Страница:
94. «Ты, — тихо сказал мне бог Саваоф, -нечестивейший из нечестивых. Ты меня очень огорчил. Я вправе окунуть тебя в геенну огненную. Почему я до сих пор не сделал этого? Только по одной причине: при всех своих отступлениях от моего замысла, ты оставался по сути ребенком, ты не погряз в безвкусице взрослости. А я не люблю взросленьких, я люблю детей. Ты мой трудный ребенок. Этим ты мне и симпатичен, черт бы тебя задрал! Придется дать тебе последний шанс.»
95. Мы сидели под масличным деревом. Истекала последняя зрячая минута Гомера. Он наклонился к моему уху и прошептал: «А ты знаешь, что боги слишком неразборчивы в любви?» Раздался долгий раскат грома — кто-то вспорол холст гомерического неба тупым кухонным ножом…
96. О вы, возлюбленные мои! Вы — всего лишь ступени моих потемкинских лестниц, по которым я взбираюсь к себе, — я, смертный, к Себе Богоравному. Я любил вас, я же и наступал на вас. Я люблю вас, я же вас и оставляю.
97. сновидение. Снились пьедесталы, рамы и переплеты.
98. мне нужно идти вперед. Мне необходимо двигаться вверх. Поэтому мне приходится прощаться с вами. Ибо тот, кто движется, должен миновать. Ибо тот, кто хочет обрести. Должен сначала потерять. Но никто не может потерять своего, как никто не в силах удержать чужого.
99. Если любимая говорит тебе: «Я не хочу тебя терять», — это значит, что она уже приготовилась к потере.
100. Она сказала: «Я люблю только тебя. По большому счету, — только тебя одного… Ты же знаешь: меня покрутит, побросает туда-сюда — но потом я все равно вернусь к тебе!» Я представил (синематограф, очень узкий экран): двадцать лет спустя — какой-нибудь городок в Исландии — дом преждевременно почившего врага — я с вставным хеппи-эндом — и, наконец, оно — тотальное возвращение! Бис!
101. Почему-то в моей сказке золушки всегда опаздывают.
102. Еще не вечерело. Он в тихом замешательстве стоял у батареи и глазел на пустую улицу. Напротив окна в садике появилась девочка лет десяти. Он понял, что она его не замечает, и испугался. Он подумал: не подозревая, что ее кто-то видит, она может сделать что-нибудь, за что ему, как невольному наблюдателю, потом всю жизнь будет стыдно. И он отступил на шаг вглубь кабинета, всего на один шаг, не более… Девочка достала из-за пазухи кусочек овсяного печенья и принялась кормить птичек.
103. Когда ваша трагедия превратится в факт, не спешите принимать все всерьез. Между фактом и трагедией всегда есть короткий промежуток для смеха — для последнего безумного смеха. Это самое глубокое место во внутреннем мире, его имя — раблезианская впадина.
104. Мне приписывают всякую прописную болтовню, всякие фразки, типа «Семя есть — ума не надо», или «Мир не без добрых блядей», или «Все в наших руках, а наши руки в…», или «Счастливые не наблюдают циклов»… Уверяю вас, господа заседатели, я никогда бы не снизошел бы до такого стиля, потому уже, что подобную ерунду в силах придумать каждый третий. А самое главное: то, что вы называете игрой слов, для меня является жизнью слов.
105. Увы, я не умею получать удовольствия от чужого несчастья, даже от несчастья злейшего врага.
106. Плоть слаба только тогда, когда за ней ничего не стоит. Случилось именно так: он весь куда-то вытек и сквозь его плоть просвечивала початая Луна. А у нее совершенно безграмотный муж — то ли парикмахер, то ли галантерейщик, — поэтому она весь вечер компенсировала свой брак цитатами из любовников («Плоть слаба!»). И утром выдала постскриптум: «Не важно, каков мужчина ночью, важно — каков он утром.» Но он не стал выяснять, благодарность это или жалоба; ему слишком многое нужно было простить ей — даже свое беспамятство, даже несвежесть ее дыхания.
107. Я бы застрелился от стыда, если бы вдруг встретил человека, который знает обо мне всё — всё, что я знаю о себе сам.
108. Мы вообще о себе слишком плохого мнения. Своя репутация — самая подмоченная. И в то же время, мы никак не можем согласиться с тем фактом, что вся наша личная жизнь — сплошное блядство. И если бы только личная! Блядство — во всем. Блядство на всех уровнях и в любых сферах, блядство как таковое — без нравственных оценок и морализаторских выводов. Блядство как контрреволюция.
109. Лучший отдых — перемена партнера.
110. У меня есть подруга. У тебя есть друг. У твоего друга тоже есть подруга. У моей подруги тоже есть друг. У этого друга есть подруга. У этой подруги есть друг. У того друга тоже есть подруга. У той подруги тоже есть друг… И так до изнеможения. Все немножечко спят. Так, дремлют. И все гадают: замкнется — не замкнется?
111. Спящие люди — либо нужно через них перешагнуть, либо прилечь сбоку и уснуть за компанию. Тормошить, будить их — увы, бесполезно и бессмысленно. Лицо спящего человека — это гримаса искренности.
112. От женщин, которые не хотят за меня замуж, я ухожу. От женщин, которые жаждут этого, — убегаю.
113. Вот там, господа заседатели, моя революционная щепетильность. — Я готов простить женщине, если она изменила мне, но никогда не прощу измены моим принципам!
114. Такова природа моего магнетизма — в конце концов я отталкиваю то, что сам притянул слишком близко.
115. Что наши чувства? Всё, в сущности, боль. Не более.
116. Я говорю, а жизнь сдерживает мое слово. Когда-то я сказал или даже поклялся, что полюблю только одну женщину, которая будет достойна моих комплиментов. И вот — встретил тебя. В очередной раз сработал Закон Бумеранга.
117. Замкнулось! У друга есть подруга. У подруги есть я. У меня есть ты. Чтобы оказаться вместе, понадобился длинный витиеватый путь живого кровосмешения… Но у тебя тоже есть друг, а у меня тоже есть подруга… Все это, как судьба однажды сворованной вещи, — её будут воровать вновь и вновь.
118. Он прокрался за нею в прихожую. Хотелось успокоить ее, но гораздо сильнее было желание просто побыть с нею еще хотя бы несколько секунд наедине. Он что-то прошептал, она ответила: «Спасибо», — и сделала то движение, тот жест, который так его изумил и измучил. Изумляющим — и прекрасным — было то, что спустя каких-то три минуты, когда он, уже распрощавшись, прокручивал в мыслях всю сцену, то никак не мог вспомнить, как именно это жест выглядел, в чем заключалось это движение? В памяти осталось только приятная суть происшедшего. И он понял, что произошло чудо— форма бесследно растворилась в содержании.
119. Мои друзья, которые холодно отзывались о тебе, перестали быть моими друзьями. Твои друзья, косо смотревшие на меня, сделались моими врагами. Твой брат оказался моим недругом. Твой лучший друг стал моим злейшим врагом.
120. Могильщик Пьер советовал мне: «О врагах — либо хорошо, либо ничего.»
121. Командор был типичный homo moratus — человек порядочный. Аккуратный, непьющий, с синицами в руках, румяной лысиной, занятиями спортом, здоровыми запросами, карманной сметой, букетами из трех гвоздик, планами на два поколения вперед, погибшим первым браком и вызывающей безликостью… Меня унижала сама мысль, что ты можешь стать пунктиком этого перечня. Я должен был разрушить вашу крейцерову пастораль, хотя бы уже из протеста дурному вкусу.
122. Почему я никуда не спешу? Потому что в любом деле для меня главное — победа, а не участие.
123. Но не бойся, разрушение приносит только пользу. Ведь разрушая — разрушаешь иллюзии, как и созидания — созидаешь их же. А иллюзии лучше разрушать. То же, что таковыми не является, то есть настоящее, — разрушению не подвластно, оно будет всегда, ибо оно просто есть.
124. Ящерица, которая не умеет отбрасывать свой хвост, в конце концов превращается в анаконду.
125. Сновидение. Зоопарк. Меня держат в клетке вместе с огромным старым Питоном, растянувшим свое мясистое тело по всему периметру. Питон сильно болен, полумертв, он почти не двигается, только тяжело дышит и иногда кашляет. Сквозь решетку я наблюдаю, как возле клетки напротив какая-то пожилая дама навещает обезьянку. Дама долго стоит возле изгороди, гладит обезьянку по руке, кормит финиками. Питон объясняет мне, что когда-то эта обезьянка была молодым человеком, возлюбленным дамы, но их союз разгневал богов весны, и те превратили молодого человека в животное. Уже много-много лет он и она могут встречаться только здесь, в зоопарке. «Будь осторожен! — предостерегает меня Питон. — Боги нынешней весны только и ждут, как бы превратить тебя в медведя!»
126. Пройдет еще пять минут, и я проснусь, радуясь, что придумал повод для звонка тебе…
127. Алло? Телефонные встречи. Телефонные свидания. Телефонный роман. Телефонная любовь. Телефонное супружество. Телефонные дети. Телефонные сцены. Телефонный развод. Пиип. Пиип. Пиип. Пиип. Пиип…
128. Чтобы твое молчание услышали, надо быть на слуху. Шлейф опереточного героя преследует меня. Видимо, таков человеческий любого архетипа. Герой, посмевший рассердить небеса, на земле выглядят посмешищем.
129. «Так дай же мне шанс,» — сказал я богу Саваофу. На что тот отвечал: «Вот он, бери. Только это будет очень мучительный шанс. Слушай внимательно. Ты отправишься туда еще раз — последний, учти и помни это. Впрочем, вспомнить это ты не сможешь, как не сможешь вспомнить и еще множества важных вещей. Ты даже не будешь знать, зачем ты живешь и каков твой смысл. На этот раз ничего я тебе не дам, а, наоборот, все отниму. У тебя не будет ни имени, ни состояния, ни связей, ни везения, ни трудолюбия, ни призвания, ни друзей. Я запущу тебя в такое время, в такую страну, к таким родителям, что ты и задуматься не посмеешь о том, кто ты на самом деле. Тебе останется только терпеть и выживать. Вот так то, милый мой.»
130. И я сказал ей так: « Лучше ночи с тобой может быть только жизнь с тобой.» Фраза, которая могла стать революцией, но осталась только литературой.
131. Почти все мои сновидения заканчиваются какой-нибудь литературной фразой, которая уже вроде, ко сну и не относится, а в явь явно не вписывается. Эти полусонные советы, правила, законы — именно они будят меня. Они же делят мою биографию на несколько чужих и перетасовывают многие жизни в одну судьбу.
132. Прошу обратить внимание, господа заседатели, на некоторые статистические выкладки. Средняя продолжительность моих жизней — тридцать пять лет. Процентное соотношение между насильственной смертью и самоубийством — шесть к одному. Естественная смерть отсутствует вовсе (не берем в расчет случай, когда я в сорокалетнем возрасте сошел с ума и практически покинул свое тело, хотя моя вдова еще десять лет ухаживала за ним самым обстоятельным образом). Мною написано восемнадцать автобиографий, средняя степень достоверности которых составляет 84,4%. Выдержки из некоторых поданы вам в письменном виде.
133. Что я больше всего ценю в людях? — Умение понимать намеки. Что я ценю выше этого? — Умение говорить прямо, без намеков.
134. Меня никогда не страшили отказы. Но я стал боятся твоего молчания. И тут ты сказала: «Думаешь, я не могу согласиться? А я — не могу отказаться.» И воск этих слов намертво закупорил мои уши.
135. И вновь на пятки наступает счастье.
136. Тот, у кого в голове мозг, — революционно мыслит; у кого — воск, — революционно действует… После ужина мы с товарищами разработали Свод Законов. Эти законы не нужно было исполнять, им не нужно было подчиняться, их не нужно было даже придерживаться; эти законы нужно было просто иметь в виду. А уж имея их в виду, можно было избежать некоторых ошибок… избежать ошибок мне не удалось, но законы и по сей день не дают мне покоя.
137. «Спасибо! — сказал я богу Саваофу и поклонился. — Теперь я не сомневаюсь, что передо мной Предобрейший! Доброта твоя не имеет границ, и подарки твои бесценны! Только бог может быть так милостив к человеку.» — «Не юродствуй! — пригрозил мне Саваоф. — Да, мое право — наказывать и отнимать. Для того, чтобы дарить и миловать, есть у меня брат — бог Люцифер. Повернись к нему своим лицом, возможно, он даст тебе что-нибудь в дорогу.» Тут увидел я, что в третьем кресле сидит еще один бог, как две капли воды похожий на первого. Должно быть, из-за такого сходства я принял его за отражение и поэтому не заметил раньше. И обратил я свое лицо к Люциферу.
138. Революция начинается с вызова своим привычкам, а кончается изменой собственным принципам. Это неумение чувствовать разницу между привычками, принципами, комплексами и суевериями есть психологический дальтонизм.
139. Принципы — это вредные привычки, от которых труднее всего отказаться.
140. Я ухожу от тебя ранним утром. Каждый раз все раньше и раньше. А прихожу (возвращаюсь?) все позже и позже. Можно представить, что однажды я приду так поздно, а уйду так рано, что время нашего свидания просто сойдет на нет. Но это — только умозрительное допущение, это — математика, физика, футурология — науки, не имеющие отношения к нашему с тобой действительному миру. Ибо, когда бы я ни приходил, когда бы я ни уходил, — в нашем распоряжении вечность. Жаль только, что нет ничего короче её.
141. Бывает, успевая, ты можешь потерять больше времени, чем опаздывая.
142. Я не могу позволить себе ждать и жалеть. Эта самая развращающая роскошь для того, кто претендует быть здесь и сейчас, ибо сожаление и ожидание -это категории прошлого и будущего, но никак не настоящего. Ибо в ожидании и в жалости человек одинаково слаб — слаб своим отсутствием. Ибо…
143. Я заметил: если в сновидении начинаешь чего-то ждать, то обязательно просыпаешься, так и не дождавшись желаемого. В жизни наоборот: начинаешь чего-то ждать — и засыпаешь.
144. То, что откладывается на завтра, не случается никогда (Закон Растраты Энергии).
145. Характерная черта этой книги: в ней только один отрицательный персонаж — я сам. Все остальные — положительные.
146. Кончилось время проклятий, настало время наставлений. И обратился ко мне бог Люцифер: «Я тоже тебе ничего не дам. Зато я оставлю тебе кое-что из того, что у тебя уже есть. Это и будет моим божественным даром тебе, неоднократно смертному. Я оставлю в твоих внутренних карманах три лучшие добродетели — желание любить, умение любить и возможность быть любимым. А теперь слушай самое главное, получеловек. Если ты правильно используешь эти подарки, то проклятия моего брата не станут для тебя фатальными. Если ты поймешь, что для тебя важнее всего, и среди сотни встречных женщин разглядишь одну — попутную, ты сам поднимешь над собой паруса счастья. Но помни: монету любви нельзя разменивать.»
147. Я всегда искал половину, а находи только четверть.
148. Сновидение. Завтрак перед моей казнью. В окно столовой я вижу дом, с крыши которого меня должны столкнуть согласно приговору. Казни можно еще избежать — отказаться от кое-каких убеждений. Но отказываться не хочется, никак не хочется! Я ем творог с изюмом и думаю о том, что прав в этой ситуации я, и, стало быть, на моей стороне справедливость. Рядом со мной за столом сидит Азриэль. «У меня еще есть один шанс, — говорю я ему, — ведь должен же победить здравый смысл!» — «Брось, — мой мрачный демон. — В здравый смысл верят только сумасшедшие.»
149. Накануне в мою камеру прилетели почтовые голуби. «Прививок от оспы больше не делают, — сообщили они, — болезнь побеждена…» Жаль, в твоем следующем воплощении одной маленькой прелестью на теле будет меньше.
150. Как только Люцифер договорил, в зал вошел лакей и доложил, что кушать подано. Обед был более чем скромен. Саваофу принесли виноградную гроздь, Люциферу — чашку бульона, мне же — малинового цвета пудинг и бокал пунцового вина. Я попробовал кусочек пудинга, запил вином — и почувствовал себя слабым и бесполезным. Божественные близнецы помахали мне ручками, и я стал засыпать, тяжелеть, приземляться… Кто-то из них шептал: «Различи… Отыщи… Десять…» Дальше пошли сновидения.
151. Что дала мне любовь? За какие-то два года превратила из революционера в стряпчего. Я отстал умственно и не преуспел нравственно. Мой и без того куцый род окончательно загнивает. То, что из себя прежнего я приберег на черный день, ужасно обижает тебя в дни светлые. Так чему же я так улыбаюсь, когда иду по улице и думаю о нас?
152. Трагедия Сократа в том, что он слишком сильно любил Ксантиппу.
153. Нет ничего необходимого. В принципе, в этом мире без всего можно обойтись. И если любовь — лишь страх пустоты, то стоит ли жить страхом?
154. Я не устал — просто вырос из собственного я. С каждым вдохом я заглатываю все меньше и меньше воздуха. Когда я передвигаюсь в пространстве, из меня высыпаются остатки неосуществленных замыслов. Я передумал столько, что мыслю исключительно цитатами из себя. Вечера мине приходится туго пеленать и складывать в бак с грязным бельем. По утрам я открываю холодильник, будто Америку, и мой холостяцкий омлет похож на карту черного полушария. Время меня не усыновило.
155. Человек должен умирать, чтобы не наскучить самому себе. Интерес к себе самому — это и есть стимул жизни, господа заседатели. Потеряв любовь единственной из женщин, утратив любовь к Богу и его божественной истине, я все еще имею силы жить, потому что я все еще люблю себя. Увы, с каждым днем все меньше и меньше… Нарцисс погиб от того, что разлюбил свое отражение.
156. Говорят, они умеют любить на расстоянии и сквозь годы. Говорят, их союзы постоянны, а чувства взаимны. Говорят, их не берут никакие великие болезни. Говорят, что первые из них вышли из каких-то летних лагерей и теперь рассеялись по всему миру. Говорят, что многие из них хранят в своих домах портреты Дона Гуана, на которых — сперва по недоразумению, а потом по традиции — изображен Христофор Колумб. Если это те, о ком я думаю, — я ставлю им зачет.
157. Мне не удержать этот дар. Его слишком много, он мелок и рассыпчат, как бисер; я наполняю им все, все пустое, я добавляю веса суете и невесомости, я распихиваю его по всем карманам, прорехам и просчетам, но он исчезает между пальцами — бисеринка за бисеринкой, — высыпается из щелей, закатывается под кровать, под письменный стол, под тебя, попадает под ноги посторонним, его находят чужие, хранят, коллекционируют по частичкам, перекатывают по собственной пустоте, меняют на другой цвет и размер; и всю эту необъятную горсть уже не восстановить в прежнем виде. Мне не удержать, не выдержать, не удержаться…
158. И Он спросил меня: «А ты страдаешь?» — «Я — нет. Но мир во мне страдает.»
159. Когда он понял, что остался один, он остался совсем один. Он решил дойти в своем гордом одиночестве до максимума. Стал одинаково холодно относиться к друзьям и врагам, победил свою привязанность, предал своих богов. Потом убил бога в Себе. А потом уничтожил и свое второе я — и тогда его бесконечный мысленный диалог с самим собою превратился в монолог. Спустя еще некоторое время он заметил, что стал думать о себе в третьем лице. Он больше не употреблял слово "я". Он говорил о себе: он… он… он…
160. Я покидаю твой дом ранним-ранним утром. Еще один небольшой антракт в вечности. Можно отправиться к себе, выпить чашку кофе, выспаться, закончить роман, сходить в парикмахерскую… Вечность никуда не убежит; когда-нибудь мы наполним её нашими жизнями до краев — вот так же, как сегодня ночью наполнили нашей любовью действительность. Зачем? — Чтобы понять друг друга, оставаясь самими собой. Думая об этом, я удивляюсь неожиданной простоте замысла и успеваю мысленно дописать последний абзац своей бесконечной книги.
161. Любая война — это война эгоизмов. Любой мир — мир одиночеств. Любовь — перемирие одиночеств в войне эгоизмов.
Санкт-Петербург, апрель 1998.
The end.