Антон Грановский. Властелин видений

Антон Грановский
Властелин видений

Пролог

   Рыбалка – вещь хорошая, ежели ловить рыбу сетями или неводом. А ежели стоять в лодке с удой в руках и часами глядеть на воду – это уже получается не рыбалка, а какая-то глупость…
   Мальчик вздохнул, вытер мокрую, пропахшую речной тиной руку о штаны и посмотрел на дно лодки. Прямо у его ног лежала большая берестяная сумка, а в ней – пять грузил в ивовой оплетке, запасная леса, железные сошила, ботало и распорки для сетей.
   «Зачем деду сошила и распорки? – хмуро подумал мальчик. – У него и сетей-то с собой нет».
   Он взглянул на старого Гореслава. Руки у деда были загорелые и сильные, совсем не такие, как у отца. Нанизывая червей на крюк, дед поучал своим сухим и трескучим голосом:
   – Для жаберных сетей бери грузики из камня. Для волоковых – известняковые и глиняные.
   – Да, деда, ты уже говорил, – кивнул мальчик и, незаметно для старого Гореслава, с тоскою поглядел в сторону берега.
   Дед сдвинул брови:
   – А ты не перебивай. Слушай да мотай на ус. Глядишь, и поумнеешь.
   Старый Гореслав поправил на лесе поплавок, слаженный из большого куска сосновой коры, и хлестко забросил крючок с надетой на него гроздью дождевых червей в речную воду.
   Мальчик посмотрел, как крючок и глиняный грузик уходят на дно, вздохнул и спросил:
   – А почему мы ловим на уду, а не на сети?
   Старый Гореслав облизнул обветренные губы, усмехнулся и сказал:
   – Знаешь поговорку «Будет уда – будет и еда»?
   – Мы тут уже полдня сидим, – хмуро напомнил мальчик.
   Дед покосился на него насмешливыми глазами и назидательно проговорил:
   – Запомни, внук: боги не прибавляют к счету времени жизни то время, которое ты провел на рыбалке.
   Минуты две мальчик старательно таращился на поплавок. Сначала тот был неподвижен, а потом на него села большая разноцветная стрекоза и стала легонько раскачивать его из стороны в сторону. Мальчик зевнул. Нет, ловить рыбу удой – это всё-таки глупость. Куда веселее бить ее спицей.
   Мальчик вспомнил, как на исходе прошлого лета охотился с дедом на прибрежную рыбу. Несколько вечеров подряд ходили они вдоль берега с факелом-жирником, выискивая спящих рыб. На маленьких рыб они внимания не обращали. Те приходили и уходили, порхая в рыбной полумгле, как бабочки. Об эту пору у берега всегда табунится разнорыбица. Но они с дедом искали больших брюхатых щук. «Нет на свете ничего вкуснее мяса со щучьего брюха!» – любил говаривать старик Гореслав.
   Дед бил щук так ловко и метко, что любо-дорого было посмотреть. Резкий бросок – и спица хлестко вонзается в спину рыбы. После этого дед быстро и осторожно сматывает прожилину и подтягивает подбитую щуку к берегу.
   «Вот это я понимаю – рыбалка!» – подумал мальчик, улыбаясь своим мыслям. Взгляд его снова упал на поплавок, и улыбка сошла с губ. Мальчик зевнул, перевел взгляд на деда и окликнул:
   – Дед, а дед?
   – Чего тебе? – отозвался старый Гореслав.
   – А правда, что раньше ты был хорошим купцом?
   – Был, – кивнул дед. – А теперь я хороший рыбак.
   – А мамка с батькой говорят, что твоя рыбалка – это баловство.
   Дед нахмурился и сердито проговорил:
   – А ты их поменьше слушай. Батя твой – беспутный человек, проел да пропил всё, что я ему завещал.
   Мальчик подумал и возразил:
   – У него есть лавка на торжке.
   – Есть, – согласился Гореслав. – А при мне было четыре!
   Глядя на сухое морщинистое лицо деда, мальчик припомнил недавний разговор. Батя, думая, что он спит, бубнил мамке за шторкой, наминая ей живот:
   – Этот старый леший Гореслав припрятал где-то золотишко. Сварогом клянусь, что припрятал!
   – С чего ты взял? – постанывая, отозвалась мать.
   – Он всегда меня терпеть не мог. Кабы Гордейка, мой старший брательник, не помер, всё бы ему оставил. Он и сейчас уверен, что это я Гордейку-то… того… ножичком в бок.
   – Типун тебе на язык.
   – А что – может, и правда я.
   Батя тихо заржал.
   – Типун тебе на язык… – повторила мамка хриплым голосом.
   – А чего, думаешь, не смог бы? Думаешь, мне слабо?
   – Тебе… о, боги, не останавливайся… нет… нет… не слабо… типун тебе…
   Мамка застонала, а батя шумно вздохнул и сказал:
   – Может, и впрямь зарезал. Но ты поди сперва докажи.
   – Он же оставил тебе свои лавки и весь товар.
   Батя зло проронил:
   – А золото? Золото где?
   – Да, может, и не было его – золота-то? – тихо возразила мать.
   – Врешь. Было!
   – Ну, и где ж оно теперь?
   – А кто его знает? Может, в лесу зарыл. А может, в речке притопил.
   – Так ведь стар Гореслав, скоро помрет. Пропадет тогда золото-то?
   – Пропадет, – согласился батя.
   – Так, может, поедешь к нему да порасспросишь?
   – Скорей уж тебе расскажет. А чего – подластишься к нему, как кошка. Он хоть стар, да не немощен.
   – Типун тебе на язык! Дурак!
   Батя опять заржал.
   – Вот разве что щенку нашему расскажет, – сказал он затем. – Они, кажись, спелись.
   – Хочешь снова отправить его к Гореславу?
   – А чего? И отправлю. Глядишь, и выведает.
   Мальчик качнул головой, прогоняя воспоминания, затем снова взглянул на деда и негромко окликнул:
   – Дед, а дед?
   – Чего тебе?
   – А ты правда золото зарыл?
   – Какое еще золото?
   – Батя, когда мамке живот мял, про золото говорил. Дескать, спрятал ты его. А еще говорил, что дядьку Гордея ножичком в бок кольнул и в овраг бросил.
   Старый Гореслав дернул щекой.
   – Дурак твоя батя, – сердито проговорил он. – Всегда был дураком, и помрет дураком. И ножичком он никого не колол. Кишка у твоего батьки тонка, чтобы Гордейку кольнуть.
   – А за что тогда ты его не любишь? – поинтересовался мальчик.
   – За дурость, – ответил дед. – И за алчность.
   – А…
   – Погодь. – Дед напряженно уставился на поплавок. – Кажись, клюнуло!
   Поплавок взбултыхнулся, а потом резко ушел под воду. Леса натянулась.
   «Крупная рыбина, – подумал мальчик взволнованно. – Ежели то не какая-нибудь коряга или недоеденная раками дохлятина, навроде утоплой собаки или кошки».
   – Хватай сачок! – рявкнул дед.
   Мальчик схватил сачок.
   – Когда подведу к лодке – подцепляй!
   Старый Гореслав стал помалу травить лесу, утомляя рыбу и заставляя ее выйти из глубины наверх. Мальчик, сжимая в руках сачок, в нетерпении подался вперед.
   – Давай же, – взволнованно шептал он, глядя на серую речную воду, под толщей которой скрывалась огромная рыба. – Давай.
   Что-то огромное и темное прошло под лодкой. Сачок задрожал в руках мальчика. Рыба и впрямь была огромная.
   – Сейчас! – крикнул дед. – Готовсь!
   И тут что-то ударило в борт лодку. Лодка сильно качнулась, и мальчик, выронив сачок, вцепился пальцами в борт лодки.
   И снова рыба стукнулась в лодку – и на этот раз так сильно, что дед потерял равновесие, качнулся и перелетел через борт.
   – Деда! – испуганно крикнул мальчик, сам едва не упав в воду.
   Огромная черная тень снова пронеслась под водой. Старый Гореслав, мокрый, перепуганный, повернулся к мальчику и хотел что-то сказать и даже открыл для этого рот, но вдруг резко ушел под воду, будто кто-то дернул его за ноги.
   – Деда! – Мальчик навалился животом на борт и протянул руку. – Деда!
   Дед вынырнул из воды, рывком дернулся к лодке, схватился пальцами за борт и стал вытягивать свое тулово из реки. Мальчик схватил его за мокрую рубаху и изо всех сил потянул на себя. И снова огромная тень очернила воду. Сухопарое, мускулистое тело деда дернулось. Он вскрикнул, быстрым судорожным движением схватил со дна лодки нож-косарь и, проехав по борту тощим животом, снова ушел под воду.
   – Деда… – испуганно зашептал мальчик, вцепившись в край борта и вглядываясь в воду расширившимися от ужаса и горя глазами. – Деда, не помирай. Только не помирай.
   Вода забурлила и окрасилась кровью.
   Дед снова вынырнул.
   – Помоги мне забраться! – прохрипел он.
   Мальчик схватил деда за рубаху, заметив, что теперь вся она покрыта вязкими пятнами крови и ещё чего-то – склизкого, темного, страшного.
   – Тяни! – прохрипел старый Гореслав.
   Мальчик потянул – дед, перевалившись через борт, упал на дно лодки и хрипло перевел дух. А потом дед задышал – тяжело, шумно. Он всё дышал и дышал и никак не мог надышаться. А когда надышался, сказал:
   – Уф-ф… Вот это рыбица. – Потом разжал мокрый кулак и взглянул на ладонь. – Вот леший… – удивленно проговорил он. – Чего это, а?
   Широкая, мозолистая ладонь деда была испачкана кровью, а в самой серёдке лежала какая-то штуковина, маленькая, не больше цветочного лепестка.
   – Откуда это, деда? – испуганно спросил мальчик, всё ещё находясь под впечатлением схватки с рыбиной.
   – Видать, вырвал у рыбины из брюха, вместе с кишками, – отозвался старый Гореслав, разглядывая мерцающую штуковину.
   Вдруг штуковина засияла.
   – Деда… – пробормотал, завороженно глядя на нее, мальчик.
   А она разгоралась всё ярче и ярче. Свет охватывал всё вокруг. Дед уселся в лодке и уставился на штуковину расширившимися глазами. На губах его вдруг заиграла улыбка.
   – О, боги… – зашептал он морщинистыми губами. – О, боги…
   Он стал подниматься на ноги, не сводя глаз со сверкающей штуковины. А поднявшись, вскинул вдруг над головой руки и крикнул:
   – Да прольется дождь!
   И вдруг всё засверкало и заискрилось вокруг, а с неба прямо в лодку посыпались крошечные золотые монетки. Дед засмеялся. Потом оглядел кучу золота, лежащую в лодке, и весело сказал:
   – Ну, пока хватит!
   Дождь прекратился.
   – Ну? – усмехнулся старый Гореслав, глядя на мальчика. – Каково?
   – Здорово, деда! – восторженно откликнулся мальчик.
   Он протянул руку к золоту, но дед вдруг хлопнул его ладонью по руке.
   – Охолони! Не твоё – не лезь!
   Он повернулся к золоту, отгораживая его от мальчика спиной, нагнулся и стал сгребать его пригоршнями в кучу, приговаривая:
   – Моё золото-то… Моё…
   Мальчика вдруг обуяли ярость и обида. За что вот так? Ведь золото упало с неба! А стало быть – оно общее и ничьё!
   – Щенок… – продолжал бормотать старый Гореслав, всё сгребая и сгребая золото. – Весь в батьку… Козлиное племя… Всегда знал, что Лесана его от обувщика Мойши-жидовина прижила… Потаскуха…
   Мальчик сам не заметил, как снял с уключины весло. Оно было тяжелое и мокрое.
   – Деда, – позвал он, подрагивая от волнения, обиды и ярости. – Деда!
   – Ась! – Дед повернулся, и в это мгновение широкая, мокрая лопасть весла врезалась ему в лицо.
   Дед шатнулся в сторону, повалился через борт и рухнул в воду. Темная вода реки сомкнулась у него над головой.
   Несколько секунд мальчик стоял неподвижно, сжимая в руках весло и изумленно глядя на воду. Потом швырнул весло в лодку и метнулся к борту.
   – Деда! – в ужасе крикнул он. – Деда, нет!
   Но звать было поздно – старый Гореслав отправился на дно кормить рыб, лишь легкое облачко крови из разбитой головы вспорхнуло на поверхность и расползлось по воде багровым, пузырчатым пятном.
   Мальчик опустился в лодку, закрыл лицо ладонями и зарыдал. Он плакал долго и безутешно, всхлипывая и то и дело повторяя: «Деда, нет… Деда». Когда же, наконец, мальчик отнял ладони от лица и посмотрел на дно лодки, никакого золота там уже не было. Лишь лежала среди разбросанных крючков и грузиков оброненная дедом штуковина. Маленькая, мерцающая и переливающаяся всеми цветами радуга.
   «Возьми меня! – будто бы говорила она. – Ну же – возьми!»
   Мальчик вытер ладонью мокрые глаза, чуть-чуть поколебался, а затем, не в силах противиться тихому зову, протянул руку к штуковине…

Глава первая
В подземелье

1

   Хорошее место спортбар. Даже днем. Народу мало, цены божеские, еда – тоже ничего себе. Бизнес-ланч – 190 рублей. Грибной суп-пюре, свиной шашлык, салатик. Красота!
   «Не знаю, как кому, а мне нравится», – думал Глеб, с удовольствием уминая ароматное, хорошо прожаренное мясо.
   Катя Королькова, похоже, была не в особом восторге от заведения. Не морщилась, конечно, но всем своим видом показывала, что, дескать, «это всё хорошо, но из другой оперы». Понтуется, ясное дело. А сама обожает загородные пикники – с одноразовыми тарелочками, подгоревшим на костре мясом и пакетным вином из пластиковых стаканчиков.
   Проглотив мясо и запив его минералкой, Глеб откинулся на спинку стула и блаженно проговорил:
   – Лепота… Как всё-таки хорошо быть дома.
   – Дома? – Катя вскинула аккуратные бровки. – Орлов, ты что, сбрендил? Ты же в ресторане.
   – Я имел в виду не квартиру, а…
   – А что?
   Глеб усмехнулся:
   – Москва, начало двадцать первого века – вот мой дом.
   Глаза Кати насмешливо заискрились.
   – Большой у тебя дом, Орлуша. Продашь комнатку со скидкой?
   – Легко! С видом на вечность. – Глеб посмотрел на Катю мягким взглядом и с улыбкой проговорил: – Ох, Катюха, как же я рад тебя видеть!
   Катя усмехнулась, аккуратно промокнула уголки губ салфеткой и иронично заметила:
   – Ты точно перегрелся в солярии.
   Глеб покачал головой:
   – Это не солярий. Это солнце надежд и ветер перемен. Они прокоптили и выдубили мою кожу.
   – Бла-бла-бла. Кстати, прочитала твою статью про новый мультиплекс «Романов».
   – И как?
   – Честно, без обид?
   Глеб кивнул:
   – Угу.
   – Жесть! Романов тебя теперь точно закопает.
   – Кто кого закопает – это ещё вопрос. Романов сегодня есть, а завтра нет. А журналистика жива всегда.
   Глеб нанизал на вилку последний кусочек шашлыка и с торжественным видом отправил его в рот. Катя посмотрела на его напыщенную физиономию и засмеялась.
   – Когда накроешь поляну? – посмеиваясь, спросила она.
   – Поляну? Это в честь чего же?
   – Конкуренты Романова тебе наверняка отстегнули кучу зелени. Или я не права?
   Глеб сделал возмущенное лицо.
   – Что ты! Я честный парень.
   – Кто спорит. Так когда банкет? Мы с Фенделем сегодня это уже обсуждали и решили, что ты должен сводить нас в «Причал».
   Глеб засмеялся.
   – Ну, вы и волки! О’кей, «Причал» так «Причал»!
   Глеб допил минералку, поставил стакан на стол и слегка поежился от тепла и уюта. Господи, он так давно отвык от уюта. Хотя…
   Он слегка тряхнул головой.
   Что за глупые мысли? Когда это он успел отвыкнуть? Ах да! Он ведь был в аномальной зоне под названием «Гиблое место». Старик Бахтияр водил его в лес. Там Глеб выдул бутылку коньяка и… При воспоминании о том, что было дальше, Глеб слегка поморщился. Кажется, коньяк оказался палёным. Даром что «Кутузов». Чудо одноглазое!
   Глеб снова взглянул на Катю. Темная челка, серые глаза, нежный овал лица, изящные руки. А ведь она ничего. Даже красивая. Как это он раньше не замечал?..
   Глеб усмехнулся: да замечал, конечно. Но как-то так получилось, что они сразу стали друзьями. Как говорится, «минуя стадию постели».
   А может, зря?
   Глеб еще пристальнее вгляделся в лицо Кати. Встретившись с ним глазами, Катя нахмурилась и спросила:
   – Ты чего, Орлуша?
   – Ничего. Любуюсь.
   – Издеваешься? – Катя тронула пальцами верхнюю губу. – У меня что-то на губе? Или на щеке? Ну, говори же, не томи!
   – Да всё с тобой в порядке. Просто я подумал… – Глеб чуть прищурился. – Слушай, а может, ну его, этого Фенделя? Посидим вдвоем. Нет, правда: я уже давно собирался пригласить тебя куда-нибудь на ужин.
   Несколько секунд Катя с удивлением смотрела на Глеба, потом хмыкнула и сказала:
   – Говоришь, ветер перемен? А этот ветер перемен не выдул тебе последние мозги?
   – А что такого-то? Ты привлекательна, я – чертовски привлекателен. Кое-кто считает, что мы с тобой неплохо смотримся вместе.
   Глеб чуть нагнулся вперед, протянул руку и накрыл ладонью пальцы Кати. Она слегка покраснела и попыталась высвободить руку, но Глеб не дал.
   – Так как ты на это смотришь? – спросил он, продолжая разглядывать Катю.
   Она слегка поежилась под его взглядом и недовольно проговорила:
   – Орлуша, такими вещами не шутят.
   – А я и не шучу, – мягко возразил Глеб. – Я на полном серьёзе. Пошли куда-нибудь сходим вечером. Выбор заведения за тобой.
   Катя взволнованно облизнула губы кончиком языка.
   – А как же твоя новая пассия из бутика «Роз-Марин»? – тихо спросила она.
   – Я уже отправил ее в отставку.
   – За что это?
   Глеб усмехнулся:
   – За нарушение субординации. Она, видите ли, не любит, когда я курю в постели.
   Катя тряхнула головой, словно прогоняла затмившую на мгновение глаза пелену, и снова взглянула на Глеба насмешливо.
   – Дурак ты, Орлуша. Дурак и не лечишься.
   – Почему?
   – Когда приглашаешь девушку на свидание, нельзя говорить с ней о другой девушке. Тем более о той, которой ты «дал отставку».
   Глеб нахмурился:
   – Королькова, брось понтоваться. Мы же с тобой старые боевые товарищи.
   – Вот как? Это в таком качестве ты приглашаешь меня в ресторан?
   Глеб поморщился:
   – Кать, опять ты.
   Несколько секунд Катя вглядывалась в его лицо, потом вздохнула и сказала:
   – Нет, Орлов. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы ложиться с тобой в постель. Был бы ты приличный парень, а ты… – Она не закончила фразу и потянулась за соком.
   – Ну, и кто же я? – прищурился Глеб. – Договаривай.
   – Ты? – Катя пожала плечами. – Ты сукин сын.
   Глеб усмехнулся.
   – Не слишком-то лестно.
   – Зато правда.
   Некоторое время Глеб сидел молча, исподлобья поглядывая на Катю. Потом сдвинул брови и сердито проговорил:
   – Нам принесут когда-нибудь кофе? Эй, официант! У вас там что, тихий час?
   – Перестань, – зашипела на него Катя. – Ты чего такой бешеный?
   – Да ничего. Просто не люблю нерасторопных официантов. Набирают по объявлениям…
   От стойки отделился официант в желтой футболке с красным логотипом бара. В руке он нес поднос с двумя чашками кофе.
   – Ну, наконец-то, – ухмыльнулся Глеб. – Дождется он у меня чаевых, как же.
   Официант подошел к столику и уже хотел поставить белые чашки с кофе на стол, но вдруг обо что-то споткнулся. Одна из чашек повалилась набок, и горячий ароматный напиток выплеснулся Глебу прямо на рукав пиджака.
   – Ш-ш-ш! – зашипел Глеб и затряс рукой. – О, боги! Какого хрена ты делаешь, приятель!
   – Простите, – пролепетал официант. – Я всё вытру.
   – Да уйди ты! – Глеб оттолкнул официанта локтем и задрал промокший рукав пиджака и водолазки, чтобы оценить масштаб разрушений. На предплечье красовалось красное пятно ожога. Но не это заставило сердце Глеба сжаться от испуга и внезапного приступа тоски. Чуть выше пятна от ожога на предплечье красовались узкие белесые шрамики. Их было шесть.
   – О, боги… – прошептал Глеб и медленно поднял взгляд на официанта.
   Сверху на него смотрела безобразная рожа упыря. Упырь отшвырнул поднос и, выставив желтые когти, бросился на Глеба.
   – Нет! – закричал Орлов – и проснулся.

2

   Вокруг был полумрак, лишь чуть-чуть подсвеченный бледным светом, льющимся в крохотный квадрат окна под потолком. Плотно утоптанный земляной пол, покрытый полусгнившей соломой, по углам – светлая наледь, прямо перед глазами – железные прутья клетки.
   До боли знакомый интерьер. Перед клеткой в земле – черная воронка, что-то вроде сточной ямы.
   Руки Глеба были скованы, а от оков к железному кольцу в стене вела цепочка. Всё ещё сонно моргая глазами, Глеб машинально подергал цепочку, проверяя кольцо на прочность.
   – Исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня, – услышал он рядом негромкий старческий голос. – Не сплю я и сижу, словно одинокая птица на кровле. Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами. Дни мои – будто уклоняющаяся тень…
   Глеб повернул голову на голос и увидел за прутьями решетки узника. Это был длиннобородый старец-богомолец, одетый в сильно заношенный сермяжный кафтан.
   Глеб приподнялся на соломе и потер ладонью затекшее плечо.
   – Давно я тут? – спросил он у старика.
   – С утра, – ответил тот.
   – А сейчас что?
   – Часа три пополудни.
   Глеб поднялся на ноги и сделал несколько резких движений, разгоняя кровь по озябшему, окостеневшему телу. Рана от ядовитой стрелы чуть побаливала – впрочем, серьезной она не была. Сонное зелье. Его просто хотели усыпить. И, судя по всему, у них это получилось.
   А кто такие эти «они»?…
   Продолжая разогреваться, Глеб задумчиво нахмурился. Последнее, что он помнил, это лесную дорогу и перепутье… День был хороший, солнечный, и настроение у Глеба было приподнятое. Ну, конечно, приподнятое. Ведь он возвращался из Гиблого места. Целым и невредимым!
   А потом? Что было потом? Кто пустил в него отравленную стрелу?
   Глеб напряг память. Чёрт возьми, да откуда же он может знать, кто пустил в него стрелу?! Ублюдки напали сзади. Вероятней всего, засели в вересовых кустах – близ распутья этих кустов много, целые заросли.
   Перед клетками кто-то зашевелился и засопел. Только сейчас Глеб увидел, что у темного прохода, в углу, сидит на лавке охоронец. В броне, в шеломе, с кинжалом на боку. Сидит, опершись руками и щекой на бердыш, и дремлет, пришлепывая толстыми губами.
   Глеб вновь взглянул на клетку старика. Теперь он заметил еще двух узников. Один, крупный, чернобородый, лежал на соломе, кверху лицом, и негромко похрапывал во сне. Второй сидел в дальнем углу клетки, и лица его Глеб не разглядел.
   – Кто твои соседи? – спросил Глеб у богомольца.
   – Этот вот… – богомолец кивнул на человека, сидевшего в дальнем углу клетки, – …Толмач. А тот, что спит, разбойник.
   – Разбойник? Не повезло тебе с соседством, старик.
   Богомолец посмотрел на спящего чернобородого мужика и улыбнулся.
   – Да нет, он добрый. Уставший только. Его уже два дня пытают. Зубы выбили, ногу перешибли. Крест вон на груди выжгли.
   – Крест? – удивился Глеб. – Он что, христианин?
   Богомолец качнул головой.
   – Нет. Он из ваших, язычников.
   – А зачем тогда крест?
   – Готовили для меня. Да я, вишь, стар и немощен. А дрова на разогрев уже потратили. Вот и прижгли его – не пропадать же добру.
   Глеб усмехнулся:
   – Бережливые, гады. – Он снова поежился и принялся растирать ладонями цепенеющие от холода бока, тихонько напевая:

 
Нам разум дал
Стальные руки-крылья,
А вместо сердца —
Пламенный мотор…
 

   – Эй, полонец! – пробасил из своего угла верзила в броне. – Заткни хавало, пока я тебе зубы не пересчитал.
   Глеб глянул на него с недобрым прищуром и холодно поинтересовался:
   – Ты считать-то умеешь, валенок?
   – Чтоб тебе зубы пересчитать, у меня счета хватит, – отозвался верзила-охоронец. – Не высовывайся, Первоход. У меня приказ: ежели что – ломать тебе ноги и руки.
   Богомолец взглянул на Глеба удивленно.
   – Так ты тот самый Первоход? Слышал я, за твою голову назначена большая награда.
   – Судя по тому, что я здесь, кто-то её уже получил, – мрачно проговорил Глеб.
   – Ты заткнешься, смерд? – снова прорычал охоронец. – Или переломать тебе кости?
   – Иди и попробуй, – сказал Глеб. – И бердыш свой не забудь. Будет что вбить тебе в глотку.
   Охоронец, сжав в руках бердыш, стал угрожающе подниматься с лавки. Старик посмотрел на него и испуганно пробормотал:
   – Первоход, не стоит тебе с ним пререка…
   Вдруг невидимая во мраке дверь с лязгом открылась. Охоронец вскинул голову и грозно окликнул во тьму:
   – Кто там еще?
   – Чего раскукарекался, лапоть! – последовал жесткий ответ. – Это я, тетка Новожила. Меня княгиня прислала.
   Из тьмы выплыла худенькая старушенция, закутанная в платы и телогрейки.
   Охоронец поднялся с лавки и хотел встать у нее на пути, но старушенция, не церемонясь, отпихнула его тощей, сильной рукой и прошла к железным прутьям клетки.
   – Куды?! – зарычал ей вслед охоронец.
   – Отвар ему целебный принесла, куды. По княжьему указу. Он твою дурью башку от Голяди спас, а ты кукарекаешь. Будешь мешаться, всё расскажу княгине!
   Только сейчас Глеб разглядел в руках у старушки глиняную крынку.
   – Этого полонца не велено поить, – угрюмо проговорил охоронец.
   – Да ну? – усмехнулась старуха. – А кто ж меня тогда сюды пустил?
   Охоронец поскреб пятерней в затылке, сдвинув шелом на лоб и сказал:
   – Я не знаю.
   – Вот то-то и оно, что не знаешь. Ступай в свой угол и не путайся под ногами.
   Старушка взяла лавочку и поставила ее у клетки. Затем уселась и протянула Глебу крынку.
   – Пей, полонец.
   Глеб взял крынку, аккуратно пронес ее меж прутьев решетки, поднес ко рту, отхлебнул отвар и поморщился.
   – Что за дрянь!
   Он протянул крынку обратно старухе.
   – До дна пей, – строго сказала она.
   – Тебе надо, ты и пей.
   Старуха сдвинул брови.
   – Выпьешь до дна – увидишь добра, а не выпьешь до дна – не видать тебе добра. Ну!
   Глеб готов был поклясться, что старушка ему лукаво подмигнула. Что это значило, он не понял, но снова поднес крынку к губам.
   Глоток… Еще глоток… И еще…
   Что-то легонько стукнуло Глеба по губам. Он отнял крынку ото рта и, покосившись на охоронца, сердито грызущего ногти у кирпичной стены, запустил пальцы в крынку.
   Старуха одобрительно кивнула и тоже быстро глянула на охоронца. Тот по-прежнему был занят своими ногтями.
   Глеб достал из крынки кольцо с двумя ключикам и вопросительно посмотрел на старуху.
   – Княгиня велела тебе передать… – проговорила та, сделав упор на слове «передать». – …Чтобы ты не сопротивлялся. Расскажи, где утопил громовые посохи, и ступай на все четыре стороны.