Андронова Лора. Вода окаянная

   Этот вопрос не давал Кельману покоя всю ночь. Он ерзал на кровати, ворочался, пытался считать до ста. Ничего не помогало. Страстное желание выпить хотя бы кружку чудесной воды становилось все сильнее. Оно жгло, давило, оно мучительно зудело, как затягивающаяся рана. Под утро терпеть стало невозможно.
   Осторожно, стараясь не разбудить жену, Кельман встал и оделся. На цыпочках прошел по комнате к буфету и запустил руку в тайник, где лежали бережно хранимые монеты. Через несколько минут он выскользнул из дома и, таясь в предрассветной мгле, устремился к источнику.
   Сирил уже не спал. Позвякивая ножнами, он разгуливал по площадке и отчаянно жестикулировал, словно доказывая что-то невидимому собеседнику.
   — Два ведра, — сказал Кельман, протягивая горстку серебра.
   — Одно, — ответил Сирил. Казалось, он нимало не был удивлен ночному визитеру. — За десять — одно.
   — Только одно?
   — Не хочешь — не бери.
   Кельман хотел повернуться и уйти, но ноги его не слушались.
   — Беру, — сказал он. — Наливай.
   Вода застучала по жестяному дну. Едва дождавшись, пока ведро наполнится, Кельман выхватил его из рук Сирила и стал жадно пить. Потом, дико оглянувшись по сторонам, он пробормотал невнятные благодарности и побежал к дому. Несколько раз, завидев на дороге смутные тени, он прятался в зарослях колючек.
   — И кто это тут ходит? — спрашивал он сам себя, снова и снова отхлебывая из ведра.
 
   Стена сарая была плотной, без малейших зазоров и щелей, тщательно сработанная из хороших досок. Лишь в некоторых местах гладкая поверхность дерева ершилась коротенькими заусенцами. Прижавшись ухом к стене, Кельман вслушивался в мысли находящейся внутри Бики.
   «Проклятое сено, вечно к юбке пристает. Раз, два, три, четыре. Где же еще?» — думала она. — «Пять. Повезло-таки этой Миле малахольной. Такого муженька урвала. Богатыря! А, вот шестое. Все равно мало, папа будет злиться. Чем я хуже ее? Лицом пригожа, да у грудь у меня повыше будет».
   В курятнике что-то гулко бухнуло и запрыгало по полу, словно от пинка ногой. Возмущенно закудахтали наседки.
   «А как я теперь пою! Соловушка! Жаль, раньше так не могла — небось, не засиделась бы в девках…»
   Кельман покраснел и, косясь по сторонам, отошел от сарая. Ему было неловко, но эту неловкость быстро вытеснило желание снова испытать свой дар. Уже не первый час он ходил от дома к дому, напряженно впитывая в себя мысли и чувства других людей. Сперва он стыдился, пытался урезонить себя, убедить, что поступает подло и низко по отношению к своим соседям, но все было напрасно. Жгучая жажда узнать еще чуть-чуть, еще саму малость, толкала его к следующему забору, к следующей двери, калитке. Ему открылось многое: и то, что у горластой Бики прорезался нежный, изумительной красоты голос, и то, что старый чревоугодник Труки уже третий день пишет какие-то непонятные, пугающие стихи, и то, что маленькая дочка Крубсов может с закрытыми глазами определить цвет положенного перед ней предмета. Почти у каждого жителя поселка появился какой-то талант — явный и полезный, вроде прихлопывания мух одним усилием воли, либо странный, как рисование в воздухе пальцем светящихся линий
   Кое-кто видимых способностей не проявлял. Арина лишь скептически пожимала плечами, слушая рассказы о творящихся в поселке чудесах.
   — Обалдели вы все от этой воды, — говорила она своим подругам. — Все невидаль какая-то мерещится.
   — Да ты пойди, посмотри сама!
   — Некогда мне по селу шастать! Дел — невпроворот. И вы бы лучше огороды перекопали, чем о всякой ерунде сплетничать.
   — Да на кой ляд нам врать?! Сама можешь убедиться!
   — Это все безделье, — упорствовала Арина. — Леность. Праздность. От нее всегда в голову ахинея лезет. Вы руками-то побольше работайте, ногам отдыха не давайте. И времени не будет фантазиями предаваться.
   — Пойдем хоть в гости сходим, — предложил вернувшийся под вечер домой Кельман.
   — Не пойду, — ответила она. — Завтра вставать рано, да и вообще. Устала я от ваших баек.
   — Да какие байки!
   — Не пойду. Иди один, ежели так приспичило.
   В избе Перша было многолюдно и душно. Все говорили — увлеченно, хором, перебивая друг друга.
   — Глянь, как я могу, — хвастался Амс, рисуя в воздухе тонкие переливающиеся полосы.
   — Э! Зато я вещи двигать на расстоянии умею!
   — Вещи? Ты хотел сказать — мелочевку всякую, вроде катушек ниток?
   — Так это пока. Научусь и котлами со смолой ворочать!
   — Ну и какой с того толк?
   — А с твоих закорюк витающих какой толк? — возмутился Крубс.
   — Как какой? Это же эскуство, самое, что ни на есть натуральное!
   — Дак растает вся твоя красота через пять минут.
   — И пусть! Новое наведу! Лучше прежнего!
   — Натуральное — это как у моего зятька. Он еду всякую сквозь стены видит. Очень полезное эскуство.
   — Во здорово! А выпивку видит?
   — Не видит. Но очень хочет.
   Самого кузнеца окружало плотное кольцо любопытствующих. На глазах у всех он залечивал ушибы выпавшего из окна мальчонки. Бледнели и затягивались ссадины на чумазых кулачках, исчезали порезы.
   — Чудо, — шептали зрители.
   — Теперь — точно не пропадем!
   — А то! Перш завсегда поможет!
   — Такой у нас теперь лекарь свой — получше иных университетских профессоров будет!
   По лицу кузнеца пробежала горделивая улыбка. Кельман подмигнул ему и отошел к камину, к склонившейся над блокнотом Миле.
   — Что у тебя? — спросил он, присаживаясь на подлокотник ее кресла.
   — Да так, — она смутилась и прикрыла рисунок ладонью. — Ничего особенного.
   «Засмеет», — услышал Кельман.
   — Я видел твое море. Оно прекрасно.
   Щеки Милы покрылись бордовыми пятнами.
   — Спасибо, — пробормотала она.
   «Я же просила его никому не показывать! Зачем он это сделал?!».
   — Прятать ото всех такое диво — преступление. Мы же друзья, Мила.
   — Ладно, — ответила она после минутного молчания. — Смотри.
   На картине был изображен туман. Клубящиеся космы казались объемными, липкими, они притягивали взгляд и, одновременно, вызывали ощущение того, что нечто ужасное, смертельно опасное, сокрыто в серой бесформенной мгле. У Кельмана по спине побежали мурашки.
   — Кто там? — почему-то шепотом спросил он.
   — Не знаю, — тоже шепотом ответила Мила и отвернулась.
   Некоторое время Кельман рассматривал ее нервно дрожащие плечи, потом поднялся, подошел к столу и налил себе самогона. Вчерашнее желание выпить воды вернулось с новой силой.
   — У меня нет денег, — напомнил он сам себе. — Платить больше нечем.
   «Все продать! Дом, мебель, утварь, только чтобы узнать, что со мной станет. Хоть глоточек. Хоть каплю. Я же должен научиться. Стать сильнее. Я уверен, что способен на большее».
   — Крутит? — спросил чей-то сочувственный голос.
   Кельман поднял голову и увидел стоящего рядом Перша. Криво улыбаясь, кузнец вынул из его руки осколки стакана.
   — Прости, я не хотел… Сам не знаю, как оно получилось.
   — Я понимаю.
   — Надо надраться.
   — Точно.
   — Чтобы поскорее вырубиться.
   — Избавиться от соблазна.
   — Да.
   Они обменялись понимающими взглядами.
   — Берем бутыль — и на чердак.
   — И никакой закуски.
   — Правильно. Так оно надежнее.
   Поднимаясь по лестнице вверх, Кельман заметил, что гостей сильно поубавилось. И уютное кресло возле камина стояло пустым.
 
   Кельман проснулся от крика. На улице едва-едва рассвело, слабые солнечные лучики робко пробирались сквозь крошечное чердачное окошко.
   — Господи! Господи! Господи! — повторял дикий, совершенно нечеловеческий голос.
   Послышался равномерный стук. Отшвырнув пропахшие пылью одеяла, Кельман рывком поднялся и бросился к двери.
   Происходящее внизу выходило за пределы его понимания. Перш стоял на коленях и ритмично, безостановочно бился головой о стенку.
   — Мила! Мила! Мила! Моя Мила! — заслышав шаги, он повернул к лестнице слепое от слез лицо и сказал: — Она повесилась. Она повесилась в нашей спальне.
   Он протянул Кельману слегка влажный листок бумаги. Тот самый рисунок. Туман. В левом верхнем углу четко была выведена одна-единственная строчка: «Столько я заплатить не могу».
   — Она ходила к источнику.
   — Я тоже туда пойду! — закричал кузнец. — Я отдам ему все, пусть только даст мне еще воды.
   — Перш…
   — Я стану искуснее и смогу вылечить Милу!
   — Перш. Мила умерла. Ты не сможешь ее вылечить.
   — У меня получится.
   — Она умерла, понимаешь?
   Тяжело опираясь о стену, кузнец поднялся и оглушенно глянул на него.
   — Откуда ты знаешь, что я не сумею?
   — Я не слышу ее мыслей. Совсем. Ничего. Ей никто уже не сможет помочь. Ее больше нет.
   Перш обхватил голову руками и осел на пол. Он не плакал. Он сидел и смотрел на занавешенный тканью дверной проем, ведущий в спальню.
 
   Возле источника стояла очередь. Длинная живая колонна, состоящая из подавленных, отчаявшихся людей.
   — Ну, что тут у нас, — говорил Сирил, рассматривая очередное подношение. — Отрез лульского шелка?
   — Да, достойный господин. Лучший в мире шелк, да и расцветочка какая — загляденье, — Амс искательно потирал пухлые ручки.
   — Ладно, полведра, пожалуй.
   — Ах, спасибо, спасибо.
   — Посмотрите на эту вазу, господин, настоящее чудо!
   — Неплохая ваза, очень неплохая. Даже странно видеть ее в такой глуши.
   По мере того, как Кельман продвигался вперед, гора даров возле ног Сирила росла. Чего там только не было — золотые и серебряные монеты, искриты всех размеров и цветов, какие-то древние книги и рукописи.
   — Показывай.
   — У меня ничего нет, — сказал Кельман, тщетно пытаясь уловить мысли Сирила.
   — Зачем тогда пришел?
   — За водой.
   — Ты должен мне чем-то заплатить.
   Кельман напряженно всматривался в узор прожилок на каменной раковине. Близость источника сводила с ума.
   — Я готов.
   Сморщив длинный нос, Сирил изучал просителя.
   — Хорошо. Вижу, твой талант — не в мастерской ловле мух и не в шевелении ушами.
   — Я читаю мысли.
   — Знаю.
   — Смогу ли я со временем слышать духов?
   Сирил приподнял бровь.
   — Возможно. Я не провидец.
   — Что ты хочешь получить?
   — Твою жену, — быстро ответил Сирил. — Отдай мне свою жену.
   — Арина не продается! Она живой человек!
   — Мне она не нужна живой.
   — Что?.., — Кельман попятился.
   — Убей ее. Здесь. И я тебе дам сколько угодно воды, — глаза у Сирила были стеклянные, не выражающие ничего, кроме легкого нетерпения.
   — Ты ненормальный!
   — А ты сам? А все остальные?
   — Ты ненормальный, — снова сказал Кельман и побрел прочь.
 
   Дома было тихо и спокойно. Пахло свежеиспеченной ковригой, на столе дымилась тарелка с жареной картошкой.
   — А, вернулся? — Арина вышла из кухни, вытирая руки о передник. — Садись, наворачивай.
   — Да я…
   — Ешь, ешь. После возлияний надо обязательно горяченького покушать. Супца бы хорошо, да сам понимаешь — какие теперь супцы, когда за воду по пять серебряных просят.
   Кельман отвел глаза и принялся орудовать ложкой. Пить хотелось невыносимо.
   «Зачем я сюда пришел?» — думал он. — «Надо бежать скорее, как можно дальше. Или не бежать, а прыгнуть в лаву — и дело с концом. И никаких искусов, никаких желаний непотребных…»
   — Хлеб бери, — сказала Арина. — И ягоды.
   «Что с ним? Он сам не свой».
   — Тут вот какое дело, — начал Кельман, старательно подбирая кусочком горбушки янтарно блестящее масло. — Надо пойти к источнику и поговорить с Сирилом. Серьезно поговорить. Объяснить, что мы можем хорошо его вознаградить, но только после того, как соберем Дор-Суровы камни. Он ведь неглупый человек, должен понять.
   — А если он вообще не человек?
   — Пусть объяснит, в чем наша вина, за что мы наказаны.
   — Может это и не наказание вовсе?
   — Ты идешь со мной?
   «Откажись», — молил Кельман. — «Откажись, я не потяну тебя силой. Скажи, что у тебя много дел и некогда по поселку шляться».
   Арина взяла у него опустевшую тарелку и недовольно пробурчала:
   — И не вымыть теперь. Опять придется песком оттирать, — она зябко повела плечами. — Конечно, иду. Должен же там быть хоть кто-то, не одурманенный этой дрянной жижей.
   В пути они молчали. Арина размышляла о том, как можно вытурить из поселка обнаглевшего иноземца, а Кельман украдкой поглядывал на ее потрескавшиеся губы, на тонкую шею, на шрамик на щеке.
   «Я никогда этого не сделаю. Никогда», — он нащупал припрятанный за пазухой нож и крепко сжал рукоять. — «Я убью Сирила. Пусть это невозможно, все равно убью. Уничтожу, как слизняка, как мокрицу».
   — Итак, вы пришли.
   Площадка возле источника была совершенно безлюдна, если не считать одинокой фигуры возлежащей на ступенях.
   Кельман втянул ноздрями воздух, и голова его закружилась. Здесь было влажно. Казалось, крошечные, невидимые капельки воды рассеяны повсюду, и стоит лишь сложить ладони ковшиком, немного подождать — и волшебная жидкость дождем прольется в руки.
   — Господи, помоги мне, помоги мне, господи.
   Сухой, непослушный язык с трудом ворочался во рту, каждое движение причиняло страдания. Только глоток, только самый маленький глоточек. Силуэт стоящей рядом жены расплылся, распался на отдельные фрагменты. В нем больше не было ничего человеческого — просто набор линий, изгибов, выпуклостей и впадин.
   — Я жду, — голос Сирила подстегнул, взбодрил, в нем чувствовался звон ручья, а значит — спасение.
   — Что с тобой? Тебе плохо? — спросила Арина, но Кельман услышал лишь какое-то невнятное скрежетание.
   Он вскинул руку с ножом и несколько раз ударил жену — в грудь, в живот, в горло. Она закричала, и в этом крике было больше недоумения и обиды, чем боли.
   Вокруг Кельмана пылала пустота. Он был один среди языков пламени, среди дышащих жаром печей и труб. Искрящаяся, волшебная влага была здесь, рядом, надо было лишь пробиться к ней сквозь что-то чужое, ненужное, мешающее. Когда Арина упала на землю, перед ним открылся светящийся коридор, в конце которого его ждал источник. Опустившись на колени, Кельман благоговейно коснулся синей холодной поверхности. Он пил и чувствовал, как меняется вкус воды, как она становится все более пресной, как уходит из нее особая, колдовская свежесть.
   — Ну, хватит уже, — недовольно сказал Сирил, хлопнув его по плечу. — А то лопнешь.
   Кельман поднялся, сделал несколько шагов и замер. Перед ним, на мокрой от крови каменной плитке, лежала Арина. Она была еще жива и легкие, почти неощутимые мысли кружились в ее голове. Но Кельман увидел другое — прозрачную жемчужную пленку-кокон, охватывающую все ее худое, нескладное тело. Кокон покрывали хитрые письмена и рисунки.
   — Наставница, — прошептал Кельман непослушными губами. — Ее дар был — учить детей.
   Он беспомощно огляделся и заметил, что такое же перламутровое сияние окружает и его самого, и пробегавшего невдалеке мальчишку.
   — Читающий по звездам…
   Кельман не мог как следует рассмотреть знаки у себя на груди, но знал, что они один в один совпадают со сложной вязью зигзагов и дуг на коконе Сирила.
   — А ты… А мы…, — Кельман вдруг заметил, что длинноносый смотрит на него с дружеским, почти родственным пониманием и сочувствием.
   Его глаза больше не казались стеклянными, они были живыми, ясными, излучали тепло и свет.
   — Пойдем, брат. Пора. Дор-Сур успокоился, и нам здесь больше нечего делать, — сказал он, указывая на притихший вулкан.
   — Но куда?
   Сирил пожал плечами.
   — К Хохочущему водопаду. Или к устью Кар-реки. Вдвоем нам под силу многое.