Страница:
В две ярких молнии приветливые взоры...
Быть может, видеть вас вы запретите мне?
Что, если я скажу, что ночью, в час тяжелый,
Я плачу и молюсь, забывши целый свет?
Когда смеетесь вы,- вы знаете, что пчелы
В ваш ротик, как в цветок, слетят гурьбой веселой...
Вы засмеетеся мне, может быть, в ответ?
Но нет! Я не скажу. Без мысли признаваться -
Я в вашу комнату иду, как верный страж;
Могу там слушать вас, дыханьем упиваться,
И будете ли вы отгадывать, смеяться,-
Мне меньше нравиться не может образ ваш.
Глубоко я в душе таю любовь и муки,
И вечером, когда к роялю вы в мечтах
Присядете,- ловлю я пламенные звуки,
А если в вальсе вас мои обхватят руки,
Вы, как живой тростник, сгибаетесь в руках.
Когда ж наступит ночь, и дома, за замками,
Останусь я один, для мира глух и нем,-
О, все я вспомню, все ревнивыми мечтами,
И сердце гордое, наполненное вами,
Раскрою, как скупой, не видимый никем!
Люблю я, и храню холодное молчанье;
Люблю, и чувств своих не выдам напоказ,
И тайна мне мила, и мило мне страданье,
И мною дан обет любить без упованья,
Но не без счастия: я здесь, - я вижу вас.
Нет, мне не суждено быть, умирая, с вами
И жить у ваших ног, сгорая, как в огне...
Но... если бы любовь я высказал словами,
Что, чернокудрая с лазурными глазами,
О, что? о, что тогда ответили б вы мне?
ПЕПИТЕ
(Из А. Мюссе)
Когда на землю ночь спустилась
И сад твой охватила мгла;
Когда ты с матерью простилась
И уж молиться начала;
В тот час, когда, в тревоги света
Смотря усталою душой,
У ночи просишь ты ответа
И чепчик развязался твой;
Когда кругом все тьмой покрыто,
А в небе теплится звезда,-
Скажи, мой друг, моя Пепита,
О чем ты думаешь тогда?
Кто знает детские мечтанья?
Быть может, мысль твоя летит
Туда, где сладки упованья
И где действительность молчит;
О героине ли романа,
Тобой оставленной в слезах;
Быть может, о дворцах султана,
О поцелуях, о мужьях;
О той, чья страсть тебе открыта
В обмене мыслей молодом;
Быть может, обо мне, Пепита...
Быть может, ровно ни о чем.
ОТРЫВОК
(Из А. Мюссе)
Что так усиленно сердце больное
Бьется, и просит, и жаждет покоя?
Чем я взволнован, испуган в ночи?
Стукнула дверь, застонав и заноя,
Гаснущей лампы блеснули лучи...
Боже мой! Дух мне в груди захватило!
Кто-то зовет меня, шепчет уныло...
Кто-то вошел... Моя келья пуста,
Нет никого, это полночь пробило...
О, одиночество, о, нищета!
2 сентября 1856
* * * * *
Черная туча висит над полями,
Шепчутся клены, березы качаются,
Дубы столетние машут ветвями,
Точно со мной говорить собираются.
"Что тебе нужно, пришлец бесприютный?
(Голос их важный с вершины мне чудится.)
Думаешь, отдых вкушая минутный,
Так вот и прошлое все позабудется?
Нет, ты словами себя не обманешь:
Спета она, твоя песенка скудная!
Новую песню уж ты не затянешь,
Хоть и звучит она, близкая, чудная!
Сердце усталое, сердце больное
Звуков волшебных напрасно искало бы:
Здесь, между нами, ищи ты покоя,
С жизнью простися без стонов и жалобы.
Смерти боишься ты? Страх малодушный!
Все, что томило игрой бесполезною:
Мысли, и чувства, и стих, им послушный,-
Смерть остановит рукою железною.
Все, клеветавшее тайно, незримо,
Все, угнетавшее с дикою силою,
Вмиг разлетится, как облако дыма,
Над неповинною, свежей могилою!
Если же кто-нибудь тишь гробовую
Вздохом нарушит, слезою участия,
О, за слезу бы ты отдал такую
Все свои призраки прошлого счастия!
Тихо, прохладно лежать между нами,
Тень наша шире и шорох приветнее..."
В вечер ненастный, качая ветвями,
Так говорили мне дубы столетние.
30 июля 1873
НАД СВЯЗКОЙ ПИСЕМ
Не я один тебя любил
И, жизнь отдав тебе охотно,
В очах задумчивых ловил
Хоть призрак ласки мимолетной;
Не я один в тиши ночей
Припоминал с тревогой тайной
И каждый звук твоих речей,
И взор, мне брошенный случайно.
И не во мне одном душа,
Смущаясь встречею холодной,
Безумной ревностью дыша,
Томилась горько и бесплодно.
Как побежденный властелин,
Забыв всю тяжесть униженья,
Не я один, не я один
Молил простить мои мученья!
О, кто же он, соперник мой?
Его не видел я, не знаю,
Но с непонятною тоской
Я эти жалобы читаю.
Его любовь во мне жива,
И, весь в ее волшебной власти,
Твержу горячие слова
Хотя чужой, но близкой страсти.
РАЗБИТАЯ ВАЗА
(Подражание Сюлли-Прюдому)
Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,
Ударом веера толкнула ты небрежно,
И трещина, едва заметная, на ней
Осталась... Но с тех пор прошло не много дней,
Небрежность детская твоя давно забыта,
А вазе уж грозит нежданная беда!
Увял ее цветок; ушла ее вода...
Не тронь ее: она разбита.
Так сердца моего коснулась ты рукой -
Рукою нежной и любимой,-
И с той поры на нем, как от обиды злой,
Остался след неизгладимый.
Оно как прежде бьется и живет,
От всех его страданье скрыто,
Но рана глубока и каждый день растет...
Не тронь его: оно разбито.
1870-е годы
ПАМЯТИ ПРОШЛОГО
Не стучись ко мне в ночь бессонную,
Не буди любовь схороненную,
Мне твой образ чужд и язык твой нем,
Я в гробу лежу, я затих совсем.
Мысли ясные мглой окутались,
Нити жизни все перепутались,
И не знаю я, кто играет мной,
Кто мне верный друг, что мне враг лихой.
С злой усмешкою, с речью горькою
Ты приснилась мне перед зорькою...
Не смотри ты так, подожди хоть дня,
Я в гробу лежу, обмани меня...
Ведь умершим лгут, ведь удел живых -
Ряд измен, обид, оскорблений злых...
А едва умрем, - на прощание
Нам надгробное шлют рыдание,
Возглашают нам память вечную,
Обещают жизнь... бесконечную!
* * * * *
Приветствую вас, дни труда и вдохновенья!
Опять блестя минувшей красотой,
Являются мне жизни впечатленья
И в ярких образах толпятся предо мной.
Но, суетой вседневною объята,
Моя душа порой глуха на этот зов
И тщетно молит к прежнему возврата,
И вырваться не может из оков...
Так лебедь, занесенный в край безводный
И с жизнью свыкшийся иной,
Порою хочет, гордый и свободный,
Лететь к стране своей родной...
Но взор его потух, отяжелели крылья,
И если удалось ему на миг взлететь,-
То только чтоб свое почувствовать бессилье
И песнь последнюю пропеть!
1870, 1885(?)
5 ДЕКАБРЯ 1885 ГОДА
И светел, и грустен наш праздник, друзья!
Спеша в эти стены родные,
Отвсюду стеклась правоведов семья
Поминки свершать дорогие.
Помянем же первого - принца Петра,
Для нас это имя священно:
Он был нам примером, он жил для добра,
Он другом нам был неизменно.
Помянем наставников наших былых,
Завет свой исполнивших строго;
Помянем товарищей дней молодых...
В полвека ушло их так много!
И чудится: в этот торжественный час
Разверзлась их сень гробовая,
Их милые тени приветствуют нас,
Незримо над нами витая.
Покой отошедшим, и счастье живым,
И слава им вечная вместе!
Пусть будет союз наш навек нерушим
Во имя отчизны и чести!
Пусть будет училища кров дорогой
Рассадником правды и света,
Пусть светит он нам путеводной звездой
На многие, многие лета!
Июль 1885
А.Г. РУБИНШТЕЙНУ
По поводу "исторических концертов"
Увенчанный давно всемирной громкой славой,
Ты лавр историка вплетаешь в свой венок,
И с честью занял ты свой скромный уголок
Под сенью новой музы величавой.
В былую жизнь людей душою погружен,
Ты не описывал их пламенных раздоров,
Ни всех нарушенных, хоть "вечных" договоров,
Ни бедствий без числа народов и племен...
Ты в звуках воскресил с могучим вдохновеньем
Что было дорого отжившим поколеньям,
То, что, подобно яркому лучу,
Гнетущий жизни мрак порою разгоняло,
Что жить с любовью равной помогало
И бедняку, и богачу!
ИЗ БУМАГ ПРОКУРОРА
Классически я жизнь окончу тут.
Я номер взял в гостинице, известной
Тем, что она излюбленный приют
Людей, как я, которым в мире тесно;
Слегка поужинал, спросил
Бутылку хересу, бумаги и чернил
И разбудить себя велел часу в девятом.
Следя прилежно за собой,
Я в зеркало взглянул. В лице, слегка помятом
Бессонными ночами и тоской,
Следов не видно лихорадки.
Револьвер осмотрел я: все в порядке...
Теперь пора мне приступить к письму.
Так принято: пред смертью на прощанье
Всегда строчат кому-нибудь посланье...
И я писать готов, не знаю лишь кому.
Писать родным... зачем? Нежданное наследство
Утешит скоро их в утрате дорогой.
Писать товарищам, друзьям, любимым с детства...
Да где они? Нас жизненной волной
Судьба давно навеки разделила,
И будет им,- как я, чужда моя могила...
Вот если написать кому-нибудь из них -
Из светских болтунов, приятелей моих,-
О, Боже мой, какую я услугу
Им оказать бы мог! Приятель с тем письмом
Перебегать начнет из дома в дом
И расточать хвалы исчезнувшему другу...
Про мой конец он выдумает сам
Какой-нибудь роман в игривом роде
И, забавляя им от скуки мрущих дам,
Неделю целую, пожалуй, будет в моде.
Есть у меня знакомый прокурор
С болезненным лицом и умными глазами...
Случайность странная: нередко между нами
Самоубийц касался разговор.
Он этим делом занят специально;
Чуть где-нибудь случилася беда,
Уж он сейчас бежит туда
С своей улыбкою печальной
И все исследует: как, что и почему.
С научной целью напишу ему
О собственном конце отчет подробный...
В статистику его пошлю мой вклад загробный!
"Любезный прокурор, вам интересно знать,
Зачем я кончил жизнь так неприлично?
Сказать по правде, я логично
Вам правоту свою не мог бы доказать,
Но снисхождения достоин я. Когда бы
Вы поручились мне, что я умру...
Ну хоть, положим, завтра ввечеру,
От воспаленья или острой жабы,
Я б терпеливо ждал. Но я совсем здоров
И вовсе не смотрю в могилу;
Могу еще прожить я множество годов,
А жизнь переносить мне больше не под силу,
И, как бы я ее ни жег и ни ломал,
Боюсь: не сузится мой пищевой канал
И не расширится аорта...
А потому я смерть избрал иного сорта.
Я жил, как многие, как все почти живут
Из круга нашего,- я жил для наслажденья;
Работника здоровый, бодрый труд
Мне незнаком был с самого рожденья.
Но с отроческих лет я начал в жизнь вникать,
В людские действия, их цели и причины,
И стерлась детской веры благодать,
Как бледной краски след с неконченной картины.
Когда ж при свете разума и книг
Мне в даль веков пришлося углубиться,
Я человечество столь гордое постиг,
Но не постиг того, чем так ему гордиться?
Близ солнца, на одной из маленьких планет
Живет двуногий зверь некрупного сложенья,
Живет сравнительно еще немного лет
И думает, что он венец творенья;
Что все сокровища еще безвестных стран
Для прихоти его природа сотворила,
Что для него горят небесные светила,
Что для него ревет в час бури океан.
И борется зверек с судьбой насколько можно,
Хлопочет день и ночь о счастии своем,
С расчетом на века устраивает дом...
Но ветер на него пахнул неосторожно -
И нет его... пропал и след...
И, умирая, он не знает,
Зачем явился он на свет,
К чему он жил, куда он исчезает.
При этой краткости житейского пути,
В таком убожестве неведенья, бессилья
Должны бы спутники соединить усилья
И дружно общий крест нести...
Нет, люди - эти бедные микробы -
Друг с другом борются, полны
Нелепой зависти и злобы.
Им слезы ближнего нужны,
Чтоб жизнью наcлаждаться вдвое,
Им больше горя нет, как счастие чужое!
Властители, рабы, народы, племена -
Все дышат лишь враждой, и все стоят на страже.
Куда ни посмотри, везде одна и та же
Упорная, безумная война!
Невыносимо жить!
Я вижу: с нетерпеньем
Послание мое вы прочитали вновь,
И прокурорский взор туманится сомненьем...
"Нет, это все не то, тут, верно, есть любовь..."
Так режиссер в молчаньи строгом
За ролью новичка следит из-за кулис...
"Ищите женщину" - ведь это ваш девиз?
Вы правы, вы нашли. А я - клянуся Богом,-
Я не искал ее. Нежданная, она
Явилась предо мной, и так же, как начало,
Негадан был конец... Но вам сознанья мало,
Вам исповедь подробная нужна.
Хотите имя знать? Хотите номер дома
Иль цвет ее волос? Не все ли вам равно?
Поверьте мне: она вам незнакома
И наш угрюмый край покинула давно.
О, где теперь она? В какой стране далекой
Красуется ее спокойное чело?
Где ты, мой грозный бич, каравший так жестоко,
Где ты, мой светлый луч, ласкавший так тепло?
Давно потух огонь, давно угасли страсти,
Как сон, пропали дни страданий и тревог...
Но выйти из твоей неотразимой власти,
Но позабыть тебя я все-таки не мог!
И если б ты сюда вошла в мой час последний,
Как прежде гордая, без речи о любви,
И прошептала мне: "Оставь пустые бредни,
Забудем прошлое, я так хочу, живи!" -
О, даже и теперь я счастия слезами
Ответил бы на зов души твоей родной
И, как послушный раб, опять, гремя цепями,
Не зная сам куда, побрел бы за тобой...
Но нет, ты не войдешь. Из мрака ледяного
В меня не брызнет свет от взора твоего,
И звуки голоса, когда-то дорогого,
Не вырвут, не спасут, не скажут ничего.
Однако я вдался в лиризм... Некстати!
Смешно элегию писать перед концом...
А впрочем, я пишу не для печати,
И лучше кончить дни стихом,
Чем жизни подводить печальные итоги...
Да, если б вспомнил я обид бесцельных ряд
И тайной клеветы всегда могучий яд,
Все дни, прожитые в мучительной тревоге,
Все ночи, проведенные в слезах,
Все то, чем я обязан людям-братьям,-
Я разразился бы на жизнь таким проклятьем,
Что содрогнуться б мог Создатель в небесах!
Но я не так воспитан; уваженье
Привык иметь к предметам я святым
И, не ропща на Провиденье,
Почтительно склоняюся пред ним.
В какую рубрику меня вы поместите?
Кто виноват? Любовь, наука или сплин?
Но если б не нашли разумных вы причин,
То все же моего поступка не сочтите
За легкомысленный порыв.
Я даже помню день, когда, весь мир забыв,
Читал и жег я строки дорогие
И мысль покончить жизнь явилась мне впервые.
Тогда во мне самом все было сожжено,
Разбито, попрано... И, смутная сначала,
Та мысль в больное сердце, как зерно
На почву благодарную, упала.
Она таилася на самом дне души,
Под грудой тлеющего пепла;
Среди тяжелых дум она в ночной тиши
Сознательно сложилась и окрепла...
О, посмотрите же кругом!
Не я один ищу спасения в покое,-
В эпоху общего унынья мы живем.
Какое-то поветрие больное -
Зараза нравственной чумы -
Над нами носится, и ловит, и тревожит
Порабощенные умы.
И в этой самой комнате, быть может,
Такие же, как я, изгнанники земли
Последние часы раздумья провели.
Их лица бледные, дрожа от смертной муки,
Мелькают предо мной в зловещей тишине,
Окровавленные, блуждающие руки
Они из недр земли протягивают мне...
Они преступники. Они без позволенья
Ушли в безвестный путь из пристани земной...
Но обвинять ли их? Винить ли жизни строй,
Бессмысленный и злой, не знающий прощенья?
Как опытный и сведущий юрист,
Все степени вины обсудите вы здраво.
Вот застрелился гимназист,
Не выдержав экзамена... Он, право,
Не меньше виноват. С платформы под вагон
Прыгнул седой банкир, сыгравший неудачно;
Повесился бедняк затем, что жил невзрачно,
Что жизни благами не пользовался он...
О, эти блага жизни... С наслажденьем
Я б отдал их за жизнь лишений и труда...
Но только б мне забыть прожитые года,
Но только бы я мог смотреть не с отвращеньем,
А с теплой верой детских дней
На лица злобные людей.
Не думайте, чтоб я, судя их строго,
Себя считал умней и лучше много,
Чтоб я несчастный мой конец
Другим хотел поставить в образец.
Я не ряжуся в мантию героя,
И верьте, что мучительно весь век
Я презирал себя. Что я такое?
Я просто жалкий, слабый человек
И, может быть, слегка больной - душевно.
Вам это лучше знать. Вы часто, ежедневно
Субъектов видите таких;
Сравните, что у вас написано о них,
И, к сведенью приняв науки указанья,
Постановите приговор.
Прощайте же, любезный прокурор...
Жаль, не могу сказать вам: до свиданья".
Письмо окончено, и выпита до дна
Бутылка скверного вина.
Я отворил окно. На улицы пустые
Громадой черною смотрели облака.
Осенний ветер дул, и капли дождевые
Лениво падали, как слезы старика.
Потухли фонари. Казалось, поневоле
Веселый город наш в холодной мгле уснул
И замер вдалеке последних дрожек гул.
Так час прошел, иль два, а может быть и боле...
Не знаю. Вдруг в безмолвии ночном
Отчетливо, протяжно и тоскливо
Раздался дальний свист локомотива...
О, этот звук давно уж мне знаком!
В часы бессонницы до бешенства, до злости,
Бывало, он терзал меня,
Напоминая близость дня...
Кто с этим поездом к нам едет? Что за гости?
Рабочие, конечно, бедный люд...
Из дальних деревень они сюда везут
Здоровье, бодрость, силы молодые,
И все оставят здесь...
Поля мои родные!
И я, увы! не в добрый час
Для призраков пустых когда-то бросил вас.
Мне кажется, что там, в далеком старом доме,
Я мог бы жить еще...
Июльский день затих.
Избавившись от всех трудов дневных,
Я вышел в радостной истоме
На покривившийся балкон.
Перед балконом старый клен
Раскинул ветви, ярко зеленея,
И пышных лип широкая аллея
Ведет в заглохший сад. В вечерней тишине
Не шелохнется лист, цветы блестят росою,
И запах сена с песней удалою
Из-за реки доносятся ко мне.
Вот легкий шум шагов. Вдали, платком махая,
Идет ко мне жена... О нет, не та - другая:
Простая, кроткая, и дети жмутся к ней...
Детей побольше, маленьких детей!
За липы спрятался последний луч заката,
Тепла немая ночь. Вот ужин, а потом
Беседа тихая, Бетховена соната,
Прогулка по саду вдвоем,
И крепкий сон до нового рассвета...
И так, вдали от суетного света,
Летели б дни и годы без числа...
О, Боже мой! Стучат... Ужели ночь прошла?
Да, тусклый, мокрый день сурово
Глядит в окно. Что ж, разве отворить?
Попробовать еще по-новому пожить?
Нет, тяжело! Увидеть снова
Толпу противных лиц со злобою в глазах,
И уши длинные на плоских головах,
И этот наглый взгляд, предательский и
лживый...
Услышать снова хор фальшивый
Тупых, затверженных речей...
Нет, ни за что! Опять стучат... Скорей!
Пусть мой последний стих, как я, бобыль ненужный,
Останется без рифмы...
Октябрь 1888
* * * * *
Проложен жизни путь бесплодными степями,
И глушь, и мрак... ни хаты, ни куста...
Спит сердце; скованы цепями
И разум, и уста,
И даль пред нами
Пуста.
И вдруг покажется не так тяжка дорога,
Захочется и петь, и мыслить вновь.
На небе звезд горит так много,
Так бурно льется кровь...
Мечты, тревога,
Любовь!
О, где же те мечты? Где радости, печали,
Светившие нам ярко столько лет?
От их огней в туманной дали
Чуть виден слабый свет...
И те пропали...
Их нет.
СТАРОСТЬ
Бредет в глухом лесу усталый пешеход
И слышит: кто-то там, далеко, за кустами,
Неровными и робкими шагами
За ним, как вор подкравшийся, ползет.
Заныло сердце в нем, и он остановился.
"Не враг ли тайный гонится за мной?
Нет, мне почудилось: то, верно, лист сухой,
Цепляяся за ветви, повалился
Иль заяц пробежал..." Кругом не видно зги,
Он продолжает путь знакомого тропою.
Но вот все явственней он слышит за собою
Все те же робкие, неровные шаги.
И только рассвело, он видит: близко, рядом
Идет старуха нищая с клюкой,
Окинула его пытливым взглядом
И говорит: "Скиталец бедный мой!
Ужель своей походкою усталой
Ты от меня надеялся уйти?
На тяжком жизненном пути
Исколесил ты верст немало.
Ведь скоро, гордость затая,
Искать начнешь ты спутника иль крова...
Я старость, я пришла без зова,
Подруга новая твоя!
На прежних ты роптал, ты проклинал измену...
О, я не изменю, щедра я и добра:
Я на глаза очки тебе надену,
В усы и бороду подсыплю серебра;
Смешной румянец щек твоих я смою,
Чело почтенными морщинами покрою,
Все изменю в тебе: улыбку, поступь, взгляд...
Чтоб не скучал ты в праздности со мною,
К тебе болезней целый ряд
Привью заботливой рукою.
Тебя в ненастные, сомнительные дни
Я шарфом обвяжу, подам тебе калоши...
А зубы, волосы... На что тебе они?
Тебя избавлю я от этой лишней ноши.
Но есть могучий дар, он только мне знаком:
Я опыт дам тебе, в нем истина и знанье!
Всю жизнь ты их искал и сердцем и умом
И воздвигал на них причудливое зданье.
В нем, правда, было много красоты,
Но зданье это так непрочно!
Я объясню тебе, как ошибался ты;
Я докажу умно и точно,
Что дружбою всю жизнь ты называл расчет,
Любовью - крови глупое волненье,
Наукою - бессвязных мыслей сброд,
Свободою - залог порабощенья,
А славой - болтунов изменчивое мненье
И клеветы предательский почет..."
"Старуха, замолчи, остановись, довольно!
(Несчастный молит пешеход.)
Недаром сердце сжалося так больно,
Когда я издали почуял твой приход!
На что мне опыт твой? Я от твоей науки
Отрекся б с ужасом и в прежние года.
Покончи разом все: бери лопату в руки,
Могилу вырой мне, столкни меня туда...
Не хочешь? - Так уйди! Душа еще богата
Воспоминанием... надеждами полна,
И, если дань тебе нужна,
Пожалуй, уноси с собою без возврата
Здоровье, крепость сил, румянец прежних дней,
Но веру в жизнь оставь, оставь мне увлеченье,
Дай мне пожить хотя еще мгновенье
В святых обманах юности моей!"
Увы, не отогнать докучную старуху!
Без устали она все движется вперед,
То шепчет и язвит, к его склонившись уху,
То за руку его хватает и ведет.
И привыкает он к старухе понемногу:
Не сердит уж его пустая болтовня,
И, если про давно пройденную дорогу
Она заговорит, глумяся и дразня,
Он чувствует в душе одну тупую скуку,
Безропотно бредет за спутницей своей
И, вяло слушая поток ее речей,
Сам опирается на немощную руку.
Июль 1886
* * * * *
Птичкой ты резвой росла,
Клетка твоя золоченая
Стала душна и мала.
Старая няня ученая
Песню твою поняла.
Что тебе угол родной,
Матери ласки приветные!
Жизни ты жаждешь иной.
Годы прошли незаметные...
Близится день роковой.
Ярким дивяся лучам,
Крылья расправив несмелые,
Ты улетишь к небесам...
Тучки гуляют там белые,
Воля и солнышко там!
В келье забытой твоей
Жизнь потечет безотрадная...
О, ты тогда пожалей,
Птичка моя ненаглядная,
Тех, кто останется в ней!
СУМАШЕДШИЙ
Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
Я королем был избран всенародно,
Но это все равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны...
Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю.
Как вам моя понравилась столица?
Вы из далеких стран? А впрочем, ваши лица
Напоминают мне знакомые черты,
Как будто я встречал, имен еще не зная,
Вас где-то, там, давно...
Ах, Маша, это ты?
О милая моя, родная, дорогая!
Ну, обними меня, как счастлив я, как рад!
И Коля... здравствуй, милый брат!
Вы не поверите, как хорошо мне с вами,
Как мне легко теперь! Но что с тобой. Мари?
Как ты осунулась... страдаешь все глазами?
Садись ко мне поближе, говори,
Что наша Оля? Все растет? Здорова?
О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать ее, прижать к моей груди...
Ты приведешь ее?.. Нет, нет, не приводи!
Расплачется, пожалуй, не узнает,
Как, помнишь, было раз... А ты теперь о чем
Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом
Я стал совсем, и доктор уверяет,
Что это легкий рецидив,
Что скоро все пройдет, что нужно лишь терпенье...
О да, я терпелив, я очень терпелив,
Но все-таки... за что? В чем наше преступленье?..
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства,-
Так что ж из этого? Я мог же, наконец,
Не получить проклятого наследства!..
Так много лет прошло, и жили мы с тобой
Так дружно, хорошо, и все нам улыбалось...
Как это началось? Да, летом, в сильный зной,
Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось...
Да, васильки, васильки...
Много мелькало их в поле...
Помнишь, до самой реки
Мы их сбирали для Оли.
Олечка бросит цветок
В реку, головку наклонит...
"Папа, - кричит, - василек
Мой уплывет, не утонет?!"
Я ее на руки брал,
В глазки смотрел голубые,
Ножки ее целовал,
Бледные ножки, худые.
Как эти дни далеки...
Долго ль томиться я буду?
Все васильки, васильки,
Красные, желтые всюду...
Видишь, торчат на стене,
Слышишь, сбегают по крыше,
Вот подползают ко мне,
Лезут все выше и выше...
Слышишь, смеются они...
Боже, за что эти муки?
Маша, спаси, отгони,
Крепче сожми мои руки!
Поздно! Вошли, ворвались,
Стали стеной между нами,
В голову так и впились,
Колют ее лепестками.
Рвется вся грудь от тоски...
Боже! куда мне деваться?
Все васильки, васильки...
Как они смеют смеяться?
Однако что же вы сидите предо мной?
Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?
Вы избалованы моею добротой,
Но все же я король, и я расправлюсь с вами!
Довольно вам держать меня в плену, в тюрьме!
Для этого меня безумным вы признали...
Так я вам докажу, что я в своем уме:
Ты мне жена, а ты - ты брат ее... Что, взяли?
Я справедлив, но строг. Ты будешь казнена.
Что, не понравилось? Бледнеешь от боязни?
Что делать, милая, недаром вся страна
Давно уж требует твоей позорной казни!
Но, впрочем, может быть, смягчу я приговор
И благости пример подам родному краю.
Я не за казни, нет, все эти казни - вздор.
Я взвешу, посмотрю, подумаю... не знаю...
Эй, стража, люди, кто-нибудь!
Гони их в шею всех, мне надо
Быть одному... Вперед же не забудь:
Сюда никто не входит без доклада.
Произведения А. Н. Апухтина издаются нечасто. Сам поэт был очень
взыскателен к своим произведениям. Составленный им первый сборник
стихотворений появился только в 1886 г. Это, без преувеличений, один из
самых поздних книжных дебютов в русской дореволюционной поэзии: автору - 46
лет. Впрочем, имя Апухтина в то время представляло далеко не "звук пустой"
для его современников.
Вскоре, в 1891 г., названный сборник был переиздан, а в 1893 г. выпущен
Быть может, видеть вас вы запретите мне?
Что, если я скажу, что ночью, в час тяжелый,
Я плачу и молюсь, забывши целый свет?
Когда смеетесь вы,- вы знаете, что пчелы
В ваш ротик, как в цветок, слетят гурьбой веселой...
Вы засмеетеся мне, может быть, в ответ?
Но нет! Я не скажу. Без мысли признаваться -
Я в вашу комнату иду, как верный страж;
Могу там слушать вас, дыханьем упиваться,
И будете ли вы отгадывать, смеяться,-
Мне меньше нравиться не может образ ваш.
Глубоко я в душе таю любовь и муки,
И вечером, когда к роялю вы в мечтах
Присядете,- ловлю я пламенные звуки,
А если в вальсе вас мои обхватят руки,
Вы, как живой тростник, сгибаетесь в руках.
Когда ж наступит ночь, и дома, за замками,
Останусь я один, для мира глух и нем,-
О, все я вспомню, все ревнивыми мечтами,
И сердце гордое, наполненное вами,
Раскрою, как скупой, не видимый никем!
Люблю я, и храню холодное молчанье;
Люблю, и чувств своих не выдам напоказ,
И тайна мне мила, и мило мне страданье,
И мною дан обет любить без упованья,
Но не без счастия: я здесь, - я вижу вас.
Нет, мне не суждено быть, умирая, с вами
И жить у ваших ног, сгорая, как в огне...
Но... если бы любовь я высказал словами,
Что, чернокудрая с лазурными глазами,
О, что? о, что тогда ответили б вы мне?
ПЕПИТЕ
(Из А. Мюссе)
Когда на землю ночь спустилась
И сад твой охватила мгла;
Когда ты с матерью простилась
И уж молиться начала;
В тот час, когда, в тревоги света
Смотря усталою душой,
У ночи просишь ты ответа
И чепчик развязался твой;
Когда кругом все тьмой покрыто,
А в небе теплится звезда,-
Скажи, мой друг, моя Пепита,
О чем ты думаешь тогда?
Кто знает детские мечтанья?
Быть может, мысль твоя летит
Туда, где сладки упованья
И где действительность молчит;
О героине ли романа,
Тобой оставленной в слезах;
Быть может, о дворцах султана,
О поцелуях, о мужьях;
О той, чья страсть тебе открыта
В обмене мыслей молодом;
Быть может, обо мне, Пепита...
Быть может, ровно ни о чем.
ОТРЫВОК
(Из А. Мюссе)
Что так усиленно сердце больное
Бьется, и просит, и жаждет покоя?
Чем я взволнован, испуган в ночи?
Стукнула дверь, застонав и заноя,
Гаснущей лампы блеснули лучи...
Боже мой! Дух мне в груди захватило!
Кто-то зовет меня, шепчет уныло...
Кто-то вошел... Моя келья пуста,
Нет никого, это полночь пробило...
О, одиночество, о, нищета!
2 сентября 1856
* * * * *
Черная туча висит над полями,
Шепчутся клены, березы качаются,
Дубы столетние машут ветвями,
Точно со мной говорить собираются.
"Что тебе нужно, пришлец бесприютный?
(Голос их важный с вершины мне чудится.)
Думаешь, отдых вкушая минутный,
Так вот и прошлое все позабудется?
Нет, ты словами себя не обманешь:
Спета она, твоя песенка скудная!
Новую песню уж ты не затянешь,
Хоть и звучит она, близкая, чудная!
Сердце усталое, сердце больное
Звуков волшебных напрасно искало бы:
Здесь, между нами, ищи ты покоя,
С жизнью простися без стонов и жалобы.
Смерти боишься ты? Страх малодушный!
Все, что томило игрой бесполезною:
Мысли, и чувства, и стих, им послушный,-
Смерть остановит рукою железною.
Все, клеветавшее тайно, незримо,
Все, угнетавшее с дикою силою,
Вмиг разлетится, как облако дыма,
Над неповинною, свежей могилою!
Если же кто-нибудь тишь гробовую
Вздохом нарушит, слезою участия,
О, за слезу бы ты отдал такую
Все свои призраки прошлого счастия!
Тихо, прохладно лежать между нами,
Тень наша шире и шорох приветнее..."
В вечер ненастный, качая ветвями,
Так говорили мне дубы столетние.
30 июля 1873
НАД СВЯЗКОЙ ПИСЕМ
Не я один тебя любил
И, жизнь отдав тебе охотно,
В очах задумчивых ловил
Хоть призрак ласки мимолетной;
Не я один в тиши ночей
Припоминал с тревогой тайной
И каждый звук твоих речей,
И взор, мне брошенный случайно.
И не во мне одном душа,
Смущаясь встречею холодной,
Безумной ревностью дыша,
Томилась горько и бесплодно.
Как побежденный властелин,
Забыв всю тяжесть униженья,
Не я один, не я один
Молил простить мои мученья!
О, кто же он, соперник мой?
Его не видел я, не знаю,
Но с непонятною тоской
Я эти жалобы читаю.
Его любовь во мне жива,
И, весь в ее волшебной власти,
Твержу горячие слова
Хотя чужой, но близкой страсти.
РАЗБИТАЯ ВАЗА
(Подражание Сюлли-Прюдому)
Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,
Ударом веера толкнула ты небрежно,
И трещина, едва заметная, на ней
Осталась... Но с тех пор прошло не много дней,
Небрежность детская твоя давно забыта,
А вазе уж грозит нежданная беда!
Увял ее цветок; ушла ее вода...
Не тронь ее: она разбита.
Так сердца моего коснулась ты рукой -
Рукою нежной и любимой,-
И с той поры на нем, как от обиды злой,
Остался след неизгладимый.
Оно как прежде бьется и живет,
От всех его страданье скрыто,
Но рана глубока и каждый день растет...
Не тронь его: оно разбито.
1870-е годы
ПАМЯТИ ПРОШЛОГО
Не стучись ко мне в ночь бессонную,
Не буди любовь схороненную,
Мне твой образ чужд и язык твой нем,
Я в гробу лежу, я затих совсем.
Мысли ясные мглой окутались,
Нити жизни все перепутались,
И не знаю я, кто играет мной,
Кто мне верный друг, что мне враг лихой.
С злой усмешкою, с речью горькою
Ты приснилась мне перед зорькою...
Не смотри ты так, подожди хоть дня,
Я в гробу лежу, обмани меня...
Ведь умершим лгут, ведь удел живых -
Ряд измен, обид, оскорблений злых...
А едва умрем, - на прощание
Нам надгробное шлют рыдание,
Возглашают нам память вечную,
Обещают жизнь... бесконечную!
* * * * *
Приветствую вас, дни труда и вдохновенья!
Опять блестя минувшей красотой,
Являются мне жизни впечатленья
И в ярких образах толпятся предо мной.
Но, суетой вседневною объята,
Моя душа порой глуха на этот зов
И тщетно молит к прежнему возврата,
И вырваться не может из оков...
Так лебедь, занесенный в край безводный
И с жизнью свыкшийся иной,
Порою хочет, гордый и свободный,
Лететь к стране своей родной...
Но взор его потух, отяжелели крылья,
И если удалось ему на миг взлететь,-
То только чтоб свое почувствовать бессилье
И песнь последнюю пропеть!
1870, 1885(?)
5 ДЕКАБРЯ 1885 ГОДА
И светел, и грустен наш праздник, друзья!
Спеша в эти стены родные,
Отвсюду стеклась правоведов семья
Поминки свершать дорогие.
Помянем же первого - принца Петра,
Для нас это имя священно:
Он был нам примером, он жил для добра,
Он другом нам был неизменно.
Помянем наставников наших былых,
Завет свой исполнивших строго;
Помянем товарищей дней молодых...
В полвека ушло их так много!
И чудится: в этот торжественный час
Разверзлась их сень гробовая,
Их милые тени приветствуют нас,
Незримо над нами витая.
Покой отошедшим, и счастье живым,
И слава им вечная вместе!
Пусть будет союз наш навек нерушим
Во имя отчизны и чести!
Пусть будет училища кров дорогой
Рассадником правды и света,
Пусть светит он нам путеводной звездой
На многие, многие лета!
Июль 1885
А.Г. РУБИНШТЕЙНУ
По поводу "исторических концертов"
Увенчанный давно всемирной громкой славой,
Ты лавр историка вплетаешь в свой венок,
И с честью занял ты свой скромный уголок
Под сенью новой музы величавой.
В былую жизнь людей душою погружен,
Ты не описывал их пламенных раздоров,
Ни всех нарушенных, хоть "вечных" договоров,
Ни бедствий без числа народов и племен...
Ты в звуках воскресил с могучим вдохновеньем
Что было дорого отжившим поколеньям,
То, что, подобно яркому лучу,
Гнетущий жизни мрак порою разгоняло,
Что жить с любовью равной помогало
И бедняку, и богачу!
ИЗ БУМАГ ПРОКУРОРА
Классически я жизнь окончу тут.
Я номер взял в гостинице, известной
Тем, что она излюбленный приют
Людей, как я, которым в мире тесно;
Слегка поужинал, спросил
Бутылку хересу, бумаги и чернил
И разбудить себя велел часу в девятом.
Следя прилежно за собой,
Я в зеркало взглянул. В лице, слегка помятом
Бессонными ночами и тоской,
Следов не видно лихорадки.
Револьвер осмотрел я: все в порядке...
Теперь пора мне приступить к письму.
Так принято: пред смертью на прощанье
Всегда строчат кому-нибудь посланье...
И я писать готов, не знаю лишь кому.
Писать родным... зачем? Нежданное наследство
Утешит скоро их в утрате дорогой.
Писать товарищам, друзьям, любимым с детства...
Да где они? Нас жизненной волной
Судьба давно навеки разделила,
И будет им,- как я, чужда моя могила...
Вот если написать кому-нибудь из них -
Из светских болтунов, приятелей моих,-
О, Боже мой, какую я услугу
Им оказать бы мог! Приятель с тем письмом
Перебегать начнет из дома в дом
И расточать хвалы исчезнувшему другу...
Про мой конец он выдумает сам
Какой-нибудь роман в игривом роде
И, забавляя им от скуки мрущих дам,
Неделю целую, пожалуй, будет в моде.
Есть у меня знакомый прокурор
С болезненным лицом и умными глазами...
Случайность странная: нередко между нами
Самоубийц касался разговор.
Он этим делом занят специально;
Чуть где-нибудь случилася беда,
Уж он сейчас бежит туда
С своей улыбкою печальной
И все исследует: как, что и почему.
С научной целью напишу ему
О собственном конце отчет подробный...
В статистику его пошлю мой вклад загробный!
"Любезный прокурор, вам интересно знать,
Зачем я кончил жизнь так неприлично?
Сказать по правде, я логично
Вам правоту свою не мог бы доказать,
Но снисхождения достоин я. Когда бы
Вы поручились мне, что я умру...
Ну хоть, положим, завтра ввечеру,
От воспаленья или острой жабы,
Я б терпеливо ждал. Но я совсем здоров
И вовсе не смотрю в могилу;
Могу еще прожить я множество годов,
А жизнь переносить мне больше не под силу,
И, как бы я ее ни жег и ни ломал,
Боюсь: не сузится мой пищевой канал
И не расширится аорта...
А потому я смерть избрал иного сорта.
Я жил, как многие, как все почти живут
Из круга нашего,- я жил для наслажденья;
Работника здоровый, бодрый труд
Мне незнаком был с самого рожденья.
Но с отроческих лет я начал в жизнь вникать,
В людские действия, их цели и причины,
И стерлась детской веры благодать,
Как бледной краски след с неконченной картины.
Когда ж при свете разума и книг
Мне в даль веков пришлося углубиться,
Я человечество столь гордое постиг,
Но не постиг того, чем так ему гордиться?
Близ солнца, на одной из маленьких планет
Живет двуногий зверь некрупного сложенья,
Живет сравнительно еще немного лет
И думает, что он венец творенья;
Что все сокровища еще безвестных стран
Для прихоти его природа сотворила,
Что для него горят небесные светила,
Что для него ревет в час бури океан.
И борется зверек с судьбой насколько можно,
Хлопочет день и ночь о счастии своем,
С расчетом на века устраивает дом...
Но ветер на него пахнул неосторожно -
И нет его... пропал и след...
И, умирая, он не знает,
Зачем явился он на свет,
К чему он жил, куда он исчезает.
При этой краткости житейского пути,
В таком убожестве неведенья, бессилья
Должны бы спутники соединить усилья
И дружно общий крест нести...
Нет, люди - эти бедные микробы -
Друг с другом борются, полны
Нелепой зависти и злобы.
Им слезы ближнего нужны,
Чтоб жизнью наcлаждаться вдвое,
Им больше горя нет, как счастие чужое!
Властители, рабы, народы, племена -
Все дышат лишь враждой, и все стоят на страже.
Куда ни посмотри, везде одна и та же
Упорная, безумная война!
Невыносимо жить!
Я вижу: с нетерпеньем
Послание мое вы прочитали вновь,
И прокурорский взор туманится сомненьем...
"Нет, это все не то, тут, верно, есть любовь..."
Так режиссер в молчаньи строгом
За ролью новичка следит из-за кулис...
"Ищите женщину" - ведь это ваш девиз?
Вы правы, вы нашли. А я - клянуся Богом,-
Я не искал ее. Нежданная, она
Явилась предо мной, и так же, как начало,
Негадан был конец... Но вам сознанья мало,
Вам исповедь подробная нужна.
Хотите имя знать? Хотите номер дома
Иль цвет ее волос? Не все ли вам равно?
Поверьте мне: она вам незнакома
И наш угрюмый край покинула давно.
О, где теперь она? В какой стране далекой
Красуется ее спокойное чело?
Где ты, мой грозный бич, каравший так жестоко,
Где ты, мой светлый луч, ласкавший так тепло?
Давно потух огонь, давно угасли страсти,
Как сон, пропали дни страданий и тревог...
Но выйти из твоей неотразимой власти,
Но позабыть тебя я все-таки не мог!
И если б ты сюда вошла в мой час последний,
Как прежде гордая, без речи о любви,
И прошептала мне: "Оставь пустые бредни,
Забудем прошлое, я так хочу, живи!" -
О, даже и теперь я счастия слезами
Ответил бы на зов души твоей родной
И, как послушный раб, опять, гремя цепями,
Не зная сам куда, побрел бы за тобой...
Но нет, ты не войдешь. Из мрака ледяного
В меня не брызнет свет от взора твоего,
И звуки голоса, когда-то дорогого,
Не вырвут, не спасут, не скажут ничего.
Однако я вдался в лиризм... Некстати!
Смешно элегию писать перед концом...
А впрочем, я пишу не для печати,
И лучше кончить дни стихом,
Чем жизни подводить печальные итоги...
Да, если б вспомнил я обид бесцельных ряд
И тайной клеветы всегда могучий яд,
Все дни, прожитые в мучительной тревоге,
Все ночи, проведенные в слезах,
Все то, чем я обязан людям-братьям,-
Я разразился бы на жизнь таким проклятьем,
Что содрогнуться б мог Создатель в небесах!
Но я не так воспитан; уваженье
Привык иметь к предметам я святым
И, не ропща на Провиденье,
Почтительно склоняюся пред ним.
В какую рубрику меня вы поместите?
Кто виноват? Любовь, наука или сплин?
Но если б не нашли разумных вы причин,
То все же моего поступка не сочтите
За легкомысленный порыв.
Я даже помню день, когда, весь мир забыв,
Читал и жег я строки дорогие
И мысль покончить жизнь явилась мне впервые.
Тогда во мне самом все было сожжено,
Разбито, попрано... И, смутная сначала,
Та мысль в больное сердце, как зерно
На почву благодарную, упала.
Она таилася на самом дне души,
Под грудой тлеющего пепла;
Среди тяжелых дум она в ночной тиши
Сознательно сложилась и окрепла...
О, посмотрите же кругом!
Не я один ищу спасения в покое,-
В эпоху общего унынья мы живем.
Какое-то поветрие больное -
Зараза нравственной чумы -
Над нами носится, и ловит, и тревожит
Порабощенные умы.
И в этой самой комнате, быть может,
Такие же, как я, изгнанники земли
Последние часы раздумья провели.
Их лица бледные, дрожа от смертной муки,
Мелькают предо мной в зловещей тишине,
Окровавленные, блуждающие руки
Они из недр земли протягивают мне...
Они преступники. Они без позволенья
Ушли в безвестный путь из пристани земной...
Но обвинять ли их? Винить ли жизни строй,
Бессмысленный и злой, не знающий прощенья?
Как опытный и сведущий юрист,
Все степени вины обсудите вы здраво.
Вот застрелился гимназист,
Не выдержав экзамена... Он, право,
Не меньше виноват. С платформы под вагон
Прыгнул седой банкир, сыгравший неудачно;
Повесился бедняк затем, что жил невзрачно,
Что жизни благами не пользовался он...
О, эти блага жизни... С наслажденьем
Я б отдал их за жизнь лишений и труда...
Но только б мне забыть прожитые года,
Но только бы я мог смотреть не с отвращеньем,
А с теплой верой детских дней
На лица злобные людей.
Не думайте, чтоб я, судя их строго,
Себя считал умней и лучше много,
Чтоб я несчастный мой конец
Другим хотел поставить в образец.
Я не ряжуся в мантию героя,
И верьте, что мучительно весь век
Я презирал себя. Что я такое?
Я просто жалкий, слабый человек
И, может быть, слегка больной - душевно.
Вам это лучше знать. Вы часто, ежедневно
Субъектов видите таких;
Сравните, что у вас написано о них,
И, к сведенью приняв науки указанья,
Постановите приговор.
Прощайте же, любезный прокурор...
Жаль, не могу сказать вам: до свиданья".
Письмо окончено, и выпита до дна
Бутылка скверного вина.
Я отворил окно. На улицы пустые
Громадой черною смотрели облака.
Осенний ветер дул, и капли дождевые
Лениво падали, как слезы старика.
Потухли фонари. Казалось, поневоле
Веселый город наш в холодной мгле уснул
И замер вдалеке последних дрожек гул.
Так час прошел, иль два, а может быть и боле...
Не знаю. Вдруг в безмолвии ночном
Отчетливо, протяжно и тоскливо
Раздался дальний свист локомотива...
О, этот звук давно уж мне знаком!
В часы бессонницы до бешенства, до злости,
Бывало, он терзал меня,
Напоминая близость дня...
Кто с этим поездом к нам едет? Что за гости?
Рабочие, конечно, бедный люд...
Из дальних деревень они сюда везут
Здоровье, бодрость, силы молодые,
И все оставят здесь...
Поля мои родные!
И я, увы! не в добрый час
Для призраков пустых когда-то бросил вас.
Мне кажется, что там, в далеком старом доме,
Я мог бы жить еще...
Июльский день затих.
Избавившись от всех трудов дневных,
Я вышел в радостной истоме
На покривившийся балкон.
Перед балконом старый клен
Раскинул ветви, ярко зеленея,
И пышных лип широкая аллея
Ведет в заглохший сад. В вечерней тишине
Не шелохнется лист, цветы блестят росою,
И запах сена с песней удалою
Из-за реки доносятся ко мне.
Вот легкий шум шагов. Вдали, платком махая,
Идет ко мне жена... О нет, не та - другая:
Простая, кроткая, и дети жмутся к ней...
Детей побольше, маленьких детей!
За липы спрятался последний луч заката,
Тепла немая ночь. Вот ужин, а потом
Беседа тихая, Бетховена соната,
Прогулка по саду вдвоем,
И крепкий сон до нового рассвета...
И так, вдали от суетного света,
Летели б дни и годы без числа...
О, Боже мой! Стучат... Ужели ночь прошла?
Да, тусклый, мокрый день сурово
Глядит в окно. Что ж, разве отворить?
Попробовать еще по-новому пожить?
Нет, тяжело! Увидеть снова
Толпу противных лиц со злобою в глазах,
И уши длинные на плоских головах,
И этот наглый взгляд, предательский и
лживый...
Услышать снова хор фальшивый
Тупых, затверженных речей...
Нет, ни за что! Опять стучат... Скорей!
Пусть мой последний стих, как я, бобыль ненужный,
Останется без рифмы...
Октябрь 1888
* * * * *
Проложен жизни путь бесплодными степями,
И глушь, и мрак... ни хаты, ни куста...
Спит сердце; скованы цепями
И разум, и уста,
И даль пред нами
Пуста.
И вдруг покажется не так тяжка дорога,
Захочется и петь, и мыслить вновь.
На небе звезд горит так много,
Так бурно льется кровь...
Мечты, тревога,
Любовь!
О, где же те мечты? Где радости, печали,
Светившие нам ярко столько лет?
От их огней в туманной дали
Чуть виден слабый свет...
И те пропали...
Их нет.
СТАРОСТЬ
Бредет в глухом лесу усталый пешеход
И слышит: кто-то там, далеко, за кустами,
Неровными и робкими шагами
За ним, как вор подкравшийся, ползет.
Заныло сердце в нем, и он остановился.
"Не враг ли тайный гонится за мной?
Нет, мне почудилось: то, верно, лист сухой,
Цепляяся за ветви, повалился
Иль заяц пробежал..." Кругом не видно зги,
Он продолжает путь знакомого тропою.
Но вот все явственней он слышит за собою
Все те же робкие, неровные шаги.
И только рассвело, он видит: близко, рядом
Идет старуха нищая с клюкой,
Окинула его пытливым взглядом
И говорит: "Скиталец бедный мой!
Ужель своей походкою усталой
Ты от меня надеялся уйти?
На тяжком жизненном пути
Исколесил ты верст немало.
Ведь скоро, гордость затая,
Искать начнешь ты спутника иль крова...
Я старость, я пришла без зова,
Подруга новая твоя!
На прежних ты роптал, ты проклинал измену...
О, я не изменю, щедра я и добра:
Я на глаза очки тебе надену,
В усы и бороду подсыплю серебра;
Смешной румянец щек твоих я смою,
Чело почтенными морщинами покрою,
Все изменю в тебе: улыбку, поступь, взгляд...
Чтоб не скучал ты в праздности со мною,
К тебе болезней целый ряд
Привью заботливой рукою.
Тебя в ненастные, сомнительные дни
Я шарфом обвяжу, подам тебе калоши...
А зубы, волосы... На что тебе они?
Тебя избавлю я от этой лишней ноши.
Но есть могучий дар, он только мне знаком:
Я опыт дам тебе, в нем истина и знанье!
Всю жизнь ты их искал и сердцем и умом
И воздвигал на них причудливое зданье.
В нем, правда, было много красоты,
Но зданье это так непрочно!
Я объясню тебе, как ошибался ты;
Я докажу умно и точно,
Что дружбою всю жизнь ты называл расчет,
Любовью - крови глупое волненье,
Наукою - бессвязных мыслей сброд,
Свободою - залог порабощенья,
А славой - болтунов изменчивое мненье
И клеветы предательский почет..."
"Старуха, замолчи, остановись, довольно!
(Несчастный молит пешеход.)
Недаром сердце сжалося так больно,
Когда я издали почуял твой приход!
На что мне опыт твой? Я от твоей науки
Отрекся б с ужасом и в прежние года.
Покончи разом все: бери лопату в руки,
Могилу вырой мне, столкни меня туда...
Не хочешь? - Так уйди! Душа еще богата
Воспоминанием... надеждами полна,
И, если дань тебе нужна,
Пожалуй, уноси с собою без возврата
Здоровье, крепость сил, румянец прежних дней,
Но веру в жизнь оставь, оставь мне увлеченье,
Дай мне пожить хотя еще мгновенье
В святых обманах юности моей!"
Увы, не отогнать докучную старуху!
Без устали она все движется вперед,
То шепчет и язвит, к его склонившись уху,
То за руку его хватает и ведет.
И привыкает он к старухе понемногу:
Не сердит уж его пустая болтовня,
И, если про давно пройденную дорогу
Она заговорит, глумяся и дразня,
Он чувствует в душе одну тупую скуку,
Безропотно бредет за спутницей своей
И, вяло слушая поток ее речей,
Сам опирается на немощную руку.
Июль 1886
* * * * *
Птичкой ты резвой росла,
Клетка твоя золоченая
Стала душна и мала.
Старая няня ученая
Песню твою поняла.
Что тебе угол родной,
Матери ласки приветные!
Жизни ты жаждешь иной.
Годы прошли незаметные...
Близится день роковой.
Ярким дивяся лучам,
Крылья расправив несмелые,
Ты улетишь к небесам...
Тучки гуляют там белые,
Воля и солнышко там!
В келье забытой твоей
Жизнь потечет безотрадная...
О, ты тогда пожалей,
Птичка моя ненаглядная,
Тех, кто останется в ней!
СУМАШЕДШИЙ
Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
Я королем был избран всенародно,
Но это все равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны...
Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю.
Как вам моя понравилась столица?
Вы из далеких стран? А впрочем, ваши лица
Напоминают мне знакомые черты,
Как будто я встречал, имен еще не зная,
Вас где-то, там, давно...
Ах, Маша, это ты?
О милая моя, родная, дорогая!
Ну, обними меня, как счастлив я, как рад!
И Коля... здравствуй, милый брат!
Вы не поверите, как хорошо мне с вами,
Как мне легко теперь! Но что с тобой. Мари?
Как ты осунулась... страдаешь все глазами?
Садись ко мне поближе, говори,
Что наша Оля? Все растет? Здорова?
О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать ее, прижать к моей груди...
Ты приведешь ее?.. Нет, нет, не приводи!
Расплачется, пожалуй, не узнает,
Как, помнишь, было раз... А ты теперь о чем
Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом
Я стал совсем, и доктор уверяет,
Что это легкий рецидив,
Что скоро все пройдет, что нужно лишь терпенье...
О да, я терпелив, я очень терпелив,
Но все-таки... за что? В чем наше преступленье?..
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства,-
Так что ж из этого? Я мог же, наконец,
Не получить проклятого наследства!..
Так много лет прошло, и жили мы с тобой
Так дружно, хорошо, и все нам улыбалось...
Как это началось? Да, летом, в сильный зной,
Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось...
Да, васильки, васильки...
Много мелькало их в поле...
Помнишь, до самой реки
Мы их сбирали для Оли.
Олечка бросит цветок
В реку, головку наклонит...
"Папа, - кричит, - василек
Мой уплывет, не утонет?!"
Я ее на руки брал,
В глазки смотрел голубые,
Ножки ее целовал,
Бледные ножки, худые.
Как эти дни далеки...
Долго ль томиться я буду?
Все васильки, васильки,
Красные, желтые всюду...
Видишь, торчат на стене,
Слышишь, сбегают по крыше,
Вот подползают ко мне,
Лезут все выше и выше...
Слышишь, смеются они...
Боже, за что эти муки?
Маша, спаси, отгони,
Крепче сожми мои руки!
Поздно! Вошли, ворвались,
Стали стеной между нами,
В голову так и впились,
Колют ее лепестками.
Рвется вся грудь от тоски...
Боже! куда мне деваться?
Все васильки, васильки...
Как они смеют смеяться?
Однако что же вы сидите предо мной?
Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?
Вы избалованы моею добротой,
Но все же я король, и я расправлюсь с вами!
Довольно вам держать меня в плену, в тюрьме!
Для этого меня безумным вы признали...
Так я вам докажу, что я в своем уме:
Ты мне жена, а ты - ты брат ее... Что, взяли?
Я справедлив, но строг. Ты будешь казнена.
Что, не понравилось? Бледнеешь от боязни?
Что делать, милая, недаром вся страна
Давно уж требует твоей позорной казни!
Но, впрочем, может быть, смягчу я приговор
И благости пример подам родному краю.
Я не за казни, нет, все эти казни - вздор.
Я взвешу, посмотрю, подумаю... не знаю...
Эй, стража, люди, кто-нибудь!
Гони их в шею всех, мне надо
Быть одному... Вперед же не забудь:
Сюда никто не входит без доклада.
Произведения А. Н. Апухтина издаются нечасто. Сам поэт был очень
взыскателен к своим произведениям. Составленный им первый сборник
стихотворений появился только в 1886 г. Это, без преувеличений, один из
самых поздних книжных дебютов в русской дореволюционной поэзии: автору - 46
лет. Впрочем, имя Апухтина в то время представляло далеко не "звук пустой"
для его современников.
Вскоре, в 1891 г., названный сборник был переиздан, а в 1893 г. выпущен