- Ладно, проходи, раз пришел, - произнесла она траурным голосом и провела в свою комнату.
Комнатушка её была крохотной, но уютной, с потертым диванчиком, туалетным столиком и множеством фотографий известных артистов на стене. Дома никого.
Нежданный гость нашел в её облике удручающую перемену. В девушке не стало жеманства и высокомерного блеска. Она уже не сверкала коленками, не глядела обволакивающим взором, а пребывала в печальном расположении духа. На ней был темный, до пола, халат и шлепанцы на босу ногу.
Мрачное настроение передалось и гостю. Он сел на диванчик боком к столику и стал недоуменно наблюдать за хозяйкой, принявшейся суетливо расставлять кофейные чашки. Было заметно, что пришелец порывается обнять хозяйку за талию, но никак не может решиться из-за её холодности.
- Что-нибудь случилось? - спросил он осторожно.
- Ты разве не знаешь? - произнесла она строго, и глаза её тут же наполнились слезами. - У Юли умерли муж и сын.
Гость из ниоткуда так смутился, что даже не посмел спросить, от чего умерли муж с сыном у такой чудесной женщины. Ему тут же захотелось покинуть эту квартиру и немедленно убраться туда, откуда он явился. Это Инга почувствовала спинным мозгом. Однако вместо этого молодой человек поднялся и робко обнял хозяйку.
- Не надо, - дернула плечами Инга. - К чему все это? И вообще... я выхожу замуж.
- Замуж? - изумился гость. - За кого? За того мужика на синем "москвиче"?
Инга вздрогнула и медленно повернулась к гостю.
- Тот мужик на синем "москвиче" повесился.
После этой новости пришлось вздрогнуть гостю.
- Боже, - пробормотал он растерянно. - Тогда за кого ты выходишь замуж?
- Ты считаешь, что больше не за кого? - скривила рот Инга. - Есть у меня один хороший парень. Ты его не знаешь, но, может быть, сегодня увидишь. Он должен прийти с минуты на минуту.
Хозяйка бросила взгляд на стенные часы, и самарский гость беспокойно заерзал на стуле.
- Тогда зачем ты приезжала ко мне в Самару? - спросил он хмуро.
- Что? - не поверила ушам Инга. - К тебе в Самару? Ты знаешь, что я ездила в Самару?
- Извини! Я только вчера узнал. Мне Новосельский не говорил, что ты приезжала. Он просто не знал, что ты искала меня. Он думал, это очередной фортель налоговой инспекции. А вчера ему позвонили из милиции и объяснили, что к нему приезжала шизофреничка из Москвы. Тогда он догадался, что она разыскивала меня. Ах да, ты же ничего не знаешь. Я тебе сейчас все объясню.
И ирландский товарищ объяснил, почему Инга не нашла его на Московском шоссе. Да потому что он живет совсем в другом конце Самары. А на Московском шоссе живет его сослуживец, тезка, Володя Новосельский. Собственно, он и должен был лететь в Москву. На него была выписана командировка, доверенность и все остальные документы, а также заказаны билеты в оба конца и номер в гостинице. Но за два часа до отлета он попал в аварию, и ничего не оставалось, как лететь с его документами его сослуживцу.
- Значит, твоя фамилия не Новосельский? - сдвинула брови Инга.
- С чего ты взяла? - всплеснул руками Володя. - Я разве тебе говорил, что моя фамилия Новосельский? Моя фамилия Дворцов.
В ту же минуту Инга вспомнила, что он действительно никогда не называл своей фамилии. Про фамилию она узнала в фирме "Спутник". "Ну и дура же я", - мелькнуло в голове.
Как она могла поверить во всю эту Юлькину белиберду! Кофейник в её руках задрожал. Чтобы не расплескать кофе, Инга поставила его на столик и рухнула в кресло. Будто пелена спала с её глаз. Инопланетяне, оборотни, демоны! Боже мой! И во все это верит образованная девушка двадцать первого века! Инга тяжело выдохнула и наконец взглянула в глаза гостя без всякой опаски.
- Скажи честно, ты все это придумал, - произнесла она серьезно, - про Ирландию, семнадцатый век и родинку на моем животе?
- Конечно! - вскинул брови гость. - Неужели ты все это приняла за чистую монету?
- Да нет... Конечно, нет, - усмехнулась Инга, и глаза её потускнели.
"Но как же так? Ведь родинка проявилась! Разве так бывает?" - подумала она и чуть не расплакалась. Однако расплакаться ей не пришлось. Сразу после этих слов в прихожей раздался звонок. Инга встрепенулась и побежала открывать.
После некоторой возни и невежливого шушуканья за дверью в комнату вошел здоровый, румяный детина среднего роста, с которым гость уже, кажется, где-то встречался. Детина добродушно протянул руку и назвал свое имя. "Нет, никогда не встречался", - подумал Володя.
- Это мой жених, о котором я тебе говорила, - улыбнулась Инга из-за его спины.
В глазах жениха мелькнула едва заметная тень, но через мгновение он снова сделался душа-человек. Они ещё мило посидели, попили кофе с печеньем, поговорили о погоде и ещё о каких-то пустяках, и самарский гость все никак не мог понять: по любви выходит Инга замуж или по каким-то соображениям? "Должно быть, по любви", - решил залетный кадр и со вздохом произнес, что ему пора на вокзал.
Он нехотя поднялся, и парень простодушно вызвался проводить его до двери.
- Что ж, пока! Как говорится, до новых встреч в эфире, - улыбнулся Володя, протягивая Инге руку.
- О нет! Это наша последняя встреча, - грустно ответила Инга и спрятала руку за спину.
Жених вышел проводить Владимира на лестницу. Плотно прикрыв за собой дверь, он произнес приглушенным голосом:
- Она сказала тебе правду. Это ваша последняя встреча. С этой минуты забудь дорогу в этот дом. Больше не звони и не появляйся никогда. Понял?
Другу пришлось сокрушенно вздохнуть и недоуменно пожать плечами.
- Ты плечами не жми! - произнес здоровяк, хватая его за грудки. - И запомни, юноша, что ребенок, которого она носит, - это мой ребенок, и больше ничей. Ферштейн?
Бедолаге ничего не оставалось, как открыть рот и театрально выкатить глаза, а будущий папа поднес к его горлу откуда-то взявшийся нож.
- И все-таки жаль, что я тебя тогда не зарезал.
- Когда? - изумился гость.
- Когда ты прохлаждался у нас в таверне...
