Арбенин Константин. Заявка на подвиг: Сказочное повествование

   – Я ж все-таки рыцарь, а не ниндзя, – сказал он в свое оправдание, когда, пыхтя, догнал в темноте донью Маню.
   – Современный рыцарь должен быть гибким, – шепотом заявила оруженоска, кладя на землю чехол с оружием, – в какой-то мере он должен быть и ниндзей.
   – Тогда кем же должна быть его оруженоска? – прошептал барон Николай.
   И в этот миг они услышали вопль – такой громкий и неприятный, что дубы затрепетали листьями, а вязы зашевелили под землей корнями. Эхо запрыгало между деревьями сотней невидимых мячиков. Это был не звериный, не птичий, не человеческий, это был чудовищный вопль – вопль чудовищно голодного существа!
   Оруженоска и рыцарь замерли, оглоушенные такой неожиданностью.
   – Говорят, так кричит сухопутная рыба, – дрожащим голосом произнесла оруженоска.
   Барон Николай прижал ее к себе – так ему было менее страшно. Донья Маня пальцем указала вглубь парка.
   Они увидели, как из темноты к ним прямой наводкой приближаются два светящихся огонька. Но, чем ближе они приближались, тем меньше страха оставалось в бароне Николае. Наконец рыцарь и вовсе вышел из оцепенения, проворно нащупал в кармане кусок ваты, заткнул себе нос и гнусаво спросил донью Маню:
   – Ну, чего мы там из оружия захватили? Этот вопрос ободрил оруженоску. Она зашарила руками вокруг себя, но стало уже так темно, что чехол с оружием никак не находился. Чудовище приближалось, рыцарь нетерпеливо разминал ладони, как бы пытаясь ощутить ими рукоять меча или черенок палицы, а донья Маня обшаривала влажную траву и никак не могла найти положенное ей тут оружие. И чем дольше она искала, тем больше кружилась ее голова, и тем меньше оставалось шансов что-нибудь найти.
   Огоньки были уже совсем близко, они то расходились слегка в стороны, то снова съезжались к воображаемому рыбьему носу. «А рыба-то – косоглазая!» – подумал барон Николай, плюнул на ладони и встал в специальную рыцарскую стойку, из которой было сподручней разить врага. Но вот только разить пока было нечем: оруженоска суматошно ползала под ногами и только сбивала с толка.
   Наконец она наткнулась на какую-то палку, в отчаянии схватила ее и сунула рыцарю в руки. А сама тот час упала на землю и прикрыла голову локтями.
   Огоньки приблизились вплотную и оказались такими яркими, что тут же ослепили барона Николая. Он выпустил из рук корягу и зажмурился.
   – Стой, руки вверх! – раздалось совсем рядом. – Предъявите документы!
   Голос был явно человеческий. Донья Маня подняла голову и вместо чудовища увидела двух рослых латников с фонариками на шишаках.
 
   Не прошло и двадцати минут, как нарушителей частной собственности очень вежливо вышвырнули из тех же главных ворот. Предварительно латники культурно и доходчиво разъяснили рыцарю и его оруженоске, что им не стоит даже надеяться еще раз искать встречи с Доном Капитоном, ибо их внешний вид сильно не понравились начальнику патрульной службы, а он имеет полномочия отказывать в доступе на территорию парка непонравившимся ему лицам, не затрудняя себя объяснением причин. Кроме того, латники самым любезным образом разыскали и вернули визитерам не только чехол с оружием, но и корягу, которой отмахивался рыцарь.
   – Это не мое, – сказал барон Николай, слегка оправившись от пинка под зад.
   – Твое, твое, – уверила донья Маня, которую пинать не посмели. – Ты этим собирался разить чудовище.
   – Фу ты... – расстроился рыцарь и палку выбросил. – Хорошо, что я не успел его победить, – вот бы это чудище всех их там зализало!
   – Ты вату-то из носа вынь, рыцарь, – ласково сказала оруженоска. Они молча отправились домой по безлюдным средневековым улочкам. Уже возле своего замка решили еще немного прогуляться – подышать воздухом перед сном. Барон Николай, наконец, вернулся к животрепещущей теме:
   – Надежно он забаррикадировался, этот Купидон. Как же нам его выкурить-то?
   – Надо достать весомое рекомендательное письмо, – предложила донья Маня. – От волшебника, например, какого-нибудь. Чтоб они все испугались и допустили тебя к самому. Тогда бы ты его вызвал на дуэль, а уж от вызова-то он не сможет отказаться, все ж таки рыцарь. Не пришлет же он вместо себя адвоката?
   – Знаешь, я не удивлюсь, если пришлет.
   – У тебя есть знакомые волшебники?
   Рыцарь задумался.
   – Волшебников – нет, а вот одного отшельника знаю. Он, пожалуй, не хуже волшебника в некоторых вещах соображает.
   – Кто такой?
   – Кентавр Сандалетов, магистр средневековых наук, преподавал у нас в училище рыцарское дело. Его все рыцари знают, и он всех знает, – несколько рыцарских поколений у него учились. Стало быть, и Дон Капитон в курсе.
   – А где он живет? Пошли к нему прямо сейчас.
   – Он в городской темнице сидит, на самом верхнем этаже, с балконом. Вон, смотри, – и он показал на едва подсвеченный силуэт самой высокой башни в районе.
   – За что же это его посадили? – удивилась оруженоска.
   – Его не сажали, он сам сел, добровольно. Он ленивый отшельник, в тюрьме сидит на всем готовеньком: еда, койка, баня, ветеринар. Не знаю вот только, как к нему попасть.
   – Элементарно, рыцарь, – сказала на это донья Маня. – В городской темнице работает отец одного моего двоечника, – думаю, он мне не откажет. Пойдем, время еще детское.
   – Время, может, и детское, – решительно возразил барон Николай, – но я рыцарь взрослый и хочу спать. Меня, знаешь, как сильно пнули, – надо бы хоть пятак к копчику приложить. Завтра с утра пойдем.
 
   Кентавр Антиох Сандалетов, магистр рыцарских наук, отправляясь на новое место жительства, пожертвовал все свое движущееся и не движущиеся имущество муниципальному хозяйству, с собой же взял только носовой платок, стеклянную баночку с раствором для сотворения мыльных пузырей да три чемодана альбомов с фотографиями своих выпускников. Затворнику выделили одиночную камеру с балконом на самой верхушке тюремного донжона, откуда был виден весь Анахронезм – так сказать, Анахронезм в разрезе. Как добровольно заключенному кентавру многое разрешалось (городские власти не были заинтересованы в его возвращении), в том числе и внеплановые свидания прямо в камере, однако до сих пор никто ему свиданий в тюрьме не назначал. Поэтому, когда тюремщик Паша доложил о приходе гостей, кентавр изо всех своих лошадиных сил попытался не выказать к этому интереса.
   Тюремщик впустил в камеру барона Николая и донью Маню.
   – Здравствуйте, магистр, – поклонился рыцарь. – Вы меня помните?
   Заключенный стоял посреди просторного балкона и, дуя в специальную рамку, выпускал на волю мыльные пузыри разнообразных размеров и оттенков. На верхнюю человеческую часть его тела была надета темно-синяя тюремная роба с большим карманом на боку, голова кентавра была почти лысая. Услышав приветствие, магистр Сандалетов небрежно посмотрел на рыцаря и, повернувшись спиной, продолжил свое легкомысленное занятие.
   – Я барон Николай, вы преподавали у нас рыцарское дело, лет двадцать пять тому назад... В тридцатом РыцПТУ – не помните?
   – Короче, – сказал Сандалетов, не разворачиваясь (и рыцаря, и оруженоску он наблюдал в мыльных пузырях, как в зеркалах заднего вида). – Что вам надо?
   – У нас к вам очень важное дело, – начал барон Николай.
   – Я не занимаюсь делами, – разочарованно отозвался магистр, – тем более, очень важными. Я не для этого удалился от людей. Единственное дело, которое для меня важно – эти мои мыльные пузыри. Все остальное – тщета и глупость.
   – Вы мизантроп? – спросила донья Маня.
   – Наоборот. Я очень люблю людей и поэтому совершенно не могу среди них жить. У меня разрывается сердце, когда я вижу, как они все глубже и глубже погрязают в собственной глупости. То ли дело пузыри – вершина творения! Они легче воздуха и устремлены только вверх.
   – Но пузыри недолговечны.
   – А, по-вашему, люди долговечны? Их век не многим более велик, чем век этих прекрасных шаров. Все относительно. Кстати, – он вдруг оживился, – я сам разработал рецепты некоторых пузырей и, если вам интересно, могу поделиться кое-какими тонкостями приготовления исходных растворов.
   Пока гости не успели выказать возражений, кентавр, цокая, подошел к столику, на котором у него находилась алхимическая мини-лаборатория.
   – Вот, смотрите, – изящным жестом он обвел склянки, пробирки и реторты, принялся перебирать колбы и поочередно размахивать ими перед рыцарем и оруженоской. – Это особо крупные пузыри. А это наоборот – женский бисер, карликовый сорт. Это сорт жемчужный, шары такого сорта переливаются на свету перламутром, могут быть глянцевыми, а могут матовыми. Глянцевые чуть дороже. Это сорт «витамины», они похоже на разноцветные драже. А два дня назад я наконец-то получил раствор для особо прочных пузырей. Они не лопаются даже от прикосновения мужских рук и могут существовать до трех суток. Представляете?
   – Поздравляю, – сказал барон Николай. – Очень рад за вас.
   – Вот посмотрите.
   И отшельник продемонстрировал свое искусство: ловко раздул пузырь величиной с шаровую молнию, отпустил его, и тот, повиснув в воздухе, долго болтался на одном месте, как медуза в аквариуме. Когда кентавр говорил о пузырях, движения его становились бодрее, осмысленнее, в голосе появлялась теплота, в движениях – проворность.
   – Видите, он не улетает и не лопается, – азартно рассказывал он, тыкая пальцем в пузырь. – Какая упругость, какое невозмутимое спокойствие! Согласитесь, что он великолепен?
   – Красиво, – согласился барон Николай без воодушевления.
   – И все-таки, – сказала донья Маня, – мне кажется, что это не та красота, которая может спасти мир.
   – Красота едина, – возразил мастер Сандалетов, мгновенно сдувшись, – она не может быть та или не та. А что касаемо мира, то я вообще не понимаю, зачем его надо спасать. Спасать мир – значит, спасать всю ту глупость, которая в нем расплодилась и расцвела махровым погибельным грибком. Его, горемычного, не спасать надо, ему надо дать достойно умереть, и чем раньше, тем лучше. Пока его забористая молодецкая тупость не превратилась в полный старческий маразм. Пока он не сдох под каким-нибудь космическим забором, этот ваш мир.
   – Красиво сказано, – вздохнул барон Николай, – концептуально.
   – Да уж, – кивнула донья Маня, но тон ее не обещал ничего хорошего: она, похоже, этой концепции не разделяла. – Красота! Ты, я гляжу, привел меня к настоящему мудрецу. К такому круглому мудрецу, который все свою мудрость выдул в пузыри и пустил по ветру.
   – Это она про меня? – спросил остолбеневший кентавр у рыцаря. – Смелая женщина.
   – Оруженоска моя, – глуповато улыбнулся барон Николай.
   И в этот момент барон Николай понял, что он зря пришел сюда с доньей Маней, – надо было одному идти.
   – Как же вы можете так себя вести? – оруженоска уже впрямую набросилась на кентавра. – Вы мудрец, вы философ, вы выше всей человеческой глупости! Но разве мудрость в том, чтобы уличать других в глупости? Разве стоит достигать высот духа для того лишь, чтобы смотреть на всех сверху вниз?
   – Ошибаетесь, – капризно буркнул магистр, – я вообще не смотрю вниз, я боюсь высоты. Я смотрю только вверх, на небо – туда, куда улетают мои пузыри. Там не страшно.
   – Не могли бы вы все же на некоторое время опустить свой взор на землю и помочь нам? – примирительно попросил барон Николай. – Поверьте, дело действительно очень важное.
   – Важное для кого? – уточнил Сандалетов, поглядывая на донью Маню и смекая, что уже вряд ли удастся отвязаться от непрошеных гостей. – Только не говорите мне, что это важно для человечества, иначе мы с вами точно не сговоримся. Я люблю людей, но человечество – терпеть не могу.
 

 
   Он посмотрел на рыцаря и оруженоску презрительно – не как на людей, а как на представителей человечества, – взболтнул бутылочку и принялся выдувать новый пузырь.
   – Нет, магистр, не для всего человечества, – сказал барон Николай, – но для лучшей его части, – он помолчал намного. – Я имею в виду детей.
   – Детей?
   Такого ответа Сандалетов не ожидал. Раздуваемый им пузырь шумно лопнул, и блестящая капля зависла на крючковатом носу.
   – Детей... – задумчиво повторил магистр, скосив оба глаза к этой радужной капле, как бы пытаясь в ней разглядеть подсказку. Капля не покидала нос, и некоторое время все трое стояли, молча и совершенно беспричинно уперев взгляды в эту малую порцию мыльной воды. Наконец Сандалетов стер каплю тыльной стороной ладони и сказал растерянно:
   – О детях я как-то не задумывался...
   – Вы не единственный, кто о них никогда не задумывался, – с наскока подхватила тему оруженоска. – Как раз в этом-то суть нашего дела.
   Магистр посмотрел на нее пристыжено и стал защищаться, нападая.
   – Я не говорил «никогда», – заметил он и отошел к перилам балкона. Там он снова повернулся к гостям спиной и продолжил свои размышления вслух. – Дети... Помню, помню.
   – Да, – не уступала оруженоска, – именно так они и говорят: «Дети? Помню, помню...» Они думают о них только, если напомнить.
   – Кто это – они? – сердито спросил Сандалетов и обернулся.
   – Взрослые мира сего. Пичкают их всякой уродской едой, поют для них идиотские песенки, показывают дурацкие мультфильмы, печатают дебильные книжки, выстругивают дегенеративные игрушки, – а потом удивляются, почему это из таких умниц вырастают эдакие глупцы и тупицы! Да потому что яблоко от яблони – сами знаете что!
   Кентавр нетерпеливо перебирал копытами, но перебивать не решался. Барон Николай смущенно дернул оруженоску за рукав и шепнул закрытым ртом:
   – Остынь, не на педсовете!
   Но донья Маня была задета за живое; все возмущение, накопленное горьким педагогическим опытом, стало переливаться через ее края.
   – «Дети – наше будущее»! – декламировала она с издевкой. – Какое будущее! Дети – это наше настоящее. Это мы, взрослые, – их будущее, их крайне невеселое будущее. Вот посмотрите на себя: вот такое будущее ожидает наших детей!
   Кентавр и рыцарь без удовольствия посмотрели друг на друга.
   – «Наши дети будут лучше нас»! – продолжала донья Маня. – Хорошенькое придумали успокоение! Да не будут они лучше нас, если мы такие свиньи, если мы так по-свински к ним относимся! Легко успокоиться тем, что дети будут лучше нас, и продолжать свинячить по полной программе. Только и прогресс тогда будет невелик: ну будут они чуть меньшими свиньями, чем мы, но все равно – свиньями!
   – Может, хватит о свиньях? – осмелился предложить кентавр.
   – Нет, не хватит! – отрубила донья Маня.
   Мизансцена поменялась таким образом, что кентавр и рыцарь стояли, чуть ли не прижавшись друг к другу плечами, как нашкодившие школьники, а оруженоска вышагивала перед ними и, не прерывая своей речи, то наскакивала на них, то отбегала, то снова наскакивала, размахивая маленькими кулачками перед лицами обоих.
   – Почему? – говорила она. – Почему, скажите, никто про детей не помнит, пока они не достигли призывного возраста? Почему хорошие детские фильмы показывают в шесть утра? Что имеется в виду: что они уже встали или что они еще не легли? Где вы видели таких детей? Почему учебники печатают на папиросной бумаге? А потом удивляемся: с чего это они курят! Да с того, что эта бумага только на самокрутки и годится! А почему детские вещи стоят в два раза дороже взрослых? Почему обувь такая дорогая, когда она такая маленькая? Это потому что для детей все нужно делать так же, как для взрослых, только дороже? Да они ведь и так растут все время, болеют все время, всегда сопливые, голодные, разорванные!
   – Ужас какой! – прошептал магистр Сандалетов.
   – Да если хотите знать, – уже спокойнее сказала оруженоска, – дети – это единственная разновидность хомо-сапиенсов, не зараженных глупостью.
   – Вы думаете? – встрепенулся Сандалетов.
   – Я знаю, – ответила донья Маня, – я в школе работаю.
   Магистр растерянно цокнул копытами и помахал хвостом, как бы отгоняя мысли, заходившие с тыла. Поняв, что в речи оруженоски наметилась передышка, он осторожно спросил:
   – Ну а чем же я, собственно, могу помочь детям? Какое я имею к ним отношение?
   Донья Маня уже стала ловить ртом второе дыхание, но барон Николай быстро оттолкнул ее вбок и сам стал говорить: рассказал кентавру о Дворце Юных Бюргеров, о таинственной рыбе и о странном поведении доблестного рыцаря Дона Капитона. Кентавр слушал напряженно, вслушивался во что-то помимо слов, а в конце рассказа повернул голову к оруженоске, будто именно от нее ждал еще чего-то важного. Донья Маня поймала этот взгляд и внесла свою весомую лепту.
   – Дети, – сказала она, – как никто, любят мыльные пузыри. – А потом и вовсе как бы невзначай добавила: – Кстати, во Дворце была единственная в городе детская студия по выдуванию мыльных пузырей. И больше ее не будет. Вот у вас, я вижу, тут не только растворы в ассортименте, но и всякие разные рамки, лекала для фигурного выдувания, набор «Юный алхимик»... а у детей таких широких возможностей больше не будет. Если мы с вами не вмешаемся, они вынуждены будут выдувать пузыри по старинке – через соломинку, дедовским способом. Разве это нормально? Разве это не произвол?
   Последние слова сильно тронули Сандалетова – просто-таки толкнули. Он выпучил глаза, скривил голову на бок, забил копытом и угрожающе засопел.
   – Через соломинку... Ну уж нет! Такого я допустить не могу!
   Этот аргумент решил дело. Сандалетов кивнул в пространство, будто подтвердил кому-то невидимому то, что решение принято. Потом свесился с балкона и, окидывая взглядом неприятную ему картину анахронезмской жизнедеятельности, спросил:
   – Так чем я могу помочь?
   – Нам нужно рекомендательное письмо к Дону Капитону, – сказала оруженоска, – иначе нас даже к воротам не подпускают.
   – И всего-то? – нахмурился кентавр, раздумывая, нет ли здесь подвоха.
   – А чего еще? Остальное мы сами сделаем.
   – Мне бы только до него дорваться, – сказал барон Николай, – а там я б ему уже настроил физиономию на соответствующую волну!
   Кентавр понял, что подвоха нет.
   – Ну, вот что, – сказал он. – Рекомендательное письмо я вам напишу, хоть три. Но надо все это серьезно обмозговать. Похоже, дело это не такое простое, с наскока его не возьмешь. Рассказывайте мне еще раз все по порядку и со всеми подробностями.
 
   Пока рыцарь и оруженоска сбивчиво повторяли всю историю, кентавр жил параллельной жизнью. Оставив в покое свои пузыри, он вынул из-под тюремной койки чемодан с выпускными альбомами, смахнул с него пыль, после чего долго и сосредоточенно листал альбомы.
   – По-моему, эта рыба – никакое не чудовище, – заметил он, когда все подробности были исчерпаны рассказчиками. – Обыкновенная биологическая аномалия. Поймите, детки мои: нет чудовищ, – есть природа и чудеса. Чудовище существует только одно: человеческая глупость. Вот самое страшное и самое непобедимое чудовище. Еще ни одному герою не удавалось одержать над ним победу. Все остальные чудовища – лишь жалкие карикатуры на то, что живет рядом с людьми и внутри них. Все эти сухопутные рыбы и гигантские шотландские головастики – ерунда, лягушатник; победить их – раз плюнуть. Только какой в том прок, когда непобедима глупость!
   – Вам из тюремной башни виднее, – притворно согласилась донья Маня.
   – Да при чем здесь тюремная башня, – обиделся Сандалетов и захлопнул очередной альбом. – Если хотите знать, эта темница – самое светлое место во всей моей биографии.