Страница:
– Ты хочешь сказать... – выдохнул я.
– Да, – грустно кивнул папа. – Генерал Марков – твой дед.
– Но...
– Доказать это невозможно, – торопливо сказал отец. – Тот его первый брак не был зарегистрирован. И в свидетельстве о рождении твоей мамы в графе «отец» стоит прочерк. Свою связь Марков и твоя бабушка тщательно скрывали. Однако о дочери генерал знал. Вплоть до самой своей смерти помогал им деньгами. Выбил квартиру...
Так вот почему моя скромная бабушка проживает в роскошной кирпичной «двушке» в престижнейшем столичном районе!
– А когда, ты говоришь, генерал умер? – пробормотал я.
– Очень давно. Сорок три года назад.
– А ты мне рассказываешь только сейчас, – обиженно буркнул я.
Отец же спокойно парировал:
– Но зачем тебе было знать об этом раньше? Чтобы хвастать своим именитым родственником перед одноклассниками?
– Да при чем здесь хвастать! – хмыкнул я. – Просто я знал бы: от кого у меня этот медальный профиль. Генеральские повадки. Пронзительный взгляд... В конце концов, улица Маркова – в какой-то степени в мою честь названа!
– Не надо ерничать, Влад, – устало произнес отец. – И повторюсь: юридически – тебе Марков не дед. Твоя бабушка никогда не пыталась посягать на его фамилию. И на его имущество.
– А... много у него было имущества?.. – вкрадчиво поинтересовался я.
– Сколько бы ни было – тебе оно не принадлежит, – отрезал отец. – У генерала есть законные наследники.
– Ну, и какой мне тогда от этого родства толк? – хмыкнул я.
– Все бы тебе толк, Владик... – вздохнул отец. – Хотя, может быть, так и нужно. Вон ты какой практичный. В Америке на хорошей должности, свой коттедж, машина... – И одним махом допил свой коктейль. А потом отставил бокал и веско произнес: – Ладно. Все-таки расскажу. Дело в том, что твоей маме – и тебе – действительно кое-что завещано. Это старинная, принадлежавшая еще бабке Маркова брошь. Удивительно изящная, с чистейшей воды бриллиантом в центре. Очень дорогая... Генерал всегда говорил, что она должна достаться его единственной дочери.
Мое сердце предвкушающе забилось. Кажется, разговор сворачивал на тот самый, исключительной ценности, клад. На который еще в моем далеком детстве глухо намекал отец.
– Марков очень ценил, что твоя бабушка не стала поднимать шума, когда он ушел от нее – ушел к блистательной Крестовской. И пусть он бросил свою любовницу – но не бросил дочь. И, чтобы доказать это, написал завещание. Вот оно.
Отец извлек из кармана и бережно расправил пожелтевший от времени листок. Я жадно вчитался в написанные уверенным почерком строки:
Завещание
Двадцать пятого марта Одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого года.
Я, Марков Виктор Петрович, проживающий по адресу: город Москва, улица 2-я Тверская-Ямская, дом 54, квартира 16, настоящим завещанием на случай моей смерти делаю следующее распоряжение:
Из принадлежащего мне имущества, как то: брошь из драгоценных камней и бриллиантов, изображающая сидящего на цветущей ветке орла с распростертыми крыльями, который держит в клюве желтый бриллиант размером четыре карата огранки «бриолет», покрытая изумрудами, рубинaми, сапфирами и бриллиантами огранки «подушечкой», в серебряной и золотой оправе, изготовлена приблизительно в 1750 году, длина – 7,6 см – завещаю Лукиной Марине Серафимовне (девичья фамилия, имя, отчество моей мамы!) в ее полное и безраздельное владение.
Содержание соответствующих статей ГК РСФСР мне разъяснено. Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, один из которых направляется на хранение в Государственную нотариальную контору номер 8. Настоящее завещание удостоверено мною, нотариусом Котенковым Г.В.
И подпись:
В. Марков
– Пап... – тихо вымолвил я. – Но это ведь вообще обалдеть!.. Такая вещица! Она ж бешеных денег стоит!..
Отец лишь вздохнул.
А я перешел к следующему – очень, признаться, меня волнующему вопросу:
– Но где эта брошь сейчас?
– Ох, Влад... – вздохнул отец. – Теперь мы переходим с тобой к самому сложному. Дело в том, что драгоценность скорее всего находится у Лидии Крестовской. У той самой балерины.
– Но с какой стати? – опешил я.
– Знаешь... жизнь иногда выкидывает досадные фортели... Гримаса судьбы, больше ничего. Брошь всегда хранилась в доме твоей бабушки – хотя моя теща, понятное дело, никуда с ней и не выходила. В те времена кто мог себе позволить появляться с бриллиантами? Жены дипломатов, те же звезды балетные, но не простая учительница, как твоя бабка. Поэтому она любовалась сокровищем лишь дома. И однажды, примеряя брошь с новым платьем, случайно сломала у нее замочек. Очень расстроилась, конечно, расплакалась, позвонила Маркову... А тот (хотя отношения у них к тому времени почти разладились) успокоил ее и пообещал, что он отнесет драгоценность к ювелиру и починит. И он все сделал, позвонил твоей бабке и сказал, что замочек исправили и завтра он брошь вернет. А ночью генерал внезапно скончался. Погиб при невыясненных обстоятельствах. И драгоценность принести не успел.
– Но если есть завещание... Надо было явиться к этой балерине! Потребовать свое!..
– Твоя бабушка, а потом и твоя мама делать это категорически отказались.
– Почему?
– Бабушка – та просто очень боялась того, что все узнают об ее отношениях с генералом. Ведь она коммунистка была, секретарь парторганизации. И вдруг – внебрачная связь, да с кем! А мама... Ну, ты же знаешь нашу маму. Она очень любит сказки про принцев – и совсем не приспособлена к жизненным дрязгам. А тут бы пришлось доказывать, спорить... Возможно, судиться... Не захотела сама – и мне не позволила.
– Ну, а сейчас... Сейчас, наверное, слишком поздно, – задумчиво произнес я. – У завещаний, кажется, какие-то сроки давности есть... Не вступил вовремя в наследство – и все, до свидания.
– Но ведь текст завещания остался. И его копия в нотариальной конторе наверняка тоже, – задумчиво произнес отец. – И Лидия Крестовская еще жива. И ты, – он внимательно взглянул на меня, – наконец вырос и производишь впечатление человека, который... м-мм... умеет устраиваться в жизни.
– Я все понял, папа, – поспешно кивнул я. – Я все понял...
Вот и спасенная Надей бабулька, совсем недавно почти что умиравшая, в метро воспрянула – несмотря на час пик и духоту. Царственным кивком поблагодарила паренька, что уступил ей место, и даже пыталась, перекрикивая грохот поезда, завязать с Надей классическую пенсионерскую беседу: мол, цены растут, на улицах грязь, а из-за приезжих шагу ступить некуда...
Надя в разговор не вступала. Ей места, разумеется, никто не уступил, и она, одной рукой вцепившись в поручень, второй пыталась отстучать однокласснику Мишке извинительную эсэмэску. На свидание она уже опоздала – как минимум на двадцать минут. Может, просто бросить бабку на «Пушкинской» и со всех ног рвануть в кафе? А то ведь, мелькнула предательская мыслишка, Мишка может и не дождаться. Он парень видный, а в столичных увеселительных заведениях девушек вечерами куда больше, чем молодых людей...
Но отвязаться от старухи оказалось непросто. Едва они вышли на станции, та по-хозяйски оперлась на Надину руку и объявила:
– Домой пойдем по Дмитровке – там народу меньше.
– Послушайте! – психанула Надя. – Давайте вы сами пойдете по Дмитровке! А я, между прочим, опаздываю!
И бабка мгновенно преобразилась: снова потерянный взгляд выцветших старческих глаз, и дрожащие губы, и воздух начала хватать, будто задыхается, и взмолилась:
– Деточка! Не бросай меня!
Вот артистка!
А тут, очень кстати для старушенции, и от Мишки ответная эсэмэска пришла: дескать, извини, застрял в пробке, когда доплетусь, неизвестно.
Надя же короткой вспышкой вдруг увидела себя со стороны. Что у нее за нескладное житье-бытье! Кругом полно счастливых парочек, девчонки – сплошь с сияющими глазами и с букетами, а ее постоянный поклонник, видите ли, на съемках в Санкт-Петербурге. Кадрит актрисок и прочий кинематографический персонал. А поклонник временный неизвестно когда доплетется. Да еще и незнакомая бабка на плече повисла...
«Так, видно, всегда и будет, – грустно подумала она. – Вечно я решаю чужие проблемы, провожаю других. А те, кого жду я, не приходят...»
И дело, конечно, не в безобразно опаздывающем однокласснике. Бог с ним, с Мишкой. Главное, что Дима Полуянов – ее единственная и настоящая любовь – не звонит. Уже целых три дня...
Старуха же, будто почувствовав ее состояние, вдруг спросила:
– Детонька... А ты уверена, что вообще хочешь идти на это свое свидание?
– С чего вы взяли про свидание? – буркнула Надежда.
– А куда еще можно спешить в центре Москвы в восемь вечера? – улыбнулась бабуся. И вдруг предложила: – Давай лучше ко мне в гости пойдем. Я тебя чаем напою...
«...И буду весь вечер вещать: про низкую пенсию да про всякие артриты с артрозами».
– Нет, спасибо, – покачала головой Надя. – До подъезда вас доведу, раз уж взялась, а дальше у меня дела.
Бабка же проницательно взглянула на нее и вдруг вымолвила:
– Знаешь, милая. Я не буду тебя уговаривать. Скажу лишь одно: когда тебе будет восемьдесят восемь – как мне, – ты поймешь, что в старости сожалеешь совсем не об ушедшей молодости и не о былой красоте. Жальче всего тебе будет времени, которое ты в своей жизни потратила – на неинтересных людей, на пустые разговоры. На ненужные свидания...
– А вы, конечно, человек исключительно нужный, – не выдержала Надя.
Старуха лишь рукой взмахнула:
– Да разве я про себя! Что я – ноль, безликая тень. Всю жизнь в домработницах. Я тебя совсем с другим человеком познакомить хочу. С хозяйкой своей. С Лидией Крестовской. Слышала про нее?
– Крестовская? Это... это та самая? Знаменитая балерина? Любимица Сталина? – наморщила лоб Надя.
– Она не просто балерина, – строго произнесла старушенция. – Лидочка – великий человек. Талантливый. Мудрый. – И неожиданно сбавила пафосный тон, взглянула моляще. – Давай поднимемся. Пожалуйста! Лидочка, она... она очень одинока! И так любит, когда к нам приходят гости!
Надя когда-то видела – разумеется, в записи, совсем старой, черно-белой, – сколь блистательно Крестовская танцует партию Китри в «Дон Кихоте». И, помнится, поразилась – даже не технике исполнения, а той бешеной энергии, что излучала балерина. Она вся была огонь, вихрь, сгусток счастья. Но то были съемки, кажется, шестьдесят какого-то лохматого года. Сколько ж сейчас Крестовской лет?
А старуха продолжала уговаривать:
– У нас профитроли есть, я утром сама испекла. И сыр, настоящий французский бри, Егор Егорович принес. И вино. Сухое красное вино. И... разве тебе не интересно познакомиться с человеком-легендой?
«Ага. Только эта легенда – наверняка старуха еще постарше тебя. Начнете меня на пару рассказами о своих болячках грузить».
И Надя совсем уже было собралась отказаться – но тут ее мобильник возвестил об еще одной эсэмэске. «Я только на Шереметьевской. Ехать минимум полчаса», – сообщал одноклассник.
А она-то переживала, что на целых двадцать минут опаздывает!
И Надя вздохнула:
– Ладно. Я поднимусь. Только совсем ненадолго.
...Подъезд в доме балерины оказался абсолютно барским – с широченной мраморной лестницей, зеркалами, пол устлан ковром. Вход сторожил военной выправки консьерж. Он кивнул бабке, мазнул внимательным взглядом по Наде. Подозрительно спросил:
– Девушка с вами?
– Да, – с достоинством кивнула старуха. И зачем-то добавила: – Ее пригласила Лидия Михайловна. Лично.
Страж больше никаких вопросов задавать не стал, снова уткнулся в кроссворд. А когда поднялись на скоростном, явно позднейшей постройки лифте на пятый этаж, оказалось, что их встречают и здесь. Дверь квартиры распахнута, о косяк опирается дядька – какой-то весь рыхлый, неприбранный, нескладный. Но глазенки цепкие, и рот кривится недовольно.
Старушенция так и бросилась к нему. Ласково – и немного заискивающе – пропела:
– Познакомьтесь, Егор Егорович. Это... это... – В бабкином взгляде мелькнула паника.
Ну, конечно. О своих горестях она повествовала охотно, а именем человека, который ей помог, даже не поинтересовалась.
– Надя, – пришла на помощь Митрофанова.
– ...Надя... она просто спасла меня сегодня. Мне стало плохо, и Надя помогла мне добраться домой, и...
– И вы, доверчивая моя, конечно, пригласили ее на чай, – ухмыльнулся неприятный мужик.
Наградил Митрофанову еще одним испытующим взглядом, но не посторонился. И обратился уже к ней:
– Значит, очередная шустрая девушка – в этот раз по имени Надя. А фамилию вашу, любезная Надя, позвольте узнать?
Да что он себе позволяет, этот мерзкий тип?
Надя (получилось не очень-то вежливо) сбросила бабкину руку со своего предплечья. Пробормотала (любимую, кстати, фразочку Димы Полуянова):
– А ПИН-код к моей кредитке вам не нужен?
Вот так всегда: поможешь – а тебя еще и оскорбят.
Бежать отсюда, и как можно быстрее.
А когда повернулась к лифту, вдруг услышала за своей спиной властный голос:
– Подождите.
Голос был женским, и таким непререкаемым тоном могла говорить только звезда. И Надя, конечно, не выдержала – обернулась. Хоть она и уходит, но все равно любопытно хоть посмотреть – вживую! – на легендарную Крестовскую...
И аж глазами захлопала: потому что увидела настоящую королеву. Идеальной осанки, с безупречной прической, тонкой кости руками, уверенным взглядом. В первую секунду ей показалось: женщине лет пятьдесят, не больше. Лицо почти без морщин, белоснежные зубы, а главное – улыбка. Молодая, веселая.
Женщина надменно бросила противному Егору Егоровичу:
– Иди в дом.
И тот как-то сразу сдулся, послушно исчез в недрах квартиры.
А Наде королева протянула руку:
– Я – Лидия Крестовская.
– Очень приятно... – пробормотала девушка.
– Прошу вас, проходите, – светски пригласила балерина.
А едва Митрофанова сделала шаг в прихожую, танцовщица произнесла:
– И скажите наконец кордебалету, чтобы начинали.
– Что?.. – пискнула Надя.
Увидела, как домработница бросает на нее из-за спины балерины умоляющий взгляд и машет рукой: соглашайся, мол!
– Сколько можно возиться! – капризно сказала Крестовская. – Мой выход через три такта, а эти девицы до сих пор не на сцене!
И Наде ничего не оставалось, как пробормотать:
– Да, хорошо, я скажу.
Вот влипла! Балерина-то, похоже, в маразме!
– Извините, пожалуйста, но мне надо идти, – твердо произнесла Надежда.
Домработница же спокойно сказала, обращаясь к своей хозяйке:
– Ты все путаешь, Лидочка. Спектакля сегодня нет, мы с тобой дома, и эта девушка, Надя, наша гостья.
– Да, да... – пробормотала балерина, будто просыпаясь. – Мы дома, и я больше не служу в театре... И Виктора нет...
Она сразу как-то состарилась, сгорбилась, поникла.
И вдруг спросила Надю уже совершенно другим, будничным тоном:
– Тогда попробую догадаться. Моей любимой экономке, наверно, опять стало плохо на улице? И вы, добрая душа, помогли ей домой добраться?
А потом ласково, по-матерински, обняла Надю за плечи и виновато проговорила:
– Спасибо вам за Люську. И – простите меня... Сами понимаете: годы. Я не сумасшедшая, нет. Я просто иногда забываюсь. – И, тревожно взглянув в Надино лицо, добавила: – Но вы ведь не испугались? Не уйдете? Выпьете с нами чаю? Вы не беспокойтесь: со мной такое не часто бывает, и я совсем не в маразме, и очень люблю гостей, и хотела бы еще раз выразить вам свою благодарность за Людмилу...
И такая в ее голосе звучала тоска, такое одиночество, что у Нади аж горло перехватило.
– Пожалуйста. Останьтесь, – повторила балерина. – К нам так давно... никто не приходил.
И разве можно было теперь развернуться и уйти?..
– Смысла никакого нет нам, Оксана Васильевна, вас оставлять. Безработных сейчас в Москве пруд пруди. Мы на ваше место человека и с высшим образованием можем взять, и более ответственного, и некурящего к тому же.
Вот далось им это курение! Начальству, значит, можно, а ей, простой операционистке, нельзя?..
Сначала Оксанка вообще думала на свой прежний банк в суд подать – за незаконное увольнение. Или даже купить справку о фальшивой беременности и отхватить под это дело пособие в размере нескольких полных окладов. Да в последний момент страшно стало. Против буржуев попробуй попри. Вон, их начальник службы безопасности – натуральный уголовник, за судебный иск и пристрелить может. Да и репутация скандалистки ей не нужна – вдруг кризис кончится, все опять начнут хапать прежние деньги, а ее и не возьмут никуда... Потому она решила пересидеть сложное время в банке попроще. Хотя бы в государственном. Зарплаты, конечно, там совсем несерьезные, да и тех, кто в сберкассе когда-то трудился, потом в нормальные места неохотно берут. Но не в продавщицы же ей идти? А в любовницы сейчас тоже не устроишься. Это раньше брателлы по две-три девчонки каждый содержали. А теперь и у них кризис – любовниц в отставку, сидят по домам и растолстевшим женам на горькую судьбину жалуются.
Обидно, конечно, в расцвете сил и лет коротать время в сберкассе, где работают одни неудачники. Компьютеры здесь древние, кресла продавленные, вместо кондиционеров сквозняки. Да еще и работы выше крыши. А в прежнем-то банке за целый день от силы десяток клиентов явится, перекуривай – не хочу. А тут бабки очередь за час до открытия занимают и даже, совсем архаизм, списки пишут, чтоб никто посторонний не проскочил. И обслуживать их сплошная морока – одна не слышит, другая не видит, у третьей руки дрожат, выдает какие-то закорючки, ни капельки не похожие на подпись в банковской карточке. Ну, и претензии, конечно, постоянные: «А почему у меня в этом месяце пенсия на сорок два рубля меньше? А чего это мне до сих пор компенсация за похороны мужа не пришла?..» Будто она, Ксюша, им пенсии начисляет!
Тут, правда, в начальниках службы безопасности мирный дед, и никакой корпоративной этикой даже не пахнет – маникюр делать необязательно, а улыбаться бабкам и вовсе никто тебя не заставит. Но все равно: с девяти до восьми не покладая рук ублажать вечно недовольных старух – это тяжко. Ксюшка иной раз еле удерживалась, чтоб не запустить в лицо какой-нибудь особенно вредной чем-нибудь тяжелым, хотя бы массивной стальной зажигалкой. А то ведь и покурить времени нет. Утром как засядешь перед своим окошечком – так и терпи до обеда.
