Страница:
Обстоятельства на этот раз благоприятствовали его намерению. Раздававшийся кругом шум оружия снова пробудил в нем на время усыпленную страсть к военным подвигам. В это время, то есть в 1571 году, весь юг Европы поднялся на защиту христианства против неверных. Турки господствовали на Средиземном море, победоносно заняв его своим флотом; всюду сновали их корсары, наводя страх и ужас на мирных торговцев. Прочно укрепившись на берегах Греции, они безнаказанно грабили прибрежное население двух остальных полуостровов и уводили в плен людей, нисколько не смущаясь угрозами возмущенных испанцев. Вынужденные положить предел дерзости мусульман папа Пий V, Филипп II и Венеция заключили против турок Священную лигу. По всей Италии раздавался военный клич и слышался лязг оружия; на верфях Генуи вооружали галеры; на римских площадях испанские офицеры производили смотр войскам. Когда же командование союзным флотом поручено было пользовавшемуся громадной популярностью побочному брату Филиппа II, сыну Карла V, дону Хуану Австрийскому, тогда всеобщее возбуждение достигло крайних пределов. Радостная весть пронеслась по всему Средиземному морю; со всех сторон стекались солдаты; студенты побросали свои книги, многие поэты вступили в ряды испанских войск. Особый престиж, окружавший имя дона Хуана, объяснялся как его выдающимися личными качествами, так и главным образом тем, что стремления его совпадали с господствующим настроением общества. Все надежды угрожаемого христианства обращены были на него; в нем одном видели все спасение. Сервантес оставил свои занятия поэзией и поступил волонтером в качестве простого рядового. «Лучшие воины – те, которые оставили науку ради войны, – писал он незадолго до смерти, – хороший студент всегда будет храбрым солдатом». Для Сервантеса, увлеченного сначала только перспективою военных подвигов и желанной славы, вскоре выяснилась серьезная сторона вопроса – политическое значение данной минуты и роль дона Хуана как защитника веры. С этих пор идея эмансипации христиан, находящихся во власти неверных, служит на долгое время руководящей идеей его жизни, составляя вместе с тем тему значительной части его поэтических произведений.
15 сентября 1571 года союзный флот вышел в море. Молодой Сервантес, волнуемый наплывом непривычных чувств и мыслей, не выдержал слишком сильных впечатлений. Наэлектризованный окружающей напряженной атмосферой, он до того поддался общему настроению, что заболел сильнейшей нервной лихорадкой. Между тем флот, направляемый отважным двадцатилетним генералиссимусом, смело шел к берегам Греции. 8 октября в виду Лепанто произошла встреча его с турецкой флотилией и завязалась горячая схватка. Сервантес лежал совсем больной на своей койке. Услышав еще до начала битвы на палубе корабля необыкновенный шум и движение, он догадался, что настал час сражения. Не теряя ни минуты, он вскочил с койки, взбежал наверх и потребовал, чтобы ему немедленно назначили пост. Капитан без дальнейших объяснений приказал ему удалиться с палубы; друзья уговаривали его укрыться в безопасном месте, там, где находилась его койка. При этих увещаниях краска стыда залила бледное лицо больного. «До сих пор, – воскликнул он, – я служил как бравый солдат; теперь, как бы я ни был болен, я предпочитаю умереть, сражаясь за Бога и короля, вместо того чтобы постыдно укрываться в безопасном месте». Сервантес потребовал вторично, чтобы его назначили на почетный пост. Настойчивость его одержала верх; ему указали место в шлюпке, привязанной сбоку корабля; здесь помещались кроме него еще двенадцать его товарищей. В смысле грозившей опасности это было то же, что стоять в первом ряду.
По знаку, поданному доном Хуаном, оба флота начали бой. Столкновение их было ужасно. Битва длилась все утро. Каждое судно обратилось в арену отчаянной схватки. Презирая грозившую опасность, с распятием в поднятой руке, дон Хуан переезжал на шлюпке от судна к судну, возбуждая к бою сражающихся. События этого дня запечатлели в памяти Сервантеса долго жившие в ней образы, следы которых нередко встречались впоследствии в его сочинениях. К концу боя у него оказалось четыре раны. Левая рука его так сильно была разбита, что он навсегда перестал владеть ею. Битва закончилась победою союзного флота; 15 тысяч рабов, служивших гребцами на турецких галерах, получили свободу, и победителям в пылу опьянения успехом казалось, что дело освобождения христианства уже совершилось. Общее ликование не знало пределов. Сервантес был отвезен в Мессину и провел зиму в госпитале, откуда выписался только в апреле 1572 года. Чувствуя себя в силах снова взяться за оружие, он поступил весною в отряд адмирала Колонны, в рядах которого принял участие в битве при Наварине. Поражение дона Хуана в этом сражении глубоко задело за живое его молодого поклонника; Сервантес почувствовал себя как бы униженным после этой неудачной травли неприятельских судов. Но дон Хуан не терял надежды одолеть врага и, вернувшись в Италию, составил новый план нападения. К этому времени умер папа Пий V, и священная лига близилась к окончательному распаду. Дон Хуан решил действовать самостоятельно; он задумал основать либо в Греции, либо на берегу Африки независимое испанское королевство и таким путем вести систематическую борьбу с исламом. Взоры его обратились к Тунису и Голете, которою уже пытался овладеть Карл V. Но, к несчастью, новый поход дона Хуана стал знаменит лишь в смысле огромного бедствия: Голета сделалась могилою трех тысяч христианских воинов. Сервантес, принимавший вначале участие в этом предприятии, вернулся в Сицилию с доном Хуаном, когда последний был отозван Филиппом II.
