Страница:
В декабре государственный секретарь Пауэлл прилетел в Москву «хоронить договор». Он сказал Путину, что президент Буш в трехдневный срок публично объявит, что США в одностороннем порядке выходят из договора. Реакция Путина показалась ему любопытной. «Путин окинул меня своим стальным взглядом и начал выражать недовольство: “Это кошмар, вы выбиваете почву из-под стратегической стабильности, мы будем критиковать вас за это”. Я сказал: “Полностью сознаю это, господин президент”. После этого он расплылся в улыбке, подался ко мне и произнес: “Хорошо. Значит, об этом можно больше не говорить. Теперь вам с Игорем [Ивановым] придется заняться разработкой новой стратегической структуры”. Я ответил: “Да, сэр”»26.
В течение пяти месяцев был выработан новый договор об ограничении стратегических ядерных вооружений. Он оказался гораздо менее впечатляющим, чем его предшественники – договоры SALT (договор об ограничении ядерных вооружений, ОСВ) эпохи холодной войны и START (договор о сокращении стратегических вооружений, СНВ-2), подписанные Горбачевым и Ельциным с Джорджем Бушем-старшим. Уместившийся на нескольких листках формата А4, он был весьма скромным и, хотя предусматривал сокращение ядерных арсеналов с обеих сторон, не содержал никаких условий обеспечения контроля и даже каких-либо обязательств по окончательному уничтожению арсеналов. Бушу и Путину он был нужен как символ. Два лидера вели себя как на пожаре, и им нужен был некий договор, который бы это только подтверждал.
После церемонии подписания Путин с супругой показали Джорджу и Лауре Буш окрестности Кремля, потом поехали с ними к себе на дачу, где половили рыбу в пруду. Путин возвращал долг за Кроуфорд. На другой день все улетели в родной город Путина, Санкт-Петербург, где посетили огромный городской военный мемориал, Эрмитаж и Санкт-Петербургский университет. Путин успел, кроме того, заглянуть на соревнования по дзюдо. Вечером обе президентские четы в сопровождении министров и советников отправились на балет «Щелкунчик» в знаменитый Мариинский театр.
Здесь произошло нечто любопытное. Между Кондолизой Райс и Сергеем Ивановым сложились тесные дружеские отношения. Они оба оказались балетоманами, и ни одному из них не хотелось сидеть три часа на прекрасно знакомом обоим «Щелкунчике». Когда погас свет, Иванов наклонился к Райс и спросил:
– Конди, ты действительно хочешь смотреть «Щелкунчик»?
– Что ты имеешь в виду?
– Предлагаю альтернативу. Что-нибудь слышала про балет Эйфмана?
Райс кое-что о нем слышала. Борис Эйфман, хореограф-авангардист, более соответствовал ее вкусам.
– Поехали, – сказала она.
Иванов и Райс выскользнули из Мариинки и отправились в студию Эйфмана. Они сидели бок о бок в репетиционном зале, ошеломленные, единственные зрители захватывающего действия (не считая несколько раздраженного секретаря Совета безопасности Владимира Рушайло, который был послан в качестве chaperone[4]).
– Я видел, что ей это понравилось, – вспоминал Иванов позже. – Такого рода вещи нельзя сымитировать27.
Они вернулись в Мариинский театр как раз перед тем, как в зале зажгли свет, и успели присоединиться к официальным делегациям, которые еще ждала ночная прогулка по петербургским каналам.
– Личные отношения имеют значение, – признавалась Райс в интервью. – Я пришла к убеждению, что Сергей Иванов – человек, который верен своему слову, и, надеюсь, он так же думает обо мне28.
Это поистине казалось рассветом новой эпохи. Кто бы мог представить, что все это вскоре начнет разваливаться?
Глава 3
Создание новой команды
Приватизация народной земли
Руки прочь от «Газпрома»
Хорошая жизнь
В течение пяти месяцев был выработан новый договор об ограничении стратегических ядерных вооружений. Он оказался гораздо менее впечатляющим, чем его предшественники – договоры SALT (договор об ограничении ядерных вооружений, ОСВ) эпохи холодной войны и START (договор о сокращении стратегических вооружений, СНВ-2), подписанные Горбачевым и Ельциным с Джорджем Бушем-старшим. Уместившийся на нескольких листках формата А4, он был весьма скромным и, хотя предусматривал сокращение ядерных арсеналов с обеих сторон, не содержал никаких условий обеспечения контроля и даже каких-либо обязательств по окончательному уничтожению арсеналов. Бушу и Путину он был нужен как символ. Два лидера вели себя как на пожаре, и им нужен был некий договор, который бы это только подтверждал.
После церемонии подписания Путин с супругой показали Джорджу и Лауре Буш окрестности Кремля, потом поехали с ними к себе на дачу, где половили рыбу в пруду. Путин возвращал долг за Кроуфорд. На другой день все улетели в родной город Путина, Санкт-Петербург, где посетили огромный городской военный мемориал, Эрмитаж и Санкт-Петербургский университет. Путин успел, кроме того, заглянуть на соревнования по дзюдо. Вечером обе президентские четы в сопровождении министров и советников отправились на балет «Щелкунчик» в знаменитый Мариинский театр.
Здесь произошло нечто любопытное. Между Кондолизой Райс и Сергеем Ивановым сложились тесные дружеские отношения. Они оба оказались балетоманами, и ни одному из них не хотелось сидеть три часа на прекрасно знакомом обоим «Щелкунчике». Когда погас свет, Иванов наклонился к Райс и спросил:
– Конди, ты действительно хочешь смотреть «Щелкунчик»?
– Что ты имеешь в виду?
– Предлагаю альтернативу. Что-нибудь слышала про балет Эйфмана?
Райс кое-что о нем слышала. Борис Эйфман, хореограф-авангардист, более соответствовал ее вкусам.
– Поехали, – сказала она.
Иванов и Райс выскользнули из Мариинки и отправились в студию Эйфмана. Они сидели бок о бок в репетиционном зале, ошеломленные, единственные зрители захватывающего действия (не считая несколько раздраженного секретаря Совета безопасности Владимира Рушайло, который был послан в качестве chaperone[4]).
– Я видел, что ей это понравилось, – вспоминал Иванов позже. – Такого рода вещи нельзя сымитировать27.
Они вернулись в Мариинский театр как раз перед тем, как в зале зажгли свет, и успели присоединиться к официальным делегациям, которые еще ждала ночная прогулка по петербургским каналам.
– Личные отношения имеют значение, – признавалась Райс в интервью. – Я пришла к убеждению, что Сергей Иванов – человек, который верен своему слову, и, надеюсь, он так же думает обо мне28.
Это поистине казалось рассветом новой эпохи. Кто бы мог представить, что все это вскоре начнет разваливаться?
Глава 3
Битва за экономическую реформу
Создание новой команды
На Запад произвела впечатление не только внешняя политика Путина. Дома он запустил множество экономических реформ, которые вызвали восторженное одобрение за рубежом. Складывалось впечатление, что они нацелены на стимулирование экономики, внедрение свободного рынка и отправку последних следов коммунизма в мусорную корзину.
Будучи еще премьер-министром, Путин набрал новую команду из ориентированных на Запад реформаторов. Некоторые из них, например Герман Греф и Алексей Кудрин, были знакомы ему по Санкт-Петербургу. Экономист Андрей Илларионов – отъявленный либерал. Аркадий Дворкович, российский вундеркинд, только что завершил образование в университете Дьюка. Сам Путин был новичком в экономике, готовым слушать и учиться, при этом убежденным в необходимости перемен. В одном интервью А. Кудрин охарактеризовал его как «человека нового поколения, который понял требования времени»1.
Российская экономика стала трансформироваться еще при Ельцине. При нем были запущены массовая приватизация, либерализация цен. Но существенного экономического роста не произошло, инфляция оставалась высокой, частный сектор работал неэффективно. И что самое главное, индустриальная база страны оставалась почти полностью сфокусирована на добыче и продаже сырья – нефти, газа, алюминия, леса. Современной промышленности в стране почти не существовало.
В конце 1999 г. Путин назначил Грефа, 35-летнего юриста, переквалифицировавшегося в бизнесмены, руководителем нового Центра стратегических исследований, который стал двигателем реформ. Греф, энергичный мужчина с острой бородкой à la Троцкий, не был экономистом, но мало кто сомневался, что он лучше всех подходит для этой задачи. Заместитель министра финансов Кудрин характеризовал его как «яркого и смелого… Он был танком, мотором и убежденным сторонником реформ».
Центр Грефа стал своего рода «мозговым трестом». Позже он вспоминал в интервью: «Мы хотели достичь согласия в обществе. Мы хотели сформировать программу с максимальным участием интеллектуалов, ученых, исследователей, управленцев, экономистов. Мы хотели общественных консультаций, в частности, для того, чтобы никто не мог подумать, что она взялась из ниоткуда, чтобы каждый внес свой вклад в ее осуществление. Поэтому первой задачей было подключить как можно больше людей»2.
Не все идеи, которые хлынули потоком, соответствовали взглядам Грефа. Криво усмехаясь, он вспоминал один вклад. «Мы получали идеи самого разного толка, некоторые из них, честно сказать, весьма экзотичные. Один из институтов Академии наук предложил нам комплекс мер, которые, по существу, возвращали назад социализм. Помню, их идеей было создать национальный фонд заработной платы и стандартизировать все выплаты».
На протяжении следующих шести месяцев команда провела ряд брифингов и «мозговых штурмов», постепенно просеивая все предложения и вырабатывая план. Время от времени на встречах присутствовал Путин, в основном слушал и задавал вопросы. При этом часто интересовался, какое влияние эти реформы окажут на общественное благосостояние. У него также был свой экономический гуру, Андрей Илларионов, которого он использовал в качестве эксперта выдвигаемых идей и в некотором смысле как противовес команде Грефа.
Греф пригласил Илларионова, директора Института экономического анализа, войти в Центр, но, по словам Илларионова, тот показался ему слишком «кейнсианским», и он отказался. Илларионов был и остается в некотором смысле оригиналом, индивидуалистом, которому нравится идти против общепринятой точки зрения. В конце 1990-х гг. он яростно критиковал политику, которая привела страну к финансовому кризису и дефолту в августе 1998 г. Возможно, именно стремлением откровенно высказывать мысли он обратил на себя внимание Путина (впрочем, через несколько лет это стоило ему работы). 28 февраля 2000 г. исполняющий обязанности президента позвонил ему и пригласил на подмосковную дачу в Ново-Огарево «побеседовать».
Они провели весь вечер, обсуждая проблемы экономики, или, скорее, экономической науки. «Его интересовали не просто процентные ставки и тому подобное, – говорил Илларионов в интервью. – Он хотел получить общее представление об экономических реформах, о том, какая экономика нам нужна, что для этого следует сделать, как все это объединить. Он, безусловно, узнавал много нового в очень узкой области, в которой не был специалистом»3.
В какой-то момент их прервал чиновник, который передал Путину листок бумаги. Исполняющий обязанности президента обрадовался. Ему сообщили, что захваченный чеченскими повстанцами город Шатой освобожден российскими войсками. Илларионов не замедлил охладить торжество Путина. Давний противник российской интервенции в Чечню, он резко сказал, что все происходящее там – «преступление». Илларионов говорит, что он всегда выступал за предоставление независимости Чеченской Республике, что ее никогда не покорить силой оружия и что реакцией будет подъем терроризма, который отразится на всей России.
У них возник яростный спор. Путин настаивал, что мятежники должны быть уничтожены. «У него даже голос стал другим по сравнению с тем, каким он обсуждал экономические вопросы, – сказал Илларионов. – Внезапно в нем прорезалось железо, лед. Изменение личности произошло буквально на глазах – словно перед тобой возник совершенно другой человек. Показалось, что мы в любой момент можем расстаться навсегда без малейшей возможности примирения».
Примерно через полчаса, когда стало ясно, что к единому мнению по этому вопросу не прийти, Путин неожиданно заявил: «Все, хватит. О Чечне больше не говорим». Илларионов вспоминает: «Он оборвал разговор и на протяжении всех наших дальнейших встреч и отношений в течение шести лет никогда не упоминал о Чечне в моем присутствии и не обсуждал со мной эту тему. Мы просто вернулись к разговору об экономических реформах».
В половине одиннадцатого вечера Илларионов должен был уезжать. После перебранки по поводу Чечни он полагал, что это их последняя встреча. Однако Путин попросил его приехать на следующий день. Экономические консультации стали проходить на регулярной основе, и 12 апреля Путин официально назначил Илларионова своим главным экономическим советником, а позже – своим представителем, на встречах «Большой восьмерки».
К маю Центр почти закончил подготовку плана реформ, который был, по словам Грефа, «ультралиберальным». «Если мы дадим свободу частному сектору, можем получить хороший рост», – сказал Кудрин. Готовая работа воплотилась в толстый том, слишком массивный, чтобы его представить исполняющему обязанности президента. У них не было опыта создания слайд-презентаций, и на завершающей стадии пригласили консультанта из McKinsey & Company. «Мы провели неделю у них в офисе, – говорит Греф, – создавая краткую версию доклада для публичной презентации и более профессиональную для министерств и ведомств, где разъяснялось, что им следует делать».
5 мая, за два дня до инаугурации Путина, команда прилетела в его сочинскую резиденцию, чтобы провести «полное погружение» в проект. Молодые реформаторы горели от возбуждения. «Я был в эйфории, – говорил Кудрин, – потому что все шло по плану». С утра до ночи они проводили заседания, прерываясь лишь на еду и прогулки под теплым солнцем. Экономисты обговаривали с Путиным каждый аспект; он указывал, где что следует доработать, но в целом план был одобрен. Он стал известен как «план Грефа». Реализовать его оказалось намного сложнее, чем написать.
Будучи еще премьер-министром, Путин набрал новую команду из ориентированных на Запад реформаторов. Некоторые из них, например Герман Греф и Алексей Кудрин, были знакомы ему по Санкт-Петербургу. Экономист Андрей Илларионов – отъявленный либерал. Аркадий Дворкович, российский вундеркинд, только что завершил образование в университете Дьюка. Сам Путин был новичком в экономике, готовым слушать и учиться, при этом убежденным в необходимости перемен. В одном интервью А. Кудрин охарактеризовал его как «человека нового поколения, который понял требования времени»1.
Российская экономика стала трансформироваться еще при Ельцине. При нем были запущены массовая приватизация, либерализация цен. Но существенного экономического роста не произошло, инфляция оставалась высокой, частный сектор работал неэффективно. И что самое главное, индустриальная база страны оставалась почти полностью сфокусирована на добыче и продаже сырья – нефти, газа, алюминия, леса. Современной промышленности в стране почти не существовало.
В конце 1999 г. Путин назначил Грефа, 35-летнего юриста, переквалифицировавшегося в бизнесмены, руководителем нового Центра стратегических исследований, который стал двигателем реформ. Греф, энергичный мужчина с острой бородкой à la Троцкий, не был экономистом, но мало кто сомневался, что он лучше всех подходит для этой задачи. Заместитель министра финансов Кудрин характеризовал его как «яркого и смелого… Он был танком, мотором и убежденным сторонником реформ».
Центр Грефа стал своего рода «мозговым трестом». Позже он вспоминал в интервью: «Мы хотели достичь согласия в обществе. Мы хотели сформировать программу с максимальным участием интеллектуалов, ученых, исследователей, управленцев, экономистов. Мы хотели общественных консультаций, в частности, для того, чтобы никто не мог подумать, что она взялась из ниоткуда, чтобы каждый внес свой вклад в ее осуществление. Поэтому первой задачей было подключить как можно больше людей»2.
Не все идеи, которые хлынули потоком, соответствовали взглядам Грефа. Криво усмехаясь, он вспоминал один вклад. «Мы получали идеи самого разного толка, некоторые из них, честно сказать, весьма экзотичные. Один из институтов Академии наук предложил нам комплекс мер, которые, по существу, возвращали назад социализм. Помню, их идеей было создать национальный фонд заработной платы и стандартизировать все выплаты».
На протяжении следующих шести месяцев команда провела ряд брифингов и «мозговых штурмов», постепенно просеивая все предложения и вырабатывая план. Время от времени на встречах присутствовал Путин, в основном слушал и задавал вопросы. При этом часто интересовался, какое влияние эти реформы окажут на общественное благосостояние. У него также был свой экономический гуру, Андрей Илларионов, которого он использовал в качестве эксперта выдвигаемых идей и в некотором смысле как противовес команде Грефа.
Греф пригласил Илларионова, директора Института экономического анализа, войти в Центр, но, по словам Илларионова, тот показался ему слишком «кейнсианским», и он отказался. Илларионов был и остается в некотором смысле оригиналом, индивидуалистом, которому нравится идти против общепринятой точки зрения. В конце 1990-х гг. он яростно критиковал политику, которая привела страну к финансовому кризису и дефолту в августе 1998 г. Возможно, именно стремлением откровенно высказывать мысли он обратил на себя внимание Путина (впрочем, через несколько лет это стоило ему работы). 28 февраля 2000 г. исполняющий обязанности президента позвонил ему и пригласил на подмосковную дачу в Ново-Огарево «побеседовать».
Они провели весь вечер, обсуждая проблемы экономики, или, скорее, экономической науки. «Его интересовали не просто процентные ставки и тому подобное, – говорил Илларионов в интервью. – Он хотел получить общее представление об экономических реформах, о том, какая экономика нам нужна, что для этого следует сделать, как все это объединить. Он, безусловно, узнавал много нового в очень узкой области, в которой не был специалистом»3.
В какой-то момент их прервал чиновник, который передал Путину листок бумаги. Исполняющий обязанности президента обрадовался. Ему сообщили, что захваченный чеченскими повстанцами город Шатой освобожден российскими войсками. Илларионов не замедлил охладить торжество Путина. Давний противник российской интервенции в Чечню, он резко сказал, что все происходящее там – «преступление». Илларионов говорит, что он всегда выступал за предоставление независимости Чеченской Республике, что ее никогда не покорить силой оружия и что реакцией будет подъем терроризма, который отразится на всей России.
У них возник яростный спор. Путин настаивал, что мятежники должны быть уничтожены. «У него даже голос стал другим по сравнению с тем, каким он обсуждал экономические вопросы, – сказал Илларионов. – Внезапно в нем прорезалось железо, лед. Изменение личности произошло буквально на глазах – словно перед тобой возник совершенно другой человек. Показалось, что мы в любой момент можем расстаться навсегда без малейшей возможности примирения».
Примерно через полчаса, когда стало ясно, что к единому мнению по этому вопросу не прийти, Путин неожиданно заявил: «Все, хватит. О Чечне больше не говорим». Илларионов вспоминает: «Он оборвал разговор и на протяжении всех наших дальнейших встреч и отношений в течение шести лет никогда не упоминал о Чечне в моем присутствии и не обсуждал со мной эту тему. Мы просто вернулись к разговору об экономических реформах».
В половине одиннадцатого вечера Илларионов должен был уезжать. После перебранки по поводу Чечни он полагал, что это их последняя встреча. Однако Путин попросил его приехать на следующий день. Экономические консультации стали проходить на регулярной основе, и 12 апреля Путин официально назначил Илларионова своим главным экономическим советником, а позже – своим представителем, на встречах «Большой восьмерки».
К маю Центр почти закончил подготовку плана реформ, который был, по словам Грефа, «ультралиберальным». «Если мы дадим свободу частному сектору, можем получить хороший рост», – сказал Кудрин. Готовая работа воплотилась в толстый том, слишком массивный, чтобы его представить исполняющему обязанности президента. У них не было опыта создания слайд-презентаций, и на завершающей стадии пригласили консультанта из McKinsey & Company. «Мы провели неделю у них в офисе, – говорит Греф, – создавая краткую версию доклада для публичной презентации и более профессиональную для министерств и ведомств, где разъяснялось, что им следует делать».
5 мая, за два дня до инаугурации Путина, команда прилетела в его сочинскую резиденцию, чтобы провести «полное погружение» в проект. Молодые реформаторы горели от возбуждения. «Я был в эйфории, – говорил Кудрин, – потому что все шло по плану». С утра до ночи они проводили заседания, прерываясь лишь на еду и прогулки под теплым солнцем. Экономисты обговаривали с Путиным каждый аспект; он указывал, где что следует доработать, но в целом план был одобрен. Он стал известен как «план Грефа». Реализовать его оказалось намного сложнее, чем написать.
Приватизация народной земли
В ближайшие годы, по плану Грефа, должны были преобразиться многие аспекты экономической жизни. Подоходный налог для физических лиц снизился с 30 % до единой ставки в 13 %. Корпоративный налог снизился с 35 до 24 %. Новый Земельный кодекс сделал возможным покупку и продажу земли для коммерческого и жилого использования – впервые после Октябрьской революции 1917 г. Появился новый Юридический кодекс, предприняты жесткие меры, направленные против отмывания денег, попытки разделения некоторых крупнейших государственных монополий. Например, производство электричества было отделено от сети ее распределения.
Требовалась налоговая реформа, поскольку миллионы россиян, чьи доходы и без того стали мизерными, по мере повышения ставок просто переставали их платить. То же можно сказать и про налогообложение предприятий: около 80 % доходов в стране попросту уводилось из сферы налогообложения. Греф предложил дерзкий план: единую низкую ставку подоходного налога для всех и существенно сниженный корпоративный налог. Идея заключалась в снижении ставок и одновременном повышении собираемости. Но если бы люди продолжили не платить налоги, государство получило бы еще бо́льшую дыру в бюджете. Это не осталось без внимания Путина. Греф вспоминает, как они с Кудриным общались с Путиным по этому поводу: «Президент спросил нас: “Вы уверены, что наши общие налоговые сборы не упадут, если мы снизим ставку?” Мы ответили: “Да”. Он спросил: “А если вы ошибаетесь?” Я сказал: “Тогда я подам в отставку”. “Извините, – сказал Путин, – но я не намерен одобрять ваш план на таком основании! Вы не до конца продумали. Почему вы считаете, что ваша отставка каким-то образом возместит те деньги, которых недосчитается наш бюджет? С политической точки зрения, одно другого не компенсирует»4.
Греф и Кудрин ушли, просчитали все еще раз и вторично представили свой план Путину. На этот раз он согласился.
Международный валютный фонд не испытывал особой радости. «В это время мы продолжали тесно сотрудничать с миссией МВФ, и они отказались поддержать наши планы, – говорит Греф. – У нас были сложные переговоры в подмосковной резиденции. Потом мы сказали представителям МВФ: “Большое спасибо за советы, но мы все равно намерены снизить налоги”». Впоследствии миссия МВФ покинула страну. Греф говорит, что эта реформа стала «ключевым, правильным решением, которое позволило нашей экономике начать подъем».
Предложенная земельная реформа вызвала еще более острые дискуссии – на этот раз потому, что она задевала чувства миллионов коммунистов и всех, кто полагал, что земля «должна принадлежать народу». Ельцин не осмелился противостоять им. Когда Греф готовился представить Земельный кодекс депутатам Государственной думы, тысячи людей вышли на улицы с красными флагами и антикапиталистическими лозунгами.
В последнюю минуту правительство пошло на некоторые уступки, ужесточив нормы, имеющие отношение к продаже земель сельскохозяйственного назначения, но это не помогло. Когда спикер пригласил Грефа на трибуну представить проект, в зале поднялся гул. Депутаты от КПРФ (им принадлежала четверть мест в парламенте) столпились вокруг него, не давая покинуть кресло и выйти к трибуне. Некоторые пытались даже воздействовать физически. Шум был таким, что спикер не слышал сам себя, поэтому позвонил Грефу по телефону и предложил зачитать проект с места. «Все равно вас никто не услышит, – сказал он, – но вы должны это сделать, иначе мы не сможем провести голосование».
Пока Греф скороговоркой произносил свою речь, депутаты от фракции коммунистов молотили кулаками по столам и заглушали его голос выкриками. Но голосование состоялось, закон был принят… и зал мгновенно превратился в поле битвы. Враждующие депутаты молотили друг друга руками, ногами и бодались головами.
«Это был исторический момент, – вспоминал Греф с улыбкой. – Так мы отвоевали право владеть землей в России».
Требовалась налоговая реформа, поскольку миллионы россиян, чьи доходы и без того стали мизерными, по мере повышения ставок просто переставали их платить. То же можно сказать и про налогообложение предприятий: около 80 % доходов в стране попросту уводилось из сферы налогообложения. Греф предложил дерзкий план: единую низкую ставку подоходного налога для всех и существенно сниженный корпоративный налог. Идея заключалась в снижении ставок и одновременном повышении собираемости. Но если бы люди продолжили не платить налоги, государство получило бы еще бо́льшую дыру в бюджете. Это не осталось без внимания Путина. Греф вспоминает, как они с Кудриным общались с Путиным по этому поводу: «Президент спросил нас: “Вы уверены, что наши общие налоговые сборы не упадут, если мы снизим ставку?” Мы ответили: “Да”. Он спросил: “А если вы ошибаетесь?” Я сказал: “Тогда я подам в отставку”. “Извините, – сказал Путин, – но я не намерен одобрять ваш план на таком основании! Вы не до конца продумали. Почему вы считаете, что ваша отставка каким-то образом возместит те деньги, которых недосчитается наш бюджет? С политической точки зрения, одно другого не компенсирует»4.
Греф и Кудрин ушли, просчитали все еще раз и вторично представили свой план Путину. На этот раз он согласился.
Международный валютный фонд не испытывал особой радости. «В это время мы продолжали тесно сотрудничать с миссией МВФ, и они отказались поддержать наши планы, – говорит Греф. – У нас были сложные переговоры в подмосковной резиденции. Потом мы сказали представителям МВФ: “Большое спасибо за советы, но мы все равно намерены снизить налоги”». Впоследствии миссия МВФ покинула страну. Греф говорит, что эта реформа стала «ключевым, правильным решением, которое позволило нашей экономике начать подъем».
Предложенная земельная реформа вызвала еще более острые дискуссии – на этот раз потому, что она задевала чувства миллионов коммунистов и всех, кто полагал, что земля «должна принадлежать народу». Ельцин не осмелился противостоять им. Когда Греф готовился представить Земельный кодекс депутатам Государственной думы, тысячи людей вышли на улицы с красными флагами и антикапиталистическими лозунгами.
В последнюю минуту правительство пошло на некоторые уступки, ужесточив нормы, имеющие отношение к продаже земель сельскохозяйственного назначения, но это не помогло. Когда спикер пригласил Грефа на трибуну представить проект, в зале поднялся гул. Депутаты от КПРФ (им принадлежала четверть мест в парламенте) столпились вокруг него, не давая покинуть кресло и выйти к трибуне. Некоторые пытались даже воздействовать физически. Шум был таким, что спикер не слышал сам себя, поэтому позвонил Грефу по телефону и предложил зачитать проект с места. «Все равно вас никто не услышит, – сказал он, – но вы должны это сделать, иначе мы не сможем провести голосование».
Пока Греф скороговоркой произносил свою речь, депутаты от фракции коммунистов молотили кулаками по столам и заглушали его голос выкриками. Но голосование состоялось, закон был принят… и зал мгновенно превратился в поле битвы. Враждующие депутаты молотили друг друга руками, ногами и бодались головами.
«Это был исторический момент, – вспоминал Греф с улыбкой. – Так мы отвоевали право владеть землей в России».
Руки прочь от «Газпрома»
Первоначальный эффект от пакета реформ оказался впечатляющим. Россияне действительно начали платить налоги. Уровень инфляции упал с 20 % в 2000 г. до 9 % в 2006 г. Рост экономики устойчиво составлял 6–7 % в год. Благодаря повышению мировых цен на нефть и газ (основной экспортный товар России) правительство не только сбалансировало доходы с расходами, но и получило профицит бюджета. Оно начало расплачиваться по гигантским внешним долгам, сумма которых в 1998 г. составляла 130 % от ВВП, сократив этот показатель к 2006 г. до 18 % ВВП.
Нефтедоллары текли в казначейство рекой, и перед правительством возникла дилемма. Одни, как министр экономики Греф, хотели потратить неожиданные доходы на развитие инфраструктуры – строительство автомобильных и железных дорог, на образование и здравоохранение. С другой стороны, министр финансов Кудрин опасался, что это может разогреть инфляцию. Он предложил создать Стабилизационный фонд, который поглощал бы излишки ликвидности и создавал «подушку безопасности» для защиты страны в случае резкого падения цен на нефть в будущем. Министры же желали получить деньги для своих отраслей. Губернаторы регионов жаловались Путину, что Кудрин лишает экономику наличных денег. «У нас по этому поводу были жаркие дискуссии», – говорил Греф. В итоге довольны остались оба. Был создан Инвестиционный фонд, который должен был ежегодно вкладывать в инфраструктуру до 3 млрд долларов. «Это было государственно-частное партнерство, – говорил Греф. – Если имелись частные деньги, государство софинансировало проекты. Это позволяло привлечь частные деньги к строительству крупных заводов, электростанций и так далее».
Но и Кудрин со своим Стабилизационным фондом оказался в еще большем выигрыше. К началу 2005 г. на его счетах находилось 522 млрд рублей (18,5 млрд долларов), что позволило России полностью выплатить задолженность перед МВФ (3,3 млрд долларов). Нефтяные доходы продолжали поступать. К августу 2006 г. Россия также выплатила Парижскому клубу стран-кредиторов почти 40 млрд долларов долга, оставшегося с советских времен, сэкономив на этом 7,7 млрд долларов расходов на его обслуживание. Даже при таких солидных расходах Стабилизационный фонд продолжал пополняться благодаря росту цен на нефть, что обеспечило России солидную «подушку», которая поддержала страну в мировой экономический кризис 2008 г., когда спрос на нефть резко сократился и цены пошли вниз.
Премьер-министром Путина на протяжении почти всего его первого президентского срока был Михаил Касьянов, обаятельный, владеющий английским языком сторонник свободного рынка с рокочущим голосом, который контролировал исполнение плана Грефа. Впоследствии он превратился в одного из самых непримиримых критиков Путина и одного из лидеров оппозиции. В 2008 г. он пытался баллотироваться в президенты, но кремлевская машина нарушила его планы, посчитав сфальсифицированными часть подписей, собранных в поддержку его кандидатуры. Но во время «путинской весны» они с президентом были заодно. И даже сегодня Касьянов признает, что Путин в то время целиком и полностью поддерживал либеральные реформы. «Мне казалось, что мы с Владимиром Путиным союзники, что мы строим – возможно, не без ошибок – демократическое государство с рыночной экономикой»5.
Только в одном крупном предприятии реформаторов поджидала неудача, но она оказалась чрезвычайно серьезной. На вопрос, вмешивался ли Путин в повседневную работу правительства, Касьянов ответил: «В 90 % случаев не вмешивался. Остальные 10 % имели отношение к «Газпрому» и всему, что с ним было связано»6.
«Газпром» – крупнейшая компания страны, самая большая газодобывающая компания в мире. Созданная на базе советского министерства газовой промышленности, компания была приватизирована при Ельцине, но государство оставило за собой 40 % акций. Компания пребывала в опасном состоянии, была очагом коррупции, ареной постоянного передела активов и злостным налоговым уклонистом7. Придя к власти, Путин пообещал с этим разобраться и назначил новых председателя совета директоров и президента компании – соответственно, Дмитрия Медведева и Алексея Миллера, своих давних питерских друзей. Миллер почти ничего не знал о газовой промышленности. По словам Касьянова, первый год он целиком потратил на изучение новой области деятельности. Но это была лишь половина проблемы. Главной проблемой для команды Грефа было то, что «Газпром» оставался «монстром советских времен», железной хваткой державшим разведку, добычу, транспортировку и продажу газа и душивший любую конкуренцию. В отличие от нефтяной промышленности, которая в 1990-е гг., напротив, была раздроблена на большое количество конкурирующих компаний.
Задача реформировать газовый сектор была поставлена перед Владимиром Миловым, молодым заместителем министра энергетики. Идея, говорил Милов в интервью, заключалась в том, чтобы «сломать монополию, отделить газораспределительные компании от газодобывающих компаний, превратить их в более мелкие предприятия, которые должны были быть приватизированы и действовать на основе конкуренции»8. Путин поддержал аналогичные планы по демонополизации электроэнергетической отрасли – несмотря на возражения его личного советника Илларионова. Но «Газпром» – это было совсем другое дело.
Осенью 2002 г. Милов подготовил план реформирования «Газпрома». Греф и Касьянов его одобрили. «Многим казалось, – говорит Касьянов, – что разделение добычи и транспортировки газа может привести к развалу всего сектора, который являлся важнейшей составляющей всей системы жизнеобеспечения страны. Они до сих пор пытаются запугать людей, говоря, что без «Газпрома» в его существующем виде вся Россия развалится. На самом деле все компетентные экономисты и промышленники понимали, что газовую реформу можно провести спокойно и безболезненно. Для этого все было готово».
По словам Милова, план был направлен президенту «Газпрома» Алексею Миллеру, который немедленно обратился к Путину. «Он написал Путину негодующую записку, в которой говорилось, что это будет катастрофа и что мы угрожаем национальной безопасности. Путин написал на его письме: “Я, в принципе, согласен с г-ном Миллером. Г-н Касьянов, пожалуйста, примите к сведению”».
Милов говорит, что ничего иного и не ожидал. «Путин с самого начала проявил совершенно особый интерес к «Газпрому». Было ясно, что он рассматривает эту компанию как один из важнейших атрибутов и источников власти».
Касьянов три раза пытался представить план своему кабинету, но Путин настаивал, что он требует доработки и премьер-министру следует в дальнейшем обсудить его с Миллером. «Послушайте Миллера, послушайте его лично, – сказал он Касьянову. – Не слушайте тех, кто вас пытается стравливать».
Кончилось все тем, что в 2003 г. Путин просто приказал Касьянову оставить тему. «Буквально за пять минут до начала заседания кабинета министров он позвонил мне и сказал, чтобы я снял вопрос с повестки дня». «Газпром», как мы увидим в последующих главах, станет для Путина одним из самых эффективных рычагов власти – в СМИ, экономике и международной политике.
Нефтедоллары текли в казначейство рекой, и перед правительством возникла дилемма. Одни, как министр экономики Греф, хотели потратить неожиданные доходы на развитие инфраструктуры – строительство автомобильных и железных дорог, на образование и здравоохранение. С другой стороны, министр финансов Кудрин опасался, что это может разогреть инфляцию. Он предложил создать Стабилизационный фонд, который поглощал бы излишки ликвидности и создавал «подушку безопасности» для защиты страны в случае резкого падения цен на нефть в будущем. Министры же желали получить деньги для своих отраслей. Губернаторы регионов жаловались Путину, что Кудрин лишает экономику наличных денег. «У нас по этому поводу были жаркие дискуссии», – говорил Греф. В итоге довольны остались оба. Был создан Инвестиционный фонд, который должен был ежегодно вкладывать в инфраструктуру до 3 млрд долларов. «Это было государственно-частное партнерство, – говорил Греф. – Если имелись частные деньги, государство софинансировало проекты. Это позволяло привлечь частные деньги к строительству крупных заводов, электростанций и так далее».
Но и Кудрин со своим Стабилизационным фондом оказался в еще большем выигрыше. К началу 2005 г. на его счетах находилось 522 млрд рублей (18,5 млрд долларов), что позволило России полностью выплатить задолженность перед МВФ (3,3 млрд долларов). Нефтяные доходы продолжали поступать. К августу 2006 г. Россия также выплатила Парижскому клубу стран-кредиторов почти 40 млрд долларов долга, оставшегося с советских времен, сэкономив на этом 7,7 млрд долларов расходов на его обслуживание. Даже при таких солидных расходах Стабилизационный фонд продолжал пополняться благодаря росту цен на нефть, что обеспечило России солидную «подушку», которая поддержала страну в мировой экономический кризис 2008 г., когда спрос на нефть резко сократился и цены пошли вниз.
Премьер-министром Путина на протяжении почти всего его первого президентского срока был Михаил Касьянов, обаятельный, владеющий английским языком сторонник свободного рынка с рокочущим голосом, который контролировал исполнение плана Грефа. Впоследствии он превратился в одного из самых непримиримых критиков Путина и одного из лидеров оппозиции. В 2008 г. он пытался баллотироваться в президенты, но кремлевская машина нарушила его планы, посчитав сфальсифицированными часть подписей, собранных в поддержку его кандидатуры. Но во время «путинской весны» они с президентом были заодно. И даже сегодня Касьянов признает, что Путин в то время целиком и полностью поддерживал либеральные реформы. «Мне казалось, что мы с Владимиром Путиным союзники, что мы строим – возможно, не без ошибок – демократическое государство с рыночной экономикой»5.
Только в одном крупном предприятии реформаторов поджидала неудача, но она оказалась чрезвычайно серьезной. На вопрос, вмешивался ли Путин в повседневную работу правительства, Касьянов ответил: «В 90 % случаев не вмешивался. Остальные 10 % имели отношение к «Газпрому» и всему, что с ним было связано»6.
«Газпром» – крупнейшая компания страны, самая большая газодобывающая компания в мире. Созданная на базе советского министерства газовой промышленности, компания была приватизирована при Ельцине, но государство оставило за собой 40 % акций. Компания пребывала в опасном состоянии, была очагом коррупции, ареной постоянного передела активов и злостным налоговым уклонистом7. Придя к власти, Путин пообещал с этим разобраться и назначил новых председателя совета директоров и президента компании – соответственно, Дмитрия Медведева и Алексея Миллера, своих давних питерских друзей. Миллер почти ничего не знал о газовой промышленности. По словам Касьянова, первый год он целиком потратил на изучение новой области деятельности. Но это была лишь половина проблемы. Главной проблемой для команды Грефа было то, что «Газпром» оставался «монстром советских времен», железной хваткой державшим разведку, добычу, транспортировку и продажу газа и душивший любую конкуренцию. В отличие от нефтяной промышленности, которая в 1990-е гг., напротив, была раздроблена на большое количество конкурирующих компаний.
Задача реформировать газовый сектор была поставлена перед Владимиром Миловым, молодым заместителем министра энергетики. Идея, говорил Милов в интервью, заключалась в том, чтобы «сломать монополию, отделить газораспределительные компании от газодобывающих компаний, превратить их в более мелкие предприятия, которые должны были быть приватизированы и действовать на основе конкуренции»8. Путин поддержал аналогичные планы по демонополизации электроэнергетической отрасли – несмотря на возражения его личного советника Илларионова. Но «Газпром» – это было совсем другое дело.
Осенью 2002 г. Милов подготовил план реформирования «Газпрома». Греф и Касьянов его одобрили. «Многим казалось, – говорит Касьянов, – что разделение добычи и транспортировки газа может привести к развалу всего сектора, который являлся важнейшей составляющей всей системы жизнеобеспечения страны. Они до сих пор пытаются запугать людей, говоря, что без «Газпрома» в его существующем виде вся Россия развалится. На самом деле все компетентные экономисты и промышленники понимали, что газовую реформу можно провести спокойно и безболезненно. Для этого все было готово».
По словам Милова, план был направлен президенту «Газпрома» Алексею Миллеру, который немедленно обратился к Путину. «Он написал Путину негодующую записку, в которой говорилось, что это будет катастрофа и что мы угрожаем национальной безопасности. Путин написал на его письме: “Я, в принципе, согласен с г-ном Миллером. Г-н Касьянов, пожалуйста, примите к сведению”».
Милов говорит, что ничего иного и не ожидал. «Путин с самого начала проявил совершенно особый интерес к «Газпрому». Было ясно, что он рассматривает эту компанию как один из важнейших атрибутов и источников власти».
Касьянов три раза пытался представить план своему кабинету, но Путин настаивал, что он требует доработки и премьер-министру следует в дальнейшем обсудить его с Миллером. «Послушайте Миллера, послушайте его лично, – сказал он Касьянову. – Не слушайте тех, кто вас пытается стравливать».
Кончилось все тем, что в 2003 г. Путин просто приказал Касьянову оставить тему. «Буквально за пять минут до начала заседания кабинета министров он позвонил мне и сказал, чтобы я снял вопрос с повестки дня». «Газпром», как мы увидим в последующих главах, станет для Путина одним из самых эффективных рычагов власти – в СМИ, экономике и международной политике.
Хорошая жизнь
В первый президентский срок Путина, во многом благодаря пакету экономических реформ, появились признаки роста уверенности иностранных инвесторов. На потребительском рынке заработали многонациональные корпорации. Первыми стали осваивать гигантские площадки розничной торговли на московских окраинах французская сеть супермаркетов «Ашан» и шведская сеть ИКЕА. Открытие каждого нового магазина ИКЕА обходится в 50 млн долларов, но они надеялись быстро окупить инвестиции, поскольку у москвичей, на удивление, оказались и деньги, и желание их тратить. Единственное, что сдерживало еще бо́льший приток инвестиций, – огромное количество бюрократических препон и коррупция. В России с этим до сих пор сталкиваются все предприниматели, но среди иностранцев было мало таких, кому хватало выдержки и знаний, чтобы преодолеть их. (В 12-й главе будут показаны сокрушительные результаты коррупции в России.) Тем не менее гигантские сине-желтые мебельные магазины ИКЕА смотрелись как флаги новой жизни, развевающиеся над Москвой, а вскоре – и над другими городами.
С точки зрения психологии россиян – насколько это можно вычислить, – шок 1990-х годов, похоже, заканчивался. У меня сложилось ощущение (абсолютно субъективное, должен признаться), что народ стал ощущать меньшее влияние Запада, чем в эпоху Ельцина. Исчезли иностранные советники, бо́льшая часть нового имела уже домашние корни. Супермаркеты заполнились российскими товарами, но не теми некондиционными, которые раньше продавались на стихийных рынках. Теперь они были в ярких, блестящих упаковках, сопоставимых с западной продукцией. Россияне вернулись к своим прежним предпочтениям – к вологодскому маслу вместо Lurpak, молочной колбасе вместо импортной немецкой Wurst. Снова стали платить зарплаты. Десятки тысяч тех, кто выстраивался в начале 1990-х годов вдоль тротуаров, продавая всякий скарб, исчезли с улиц. Москва стала наглой, в чем-то даже вульгарной, но в ней появилась иная атмосфера. Повсюду строились новые дома, каждый день открывались новые бизнесы.
Были поводы для оптимизма. Люди стали делать покупки в ИКЕА, отчасти потому что занялись ремонтом своих квартир, получив наконец-то возможность избавиться от старой потрескавшейся плитки и водопроводных кранов советской эпохи. Только теперь, после десятилетия неопределенности и нищеты, многие (по крайней мере, в больших городах) увидели последствия реального разрыва с коммунизмом.
К лету 2002 г. ситуация выглядела относительно благополучной. Владимир Путин и Джордж Буш стали лучшими друзьями, команда российского президента вела страну к процветающей рыночной экономике.
С точки зрения психологии россиян – насколько это можно вычислить, – шок 1990-х годов, похоже, заканчивался. У меня сложилось ощущение (абсолютно субъективное, должен признаться), что народ стал ощущать меньшее влияние Запада, чем в эпоху Ельцина. Исчезли иностранные советники, бо́льшая часть нового имела уже домашние корни. Супермаркеты заполнились российскими товарами, но не теми некондиционными, которые раньше продавались на стихийных рынках. Теперь они были в ярких, блестящих упаковках, сопоставимых с западной продукцией. Россияне вернулись к своим прежним предпочтениям – к вологодскому маслу вместо Lurpak, молочной колбасе вместо импортной немецкой Wurst. Снова стали платить зарплаты. Десятки тысяч тех, кто выстраивался в начале 1990-х годов вдоль тротуаров, продавая всякий скарб, исчезли с улиц. Москва стала наглой, в чем-то даже вульгарной, но в ней появилась иная атмосфера. Повсюду строились новые дома, каждый день открывались новые бизнесы.
Были поводы для оптимизма. Люди стали делать покупки в ИКЕА, отчасти потому что занялись ремонтом своих квартир, получив наконец-то возможность избавиться от старой потрескавшейся плитки и водопроводных кранов советской эпохи. Только теперь, после десятилетия неопределенности и нищеты, многие (по крайней мере, в больших городах) увидели последствия реального разрыва с коммунизмом.
К лету 2002 г. ситуация выглядела относительно благополучной. Владимир Путин и Джордж Буш стали лучшими друзьями, команда российского президента вела страну к процветающей рыночной экономике.