Антонов Владимир. Расстрелянная разведка

Владимир Антонов
Расстрелянная разведка

   ©Антонов В.С., 2012
   ©ООО «Издательство «Вече», 2012
 
   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
 
   ©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

   Светлой памяти сотрудников советской внешней разведки, ставших жертвами необоснованных репрессий в 1930-е – 1940-е годы, ПОСВЯЩАЕТСЯ

 

Расстрелянная разведка. (Вместо предисловия)

   Повествуя об историях разведывательных операций на страницах наших изданных ранее книг, посвященных разведке, мы вынуждены были зачастую указывать, что тот или иной разведчик погиб в 1937 году или позже в результате необоснованных репрессий. Эти страшные годы, получившие в народе отрицательное прозвище «ежовщина», унесли жизни свыше половины работавших в то время разведчиков.
   Однако репрессии против политических противников авторитарного сталинского режима, да и просто против лиц, в чем-то не согласных с политикой всесильного вождя, начались гораздо раньше, практически сразу после убийства члена Политбюро ЦК ВКП (б) Сергея Мироновича Кирова, и продолжались в той или иной форме вплоть до кончины Сталина в 1953 году.

   О сталинском периоде правления страной и о необоснованных репрессиях написаны горы книг, в которых – в зависимости от позиции автора – он предстает либо выдающимся государственным деятелем, либо узурпатором власти и злодеем. Мы не собираемся вступать в полемику ни с теми, ни с другими и давать собственные оценки Сталину как руководителю Советского государства в то драматическое лихолетье истории нашей страны. Наша задача скромнее и сводится к тому, чтобы показать, как отразились репрессии на закордонной деятельности внешней разведки и ее сотрудниках в предвоенные годы.
   1 декабря 1934 года в 16 часов 37 минут в Смольном был убит друг и ближайший соратник И. В. Сталина, член Политбюро ЦК ВКП(б), первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Миронович Киров. По установленной версии, смертельную рану нанес ему на почве личной неприязни ревнивец Николаев, человек психически неуравновешенный. Вопреки всякого рода домыслам и спекуляциям на этот счет «детей Арбата», Сталин ни прямого, ни косвенного отношения к убийству Кирова не имел. Он полностью доверял своему другу и даже планировал перевести его в Москву на более ответственный пост. К слову сказать, когда вышла в свет книга Сталина «Вопросы ленинизма», он преподнес ее Кирову с дарственной надписью: «Моему дорогому другу, брату моему любимому от автора». Этот автограф отражал истинное отношение Сталина к своему соратнику и не являлся политической мимикрией генсека, к которой он впоследствии, особенно после гибели Кирова, неоднократно прибегал в борьбе против своих действительных и мнимых политических противников.
   Как рассказывала одному из авторов этой книги Елена Николаевна Трясунова (фамилия указана по мужу), работавшая в секретариате генсека в те драматические дни, Сталин был потрясен трагической гибелью своего самого близкого друга. У него буквально дрожали руки и срывался голос. Он все время повторял: «Что же происходит? Неужели ОНИ уже убивают нас?» Они – это троцкистско-зиновьевская оппозиция. Елена Николаевна особо отмечала, что горе Сталина было неподдельным. «Даже если бы он и был гениальным актером, – говорила она, – он не смог бы более убедительно “сыграть” эту сцену».
   Мысль о том, что убийство Кирова было организовано идейно разгромленным недавно «троцкистско-зиновьевским блоком», пришла Сталину в голову не случайно. В первых донесениях ОГПУ относительно обстоятельств убийства Кирова отмечалось, что в середине 1920-х годов Николаев голосовал за платформу Зиновьева, исключался из партии. Через свою жену Мильду Драуле он обратился к Кирову с апелляцией и был восстановлен в партии и даже устроен на работу в один из райкомов на периферии. Однако ехать «в глубинку» не захотел, к тому же приревновал Кирова к своей жене, работавшей официанткой в Смольном. 1 декабря 1934 года он по партийному билету прошел в Смольный для «решительного объяснения» с Кировым. Находясь в состоянии сильного возбуждения, он «для храбрости» взял с собой пистолет. Это естественный поступок для того времени, поскольку многие члены партии имели разрешение на ношение личного оружия. При объяснении Николаева с Кировым его охрана, догадываясь о конфиденциальном характере беседы, отошла в сторону. Тут нервы Николаева сдали и он выстрелил в Сергея Мироновича. Выстрел оказался смертельным.
   Получив известие о смерти Кирова, Сталин вместе с Молотовым, Ворошиловым и Ягодой в тот же день выехали в Ленинград. Здесь он сразу отстранил от занимаемых должностей начальника Управления НКВД по Ленинграду и Ленинградской области Ф. Д. Медведя и его первого заместителя И. В. Запорожца, который с августа месяца болел, а в день убийства находился на излечении в Сочи. Оба чекиста были арестованы, обвинены в «преступно-халатном отношении к своим обязанностям по обеспечению госбезопасности» и осуждены на 3 года лишения свободы, а затем направлены начальниками лагерей в системе ГУЛАГа в Магадан. В 1937 году они были отозваны в Москву, вновь арестованы и расстреляны.
   Вся семья Николаева, его жена Мильда Драуле и ее мать были расстреляны спустя два месяца после смерти Кирова. Были репрессированы и тысячи других лиц, не имевших никакого отношения к этому покушению. Высшие чины НКВД были прекрасно осведомлены о личностной версии трагической гибели Кирова, однако они были вынуждены молчать об этом, поскольку Сталин объявил, что Кирова убили враги партии.
   Сам Сталин, разумеется, вскоре понял истинные причины убийства Кирова. Однако он уже не мог дать «обратный ход» развязанному террору и, видимо, решил использовать сложившуюся ситуацию для физического устранения тех, кто хотя бы в чем-либо были не согласны с его политикой. Репрессии против политических противников Сталина были начаты по его инициативе в конце 1936 года. По его указанию нарком внутренних дел Генрих Ягода устроил избиение партийных кадров, ответственных работников органов госбезопасности, комсомола, наркоматов, других ведомств, в которых, по мнению вождя, завелись «враги народа».
   Сталин, разумеется, хорошо знал, что ни Троцкий, ни Зиновьев, ни Бухарин, так же как тысячи других «оппозиционеров», никогда не были связаны с разведками иностранных государств, не организовывали по их заданию актов саботажа и диверсий, заговоров с целью развала Советского Союза и реставрации в нем капиталистического строя. Решив раз и навсегда избавиться от любого проявления инакомыслия, он не ограничивался только физическим устранением своих оппонентов, но и стремился к тому, что называлось ликвидацией политической биографии. Отсюда – громкие московские судебные процессы, инсценированные ОГПУ по заданию генсека. В ходе этих процессов подсудимые, морально и физически сломленные в застенках НКВД, признавались в таких преступлениях, которые не могли им присниться даже в самом кошмарном сне. Цель этих судебных процессов заключалась не в установлении истины, а в уничтожении малейших признаков инакомыслия и утверждении полного единовластия «вождя», чтобы путем физического и морального террора заставить всех выполнять его указания, даже ценой собственной жизни.
   Сразу после убийства Кирова ВЦИК принимает решение об упрощенном рассмотрении дел, связанных с террором. Слушание этих дел отныне проходило без участия прокурора, осужденные не могли подавать кассационных жалоб на решение суда и ходатайств о помиловании. Приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно. Фактически это было возрождением к жизни «чрезвычайных» столыпинских законов о военно-полевых судах.
   С января 1935 года, в соответствии с распределением обязанностей в Политбюро, Сталин лично курировал органы государственной безопасности. Это означало, что ни одно назначение на номенклатурную должность в НКВД не могло состояться без его санкции. Для подготовки «большого террора» нарком внутренних дел Генрих Ягода по указанию Сталина приступил к чистке органов государственной безопасности, устраняя лиц, которые в прошлом поддерживали оппозицию и голосовали за ее платформу. Перед тем как развернуть массовые репрессии против своих оппонентов, Сталин стремился обезопасить себя от «врагов» и «троцкистов» в НКВД. По его логике, в этом не было ничего удивительного: в 1920-е годы, когда в партии существовала относительная свобода мнений, велись внутрипартийные дискуссии по наиболее важным вопросам, платформа оппозиции набирала до сорока процентов голосов чекистов. К тому же в самом начале деятельности в ВЧК работали также левые эсеры, которые привносили свое видение мира в работу этой организации.
   Здесь уместно, на наш взгляд, коснуться роли личности председателя ВЧК – ОГПУ Феликса Эдмундовича Дзержинского. Сегодня некоторыми «правозащитниками» активно муссируется утверждение о том, что Дзержинский был основателем ГУЛАГа. Прямо скажем им: Дзержинский не создавал ГУЛАГ. Он скончался 20 июля 1926 года, а Главное управление исправительно-трудовых лагерей и колоний (ГУЛАГ) НКВД СССР было создано лишь в 1931 году. Резкий же рост репрессий произошел во второй половине 1930-х годов, при Ежове.
   Ложным также является и утверждение «правозащитников» о том, что «красный террор» в нашей стране был развязан по инициативе Дзержинского. На самом деле он был развязан в 1918 году Яковом Свердловым и Львом Троцким после убийства эсером Леонидом Каннегиссером председателя ЧК Петроградской коммуны Моисея Урицкого, и в ответ на «белый террор» контрреволюции. В ходе «красного террора» было расстреляно около 500 человек – представителей старого режима, в то время как за время «белого террора» лишь за июнь – декабрь 1918 года и только на территории 13 губерний, занятых белыми, по неполным данным, было расстреляно 23 тысячи человек. И не случайно известный деятель Белого движения и монархист В. Шульгин позже отмечал, что они «начинали борьбу почти что святые, а кончили – почти что разбойники».
   Защитники собственных прав начисто игнорируют тот факт, что в 2000 году Главным управлением исполнения наказаний (ГУИН) Министерства юстиции Российской Федерации (ныне – Федеральная служба исполнения наказаний. – Прим. авт.) была издана брошюра «Карательная политика России на рубеже тысячелетий». В ней приводится статистика, показывающая, какое число заключенных находилось в исправительных учреждениях России за сто лет – с 1898 по 1999 год. Приведем иллюстративный пример из этого документа.
   1922 год. Ф. Дзержинский в то время являлся наркомом внутренних дел и председателем ВЧК. Общее количество лиц, находившихся под стражей и отбывавших наказание, составляло 70 тысяч человек (на сто тысяч человек населения приходилось 67 заключенных). И это в конце ожесточенной Гражданской войны, явившейся результатом иностранной интервенции и сопровождавшейся «белым террором», контрреволюционными заговорами и мятежами, о которых «правозащитники» почему-то не любят вспоминать.
   В 1909 году, когда министром внутренних дел России был близкий сердцу демократов «великий реформатор» Петр Столыпин, в тюрьмах и на каторге содержалось 180 тысяч заключенных (140 узников на 100 тысяч человек населения). Вспомним, кстати, основные составляющие столыпинской реакции: карательные отряды для подавления массовых крестьянских выступлений в стране; свирепствовавшие военно-полевые суды, широко применявшие смертную казнь; расстрелы и виселицы (не случайно удавки для приговоренных к повешению называли тогда «столыпинскими галстуками»).
   По данным упомянутой выше брошюры, в 1999 году в исправительных учреждениях России содержалось более одного миллиона человек (708 узников в расчете на 100 тысяч человек населения, иными словами, в 10 раз больше, чем при Дзержинском, и в 5 раз больше, чем при Столыпине).
   Но вернемся к теме нашего исследования. Генрих Ягода уволил из органов госбезопасности 8100 человек, заподозренных в нелояльности к политике Сталина. Начались громкие судебные процессы над лидерами антисталинской оппозиции. Однако темпы расправы с инакомыслящими не устраивали генсека, который обвинял Ягоду в излишнем либерализме. 25 сентября 1936 года Сталин, находившийся вместе со Ждановым на отдыхе в Сочи, направил в Москву членам Политбюро телеграмму следующего содержания:
   «Считаем абсолютно необходимым и срочным назначение тов. Ежова на пост наркомвнутдела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на четыре года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД».
   Уже на следующий день после получения телеграммы Сталина, 26 сентября, наркомом внутренних дел стал секретарь ЦК ВКП (б) Николай Ежов. По совместительству за ним сохранялись посты секретаря ЦК и председателя Комитета партийного контроля. Одним из первых шагов Ежова на посту наркома стало указание о том, что органы госбезопасности должны развернуть чистку, начиная с самих себя.
   18 марта 1937 года Ежов выступил на собрании руководящих работников наркомата внутренних дел, на котором заявил, что «шпионы» заняли в НКВД ключевые посты. Он потребовал «твердо усвоить, что и Дзержинский испытывал колебания в 1925–1926 годах. И он проводил иногда колеблющуюся политику». Это был сигнал о том, что репрессии коснутся и ближайших соратников Дзержинского. Вскоре волна арестов в НКВД захлестнула и его руководящих работников. Прежде всего, это коснулось лиц польской национальности. Руководством страны было выражено политическое недоверие внешней разведке.
   В своих мемуарах «Разведка и Кремль» один из бывших руководителей внешней разведки генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов по этому поводу писал:
   «Когда арестовывали наших друзей, все мы думали, что произошла ошибка. Но с приходом Деканозова (начальник внешней разведки со 2 декабря 1938 года по 13 мая 1939 года. – Прим. авт.) впервые поняли, что это не ошибки. Нет, то была целенаправленная политика. На руководящие должности назначались некомпетентные люди, которым можно было отдавать любые приказания. Впервые мы стали опасаться за свои жизни, оказавшись под угрозой самоуничтожения собственной же системой. Именно тогда я начал размышлять над природой системы, которая приносит в жертву людей, служащих ей верой и правдой.
   Я считаю Ежова ответственным за многие тяжкие преступления. Больше того, он был еще и профессионально некомпетентным руководителем… Чтобы понять природу “ежовщины”, необходимо учитывать политические традиции, характерные для нашей страны. Все политические кампании в условиях диктатуры неизменно приобретали безумные масштабы, и Сталин виноват не только в преступлениях, совершавшихся по его указанию, но и в том, что позволил своим подчиненным от его имени уничтожать тех, кто оказывался неугодным местному партийному начальству на районном и областном уровнях. Руководители партии и НКВД получили возможность разрешать даже самые обычные споры, возникавшие чуть ли не каждый день, путем ликвидации своих оппонентов».
   Репрессии, охватившие страну в конце 1930-х годов, нанесли огромный ущерб и советской внешней разведке. Они серьезно подорвали ее успешную в целом работу в предшествующие годы. К 1938 году были ликвидированы почти все нелегальные резидентуры, оказались утраченными связи с ценнейшими источниками информации. Некоторые из них были потеряны навсегда. Порой в «легальных» резидентурах оставалось всего 1–2 работника, как правило, молодых и неопытных. Аресты создали в коллективах обстановку растерянности, подозрительности и недоверия.
   За годы «ежовщины» были арестованы практически все бывшие и действующие руководители ИНО и многие ведущие разведчики.
   Так, 13 мая 1937 года был арестован выдающийся организатор контрразведки и разведки Артур Артузов. 15 июня 1937 года – Станислав Мессинг, работавший тогда уже в Наркомате внешней торговли. 21 ноября 1937 года – первый начальник советской внешней разведки Яков Давтян (Давыдов). 23 ноября 1938 года – Меер Трилиссер, являвшийся к тому времени ответственным сотрудником Исполкома Коминтерна.
   Возглавивший разведку после Артузова комиссар госбезопасности 2-го ранга Абрам Слуцкий 17 февраля 1938 года внезапно скоропостижно скончался в кабинете первого заместителя наркома внутренних дел М. Фриновского. А уже в апреле того же года его посмертно исключили из партии как «врага народа».
   После смерти Слуцкого исполняющим обязанности начальника внешней разведки был назначен майор госбезопасности Сергей Шпигельглас. Но и он продержался в этой должности менее четырех месяцев. 9 июня 1938 года его сменил старший майор госбезопасности Зельман Пассов. А судьба Шпигельгласа была решена: 2 ноября 1938 года он был арестован, а 12 февраля 1940 года – расстрелян. Пассова же постигла та же участь спустя три дня – 15 февраля.
   В это же время было подвергнуто репрессиям и большое число ведущих разведчиков. Среди них можно назвать: резидентов в Лондоне А. Чапского, Г. Графпена и Т. Малли; в Париже – С. Глинского и Г. Косенко; в Риме – М. Аксельрода; в Берлине – Б. Гордона; в Нью-Йорке – П. Гутцайта; выдающихся разведчиков-нелегалов Д. Быстролетова, Б. Базарова, Г. Сыроежкина и многих других.
   Были арестованы и брошены в тюрьмы Я. Буйкис, И. Лебединский, Я. Серебрянский, И. Каминский, П. Зубов и сотни других разведчиков. Некоторым из них удалось все же выйти из заключения и успешно работать в годы Великой Отечественной войны.
   Как отмечает в своем исследовании историк советских органов госбезопасности Д. Прохоров, «в результате так называемых “чисток” в 1937–1938 годах из 450 сотрудников внешней разведки (включая загранаппарат) были репрессированы 275 человек, то есть более половины личного состава». Этот разгром разведки привел к печальным последствиям. В результате со многими ценными агентами была прервана связь, восстановить которую удавалось далеко не всегда. Более того, в 1938 году в течение 127 дней кряду из центрального аппарата внешней разведки руководству страны не докладывалось вообще никакой информации. Случалось, что сообщения на имя Сталина некому было подписывать, и они отправлялись за подписью рядовых сотрудников аппарата разведки.
   Вскоре после февральско-мартовского 1937 года пленума ЦК ВКП (б), принявшего решение о развертывании масштабных чисток, были арестованы почти все начальники управлений и отделов НКВД и их заместители. Волна репрессий коснулась не только ветеранов ВЧК, но и выдвиженцев Ягоды, лиц, которые слишком много знали об истинной подоплеке московских процессов, о том, какими методами НКВД добивался признательных показаний от лидеров антисталинской оппозиции.
   Кстати, определенный интерес для читателя может представить рассказ о выступлении Ежова на февральско-мартовском пленуме, который приводит в своей книге «Сталин и разведка» историк Игорь Дамаскин:
   «Обсудив вопрос о вредительстве, пленум перешел к рассмотрению вражеской деятельности в самом наркомвнутделе. Обсуждение проходило на закрытом заседании, в отсутствие приглашенных на пленум лиц.
   Начало доклада Ежова было довольно спокойным. Он даже заявил о сужении “изо дня в день вражеского фронта” после ликвидации кулачества, когда отпала необходимость в массовых арестах и высылках, которые производились в период коллективизации.
   Затем нарком перешел к нападкам на существующую тюремную систему для политзаключенных (так называемые политизоляторы). Он привел цитату относительно обследования Суздальского политизолятора: “Камеры большие и светлые, с цветами на окнах. Есть семейные комнаты… проводятся ежедневные прогулки мужчин и женщин по 3 часа (смех Берии: “Дом отдыха!”)”. Упомянул Ежов и спортивные площадки, полки для книг в камерах, усиленный паек, право отбывать наказание вместе с женами (сейчас трудно поверить, что в начале 1937 года в изоляторах для политзаключенных существовали такие условия. – Прим. авт.). Указал он и на практику смягчения наказаний, отметив, например, что из 87 осужденных в 1933 году по делу Смирнова девять человек – выпущены на свободу, а для шестнадцати – тюрьма заменена ссылкой.
   Заявление Ежова вызвало возмущение участников пленума. Бедняги, они не знали, что вскоре многим из них придется оказаться в местах не столь отдаленных…
   Ежов заявил, что с момента своего прихода в НКВД он арестовал 238 работников наркомата, ранее состоявших в оппозиции. Другим контингентом арестованных чекистов были “агенты польского штаба”…
   Резолюция по докладу Ежова повторяла формулировку телеграммы Сталина и Жданова из Сочи о запоздании с разоблачением троцкистов на 4 года и указывала, что “НКВД уже в 1932–1933 годах имел в своих руках все нити для того, чтобы полностью вскрыть чудовищный заговор троцкистов против советской власти”.
   Резолюция требовала ужесточить режим содержания политзаклююченных и обязала НКВД “довести до конца дело разоблачения и разгрома троцкистских и иных агентов фашизма с тем, чтобы подавить малейшие проявления антисоветской деятельности”».
   В связи с тем, что большая группа работников НКВД была отмечена правительственными наградами за активное участие в кампании 1937 года по борьбе с «врагами народа», Н. Ежов заявил: «Мы должны сейчас так воспитать чекистов, чтобы это была тесно спаянная и замкнутая секта, безоговорочно выполняющая мои указания». На смену старым чекистам были выдвинуты молодые кадры, не имевшие опыта работы, от которых требовалось безоговорочное выполнение указаний наркома. Как позднее вспоминал один из бывших сотрудников центрального аппарата НКВД, Ежов требовал от него репрессировать как можно больше людей, чтобы было чем отчитаться перед Сталиным.
   Июньский 1937 года пленум ЦК ВКП (б) предоставил НКВД чрезвычайные полномочия в борьбе с «врагами народа». До этого пленума применение пыток на допросах обвиняемых было запрещено. В июле 1937 года Сталин послал в партийные органы секретную директиву Политбюро о применении при допросах физических мер воздействия. Она разъясняла только что занявшим свои посты партийным руководителям республиканского и областного масштаба, что пытки и избиения санкционированы Политбюро ЦК ВКП (б).
   Поскольку запросы по этому поводу поступали в ЦК от местных партийных органов постоянно, 10 января 1939 года Сталин разослал секретарям республиканских и областных парторганизаций, а также руководителям республиканских наркоматов и управлений НКВД шифрованную телеграмму, в которой, в частности, говорилось:
   «ЦК ВКП (б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с разрешения ЦК ВКП (б)… Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП (б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и не разоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».
   На практике, к сожалению, пытки и избиения были не исключением, а правилом. При этом Сталина нисколько не смущал тот факт, что такие методы «выколачивания» признательных показаний используют отнюдь не все буржуазные «разведки», а только карательные органы фашистских государств, соревноваться с которыми социалистическому государству просто не пристало.
   Чтобы у читателей не возникла мысль о том, что и сама внешняя разведка занималась репрессиями в отношении инакомыслящих, сразу поясним, что в 1930-е годы под термином «разведка» понимались органы госбезопасности вообще. При этом контрразведка на профессиональном языке того времени называлась «внутренней разведкой», в отличие от внешней разведки, которая действовала за рубежом по трем основным направлениям: политическому, экономическому и научно-техническому. Что же касается непосредственно репрессий против «врагов народа», то этим занималось Секретно-политическое управление (СПУ) НКВД, которое проводило аресты подозреваемых и осуществляло следственные мероприятия в отношении арестованных.
   Уже в первые месяцы «великой чистки» аппарат НКВД на местах был значительно расширен. Одновременно Сталин, лично курировавший органы госбезопасности, позаботился о том, чтобы значительно улучшить материальное положение чекистов. На заре советской власти чекисты в материальном отношении были обеспечены весьма недостаточно. Любые кампании по сбору средств в помощь бастующим шахтерам Англии, узникам капитала, в фонды МОПР и т. п., как правило, начинались с чекистов как наиболее сознательного отряда граждан Советской республики, «обязанных быть в первых рядах». Чекисты-пограничники жили в землянках, нуждаясь в самом необходимом. Не лучше было и положение остальных сотрудников органов госбезопасности, которые месяцами не получали денежного вознаграждения за свой нелегкий труд, часто связанный с риском для жизни.