Анна Ольховская. Принц на черной кляче

   – Я н-некрасив-вый! Я урод!
   – Да пусть язык у того отсохнет, кто такое на тебя скажет! Ты не урод, ты просто болеешь. Но ты поправишься, обязательно поправишься, вот увидишь! И станешь сильным, высоким, красивым мужиком…
   – И убью отца, – тихо, но решительно произнес мальчик.
   Так решительно, по-взрослому, что Яков вдруг почувствовал, как вдоль спины пробежал холодок.
   А бабушка, сочтя эти слова обычной детской обидой, укоризненно покачала головой:
   – Нельзя так говорить, Петенька! Грех это! Господь накажет!
   – Не накажет.
   – Почему это?
   – Потому что его нет.
   – Есть, Петенька, есть. Бог есть, и он нас любит. Потому что он нас создал.
   – Да? Тогда меня он точно не любит!
   – С чего ты взял?
   – А п-почему тогда он меня создал таким уродом?
   – Петенька, золотко мое, – и снова мягкие губы коснулись лба, – ну, перестань глупости говорить, внучек мой сахарный! Не урод ты, а просто болен! Ты молись Боженьке, проси его помочь – и он услышит. И поможет, вот увидишь!
   – Да? Ты меня не обманываешь?
   – Да Господь с тобой, родненький! Ты попробуй, попроси Боженьку. Я тебя молитве «Отче наш» научу, и ты перед сном каждый день ее читай, а потом проси Боженьку тебя вылечить.
   – И что? – Петя почувствовал, как замерло от радостной надежды его сердечко. – Я стану здоровым?
   – Это как молиться будешь. И как себя вести. Если в душе твоей злость и обида на весь мир по-прежнему царить станут, а черные мысли и желания верх возьмут, то тогда помощи не жди…
   – Это у Любки в душе пакость всякая, – вмешался в разговор старший из кузенов, Сашка. – Вот только она кобыла здоровая, никакая зараза ее не берет.
   – Зараза к заразе не пристает, – хихикнул средний, Сенька.
   – Так Господь не только болезнями карает, он и по-другому может за черные дела наказать, – тихо произнесла бабушка Фрося. – А Любочка еще маленькая, она может исправиться.
   – Хрен она исправится! – хмыкнул Сашка и тут же ойкнул, получив увесистый подзатыльник от отца:
   – За языком следи, балбес! Ну что, Петька… – Дядя Яша присел перед прижавшимся к бабуле мальчиком на корточки. – Так мы пойдем сегодня твой гужевой транспорт смотреть или как?
   – Да! – Умытые слезами глаза парнишки просияли. – Пойдем!
   – Тогда иди ко мне на руки, я тебя к сарайке отнесу.
   – Нет! Я сам пойду!
   – Ну сам так сам.

Глава 9

   Увидев свой гужевой транспорт, Петя не смог удержаться от радостного вопля.
   Да и кузены его, и Надюшка – все дети восхищенно загомонили, увидев ладную, точь-в-точь похожую на настоящую, бричку. Только маленькую, как раз под Петькин рост.
   А так – все взаправдашнее: пахнущий свежей краской возок с удобным сиденьицем, по бокам возок расписан пусть немного корявыми, но зато с любовью нарисованными цветами и деревьями. Сиденьице покрыто чистеньким половичком, чтобы костлявая попка мальчика не стукалась о доски во время езды. Колеса Яков взял от старой коляски, хорошие еще колеса были, шины только чуть-чуть подклеить пришлось.
   – Это… это мне?! – Осторожно погладив нарисованный подсолнух, Петя поднял на дядю сияющие восторгом глаза.
   – Тебе, кому ж еще! Мои балбесы и так носятся как угорелые, им не надо. А теперь и ты с ними носиться будешь, а они тебя – везти. Хотят – по одному пусть впрягаются, а нет – так по двое, быстрее будет.
   – Здорово ты придумал, батя! – стараясь говорить басом, одобрительно произнес двенадцатилетний Сашка. – Теперь мы Петьке все наши секретные места покажем!
   – Что еще за места? – нахмурился отец. – Уж не каменюки ли?
   – Нет, батя, ты что! – хором возмутились сыновья.
   Яков внимательно всмотрелся в честные-пречестные рожицы мальчишек, затем многозначительно показал на висевшие на стене сарайки вожжи:
   – Узнаю, что кто-то из вас к каменюкам ходит – выпорю так, что сидеть не сможет, дня три так точно!
   – Батя, они ж далеко, ты думаешь, нам охота по жаре туда таскаться? Мы Петьку в нашу секретную бухточку возить будем, чтобы купаться никто не мешал, не пялился на братишку. А то эти, отдыхающие, ты же знаешь…
   – Это да, курортники – особый случай, – тяжело вздохнул Яков, а затем присел на корточки перед замершим от восторга племянником: – Ну чего стоишь, Петр? Залезай в повозку, выбирай коника!
   – Меня, меня, меня! – наперебой загомонили братья.
   Петя, цепляясь за борта скрюченными конечностями, кое-как заволок ненавистное тело в бричку и смущенно посмотрел на толкающихся мальчишек:
   – Мне все равно, вы сами решайте.
   С этого дня жизнь стала еще интереснее. Теперь Петька мог путешествовать вместе с остальными, и замедлять ход из-за него не надо было. А его повозка так понравилась деревенской детворе, что выстраивалась очередь из желающих прокатиться в ней.
   Обычно ребятня всей гурьбой добиралась до излюбленного места отдыха – маленькой бухточки, спрятанной от курортников на первый взгляд неприступной скалой. Но в этой неприступной скале имелся сквозной проход к бухте, надежно укрытый от посторонних глаз густым колючим кустарником.
   Так что курортниками туда и в голову не приходило соваться. Зачем? Ведь есть прекрасные пляжи, совсем близко, карабкаться к которым по горам не надо.
   Зато на общие пляжи народу набивалось столько, что побережье в разгар сезона походило на лежбище морских котиков. И вода к вечеру там начинала пованивать туалетом.
   А в бухте вода была всегда прозрачной, ветер терялся в скалистом склоне, на берегу был только чистый мягкий песок, а не горы прикопанного мусора, но самое главное – никого постороннего, только свои.
   И Петя, поначалу стеснявшийся своего скрюченного тела, совсем скоро забыл о нем. Ну, почти забыл – вбежать в воду, поднимая фонтан брызг, он по-прежнему не мог, зато плавать все-таки научился. А когда научился – из воды почти не вылезал.
   Потому что в воде его непослушное тело исчезало, оставляя на поверхности только голову. И мальчик ничем не отличался от остальных купальщиков.
   К началу августа Петя уже не походил на того бледного тощенького заморыша, каким он приехал в деревню: бабулина кухня, свежий воздух, обилие фруктов, а самое главное – ежедневные прогулки к морю – все это, собранное в один искрящийся луч счастья, сотворило настоящее чудо.
   Вместо хилого огрызка в повозке сидел, радостно сверкая дырками выпавших зубов, загорелый крепкий мальчишка с выгоревшими добела волосами. К тому же теперь часть пути Петька пробегал сам, уступая место в тележке визжащей от восторга малышне.
   Да, пробегал. Он научился бегать! Пусть недолго, пусть неуклюже, переваливаясь на кривых ногах, но – бегать!
   Однако самого главного его желания, о котором он теперь каждый вечер горячо молился перед сном – баба Фрося научила его словам «Отче наш», – все еще не исполнялось.
   Руки и ноги по-прежнему оставались сведенными вечной судорогой…
   И в душе мальчика, ничего толком не знавшего о вере, все больше пускала корни обида на Бога.
   А чего он! Сначала создал Петьку таким, а теперь, сколько его ни проси, помочь не хочет! И ведь не только сам Петька просит, мальчик слышал, как его любимая бабулечка истово молится перед потемневшей иконой, спрятанной в дальней горнице. Каждый день молит Всевышнего за внучка, желает бедненькому выздороветь, крепко встать на ножки…
   И если он, Петька, не может похвастаться только светлыми мыслями – отца и Любку он ненавидел все так же, – то у бабулечки точно ничего черного в душе нет! А Бог не слышит ее!
   В общем, обиделся мальчик всерьез, а потом вообще перестал молиться.
   После того как в один из чудесных августовских дней дети, вернувшись вечером с моря, увидели во дворе виновато улыбавшуюся им маму.
   Но обрадоваться Петя и Надя толком не успели, потому что из дома вышла, со смаком чавкая спелой сливой… Любка?!
   – Петенька! – всплеснула руками мать, рассмотрев сына. – Как же ты вырос! А загорел как! Надюша, а ты прямо невеста уже!
   – Невеста не с того места, – прокрякала Люба, бесцеремонно разглядывая повозку. – Ишь ты, какую телегу для уродца нашего сделали! И правильно, не на горбу же его таскать! Вон какой коняка за лето вымахал на бабушкиных харчах! А я в это время лагерной кашей вонючей давилась и на всякие линейки-сборы таскалась!
   – Ну и дальше бы давилась и таскалась, – угрюмо произнес Сашок. – Сюда тебя никто не звал.
   – А тебя забыли спросить! – окрысилась девочка. – Я такая же внучка бабы Фроси, как и ты, и имею право тут быть!
   – Ма-а-ам? – вопросительно посмотрела на мать Надя. – Ты же говорила, что она на все лето в лагерь поедет!
   – А меня папка оттуда забрал! – мстительно улыбнулась Любка. – Вот приехал в начале смены, написал заявление начальнику лагеря и забрал! И обратно меня уже не возьмут!
   – Это еще почему?
   – Папка постарался!
   Судя по гнусному хихику, «постарался» Никодим вполне определенным образом.
   Что и подтвердила тяжело вздохнувшая Прасковья:
   – Ой, Надюшка, и вспоминать не хочется! До сих пор стыдно! Я с таким трудом достала эти путевки – бесплатные ведь, а у нас с деньгами ты знаешь как, – и все было хорошо…
   – Ничего не хорошо! – топнула ногой Люба. – Тоска зеленая, девки – дуры, пацаны – козлы, одних кретинов туда собрали! И кормили невкусно! А ты, когда приезжала на родительский день, совсем мало конфет привозила! Потому что жадная! А потом папка приехал!
   – Да уж, приехал… – поджала губы мать. – Протрезвел впервые за два месяца и решил дочку навестить. Украл у меня из серванта деньги, отложенные за квартиру заплатить…
   – Не украл, а взял! Имеет право!
   – Любка, заткнись! – процедил Петя, задыхаясь от злости. – Твой папашка никаких прав давно не имеет! Он что, эти деньги заработал?
   – И что? Когда-то он пахал как проклятый, а мы с мамкой на его шее сидели, теперь его очередь!
   – На шее сидеть? – брезгливо уточнил Петя.
   – Брать деньги тогда, когда ему понадобится! А ему понадобилось меня навестить, соскучился! Знаешь, сколько он конфет привез? Цельный мешок! И самых дорогих, шоколадных, а не леденцы, как мамка!
   – Вот и навестил, – грустно усмехнулась Прасковья. – Мало того, что теперь придется деньги на квартплату одалживать, так еще и позор-то какой! Приехал ваш отец не в родительский день, в обычный, попал как раз во время обеда, решил, что его принцессу плохо кормят, а тут еще и доча нажаловалась плюс старые, как говорится, дрожжи – Никодим в последнее время если и трезвеет, то не до конца. В общем, закатил там такой скандал с битьем посуды и мебели, что и речи не может идти о том, чтобы вернуть Любу в лагерь.
   – Папочка у меня классный, правда? – ехидно улыбнулась девочка. – Так что теперь я тут до конца лета буду. А ты слезай! – Она попыталась столкнуть брата с повозки. – Моя очередь кататься!
   – Пошла вон отсюда! – Перед девочкой встали все три кузена, и ничего позитивного в свой адрес она в их лицах не увидела. – Это его повозка, наш папка для Петьки лично смастерил. И в ней разрешено кататься только тем, кому Петя разрешит!
   – Ма-а-м! – капризно занудила Люба, поворачиваясь к матери.
   Но той рядом уже не было. Прасковья и так чувствовала себя виноватой перед детьми за то, что нарушила обещание. Но куда девать дочку, когда до конца каникул еще целый месяц? Не болтаться же ей одной дома, в городе!
   Однако защищать Любу мать не собиралась. Женщина прекрасно видела, что средняя дочь – копия папеньки во всех отношениях, и потакать дурному характеру девочки не хотела.
   А в душе надеялась, что остальные дети, объединившись с кузенами, слегка подкорректируют личность Любы. Если взрослые не станут вмешиваться.
   Может, хоть тогда поймет что-то девчонка?

Глава 10

   Мать уехала на следующий день рано утром, и безмятежное счастье закончилось. Отныне везде, всегда и всюду с детьми таскалась Люба, абсолютно не реагируя на молчаливый бойкот, устроенный ей братьями и Надей.
   Па-а-адумаешь, молчат они! Разговаривать с сестрой не хотят! Ну и не надо! Мне есть тут с кем разговаривать!
   Вот только дня через три количество желающих дружить с Любкой сократилось до нуля. Собственно, их, друзей, и так с каждым летом становилось все меньше – уж очень противная росла девчонка, хитрая и подленькая. Ей ничего не стоило выболтать тайну, доверенную по большому секрету, подставить подружку, стараясь выгородить себя, устроить пакость чисто из спортивного интереса – смешно ведь! Да и капризная была, чуть что не по ней – вой, сопли, слезы.
   Поколотить или за косы оттаскать – себе дороже. Ванька вон первым на себе ощутил, что значит обидеть кузину. Да и остальные обидчики безнаказанными не оставались – или сами загадочным образом травмировались, или оказывались виноваты в том, чего не делали, или лишались своих любимцев.
   Два щенка и маленький беленький котенок. За предыдущие три лета – три пушистых малыша, исчезнувшие, а потом найденные придушенными.
   В общем, проще было игнорировать мерзкую девчонку, чем пытаться наказать ее за гадости. А бегать и жаловаться взрослым – последнее дело.
   К тому же взрослые все равно не поверили бы. Ванька попробовал тогда обвинить двоюродную сестричку в своем увечье и что? Бабушка даже отругала его – ишь ты, чего удумал! Шестилетняя девчонка ему, видите ли, перекладину подпилила! Да у нее умишка на такое не хватит!
   А теперь это была десятилетняя девчонка, низкорослая, коренастая, с тощей серой косицей, очень похожей на крысиный хвост, с большими ушами, с крысиным же личиком – длинный нос, маленькие темные глазки, скошенный подбородок – и вечно недовольным выражением этого личика.
   Женский клон Никодима, в общем.
   Который (клон, а не Никодим) таскался теперь следом за детьми, портя им настроение ехидными и злобными комментариями.
   Правда, остальных деревенских детей Люба старалась не цеплять – если всем скопом отметелят, замучаешься по очереди пакостить – вымещала свою зависть и злобу на родственниках.
   И через неделю допекла их так, что Сашка, воспользовавшись тем, что бабушка как раз затеяла банный день и в этот момент драила в летнем душе противно верещавшую Любу, собрал всех в верхнем штабе, куда к концу лета мог вскарабкаться уже и Петя.
   – Ну что делать будем? – сумрачно произнес он, покусывая длинную травинку. – Любка уже достала – сил нет!
   – Так чего, – шмыгнул носом Сенька, – через две недели она уберется, а Петька останется. Делов-то!
   – Ага, делов, – грустно прошептала Надя. – Я ведь с ней уеду. Без Петечки мне и так плохо будет, а тут еще и она! Лето для меня всегда было отдыхом от Любы. И пусть даже она была здесь, а мы с Петечкой – дома, но все равно спокойно было, тихо. Папка не в счет… А сейчас этот отдых сократился на месяц. Мне же с ней приходится спать в одной кровати, места ведь нет, а она толкается и щиплется! И все время одеяло стаскивает.