Одна радость: отделение у них в самом центре, на Тверской, и сюда иногда знаменитости захаживают – из тех, кто еще не все деньги перевел в Швейцарию или на Кайманы. Она и Збруева обслуживала, и Чурикову, и режиссера Стефановича, и даже рэпера Тимати однажды.
Вот и сегодня ровно к девяти, к открытию банка, к ним снова подвалила знаменитость. Какая-то старенькая совсем, и лицо ее если и казалось знакомым, то очень смутно. Но остальное все как положено: пальцы унизаны бриллиантами, осанка царственная, за спиною топчется сопровождающий – блеклый мужичок. Да и бабки, что держали возле окошечка оборону, расступились перед вновь прибывшей безропотно. Ксюшка только шепотки услышала: «Крестовская! Сама Крестовская!..» А кто это, интересно, такая? Оперная певица, что ли? Хотя нет, те все толстые, у этой же фигурка что надо. Ксюшка хоть и сидела на диетах, и курила, можно сказать, специально, чтоб лишний вес не прилипал, но о подобной стройности только мечтать могла.
Впрочем, стройная – не стройная, в бриллиантах – не в бриллиантах, а все равно бабка. Безумная, как и прочий в их банке, не столь прославленный контингент. Как подошла к окошку, так и стоит, глазами хлопает, разглядывает грошовые календари на стенах. И ни слова. Вместо нее безликий мужичонка заговорил:
– Нам нужно оформить завещание на вклад.
И сам же бабкин паспорт протягивает.
– Крестовская Лидия Михайловна, – быстренько вбила в компьютер Ксюшка.
Ого, а бабулька-то не из бедных. Не супербогатство, конечно, но три миллиона рубликов.
Ксюшка вскинула на мужичка взгляд:
– Но вклад уже завещан. Вот, здесь написано: Пономаренко Людмиле Петровне.
– Да, да, – вдруг вернулась к действительности сама завещательница. – Люсеньке, моей Люсе. Пусть ей все остается, у нас с ней такой договор: у нее завещание на меня, у меня – на нее.
– Лидия Михайловна, не дурите, – прошипел мужик.
– А вы не давите на нее! – прикрикнула на противного Ксюшка. А Крестовской (все-таки знаменитость, имеет право на малую толику уважения) предложила: – Может быть, что-нибудь еще? Вчера как раз проценты за май пришли, могу их выдать, или давайте ваш вклад на годовой депозит переложим, по нему доходность больше.
– Нет, благодарю вас, – церемонно отказалась дама. – Ничего не нужно.
– Ну, и чего вы тогда хотите? – начала раздражаться девушка.
А безликий мужичонка вдруг оттер свою титулованную спутницу от окна и сердито прошипел:
– Я же вам сказал! Нам нужно оформить другое завещание! Вот на этого человека! – И протянул ей паспорт.
Баченко Егор Егорович. И фотография – его же. Ах ты, жулик!
Но она ведь тоже не идиотка!
И Ксюшка, повысив голос, вновь обратилась к Крестовской:
– Лидия Михайловна! Посмотрите на меня. Вы действительно хотите оставить свои деньги не этой вашей Люсе, а господину Баченко?
И натолкнулась на потерянный, непонимающий взгляд:
– Как? Как вы сказали?
– Лидия Михайловна, – ледяным тоном прошипел мужик. – Давайте мы с вами не будем в очередной раз устраивать концертов!
А Крестовская его будто не слышит. Вдруг облокотилась обоими локтями на стойку, улыбнулась Ксюшке и тоном заговорщицы произнесла:
– Хочешь в Главный театр сходить? Сегодня «Жизель» дают. Я там солистка...
Ох, бабуська! Куда тебе вклады завещать? К психиатру идти нужно!
И Ксюшка твердо произнесла:
– Возьмите, Лидия Михайловна, ваш паспорт. Я вам ничего оформлять не буду.
– Паспорт? – недоуменно уставилась на нее та. – Чей?
– Да ваш же!
Вот Альцгеймер несчастный!
Но документ старуха не взяла. Она под гневным взглядом своего спутника все больше тушевалась, сдувалась. И наконец пролепетала:
– А вы уже сделали, что Егор Егорович сказал?
Но ответить Ксюшка не успела.
Сама не заметила, как сзади подкралась заведующая, нависает над ней, шипит:
– В чем дело?
– Да вот... – начала девушка.
А мерзкий Баченко вдруг расплылся в улыбке, заулыбался ее начальнице, как родной:
– Карина Измаиловна! Здравствуйте! Рад вас видеть!
И она отвечает, да вежливо так:
– О, приветствую, Егор Егорович!
Действительно, оказывается, знакомец. Прикормил начальницу. Потому что та немедленно рявкнула на Ксюшку:
– Делай все, как он велит!
А сама – бегом в оперзал. Подхватила под руку несчастную старуху и залепетала восторженно:
– Лидия Михайловна! Какая честь для меня! Но почему вы в общем зале? Пойдемте, пойдемте же скорее в мой кабинет!
Та, как и все знаменитости, от комплиментов аж расплылась. С важным видом удалилась под ручку с заведующей. А паспорта – ее и омерзительного Баченко – остались у Ксюшки.
Ну, раз начальница приказала... Ничего больше и не оставалось, как переписать завещание и за подписью Крестовской в кабинет к шефине сбегать (там уже чаепитие было в разгаре). Одна радость – когда возвращалась уже с готовыми документами к окошку, успела выскочить во двор. Выкурила долгожданную сигаретку. А пока жадно затягивалась вредным для здоровья, но таким приятно расслабляющим дымом, все думала: умеют же некоторые, вроде этого Баченко, устраиваться! Бабка-то совсем дурная, и втереться к ней в доверие явно легче легкого. Вон, и ей, Ксюшке, совершенно незнакомому человеку, контрамарку в театр предлагала. А что, может, тоже попробовать? Списать из базы данных банка адрес Крестовской – да и явиться к ней в гости, с цветами и с тортом. Ну, и начать причитать: «Ах, да я ваша поклонница, ох, какая для меня честь!» Авось та растает и чего-нибудь ценное тоже отпишет...
– Да, – грустно кивнул папа. – Генерал Марков – твой дед.
– Но...
– Доказать это невозможно, – торопливо сказал отец. – Тот его первый брак не был зарегистрирован. И в свидетельстве о рождении твоей мамы в графе «отец» стоит прочерк. Свою связь Марков и твоя бабушка тщательно скрывали. Однако о дочери генерал знал. Вплоть до самой своей смерти помогал им деньгами. Выбил квартиру...
Так вот почему моя скромная бабушка проживает в роскошной кирпичной «двушке» в престижнейшем столичном районе!
– А когда, ты говоришь, генерал умер? – пробормотал я.
– Очень давно. Сорок три года назад.
– А ты мне рассказываешь только сейчас, – обиженно буркнул я.
Отец же спокойно парировал:
– Но зачем тебе было знать об этом раньше? Чтобы хвастать своим именитым родственником перед одноклассниками?
– Да при чем здесь хвастать! – хмыкнул я. – Просто я знал бы: от кого у меня этот медальный профиль. Генеральские повадки. Пронзительный взгляд... В конце концов, улица Маркова – в какой-то степени в мою честь названа!
– Не надо ерничать, Влад, – устало произнес отец. – И повторюсь: юридически – тебе Марков не дед. Твоя бабушка никогда не пыталась посягать на его фамилию. И на его имущество.
– А... много у него было имущества?.. – вкрадчиво поинтересовался я.
– Сколько бы ни было – тебе оно не принадлежит, – отрезал отец. – У генерала есть законные наследники.
– Ну, и какой мне тогда от этого родства толк? – хмыкнул я.
– Все бы тебе толк, Владик... – вздохнул отец. – Хотя, может быть, так и нужно. Вон ты какой практичный. В Америке на хорошей должности, свой коттедж, машина... – И одним махом допил свой коктейль. А потом отставил бокал и веско произнес: – Ладно. Все-таки расскажу. Дело в том, что твоей маме – и тебе – действительно кое-что завещано. Это старинная, принадлежавшая еще бабке Маркова брошь. Удивительно изящная, с чистейшей воды бриллиантом в центре. Очень дорогая... Генерал всегда говорил, что она должна достаться его единственной дочери.
Мое сердце предвкушающе забилось. Кажется, разговор сворачивал на тот самый, исключительной ценности, клад. На который еще в моем далеком детстве глухо намекал отец.
– Марков очень ценил, что твоя бабушка не стала поднимать шума, когда он ушел от нее – ушел к блистательной Крестовской. И пусть он бросил свою любовницу – но не бросил дочь. И, чтобы доказать это, написал завещание. Вот оно.
Отец извлек из кармана и бережно расправил пожелтевший от времени листок. Я жадно вчитался в написанные уверенным почерком строки:
Завещание
Двадцать пятого марта Одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого года.
Я, Марков Виктор Петрович, проживающий по адресу: город Москва, улица 2-я Тверская-Ямская, дом 54, квартира 16, настоящим завещанием на случай моей смерти делаю следующее распоряжение:
Из принадлежащего мне имущества, как то: брошь из драгоценных камней и бриллиантов, изображающая сидящего на цветущей ветке орла с распростертыми крыльями, который держит в клюве желтый бриллиант размером четыре карата огранки «бриолет», покрытая изумрудами, рубинaми, сапфирами и бриллиантами огранки «подушечкой», в серебряной и золотой оправе, изготовлена приблизительно в 1750 году, длина – 7,6 см – завещаю Лукиной Марине Серафимовне (девичья фамилия, имя, отчество моей мамы!) в ее полное и безраздельное владение.
Содержание соответствующих статей ГК РСФСР мне разъяснено. Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, один из которых направляется на хранение в Государственную нотариальную контору номер 8. Настоящее завещание удостоверено мною, нотариусом Котенковым Г.В.
И подпись:
В. Марков
– Пап... – тихо вымолвил я. – Но это ведь вообще обалдеть!.. Такая вещица! Она ж бешеных денег стоит!..
Отец лишь вздохнул.
А я перешел к следующему – очень, признаться, меня волнующему вопросу:
– Но где эта брошь сейчас?
– Ох, Влад... – вздохнул отец. – Теперь мы переходим с тобой к самому сложному. Дело в том, что драгоценность скорее всего находится у Лидии Крестовской. У той самой балерины.
– Но с какой стати? – опешил я.
– Знаешь... жизнь иногда выкидывает досадные фортели... Гримаса судьбы, больше ничего. Брошь всегда хранилась в доме твоей бабушки – хотя моя теща, понятное дело, никуда с ней и не выходила. В те времена кто мог себе позволить появляться с бриллиантами? Жены дипломатов, те же звезды балетные, но не простая учительница, как твоя бабка. Поэтому она любовалась сокровищем лишь дома. И однажды, примеряя брошь с новым платьем, случайно сломала у нее замочек. Очень расстроилась, конечно, расплакалась, позвонила Маркову... А тот (хотя отношения у них к тому времени почти разладились) успокоил ее и пообещал, что он отнесет драгоценность к ювелиру и починит. И он все сделал, позвонил твоей бабке и сказал, что замочек исправили и завтра он брошь вернет. А ночью генерал внезапно скончался. Погиб при невыясненных обстоятельствах. И драгоценность принести не успел.
– Но если есть завещание... Надо было явиться к этой балерине! Потребовать свое!..
– Твоя бабушка, а потом и твоя мама делать это категорически отказались.
– Почему?
– Бабушка – та просто очень боялась того, что все узнают об ее отношениях с генералом. Ведь она коммунистка была, секретарь парторганизации. И вдруг – внебрачная связь, да с кем! А мама... Ну, ты же знаешь нашу маму. Она очень любит сказки про принцев – и совсем не приспособлена к жизненным дрязгам. А тут бы пришлось доказывать, спорить... Возможно, судиться... Не захотела сама – и мне не позволила.
– Ну, а сейчас... Сейчас, наверное, слишком поздно, – задумчиво произнес я. – У завещаний, кажется, какие-то сроки давности есть... Не вступил вовремя в наследство – и все, до свидания.
– Но ведь текст завещания остался. И его копия в нотариальной конторе наверняка тоже, – задумчиво произнес отец. – И Лидия Крестовская еще жива. И ты, – он внимательно взглянул на меня, – наконец вырос и производишь впечатление человека, который... м-мм... умеет устраиваться в жизни.
– Я все понял, папа, – поспешно кивнул я. – Я все понял...
* * *
Старики – они как дети. Только что горе горькое, жизнь кончена, но обрати на них внимание, пожалей, приласкай – и мгновенно расцветают.Вот и спасенная Надей бабулька, совсем недавно почти что умиравшая, в метро воспрянула – несмотря на час пик и духоту. Царственным кивком поблагодарила паренька, что уступил ей место, и даже пыталась, перекрикивая грохот поезда, завязать с Надей классическую пенсионерскую беседу: мол, цены растут, на улицах грязь, а из-за приезжих шагу ступить некуда...
Надя в разговор не вступала. Ей места, разумеется, никто не уступил, и она, одной рукой вцепившись в поручень, второй пыталась отстучать однокласснику Мишке извинительную эсэмэску. На свидание она уже опоздала – как минимум на двадцать минут. Может, просто бросить бабку на «Пушкинской» и со всех ног рвануть в кафе? А то ведь, мелькнула предательская мыслишка, Мишка может и не дождаться. Он парень видный, а в столичных увеселительных заведениях девушек вечерами куда больше, чем молодых людей...
Но отвязаться от старухи оказалось непросто. Едва они вышли на станции, та по-хозяйски оперлась на Надину руку и объявила:
– Домой пойдем по Дмитровке – там народу меньше.
– Послушайте! – психанула Надя. – Давайте вы сами пойдете по Дмитровке! А я, между прочим, опаздываю!
И бабка мгновенно преобразилась: снова потерянный взгляд выцветших старческих глаз, и дрожащие губы, и воздух начала хватать, будто задыхается, и взмолилась:
– Деточка! Не бросай меня!
Вот артистка!
А тут, очень кстати для старушенции, и от Мишки ответная эсэмэска пришла: дескать, извини, застрял в пробке, когда доплетусь, неизвестно.
Надя же короткой вспышкой вдруг увидела себя со стороны. Что у нее за нескладное житье-бытье! Кругом полно счастливых парочек, девчонки – сплошь с сияющими глазами и с букетами, а ее постоянный поклонник, видите ли, на съемках в Санкт-Петербурге. Кадрит актрисок и прочий кинематографический персонал. А поклонник временный неизвестно когда доплетется. Да еще и незнакомая бабка на плече повисла...
«Так, видно, всегда и будет, – грустно подумала она. – Вечно я решаю чужие проблемы, провожаю других. А те, кого жду я, не приходят...»
И дело, конечно, не в безобразно опаздывающем однокласснике. Бог с ним, с Мишкой. Главное, что Дима Полуянов – ее единственная и настоящая любовь – не звонит. Уже целых три дня...
Старуха же, будто почувствовав ее состояние, вдруг спросила:
– Детонька... А ты уверена, что вообще хочешь идти на это свое свидание?
– С чего вы взяли про свидание? – буркнула Надежда.
– А куда еще можно спешить в центре Москвы в восемь вечера? – улыбнулась бабуся. И вдруг предложила: – Давай лучше ко мне в гости пойдем. Я тебя чаем напою...
«...И буду весь вечер вещать: про низкую пенсию да про всякие артриты с артрозами».
– Нет, спасибо, – покачала головой Надя. – До подъезда вас доведу, раз уж взялась, а дальше у меня дела.
Бабка же проницательно взглянула на нее и вдруг вымолвила:
– Знаешь, милая. Я не буду тебя уговаривать. Скажу лишь одно: когда тебе будет восемьдесят восемь – как мне, – ты поймешь, что в старости сожалеешь совсем не об ушедшей молодости и не о былой красоте. Жальче всего тебе будет времени, которое ты в своей жизни потратила – на неинтересных людей, на пустые разговоры. На ненужные свидания...
– А вы, конечно, человек исключительно нужный, – не выдержала Надя.
Старуха лишь рукой взмахнула:
– Да разве я про себя! Что я – ноль, безликая тень. Всю жизнь в домработницах. Я тебя совсем с другим человеком познакомить хочу. С хозяйкой своей. С Лидией Крестовской. Слышала про нее?
– Крестовская? Это... это та самая? Знаменитая балерина? Любимица Сталина? – наморщила лоб Надя.
– Она не просто балерина, – строго произнесла старушенция. – Лидочка – великий человек. Талантливый. Мудрый. – И неожиданно сбавила пафосный тон, взглянула моляще. – Давай поднимемся. Пожалуйста! Лидочка, она... она очень одинока! И так любит, когда к нам приходят гости!
Надя когда-то видела – разумеется, в записи, совсем старой, черно-белой, – сколь блистательно Крестовская танцует партию Китри в «Дон Кихоте». И, помнится, поразилась – даже не технике исполнения, а той бешеной энергии, что излучала балерина. Она вся была огонь, вихрь, сгусток счастья. Но то были съемки, кажется, шестьдесят какого-то лохматого года. Сколько ж сейчас Крестовской лет?
А старуха продолжала уговаривать:
– У нас профитроли есть, я утром сама испекла. И сыр, настоящий французский бри, Егор Егорович принес. И вино. Сухое красное вино. И... разве тебе не интересно познакомиться с человеком-легендой?
«Ага. Только эта легенда – наверняка старуха еще постарше тебя. Начнете меня на пару рассказами о своих болячках грузить».
И Надя совсем уже было собралась отказаться – но тут ее мобильник возвестил об еще одной эсэмэске. «Я только на Шереметьевской. Ехать минимум полчаса», – сообщал одноклассник.
А она-то переживала, что на целых двадцать минут опаздывает!
И Надя вздохнула:
– Ладно. Я поднимусь. Только совсем ненадолго.
...Подъезд в доме балерины оказался абсолютно барским – с широченной мраморной лестницей, зеркалами, пол устлан ковром. Вход сторожил военной выправки консьерж. Он кивнул бабке, мазнул внимательным взглядом по Наде. Подозрительно спросил:
– Девушка с вами?
– Да, – с достоинством кивнула старуха. И зачем-то добавила: – Ее пригласила Лидия Михайловна. Лично.
Страж больше никаких вопросов задавать не стал, снова уткнулся в кроссворд. А когда поднялись на скоростном, явно позднейшей постройки лифте на пятый этаж, оказалось, что их встречают и здесь. Дверь квартиры распахнута, о косяк опирается дядька – какой-то весь рыхлый, неприбранный, нескладный. Но глазенки цепкие, и рот кривится недовольно.
Старушенция так и бросилась к нему. Ласково – и немного заискивающе – пропела:
– Познакомьтесь, Егор Егорович. Это... это... – В бабкином взгляде мелькнула паника.
Ну, конечно. О своих горестях она повествовала охотно, а именем человека, который ей помог, даже не поинтересовалась.
– Надя, – пришла на помощь Митрофанова.
– ...Надя... она просто спасла меня сегодня. Мне стало плохо, и Надя помогла мне добраться домой, и...
– И вы, доверчивая моя, конечно, пригласили ее на чай, – ухмыльнулся неприятный мужик.
Наградил Митрофанову еще одним испытующим взглядом, но не посторонился. И обратился уже к ней:
– Значит, очередная шустрая девушка – в этот раз по имени Надя. А фамилию вашу, любезная Надя, позвольте узнать?
Да что он себе позволяет, этот мерзкий тип?
Надя (получилось не очень-то вежливо) сбросила бабкину руку со своего предплечья. Пробормотала (любимую, кстати, фразочку Димы Полуянова):
– А ПИН-код к моей кредитке вам не нужен?
Вот так всегда: поможешь – а тебя еще и оскорбят.
Бежать отсюда, и как можно быстрее.
А когда повернулась к лифту, вдруг услышала за своей спиной властный голос:
– Подождите.
Голос был женским, и таким непререкаемым тоном могла говорить только звезда. И Надя, конечно, не выдержала – обернулась. Хоть она и уходит, но все равно любопытно хоть посмотреть – вживую! – на легендарную Крестовскую...
И аж глазами захлопала: потому что увидела настоящую королеву. Идеальной осанки, с безупречной прической, тонкой кости руками, уверенным взглядом. В первую секунду ей показалось: женщине лет пятьдесят, не больше. Лицо почти без морщин, белоснежные зубы, а главное – улыбка. Молодая, веселая.
Женщина надменно бросила противному Егору Егоровичу:
– Иди в дом.
И тот как-то сразу сдулся, послушно исчез в недрах квартиры.
А Наде королева протянула руку:
– Я – Лидия Крестовская.
– Очень приятно... – пробормотала девушка.
– Прошу вас, проходите, – светски пригласила балерина.
А едва Митрофанова сделала шаг в прихожую, танцовщица произнесла:
– И скажите наконец кордебалету, чтобы начинали.
– Что?.. – пискнула Надя.
Увидела, как домработница бросает на нее из-за спины балерины умоляющий взгляд и машет рукой: соглашайся, мол!
– Сколько можно возиться! – капризно сказала Крестовская. – Мой выход через три такта, а эти девицы до сих пор не на сцене!
И Наде ничего не оставалось, как пробормотать:
– Да, хорошо, я скажу.
Вот влипла! Балерина-то, похоже, в маразме!
– Извините, пожалуйста, но мне надо идти, – твердо произнесла Надежда.
Домработница же спокойно сказала, обращаясь к своей хозяйке:
– Ты все путаешь, Лидочка. Спектакля сегодня нет, мы с тобой дома, и эта девушка, Надя, наша гостья.
– Да, да... – пробормотала балерина, будто просыпаясь. – Мы дома, и я больше не служу в театре... И Виктора нет...
Она сразу как-то состарилась, сгорбилась, поникла.
И вдруг спросила Надю уже совершенно другим, будничным тоном:
– Тогда попробую догадаться. Моей любимой экономке, наверно, опять стало плохо на улице? И вы, добрая душа, помогли ей домой добраться?
А потом ласково, по-матерински, обняла Надю за плечи и виновато проговорила:
– Спасибо вам за Люську. И – простите меня... Сами понимаете: годы. Я не сумасшедшая, нет. Я просто иногда забываюсь. – И, тревожно взглянув в Надино лицо, добавила: – Но вы ведь не испугались? Не уйдете? Выпьете с нами чаю? Вы не беспокойтесь: со мной такое не часто бывает, и я совсем не в маразме, и очень люблю гостей, и хотела бы еще раз выразить вам свою благодарность за Людмилу...
И такая в ее голосе звучала тоска, такое одиночество, что у Нади аж горло перехватило.
– Пожалуйста. Останьтесь, – повторила балерина. – К нам так давно... никто не приходил.
И разве можно было теперь развернуться и уйти?..
* * *
Ксюшка и в страшном сне не могла представить, что когда-нибудь скатится до работы в сберкассе. Ей хотя и тридцати еще нет – а уже успела поработать в самых успешных банках. И операционисткой, и в бэк-офисе, и даже менеджером кредитного отдела. Доходы не сравнить, конечно, с теми, что начальство хапало, но на нормальные шмотки ей всегда хватало. И на косметику. И чтобы в отпуск поехать, как положено успешному человеку, хотя бы в Турцию. А тут вдруг кризис, гори он огнем! И банки пусть и не закрываются, но хитрят по-всякому. Или иди на полставки, и зарплату при этом срезают даже не в половину – на три четверти. А не нравится – пиши по собственному. Кадровик (под самим-то земля дрожит, скоро тоже попрут с волчьим билетом) ей так заявил:– Смысла никакого нет нам, Оксана Васильевна, вас оставлять. Безработных сейчас в Москве пруд пруди. Мы на ваше место человека и с высшим образованием можем взять, и более ответственного, и некурящего к тому же.
Вот далось им это курение! Начальству, значит, можно, а ей, простой операционистке, нельзя?..
Сначала Оксанка вообще думала на свой прежний банк в суд подать – за незаконное увольнение. Или даже купить справку о фальшивой беременности и отхватить под это дело пособие в размере нескольких полных окладов. Да в последний момент страшно стало. Против буржуев попробуй попри. Вон, их начальник службы безопасности – натуральный уголовник, за судебный иск и пристрелить может. Да и репутация скандалистки ей не нужна – вдруг кризис кончится, все опять начнут хапать прежние деньги, а ее и не возьмут никуда... Потому она решила пересидеть сложное время в банке попроще. Хотя бы в государственном. Зарплаты, конечно, там совсем несерьезные, да и тех, кто в сберкассе когда-то трудился, потом в нормальные места неохотно берут. Но не в продавщицы же ей идти? А в любовницы сейчас тоже не устроишься. Это раньше брателлы по две-три девчонки каждый содержали. А теперь и у них кризис – любовниц в отставку, сидят по домам и растолстевшим женам на горькую судьбину жалуются.
Обидно, конечно, в расцвете сил и лет коротать время в сберкассе, где работают одни неудачники. Компьютеры здесь древние, кресла продавленные, вместо кондиционеров сквозняки. Да еще и работы выше крыши. А в прежнем-то банке за целый день от силы десяток клиентов явится, перекуривай – не хочу. А тут бабки очередь за час до открытия занимают и даже, совсем архаизм, списки пишут, чтоб никто посторонний не проскочил. И обслуживать их сплошная морока – одна не слышит, другая не видит, у третьей руки дрожат, выдает какие-то закорючки, ни капельки не похожие на подпись в банковской карточке. Ну, и претензии, конечно, постоянные: «А почему у меня в этом месяце пенсия на сорок два рубля меньше? А чего это мне до сих пор компенсация за похороны мужа не пришла?..» Будто она, Ксюша, им пенсии начисляет!
Тут, правда, в начальниках службы безопасности мирный дед, и никакой корпоративной этикой даже не пахнет – маникюр делать необязательно, а улыбаться бабкам и вовсе никто тебя не заставит. Но все равно: с девяти до восьми не покладая рук ублажать вечно недовольных старух – это тяжко. Ксюшка иной раз еле удерживалась, чтоб не запустить в лицо какой-нибудь особенно вредной чем-нибудь тяжелым, хотя бы массивной стальной зажигалкой. А то ведь и покурить времени нет. Утром как засядешь перед своим окошечком – так и терпи до обеда.
Одна радость: отделение у них в самом центре, на Тверской, и сюда иногда знаменитости захаживают – из тех, кто еще не все деньги перевел в Швейцарию или на Кайманы. Она и Збруева обслуживала, и Чурикову, и режиссера Стефановича, и даже рэпера Тимати однажды.
Вот и сегодня ровно к девяти, к открытию банка, к ним снова подвалила знаменитость. Какая-то старенькая совсем, и лицо ее если и казалось знакомым, то очень смутно. Но остальное все как положено: пальцы унизаны бриллиантами, осанка царственная, за спиною топчется сопровождающий – блеклый мужичок. Да и бабки, что держали возле окошечка оборону, расступились перед вновь прибывшей безропотно. Ксюшка только шепотки услышала: «Крестовская! Сама Крестовская!..» А кто это, интересно, такая? Оперная певица, что ли? Хотя нет, те все толстые, у этой же фигурка что надо. Ксюшка хоть и сидела на диетах, и курила, можно сказать, специально, чтоб лишний вес не прилипал, но о подобной стройности только мечтать могла.
Впрочем, стройная – не стройная, в бриллиантах – не в бриллиантах, а все равно бабка. Безумная, как и прочий в их банке, не столь прославленный контингент. Как подошла к окошку, так и стоит, глазами хлопает, разглядывает грошовые календари на стенах. И ни слова. Вместо нее безликий мужичонка заговорил:
– Нам нужно оформить завещание на вклад.
И сам же бабкин паспорт протягивает.
– Крестовская Лидия Михайловна, – быстренько вбила в компьютер Ксюшка.
Ого, а бабулька-то не из бедных. Не супербогатство, конечно, но три миллиона рубликов.
Ксюшка вскинула на мужичка взгляд:
– Но вклад уже завещан. Вот, здесь написано: Пономаренко Людмиле Петровне.
– Да, да, – вдруг вернулась к действительности сама завещательница. – Люсеньке, моей Люсе. Пусть ей все остается, у нас с ней такой договор: у нее завещание на меня, у меня – на нее.
– Лидия Михайловна, не дурите, – прошипел мужик.
– А вы не давите на нее! – прикрикнула на противного Ксюшка. А Крестовской (все-таки знаменитость, имеет право на малую толику уважения) предложила: – Может быть, что-нибудь еще? Вчера как раз проценты за май пришли, могу их выдать, или давайте ваш вклад на годовой депозит переложим, по нему доходность больше.
– Нет, благодарю вас, – церемонно отказалась дама. – Ничего не нужно.
– Ну, и чего вы тогда хотите? – начала раздражаться девушка.
А безликий мужичонка вдруг оттер свою титулованную спутницу от окна и сердито прошипел:
– Я же вам сказал! Нам нужно оформить другое завещание! Вот на этого человека! – И протянул ей паспорт.
Баченко Егор Егорович. И фотография – его же. Ах ты, жулик!
Но она ведь тоже не идиотка!
И Ксюшка, повысив голос, вновь обратилась к Крестовской:
– Лидия Михайловна! Посмотрите на меня. Вы действительно хотите оставить свои деньги не этой вашей Люсе, а господину Баченко?
И натолкнулась на потерянный, непонимающий взгляд:
– Как? Как вы сказали?
– Лидия Михайловна, – ледяным тоном прошипел мужик. – Давайте мы с вами не будем в очередной раз устраивать концертов!
А Крестовская его будто не слышит. Вдруг облокотилась обоими локтями на стойку, улыбнулась Ксюшке и тоном заговорщицы произнесла:
– Хочешь в Главный театр сходить? Сегодня «Жизель» дают. Я там солистка...
Ох, бабуська! Куда тебе вклады завещать? К психиатру идти нужно!
И Ксюшка твердо произнесла:
– Возьмите, Лидия Михайловна, ваш паспорт. Я вам ничего оформлять не буду.
– Паспорт? – недоуменно уставилась на нее та. – Чей?
– Да ваш же!
Вот Альцгеймер несчастный!
Но документ старуха не взяла. Она под гневным взглядом своего спутника все больше тушевалась, сдувалась. И наконец пролепетала:
– А вы уже сделали, что Егор Егорович сказал?
Но ответить Ксюшка не успела.
Сама не заметила, как сзади подкралась заведующая, нависает над ней, шипит:
– В чем дело?
– Да вот... – начала девушка.
А мерзкий Баченко вдруг расплылся в улыбке, заулыбался ее начальнице, как родной:
– Карина Измаиловна! Здравствуйте! Рад вас видеть!
И она отвечает, да вежливо так:
– О, приветствую, Егор Егорович!
Действительно, оказывается, знакомец. Прикормил начальницу. Потому что та немедленно рявкнула на Ксюшку:
– Делай все, как он велит!
А сама – бегом в оперзал. Подхватила под руку несчастную старуху и залепетала восторженно:
– Лидия Михайловна! Какая честь для меня! Но почему вы в общем зале? Пойдемте, пойдемте же скорее в мой кабинет!
Та, как и все знаменитости, от комплиментов аж расплылась. С важным видом удалилась под ручку с заведующей. А паспорта – ее и омерзительного Баченко – остались у Ксюшки.
Ну, раз начальница приказала... Ничего больше и не оставалось, как переписать завещание и за подписью Крестовской в кабинет к шефине сбегать (там уже чаепитие было в разгаре). Одна радость – когда возвращалась уже с готовыми документами к окошку, успела выскочить во двор. Выкурила долгожданную сигаретку. А пока жадно затягивалась вредным для здоровья, но таким приятно расслабляющим дымом, все думала: умеют же некоторые, вроде этого Баченко, устраиваться! Бабка-то совсем дурная, и втереться к ней в доверие явно легче легкого. Вон, и ей, Ксюшке, совершенно незнакомому человеку, контрамарку в театр предлагала. А что, может, тоже попробовать? Списать из базы данных банка адрес Крестовской – да и явиться к ней в гости, с цветами и с тортом. Ну, и начать причитать: «Ах, да я ваша поклонница, ох, какая для меня честь!» Авось та растает и чего-нибудь ценное тоже отпишет...