Вместе с падением Голеты упал в значительной степени и престиж дона Хуана. Его послали во Фландрию, где он вскоре умер. Испанские войска, участвовавшие в кампании, были по большей части распущены. Жизнь в Италии не представляла теперь для Сервантеса ничего привлекательного. Служба в жалком гарнизоне имела слишком мало общего с его юношескими романтическими грезами. Он решил вернуться на родину и подал в отставку. Уезжая в Испанию, Сервантес пожелал заручиться рекомендацией своих начальников. Дон Хуан снабдил его письмами, в которых свидетельствовал о его безупречном поведении. Добыв этот документ, юноша воспользовался первым удобным случаем, чтобы покинуть Италию, и в сентябре 1575 года на корабле «Эль-Соль» отплыл из Неаполитанского залива. Четыре-пять лет военной службы Сервантеса в Италии не прошли бесследно для его развития. Много суровых уроков пришлось ему выдержать за это время, многое видеть, многое узнать, о многом передумать. Благодаря походам и экспедициям, в которых он принимал участие, ему удалось побывать во многих местностях Италии и прожить в Неаполе более года. Это близкое знакомство с чужою страной дало ему критерий для более трезвого и правильного суждения о своей родине, обогатило его ум новыми наблюдениями и выводами. Несмотря на вынесенные лишения и страдания, несмотря на то, что он остался навсегда калекой после своих походов, Сервантес никогда не жаловался на этот период своей жизни. Напротив того, сорок лет спустя, с гордостью вспоминая все перенесенное за эти годы, он говорил, что, если бы ему предоставлено было выбрать себе жизненное поприще, он снова бы избрал свои раны, которые считал легким искуплением за славу быть участником такого великого дела. «Друг мой, – говорит Дон Кихот, наставляя бывшего пажа, – если старость застанет тебя под оружием, то хотя бы ты был изувечен, хром, покрыт ранами, ты будешь вместе с тем покрыт славою, и никакая бедность не омрачит того блеска, которым озарит тебя слава».
Глава II
15 сентября 1571 года союзный флот вышел в море. Молодой Сервантес, волнуемый наплывом непривычных чувств и мыслей, не выдержал слишком сильных впечатлений. Наэлектризованный окружающей напряженной атмосферой, он до того поддался общему настроению, что заболел сильнейшей нервной лихорадкой. Между тем флот, направляемый отважным двадцатилетним генералиссимусом, смело шел к берегам Греции. 8 октября в виду Лепанто произошла встреча его с турецкой флотилией и завязалась горячая схватка. Сервантес лежал совсем больной на своей койке. Услышав еще до начала битвы на палубе корабля необыкновенный шум и движение, он догадался, что настал час сражения. Не теряя ни минуты, он вскочил с койки, взбежал наверх и потребовал, чтобы ему немедленно назначили пост. Капитан без дальнейших объяснений приказал ему удалиться с палубы; друзья уговаривали его укрыться в безопасном месте, там, где находилась его койка. При этих увещаниях краска стыда залила бледное лицо больного. «До сих пор, – воскликнул он, – я служил как бравый солдат; теперь, как бы я ни был болен, я предпочитаю умереть, сражаясь за Бога и короля, вместо того чтобы постыдно укрываться в безопасном месте». Сервантес потребовал вторично, чтобы его назначили на почетный пост. Настойчивость его одержала верх; ему указали место в шлюпке, привязанной сбоку корабля; здесь помещались кроме него еще двенадцать его товарищей. В смысле грозившей опасности это было то же, что стоять в первом ряду.
По знаку, поданному доном Хуаном, оба флота начали бой. Столкновение их было ужасно. Битва длилась все утро. Каждое судно обратилось в арену отчаянной схватки. Презирая грозившую опасность, с распятием в поднятой руке, дон Хуан переезжал на шлюпке от судна к судну, возбуждая к бою сражающихся. События этого дня запечатлели в памяти Сервантеса долго жившие в ней образы, следы которых нередко встречались впоследствии в его сочинениях. К концу боя у него оказалось четыре раны. Левая рука его так сильно была разбита, что он навсегда перестал владеть ею. Битва закончилась победою союзного флота; 15 тысяч рабов, служивших гребцами на турецких галерах, получили свободу, и победителям в пылу опьянения успехом казалось, что дело освобождения христианства уже совершилось. Общее ликование не знало пределов. Сервантес был отвезен в Мессину и провел зиму в госпитале, откуда выписался только в апреле 1572 года. Чувствуя себя в силах снова взяться за оружие, он поступил весною в отряд адмирала Колонны, в рядах которого принял участие в битве при Наварине. Поражение дона Хуана в этом сражении глубоко задело за живое его молодого поклонника; Сервантес почувствовал себя как бы униженным после этой неудачной травли неприятельских судов. Но дон Хуан не терял надежды одолеть врага и, вернувшись в Италию, составил новый план нападения. К этому времени умер папа Пий V, и священная лига близилась к окончательному распаду. Дон Хуан решил действовать самостоятельно; он задумал основать либо в Греции, либо на берегу Африки независимое испанское королевство и таким путем вести систематическую борьбу с исламом. Взоры его обратились к Тунису и Голете, которою уже пытался овладеть Карл V. Но, к несчастью, новый поход дона Хуана стал знаменит лишь в смысле огромного бедствия: Голета сделалась могилою трех тысяч христианских воинов. Сервантес, принимавший вначале участие в этом предприятии, вернулся в Сицилию с доном Хуаном, когда последний был отозван Филиппом II.
Вместе с падением Голеты упал в значительной степени и престиж дона Хуана. Его послали во Фландрию, где он вскоре умер. Испанские войска, участвовавшие в кампании, были по большей части распущены. Жизнь в Италии не представляла теперь для Сервантеса ничего привлекательного. Служба в жалком гарнизоне имела слишком мало общего с его юношескими романтическими грезами. Он решил вернуться на родину и подал в отставку. Уезжая в Испанию, Сервантес пожелал заручиться рекомендацией своих начальников. Дон Хуан снабдил его письмами, в которых свидетельствовал о его безупречном поведении. Добыв этот документ, юноша воспользовался первым удобным случаем, чтобы покинуть Италию, и в сентябре 1575 года на корабле «Эль-Соль» отплыл из Неаполитанского залива. Четыре-пять лет военной службы Сервантеса в Италии не прошли бесследно для его развития. Много суровых уроков пришлось ему выдержать за это время, многое видеть, многое узнать, о многом передумать. Благодаря походам и экспедициям, в которых он принимал участие, ему удалось побывать во многих местностях Италии и прожить в Неаполе более года. Это близкое знакомство с чужою страной дало ему критерий для более трезвого и правильного суждения о своей родине, обогатило его ум новыми наблюдениями и выводами. Несмотря на вынесенные лишения и страдания, несмотря на то, что он остался навсегда калекой после своих походов, Сервантес никогда не жаловался на этот период своей жизни. Напротив того, сорок лет спустя, с гордостью вспоминая все перенесенное за эти годы, он говорил, что, если бы ему предоставлено было выбрать себе жизненное поприще, он снова бы избрал свои раны, которые считал легким искуплением за славу быть участником такого великого дела. «Друг мой, – говорит Дон Кихот, наставляя бывшего пажа, – если старость застанет тебя под оружием, то хотя бы ты был изувечен, хром, покрыт ранами, ты будешь вместе с тем покрыт славою, и никакая бедность не омрачит того блеска, которым озарит тебя слава».
Глава II
Сервантес взят в плен алжирскими пиратами. – Его рабство в Алжире. – Жестокость его неволи. – Попытки к бегству. – Деятельность Сервантеса среди пленных. – Освобождение. – Приезд на родину. – Отчаянное положение. – Поступление на военную службу. – Жизнь в Португалии. – Изабелла. – «Галатея». – Женитьба. – Переселение в Мадрид. – Литература делается главным занятием Сервантеса.
С восторгом вступил Сервантес на корабль «Эль-Соль», который должен был привезти его на родину. Но судьба распорядилась иначе. 26 сентября «Эль-Соль» был окружен целой эскадрой алжирских корсаров и после долгого, отчаянного сопротивления признал себя побежденным. В качестве пленного судна он был отведен неприятелем в Алжир. Когда грабители, прибыв в алжирский порт, приступили к дележу добычи, Сервантес достался свирепому ренегату-греку, носившему арабское имя Дали-Мами, но известному большинству под кличкою Хромой. «Я очутился, – писал впоследствии Сервантес, – под тяжелым игом неволи». Рабство его продолжалось пять лет. В течение этого времени ему удалось в подробностях изучить положение пленных христиан на берегу Африки, и наблюдения эти послужили впоследствии материалом для значительной части его литературных произведений. Что же касается подробностей его пребывания в неволе и деятельности в Алжире в качестве утешителя и заступника товарищей по несчастью, то, по удачному выражению Френцеля, это лучший перл в жизни Сервантеса.
Картина, которую увидел Сервантес, сойдя на берег Африки, явилась поразительным и совершенно новым для него зрелищем. Участвуя до сих пор в борьбе христианства с исламом только на море, он не мог составить себе и слабого понятия о том, что творилось в Алжире, этом притоне турецких корсаров, этой метрополии контрабандистов, где находили себе приют и гостеприимство все подонки Европы. Об этих пиратах, населяющих северный берег Африки, ходили по ту сторону моря страшные, наводящие трепет слухи; рассказывали, между прочим, что эти грозные разбойники похищают молодых девушек с берегов Италии и Испании и населяют ими турецкие гаремы. Сервантес почувствовал себя как бы очутившимся у подножия Вавилонской башни, до того поразило и оглушило его при вступлении на берег пестрое смешение всевозможных рас и национальностей, людей, говоривших на каком-то неслыханном жаргоне, составленном из смеси всех языков без определенных правил произношения. Тут, на берегу, в невообразимой сутолоке толпились арабы рядом с евреями, греками и турками; среди иноверцев суетились христиане; были между последними и рабы, служившие здесь в качестве садовников, ремесленников или гребцов; были и свободные, по большей части купцы, явившиеся под защитою охранных листов с разнообразными товарами, начиная от английского железа и испанских крашеных тканей и кончая русскими финифтяными изделиями. Между купцами сновали покупатели; алькады, янычары, свирепые военачальники толпились на пристани в невообразимом хаосе. У моря кипела работа: там строились, снаряжались и оснащались галиоты – все руками христиан-рабов. Гребцами служили также исключительно пленные христиане.
Тяжелые думы овладели Сервантесом, когда он окинул взором этот берег, где некогда, еще не так давно, в царствование Фердинанда Католика, развевалось кастильское знамя. Ему вспомнились экспедиции Карла V, мечтавшего основать свой военный пост на африканском берегу.
«В тот день, – говорит он, – когда я прибыл побежденным на этот берег, о котором так много говорят все и который служит местом встречи и центром для стольких пиратов, я не мог удержаться от слез. Не знаю, каким образом, неожиданно для самого себя, я почувствовал, что лицо мое смочено слезами. Мысленному взору моему представились река, гора, откуда снялся с якоря великий Карл, распустив по ветру свое знамя; представилось и море, которое, завидуя великому предприятию и славе короля, показало себя на этот раз сердитее, чем когда-либо. Пока эти мысли носились в уме моем, из глаз моих лились слезы, понятные при виде такого вопиющего разгрома».
Вскоре Сервантесу пришлось убедиться, как твердо держались турки на северном берегу Африки. Относительно правильная организация Алжира, казалось, служила гарантией прочности их владычества. Заняв место мавров, они стали здесь полными хозяевами; пленные христиане служили им бессловесными рабами и работали на них до истощения сил. Государство кормилось двойными разбоями: набегами внутрь страны и грабежом на море. Вскоре после того, как Сервантеса привезли в Алжир, ему пришлось увидеть возвращение сухопутных грабителей и ликование города при дележе добычи. Он увидел также прибытие в алжирскую гавань экспедиции пиратов; немного времени спустя ему стали в подробностях знакомы неизменно повторявшиеся здесь приемы разгрузки судов. Прежде всего собирались все весла и уносились в соседний склад для хранения. Раньше этого никто из турок не смел ступить на землю из опасения, чтобы гребцы-христиане не воспользовались малейшим недосмотром и не ушли в море. Потом уже происходила разгрузка награбленного добра. Церемония эта неизменно сопровождалась шумным выражением восторга со стороны не только толпы, но и самого дея. Когда добыча бывала снесена на берег, начинался осмотр пленных. Их обыскивали и распределяли по категориям: богатых и знатных отделяли от бедных и от простых граждан. Первые представляли высокую денежную ценность: за них можно было получить большой выкуп, и в ожидании его с ними обращались бережно, часто даже подобострастно. Зато на бедных смотрели как на рабочий скот; им тотчас надевали кандалы, назначали тяжелые работы, их запирали в тюрьмы и всячески тиранили. Тут же на пристани начинался возмутительный торг человеческим товаром, элементарная борьба за существование. Между тем как пленные старались скрыть свое общественное положение на родине и свое состояние, чтобы понизить цену выкупа, хозяева, напротив, старались возможно более почтительно обращаться с ними, чтобы поднять цену своего товара в глазах покупщиков. Часто превращали они простого солдата в генерала, матроса – в кабальеро, аббата – в епископа.
Подобно другим пленным, был обыскан и Сервантес. У него нашли письма дона Хуана и герцога Созы. Это было истинным несчастьем для героя Лепанто. Несмотря на энергичные его протесты, из простого солдата его сделали важным генералом, за которого можно получить богатый выкуп. Попав по воле злой судьбы в категорию привилегированных пленных, Сервантес мог близко видеть, каким образом, начав с коленопреклонений и подобострастно-льстивых выражений высокого почтения, турки резко переходили к угрозам и кончали кровавой расправой, когда жертва обмана или недоразумения не оправдывала их надежды на богатый выкуп. Редкие из пленных имели мужество твердо и стойко переносить жестокие истязания; большинство из них прибегали к единственному в этом случае спасению – принятию магометанства. Сервантес не мог обвинить их в малодушии, зная хорошо, как жестоки ожидавшие их страдания, но сердце искренно убежденного католика надрывалось от боли при виде тех почестей, предметом которых немедленно становился недавний раб, изменивший своей вере. С пышною торжественностью совершался обряд обрезания, и все двери к почету и наживе широко раскрывались перед ренегатом. Так, не брезгуя ничем, пуская в ход то самые жестокие пытки, то щедрые благодеяния, турки вербовали прозелитов исламу. Но в противовес их варварскому насилию христиане со своей стороны старались оказать посильное сопротивление в защиту своей веры и свободы. Они составляли корпорации с целью облегчать участь своих более стойких единоверцев и давать им средства выкупиться из неволи. Такую корпорацию представляли так называемые «отцы искупители», по мере сил и возможности расточавшие как денежную, так и нравственную поддержку несчастным.
Сделавшись очевидцем этой борьбы не на жизнь, а на смерть, Сервантес вскоре понял все значение ее для христианства и оценил всю опасность для него со стороны быстро растущих сил противника. Политика, на его взгляд, не играла здесь никакой роли: это была борьба двух религий, и слабейшей оказывалась христианская. Под влиянием тяжелых сцен, на которые он наталкивался на каждом шагу, Сервантес задался целью употребить все свое старание, чтобы обратить внимание Испании на невероятные успехи ислама и во что бы то ни стало подвинуть ее на систематическую борьбу с быстро растущим злом. Не теряя ни минуты, он приступил к делу. Но что мог бы сделать простой испанский солдат, несчастный пленник, раб, закованный в цепи и не видевший конца своей неволе? Сервантес, однако, нашел возможность сделать очень многое. Вынужденный своим положением скованного невольника действовать пока в узком кругу пленных товарищей, он употребляет все свое нравственное влияние, чтобы удерживать слабеющих от перехода в магометанство, ободряет и утешает их, великодушно делится с ними последними крохами, кормит одних, работает за других. Историограф Алжира, современник Сервантеса патер Гедо неистощим в описании тех мук, которые выпадали на долю пленных. Это бесконечный, непрерывающийся ряд палочных ударов, пинков, наказаний плетью, томлений голодом и жаждой и других бесчеловечных истязаний. Все это видел Сервантес, от всего этого обливалось кровью его сердце, и он искал средства не только положить предел варварскому обращению с пленными, но и вовсе отнять власть у мучителей. Мысль его мало-помалу стала останавливаться на проекте поголовного возмущения всех пленных, и вскоре такая задача перестала казаться ему химерой. Преследуя свой смелый план, он твердыми шагами пошел к намеченной цели, вооружившись всем своим терпением, настойчивостью и энергией. Первым делом его было сойтись с теми из товарищей по неволе, которые казались ему наиболее смелыми и решительными. Выбор его пал на маленькое тесно сомкнутое общество, состоявшее из офицеров и нескольких человек, принадлежавших к испанской знати. Это был кружок людей гордых и непокорных, постоянно составлявших заговоры, ненавистных ренегатам и терпимых турками только потому, что они надеялись выручить за них большие деньги.
Эти пленники жили своей обособленной жизнью, в сфере идей, разделяемых только ими, и с презрением относились ко всему остальному. Особенно выделялись из прикрытой лохмотьями толпы гордые кавалеры ордена Иоаннитов. Один из них приобрел громкую известность в Алжире после того, как повторил великий подвиг Регула: поехав на время в Испанию с обещанием вернуться обратно, он честно сдержал свое слово. Это был Франциск де Менезес, один из новых друзей Сервантеса. Другой его друг, Бельтран де Сальто-и-Кастильо, был взят в плен при осаде Голеты. Сервантес очень дорожил дружбою этих двух людей, видя в них надежных союзников.
Уже в продолжение сорока лет повторялись в Алжире периодические возмущения испанцев. Список доблестных мужей, захотевших скорее умереть, нежели терпеть неволю, составлял длинный мартиролог, который был наизусть выучен Сервантесом. Последний не успел еще осмотреться в Алжире, как уж стал замышлять бегство, имевшее, конечно, целью освободить впоследствии товарищей. Перебирая в уме всевозможные способы, он остановился наконец на плане бежать в Оран, где стоял испанский гарнизон. Этот план одобрили и его друзья и вскоре общими силами отыскали мавра, который согласился служить им проводником. То была отчаянная попытка, за которую виновные могли поплатиться жизнью. Всякому в Алжире была знакома история итальянца, повешенного за подобное бегство; всем также была известна участь нескольких испанцев, умерших под градом палочных ударов за тот же проступок. Но рассказываемые ужасы не остановили новых беглецов. Смело пустились они в путь, не подозревая, что вскоре добровольно вернутся обратно. Заставив их целый день брести под палящим зноем солнца, вероломный проводник неожиданно скрылся. Несчастные принуждены были возвратиться в свои тюрьмы. Неизвестно, каким образом случилось, что они избегли казни; но несомненно, что с этих пор Сервантес приобрел громадный нравственный авторитет среди пленных. Каждый из них с доверием обращался за помощью к «однорукому», как звали в Алжире Сервантеса; он помогал кому мог; популярность его росла с каждым днем. Всем были известны его постоянные сношения с самыми знатными пленниками; с ним одинаково охотно сближались священники, монахи, кабальеро, военачальники и ученые. Среди «отцов искупителей» он пользовался широким доверием и большой симпатией; их двери всегда были открыты для веселого собеседника и деятельного помощника в их добром деле. Вскоре Сервантес стал во главе вновь организованного общества взаимопомощи среди пленных. Деятельность этого общества заключалась главным образом в сборе денег для выкупа и в содействии тем или другим способом бегству того или другого пленного. Не раз приходилось Сервантесу видеть, какое глубокое чувство благодарности питали к нему товарищи. Первый пленный, получивший деньги для выкупа, предложил ему собрать для него в Испании такую сумму, какую потребует Дали-Мами. Сервантес дал ему письмо к своей семье. В этом письме он сообщал родным о несчастии, постигшем его и Родриго. Весть эта как громом поразила ничего не подозревавшего отца. Не задумываясь долго, старик заложил свой клочок земли, присоединил к полученным деньгам приданое обеих дочерей и таким образом сколотил значительную сумму, с помощью которой надеялся выкупить сыновей.
Итак, свобода обоих братьев покупалась ценою благосостояния целой семьи. Старик Сервантес, и прежде терпевший недостаток, стал теперь, безусловно, бедняком. Но даже путем такой тяжелой жертвы не удалось ему купить себе счастье увидеть детей своих свободными на родине. Когда Мигель принес Дали-Мами присланные деньги и сказал, что это выкуп за него и за брата, хозяин расхохотался: «Я вас ценю подороже!» – заметил он и наотрез отказался от какой бы то ни было уступки. С тех пор неволя стала для Сервантеса еще тяжелее прежнего. Вид принесенного золота убедил Дали-Мами, что его надежда выручить большую сумму за пленного испанца не совсем потеряна, и он стал прижимать его где только мог, чтобы вынудить «такое значительное лицо» внести за себя хороший выкуп. Но ему пришлось убедиться, что «однорукий» не похож на обыкновенных пленных. Мигель Сервантес не знал, что значит – опустить руки. Всякая неудача, напротив, еще сильнее возбуждала его к борьбе, и Бог весть откуда рождались у него новые силы, возникали новые планы один смелее другого. Быстро созрел у него проект вторичного бегства. Деньгами, полученными из Испании, он решил выкупить Родриго. Как всегда, так и в данном случае, у него без всякой борьбы и колебаний над прочими соображениями взяло верх природное великодушие. Сервантес принадлежал к разряду людей, у которых во всех случаях жизни прежде всего и как бы независимо от них самих, но в силу их особенного склада, возникает мысль о других. Выкупая брата, он даже не представлял себе, что можно было поступить иначе. Согласно новому плану бегства Родриго, получив свободу, должен был прислать с Майорки или из Барселоны корабль, который, лавируя у берегов Алжира, мог бы увезти Сервантеса и намеченных им товарищей.
Не раз уже алжирские пленные пробовали давать подобные поручения своим более счастливым товарищам, возвращавшимся на родину; но обыкновенно последние, получив свободу, забывали о томившихся в неволе. Сервантес же был твердо уверен в своем брате и не сомневался, что помощь не замедлит явиться. Между тем, не теряя времени, он занялся приготовлением всего необходимого. В трех милях от Алжира, у самого берега моря, был у ренегата Ясана обширный сад. Здесь находилось убежище наподобие пещеры, которым рассчитывал воспользоваться Сервантес. Бедный уроженец Наварры по имени Хуан служил садовником у Ясана. Познакомившись с ним, Сервантес предложил ему разделить все опасности задуманного бегства, обещая, что в случае удачи он увезет его с собой на родину. Хуан согласился: конечно, свобода манила и его. В глубине грота вырыл он в земле нечто вроде комнаты, где свободно могли укрыться несколько человек. Заручившись этим приютом, Сервантес вошел в сношения с ренегатом, известным под именем Позолотчик. Он знал, что этот Позолотчик, по-испански Дорадор, жаждет вернуться в лоно христианской церкви, и обещал ему свое содействие, убедившись в его расположении, он вступил с ним в переговоры относительно продовольствия для беглецов. Дорадор взялся снабжать их съестными припасами и всем необходимым. Все это происходило в январе 1577 года. Уверившись, что можно рассчитывать на удачу, Сервантес немедленно отправил в приготовленный приют четырнадцать своих товарищей, сам же остался пока в Алжире, чтобы закончить кое-какие необходимые приготовления. Так прошли февраль, март и апрель, не принеся с собой ничего нового; пираты настолько свирепствовали в это время на море, что о бегстве нечего было и думать.
С восторгом вступил Сервантес на корабль «Эль-Соль», который должен был привезти его на родину. Но судьба распорядилась иначе. 26 сентября «Эль-Соль» был окружен целой эскадрой алжирских корсаров и после долгого, отчаянного сопротивления признал себя побежденным. В качестве пленного судна он был отведен неприятелем в Алжир. Когда грабители, прибыв в алжирский порт, приступили к дележу добычи, Сервантес достался свирепому ренегату-греку, носившему арабское имя Дали-Мами, но известному большинству под кличкою Хромой. «Я очутился, – писал впоследствии Сервантес, – под тяжелым игом неволи». Рабство его продолжалось пять лет. В течение этого времени ему удалось в подробностях изучить положение пленных христиан на берегу Африки, и наблюдения эти послужили впоследствии материалом для значительной части его литературных произведений. Что же касается подробностей его пребывания в неволе и деятельности в Алжире в качестве утешителя и заступника товарищей по несчастью, то, по удачному выражению Френцеля, это лучший перл в жизни Сервантеса.
Картина, которую увидел Сервантес, сойдя на берег Африки, явилась поразительным и совершенно новым для него зрелищем. Участвуя до сих пор в борьбе христианства с исламом только на море, он не мог составить себе и слабого понятия о том, что творилось в Алжире, этом притоне турецких корсаров, этой метрополии контрабандистов, где находили себе приют и гостеприимство все подонки Европы. Об этих пиратах, населяющих северный берег Африки, ходили по ту сторону моря страшные, наводящие трепет слухи; рассказывали, между прочим, что эти грозные разбойники похищают молодых девушек с берегов Италии и Испании и населяют ими турецкие гаремы. Сервантес почувствовал себя как бы очутившимся у подножия Вавилонской башни, до того поразило и оглушило его при вступлении на берег пестрое смешение всевозможных рас и национальностей, людей, говоривших на каком-то неслыханном жаргоне, составленном из смеси всех языков без определенных правил произношения. Тут, на берегу, в невообразимой сутолоке толпились арабы рядом с евреями, греками и турками; среди иноверцев суетились христиане; были между последними и рабы, служившие здесь в качестве садовников, ремесленников или гребцов; были и свободные, по большей части купцы, явившиеся под защитою охранных листов с разнообразными товарами, начиная от английского железа и испанских крашеных тканей и кончая русскими финифтяными изделиями. Между купцами сновали покупатели; алькады, янычары, свирепые военачальники толпились на пристани в невообразимом хаосе. У моря кипела работа: там строились, снаряжались и оснащались галиоты – все руками христиан-рабов. Гребцами служили также исключительно пленные христиане.
Тяжелые думы овладели Сервантесом, когда он окинул взором этот берег, где некогда, еще не так давно, в царствование Фердинанда Католика, развевалось кастильское знамя. Ему вспомнились экспедиции Карла V, мечтавшего основать свой военный пост на африканском берегу.
«В тот день, – говорит он, – когда я прибыл побежденным на этот берег, о котором так много говорят все и который служит местом встречи и центром для стольких пиратов, я не мог удержаться от слез. Не знаю, каким образом, неожиданно для самого себя, я почувствовал, что лицо мое смочено слезами. Мысленному взору моему представились река, гора, откуда снялся с якоря великий Карл, распустив по ветру свое знамя; представилось и море, которое, завидуя великому предприятию и славе короля, показало себя на этот раз сердитее, чем когда-либо. Пока эти мысли носились в уме моем, из глаз моих лились слезы, понятные при виде такого вопиющего разгрома».
Вскоре Сервантесу пришлось убедиться, как твердо держались турки на северном берегу Африки. Относительно правильная организация Алжира, казалось, служила гарантией прочности их владычества. Заняв место мавров, они стали здесь полными хозяевами; пленные христиане служили им бессловесными рабами и работали на них до истощения сил. Государство кормилось двойными разбоями: набегами внутрь страны и грабежом на море. Вскоре после того, как Сервантеса привезли в Алжир, ему пришлось увидеть возвращение сухопутных грабителей и ликование города при дележе добычи. Он увидел также прибытие в алжирскую гавань экспедиции пиратов; немного времени спустя ему стали в подробностях знакомы неизменно повторявшиеся здесь приемы разгрузки судов. Прежде всего собирались все весла и уносились в соседний склад для хранения. Раньше этого никто из турок не смел ступить на землю из опасения, чтобы гребцы-христиане не воспользовались малейшим недосмотром и не ушли в море. Потом уже происходила разгрузка награбленного добра. Церемония эта неизменно сопровождалась шумным выражением восторга со стороны не только толпы, но и самого дея. Когда добыча бывала снесена на берег, начинался осмотр пленных. Их обыскивали и распределяли по категориям: богатых и знатных отделяли от бедных и от простых граждан. Первые представляли высокую денежную ценность: за них можно было получить большой выкуп, и в ожидании его с ними обращались бережно, часто даже подобострастно. Зато на бедных смотрели как на рабочий скот; им тотчас надевали кандалы, назначали тяжелые работы, их запирали в тюрьмы и всячески тиранили. Тут же на пристани начинался возмутительный торг человеческим товаром, элементарная борьба за существование. Между тем как пленные старались скрыть свое общественное положение на родине и свое состояние, чтобы понизить цену выкупа, хозяева, напротив, старались возможно более почтительно обращаться с ними, чтобы поднять цену своего товара в глазах покупщиков. Часто превращали они простого солдата в генерала, матроса – в кабальеро, аббата – в епископа.
Подобно другим пленным, был обыскан и Сервантес. У него нашли письма дона Хуана и герцога Созы. Это было истинным несчастьем для героя Лепанто. Несмотря на энергичные его протесты, из простого солдата его сделали важным генералом, за которого можно получить богатый выкуп. Попав по воле злой судьбы в категорию привилегированных пленных, Сервантес мог близко видеть, каким образом, начав с коленопреклонений и подобострастно-льстивых выражений высокого почтения, турки резко переходили к угрозам и кончали кровавой расправой, когда жертва обмана или недоразумения не оправдывала их надежды на богатый выкуп. Редкие из пленных имели мужество твердо и стойко переносить жестокие истязания; большинство из них прибегали к единственному в этом случае спасению – принятию магометанства. Сервантес не мог обвинить их в малодушии, зная хорошо, как жестоки ожидавшие их страдания, но сердце искренно убежденного католика надрывалось от боли при виде тех почестей, предметом которых немедленно становился недавний раб, изменивший своей вере. С пышною торжественностью совершался обряд обрезания, и все двери к почету и наживе широко раскрывались перед ренегатом. Так, не брезгуя ничем, пуская в ход то самые жестокие пытки, то щедрые благодеяния, турки вербовали прозелитов исламу. Но в противовес их варварскому насилию христиане со своей стороны старались оказать посильное сопротивление в защиту своей веры и свободы. Они составляли корпорации с целью облегчать участь своих более стойких единоверцев и давать им средства выкупиться из неволи. Такую корпорацию представляли так называемые «отцы искупители», по мере сил и возможности расточавшие как денежную, так и нравственную поддержку несчастным.
Сделавшись очевидцем этой борьбы не на жизнь, а на смерть, Сервантес вскоре понял все значение ее для христианства и оценил всю опасность для него со стороны быстро растущих сил противника. Политика, на его взгляд, не играла здесь никакой роли: это была борьба двух религий, и слабейшей оказывалась христианская. Под влиянием тяжелых сцен, на которые он наталкивался на каждом шагу, Сервантес задался целью употребить все свое старание, чтобы обратить внимание Испании на невероятные успехи ислама и во что бы то ни стало подвинуть ее на систематическую борьбу с быстро растущим злом. Не теряя ни минуты, он приступил к делу. Но что мог бы сделать простой испанский солдат, несчастный пленник, раб, закованный в цепи и не видевший конца своей неволе? Сервантес, однако, нашел возможность сделать очень многое. Вынужденный своим положением скованного невольника действовать пока в узком кругу пленных товарищей, он употребляет все свое нравственное влияние, чтобы удерживать слабеющих от перехода в магометанство, ободряет и утешает их, великодушно делится с ними последними крохами, кормит одних, работает за других. Историограф Алжира, современник Сервантеса патер Гедо неистощим в описании тех мук, которые выпадали на долю пленных. Это бесконечный, непрерывающийся ряд палочных ударов, пинков, наказаний плетью, томлений голодом и жаждой и других бесчеловечных истязаний. Все это видел Сервантес, от всего этого обливалось кровью его сердце, и он искал средства не только положить предел варварскому обращению с пленными, но и вовсе отнять власть у мучителей. Мысль его мало-помалу стала останавливаться на проекте поголовного возмущения всех пленных, и вскоре такая задача перестала казаться ему химерой. Преследуя свой смелый план, он твердыми шагами пошел к намеченной цели, вооружившись всем своим терпением, настойчивостью и энергией. Первым делом его было сойтись с теми из товарищей по неволе, которые казались ему наиболее смелыми и решительными. Выбор его пал на маленькое тесно сомкнутое общество, состоявшее из офицеров и нескольких человек, принадлежавших к испанской знати. Это был кружок людей гордых и непокорных, постоянно составлявших заговоры, ненавистных ренегатам и терпимых турками только потому, что они надеялись выручить за них большие деньги.
Эти пленники жили своей обособленной жизнью, в сфере идей, разделяемых только ими, и с презрением относились ко всему остальному. Особенно выделялись из прикрытой лохмотьями толпы гордые кавалеры ордена Иоаннитов. Один из них приобрел громкую известность в Алжире после того, как повторил великий подвиг Регула: поехав на время в Испанию с обещанием вернуться обратно, он честно сдержал свое слово. Это был Франциск де Менезес, один из новых друзей Сервантеса. Другой его друг, Бельтран де Сальто-и-Кастильо, был взят в плен при осаде Голеты. Сервантес очень дорожил дружбою этих двух людей, видя в них надежных союзников.
Уже в продолжение сорока лет повторялись в Алжире периодические возмущения испанцев. Список доблестных мужей, захотевших скорее умереть, нежели терпеть неволю, составлял длинный мартиролог, который был наизусть выучен Сервантесом. Последний не успел еще осмотреться в Алжире, как уж стал замышлять бегство, имевшее, конечно, целью освободить впоследствии товарищей. Перебирая в уме всевозможные способы, он остановился наконец на плане бежать в Оран, где стоял испанский гарнизон. Этот план одобрили и его друзья и вскоре общими силами отыскали мавра, который согласился служить им проводником. То была отчаянная попытка, за которую виновные могли поплатиться жизнью. Всякому в Алжире была знакома история итальянца, повешенного за подобное бегство; всем также была известна участь нескольких испанцев, умерших под градом палочных ударов за тот же проступок. Но рассказываемые ужасы не остановили новых беглецов. Смело пустились они в путь, не подозревая, что вскоре добровольно вернутся обратно. Заставив их целый день брести под палящим зноем солнца, вероломный проводник неожиданно скрылся. Несчастные принуждены были возвратиться в свои тюрьмы. Неизвестно, каким образом случилось, что они избегли казни; но несомненно, что с этих пор Сервантес приобрел громадный нравственный авторитет среди пленных. Каждый из них с доверием обращался за помощью к «однорукому», как звали в Алжире Сервантеса; он помогал кому мог; популярность его росла с каждым днем. Всем были известны его постоянные сношения с самыми знатными пленниками; с ним одинаково охотно сближались священники, монахи, кабальеро, военачальники и ученые. Среди «отцов искупителей» он пользовался широким доверием и большой симпатией; их двери всегда были открыты для веселого собеседника и деятельного помощника в их добром деле. Вскоре Сервантес стал во главе вновь организованного общества взаимопомощи среди пленных. Деятельность этого общества заключалась главным образом в сборе денег для выкупа и в содействии тем или другим способом бегству того или другого пленного. Не раз приходилось Сервантесу видеть, какое глубокое чувство благодарности питали к нему товарищи. Первый пленный, получивший деньги для выкупа, предложил ему собрать для него в Испании такую сумму, какую потребует Дали-Мами. Сервантес дал ему письмо к своей семье. В этом письме он сообщал родным о несчастии, постигшем его и Родриго. Весть эта как громом поразила ничего не подозревавшего отца. Не задумываясь долго, старик заложил свой клочок земли, присоединил к полученным деньгам приданое обеих дочерей и таким образом сколотил значительную сумму, с помощью которой надеялся выкупить сыновей.
Итак, свобода обоих братьев покупалась ценою благосостояния целой семьи. Старик Сервантес, и прежде терпевший недостаток, стал теперь, безусловно, бедняком. Но даже путем такой тяжелой жертвы не удалось ему купить себе счастье увидеть детей своих свободными на родине. Когда Мигель принес Дали-Мами присланные деньги и сказал, что это выкуп за него и за брата, хозяин расхохотался: «Я вас ценю подороже!» – заметил он и наотрез отказался от какой бы то ни было уступки. С тех пор неволя стала для Сервантеса еще тяжелее прежнего. Вид принесенного золота убедил Дали-Мами, что его надежда выручить большую сумму за пленного испанца не совсем потеряна, и он стал прижимать его где только мог, чтобы вынудить «такое значительное лицо» внести за себя хороший выкуп. Но ему пришлось убедиться, что «однорукий» не похож на обыкновенных пленных. Мигель Сервантес не знал, что значит – опустить руки. Всякая неудача, напротив, еще сильнее возбуждала его к борьбе, и Бог весть откуда рождались у него новые силы, возникали новые планы один смелее другого. Быстро созрел у него проект вторичного бегства. Деньгами, полученными из Испании, он решил выкупить Родриго. Как всегда, так и в данном случае, у него без всякой борьбы и колебаний над прочими соображениями взяло верх природное великодушие. Сервантес принадлежал к разряду людей, у которых во всех случаях жизни прежде всего и как бы независимо от них самих, но в силу их особенного склада, возникает мысль о других. Выкупая брата, он даже не представлял себе, что можно было поступить иначе. Согласно новому плану бегства Родриго, получив свободу, должен был прислать с Майорки или из Барселоны корабль, который, лавируя у берегов Алжира, мог бы увезти Сервантеса и намеченных им товарищей.
Не раз уже алжирские пленные пробовали давать подобные поручения своим более счастливым товарищам, возвращавшимся на родину; но обыкновенно последние, получив свободу, забывали о томившихся в неволе. Сервантес же был твердо уверен в своем брате и не сомневался, что помощь не замедлит явиться. Между тем, не теряя времени, он занялся приготовлением всего необходимого. В трех милях от Алжира, у самого берега моря, был у ренегата Ясана обширный сад. Здесь находилось убежище наподобие пещеры, которым рассчитывал воспользоваться Сервантес. Бедный уроженец Наварры по имени Хуан служил садовником у Ясана. Познакомившись с ним, Сервантес предложил ему разделить все опасности задуманного бегства, обещая, что в случае удачи он увезет его с собой на родину. Хуан согласился: конечно, свобода манила и его. В глубине грота вырыл он в земле нечто вроде комнаты, где свободно могли укрыться несколько человек. Заручившись этим приютом, Сервантес вошел в сношения с ренегатом, известным под именем Позолотчик. Он знал, что этот Позолотчик, по-испански Дорадор, жаждет вернуться в лоно христианской церкви, и обещал ему свое содействие, убедившись в его расположении, он вступил с ним в переговоры относительно продовольствия для беглецов. Дорадор взялся снабжать их съестными припасами и всем необходимым. Все это происходило в январе 1577 года. Уверившись, что можно рассчитывать на удачу, Сервантес немедленно отправил в приготовленный приют четырнадцать своих товарищей, сам же остался пока в Алжире, чтобы закончить кое-какие необходимые приготовления. Так прошли февраль, март и апрель, не принеся с собой ничего нового; пираты настолько свирепствовали в это время на море, что о бегстве нечего было и думать.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента