Отъезд некоторых отдыхающих объяснялся напряженной политической ситуацией, хотя еще многие считали, что кризис разрешится сам собой и нечего прерывать отпуск у Адриатики.

XXIX

   Двадцать восьмого июля, как и ожидалось, Австро-Венгрия объявила войну Сербии, столица последней, Белград, подверглась артиллерийскому обстрелу. День спустя Россия начала мобилизацию в пограничных с Австрией регионах, а еще по прошествии суток была объявлена всеобщая мобилизация.
   Полине все это было совершенно безразлично. Тридцать первого июля, ранним утром, когда рвано-сизая мгла еще окутывала Варжовцы, ее разбудил отец. Полина подскочила с кровати – она спала одетой – и произнесла:
   – Папа?
   Лев Константинович только и сказал:
   – Иди за мной, Полин! Ты должна попрощаться с Ксенией!
   В спальне матери собралось несколько врачей, в углу вытирала слезы кружевным платочком мадмуазель Шнайдер, тетя Лиззи держала за руку мадам Новицких. Полина поцеловала маму в лоб – та была уже несколько дней без сознания. Жизнь еле теплилась в ее теле.
   – А теперь прошу всех удалиться! – сказал Лев Константинович. – Да, да, абсолютно всех!
   Все вышли в коридор, тяжелая дверь захлопнулась, послышалось лязганье замка. С Новицких остался только доктор Шуленбург. Спустя несколько минут дверь раскрылась, на пороге появился умиротворенный Лев Константинович.
   – Ксения только что скончалась, – сказал он.
   Мадмуазель Шнайдер ахнула, Полина зарыдала. Тетя Лиззи прижала к себе племянницу и попыталась увести ее прочь. Но девушка вырвалась и, несмотря на то что отец отговаривал ее от этого, прошла в спальню.
   Ксения Теодоровна с закрытыми глазами лежала на кровати. Доктор Шуленбург собирал свой саквояж. Полина заметила шприц на туалетном столике.
   – Papa! – крикнула она. – Что здесь произошло? Почему вы велели нам выйти? Почему вы не разрешили нам присутствовать при... при этом? Почему мама умерла именно в те минуты, пока вы были наедине с ней?
   Датский доктор, конфузясь, захлопнул саквояж из черной кожи, подошел к Полине и сказал:
   – Мадмуазель, вам не стоит обвинять в чем-то своего отца. Он вел себя, как истинный джентльмен. Уверяю вас, так было лучше для вашей дорогой матушки. Я сделал то, что был обязан сделать, – облегчил страдания умирающей.
   – Вы убили ее! – закричала Полина. – Шприц! Что вы ввели ей? Вы убийца! Papa, и как ты мог присутствовать при этом!
   Лев Константинович попытался обнять дочь, но та вырвалась из его объятий. В спальню заглянула встревоженная тетя Лиззи.
   – Полин, – сказал отец сурово. – Естественным путем все бы произошло сегодня вечером, однако избежать этого было нельзя. Доктор Шуленбург только сократил ненужные страдания. Я просил его об этом, и он пошел мне навстречу.
   Полина снова заплакала, чувствуя, что ее предали и обманули. Она кинулась на грудь мертвой матери и зарыдала. Все остальные тихонько вышли из спальни. Полина не помнила, как долго длилось ее состояние, близкое к истерике, но настал момент, когда все слезы были выплаканы, а боль где-то в душе только разгоралась.
   Она еще раз поцеловала Ксению Теодоровну, а затем вышла прочь. Принесла свои извинения доктору Шуленбургу, который заверил Полину, что все понимает.
   – Мадмуазель, я уверен, что безнадежных больных, на чье выздоровление и исцеление надеяться уже невозможно, нельзя оставлять один на один со смертью. Всего лишь одна инъекция морфия – и невыносимые для пациента страдания отступят прочь. Примите мои самые искренние соболезнования!
   Похороны были назначены на третье августа. Полине было все равно, что в день смерти Ксении Теодоровны Германия потребовала от России прекратить всеобщую мобилизацию и, не получив ответа, первым августовским утром объявила войну.