10
"Что за чушь? Какая таверна? О чем вообще базар? И где я все-таки мог видеть этого придурка?" - ломал голову Володя Дворцов, спускаясь на лифте. В довершение, когда он выходил из кабины, его чуть не сбили с ног три милиционера, влетевшие в лифт с резвостью диких кабанов. "Кого-то накрыли", - счастливо улыбнулся молодой человек и вышел на улицу.
Погода была мерзопакостной, и на душе - словно кошки нагадили. "Где я мог видеть этого психа?" - морщился Дворцов, направляясь в сторону метро. Но до него в тот день дойти было не суждено. Те же менты, что вломились в лифт, выскочили из подъезда и запрыгнули в машину. "Облом", - ехидно подумал парень, оглянувшись на них. Но менты свою неудачу решили, видимо, выместить на прохожих. Милицейская машина догнала ни в чем не повинного парня, и выскочившие из неё оперативники потребовали документы. Внимательно посмотрев паспорт, они сделали под козырек и вежливо попросили проехать с ними.
- А в чем дело? - удивился молодой человек.
- Нам нужно задать вам несколько вопросов.
К удивлению молодого человека, его привезли не в "клоповник", а в какое-то милицейское управление, где сразу сняли отпечатки пальцев и препроводили на второй этаж в кабинет с табличкой "Начальник следственного отдела А.С. Батурин".
- В чем дело? - повторил вопрос парень, с тревогой вглядываясь в седого мужчину с внимательными глазами. В его лице не читалось ни сочувствия, ни понимания. "Понятно, - сообразил молодой человек. - Сейчас начнут "вешать" какой-нибудь теракт".
- Ваша цель приезда в Москву? - строго начал Батурин, рассматривая его паспорт.
- Я приехал к девушке, - мрачно ответил задержанный. - К любимой. Теперь это криминал?
- К какой девушке? - нагло напирал начальник отдела, не пояснив насчет криминала.
- Я же сказал: к любимой. А фамилию я у неё не спрашивал. Знаю только её имя и адрес. Ее зовут Ингой. Мы с ней познакомились, когда я приезжал в ко мандировку.
Полковник милиции метнул на парня подозрительный взгляд и едва заметно усмехнулся.
- Насколько мне известно, в командировке был некий Новосельский.
- Ах вот оно что! - нервно засмеялся молодой человек. - Так бы и сказали, что вас интересует, почему вместо Новосельского приехал я. Как это вы просекли? А говорят, милиция плохо работает. Но понимаете, у нас ситуация в конторе была практически безвыходной: билеты уже куплены, номер забронирован, а Новосельский за два часа до самолета врезается в какой-то "жигуль" и ломает два ребра.
Пришлось в подробностях излагать, почему нельзя было не лететь по этим билетам. Потому что налоговая одолела! Каждый день инспектора приходят в фирму и все чего-то вынюхивает, вынюхивают. Оформление командировки на одного человека, а потом переоформление на другого вызвало бы у них новый шквал подозрений, и они бы снова нашли, за что оштрафовать. Ведь им ни черта не докажешь. Легче по этим документам слетать другому...
Должностное лицо слушало очень внимательно. За все время рассказа Батурин не перебил ни разу. Мент был очень серьезен и задумчив, но в конце неожиданно рассмеялся.
- А вы хоть в курсе, что девушка приняла вас за оборотня? - спросил он с улыбкой.
- Какая ерунда! - пожал плечами молодой человек.
На этих словах позвонили из отдела экспертизы и доложили:
- Отпечатки пальцев не совпадают.
Начальник отдела ещё раз всмотрелся в напрасно потревоженного парня и на всякий случай спросил, хотя это было совершенно излишне:
- Где вы были утром тринадцатого июля?
- Если это были не выходные, то я был на работе...
"Что ж, молодого человека надо отпускать, - подумал следователь. - К убийству Вороновича он не имеет никакого отношения". Батурин потянулся к ручке, чтобы подписать ему пропуск, и пробормотал с добродушным укором:
- Эх вы, женатый человек, а клеитесь к молоденьким девушкам, засоряете мозги, портите их, а потом исчезаете.
- Сам не знаю, как получилось, - мрачно вздохнул парень. - Как будто бес меня к ней толкнул... - Он поднял честные глаза на офицера и с провинциальным простодушием признался: - Я, собственно, не собирался снимать девочку. Вышел просто прогуляться. А тут наткнулся на поэтов. Они читали стихи под памятником Жукова. Такого наслушался - повеситься захотелось. Вот я и подумал: или сейчас повешусь, или сниму куртизанку.
- Лучше бы вы повесились, - подмигнул парню полковник.
- Я и сам так думаю. Вот послушайте, какой бред читал один из них. Я как-то сразу запомнил:
Я душил молодые порывы души,
а потом продавался им сам за гроши,
но сказал мой товарищ: "Всему есть предел:
ты порывы душил, но висеть твой удел!"
- Сильно! - похвалил Батурин, вручив парню пропуск. - И что же это, интересно, за поэт?
- Кажется Горин или Гогин.
- Гогин? - удивился милиционер, и улыбка моментально слетела с его лица. - Гогин... хм... ну-ка ещё раз прочтите.
После второго прочтения у Батурина на лбу выступила испарина. Он быстро выпроводил парня и вызвал Игошина.
- Максим, вот что вы должны сделать в первую очередь...
- Меня Григорьев отстранил до выяснения обстоятельств... - грустно произнес практикант.
- Вы мне это не говорили, а я ещё не в курсе... - жестко перебил полковник. - Так вот, вы должны срочно добыть отпечатки пальцев поэта Гогина.
- Гогина? - удивился Игошин. - Вы думаете, это он? Но зачем?
11
А затем, что его никто никогда не любил. В первую очередь его не любила мать и не любили обе его тетки. Антон с раннего детства вызывал у них раздражение. Они все трое общались с ним исключительно на повышенных тонах, совершенно не беря во внимание, что это всего лишь ребенок, а не их стервозный сослуживец. Что касается отца, то он умер от отравления алкоголем, когда Антону было девять лет. Но и при жизни вечно поддатый папаша не обращал на своего отпрыска ни малейшего внимания, будто такого не существовало вообще.
Антона не любили в школе ни учителя, ни ученики. Честно говоря, любить его было не за что: вечно сонный, вечно помятый, неуклюжий, неулыбчивый, упрямый, со злыми глазами волчонка. Он был пассивным, перебивался с двойки на тройки, опаздывал в школу, засыпал на уроках. Но другие тоже были пассивными и тоже опаздывали и засыпали, но у них были друзья. Антон Гогин всегда был один. Его никогда не звали ни на какие школьные мероприятия, ему никогда не давали общественных поручений. Если складывалась ситуация из разряда одно из двух: либо привлечь Гогина, либо вообще отменить мероприятие, предпочитали отменить.
