Арцыбашев Михаил Петрович. Ужас

беспомощно лепетал:
- Я п... поним... маю... п... пустите... я ни-ч-че-го...

VI

Еще с вечера невидимая и неслышимая, ползущая тайно, из уст в уста,
пошла во все стороны тяжелая молва о злодеянии. Было совсем глухо и тихо, но
в этой мертвой тишине отчаянный крик, казалось, летел от человека к
человеку, и в душах становилось больно, страшно, и тяжелое, кошмарное
рождалось возмущение. Оно таилось в глубине и как будто уходило все глубже и
глубже, но вдруг, не известно никому, как и где, точно крикнул в толпе
какой-то панический голос, оно вырвалось наружу, вспыхнуло и покатилось из
края в край. На рассвете рабочие на бумагопрядильной фабрике и на ближайшей
железной дороге побросали работы и черными кучками поползли через поля в
деревню.
Сами убили да сами и суд вели, заговорил тяжелый, глухой голос, и в его
шепоте стало нарастать что-то огромное, общее, грозное, как надвигающаяся
туча.
Оно росло с сокрушающей силой и стремительной быстротой. И в своем
стихийном движении увлекало за собой все потаенное, задавленное, вековую
обиду. Казалось, тень маленькой замученной женщины, в детских черных чулках
с наивными голубыми подвязками, воплотила вдруг в себе что-то общее,
светлое, молодое, милое, бесконечно и безнадежно задавленное и убитое. Не
хотелось верить, не хотелось жить, и ноги сами собой шли в ту сторону, как
на зов погибающего голоса, сами собой принимали грозное и отчаянное
выражение.
Когда рано утром десятские вынесли некрашеный гроб на улицу, огромная,
точно в черном омуте крутящаяся толпа уже запрудила всю улицу. Она молча
расступалась перед медленно плывущим по воздуху желтым ящиком. Никто не
знал, что надо делать, и мучительно всматривался в желтую крышку, под
которой, казалось, затаилось напряженное, молчаливое отчаяние. Было тихо, но
где-то сзади, вдали, уже глухо и тяжело ворочался какой-то мерный,
нарастающий подземный гул.
Белое небо уже стало прозрачным, и иней призрачно белел на крышах, на
земле, на заборах. Одинокая звезда на востоке бледнела тонко и печально.
Черная толпа, медленно свивая черные кольца, тронулась и поползла за гробом
по тихой длинной улице. Было так чисто, прозрачно и изящно вверху, в небе, и
так беспокойно-грубо внизу, на черной земле! Гроб быстро донесли до церкви и
медленно стали заворачивать к погосту.
Кто-то пронзительно и настойчиво закричал. Иволгин, без шапки, седой и
дикий, бежал за гробом и, махая костлявыми руками, кричал:
- Стой, стой!..
Гроб как будто сам собою остановился и нерешительно закачался на месте.
Иволгин добежал. Седые пучки его волос торчали во все стороны, и старые
глаза его пучились над искривленным ртом.
- Куда?! - закричал он, задыхаясь и хватаясь за гроб. - Назад!.. Убили
и концы в воду?!.. Врете, мерзавцы!.. Назад!.. Это мы еще посмотрим, как...
Толпа глухо загудела, и похоже было гудение на растущий прибой.
- Господин Иволгин, за эти слова вы и ответить можете... очень просто!
- угрожающе закричал урядник и протиснулся между ним и гробом. - Неси,
ребята, неси!..
Иволгин машинально ухватился за его руку и судорожно шевелил
трясущимися губами, дико пуча обезумевшие глаза.
- Да вы меня не хватайте! - с силой выдернул у него руку урядник, и
голос его прозвучал оскорбленно и уверенно.
Но Иволгин так же молча и машинально ловил его за локоть и, как будто
молча, бормотал что-то судорожно, по-рыбьи открывая и закрывая рот.
- Пустите! - с бешенством крикнул урядник.
- Они убили... сами убили... - наконец пробормотал Иволгин, - а вам...
грех... ведь вы знаете...
- Что я знаю? - странно, как будто озлобясь на что-то, преувеличенно
дерзко закричал урядник. - Чего там... Ваше дело?.. Десятский, бери его!..
Русый и бледный мужик робко взял Иволгина за руку.
- Братцы, что ж это такое? - прокричал кто-то в толпе с скорбным
недоумением.
- Пусти, чего хватаешься!.. Убивцы!.. Робята, не давай хоронить...
Прокурора... А-а... Не давай! - нестройно и негромко закричали голоса, и
вдруг двинулось, отлило и опять подалось вперед.
Урядник закричал что-то изо всех сил, но только дикой нотой вошел в
хаос ревущих голосов. Гроб порывисто закачался и быстро опустился вниз, на
дно толпы.

VII

На другой день, к полудню, вызванные по телеграмме, данной со станции
железной дороги, приехали исправник и становой.
Вся деревня с утра гудела и дрожала. Гроб одиноко стоял в церкви, и на
его желтой крышке мутно отсвечивало солнце.
Толстый исправник грузно и властно слез с брички и негромко, но твердо
и коротко буркнул становому:
- Ипполит Ипполитович, распорядитесь, чтобы понятых и чтоб сейчас же
закопать.
А сам короткими и твердыми шагами пошел к церкви. Вся паперть и весь
церковный двор был покрыт черной молчаливой толпой. Прошли десятские, прошли
становой и урядник. Слышно было, как гулко и нестройно топотали их ноги по
каменному полу церкви. Потом они опять вышли, и желтая крышка гроба
показалась в черной дыре дверей и закачалась в воздухе, высоко над толпой.
- Живо поворачивайся! - торопливо и властно говорил исправник, угрюмо и
зорко кося глазами по сторонам.
Молча, как автомат, толпа сдвинулась и насела на паперть. Гроб встал.
- Расходись! - выступая вперед, крикнул исправник.
- Как это - расходись?! Убили, да и расходись... ловко! - ответил
кто-то из толпы.
Иволгин, седой и аккуратный, с беленьким крестиком на серой шинели,
вежливо и решительно выступил навстречу исправнику.
- Позвольте, сдержанно и тихо начал он, близко нагибаясь к исправнику,
- раз голос народа указывает на...
- Что-с? - быстро поворачивая голову к нему, спросил исправник и гневно
нахмурился.
- Я говорю, что убийцы нам всем известны... нельзя допустить, чтобы то
ужасное дело...
Исправник коротко и неверно взглянул ему в глаза и сейчас же
отворотился.
- Позвольте... Это не ваше дело!.. Кто вы такой?.. Потрудитесь
удалиться.
Он мягко, но решительно отстранил стоявшего на дороге Иволгина.
- Осторожней! - вдруг бешено и страшно крикнул Иволгин, с силой
отшвыривая его руку прочь.
Исправник съежился и внезапно побледнел.
- Потише, потише, вы... - чуть слышно и не глядя на Иволгина,
пробормотал он. - Неси, ребята...
Было долгое, томительное молчание и неподвижность. Гроб тихо качался на
паперти.
- Ребята, - бледнея все больше и больше, закричал исправник тонким,
напряженным голосом, - знаете вы, что делаете?.. За это отвечать надо!
Пропусти... Следствие выяснило виновника... суд рассудит, а вы отвечать
будете...
- Судить... рассудит... Следствие! Го-го-го! - как будто весело и
голосисто закричали в толпе. - Ловкачи!.. Нет, брат, ходи мимо!.. Го!..
- Пропустить! - вдруг теряясь, чересчур громко и неровно крикнул
исправник. - Это еще что тут?..
- А то! - крикнул Иволгин, опять прорываясь к нему. - Вы думаете, на
вас суда нет?.. Так врешь, подлец!.. Вот тебе суд!
Исправник молча исподлобья оглянулся кругом и ступил ногой назад. И вся
толпа, как завороженная, двинулась за ним.
- Ипполит Ипполитович, - растерянно проговорил исправник.
Высокий, серый становой уверенно шагнул мимо него к Иволгину, и на его
стальном лице было твердое, холодное, как будто чего-то еще не понимающее
выражение.
Как раз в ту минуту, когда становой и урядник схватили Иволгина,
высокий и худой мастеровой с длинным и бесцветным лицом вдруг изменился в
лице и, бешено опустив зрачки, ударил корявым и грузным кулаком прямо в лицо
становому.
- Убивец!!. - простонал он.
Брызнула кровь, и что-то болезненно и противно хрястнуло. Становой
качнулся, но на ногах устоял. Его твердое лицо стало безобразным, но не
выразило ни ужаса, ни боли, а одно безумное, удивленное, какое-то звериное
бешенство. Он коротко и хрипло заревел и, изогнувшись, как кошка, бросился
на мастерового.
С минуту они простояли обнявшись, потом закачались и разом рухнули
вниз, гремя и звеня по ступенькам паперти.
И тут все мучительно охнуло и завертелось. Страшный, бледный призрак
разгрома встал над толпой, и его бледный ужас отразился на замелькавших в
дикой свалке лицах.
- А ну... Бей, ребята! - прокричал кто-то тонким, веселым и страшным
голосом.
Исправник и старшина бежали рядом по грязной земле, по талому снегу, по
холодной брызгающей в лица воде. Бежали, хрипя и задыхаясь, грязные,
оборванные, с разбитыми страшными лицами, и были похожи на каких-то
огромных, безобразных зайцев, режущих поле напрямик, не разбирая дороги.
Далеко сзади, с уханьем и свистом, врассыпную бежала толпа.

VIII

Ночью по темной и грязной дороге, выходящей из мрака и уходящей во
мрак, вползала в деревню огромная, тяжелая масса. Ничего нельзя было
разобрать в ней, но слышно было, как предостерегающе фыркали лошади, дробно
и многозвучно шлепали по земле подковы и, со скрежетом, чуть слышно
позванивало оружие. Не было видно ни лиц, ни движений, и казалось, что идет
одна сплошная грозная сила.
Войска стали на площади. На улице было тихо и пусто, только
взбудораженные собаки выли и лаяли по дворам. Кой-где в темных, таинственных
окнах мрачно засвечивались огоньки и сейчас же гасли.
Часть солдат неуклюжими однообразными силуэтами спешилась и вошла в
ограду церкви. Потом вынесли из мрака темный ящик и быстро понесли его
кругом смутно белевшей ограды на погост. Было тихо.
И долго было тихо, пока не настал серый и тревожный день.
Днем по главному шоссе от фабрики, на которой не курились и стояли, как
огромные потухшие свечи, мертвые трубы, опять потянулись черные кучки
мрачных и зловещих людей. Прилегающие к площади улицы, казалось, рождали их
черные силуэты. Они липли друг к другу, росли и расплывались по площади, как
густые пятна пролитого на сне! черного масла. Бледные, напряженные лица
сходились и расходились, поворачивались друг к другу и смотрели на солдат с
странным, углубленным выражением.
Половина площади у церкви была запружена сплошной черной толпой. На
ограде церкви торчали люди. На сваленных возле ограды бревнах и досках
кишела пестрая и в то же время однообразная масса голов.
По другую сторону площади было по-прежнему пусто и тихо. Там неподвижно
длинной полосой стояли конные солдаты, и ряд их каменных, непроницаемых лиц
был обращен к толпе. Они сидели однообразно и неподвижно, и только лошади
махали головами да расхаживали впереди какие-то серые люди, никому не
известные, странно блестящие на серой земле и серых заборах.
Потом эти люди прошли к лошадям и быстро, уверенно поднялись на седла.
Раздался одинокий возглас, и длинная полоса солдат разом заколебалась,
тронулась и с громом и звоном рысью двинулась через площадь на толпу.
Толпа зашевелилась. Одинокие крики изумления и ужаса порвали тишину, и
вся черная масса с диким криком и визгом полезла назад на бревна, на ограду
церкви. Огромные лошади круто взмахивали головами и, упираясь, надвигались
на людей. Сзади толпы, с ограды, засвистали и закричали. Высокий, худой
мастеровой вприпрыжку побежал от церкви навстречу лошадям и высоким голосом
закричал: - Наши, сюда! Наши, сюда!..
И один по одному побежали назад огромные черные люди.
- Бей, бей! - закричали они нестройно и страшно.
Все смешалось, как в кошмаре. В воздухе засвистали палки, камни,
замелькали руки и закрутились ополоумевшие багровые лица с дикими глазами.
Слышался уже не крик, а какая-то каша из хрипения, визга, жестких ударов по
чему-то живому и глухих, тяжелых падений. И вдруг раздался стихийный,
торжествующий рев. Вдали, на конце площади, виднелись казаки, но уже не
правильной серой полосой, а разрозненными жалкими кучками. А в них неуклонно
и страшно все летели и летели тяжелые и круглые камни.
- Наша взяла! - прокричал высокий человек и улыбнулся детской радостью
и торжеством.
- Гляди!.. - тихо и внятно сказал кто-то в толпе. На той стороне
площади медленно и мерно развертывалась длинная серая полоса, и отчетливо
было видно, как отбивали торопливый и мерный такт сотни ног. Сразу все
стихло, и на площади опять встал какой-то молчаливый и бледный призрак.
- Не смеют, пугают! - робко и недоумело заговорили в толпе.
Что-то светлое, правдивое и казавшееся таким простым и естественным
бессильно заметалось, стараясь уверить сжавшиеся сердца.
- Братцы... как же так?.. Что же теперь?.. - спросил высокий мастеровой
упавшим жалким голосом.
И вслед за тем что-то ударило в землю и небо. Серые люди куда-то
исчезли и затянулись полосой легкого и сизого дыма...

IX

К вечеру разошлись тучи и выглянуло солнце. На улицах было пусто, и
только куры тихо бродили по дороге да возле церкви, трусливо поджимая
хвосты, бегали и нюхали землю собаки. Было тихо и страшно, и казалось, над
землей, между замершей и затаившейся жизнью и глубоким, свободным голубым
небом, стояла какая-то невидимая мертвая, давящая сила.
В сарае, при волости, на помосте лежали рядами неподвижно мертвые люди
и смотрели вверх остановившимися навсегда белыми глазами, в которых тускло
блестел вопрошающий и безысходный ужас...

1905