   В день погребения Ксении Теодоровны кайзер объявил войну Франции и Бельгии. Транспортное сообщение между Парижем и Варжовцами было временно прервано, поэтому гроб с телом мадам Новицких не мог отправиться в долгое путешествие в Петербург. Лев Константинович дал согласие на погребение жены в Варжовцах.
   Отпевали Ксению Теодоровну в небольшой часовне Cвятого Лавра. Полина, находясь в тесном помещении, сверкающем золотом икон и риз, чувствовала, что еще немного – и она лишится сознания. Ее подхватил Платоша, когда девушка, внезапно побледнев, начала оседать на пол.
   – Нет, я хочу быть и на кладбище! – сказала Полина и, несмотря на уговоры тети Лиззи и Платона, отправилась вслед за траурным кортежем. Солнце палило немилосердно, начинался август – самая жаркая пора на местном побережье.
   Похороны состоялись в тесном узком кругу. К полудню на местном кладбище появилась еще одна плита с лаконичной надписью на русском языке: «Ксения Теодоровна Новицких, урожденная Кригерс. 9 января 1874 – 31 июля 1914».
   Затем состоялись поминки, на которых мадмуазель Шнайдер стало плохо с сердцем, и Полина всерьез испугалась, что наставница ее покойной матушки отдаст богу душу вслед за Ксений Теодоровной. Однако все обошлось.

XXX

   Вечером следующего дня, четвертого августа, Лев Константинович призвал к себе в кабинет Полину и Платона, который теперь неотлучно находился подле невесты. Девушка уже и не знала, как сказать ему, что свадьбы не будет. Но ведь этого хотела мама! И она дала ей обещание!
   Лев Константинович, несмотря на трагические события минувших дней, был собран, подтянут и настроен весьма решительно.
   – Вы, вероятно, еще не в курсе того, что Британия объявила сегодня войну Германии. Наша империя находится в состоянии вооруженного конфликта с рейхом и Австро-Венгрией с первого августа, военные действия уже начались.
   – Что это означает, папа? – спросила Полина. Новицких пояснил:
   – В первую очередь то, что мы не сможем пока выбраться из Варжовцов. Движение «Экспресса-Адриатик» приостановлено, и когда оно возобновиться, никто не знает.
   – Я уверен, что война не продлится долее месяца, – сказал беспечно Платоша. – Нам ничего не стоит разгромить немцев и австрияков!
   – В отличие от вас, господин Крещинский, я не столь оптимистичен, – с горечью произнес Лев Константинович. – В моей памяти свежи еще настроения, с которыми Россия входила в японскую кампанию. Все были уверены, что мы в два счета разобьем «этих узкоглазых», и даже кое-кто из адмиралов смеялся, заявляя, что никакого флота у Страны восходящего солнца нет, а вместо крейсеров они используют чугунные утюги. И вообще мы их иконами закидаем! Закидали! А все закончилось катастрофой Цусимы и унизительным Портсмутским миром!
   Помолчав, Новицких заявил:
   – Герцословакия занимает пока что выжидательную позицию, однако ей не разрешат соблюдать нейтралитет. Королева-регентша Милица уверена, что ее страна – ключ к разрешению балканских проблем. Все усугубляется тем, что династия Любомировичей, с одной стороны, связана тесными родственными связями с немецкой аристократией, сама Милица провела юность в Берлине, однако, с другой стороны, православная Герцословакия исторически тяготеет к России и видит в ней свою старшую сестру и защитницу от тирании Австро-Венгрии.
   Полина испуганно посмотрела на отца. Что он имеет в виду?
   – И теперь все зависит от того, насколько проницательны ближайшие советники Милицы – ее малолетний сын, номинальный король страны, не в счет, все решения принимает она – регентша. Если Герцословакия поддержит Антант кордиаль[47], или хотя бы будет блюсти нейтралитет, то это одно, а вот если чаша весов перевесит в пользу альянса с Тройственным cоюзом – Германией, Австро-Венгрией и Италией... Тогда нам, русским, придется туго! В этом случае я допускаю возможность того, что мы будем арестованы и интернированы!