Во дворе его тоже не считали человеком. Все общение с ним сводилось либо к битью, либо к словесным издевательствам. Гогин рано познал истину, что нелюбовь матери, подобно снежному кому, влечет за собой нелюбовь остального мира. Мальчик начал писать стихи от полного одиночества. Когда он впервые вылил на бумагу свою вселенскую обиду, то почувствовал неимоверное облегчение. С той поры у него появился друг. Это был невидимый, но внимательный и сочувственный собеседник. Единственная условность, которая была необходима при общении с ним, - к нему нужно было обращаться в рифму.
Когда Антон впервые прочел свои стихи во дворе, товарищи уважительно присвистнули. С тех пор отно шение к нему изменилось. Его начали уважать, но по-прежнему отказывались любить. Тем не менее Антон сообразил, что с помощью стихов можно заслужить многое, в том числе и любовь.
Пацаны во дворе его действительно хвалили и уверяли, что никакие современные поэты не могут сравниться с ним, потому что они все пишут ради славы и денег, а он - выворачивает душу. И это была правда. Антон чувствовал, что его стихи несовершенны по технике, но они были пронзительно искренними. Гогин ни разу не покривил душой и не поступился ни одной рифмой ради лживой красивости слога. К этому времени первая красавица двора Инга Калинина вызвалась лично отнести его стихи в журнал. Сам поэт на это не решался, и вовсе не из-за предчувствий, что его стихи отвергнут с ходу, а из-за того, что они были невероятно откровенными и поэтому не предназначенными для печати. Но лучше бы она не носила. Калинина вернулась из редакции с презрительной улыбкой на лице и, швырнув поэту его тетрадку, насмешливо произнесла:
- Извини, Гогин, но до поэтических высот тебе ещё далеко.
Это была какая-то ошибка. Калинина что-то не так поняла, что-то напутала. Гогин не спал всю ночь. А наутро вскочил ни свет ни заря и написал целую поэму. Поэма получилась настолько гениальной, что автор сам решил отнести её в журнал. Если и про неё скажут, что она несовершенна, то, значит, люди, работающие в журнале, не разбираются в поэзии.
Когда Натан Сигизмундович прочел его произведение и поднял на него глаза, Антон почувствовал, что этот человек понимает, что к чему. Автор внимательно следил за ним во время чтения. В нужных местах лицо редактора вытягивалось, а в ненужных завотделом поэзии давил улыбку.
- Неплохо, - произнес он, возвращая поэму автору. - Написано очень эмоционально. Но вы совершенно не владеете поэтической техникой. Вам нужно заниматься, тогда из вас выйдет толк.
"Наконец попался умный редактор, - подумал ранний посетитель. - В Москве - это большая редкость".
- Кому сейчас нужна поэтическая техника? - пожал плечами Антон. Главное в поэзии правда.
Натан Сигизмундович внимательно посмотрел на молодого человека и, пожалуй, согласился. Однако в таком виде взять стихи категорически отказался.
- Наш журнал должен держать планку, - благодушно пояснил он. - Но вижу, что вам очень хочется опубликоваться. Это нормальное желание. Иной раз необходимо посмотреть на себя со стороны. И, думаю, выход здесь найти можно.
Гогин радостно встрепенулся и подался всем корпусом к редактору. "Не перевелись ещё в России хорошие люди", - подумал он.
- Есть выход, есть! - ласково продолжал Натан Сигизмундович. - Мы можем издать ваши стихи в качестве приложения к журналу. Я поработаю над ними. Они стоят того, чтобы над ними поработать. Я доведу ваши стихи до соответствующего уровня, и мы с вами выпустим сборник. Разумеется, за свой счет. Есть у вас деньги?
- А сколько надо? - сразу сник молодой поэт.
- Две тысячи долларов.
- Что вы! - побледнел Гогин. - Откуда у меня такие деньги?
Лицо работника журнала резко изменилось. Улыбка моментально исчезла, и в глазах появилось презрение. В них читалось, что ему крайне досадно, что он потерял время на этого бестолкового автора. Антону стало не по себе. Он вжался в стул и онемел от такой метаморфозы.
- Ну а бесплатно возиться с этим вашим рифмованным мусором никто не собирается, - грубо произнес редактор.
- Как с мусором? - растерялся Гогин. - Вы же только что сказали, что неплохо.
Редактор недобро оскалился.
- Вы сами вникаете в смысл того, что пишете? Послушайте, как это звучит со стороны...
Второй раз пережить подобный разбор стихов поэт не согласился бы ни за какие деньги. Это можно сравнить с ковырянием булавкой в кровоточащей ране. Над Антоном много издевались в школе, во дворе, в семье, но все эти издевательства ничто по сравнению с издевательствами этого человека. В подобного рода садизме - это Гогин не мог не оценить - редактор был мастером. Он знал, на что нажать и за какую струну дернуть, чтобы поэт взвыл от своей ничтожности. Все самое заветное, что вырывалось из души и оформлялось в стихотворные размеры, за какие-то десять минут было раздавлено и втоптано в грязь этим человеком. А за что? Всего лишь за то, что у автора не нашлось двух тысяч долларов. Но об этом он догадался потом.
А в тот день, возвратившись домой после экзекуции, Антон молча прошел в свою комнату, лег на кровать лицом к стене и лежал, не двигаясь, шесть дней. Жизнь потеряла последний и единственный смысл.
Антона спасла от смерти его равнодушная мать. Даже было удивительно, что она вызвала "скорую". Родительница не входила в его комнату годами, совершенно не интересуясь, чем занимается её единственный сын. А тут вошла, ахнула и побежала вызывать "неотложку".
Когда Гогина, полгода спустя, выпустили из психушки с клеймом "попытка суицида", ему ничего не оставалось, как устроиться на стройку ночным сторожем. Он стал ещё более угрюмым и замкнутым. В восемнадцать лет бедняге казалось, что он прожил длинную, тяжелую жизнь и теперь доживает последние дни. Однако от окончательного упадка его, как ни странно, снова спасли стихи. Он их начал кропать ночами во время дежурства, но на этот раз поклялся уже никому не показывать своих виршей ни при каких условиях. Однако этому не суждено было сбыться.
На литературном фестивале, проходившем в большом зале МГУ, Антон познакомился с начинающим поэтом Максимом Скатовым. Молодые люди безошибочно выделили друг друга из толпы. У обоих был многозначительно угрюмый вид. У обоих на лице было написано, что, пусти их на сцену, и потолок зала МГУ рухнет от поэтического накала.
В тот день никому не известные стихотворцы продолжили вечер поэзии в маленькой сторожке Гогина. Они читали другу свои громокипящие строфы и единодушно материли фестиваль. Вот тут-то в процессе общения и выяснилось, что стихи Скатову обрабатывает лично Натан Сигизмундович, который пророчил своему ученику великое будущее. В отличие от Гогина, у Скатова нашлись две тысячи долларов, поэтому в великом будущем нового знакомого Антон не сомневался.
Страшная тоска охватила восемнадцатилетнего ночного сторожа. Он сник и впал в отчаянную депрессию. Однако его новый друг, узнав о том, как жестоко обошелся Воронович с этим молодым талантом, был искренне удивлен:
- Оплевать такого поэта? За это вешать надо! Тот, кто сознательно затаптывает лучшие порывы души, истинный враг человечества.
Это было сказано так правдиво и горячо, что в душе у Гогина все перевернулось. Перед глазами предстал этот жирный ублюдок, беспомощно болтающийся в петле. С того дня только эта картина грела душу несчастного поэта.
Осуществление этого безумства подогревали и явные успехи Скатова, который по поэтическому напору был гораздо слабее Гогина. Однако у него вышла большая подборка в журнале и готовилась следующая. Нельзя сказать, что Антона терзала зависть. Ему было досадно, что собрат по перу теоретически считал Вороновича мерзавцем, а практически пользовался его услугами. А ведь окажись тогда у Антона две тысячи баксов - в его душе не было бы так нагажено и беспросветно.
Когда у Скатова вышла вторая подборка, Гогину уже было невмоготу. В воскресенье тринадцатого мая Антон проснулся с крамольной мыслью, что если он не осуществит возмездие над искрогасителем, то уже никогда не выберется из депрессии. В тот день молодой поэт вышел на улицу со странной улыбкой. Завотделом поэзии, висящий под потолком собственного кабинета, виделся так отчетливо, что Антон даже разглядел на его груди табличку с посмертными строками:
Я душил молодые порывы души,
а потом продавался им сам за гроши,
но сказал мой товарищ: "Всему есть предел:
ты порывы душил, но висеть твой удел!"
В тот же час Гогин набрел на поэтов-патриотов, всенародно горланящих свои призывы под памятником Жукову. Антон тоже попросил слово и прочел это четверостишие в микрофон. Оно вызвало в толпе смех и некоторое оживление. Поэт счел это добрым знаком.
С понедельника он начал готовиться к осуществлению своего плана. Купил в магазине капроновую веревку и кусок мыла. После чего пришел в журнал к Вороновичу и заявил, что у него есть две тысячи долларов. Боже мой, как преобразилось лицо Натана Сигизмундовича, каким оно стало доброжелательным и любезным. Редактор принялся льстить и восхищаться стихами молодого автора. "Иуда, - грустно подумал Гогин. - Твой удел, как и его, висеть в петле".
С того дня Антон стал ежедневно приносить Вороновичу стихи. Он носил их не ради того, чтобы услышать о них лживую лесть. Гогин осматривался. Осматривался и тянул с оплатой. Ничто не ушло от внимания поэта: ни массивный крючок на потолке, на котором висела люстра, ни пристройка под окном его кабинета, ни бестумбовый столик около дверей. Собственно, этот столик и навел на мысль умыкнуть из каптерки ключ от кабинета Вороновича для снятия копии. Когда все было готово, Гогин подловил момент и открыл все шпингалеты на окне редакторского кабинета.
Утром тринадцатого июля в половине седьмого утра Гогин с бьющимся сердцем влез через окно в кабинет завотделом поэзии. За пазухой у него была веревка, в кармане нераспечатанное мыло и вчетверо сложенное четверостишие. Честно говоря, Антон до конца не верил, что способен в одиночку совершить возмездие над Вороновичем. Полчаса он сидел на его стуле, взвешивая "за" и "против". Ровно в семь поэт встрепенулся. Нужно было поторапливаться. В девять двор начнет наполняться людьми.
В ту минуту, когда Гогин дрожащими пальцами набрал домашний телефон Вороновича, в коридоре раздались шаги сторожа. Пришлось на несколько минут затаиться и подождать, когда он спустится вниз. После его ухода Гогин позвонил во второй раз и, услышав дремучее "алло" редактора, коротко и деловито произнес:
- Натан Сигизмундович, это Гогин. Деньги со мной. В восемь жду вас в редакции.
Воронович даже не поинтересовался, почему так рано. Его голос сразу приободрился и сделался обаятельным.
- В восемь буду как штык, - ответил он весело.
До его прихода оставался ещё целый час. Гогин отпер кабинет, бесшумно занес бестумбовый столик, поставил на него стул и, наконец, добрался до крюка, который присмотрел давно. Антон накинул на него веревку и вынес столик обратно.
Но даже после того, как намыленная петля эффектно свесилась с потолка, и тогда Гогин не верил, что будет способен затянуть её на шее мэтра. На что он рассчитывал? На испуг. Оскорбленному в лучших чувствах поэту было достаточно одного его испуга.
Однако Воронович, в восемь часов войдя в собственный кабинет, не испугался. В его глазах было удивление, но не было никакого страха. Он настолько презирал этого юного автора, что висящая посреди комнаты петля не вызвала в нем никакого содрогания.
- Это ещё что такое? - произнес он, нахмурившись.
- Это для вас, Натан Сигизмундович, - счастливо улыбнулся Гогин. - Я вас приговорил к казни через повешенье. Говорят, душа в человеке находится где-то в районе сердца, а после смерти выходит через голову. Но петля на шее не выпустит вашу душу, и вы в полной мере узнаете, что такое пребывать в мертвом теле.
Если бы Воронович хоть на секунду поверил, что его действительно могут вздернуть, то продолжения бы не было. Но он и близко не допускал, что этот ничтожный графоман может причинить ему какой-то вред.
- Хватит мозги полоскать. Где деньги? - произнес он раздраженно.
Это было последней каплей. "Все равно презирает, и всегда презирал, даже когда льстиво отзывался о моих стихах", - с отчаянием мелькнуло в голове.
Поэт подошел к нему и вцепился пальцами в горло. Ну и тогда Воронович не принял это всерьез и даже не подумал отстраниться. А Гогин, между прочим, знал, на какую точку следует нажать, чтобы через пять секунд человек отключился.
Когда редактор без чувств свалился на пол, все остальное получилось само собой. Словно на автомате Гогин накинул на шею лежащему петлю и без особых усилий вздернул его тяжелое тело под потолок. Подождав, когда оно оттрепыхается, безумец привязал веревку к ручке двери, после чего бесстрашно сунул четверостишие в его рукав, подложил под повешенного стул, чтобы это выглядело самоубийством, и только после этого полез назад через окно.
Комнатушка её была крохотной, но уютной, с потертым диванчиком, туалетным столиком и множеством фотографий известных артистов на стене. Дома никого.
Нежданный гость нашел в её облике удручающую перемену. В девушке не стало жеманства и высокомерного блеска. Она уже не сверкала коленками, не глядела обволакивающим взором, а пребывала в печальном расположении духа. На ней был темный, до пола, халат и шлепанцы на босу ногу.
Мрачное настроение передалось и гостю. Он сел на диванчик боком к столику и стал недоуменно наблюдать за хозяйкой, принявшейся суетливо расставлять кофейные чашки. Было заметно, что пришелец порывается обнять хозяйку за талию, но никак не может решиться из-за её холодности.
- Что-нибудь случилось? - спросил он осторожно.
- Ты разве не знаешь? - произнесла она строго, и глаза её тут же наполнились слезами. - У Юли умерли муж и сын.
Гость из ниоткуда так смутился, что даже не посмел спросить, от чего умерли муж с сыном у такой чудесной женщины. Ему тут же захотелось покинуть эту квартиру и немедленно убраться туда, откуда он явился. Это Инга почувствовала спинным мозгом. Однако вместо этого молодой человек поднялся и робко обнял хозяйку.
- Не надо, - дернула плечами Инга. - К чему все это? И вообще... я выхожу замуж.
- Замуж? - изумился гость. - За кого? За того мужика на синем "москвиче"?
Инга вздрогнула и медленно повернулась к гостю.
- Тот мужик на синем "москвиче" повесился.
После этой новости пришлось вздрогнуть гостю.
- Боже, - пробормотал он растерянно. - Тогда за кого ты выходишь замуж?
- Ты считаешь, что больше не за кого? - скривила рот Инга. - Есть у меня один хороший парень. Ты его не знаешь, но, может быть, сегодня увидишь. Он должен прийти с минуты на минуту.
Хозяйка бросила взгляд на стенные часы, и самарский гость беспокойно заерзал на стуле.
- Тогда зачем ты приезжала ко мне в Самару? - спросил он хмуро.
- Что? - не поверила ушам Инга. - К тебе в Самару? Ты знаешь, что я ездила в Самару?
- Извини! Я только вчера узнал. Мне Новосельский не говорил, что ты приезжала. Он просто не знал, что ты искала меня. Он думал, это очередной фортель налоговой инспекции. А вчера ему позвонили из милиции и объяснили, что к нему приезжала шизофреничка из Москвы. Тогда он догадался, что она разыскивала меня. Ах да, ты же ничего не знаешь. Я тебе сейчас все объясню.
И ирландский товарищ объяснил, почему Инга не нашла его на Московском шоссе. Да потому что он живет совсем в другом конце Самары. А на Московском шоссе живет его сослуживец, тезка, Володя Новосельский. Собственно, он и должен был лететь в Москву. На него была выписана командировка, доверенность и все остальные документы, а также заказаны билеты в оба конца и номер в гостинице. Но за два часа до отлета он попал в аварию, и ничего не оставалось, как лететь с его документами его сослуживцу.
- Значит, твоя фамилия не Новосельский? - сдвинула брови Инга.
- С чего ты взяла? - всплеснул руками Володя. - Я разве тебе говорил, что моя фамилия Новосельский? Моя фамилия Дворцов.
В ту же минуту Инга вспомнила, что он действительно никогда не называл своей фамилии. Про фамилию она узнала в фирме "Спутник". "Ну и дура же я", - мелькнуло в голове.
Как она могла поверить во всю эту Юлькину белиберду! Кофейник в её руках задрожал. Чтобы не расплескать кофе, Инга поставила его на столик и рухнула в кресло. Будто пелена спала с её глаз. Инопланетяне, оборотни, демоны! Боже мой! И во все это верит образованная девушка двадцать первого века! Инга тяжело выдохнула и наконец взглянула в глаза гостя без всякой опаски.
- Скажи честно, ты все это придумал, - произнесла она серьезно, - про Ирландию, семнадцатый век и родинку на моем животе?
- Конечно! - вскинул брови гость. - Неужели ты все это приняла за чистую монету?
- Да нет... Конечно, нет, - усмехнулась Инга, и глаза её потускнели.
"Но как же так? Ведь родинка проявилась! Разве так бывает?" - подумала она и чуть не расплакалась. Однако расплакаться ей не пришлось. Сразу после этих слов в прихожей раздался звонок. Инга встрепенулась и побежала открывать.
После некоторой возни и невежливого шушуканья за дверью в комнату вошел здоровый, румяный детина среднего роста, с которым гость уже, кажется, где-то встречался. Детина добродушно протянул руку и назвал свое имя. "Нет, никогда не встречался", - подумал Володя.
- Это мой жених, о котором я тебе говорила, - улыбнулась Инга из-за его спины.
В глазах жениха мелькнула едва заметная тень, но через мгновение он снова сделался душа-человек. Они ещё мило посидели, попили кофе с печеньем, поговорили о погоде и ещё о каких-то пустяках, и самарский гость все никак не мог понять: по любви выходит Инга замуж или по каким-то соображениям? "Должно быть, по любви", - решил залетный кадр и со вздохом произнес, что ему пора на вокзал.
Он нехотя поднялся, и парень простодушно вызвался проводить его до двери.
- Что ж, пока! Как говорится, до новых встреч в эфире, - улыбнулся Володя, протягивая Инге руку.
- О нет! Это наша последняя встреча, - грустно ответила Инга и спрятала руку за спину.
Жених вышел проводить Владимира на лестницу. Плотно прикрыв за собой дверь, он произнес приглушенным голосом:
- Она сказала тебе правду. Это ваша последняя встреча. С этой минуты забудь дорогу в этот дом. Больше не звони и не появляйся никогда. Понял?
Другу пришлось сокрушенно вздохнуть и недоуменно пожать плечами.
- Ты плечами не жми! - произнес здоровяк, хватая его за грудки. - И запомни, юноша, что ребенок, которого она носит, - это мой ребенок, и больше ничей. Ферштейн?
Бедолаге ничего не оставалось, как открыть рот и театрально выкатить глаза, а будущий папа поднес к его горлу откуда-то взявшийся нож.
- И все-таки жаль, что я тебя тогда не зарезал.
- Когда? - изумился гость.
- Когда ты прохлаждался у нас в таверне...
10
"Что за чушь? Какая таверна? О чем вообще базар? И где я все-таки мог видеть этого придурка?" - ломал голову Володя Дворцов, спускаясь на лифте. В довершение, когда он выходил из кабины, его чуть не сбили с ног три милиционера, влетевшие в лифт с резвостью диких кабанов. "Кого-то накрыли", - счастливо улыбнулся молодой человек и вышел на улицу.
Погода была мерзопакостной, и на душе - словно кошки нагадили. "Где я мог видеть этого психа?" - морщился Дворцов, направляясь в сторону метро. Но до него в тот день дойти было не суждено. Те же менты, что вломились в лифт, выскочили из подъезда и запрыгнули в машину. "Облом", - ехидно подумал парень, оглянувшись на них. Но менты свою неудачу решили, видимо, выместить на прохожих. Милицейская машина догнала ни в чем не повинного парня, и выскочившие из неё оперативники потребовали документы. Внимательно посмотрев паспорт, они сделали под козырек и вежливо попросили проехать с ними.
- А в чем дело? - удивился молодой человек.
- Нам нужно задать вам несколько вопросов.
К удивлению молодого человека, его привезли не в "клоповник", а в какое-то милицейское управление, где сразу сняли отпечатки пальцев и препроводили на второй этаж в кабинет с табличкой "Начальник следственного отдела А.С. Батурин".
- В чем дело? - повторил вопрос парень, с тревогой вглядываясь в седого мужчину с внимательными глазами. В его лице не читалось ни сочувствия, ни понимания. "Понятно, - сообразил молодой человек. - Сейчас начнут "вешать" какой-нибудь теракт".
- Ваша цель приезда в Москву? - строго начал Батурин, рассматривая его паспорт.
- Я приехал к девушке, - мрачно ответил задержанный. - К любимой. Теперь это криминал?
- К какой девушке? - нагло напирал начальник отдела, не пояснив насчет криминала.
- Я же сказал: к любимой. А фамилию я у неё не спрашивал. Знаю только её имя и адрес. Ее зовут Ингой. Мы с ней познакомились, когда я приезжал в ко мандировку.
Полковник милиции метнул на парня подозрительный взгляд и едва заметно усмехнулся.
- Насколько мне известно, в командировке был некий Новосельский.
- Ах вот оно что! - нервно засмеялся молодой человек. - Так бы и сказали, что вас интересует, почему вместо Новосельского приехал я. Как это вы просекли? А говорят, милиция плохо работает. Но понимаете, у нас ситуация в конторе была практически безвыходной: билеты уже куплены, номер забронирован, а Новосельский за два часа до самолета врезается в какой-то "жигуль" и ломает два ребра.
Пришлось в подробностях излагать, почему нельзя было не лететь по этим билетам. Потому что налоговая одолела! Каждый день инспектора приходят в фирму и все чего-то вынюхивает, вынюхивают. Оформление командировки на одного человека, а потом переоформление на другого вызвало бы у них новый шквал подозрений, и они бы снова нашли, за что оштрафовать. Ведь им ни черта не докажешь. Легче по этим документам слетать другому...
Должностное лицо слушало очень внимательно. За все время рассказа Батурин не перебил ни разу. Мент был очень серьезен и задумчив, но в конце неожиданно рассмеялся.
- А вы хоть в курсе, что девушка приняла вас за оборотня? - спросил он с улыбкой.
- Какая ерунда! - пожал плечами молодой человек.
На этих словах позвонили из отдела экспертизы и доложили:
- Отпечатки пальцев не совпадают.
Начальник отдела ещё раз всмотрелся в напрасно потревоженного парня и на всякий случай спросил, хотя это было совершенно излишне:
- Где вы были утром тринадцатого июля?
- Если это были не выходные, то я был на работе...
"Что ж, молодого человека надо отпускать, - подумал следователь. - К убийству Вороновича он не имеет никакого отношения". Батурин потянулся к ручке, чтобы подписать ему пропуск, и пробормотал с добродушным укором:
- Эх вы, женатый человек, а клеитесь к молоденьким девушкам, засоряете мозги, портите их, а потом исчезаете.
- Сам не знаю, как получилось, - мрачно вздохнул парень. - Как будто бес меня к ней толкнул... - Он поднял честные глаза на офицера и с провинциальным простодушием признался: - Я, собственно, не собирался снимать девочку. Вышел просто прогуляться. А тут наткнулся на поэтов. Они читали стихи под памятником Жукова. Такого наслушался - повеситься захотелось. Вот я и подумал: или сейчас повешусь, или сниму куртизанку.
- Лучше бы вы повесились, - подмигнул парню полковник.
- Я и сам так думаю. Вот послушайте, какой бред читал один из них. Я как-то сразу запомнил:
Я душил молодые порывы души,
а потом продавался им сам за гроши,
но сказал мой товарищ: "Всему есть предел:
ты порывы душил, но висеть твой удел!"
- Сильно! - похвалил Батурин, вручив парню пропуск. - И что же это, интересно, за поэт?
- Кажется Горин или Гогин.
- Гогин? - удивился милиционер, и улыбка моментально слетела с его лица. - Гогин... хм... ну-ка ещё раз прочтите.
После второго прочтения у Батурина на лбу выступила испарина. Он быстро выпроводил парня и вызвал Игошина.
- Максим, вот что вы должны сделать в первую очередь...
- Меня Григорьев отстранил до выяснения обстоятельств... - грустно произнес практикант.
- Вы мне это не говорили, а я ещё не в курсе... - жестко перебил полковник. - Так вот, вы должны срочно добыть отпечатки пальцев поэта Гогина.
- Гогина? - удивился Игошин. - Вы думаете, это он? Но зачем?
11
А затем, что его никто никогда не любил. В первую очередь его не любила мать и не любили обе его тетки. Антон с раннего детства вызывал у них раздражение. Они все трое общались с ним исключительно на повышенных тонах, совершенно не беря во внимание, что это всего лишь ребенок, а не их стервозный сослуживец. Что касается отца, то он умер от отравления алкоголем, когда Антону было девять лет. Но и при жизни вечно поддатый папаша не обращал на своего отпрыска ни малейшего внимания, будто такого не существовало вообще.
Антона не любили в школе ни учителя, ни ученики. Честно говоря, любить его было не за что: вечно сонный, вечно помятый, неуклюжий, неулыбчивый, упрямый, со злыми глазами волчонка. Он был пассивным, перебивался с двойки на тройки, опаздывал в школу, засыпал на уроках. Но другие тоже были пассивными и тоже опаздывали и засыпали, но у них были друзья. Антон Гогин всегда был один. Его никогда не звали ни на какие школьные мероприятия, ему никогда не давали общественных поручений. Если складывалась ситуация из разряда одно из двух: либо привлечь Гогина, либо вообще отменить мероприятие, предпочитали отменить.
Во дворе его тоже не считали человеком. Все общение с ним сводилось либо к битью, либо к словесным издевательствам. Гогин рано познал истину, что нелюбовь матери, подобно снежному кому, влечет за собой нелюбовь остального мира. Мальчик начал писать стихи от полного одиночества. Когда он впервые вылил на бумагу свою вселенскую обиду, то почувствовал неимоверное облегчение. С той поры у него появился друг. Это был невидимый, но внимательный и сочувственный собеседник. Единственная условность, которая была необходима при общении с ним, - к нему нужно было обращаться в рифму.
Когда Антон впервые прочел свои стихи во дворе, товарищи уважительно присвистнули. С тех пор отно шение к нему изменилось. Его начали уважать, но по-прежнему отказывались любить. Тем не менее Антон сообразил, что с помощью стихов можно заслужить многое, в том числе и любовь.
Пацаны во дворе его действительно хвалили и уверяли, что никакие современные поэты не могут сравниться с ним, потому что они все пишут ради славы и денег, а он - выворачивает душу. И это была правда. Антон чувствовал, что его стихи несовершенны по технике, но они были пронзительно искренними. Гогин ни разу не покривил душой и не поступился ни одной рифмой ради лживой красивости слога. К этому времени первая красавица двора Инга Калинина вызвалась лично отнести его стихи в журнал. Сам поэт на это не решался, и вовсе не из-за предчувствий, что его стихи отвергнут с ходу, а из-за того, что они были невероятно откровенными и поэтому не предназначенными для печати. Но лучше бы она не носила. Калинина вернулась из редакции с презрительной улыбкой на лице и, швырнув поэту его тетрадку, насмешливо произнесла:
- Извини, Гогин, но до поэтических высот тебе ещё далеко.
Это была какая-то ошибка. Калинина что-то не так поняла, что-то напутала. Гогин не спал всю ночь. А наутро вскочил ни свет ни заря и написал целую поэму. Поэма получилась настолько гениальной, что автор сам решил отнести её в журнал. Если и про неё скажут, что она несовершенна, то, значит, люди, работающие в журнале, не разбираются в поэзии.
Когда Натан Сигизмундович прочел его произведение и поднял на него глаза, Антон почувствовал, что этот человек понимает, что к чему. Автор внимательно следил за ним во время чтения. В нужных местах лицо редактора вытягивалось, а в ненужных завотделом поэзии давил улыбку.
- Неплохо, - произнес он, возвращая поэму автору. - Написано очень эмоционально. Но вы совершенно не владеете поэтической техникой. Вам нужно заниматься, тогда из вас выйдет толк.
"Наконец попался умный редактор, - подумал ранний посетитель. - В Москве - это большая редкость".
- Кому сейчас нужна поэтическая техника? - пожал плечами Антон. Главное в поэзии правда.
Натан Сигизмундович внимательно посмотрел на молодого человека и, пожалуй, согласился. Однако в таком виде взять стихи категорически отказался.
- Наш журнал должен держать планку, - благодушно пояснил он. - Но вижу, что вам очень хочется опубликоваться. Это нормальное желание. Иной раз необходимо посмотреть на себя со стороны. И, думаю, выход здесь найти можно.
Гогин радостно встрепенулся и подался всем корпусом к редактору. "Не перевелись ещё в России хорошие люди", - подумал он.
- Есть выход, есть! - ласково продолжал Натан Сигизмундович. - Мы можем издать ваши стихи в качестве приложения к журналу. Я поработаю над ними. Они стоят того, чтобы над ними поработать. Я доведу ваши стихи до соответствующего уровня, и мы с вами выпустим сборник. Разумеется, за свой счет. Есть у вас деньги?
- А сколько надо? - сразу сник молодой поэт.
- Две тысячи долларов.
- Что вы! - побледнел Гогин. - Откуда у меня такие деньги?
Лицо работника журнала резко изменилось. Улыбка моментально исчезла, и в глазах появилось презрение. В них читалось, что ему крайне досадно, что он потерял время на этого бестолкового автора. Антону стало не по себе. Он вжался в стул и онемел от такой метаморфозы.
- Ну а бесплатно возиться с этим вашим рифмованным мусором никто не собирается, - грубо произнес редактор.
- Как с мусором? - растерялся Гогин. - Вы же только что сказали, что неплохо.
Редактор недобро оскалился.
- Вы сами вникаете в смысл того, что пишете? Послушайте, как это звучит со стороны...
Второй раз пережить подобный разбор стихов поэт не согласился бы ни за какие деньги. Это можно сравнить с ковырянием булавкой в кровоточащей ране. Над Антоном много издевались в школе, во дворе, в семье, но все эти издевательства ничто по сравнению с издевательствами этого человека. В подобного рода садизме - это Гогин не мог не оценить - редактор был мастером. Он знал, на что нажать и за какую струну дернуть, чтобы поэт взвыл от своей ничтожности. Все самое заветное, что вырывалось из души и оформлялось в стихотворные размеры, за какие-то десять минут было раздавлено и втоптано в грязь этим человеком. А за что? Всего лишь за то, что у автора не нашлось двух тысяч долларов. Но об этом он догадался потом.
А в тот день, возвратившись домой после экзекуции, Антон молча прошел в свою комнату, лег на кровать лицом к стене и лежал, не двигаясь, шесть дней. Жизнь потеряла последний и единственный смысл.
Антона спасла от смерти его равнодушная мать. Даже было удивительно, что она вызвала "скорую". Родительница не входила в его комнату годами, совершенно не интересуясь, чем занимается её единственный сын. А тут вошла, ахнула и побежала вызывать "неотложку".
Когда Гогина, полгода спустя, выпустили из психушки с клеймом "попытка суицида", ему ничего не оставалось, как устроиться на стройку ночным сторожем. Он стал ещё более угрюмым и замкнутым. В восемнадцать лет бедняге казалось, что он прожил длинную, тяжелую жизнь и теперь доживает последние дни. Однако от окончательного упадка его, как ни странно, снова спасли стихи. Он их начал кропать ночами во время дежурства, но на этот раз поклялся уже никому не показывать своих виршей ни при каких условиях. Однако этому не суждено было сбыться.
На литературном фестивале, проходившем в большом зале МГУ, Антон познакомился с начинающим поэтом Максимом Скатовым. Молодые люди безошибочно выделили друг друга из толпы. У обоих был многозначительно угрюмый вид. У обоих на лице было написано, что, пусти их на сцену, и потолок зала МГУ рухнет от поэтического накала.
В тот день никому не известные стихотворцы продолжили вечер поэзии в маленькой сторожке Гогина. Они читали другу свои громокипящие строфы и единодушно материли фестиваль. Вот тут-то в процессе общения и выяснилось, что стихи Скатову обрабатывает лично Натан Сигизмундович, который пророчил своему ученику великое будущее. В отличие от Гогина, у Скатова нашлись две тысячи долларов, поэтому в великом будущем нового знакомого Антон не сомневался.
Страшная тоска охватила восемнадцатилетнего ночного сторожа. Он сник и впал в отчаянную депрессию. Однако его новый друг, узнав о том, как жестоко обошелся Воронович с этим молодым талантом, был искренне удивлен:
- Оплевать такого поэта? За это вешать надо! Тот, кто сознательно затаптывает лучшие порывы души, истинный враг человечества.
Это было сказано так правдиво и горячо, что в душе у Гогина все перевернулось. Перед глазами предстал этот жирный ублюдок, беспомощно болтающийся в петле. С того дня только эта картина грела душу несчастного поэта.
Осуществление этого безумства подогревали и явные успехи Скатова, который по поэтическому напору был гораздо слабее Гогина. Однако у него вышла большая подборка в журнале и готовилась следующая. Нельзя сказать, что Антона терзала зависть. Ему было досадно, что собрат по перу теоретически считал Вороновича мерзавцем, а практически пользовался его услугами. А ведь окажись тогда у Антона две тысячи баксов - в его душе не было бы так нагажено и беспросветно.
Когда у Скатова вышла вторая подборка, Гогину уже было невмоготу. В воскресенье тринадцатого мая Антон проснулся с крамольной мыслью, что если он не осуществит возмездие над искрогасителем, то уже никогда не выберется из депрессии. В тот день молодой поэт вышел на улицу со странной улыбкой. Завотделом поэзии, висящий под потолком собственного кабинета, виделся так отчетливо, что Антон даже разглядел на его груди табличку с посмертными строками:
Я душил молодые порывы души,
а потом продавался им сам за гроши,
но сказал мой товарищ: "Всему есть предел:
ты порывы душил, но висеть твой удел!"
В тот же час Гогин набрел на поэтов-патриотов, всенародно горланящих свои призывы под памятником Жукову. Антон тоже попросил слово и прочел это четверостишие в микрофон. Оно вызвало в толпе смех и некоторое оживление. Поэт счел это добрым знаком.
С понедельника он начал готовиться к осуществлению своего плана. Купил в магазине капроновую веревку и кусок мыла. После чего пришел в журнал к Вороновичу и заявил, что у него есть две тысячи долларов. Боже мой, как преобразилось лицо Натана Сигизмундовича, каким оно стало доброжелательным и любезным. Редактор принялся льстить и восхищаться стихами молодого автора. "Иуда, - грустно подумал Гогин. - Твой удел, как и его, висеть в петле".
С того дня Антон стал ежедневно приносить Вороновичу стихи. Он носил их не ради того, чтобы услышать о них лживую лесть. Гогин осматривался. Осматривался и тянул с оплатой. Ничто не ушло от внимания поэта: ни массивный крючок на потолке, на котором висела люстра, ни пристройка под окном его кабинета, ни бестумбовый столик около дверей. Собственно, этот столик и навел на мысль умыкнуть из каптерки ключ от кабинета Вороновича для снятия копии. Когда все было готово, Гогин подловил момент и открыл все шпингалеты на окне редакторского кабинета.
Утром тринадцатого июля в половине седьмого утра Гогин с бьющимся сердцем влез через окно в кабинет завотделом поэзии. За пазухой у него была веревка, в кармане нераспечатанное мыло и вчетверо сложенное четверостишие. Честно говоря, Антон до конца не верил, что способен в одиночку совершить возмездие над Вороновичем. Полчаса он сидел на его стуле, взвешивая "за" и "против". Ровно в семь поэт встрепенулся. Нужно было поторапливаться. В девять двор начнет наполняться людьми.
В ту минуту, когда Гогин дрожащими пальцами набрал домашний телефон Вороновича, в коридоре раздались шаги сторожа. Пришлось на несколько минут затаиться и подождать, когда он спустится вниз. После его ухода Гогин позвонил во второй раз и, услышав дремучее "алло" редактора, коротко и деловито произнес:
- Натан Сигизмундович, это Гогин. Деньги со мной. В восемь жду вас в редакции.
Воронович даже не поинтересовался, почему так рано. Его голос сразу приободрился и сделался обаятельным.
- В восемь буду как штык, - ответил он весело.
До его прихода оставался ещё целый час. Гогин отпер кабинет, бесшумно занес бестумбовый столик, поставил на него стул и, наконец, добрался до крюка, который присмотрел давно. Антон накинул на него веревку и вынес столик обратно.
Но даже после того, как намыленная петля эффектно свесилась с потолка, и тогда Гогин не верил, что будет способен затянуть её на шее мэтра. На что он рассчитывал? На испуг. Оскорбленному в лучших чувствах поэту было достаточно одного его испуга.
Однако Воронович, в восемь часов войдя в собственный кабинет, не испугался. В его глазах было удивление, но не было никакого страха. Он настолько презирал этого юного автора, что висящая посреди комнаты петля не вызвала в нем никакого содрогания.
- Это ещё что такое? - произнес он, нахмурившись.
- Это для вас, Натан Сигизмундович, - счастливо улыбнулся Гогин. - Я вас приговорил к казни через повешенье. Говорят, душа в человеке находится где-то в районе сердца, а после смерти выходит через голову. Но петля на шее не выпустит вашу душу, и вы в полной мере узнаете, что такое пребывать в мертвом теле.
Если бы Воронович хоть на секунду поверил, что его действительно могут вздернуть, то продолжения бы не было. Но он и близко не допускал, что этот ничтожный графоман может причинить ему какой-то вред.
- Хватит мозги полоскать. Где деньги? - произнес он раздраженно.
Это было последней каплей. "Все равно презирает, и всегда презирал, даже когда льстиво отзывался о моих стихах", - с отчаянием мелькнуло в голове.
Поэт подошел к нему и вцепился пальцами в горло. Ну и тогда Воронович не принял это всерьез и даже не подумал отстраниться. А Гогин, между прочим, знал, на какую точку следует нажать, чтобы через пять секунд человек отключился.
Когда редактор без чувств свалился на пол, все остальное получилось само собой. Словно на автомате Гогин накинул на шею лежащему петлю и без особых усилий вздернул его тяжелое тело под потолок. Подождав, когда оно оттрепыхается, безумец привязал веревку к ручке двери, после чего бесстрашно сунул четверостишие в его рукав, подложил под повешенного стул, чтобы это выглядело самоубийством, и только после этого полез назад через окно.