной полке,- все было продано с аукционов в пользу племянника Карла. И рукописи шли но цене, во много раз меньшей, чем карманные часы композитора и его метроном. В очень короткий срок тетради, писанные рукою Бетховена, разошлись по всему свету. Из них изымали листы, от листов отрезали строчки. Их продавали тем, кто хотел пополнить свою коллекцию автографом великого композитора.
Одна из тетрадей, причем в хорошей сохранности (из нее вырезана только половина листа), была привезена в Петербург и попала в библиотеку крупного мецената, великолепного музыканта, почитателя бетховенского творчества Михаила Юрьевича Виельгорского.
Близкий знакомый Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Глинки, Виельгорский в молодости во время одной из своих заграничных поездок познакомился в Вене с Бетховеном. Но тетрадь попала к нему, очевидно, не от самого композитора, а уже в 50-х годах. В начале нынешнего столетия она составляла собственность внука Виельгорского - Веневитинова и находилась в Москве. Сведения о ней попали в печать. Композитор Танеев считал необходимым напечатать ее. Но тут следы ее вновь затерялись. Обнаружилась она в одном из московских хранилищ в 1927 году среди бумаг, изъятых из дворцовых архивов. Во время Отечественной войны она поступила в Музей музыкальной культуры. Десять лет трудился над ее расшифровкой сотрудник музея - музыковед Натан Львович Фишман, разобравший эти иероглифы с глубочайшим проникновением в бетховенский творческий метод и стиль, с терпением, удивляющим даже самых упорных текстологов.
Труд вышел в 1962 году под грифом музея, и весть о нем пронеслась по всему музыкальному миру. Открылись многие тайны творческой лаборатории Бетховена, вписавшего сюда наброски своей гениальной Третьей симфонии, известной под названием "Эроика". В этой тетради отразилась работа Бетховена и над "Крейцеровой сонатой", и над фортепианной сонатой ми-бемоль мажор, известной под номером 18. Тут пятнадцать вариаций и фуг (сочинение 35-е) для балета "Творения Прометея". Неизвестный дуэт на слова Метастазио. Наброски к оратории. Багатели. Рондо. Фуги. Терцет. Каноны...
Ученый исследовал зарождение этих "спутников" "Героической" симфонии, проследил возникновение всех этих замыслов. Высокую оценку этой работе дали крупнейшие музыковеды мира. Польский журнал пишет, что эти три тома - "окно, позволяющее заглянуть во внутреннюю жизнь одного из величайших гениев человечества". (Здесь можно и даже нужно прослушать "Канон" из шестнадцати тактов. Это - новинка!)
В ту же тетрадь Бетховен вписал тему, напоминающую русскую народную песню. Это - не удивительно.
В двух квартетах Бетховена, которые он посвятил графу Разумовскому русскому посланнику в Вене, звучат темы русских народных песен: "Слава на небе солнце высокому" и "Ах, талан ли мой талан таков". Убежденный в том, что искусство объединяет все человечество, Бетховен спустя десять лет принялся за составление сборника "Песни разных народов", которые он выпустил в сопровождении скрипки, виолончели и фортепиано. В этот сборник вошли песни немецкие, португальские, испанские, тирольские, венецианские, польские... Но открывают сборник три русских песни - "Во лесочке", "Ах, реченьки" и "Как пошли". В том же сборнике помещена (под названием "Air cosaque" -то есть "Казачья песня") украинская песня "Iхав козак за Дунай". Песни русских солдат и казаков, освободивших Европу от владычества Наполеона, в ту пору были весьма популярны. И не случайно,- это я видел сам в Бонне в доме Бетховена,- на письменном столе композитора стоят две раскрашенные игрушки - русские казаки, несущиеся на конях с пиками наперевес...
И еще одно украшение коллекции Музея музыкальной культуры - "Аврора". Кантата Джиоакино Россини. Отыскала ее научный сотрудник музея Евгения Николаевна Рудакова. Это было зимой 1942 года. Узнав, что в Углич каким-то образом попала рукопись великого итальянского композитора, Рудакова - на поезд (а в ту пору это было не просто!) - и в Углич! И сразу в музей, в "церковь Дмитрия-царевича на крови". В музейной книге о Россини ни слова. Рылась в архиве, покуда не отыскала в церковном подвале. Что же ей удалось выяснить?
В 1815 году, по окончании военных действий в Европе, вдова великого полководца Михаила Илларионовича Кутузова - Екатерина Ильинишна, находившаяся уже в преклонных годах, уехала в Италию. И познакомилась там с Россини, который посвятил ей кантату в знак уважения к имени, которое стало символом освобождения народов. После смерти Кутузовой рукопись кантаты перешла к ее дочери, в замужестве Опочининой. А имение Опочининых находилось как раз возле Углича. Так что все прояснилось.
Действующие лица кантаты - Аврора и Гений. Интересно, что в сцене появления Авроры звучит тема русской народной песни "Ах, зачем бы огород городить".
(Тут в передаче следует музыка!)
Но еще интереснее, что тему этой же песни Россини вскоре использовал в финале оперы "Севильский цирюльник". Думали ли вы когда-нибудь, что этот многоголосный финал знаменитой итальянской комической оперы, который сейчас зазвучит, вырос из русской народной песни?!
(Включим запись. Немного послушаем - минуту или даже минуту с четвертью.)
Рассказывали, будто эту тему напевал, спускаясь с лестницы, во Флоренции внук Кутузовой - молодой Опочинин. По другой версии эту песню напевала молодая графиня Апраксина, и будто бы, услышав ее, Россини воскликнул: "J'ai mon affaire" (Нашел!) -и убежал, чтобы записать эту мелодию. Последнее очень похоже на правду, особенно если мы вспомним, что Россини был знаком с графиней Апраксиной, впоследствии по мужу Голицыной, в альбоме которой сохранился его автограф.
Молодой в ту пору композитор Александр Варламов, услышав "Севильского цирюльника" впервые, узнал русский мотив и чуть не вскочил с места. "Экой плут,- сказал он, радуясь, - ведь это он у нас украл, а хорошо, мастерски свел на польский",- то есть на полонез.
Так русская песня вошла в одну из самых прославленных опер мира.
А вот рукопись: "Гамлет" Варламова-музыка к тому спектаклю Малого театра в Москве, состоявшемуся 22 января 1837 года, в котором публику потрясла игра великого Мочалова и который так восхищает нас в пересказе и в разборе Белинского...
(Сыграем в следующий раз.)
В Музей музыкальной культуры я советую зайти каждому, даже и тем, кто не обладает музыкальным слухом и не играет ни на каком инструменте. Ибо без представления о музыкальной культуре трудно иметь достаточно полное представление о культуре вообще. Литература, живопись, театр, музыка связаны между собой. Переплетаются. Вот небольшой пример.
За два месяца до того, как Белинский в Москве принялся за статью о Мочалове, в Петербурге - это было 27 ноября 1836 года - состоялось первое представление оперы Глинки "Иван Сусанин". Пушкин сидел на этом представлении в одиннадцатом ряду. И в антрактах к нему подходили незнакомые люди и поздравляли с успехом оперы. Почему? Ведь либретто писал не Пушкин. Прямого отношения к опере он не имел. Но все понимали, что успех Глинки Пушкин воспринимает как победу русской национальной культуры. И радуется успеху Глинки, как своему.
Две недели спустя после премьеры на ужине в честь Глинки, где собрались Виельгорский, поэты Вяземский и Жуковский, присутствовал и Пушкин. И каждый написал шутливое четверостишие в честь Глинки. А Владимир Одоевский писатель, критик и музыкант - сочинил на эти стихи канон. Можно его прослушать.
Пой в восторге русский хор,
Вышла новая новинка.
Веселися Русь! Наш Глинка
Уж не Глинка, а фарфор!
Четверостишие Жуковского. Вяземский продолжил:
За прекрасную новинку
Славить будет глас молвы
Нашего Орфея Глинку
От Неглинной до Невы.
Затем перо взял снова Жуковский:
В честь толь славные новинки
Грянь труба и барабан,
Выпьем за здоровье Глинки
Мы глинтвейну стакан.
А Пушкин закончил:
Слушая сию новинку,
Зависть, злобой омрачась,
Пусть скрежещет, но уж Глинку
Затоптать не может в грязь.
Даже такая коллективная шутка показывает, в каком сложном переплетении являются перед нами музыка и литература. Не говоря уже о том, что поэзия продолжает в музыке свою вторую - новую - жизнь.
Гимн Петрарки - великого поэта Возрождения, написанный в XIV веке и обращенный к его возлюбленной Лауре, которую он именовал Мадонною, вдохновил великого польского композитора Станислава Монюшко на сочинение кантаты. Но так получилось, что в Польше эту музыку узнали благодаря... Музею музыкальной культуры. Сейчас объясню!
В 1856 году Монюшко, живший в ту пору в Вильнюсе, приехал в Петербург и дал концерт, в программу которого включил свое новое сочинение "Гимн Петрарки" ("К Мадонне") -так значилось на афише. Великий музыкальный критик Серов писал, что это был один из лучших концертов сезона.
После смерти Монюшки Николай Рубинштейн дал два концерта в Варшаве в пользу семьи покойного композитора. И в знак благодарности вдова Монюшки подарила Рубинштейну черновую партитуру "Мадонны". Так эта рукопись попала в Москву.
Первый лист утрачен, где и когда - неизвестно. Но, подготовляя сочинение к печати, композитор Ирина Николаевна Иордан обратила внимание на то, что чернила с пропавшей страницы промокнулись на обороте предшествующей. И основные знаки можно прочесть, рассматривая их в зеркало. Иордан восстановила весь замысел. И нельзя не согласиться с Серовым, что первый хор "поразительно прекрасен". Вот он звучит - величественный и словно бесплотный,- одно из лучших творений хоровой музыки...
Высоко ставил Монюшко Глинка. Еще более ценил его Даргомыжский. Ну а раз мы заговорили о Даргомыжском, то нельзя не сказать о том, что в одном он превзошел всех - в уважении к поэтическому слову Пушкина. Он написал оперу "Каменный гость", не изменив и не сократив почти ни одного пушкинского стиха. И воплотив поэтический текст в напевно-декламационной вокальной линии, поддержанной очень скупым оркестровым сопровождением.
В этом смысле прямым продолжателем Даргомыжского был Мусоргский, который в своих операх шел не от симфонии, не от драмы, не от оркестра, а от живых интонаций человеческого слова, живой человеческой речи.
Мусоргский высоко чтил Даргомыжского, как чтили его и Римский-Корсаков, и Балакирев, и Бородин, и Цезарь Кюи, и Владимир Васильевич Стасов, прозвавший эту пятерку "Могучей кучкой". Создание русской национальной музыки все они считали своим общим делом. И если один умирал, не воплотив своего замысла, этот замысел завершал другой. Когда умер Даргомыжский, "Каменного гостя" по его эскизам дописал Кюи, а наоркестровал Римский-Корсаков...
Вот кабинет Римского-Корсакова на Загородном проспекте в Петербурге. Вот витрина, ему посвященная.
Умер Мусоргский - Римский-Корсаков завершил за него "Хованщину", оркестровал "Ночь па Лысой горе", отредактировал "Бориса Годунова". Умер Бородин - и Римский-Корсаков вместе с молодым тогда Глазуновым завершают неоконченного "Князя Игоря"...
Вот стол, за которым писался "Князь Игорь". Выписки из Ипатьевской летописи - рукой Стасова, помогавшего друзьям и советом, и знаниями, и книгами из Публичной библиотеки, где он служил. Множество выписок!.. Бородин сам сочинял либретто для своей оперы. Это - обгорелые рукописи, спасенные в Ленинграде во время пожара в квартире публикатора бородинского наследия профессора Дианина, вывезенные потом из осажденного города... Сейчас вот мы слышим арию Копчаковны из "Князя Игоря" - голос Надежды Андреевны Обуховой.
Особая тема - нам сегодня ее не поднять - это музыкальный фольклор народов нашей страны, вошедший в творения русской классической музыки. Лучшего примера, чем "Половецкие пляски" Бородина, не придумаешь. Я однажды в Алма-Ате услышал оркестр народных инструментов имени Курман-Газы. И поразился сходству в характере плясок. Казалось, Бородин знал о родстве половцев (они же кипчаки) с казахами. А на самом деле думать так, нет никаких оснований. Это установлено было в более позднее время. Так что это просто великолепная интуиция!
А Римский-Корсаков! А Балакирев, собиравший кавказский фольклор! А Мусоргского "Пляска персидок"! Для Чайковского этот интерес менее характерен. Но все же он проявлялся, и я сейчас прошу послушать грузинскую колыбельную песню "Иав нана, вардо нана". И вслед за тем - "Арабский танец" из "Щелкунчика" - балета Чайковского. Необыкновенное сходство!
Чайковский узнал грузинскую песню от своего друга, ученика Римского-Корсакова композитора Ипполитова-Иванова, который записал ее в Восточной Грузии. Ипполитов-Иванов долгие годы жил в Тифлисе. И тут законно вспомнить о Захарии Петровиче Палиашвили - основоположнике новой грузинской музыки, авторе опер "Абесалом и Этери" и "Даиси". Палиашвили учился в Москве у Танеева, а Танеев, в свою очередь,- у Чайковского. Другими словами, Палиашвили - композитор школы Чайковского. Тогда как Римский-Корсаков возглавлял петербургскую школу. У него учился один из первых композиторов Грузии Мелитон Антонович Баланчивадзе. И классик армянской музыки - Спендиаров. И эстонец Артур Капп. И крупнейший композитор Украины Микола Лысенко.
Московская и петербургская школы различны. Но они союзники, а не антагонисты. Обе утверждали начала реалистические, народные, национальные. И переписка Чайковского и Римского-Корсакова - свидетельство общности. Не вкусов. Не стилей. Но общности задач. И общности интересов. Сейчас вы услышите; короткий пример убедит вас - это сотрудники.
Лето 1869 года Чайковский проводил в имении Каменка на Украине. Сидя как-то за сочиненьем оперы, он услышал, что в соседней комнате плотник, калужский крестьянин, поет:
Сидел Ваня на диване,
Стакан рому наливал...
Чайковский записал эту песню и сообщил ее Римскому-. Корсакову. Римский-Корсаков включил ее в сборник "Сто русских народных песен".
В 1871 году Чайковский принялся за сочинение струнного квартета. И в основу второй части положил тему "Вани на диване"... Послушаем! Полминуты...
В 1876 году Николай Рубинштейн решил устроить в консерватории специальный концерт - только для одного человека - Льва Николаевича Толстого. На этом вечере играли Первый квартет Чайковского. И, слушая "Анданте" - вот это самое, построенное на теме "Сидел Ваня..." (которое сейчас зазвучало), Толстой разрыдался!
Что отобрать?
Целый этаж музея занимают музыкальные инструменты, на которых играют народы Земли: от самых простых барабанов и флейт, сохраняющих первобытный вид, до инструментов современного симфонического оркестра. Тут - бубны и балалайки. Бандуры. Гусли. Кяманчи. Кураи. Кумузы. Дудуки. Бандуры. Охотничьи рога. Литовский каннель. Японский самейдайк. Румынский паи. Индонезийский ситар. Гонги. Спинет XVI столетия. Клавесин. Первые образцы фортепиано... Более двух тысяч инструментов.
Если я покажу фагот, то почему не показал зурну, волынку, литавры? Если покажу литавры, то чем объяснить, что я пренебрег арфой, контрабасом, челестой?
Поэтому выберем инструменты самые неожиданные, но инструменты с судьбой.
Фанфара. Трофей Семилетней войны, отбитый у противника русским солдатом в 1759 году.
А это - серебряная труба с Георгиевским крестом и надписью: "За храбрость при Фер-Шампенуазе" - то есть за последнюю битву, в которой Наполеон в 1814 году потерпел поражение, после чего русские войска вступили в Париж.
Покажем барабан, на который Наполеон во время сражений любил ставить ногу. Может быть, даже щелкнем по нему пальцем.
Приобщим к этим трем гитару цыганки Тани - из хора Ильи Соколова, от пения которой однажды разрыдался Александр Сергеевич Пушкин.
Это только четыре инструмента из двух с лишним тысяч, но все с увлекательной "биографией". Об остальных можно сказать, назвав самые разные, но не больше восьми - десяти: перечисления по телевидению утомительны, а уж если перечислить, то - сопоставлять по контрасту - глокеншпиль и баян, виола дамур - балалайка...
Рукописный отдел музея. Ему одному можно посвятить передачу. И даже не одну, а целую серию. Однако сначала надо сказать обо всех отделах музея, стало быть, выбрать манускрипты для передачи только самые замечательные, значение которых очевидно даже для тех, кто не имеет отношения к музыке и даже не интересуется ею. Но человек мало-мальски культурный понимает, что столик Михаила Ивановича Глинки, на котором писалась партитура "Руслана",малюсенький, не более тумбочки у постели, только повыше,- каждый поймет, что это святыня. Столик показать обязательно следует.
Но мы говорили о рукописях. Поэтому покажем "Полное собрание сочинений и романсов М. И. Глинки" с надписью, которая сделана рукой его друга - писателя, ученого, музыканта Владимира Федоровича Одоевского:
"Отдано мне 23-го февраля 1849 года Михаилом Ивановичем Глинкою с тем, чтобы никому не передавать, не давать.
Кн. В. Одоевский".
А внизу: "Точно так. М. Глинка".
Такие вещи особенно остро передают ощущение подлинности.
Покажем партитуру "Евгения Онегина", переписанную собственноручно Чайковским.
А за ней - партитуру оратории Георгия Свиридова "Памяти Сергея Есенина".
О каждой из них можно сказать очень много и очень важное. И очень интересно сказать. Нет, не надо! Мы ведь решили обозреть пока богатства музея и выбираем рукописи, самый вид которых говорит уже о бесценных сокровищах Рукописного отделения.
Еще четыре автографа:
"Поэма экстаза" Скрябина. Писанная его рукой.
"Танец с саблями" Хачатуряна - рукопись автора.
"Сцена в корчме" из "Бориса Годунова" - Мусоргского рука!
"Священная война" Александрова, ставшая народной песней. Штамп: "Подписана в печать 28 июня 1941 года". На шестой день войны.
Теперь отберем изобразительный материал.
Портреты:
Чудо XIX столетия колоратурное сопрано Аделина Патти.
Чудо XX века - Антонина Нежданова.
Программа концерта гениального чешского дирижера Артура Никиша. В программе "Так говорил Заратустра" Рихарда Штрауса.
А вот сам Рихард Штраус - крутой и высокий лоб, щетка усов. Фото с автографом. (Не путать с Иоганном Штраусом - сочинителем вальсов и его отцом тоже Иоганном Штраусом и тоже сочинителем вальсов.)
Программа Персимфанса. Так назывался Первый симфонический ансамбль оркестр без дирижера, выступавший в Москве в продолжение десяти лет - с 1922 года по 1932-й. С этим оркестром играли лучшие музыканты - солисты. Программа, которую я беру в руки, оповещает об участии в концерте профессора Московской консерватории - замечательного советского пианиста Генриха Густавовича Нейгауза.
Из записей продемонстрируем пластинку Ивана Ершова - это большая редкость. Иван Васильевич Ершов - один из самых замечательных артистов русской оперной сцены, певец высочайшей музыкальной культуры и гениального актерского дарования - пел в Петербурге на сцене Мариинского театра. Это был неподражаемый Гришка Кутерьма в "Сказании о граде Китеже" Римского-Корсакова, удивительный Финн в "Руслане", не сравнимый ни с кем исполнитель героических партий в операх Вагнера - Зигфрида прежде всего. (Ершов умер во время Отечественной войны.) Он не любил записываться, и пластинки его - величайшая редкость. Пластинка, хранящаяся в Музее музыкальной культуры - с арией Рауля из "Гугенотов", оперы Мейербера,-еще дореволюционных времен. Предлагаю ее послушать. Вас удивит этот благородный героический тенор! Попросим включить эту запись...
Какой сильный и властный голос! С величайшей легкостью, без напряжения берущий верхнее "до" и при этом серебристый, светлый, значительный.
Ария спета... Вместе с Ершовым мы оказались в Петербурге. А Музей музыкальной культуры все же возник в Москве, в недрах Московской консерватории. Поэтому вернемся в Москву.
В 1867 году сюда приезжал гениальный французский композитор н дирижер Гектор Берлиоз. Его пригласили в консерваторию. По обычаю попросили расписаться. Он оставил автограф мелом, на классной доске. Так с тех пор она и хранится. Теперь - в музее.
А это - дирижерская палочка Николая Григорьевича Рубинштейна - основателя и первого директора Московской консерватории, брата Антона, которого публика знает как автора оперы "Демон". Вот Николай Рубинштейн - фото.
Замечательный дирижер и один из величайших пианистов XIX века, Николай Рубинштейн основал в Москве не только консерваторию. Он основал отделение Русского музыкального общества и выступал в его концертах более трехсот раз. Он поддержал молодого Чайковского, пригласил его в консерваторию в качестве педагога. После смерти Рубинштейна Чайковский написал трио и посвятил его "Памяти великого артиста". Эти три слова и вдохновенная музыка говорят миру о Рубинштейне больше, нежели могут сказать о нем ученые диссертации.
Коль скоро речь зашла о Московской консерватории - расскажу о находке, обнаруженной в здании консерватории. Это - архив замечательного русского композитора Александра Александровича Алябьева. Впрочем, без этой находки мы даже не могли бы судить, насколько он замечателен.
Судьба этого музыканта сложилась трагически. Весною 1825 года, -это было в Москве, - у Алябьева обедало несколько молодых людей, потом сели за карты. Во время игры один из партнеров нарушил правила. И Алябьев поссорился с ним. Два дня спустя, возвращаясь в свою деревню, этот игрок скончался. Как заключил врач - от кровоизлияния. Но на имя губернатора был прислан ложный донос. И Алябьева посадили в тюрьму, где продержали три года. Следствие шло в нарушение всех законов. И хотя обвинение в убийстве доказано не было, приспешники Николая I объявили Алябьева в смертоубийстве и сослали в Сибирь. Потом перевели на Кавказ...
Вернуться в Москву ему разрешили только через пятнадцать лет, да и то без права показываться в публике и без восстановления в правах. Умер Алябьев в 1851 году. Слава прошла мимо. Он остался в памяти поколений только как автор нескольких сочинений, и прежде всего знаменитого "Соловья".
В начале Великой Отечественной войны освобождали подвалы Московской консерватории для бомбоубежища. Вытащили груды промокшей нотной бумаги, повесили для просушки на спинки кресел в концертном зале. Это оказались сочинения Алябьева, пролежавшие без употребления столетие без малого. После войны разбором архива, прочтением всех этих рукописей, исследованием творчества Алябьева занялся музыковед, в ту пору сотрудник музея Борис Васильевич Доброхотов. И открыл множество сочинений первоклассного композитора. Время не состарило эту великолепную музыку. Теперь ее играют повсеместно - инструменталисты, оркестры. Часто звучит она в радиопередачах. Судите сами, какая прелесть "Прощальная полька", написанная в 1848 году для оркестра в малом составе. Какое изящество! Пусть она прозвучит две с половиной минуты...
Музей не только хранит - он воскрешает музыкальные сочинения. Не только затерянные. Но и несправедливо забытые. Не оцененные по достоинству. Сейчас мы послушаем отрывок из музыкальной трагедии "Орфей". Написал эту музыку солдатский сын Евстигней Фомин. Написал в 1791 году, в год смерти Моцарта. Нет сомнения, что Фомин - самый выдающийся композитор России XVIII столетия и его "Орфея" можно смело поставить в один ряд с мировыми шедеврами.
Кто вернул это сочинение к жизни?
Музей музыкальной культуры!
Кстати, если бы Фомин жил после Бетховена, можно почти не сомневаться - в его музыке увидели бы подражание Бетховену. Между тем Фомин умер в 1801 году и не мог слышать ни одной бетховенской ноты. (Включим цитату из "Орфея" - две минуты и десять секунд.)
Один из старейших профессоров Московской консерватории - пианист Александр Борисович Гольденвейзер (он умер в 1961 году), возвращаясь с концертов, складывал дома каждую программу, каждую афишу, собирал ноты, книги по музыке. Мало-помалу его квартира превратилась в музей. Потом была передана Музею музыкальной культуры и функционирует сейчас как его филиал. Одно из ценнейших приобретений Гольденвейзера - это купленный им в 1929 году у какой-то старухи альбом современницы Пушкина. Специалисты предполагают,- это предположение выдвинула литературовед Людмила Васильевна Крестова, - что хозяйкой альбома была Голицына Наталья Степановна, урожденная графиня Апраксина. Но кем бы она ни была - такое созвездие имен в одном альбоме встречается крайне редко. Тут и Пушкин, и Крылов, и Жуковский, Тютчев, Мицкевич, Бальзак, Теофиль Готье, композиторы Керубини, Боальдье, Мейербер, Спонтини, знаменитый пианист Тальберг, певцы и певицы, такие, как Джованни Рубини, Полина Виардо, Аделина Патти... Вот страница с автографом Пушкина:
Она одна бы разумела
Стихи неясные мои,
Одна бы в сердце пламенела
Лампадой чистою любви.
22 сентября 1826 года
Эти строки из стихотворения "Разговор книгопродавца с поэтом" вписаны в альбом Голицыной вскоре после возвращения Пушкина из Михайловской ссылки. В Москве.
Вот автограф Листа. 1842 год, когда он приезжал на гастроли в Россию.
Автограф Россини. Прошу обратить внимание: мы о нем еще вспомним!
Отложим альбом! Еще большая драгоценность из коллекций музея:
Тетрадь эскизов Бетховена, относящаяся к 1802- 1803 годам. Подлинник рукописи с необыкновенной судьбой.
В 1827 году, сразу же после смерти Бетховена, все его имущество - от рукописей величайших его творений до глиняных бутылок и жестяной кружки, стоявших на кухонной полке,- все было продано с аукционов в пользу племянника Карла. И рукописи шли но цене, во много раз меньшей, чем карманные часы композитора и его метроном. В очень короткий срок тетради, писанные рукою Бетховена, разошлись по всему свету. Из них изымали листы, от листов отрезали строчки. Их продавали тем, кто хотел пополнить свою коллекцию автографом великого композитора.
Одна из тетрадей, причем в хорошей сохранности (из нее вырезана только половина листа), была привезена в Петербург и попала в библиотеку крупного мецената, великолепного музыканта, почитателя бетховенского творчества Михаила Юрьевича Виельгорского.
Близкий знакомый Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Глинки, Виельгорский в молодости во время одной из своих заграничных поездок познакомился в Вене с Бетховеном. Но тетрадь попала к нему, очевидно, не от самого композитора, а уже в 50-х годах. В начале нынешнего столетия она составляла собственность внука Виельгорского - Веневитинова и находилась в Москве. Сведения о ней попали в печать. Композитор Танеев считал необходимым напечатать ее. Но тут следы ее вновь затерялись. Обнаружилась она в одном из московских хранилищ в 1927 году среди бумаг, изъятых из дворцовых архивов. Во время Отечественной войны она поступила в Музей музыкальной культуры. Десять лет трудился над ее расшифровкой сотрудник музея - музыковед Натан Львович Фишман, разобравший эти иероглифы с глубочайшим проникновением в бетховенский творческий метод и стиль, с терпением, удивляющим даже самых упорных текстологов.
Труд вышел в 1962 году под грифом музея, и весть о нем пронеслась по всему музыкальному миру. Открылись многие тайны творческой лаборатории Бетховена, вписавшего сюда наброски своей гениальной Третьей симфонии, известной под названием "Эроика". В этой тетради отразилась работа Бетховена и над "Крейцеровой сонатой", и над фортепианной сонатой ми-бемоль мажор, известной под номером 18. Тут пятнадцать вариаций и фуг (сочинение 35-е) для балета "Творения Прометея". Неизвестный дуэт на слова Метастазио. Наброски к оратории. Багатели. Рондо. Фуги. Терцет. Каноны...
Ученый исследовал зарождение этих "спутников" "Героической" симфонии, проследил возникновение всех этих замыслов. Высокую оценку этой работе дали крупнейшие музыковеды мира. Польский журнал пишет, что эти три тома - "окно, позволяющее заглянуть во внутреннюю жизнь одного из величайших гениев человечества". (Здесь можно и даже нужно прослушать "Канон" из шестнадцати тактов. Это - новинка!)
В ту же тетрадь Бетховен вписал тему, напоминающую русскую народную песню. Это - не удивительно.
В двух квартетах Бетховена, которые он посвятил графу Разумовскому русскому посланнику в Вене, звучат темы русских народных песен: "Слава на небе солнце высокому" и "Ах, талан ли мой талан таков". Убежденный в том, что искусство объединяет все человечество, Бетховен спустя десять лет принялся за составление сборника "Песни разных народов", которые он выпустил в сопровождении скрипки, виолончели и фортепиано. В этот сборник вошли песни немецкие, португальские, испанские, тирольские, венецианские, польские... Но открывают сборник три русских песни - "Во лесочке", "Ах, реченьки" и "Как пошли". В том же сборнике помещена (под названием "Air cosaque" -то есть "Казачья песня") украинская песня "Iхав козак за Дунай". Песни русских солдат и казаков, освободивших Европу от владычества Наполеона, в ту пору были весьма популярны. И не случайно,- это я видел сам в Бонне в доме Бетховена,- на письменном столе композитора стоят две раскрашенные игрушки - русские казаки, несущиеся на конях с пиками наперевес...
И еще одно украшение коллекции Музея музыкальной культуры - "Аврора". Кантата Джиоакино Россини. Отыскала ее научный сотрудник музея Евгения Николаевна Рудакова. Это было зимой 1942 года. Узнав, что в Углич каким-то образом попала рукопись великого итальянского композитора, Рудакова - на поезд (а в ту пору это было не просто!) - и в Углич! И сразу в музей, в "церковь Дмитрия-царевича на крови". В музейной книге о Россини ни слова. Рылась в архиве, покуда не отыскала в церковном подвале. Что же ей удалось выяснить?
В 1815 году, по окончании военных действий в Европе, вдова великого полководца Михаила Илларионовича Кутузова - Екатерина Ильинишна, находившаяся уже в преклонных годах, уехала в Италию. И познакомилась там с Россини, который посвятил ей кантату в знак уважения к имени, которое стало символом освобождения народов. После смерти Кутузовой рукопись кантаты перешла к ее дочери, в замужестве Опочининой. А имение Опочининых находилось как раз возле Углича. Так что все прояснилось.
Действующие лица кантаты - Аврора и Гений. Интересно, что в сцене появления Авроры звучит тема русской народной песни "Ах, зачем бы огород городить".
(Тут в передаче следует музыка!)
Но еще интереснее, что тему этой же песни Россини вскоре использовал в финале оперы "Севильский цирюльник". Думали ли вы когда-нибудь, что этот многоголосный финал знаменитой итальянской комической оперы, который сейчас зазвучит, вырос из русской народной песни?!
(Включим запись. Немного послушаем - минуту или даже минуту с четвертью.)
Рассказывали, будто эту тему напевал, спускаясь с лестницы, во Флоренции внук Кутузовой - молодой Опочинин. По другой версии эту песню напевала молодая графиня Апраксина, и будто бы, услышав ее, Россини воскликнул: "J'ai mon affaire" (Нашел!) -и убежал, чтобы записать эту мелодию. Последнее очень похоже на правду, особенно если мы вспомним, что Россини был знаком с графиней Апраксиной, впоследствии по мужу Голицыной, в альбоме которой сохранился его автограф.
Молодой в ту пору композитор Александр Варламов, услышав "Севильского цирюльника" впервые, узнал русский мотив и чуть не вскочил с места. "Экой плут,- сказал он, радуясь, - ведь это он у нас украл, а хорошо, мастерски свел на польский",- то есть на полонез.
Так русская песня вошла в одну из самых прославленных опер мира.
А вот рукопись: "Гамлет" Варламова-музыка к тому спектаклю Малого театра в Москве, состоявшемуся 22 января 1837 года, в котором публику потрясла игра великого Мочалова и который так восхищает нас в пересказе и в разборе Белинского...
(Сыграем в следующий раз.)
В Музей музыкальной культуры я советую зайти каждому, даже и тем, кто не обладает музыкальным слухом и не играет ни на каком инструменте. Ибо без представления о музыкальной культуре трудно иметь достаточно полное представление о культуре вообще. Литература, живопись, театр, музыка связаны между собой. Переплетаются. Вот небольшой пример.
За два месяца до того, как Белинский в Москве принялся за статью о Мочалове, в Петербурге - это было 27 ноября 1836 года - состоялось первое представление оперы Глинки "Иван Сусанин". Пушкин сидел на этом представлении в одиннадцатом ряду. И в антрактах к нему подходили незнакомые люди и поздравляли с успехом оперы. Почему? Ведь либретто писал не Пушкин. Прямого отношения к опере он не имел. Но все понимали, что успех Глинки Пушкин воспринимает как победу русской национальной культуры. И радуется успеху Глинки, как своему.
Две недели спустя после премьеры на ужине в честь Глинки, где собрались Виельгорский, поэты Вяземский и Жуковский, присутствовал и Пушкин. И каждый написал шутливое четверостишие в честь Глинки. А Владимир Одоевский писатель, критик и музыкант - сочинил на эти стихи канон. Можно его прослушать.
Пой в восторге русский хор,
Вышла новая новинка.
Веселися Русь! Наш Глинка
Уж не Глинка, а фарфор!
Четверостишие Жуковского. Вяземский продолжил:
За прекрасную новинку
Славить будет глас молвы
Нашего Орфея Глинку
От Неглинной до Невы.
Затем перо взял снова Жуковский:
В честь толь славные новинки
Грянь труба и барабан,
Выпьем за здоровье Глинки
Мы глинтвейну стакан.
А Пушкин закончил:
Слушая сию новинку,
Зависть, злобой омрачась,
Пусть скрежещет, но уж Глинку
Затоптать не может в грязь.
Даже такая коллективная шутка показывает, в каком сложном переплетении являются перед нами музыка и литература. Не говоря уже о том, что поэзия продолжает в музыке свою вторую - новую - жизнь.
Гимн Петрарки - великого поэта Возрождения, написанный в XIV веке и обращенный к его возлюбленной Лауре, которую он именовал Мадонною, вдохновил великого польского композитора Станислава Монюшко на сочинение кантаты. Но так получилось, что в Польше эту музыку узнали благодаря... Музею музыкальной культуры. Сейчас объясню!
В 1856 году Монюшко, живший в ту пору в Вильнюсе, приехал в Петербург и дал концерт, в программу которого включил свое новое сочинение "Гимн Петрарки" ("К Мадонне") -так значилось на афише. Великий музыкальный критик Серов писал, что это был один из лучших концертов сезона.
После смерти Монюшки Николай Рубинштейн дал два концерта в Варшаве в пользу семьи покойного композитора. И в знак благодарности вдова Монюшки подарила Рубинштейну черновую партитуру "Мадонны". Так эта рукопись попала в Москву.
Первый лист утрачен, где и когда - неизвестно. Но, подготовляя сочинение к печати, композитор Ирина Николаевна Иордан обратила внимание на то, что чернила с пропавшей страницы промокнулись на обороте предшествующей. И основные знаки можно прочесть, рассматривая их в зеркало. Иордан восстановила весь замысел. И нельзя не согласиться с Серовым, что первый хор "поразительно прекрасен". Вот он звучит - величественный и словно бесплотный,- одно из лучших творений хоровой музыки...
Высоко ставил Монюшко Глинка. Еще более ценил его Даргомыжский. Ну а раз мы заговорили о Даргомыжском, то нельзя не сказать о том, что в одном он превзошел всех - в уважении к поэтическому слову Пушкина. Он написал оперу "Каменный гость", не изменив и не сократив почти ни одного пушкинского стиха. И воплотив поэтический текст в напевно-декламационной вокальной линии, поддержанной очень скупым оркестровым сопровождением.
В этом смысле прямым продолжателем Даргомыжского был Мусоргский, который в своих операх шел не от симфонии, не от драмы, не от оркестра, а от живых интонаций человеческого слова, живой человеческой речи.
Мусоргский высоко чтил Даргомыжского, как чтили его и Римский-Корсаков, и Балакирев, и Бородин, и Цезарь Кюи, и Владимир Васильевич Стасов, прозвавший эту пятерку "Могучей кучкой". Создание русской национальной музыки все они считали своим общим делом. И если один умирал, не воплотив своего замысла, этот замысел завершал другой. Когда умер Даргомыжский, "Каменного гостя" по его эскизам дописал Кюи, а наоркестровал Римский-Корсаков...
Вот кабинет Римского-Корсакова на Загородном проспекте в Петербурге. Вот витрина, ему посвященная.
Умер Мусоргский - Римский-Корсаков завершил за него "Хованщину", оркестровал "Ночь па Лысой горе", отредактировал "Бориса Годунова". Умер Бородин - и Римский-Корсаков вместе с молодым тогда Глазуновым завершают неоконченного "Князя Игоря"...
Вот стол, за которым писался "Князь Игорь". Выписки из Ипатьевской летописи - рукой Стасова, помогавшего друзьям и советом, и знаниями, и книгами из Публичной библиотеки, где он служил. Множество выписок!.. Бородин сам сочинял либретто для своей оперы. Это - обгорелые рукописи, спасенные в Ленинграде во время пожара в квартире публикатора бородинского наследия профессора Дианина, вывезенные потом из осажденного города... Сейчас вот мы слышим арию Копчаковны из "Князя Игоря" - голос Надежды Андреевны Обуховой.
Особая тема - нам сегодня ее не поднять - это музыкальный фольклор народов нашей страны, вошедший в творения русской классической музыки. Лучшего примера, чем "Половецкие пляски" Бородина, не придумаешь. Я однажды в Алма-Ате услышал оркестр народных инструментов имени Курман-Газы. И поразился сходству в характере плясок. Казалось, Бородин знал о родстве половцев (они же кипчаки) с казахами. А на самом деле думать так, нет никаких оснований. Это установлено было в более позднее время. Так что это просто великолепная интуиция!
А Римский-Корсаков! А Балакирев, собиравший кавказский фольклор! А Мусоргского "Пляска персидок"! Для Чайковского этот интерес менее характерен. Но все же он проявлялся, и я сейчас прошу послушать грузинскую колыбельную песню "Иав нана, вардо нана". И вслед за тем - "Арабский танец" из "Щелкунчика" - балета Чайковского. Необыкновенное сходство!
Чайковский узнал грузинскую песню от своего друга, ученика Римского-Корсакова композитора Ипполитова-Иванова, который записал ее в Восточной Грузии. Ипполитов-Иванов долгие годы жил в Тифлисе. И тут законно вспомнить о Захарии Петровиче Палиашвили - основоположнике новой грузинской музыки, авторе опер "Абесалом и Этери" и "Даиси". Палиашвили учился в Москве у Танеева, а Танеев, в свою очередь,- у Чайковского. Другими словами, Палиашвили - композитор школы Чайковского. Тогда как Римский-Корсаков возглавлял петербургскую школу. У него учился один из первых композиторов Грузии Мелитон Антонович Баланчивадзе. И классик армянской музыки - Спендиаров. И эстонец Артур Капп. И крупнейший композитор Украины Микола Лысенко.
Московская и петербургская школы различны. Но они союзники, а не антагонисты. Обе утверждали начала реалистические, народные, национальные. И переписка Чайковского и Римского-Корсакова - свидетельство общности. Не вкусов. Не стилей. Но общности задач. И общности интересов. Сейчас вы услышите; короткий пример убедит вас - это сотрудники.
Лето 1869 года Чайковский проводил в имении Каменка на Украине. Сидя как-то за сочиненьем оперы, он услышал, что в соседней комнате плотник, калужский крестьянин, поет:
Сидел Ваня на диване,
Стакан рому наливал...
Чайковский записал эту песню и сообщил ее Римскому-. Корсакову. Римский-Корсаков включил ее в сборник "Сто русских народных песен".
В 1871 году Чайковский принялся за сочинение струнного квартета. И в основу второй части положил тему "Вани на диване"... Послушаем! Полминуты...
В 1876 году Николай Рубинштейн решил устроить в консерватории специальный концерт - только для одного человека - Льва Николаевича Толстого. На этом вечере играли Первый квартет Чайковского. И, слушая "Анданте" - вот это самое, построенное на теме "Сидел Ваня..." (которое сейчас зазвучало), Толстой разрыдался!