XXXI

   Пятого августа высочайший манифест, подписанный тринадцатилетним королем Каролем, а в действительности продиктованный его себялюбивой матерью, провозгласил вступление Герцословакии в войну на стороне Германии и Австро-Венгрии.
   Эта новость вызвала шквал возмущения среди простого населения. В столице, как поступали сведения, начались волнения, и вместо ожидаемого подъема национального самосознания и массовых проявлений патриотизма начались стачки и забастовки.
   Даже в Варжовцах стало неспокойно, со здания городской управы сняли красное знамя, а на набережной задержали группу молодых людей, которые желали прилюдно сжечь портрет королевы Милицы.
   Лев Константинович запретил домашним покидать виллу. Затем, собравшись, он зашел в комнату к Полине и сказал:
   – Я направляюсь в русское консульство. Хочу узнать, каким образом мы можем покинуть эту страну, если такое вообще возможно. Консул – мой школьный товарищ, Василий Игнатьевич Лорис-Меликов.
   – Папа, я не отпущу тебя одного! – воскликнула Полина. – Прошу тебя, разреши мне сопровождать тебя!
   – В городе неспокойно, – произнес Новицких. Но, видя, что сопротивление дочери сломить невозможно, разрешил ей поехать вместе с ним. На извозчике они добрались до центра Варжовцов. Почти все магазины и лавки были закрыты, на дверях многих из них были расклеены воззвания к низвержению правительства и королевы Милицы.
   По улицам гарцевали конные полицейские, один из них остановил карету, в которой находились Полина и Лев Константинович. Рыжеусый дородный страж порядка, узнав, что перед ним находятся подданные Российской империи, отдал честь и произнес:
   – Вообще-то проезд к зданиям консульств запрещен, но вас, русских, я пропущу!
   Новицких оказались перед витой оградой русского консульства. Около него находилось несколько соотечественников, растерянных и не понимающих, как же им попасть на родину и где искать убежища. На продолжительные звонки никто не отвечал, окна были занавешены. Наконец, после получаса трезвона, подъездная дверь приоткрылась, показалось испуганное лицо одного из мелких чиновников.
   – Мы не принимаем, – скороговоркой произнес он. – Дамы и господа, консульство закрыто! Прошу вас разойтись! Его превосходительство консул не может дать вам аудиенцию!
   – Доложите господину консулу, что на улице его ожидают подданные Российской империи! – в бешенстве прокричал Новицких. – В том числе и я, Лева Новицких, тот самый Лева, который давал его высокопревосходительству списывать алгебру и химию!
   Спустя несколько минут появился и сам консул Лорис-Меликов – господин с рыбьим лицом, небольшим брюшком и светлыми волосами, уже изрядно спереди пооблезшими. Близоруко осмотревшись, он вытащил очки, надел их, наконец заметил Льва Константиновича и тонким голоском засюсюкал:
   – Ах, Лева! Как я рад видеть тебя! Макар, Макар, где ключи от ворот? Пропусти господина Новицких в консульство!
   – Не только меня, – резко ответил отец Полины. Он указал на небольшую толпу: – Эти дамы и господа нуждаются в помощи и совете, как и я.
   Лорис-Меликов всплеснул руками, забормотал что-то о том, что консульство закрыто для посетителей, однако в итоге пропустил всех страждущих в здание.
   Внутри, как сразу поняла Полина, царила паника. Шмыгали служащие, шелестевшие бумагами, бегали горничные, укладывающие в заполненные соломой ящики вазы, книги и посуду.
   – Вы собираетесь бежать? – спросил Новицких.
   Консул развел руками и обиженно прошепелявил:
   – Лева, пойми, что я подчиняюсь приказам Певческого моста и лично государя императора. Герцословацкое правительство уведомило нас о том, что мы объявлены персонами нон грата и в течение суток обязаны покинуть страну. Королева Милица сделала ставку на Германию.
   – Что же делать нам! – простонала одна из русских дам. – Господин консул, вы бежите прочь, оставляя нас в стране, которая является союзницей врага России!
   Василий Игнатьевич Лорис-Меликов тяжело вздохнул:
   – По моим данным, покинуть Варжовцы сейчас невозможно. Железнодорожное сообщение с Францией, Бельгией и Голландией прервано. Похоже, остается только молиться!
   Консул, взяв Новицких под руку, увлек своего школьного товарища к себе в кабинет. Полина проследовала за ними. На стене кабинета висел огромный, во весь рост, портрет Николая Второго в мантии, с короной на голове и регалиями в руках. Полина увидела выпотрошенный сейф, на столе, диване и даже на полу лежала масса бумаг. Жарко полыхал камин.
   Лорис-Меликов бросил в камин пачку листов и заметил:
   – Уничтожаем секретную переписку и дипломатические шифры. Я уверен, что на границе нас обыщут с пристрастием, несмотря на неприкосновенность.
   Он предложил Льву Константиновичу коньяку, Новицких отказался.
   – А вот я охотно выпью. – Консул налил себе из наполовину пустого пузатого хрустального графинчика. – Лева, у меня есть к тебе предложение...
   Консул выразительно взглянул на Льва Константиновича и его дочку.
   – Нам известно, что в ближайшие дни, возможно, даже часы Милица издаст указ об интернировании граждан враждебных государств, в первую очередь англичан, русских, французов и бельгийцев. Это значит, что тех, кому не повезет, отправят в своего рода закрытые поселения, где условия как в тюрьме. Эта участь, по всей видимости, ожидает и вас.
   Василий Игнатьевич жадно опрокинул в себя стопку коньяку, крякнул и продолжил:
   – В таком хаосе нельзя оставаться трезвым... Так вот, Лева, все это может закончиться очень плохо. Поэтому я предлагаю тебе и твоим домашним присоединиться к посольскому поезду, который направляется отсюда в Петербург без остановок. Вы будете в полной безопасности. Нас, может быть, обыщут, но пропустят!
   – А что ожидает тех, кто не сможет уехать на посольском экспрессе? – задал вопрос Новицких.
   Консул охотно пояснил:
   – Лева, буду откровенен – ничего хорошего. Но зачем тебе ломать голову над судьбой других? Отсюда надо бежать как можно быстрее! Ах, зачем я принял назначение консулом в Герцословакию! Хотя совсем недавно это было самое идиллическое и тихое местечко в Европе!
   Лев Константинович с такой силой ударил кулаком по столу, что Лорис-Меликов, поднесший к губам еще одну стопку с коньяком, взвизгнул и уронил ее на ковер.
   – Василий Игнатьевич! – сказал Новицких презрительно. – Вы как были трусом в школе, когда прятались за мою спину от драчунов и списывали у меня верные ответы, так трусом и остались. Но сейчас вы – российский дипломат! И вы, как крыса, бежите прочь, оставляя своих же соотечественников на произвол судьбы. Что вы предлагаете мне, русскому дворянину? Воспользоваться шансом и удрать, опасаясь интернирования?
   – Но, Лева... – начал консул.
   Новицких грохнул кулаком еще раз и сказал:
   – Для вас, милостивый государь, я – Лев Константинович! Если бы не мое органическое неприятие дуэлей, я бы немедленно вызвал вас на поединок. Повторю: вы – трус, который недостоин носить звание русского консула. И я постараюсь, чтобы об этом узнали все!
   Новицких вышел из кабинета Лорис-Меликова. Полина последовала за отцом. Василий Игнатьевич семенил за ними, призывая их одуматься и не судить его строго:
   – У меня жена и четверо детей, Лева! На моем иждивении престарелые родители и теща с тестем! И две тетушки! И двоюродная бабушка! И карликовые пудели!

XXXII

   Лев Константинович и Полина покинули русское консульство. Натягивая перчатки, Новицких заметил:
   – Я и не предполагал, что в такие моменты, когда стоит думать о других, каждый будет заботиться только о себе. How disgraceful![48]
   Обстановка на улице тем временем изменилась. К соседним зданиям стекались толпы людей – среди них были и плохо одетые бедняки, виднелись пышные шляпки богатых дам и цилиндры состоятельных горожан.
   – Там расположены немецкое и австро-венгерское консульства, – заметил Лев Константинович. – Кажется, жители Варжовцов, недовольные политикой королевы Милицы, решили взять на себя миссию по разгрому этих дипломатических представительств.
   Его предположение подтвердилось. Полина видела, как за чугунной оградой немецкого консульства метались, дико гавкая, несколько собак. Народ тем временем прибывал и прибывал. Конная и пешая полиция пыталась рассечь толпу, но это им не удавалось.
   – Улица, по которой мы пришли, запружена людьми и перегорожена, – сказал Новицких. – Другого выхода нет!
   Они попытались двигаться против толпы, но это не удалось. Общая масса подмяла их под себя, развернула, Новицких вынужденно присоединились к разъяренным горожанам. Те требовали одного – забыть союз с Германией и Австро-Венгрией и выступить на стороне России и Франции. Толпа походила на цунами – колыхаясь, она налетала на здания консульств, затем снова откатывалась, чтобы набрать силу.
   Нескольким смельчакам удалось взобраться на колонны ограждения, и венчавшие их каменные гарпии полетели во двор немецкого консульства. Раздались первые выстрелы – палили из окон консульства в толпу.
   – Это подлинное безумие! – крикнул Лев Константинович Полине. Он крепко держал дочку за руку. – Необходимо выбраться, иначе нас просто задавят!
   Тем временем находившиеся в первых рядах доломали ворота, которые с жалобным скрипом слетели с петель. Люди хлынули во двор немецкого консульства. До Полины донеслось жалобное потявкивание собак – сотни взбешенных людей просто растоптали животных.
   Кто-то затянул гимн Герцословакии, его подхватили практически все. Люди прорвались в здание немецкого консульства, лезли через двери, выдирали рамы, кто-то был на крыше и на балконе. Чиновники консульства с воплями пытались спастись от разъяренных варжовчан, однако это не всем удалось. На глазах у Новицких нескольких человек просто растерзали. Еще одного, пытавшегося удрать по крыше, спихнули вниз, и бедняга упал на острые пики чугунного ограждения.
   Начались подлинная вакханалия и грабеж. Такая же участь постигла и австро-венгерское консульство. Кто-то пытался сопротивляться, стреляя по людям из пистолетов и обороняясь холодным оружием, но жертвы среди обезумевших только подстегивали толпу и ее кровавые инстинкты. На балкон здания выпихнули худого мужчину в разодранном костюме и визжащую даму практически в одном исподнем.
   – Боже, это австро-венгерский консул Леопольд Сколка и его супруга! – прокричал Новицких. – Остановитесь, прошу вас! Они же ни в чем не виноваты! Они делают только то, что им приказывают! Ах, нет!
   Несколько дюжих мужчин, схватив сопротивляющегося консула, как куклу, швырнули его с балкона вниз. Затем туда же полетела и его плачущая жена.
   – Они сошли с ума, – произнес Новицких. – Полин, они сошли с ума! Это безумие нужно немедленно остановить! Я же знал Сколку и его жену – милейшие люди! Они не виноваты в том, что началась война! Никто ни в чем не виноват!
   Но его крики потонули в визге, хохоте и бравурной мелодии герцословацкого гимна. Потом началась стрельба – уже не одиночная, из револьверов и пугачей, а планомерная. Сначала на взбесившуюся толпу обрушились пули из винтовок солдат, которых в спешном порядке привезли к консульствам. Затем затарахтели пулеметы.
   Полина никак не могла понять, почему люди вокруг нее падают на землю. Вдруг она увидела кровь! Толпа взвыла, начала рассеиваться. Мужчины, расталкивая более слабых и немощных, рвались в проулки, желая спасти себе жизнь. Полина упала, не выпуская, однако, руку отца. Лев Константинович тоже полетел на булыжную мостовую. Сверху на девушку осело чье-то тело, она почувствовала горячую кровь, которая текла по ее лицу. Она ранена или эта кровь того несчастного, который упал на нее?
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента