Чехол с синтезатором (ручная кладь, что была зарегистрирована на него) стоял под креслом Карла. И оружие брат достал, кажется, из него…
Надо остановить их! Но как? Брат, соло-гитарист и хрипящая стюардесса – уже у пилотской кабины. Их прикрывают остальные двое музыкантов. Оба тоже вооружены: у одного пистолет, у второго – нож.
Ворвались в кокпит. Отголоски напряженного, на повышенных тонах разговора. Стюардесса плачет. Пассажиры застыли в оцепенении. Лишь мужик из соседнего ряда – тот, что пытался сделать Карлу замечание, – не утратил хладнокровия. Перехватил взгляд Мирослава, прошептал одними губами:
– Ты – того, кто с ножом. Я – второго.
– Выстрелит! – также еле слышно откликнулся молодой врач.
– Не остановим – самолет взорвут. Все подохнем.
– Эй, там, молчать! – выкрикнул один из музыкантов.
В голосе его, показалось Мирославу, особой уверенности не было. И он решился. Коротко кивнул своему неожиданному сообщнику, вскочил, бросился на волосатого террориста… В драках никогда силен не был (не его профиль), но сегодня все получилось: сбить с ног, вывернуть руку. А едва парень потерял равновесие, еще двое пассажиров подскочили, помогли. Второй музыкант – тот, что с пистолетом, – тоже оказался разоружен. Мирослав же вместе со своим внезапно обретенным соратником бросились к кабине пилотов.
Однако здесь все пошло куда хуже.
– Мирка! Стой, дурак! – истошно выкрикнул из кокпита Карл.
А соло-гитарист с размаху ударил стюардессу рукояткой пистолета по лицу, завопил:
– Я сейчас убью ее!!
Пассажир-сообщник смело (или просто безрассудно) налетел на музыканта, попытался вырвать из рук оружие…
В тот момент и прогремел выстрел. В замкнутом пространстве прозвучал он совершенно оглушительно, салон мгновенно наполнился дымом, запахом гари.
– Пожар! – всхлипнул из пассажирских рядов женский голос.
Мирослав почувствовал, как сердце его наполняется ледяным ужасом.
Однако стюардесса оказалась жива – даже, кажется, почти невредима, она в панике пыталась отползти в сторону. Зато в кабине пилотов – дверь в нее оказалась распахнута – все было обагрено кровью. Из пистолета Карла вырывался дымок. Один из летчиков лежал, уткнувшись лицом в панель приборов, а циферблаты неумолимо и быстро заливало красным. Потом вдруг – искры, резкий запах паленого…
– Что это? – севшим голосом вымолвил соло-гитарист.
– На…навигационную систему замкнуло, – столь же хрипло вымолвил оставшийся в живых пилот.
Мирослав не удержался – застонал. От отчаяния. Брат же (только что совершивший убийство) улыбнулся еще беспечней, чем прежде. Подмигнул Мирославу, произнес:
– Все, чистюля, отступать теперь некуда!
И перевел оружие на второго пилота:
– Или мы летим в ФРГ. Или ты, она, – кивок на стюардессу, – все – трупы.
Небрежно, будто куль, вытолкнул мертвого пилота из-за штурвала – тело глухо стукнуло о пол – и услужливо предложил второму летчику:
– Прошу!
И швырнул на приборную доску бумажку:
– Держи курс на Вайден, вот координаты. Финтить не пытайся – компас у меня есть.
– Н-навигационная система не работает, – упорствовал пилот.
– Ты, придурок! – возвысил голос Карл. – Тебе что, жизнь надоела?!
Он несильно ударил летчика под подбородок. Тот от удара дернулся, съежился в своем кресле. Брат же продолжал напирать:
– Да мне плевать! Плевать на вас всех! Разобьемся – хрен с ним! Лучше так, чем жить, как мы, в дерьме!
Размахнулся для новой оплеухи.
«А ведь мы действительно разобьемся, – пронеслось в голове у Мирослава. – Зря летчик спорит».
И он спокойно произнес:
– Ладно, Карл, успокойся.
Перевел взгляд на пилота, с угрозой в голосе добавил:
– Делай, что он говорит.
Тот со страхом взглянул на аккуратно подстриженного, хорошо одетого парня. Безропотно взялся за штурвал.
С прежней жизнью было покончено безвозвратно.
Мирослав на секунду прикрыл глаза, воспроизвел в памяти милое Юлечкино лицо и тоскливо подумал: больше он ее никогда не увидит.
Старое вино давно закончилось, пустые бокалы стояли на прилавке. Гануш устало откинулся в антикварном (или, точнее, просто старом) кресле. Юлия Николаевна, наоборот, сидела на самом краешке козетки, вытянувшись в струнку, будто готова была сорваться, убежать… Судя по мечтательному просветленному лицу – убежать за своим возлюбленным.
– Ну, а чем все закончилось? – нетерпеливо спросила она. – Самолет действительно сел в Германии?
– Да, – кивнул Гануш. – В ФРГ. На спортивном аэродроме в Вайдене. И западногерманское правительство отказало выдать ЧССР преступников. Карла, правда, осудили за убийство пилота. Но дали всего пять лет, а выпустили по амнистии через два. Остальным повезло еще больше. – В его голосе прозвучали нотки зависти. – В тюрьме они были совсем недолго. А дальше всем, в том числе Мирославу, предоставили политическое убежище. Взамен попросили единственное: выступить на пресс-конференции, расписать ужасы социализма. Небольшая плата за право жить в свободной стране!
– Просто чудеса… – пробормотала Юлия Николаевна.
– Мирослав, конечно, переживал, – пожал плечами Гануш. – Скучал по дому, по родителям. По вам, – галантный поклон в сторону Юлии. – Но, впрочем, быстро утешился – в работе, исключительно в ней. Смог подтвердить медицинский диплом. Оперировал. Процветал настолько, что ходили даже разговоры – здесь, в Карловых Варах, – будто угон самолета организовали спецслужбы из ФРГ.
– Зачем? – удивилась Татьяна.
– Чтобы получить в свое распоряжение талантливых специалистов. Того же Мирослава. Вообще выяснилась интересная вещь: среди пассажиров того самолета оказалось много известных людей. Математик. Биолог. Несколько видных инженеров. Все они в свое время обращались за разрешением на выезд, но получали от чехословацкого правительства отказ.
– Да ну, ерунда, – хмыкнула Садовникова-младшая.
– Не ерунда. Обычная практика. В 1951 году – по заказу немецких спецслужб! – целый поезд угнали. Он следовал из Праги в Аш, это на самой границе с Германией. За пятнадцать минут до прибытия в тепловоз ворвались трое. Наставили на машиниста с помощником оружие и велели: скорость в Аше не снижать, проскочить вокзал и мчаться дальше, в ФРГ. Обычно составы, шедшие в Аш, направляли в тупик. Однако здесь все было рассчитано идеально: незадолго до инцидента в ФРГ проследовал поезд с углем, перевести стрелки обратно еще не успели, и состав благополучно пересек границу. Пограничники не смогли воспрепятствовать – были настолько ошарашены, что стрелять начали только вслед… Половина пассажиров была предупреждена и специально покупала на него билеты. Остальные пятьдесят семь человек оказались в нем случайно. Обратно в Чехословакию, кстати, вернулись только десять.
– Я примерно в те годы читала, как один чешский парень, кажется, из Праги, пытался угнать самолет, – вспомнила Юлия Николаевна. – Но там все закончилось очень плохо…
– Да, Петр Гавелка, – кивнул Гануш. – Шофер грузовика. Примерно полгода спустя – а вдохновил его как раз пример Карла со товарищи. В сообщники тоже взял брата, двоих друзей. Но они вылетали из Праги, а там тогда уже стоял металлоискатель. Он среагировал на оружие, Гавелку задержали. Его друзья смогли улететь, но невооруженными, да еще без главаря, захватывать самолет не решились. Всех четверых судили, Гавелке дали девять лет.
По скучающему лицу Юлии Николаевны было видно: ей эти подробности не интересны.
– Ну, а где же Мирослав сейчас? – выпалила она. – Вы знаете?..
– Да, конечно, – улыбнулся Гануш. – Он практиковал в Турции, потом переехал в Канаду, нынче живет в Испании. Сейчас, насколько я знаю, оперировать перестал, но продолжает активно консультировать. Ездит по всему миру.
– Он… женат? – Голос Юлии слегка дрогнул, Таня взглянула на мать с усмешкой.
Гануш смутился:
– Я… я, честно говоря, не очень в курсе. Кажется, был женат, но сейчас разведен. Уже давно.
– Понятно, – вздохнула Юлия Николаевна.
Татьяна же небрежно поинтересовалась:
– А почему он все-таки в этот магазин нас позвал?
– Что вы имеете в виду? – растерялся продавец.
– Почему в Русалкиной Хатке было написано явно для мамы: «Гануш знает»?
– Да?.. – изобразил удивление старик.
– Мирослав приезжал в Карловы Вары? Когда?
– Еще в 1990 году. Сразу, как Вацлав Гавел объявил амнистию.
– Да, Танюшка, ты так и сказала, – обрадовалась мама, – что приписка в беседке сделана лет двадцать назад!
Однако глаза продавца – заметила девушка – забегали.
– Странно. Очень странно, – задумчиво произнесла Татьяна. – Допустим. В 1990 году Мирослав получил амнистию, смог вернуться в Карловы Вары, погулял по городу, вспомнил свою давнюю любовь… Но зачем в беседке-то послание оставлять? – Она обернулась к матери: – Не проще ли было к тебе в Москву явиться?..
– Я… я в девяностом году замужем была, – смущенно напомнила Юлия Николаевна. – Может, Мирослав узнал об этом? И не захотел портить мне жизнь?
Татьяна презрительно дернула плечом:
– Мог бы и раньше, до замужества твоего, из ФРГ или из Турции написать. Объяснить хотя бы, почему на свидание не пришел. И вообще исчез.
– Он писал, – тихо произнес Гануш. – Мирослав говорил мне. Через несколько дней после того, как оказался в Германии, и потом много раз. Письма, видно, не доходили.
– Жалкая отмазка! – отмахнулась Садовникова-дочь.
– Ты, Таня, не знаешь, что тогда были за времена, – вступилась за возлюбленного мать. – Я переписывалась с коллегой из Болгарии – и то послания всегда вскрытыми приходили. А тут – из ФРГ!.. Да еще от террориста!
– В общем, Юлечка, я вам все рассказал, а дальше поступайте, как считаете нужным, – подытожил старик. – Нынешний адрес Мирослава я вам дам, хотите – позвоните ему или напишите. Нет – воля ваша.
Продавец тяжело поднялся из кресла. В магазин как раз заглянул луч прощального закатного солнца, безжалостно высветил глубокие морщины у его рта, впалые щеки, усталые, выцветшие глаза.
«Мирослав, наверно, такой же дедок», – презрительно подумала Таня.
А Гануш торжественным тоном произнес:
– Мирослав – когда мы тогда, в девяностом, увиделись – мне сказал: «Я виноват перед Юлей, и ее право вычеркнуть меня из своей жизни. Но есть одна вещь…»
Продавец вдруг умолк, тяжело волоча ноги, двинулся в глубь магазина. Явился быстро – с черной бархатной коробочкой в руках.
– Не может быть! – ахнула Юлия Николаевна.
– Вы догадались, – тепло улыбнулся Гануш.
И уже через пару секунд на ее шее сияло ожерелье – с крупным изумрудом по центру, обрамленным золотыми подвесками.
– А у тебя, мамми, неплохой вкус! – оценила Татьяна.
Продавец взглянул в счастливое лицо Юлии Николаевны, улыбнулся:
– Мирослав очень переживал, что вы тогда не взяли ожерелье с собой.
– Я ведь не сомневалась, что встречу его уже завтра, – вздохнула она.
– Как бы то ни было, ваша вещь наконец вернулась к вам, – торжественно объявил старик.
Таня с сомнением спросила:
– Это ж сколько лет вы его хранили? С девяностого года?!
– Ну… да, – вновь смутился старик.
Впрочем, он быстро взял себя в руки и заговорил куда увереннее:
– Да. Когда Мирослав в Карловы Вары вернулся, сразу ко мне зашел. Ну, и рассказал в том числе, что у вас, оказывается, роман был… И ожерелье отдал. Я ему, кстати, сам говорил тогда: зачем? Встреться с ней сам, теперь ведь границы открыты. Но он же… романтик, фаталист! Нет, отвечает, пусть у тебя лежит. Прочитает Юля послание мое, придет сюда – вернешь вещицу ей. А если нет – значит, не судьба.
– Вы честный человек, – растроганно произнесла Юлия Николаевна.
– Зато и я заслужил счастье видеть, как сияет изумруд на вашей прелестной шейке, – патетически молвил старик.
Мирослав Красс подошел к огромному, во всю стену, окну. Тоскливое море, пустынная набережная. С октября по апрель делать в городке нечего. Летом здесь гремели дискотеки, ревел скутерами молодняк, изо всех окрестных кафешек вились дымки: жарились на гриле сардины, скворчали на углях гамбас – огромные креветки, местное пиво «Alhambra» лилось рекой. Кажется, вся молодежь из Гранады, Севильи, Малаги устремлялась сюда, в Альмуньекар. Набережная пестрела красками, хохотала, танцевала в бешеном ритме.
Но едва наступал сентябрь, солнце умеряло свой пыл, в университетах начинались занятия, молодость покидала городок. На променаде у моря вне сезона гуляли лишь редкие местные – в основном пожилые. Вместо девчонок в крошечных шортиках – древние бабуси, вместо громогласных парней – холеные старички. На тренажерах – их по указу мэра разместили на всех пляжах – больше не валяли дурака, не целовались. Пожилые господа использовали спортивное оборудование исключительно по прямому назначению – качали пресс вкупе с тощими бедрами. А владельцы редких открытых кафе немедленно меняли высокомерно-презрительное выражение лиц на искреннюю заботу о каждом (на вес золота теперь!) клиенте.
Но странное дело: Мирослав по возрасту был куда ближе к чинным альмуньекарским жителям. Вроде бы надо радоваться, что в городке тишина, можно наслаждаться спокойными прогулками и пустыми пляжами. Однако каждый раз, когда курортный сезон здесь умирал, он впадал в тоску. Иногда даже бросался в «погоню за толпой» – ехал в Гранаду, в Барселону или дальше, в вечно суетливый и шумный Лондон. Не готов он был к старости, не нуждался пока в умиротворении. И квартиру здесь купил вовсе не для того, чтобы провести преклонные годы на покое. Просто городок был мал, не слишком раскручен, потому недвижимость тут стоила дешево. В любимом английском Брайтоне он мог бы позволить себе лишь студию на окраине, безо всякого, естественно, «view»[11], тут купил симпатичную двухспальную квартирку на первой линии, с балконом, со сплошь стеклянной стеной.
Бедняком (или даже малообеспеченным) его назвать никак было нельзя – скорее, средний класс. Иные радовались бы стабильному, как у него, материальному положению.
Но не таков был Мирослав. Он-то по происхождению русский: гуляй-душа. А к старости, что удивительно, черты бесшабашности стали проступать особенно ярко. Чрезвычайно, как говорит теперь молодежь, его напрягала необходимость планировать по-европейски въедливо расходы.
Впрочем, если Юлия ему позвонит – вся жизнь изменится.
Ее фотографии Мирославу присылали каждый день. С очередной их порцией он и сидел сейчас на балконе. Потягивал риоху со льдом, бросал в рот кубики сыра, без интереса поглядывал на пустынное море – парочка рыбацких шхун да одинокий купальщик-морж за общество, конечно, не считались.
Карточки рассматривал куда более жадно. Вот Юля в холле гостиницы. В магазинчике, вышла из примерочной – показывает дочке платье. В парке – улыбается осеннему солнцу. В ресторане – смело взрезает вилкой-ножом огромную отбивную.
Изменилась, конечно. Дело даже не в возрасте, не в оплывшей фигуре, не в морщинах – в глазах. Когда-то они были огромные, доверчивые, предвкушающие. А сейчас смотрят устало, грустно. И ничего с этим уже не поделаешь. Даже если филигранно убрать носогубные складки вместе с «гусиными лапками», моложе ее лицо не станет. Женщины ошибаются, когда думают, будто время ставит свою печать – морщинками, пигментными пятнами. Возраст не они выдают – взгляд. Много повидавший, мудрый…
Мирослав рассматривал Юлю издали, вблизи. Обращал внимание на все: как одета, что за обувь, ухоженны ли руки. В сравнении с другими российскими женщинами выглядела она совсем неплохо: наряды явно не с рынка, туфельки пусть не модельные, но кожаные, хорошего качества. Однако лоска – присущего даже среднеобеспеченным европейским дамам – в ней, конечно, недоставало. Маникюр – самодельный. Волосы и вовсе удручали: обесцвеченные, с «химией».
Девица, что сопровождала Юлию Николаевну (он уже знал – дочка), смотрелась импозантнее. С виду скромная, в джинсиках-кардиганчике, однако на ней сидела одежда как будто влитая, а всякие мелочи – вроде шейного платочка от «Прады» или стильных золотых часиков – неумолимо свидетельствовали: у красотки есть и вкус, и возможность приобретать наряды в дорогих магазинах. Выражение лица тоже кардинально отличалось от маминого. Юлия Николаевна – как большинство русских, оказавшихся за границей, – на фотографиях выглядела чуть испуганной, напряженной. Юница, напротив, расслабленной, даже нагловатой. Совершенно точно языки иностранные знает, в Европах бывать привыкла, потому не теряется. Даже мысль мелькнула: «Не возникло бы у меня с ней проблем!»
Юлю, конечно, жизнь умудрила, однако все равно она выглядела очевидной, ясной. А дочка ее – ох, непроста!..
Мирослав отпил еще глоток вина, взглянул на часы. Восемь вечера. В Чехии сейчас столько же. В лавку его старого приятеля Гануша Юля, он знал, впервые вошла три часа назад. Неужели до сих пор общаются?! Или давно поговорили, возлюбленная его бывшая получила свое ожерелье, из магазина ушла – и все?.. А что, вероятность такого развития событий совсем не исключена. Она удовлетворила свое любопытство, получила подарок, предалась сладким воспоминаниям – да и вычеркнула его из жизни. На сей раз – окончательно.
«Нет. Ни одна женщина не удержится: повидать, коли вдруг выпадает возможность, свою давнюю любовь», – попытался успокоить он себя. Допил вино, перевел взгляд со скучного моря на набережную. О, здесь целая драма: такса соседки снизу облаивала ретривера из дома на второй линии, хозяева (естественно, оба старички) тщетно пытались ссору пресечь. Смешные, мелкие, провинциальные отношения и заботы. Нет, он себя совсем не чувствовал частью умиротворенной местной жизни.
Не позвонит Юлька, придется самому. Хотя лучше – куда лучше! – чтобы она первой проявила инициативу. Дернуть, что ли, Гануша? Нет, не стоит слишком уж демонстрировать заинтересованность. Надо дать ей время все обдумать, переварить.
Антонио, повар из ресторана напротив, разжигал гриль – в Альмуньекаре угли традиционно держали в лодках, стилизованных под настоящие. Скоро весна, рыба божественная… Выйти, что ли, на ужин?
И в этот момент раздался телефонный звонок.
– Ola? – поспешно откликнулся Мирослав.
– Привет, – откликнулся неуверенный женский голос.
Красс самодовольно улыбнулся.
Это была она.
Оксигенотерапия – смешнейшее действо. Народ сидит в шезлонгах, в нос вставлены трубочки, по ним подается кислород. Улучшает, как написано в рекламе процедуры, мозговое кровообращение. Полезно, приятно, необременительно. Но Таню не покидало ощущение напрасно потерянного времени. Просто не верилось, что она – боевая, всегда занятая любительница приключений – восседает в кресле с трубочкой в носу. Принимает жемчужные ванны, ходит в соляную пещеру и посещает водолечение по Кнайпу. А попутно обсуждает с прочими (исключительно пожилыми!) посетителями СПА-центра истончение озонового слоя и нестабильность евро.
Вот она попала! Ехала сюда маму оздоровить и развлечь, а обернулось это тем, что лечиться приходится самой. Мамуля же вовсю наслаждается курортным романом.
Загадочный хирург Мирослав Красс явился в Карловы Вары – стоило мамочке только свистнуть. Оказался он весьма импозантным, высоким, с благородной сединой мужчиной. Одевался с шиком, говорил по-русски с приятным акцентом. Немедленно потащил мать и дочь отмечать встречу – ресторан, оценила Татьяна, выбрал хороший. Заказывать им велел «все, что душа попросит». Когда явилась в зал торговка цветами, выбрал два самых лучших букета. И вообще всячески старался впечатлить, поразить. К официанту обратился на чешском, сказал пару не понятных женщинам фраз – тот сразу засуетился, забегал. После ужина заказал не просто такси – лимузин. На Юлию Николаевну бросал такие взгляды, что та смущалась, краснела, словно девчонка. С Татьяной был просто галантен.
О себе рассказывал скупо: работу оставил десять лет назад, но изредка продолжает консультировать. Был женат, давно развелся. Детей нет. Жизнь – скучная, пенсионерская: «Путешествую, читаю, ленюсь…»
«А нашим старикам приходится картошку растить, чтоб с голоду не окочуриться», – мелькнула мысль у Татьяны.
Мамин кадр, Таня сама не понимала почему, ее раздражал. Слишком он – как бы лучше сказать? – напоказ себя вел. Наподобие героя из любовного романчика Сандры Браун. Мамуля, конечно, на седьмом небе от счастья: руки ей целуют, дверь перед ней открывают, по счету в ресторане платят. А у Тани, хочешь не хочешь, все время возникает вопрос: «Где ж ты раньше-то был?..»
Маман в разводе уже больше десяти лет. Наверняка бы не отказалась вместе со своим возлюбленным жить в Европе, «путешествовать и читать». Однако Мирославу зачем-то понадобилось ждать, пока Юлия Николаевна явится в Карловы Вары (а если бы она вообще сюда никогда не приехала?), устанавливать с ней связь через посредника – продавца Гануша. Важно, что ли, для него было, чтоб она непременно позвонила первой?.. Если так – значит, старичок вообще ведет себя как ребенок.
– …Как он тебе? – с придыханием молвила мама, когда Мирослав после первого совместного ужина проводил их в отель и деликатно откланялся.
– Мутный какой-то, – пожала плечами Таня.
– Почему?! – опешила мать.
– Слишком старается очаровать. Тебя. И меня заодно. Омары, цветочки, лимузин. Перебор.
– Но, Таня! Что здесь плохого? – возмутилась Юлия Николаевна. – Мирослав просто хорошо воспитанный человек. А что ухаживает красиво – почему бы нет? Раз он может это себе позволить?
– Все равно, мамуль. Я бы на твоем месте очень осторожной была.
– Господи, Таня! Да чего мне бояться-то?! Что Мирослав – маньяк? Смешно. Что он на мое состояние лапу наложит? На огромную мою, – она саркастически улыбнулась, – однокомнатную квартиру на Рязанском проспекте?!
– Ох, мам. Вообще я тебя не узнаю, – покачала головой Садовникова. – Ты всегда такая сдержанная, разумная… А сейчас – будто девочка-подросток.
– Конечно, ты бы предпочла, чтоб я всю жизнь вокруг тебя крутилась. Блинчики жарила да твои проблемы решала, – обиженно произнесла маман.
– Да о чем ты говоришь? – усмехнулась Таня. – Мне даже лучше, когда ты своими делами занята, в мои – не лезешь. Просто, когда человек резко меняет свои привычки, как ты, прости, на старости лет, это может плохо кончиться.
– Доченька, а ты никогда не думала, что мне давно пора изменить свои привычки?! Что твоей маме тоже хочется дышать полной грудью, по-настоящему жить, а не существовать?! Любить и быть любимой! – Лицо Юлии Николаевны расплылось в улыбке. Она тихо добавила: – Я ведь Мирослава никогда не забывала. Хотя было у нас с ним, как в песне: «Три счастливых дня». Платье себе в Москве покупаю и думаю: «Понравится ли ему?» В театре, когда спектакль впечатляет, спрашиваю себя: «А что бы он сказал?»
Надо остановить их! Но как? Брат, соло-гитарист и хрипящая стюардесса – уже у пилотской кабины. Их прикрывают остальные двое музыкантов. Оба тоже вооружены: у одного пистолет, у второго – нож.
Ворвались в кокпит. Отголоски напряженного, на повышенных тонах разговора. Стюардесса плачет. Пассажиры застыли в оцепенении. Лишь мужик из соседнего ряда – тот, что пытался сделать Карлу замечание, – не утратил хладнокровия. Перехватил взгляд Мирослава, прошептал одними губами:
– Ты – того, кто с ножом. Я – второго.
– Выстрелит! – также еле слышно откликнулся молодой врач.
– Не остановим – самолет взорвут. Все подохнем.
– Эй, там, молчать! – выкрикнул один из музыкантов.
В голосе его, показалось Мирославу, особой уверенности не было. И он решился. Коротко кивнул своему неожиданному сообщнику, вскочил, бросился на волосатого террориста… В драках никогда силен не был (не его профиль), но сегодня все получилось: сбить с ног, вывернуть руку. А едва парень потерял равновесие, еще двое пассажиров подскочили, помогли. Второй музыкант – тот, что с пистолетом, – тоже оказался разоружен. Мирослав же вместе со своим внезапно обретенным соратником бросились к кабине пилотов.
Однако здесь все пошло куда хуже.
– Мирка! Стой, дурак! – истошно выкрикнул из кокпита Карл.
А соло-гитарист с размаху ударил стюардессу рукояткой пистолета по лицу, завопил:
– Я сейчас убью ее!!
Пассажир-сообщник смело (или просто безрассудно) налетел на музыканта, попытался вырвать из рук оружие…
В тот момент и прогремел выстрел. В замкнутом пространстве прозвучал он совершенно оглушительно, салон мгновенно наполнился дымом, запахом гари.
– Пожар! – всхлипнул из пассажирских рядов женский голос.
Мирослав почувствовал, как сердце его наполняется ледяным ужасом.
Однако стюардесса оказалась жива – даже, кажется, почти невредима, она в панике пыталась отползти в сторону. Зато в кабине пилотов – дверь в нее оказалась распахнута – все было обагрено кровью. Из пистолета Карла вырывался дымок. Один из летчиков лежал, уткнувшись лицом в панель приборов, а циферблаты неумолимо и быстро заливало красным. Потом вдруг – искры, резкий запах паленого…
– Что это? – севшим голосом вымолвил соло-гитарист.
– На…навигационную систему замкнуло, – столь же хрипло вымолвил оставшийся в живых пилот.
Мирослав не удержался – застонал. От отчаяния. Брат же (только что совершивший убийство) улыбнулся еще беспечней, чем прежде. Подмигнул Мирославу, произнес:
– Все, чистюля, отступать теперь некуда!
И перевел оружие на второго пилота:
– Или мы летим в ФРГ. Или ты, она, – кивок на стюардессу, – все – трупы.
Небрежно, будто куль, вытолкнул мертвого пилота из-за штурвала – тело глухо стукнуло о пол – и услужливо предложил второму летчику:
– Прошу!
И швырнул на приборную доску бумажку:
– Держи курс на Вайден, вот координаты. Финтить не пытайся – компас у меня есть.
– Н-навигационная система не работает, – упорствовал пилот.
– Ты, придурок! – возвысил голос Карл. – Тебе что, жизнь надоела?!
Он несильно ударил летчика под подбородок. Тот от удара дернулся, съежился в своем кресле. Брат же продолжал напирать:
– Да мне плевать! Плевать на вас всех! Разобьемся – хрен с ним! Лучше так, чем жить, как мы, в дерьме!
Размахнулся для новой оплеухи.
«А ведь мы действительно разобьемся, – пронеслось в голове у Мирослава. – Зря летчик спорит».
И он спокойно произнес:
– Ладно, Карл, успокойся.
Перевел взгляд на пилота, с угрозой в голосе добавил:
– Делай, что он говорит.
Тот со страхом взглянул на аккуратно подстриженного, хорошо одетого парня. Безропотно взялся за штурвал.
С прежней жизнью было покончено безвозвратно.
Мирослав на секунду прикрыл глаза, воспроизвел в памяти милое Юлечкино лицо и тоскливо подумал: больше он ее никогда не увидит.
* * *
Наши дни. Карловы ВарыСтарое вино давно закончилось, пустые бокалы стояли на прилавке. Гануш устало откинулся в антикварном (или, точнее, просто старом) кресле. Юлия Николаевна, наоборот, сидела на самом краешке козетки, вытянувшись в струнку, будто готова была сорваться, убежать… Судя по мечтательному просветленному лицу – убежать за своим возлюбленным.
– Ну, а чем все закончилось? – нетерпеливо спросила она. – Самолет действительно сел в Германии?
– Да, – кивнул Гануш. – В ФРГ. На спортивном аэродроме в Вайдене. И западногерманское правительство отказало выдать ЧССР преступников. Карла, правда, осудили за убийство пилота. Но дали всего пять лет, а выпустили по амнистии через два. Остальным повезло еще больше. – В его голосе прозвучали нотки зависти. – В тюрьме они были совсем недолго. А дальше всем, в том числе Мирославу, предоставили политическое убежище. Взамен попросили единственное: выступить на пресс-конференции, расписать ужасы социализма. Небольшая плата за право жить в свободной стране!
– Просто чудеса… – пробормотала Юлия Николаевна.
– Мирослав, конечно, переживал, – пожал плечами Гануш. – Скучал по дому, по родителям. По вам, – галантный поклон в сторону Юлии. – Но, впрочем, быстро утешился – в работе, исключительно в ней. Смог подтвердить медицинский диплом. Оперировал. Процветал настолько, что ходили даже разговоры – здесь, в Карловых Варах, – будто угон самолета организовали спецслужбы из ФРГ.
– Зачем? – удивилась Татьяна.
– Чтобы получить в свое распоряжение талантливых специалистов. Того же Мирослава. Вообще выяснилась интересная вещь: среди пассажиров того самолета оказалось много известных людей. Математик. Биолог. Несколько видных инженеров. Все они в свое время обращались за разрешением на выезд, но получали от чехословацкого правительства отказ.
– Да ну, ерунда, – хмыкнула Садовникова-младшая.
– Не ерунда. Обычная практика. В 1951 году – по заказу немецких спецслужб! – целый поезд угнали. Он следовал из Праги в Аш, это на самой границе с Германией. За пятнадцать минут до прибытия в тепловоз ворвались трое. Наставили на машиниста с помощником оружие и велели: скорость в Аше не снижать, проскочить вокзал и мчаться дальше, в ФРГ. Обычно составы, шедшие в Аш, направляли в тупик. Однако здесь все было рассчитано идеально: незадолго до инцидента в ФРГ проследовал поезд с углем, перевести стрелки обратно еще не успели, и состав благополучно пересек границу. Пограничники не смогли воспрепятствовать – были настолько ошарашены, что стрелять начали только вслед… Половина пассажиров была предупреждена и специально покупала на него билеты. Остальные пятьдесят семь человек оказались в нем случайно. Обратно в Чехословакию, кстати, вернулись только десять.
– Я примерно в те годы читала, как один чешский парень, кажется, из Праги, пытался угнать самолет, – вспомнила Юлия Николаевна. – Но там все закончилось очень плохо…
– Да, Петр Гавелка, – кивнул Гануш. – Шофер грузовика. Примерно полгода спустя – а вдохновил его как раз пример Карла со товарищи. В сообщники тоже взял брата, двоих друзей. Но они вылетали из Праги, а там тогда уже стоял металлоискатель. Он среагировал на оружие, Гавелку задержали. Его друзья смогли улететь, но невооруженными, да еще без главаря, захватывать самолет не решились. Всех четверых судили, Гавелке дали девять лет.
По скучающему лицу Юлии Николаевны было видно: ей эти подробности не интересны.
– Ну, а где же Мирослав сейчас? – выпалила она. – Вы знаете?..
– Да, конечно, – улыбнулся Гануш. – Он практиковал в Турции, потом переехал в Канаду, нынче живет в Испании. Сейчас, насколько я знаю, оперировать перестал, но продолжает активно консультировать. Ездит по всему миру.
– Он… женат? – Голос Юлии слегка дрогнул, Таня взглянула на мать с усмешкой.
Гануш смутился:
– Я… я, честно говоря, не очень в курсе. Кажется, был женат, но сейчас разведен. Уже давно.
– Понятно, – вздохнула Юлия Николаевна.
Татьяна же небрежно поинтересовалась:
– А почему он все-таки в этот магазин нас позвал?
– Что вы имеете в виду? – растерялся продавец.
– Почему в Русалкиной Хатке было написано явно для мамы: «Гануш знает»?
– Да?.. – изобразил удивление старик.
– Мирослав приезжал в Карловы Вары? Когда?
– Еще в 1990 году. Сразу, как Вацлав Гавел объявил амнистию.
– Да, Танюшка, ты так и сказала, – обрадовалась мама, – что приписка в беседке сделана лет двадцать назад!
Однако глаза продавца – заметила девушка – забегали.
– Странно. Очень странно, – задумчиво произнесла Татьяна. – Допустим. В 1990 году Мирослав получил амнистию, смог вернуться в Карловы Вары, погулял по городу, вспомнил свою давнюю любовь… Но зачем в беседке-то послание оставлять? – Она обернулась к матери: – Не проще ли было к тебе в Москву явиться?..
– Я… я в девяностом году замужем была, – смущенно напомнила Юлия Николаевна. – Может, Мирослав узнал об этом? И не захотел портить мне жизнь?
Татьяна презрительно дернула плечом:
– Мог бы и раньше, до замужества твоего, из ФРГ или из Турции написать. Объяснить хотя бы, почему на свидание не пришел. И вообще исчез.
– Он писал, – тихо произнес Гануш. – Мирослав говорил мне. Через несколько дней после того, как оказался в Германии, и потом много раз. Письма, видно, не доходили.
– Жалкая отмазка! – отмахнулась Садовникова-дочь.
– Ты, Таня, не знаешь, что тогда были за времена, – вступилась за возлюбленного мать. – Я переписывалась с коллегой из Болгарии – и то послания всегда вскрытыми приходили. А тут – из ФРГ!.. Да еще от террориста!
– В общем, Юлечка, я вам все рассказал, а дальше поступайте, как считаете нужным, – подытожил старик. – Нынешний адрес Мирослава я вам дам, хотите – позвоните ему или напишите. Нет – воля ваша.
Продавец тяжело поднялся из кресла. В магазин как раз заглянул луч прощального закатного солнца, безжалостно высветил глубокие морщины у его рта, впалые щеки, усталые, выцветшие глаза.
«Мирослав, наверно, такой же дедок», – презрительно подумала Таня.
А Гануш торжественным тоном произнес:
– Мирослав – когда мы тогда, в девяностом, увиделись – мне сказал: «Я виноват перед Юлей, и ее право вычеркнуть меня из своей жизни. Но есть одна вещь…»
Продавец вдруг умолк, тяжело волоча ноги, двинулся в глубь магазина. Явился быстро – с черной бархатной коробочкой в руках.
– Не может быть! – ахнула Юлия Николаевна.
– Вы догадались, – тепло улыбнулся Гануш.
И уже через пару секунд на ее шее сияло ожерелье – с крупным изумрудом по центру, обрамленным золотыми подвесками.
– А у тебя, мамми, неплохой вкус! – оценила Татьяна.
Продавец взглянул в счастливое лицо Юлии Николаевны, улыбнулся:
– Мирослав очень переживал, что вы тогда не взяли ожерелье с собой.
– Я ведь не сомневалась, что встречу его уже завтра, – вздохнула она.
– Как бы то ни было, ваша вещь наконец вернулась к вам, – торжественно объявил старик.
Таня с сомнением спросила:
– Это ж сколько лет вы его хранили? С девяностого года?!
– Ну… да, – вновь смутился старик.
Впрочем, он быстро взял себя в руки и заговорил куда увереннее:
– Да. Когда Мирослав в Карловы Вары вернулся, сразу ко мне зашел. Ну, и рассказал в том числе, что у вас, оказывается, роман был… И ожерелье отдал. Я ему, кстати, сам говорил тогда: зачем? Встреться с ней сам, теперь ведь границы открыты. Но он же… романтик, фаталист! Нет, отвечает, пусть у тебя лежит. Прочитает Юля послание мое, придет сюда – вернешь вещицу ей. А если нет – значит, не судьба.
– Вы честный человек, – растроганно произнесла Юлия Николаевна.
– Зато и я заслужил счастье видеть, как сияет изумруд на вашей прелестной шейке, – патетически молвил старик.
* * *
Наши дни. Альмуньекар, Испания. Мирослав КрассМирослав Красс подошел к огромному, во всю стену, окну. Тоскливое море, пустынная набережная. С октября по апрель делать в городке нечего. Летом здесь гремели дискотеки, ревел скутерами молодняк, изо всех окрестных кафешек вились дымки: жарились на гриле сардины, скворчали на углях гамбас – огромные креветки, местное пиво «Alhambra» лилось рекой. Кажется, вся молодежь из Гранады, Севильи, Малаги устремлялась сюда, в Альмуньекар. Набережная пестрела красками, хохотала, танцевала в бешеном ритме.
Но едва наступал сентябрь, солнце умеряло свой пыл, в университетах начинались занятия, молодость покидала городок. На променаде у моря вне сезона гуляли лишь редкие местные – в основном пожилые. Вместо девчонок в крошечных шортиках – древние бабуси, вместо громогласных парней – холеные старички. На тренажерах – их по указу мэра разместили на всех пляжах – больше не валяли дурака, не целовались. Пожилые господа использовали спортивное оборудование исключительно по прямому назначению – качали пресс вкупе с тощими бедрами. А владельцы редких открытых кафе немедленно меняли высокомерно-презрительное выражение лиц на искреннюю заботу о каждом (на вес золота теперь!) клиенте.
Но странное дело: Мирослав по возрасту был куда ближе к чинным альмуньекарским жителям. Вроде бы надо радоваться, что в городке тишина, можно наслаждаться спокойными прогулками и пустыми пляжами. Однако каждый раз, когда курортный сезон здесь умирал, он впадал в тоску. Иногда даже бросался в «погоню за толпой» – ехал в Гранаду, в Барселону или дальше, в вечно суетливый и шумный Лондон. Не готов он был к старости, не нуждался пока в умиротворении. И квартиру здесь купил вовсе не для того, чтобы провести преклонные годы на покое. Просто городок был мал, не слишком раскручен, потому недвижимость тут стоила дешево. В любимом английском Брайтоне он мог бы позволить себе лишь студию на окраине, безо всякого, естественно, «view»[11], тут купил симпатичную двухспальную квартирку на первой линии, с балконом, со сплошь стеклянной стеной.
Бедняком (или даже малообеспеченным) его назвать никак было нельзя – скорее, средний класс. Иные радовались бы стабильному, как у него, материальному положению.
Но не таков был Мирослав. Он-то по происхождению русский: гуляй-душа. А к старости, что удивительно, черты бесшабашности стали проступать особенно ярко. Чрезвычайно, как говорит теперь молодежь, его напрягала необходимость планировать по-европейски въедливо расходы.
Впрочем, если Юлия ему позвонит – вся жизнь изменится.
Ее фотографии Мирославу присылали каждый день. С очередной их порцией он и сидел сейчас на балконе. Потягивал риоху со льдом, бросал в рот кубики сыра, без интереса поглядывал на пустынное море – парочка рыбацких шхун да одинокий купальщик-морж за общество, конечно, не считались.
Карточки рассматривал куда более жадно. Вот Юля в холле гостиницы. В магазинчике, вышла из примерочной – показывает дочке платье. В парке – улыбается осеннему солнцу. В ресторане – смело взрезает вилкой-ножом огромную отбивную.
Изменилась, конечно. Дело даже не в возрасте, не в оплывшей фигуре, не в морщинах – в глазах. Когда-то они были огромные, доверчивые, предвкушающие. А сейчас смотрят устало, грустно. И ничего с этим уже не поделаешь. Даже если филигранно убрать носогубные складки вместе с «гусиными лапками», моложе ее лицо не станет. Женщины ошибаются, когда думают, будто время ставит свою печать – морщинками, пигментными пятнами. Возраст не они выдают – взгляд. Много повидавший, мудрый…
Мирослав рассматривал Юлю издали, вблизи. Обращал внимание на все: как одета, что за обувь, ухоженны ли руки. В сравнении с другими российскими женщинами выглядела она совсем неплохо: наряды явно не с рынка, туфельки пусть не модельные, но кожаные, хорошего качества. Однако лоска – присущего даже среднеобеспеченным европейским дамам – в ней, конечно, недоставало. Маникюр – самодельный. Волосы и вовсе удручали: обесцвеченные, с «химией».
Девица, что сопровождала Юлию Николаевну (он уже знал – дочка), смотрелась импозантнее. С виду скромная, в джинсиках-кардиганчике, однако на ней сидела одежда как будто влитая, а всякие мелочи – вроде шейного платочка от «Прады» или стильных золотых часиков – неумолимо свидетельствовали: у красотки есть и вкус, и возможность приобретать наряды в дорогих магазинах. Выражение лица тоже кардинально отличалось от маминого. Юлия Николаевна – как большинство русских, оказавшихся за границей, – на фотографиях выглядела чуть испуганной, напряженной. Юница, напротив, расслабленной, даже нагловатой. Совершенно точно языки иностранные знает, в Европах бывать привыкла, потому не теряется. Даже мысль мелькнула: «Не возникло бы у меня с ней проблем!»
Юлю, конечно, жизнь умудрила, однако все равно она выглядела очевидной, ясной. А дочка ее – ох, непроста!..
Мирослав отпил еще глоток вина, взглянул на часы. Восемь вечера. В Чехии сейчас столько же. В лавку его старого приятеля Гануша Юля, он знал, впервые вошла три часа назад. Неужели до сих пор общаются?! Или давно поговорили, возлюбленная его бывшая получила свое ожерелье, из магазина ушла – и все?.. А что, вероятность такого развития событий совсем не исключена. Она удовлетворила свое любопытство, получила подарок, предалась сладким воспоминаниям – да и вычеркнула его из жизни. На сей раз – окончательно.
«Нет. Ни одна женщина не удержится: повидать, коли вдруг выпадает возможность, свою давнюю любовь», – попытался успокоить он себя. Допил вино, перевел взгляд со скучного моря на набережную. О, здесь целая драма: такса соседки снизу облаивала ретривера из дома на второй линии, хозяева (естественно, оба старички) тщетно пытались ссору пресечь. Смешные, мелкие, провинциальные отношения и заботы. Нет, он себя совсем не чувствовал частью умиротворенной местной жизни.
Не позвонит Юлька, придется самому. Хотя лучше – куда лучше! – чтобы она первой проявила инициативу. Дернуть, что ли, Гануша? Нет, не стоит слишком уж демонстрировать заинтересованность. Надо дать ей время все обдумать, переварить.
Антонио, повар из ресторана напротив, разжигал гриль – в Альмуньекаре угли традиционно держали в лодках, стилизованных под настоящие. Скоро весна, рыба божественная… Выйти, что ли, на ужин?
И в этот момент раздался телефонный звонок.
– Ola? – поспешно откликнулся Мирослав.
– Привет, – откликнулся неуверенный женский голос.
Красс самодовольно улыбнулся.
Это была она.
* * *
Наши дни. Карловы Вары. ТаняОксигенотерапия – смешнейшее действо. Народ сидит в шезлонгах, в нос вставлены трубочки, по ним подается кислород. Улучшает, как написано в рекламе процедуры, мозговое кровообращение. Полезно, приятно, необременительно. Но Таню не покидало ощущение напрасно потерянного времени. Просто не верилось, что она – боевая, всегда занятая любительница приключений – восседает в кресле с трубочкой в носу. Принимает жемчужные ванны, ходит в соляную пещеру и посещает водолечение по Кнайпу. А попутно обсуждает с прочими (исключительно пожилыми!) посетителями СПА-центра истончение озонового слоя и нестабильность евро.
Вот она попала! Ехала сюда маму оздоровить и развлечь, а обернулось это тем, что лечиться приходится самой. Мамуля же вовсю наслаждается курортным романом.
Загадочный хирург Мирослав Красс явился в Карловы Вары – стоило мамочке только свистнуть. Оказался он весьма импозантным, высоким, с благородной сединой мужчиной. Одевался с шиком, говорил по-русски с приятным акцентом. Немедленно потащил мать и дочь отмечать встречу – ресторан, оценила Татьяна, выбрал хороший. Заказывать им велел «все, что душа попросит». Когда явилась в зал торговка цветами, выбрал два самых лучших букета. И вообще всячески старался впечатлить, поразить. К официанту обратился на чешском, сказал пару не понятных женщинам фраз – тот сразу засуетился, забегал. После ужина заказал не просто такси – лимузин. На Юлию Николаевну бросал такие взгляды, что та смущалась, краснела, словно девчонка. С Татьяной был просто галантен.
О себе рассказывал скупо: работу оставил десять лет назад, но изредка продолжает консультировать. Был женат, давно развелся. Детей нет. Жизнь – скучная, пенсионерская: «Путешествую, читаю, ленюсь…»
«А нашим старикам приходится картошку растить, чтоб с голоду не окочуриться», – мелькнула мысль у Татьяны.
Мамин кадр, Таня сама не понимала почему, ее раздражал. Слишком он – как бы лучше сказать? – напоказ себя вел. Наподобие героя из любовного романчика Сандры Браун. Мамуля, конечно, на седьмом небе от счастья: руки ей целуют, дверь перед ней открывают, по счету в ресторане платят. А у Тани, хочешь не хочешь, все время возникает вопрос: «Где ж ты раньше-то был?..»
Маман в разводе уже больше десяти лет. Наверняка бы не отказалась вместе со своим возлюбленным жить в Европе, «путешествовать и читать». Однако Мирославу зачем-то понадобилось ждать, пока Юлия Николаевна явится в Карловы Вары (а если бы она вообще сюда никогда не приехала?), устанавливать с ней связь через посредника – продавца Гануша. Важно, что ли, для него было, чтоб она непременно позвонила первой?.. Если так – значит, старичок вообще ведет себя как ребенок.
– …Как он тебе? – с придыханием молвила мама, когда Мирослав после первого совместного ужина проводил их в отель и деликатно откланялся.
– Мутный какой-то, – пожала плечами Таня.
– Почему?! – опешила мать.
– Слишком старается очаровать. Тебя. И меня заодно. Омары, цветочки, лимузин. Перебор.
– Но, Таня! Что здесь плохого? – возмутилась Юлия Николаевна. – Мирослав просто хорошо воспитанный человек. А что ухаживает красиво – почему бы нет? Раз он может это себе позволить?
– Все равно, мамуль. Я бы на твоем месте очень осторожной была.
– Господи, Таня! Да чего мне бояться-то?! Что Мирослав – маньяк? Смешно. Что он на мое состояние лапу наложит? На огромную мою, – она саркастически улыбнулась, – однокомнатную квартиру на Рязанском проспекте?!
– Ох, мам. Вообще я тебя не узнаю, – покачала головой Садовникова. – Ты всегда такая сдержанная, разумная… А сейчас – будто девочка-подросток.
– Конечно, ты бы предпочла, чтоб я всю жизнь вокруг тебя крутилась. Блинчики жарила да твои проблемы решала, – обиженно произнесла маман.
– Да о чем ты говоришь? – усмехнулась Таня. – Мне даже лучше, когда ты своими делами занята, в мои – не лезешь. Просто, когда человек резко меняет свои привычки, как ты, прости, на старости лет, это может плохо кончиться.
– Доченька, а ты никогда не думала, что мне давно пора изменить свои привычки?! Что твоей маме тоже хочется дышать полной грудью, по-настоящему жить, а не существовать?! Любить и быть любимой! – Лицо Юлии Николаевны расплылось в улыбке. Она тихо добавила: – Я ведь Мирослава никогда не забывала. Хотя было у нас с ним, как в песне: «Три счастливых дня». Платье себе в Москве покупаю и думаю: «Понравится ли ему?» В театре, когда спектакль впечатляет, спрашиваю себя: «А что бы он сказал?»
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента