Арцыбашев Михаил Петрович. Женщина, стоящая посреди

   Наконец ему удалось уловить момент, и он подсел к Нине.
   — Что значит такая немилость?
   — Какая немилость?.. Я вас не понимаю!.. — холодно и высокомерно ответила Нина, едва шевеля губами.
   Луганович посмотрел на эти свежие губы и вспомнил пьянящее ощущение их поцелуя. Легкий туман ударил ему в голову.
   — Прежде вы не так говорили со мною!.. — намекающим тоном сказал он.
   — То было прежде, — так же холодно и презрительно ответила Нина и хотела встать.
   — Одну минуту, — умоляюще прошептал Луганович, — я хотел вам сказать два слова… Нина через плечо посмотрела на него.
   — Пожалуйста, — уронила она одними кончиками губ.
   Но Луганович уже был весь во власти ее молодости и свежести. Раиса во мгновение ока вылетела у него из головы. Мучительно хотелось напомнить девушке прежнее, вызвать в ней знакомое волнение.
   — Нина!.. — тихо прошептал он.
   Их глаза встретились, и его чувство передалось ей. Нина вздрогнула и опустила глаза. Ресницы ее затрепетали.
   — Вы совсем забыли меня?.. — дрожащим голосом проговорил Луганович.
   Нина на мгновение подняла большие укоризненные глаза.
   — Вы сами забыли!.. — еще тише ответила она.
   Его красивое взволнованное лицо было совсем близко и руки почти касались ее колен. Нина невольно взглянула на эти большие белые руки, и ей вдруг захотелось забыть эту размолвку, вернуть прежнее. Слезы показались у нее на ресницах.
   — Виктор Сергеевич, скажите, пожалуйста, правда ли, что Раиса Владимировна скоро уезжает?.. — вдруг спросил инженер.
   — Нет, она ничего не говорила… — вздрогнув от неожиданности, пробормотал Луганович и сразу почувствовал, что это имя разрушило все.
   Лицо Нины было холодно, зло и гадливо по-прежнему. Она опять хотела встать.
   — Нина, подождите… я вам все объясню… — сам не зная, что говорит, торопливо забормотал Луганович. — Вы сами были виноваты… если бы вы тогда не были…
   Нина встала, гордая, как герцогиня, обдав его взглядом, в котором было больше отвращения, чем ненависти.
   — Как все это гадко!.. — сорвалось у нее, и девушка отошла к столу. — Мама, скоро ужинать?.. Виктору Сергеевичу уже пора идти… его ждут… — проговорила она металлически спокойно.
   Вся кровь прилила к лицу Лугановича. Он остался на месте, не зная, что делать, и боясь взглянуть на кого-нибудь. Безумная злоба потрясла все существо его. Ему хотелось крикнуть, оскорбить Нину, напомнить ей при всех, что как-никак, а она целовалась с ним и потому нечего ей прикидываться такой гордой невинностью.
   Анни, которой, очевидно, стало жаль его, подсела к Лугановичу и заговорила с ним о каких-то пустяках таким тоном, каким говорят с обиженными мальчиками. Луганович не знал, как отделаться от нее.
   Наконец ему удалось проститься и уйти, а уходя, он слышал, как инженер что-то сказал по его адресу и как Нина неестественно насмешливо и мстительно захохотала.
   После его ухода скоро стал прощаться и Высоцкий.
   В аллее было совсем темно, и, когда они отошли от террасы, стало трудно видеть друг друга. Белела только светлая кофточка Нины. Молча дошли до калитки и остановились.
   — Ну, до свиданья, Нина Сергеевна, — сказал инженер, в темноте пожимая и не выпуская ее руки.
   — До свиданья, — каким-то странным, выжидательным тоном ответила Нина и не уходила.
   Кругом было темно, только звезды сверкали над лесом, слившимся в одну жуткую неподвижную черную массу. Огонек на террасе мелькал сквозь деревья, потом колыхнулся, двинулся и исчез. Лампу унесли в комнаты. Стало совсем черно и как-то странно, точно в незнакомом месте. Тишина стояла кругом, и казалось, было слышно, как сердце стучит.
   И вдруг, совершенно против ее воли, лицо Нины поднялось к инженеру, он наклонился, ощупью нашел ее губы. От неожиданного поцелуя у девушки закружилась голова и земля заколыхалась под ногами. Долго было тихо, потом Нина вырвалась и побежала назад.
   Высоцкий проводил ее глазами, снял шляпу, провел рукою по волосам и щелкнул пальцами.
   «Готова!.. — сказал он себе, во всем теле ощущая предчувствие близкого обладания ею. — Спасибо Лугановичу: вовремя пришел!.. А славная девочка!.. Теперь уж не отвертится… конечно!..»
   Инженер засмеялся и, молодецки шагая, вполне довольный собою, пошел к ресторану.

XI

   Нина лежала на кровати, вся дрожа и улыбаясь в темноту стыдливо и нежно. Инженер встретился со знакомой компанией и ужинал на террасе, где было людно, шумно и светло. А Луганович один бродил по темному парку, и вся душа у него горела.
   Он ревновал, ревновал бешено и страстно, хотя до этого вечера вспоминал Нину только с чувством неловкости перед нею. Но теперь ему казалось, что он не переставал любить ее, и это было потому, что Луганович совершенно убедился в ее связи с инженером.
   Если бы девушка встретила его печальными глазами, была бы грустна и бледна, Луганович не почувствовал бы ничего, кроме мужского самодовольства. Он даже нашел бы наслаждение в том, чтобы мучить ее за то, что она не отдалась ему, когда он этого хотел. Но Нина была влюблена в инженера, а Луганович был ей совершенно не нужен и не интересен. Этого молодой человек не мог перенести и мгновенно, с прежней силой, влюбился в девушку.
   С чувством физического отвращения он вспомнил Раису. Он и раньше чувствовал это, но теперь ему с потрясающей ясностью стало понятно, что в их связи нет ничего, кроме самого грубого животного разврата. Разврата, который одуряет во мраке ночи и бессильно исчезает при первом свете утра, освещающего смятую кровать, утомленные красные глаза, свалявшиеся космы волос, некрасивую и бесстыдную немолодую женщину. Каждая ночь приносила доводящий до исступления взрыв сладострастия, каждый день — усталость, тоску и отвращение и к самому себе, и к этой женщине, без души и сердца, с одной разнузданной неутолимой похотью.
   А Нина!.. Увидев ее, Луганович точно очнулся от какого-то скверного кошмара. Ее молодость, свежесть, милая, чистая душа, смотревшая из доверчивых светлых глаз, наполняла сердце такой нежностью, что слезы подступали к горлу. В самом желании обладать ею было что-то чистое и радостное. И неужели все это потеряно навсегда?..
   Лугановичу мучительно захотелось сейчас же порвать все с Раисой, оскорбив ее, как последнюю тварь, а потом броситься перед Ниной на колени, вымолить ее прощение, забыть прошлое и снова благоговеть перед ее чистотой, чувствуя сладкий безнадежный трепет несмелого молодого желания.
   Но это было невозможно, и при мысли, что девушка, быть может, уже принадлежит инженеру, Луганович чувствовал такую ярость, что становилось трудно дышать и хотелось застрелиться.
   Часа два он шатался по парку, переходя от бешеной злости к слезливому отчаянию, но потом устал и пал духом. Такое состояние было невыносимо, захотелось успокоиться так или иначе, и тайная мысль пойти к Раисе зашевелилась в нем.
   «Но ведь это же отвратительно, ведь я не люблю ее, она мне противна!.. Не животное же я, в самом деле!..» — с тоской подумал Луганович.
   Он не мог поверить, что пойдет к ней после всего, что пережил и перечувствовал, но уже искал лазейку, чтобы оправдать себя: «Разве пойти для того, чтобы унизить ее?.. Истоптать, как последнюю тварь, избить, замучить, а потом вышвырнуть вон?..»
   Он стал уверять себя, что это надо сделать, чтобы отомстить за свое падение и за Нину, но представление о физическом унижении вызвало только жгучее сладострастное желание. И чем больше он унижал Раису мысленно, чем больше подвергал издевательствам и боли, тем желание становилось сильнее. Луганович растерялся.
   «Неужели я такой подлец?..» — наивно спрашивал он себя и сейчас же вспомнил, какие муки переживал, когда Раиса из каприза отказывала ему в ласках. Тогда он был готов на все, лишь бы добиться обладания ею, и если он теперь прекратит эту связь, что же будет тогда?..
   «Разве пойти в последний раз?..» — робко придумал он и сам почувствовал, как это гадко и смешно.
   Тогда он решил немедленно идти домой и лечь спать и, обрадовавшись твердости этого решения, чувствуя, как свалилась с души огромная тяжесть, быстро зашагал к дому.
   Ему пришлось проходить мимо дачи Раисы Владимировны, и, когда он поравнялся с калиткой, шаги Лугановича невольно замедлились. Он почувствовал, что страшная физическая тяга сильнее его и что ему не пройти мимо.
   Минуту Луганович стоял в нерешимости, отчаянно глядя перед собою, будто ожидая какой-нибудь помощи, но помощи не было, и, презирая себя, точно падая в грязь, он бессильно отворил калитку.
   И когда держал в объятиях презираемую, ненавидимую женщину, сердце его сжималось от тоски и отвращения, образ Нины носился перед глазами, и с отчаянием утопающего. Луганович думал:
   «Ну, и прекрасно!.. Животное так животное!.. И пусть!..»
   В эту минуту он ненавидел весь мир и больше всего Нину, которая, как ему казалось, довела его до этого падения.

XII

   Первый поцелуй, которого уже давно ждала Нина, которого она боялась и хотела, всколыхнул ее душу до дна. Это казалось так страшно и стыдно, а совершилось так нечаянно, просто и хорошо.
   Когда, проснувшись на другой день, девушка вспомнила все, у нее загорелось лицо, но не от стыда, а от счастья. Все, что было между нею и Лугановичем, представилось ей таким ничтожным, что и вспоминать было смешно. Теперь было совсем другое, и с этого дня, казалось ей, начиналась новая, настоящая жизнь.
   Инженер был осторожен и не пугал девушку. Они проводили вместе целые вечера и вдвоем уходили куда-нибудь далеко, в лес или на луга, и говорили без конца. Правда, беседы часто прерывались поцелуями и объятиями, но это только придавало большую прелесть разговорам о литературе, загробной жизни и театре.
   Только понемногу, шаг за шагом, опытной рукой инженер приучал Нину к ласкам. Она даже не заметила, как поцелую стали слишком чувственными, объятия грубыми. И девушка привыкла к ним, думала о них целый день, начинала любить и желать их.
   Коля Вязовкин не мог бы допустить даже предположения о том, что Нина позволяет делать с собою, но чувствовал, что жизнь девушки изменилась, и страдал невыносимо, ревнуя инженера до того, что по целым ночам только и думал, что об убийстве. Он изо всех сил старался не отставать от Нины, но девушка явно избегала его, обманывала и под разными предлогами уходила одна. А потом бедный студент, в путейской тужурке, изнывая от любви и ревности, метался по всем дачам, столько же стремясь найти Нину, сколько и боясь попасться ей на глаза.
   Лето уже подходило к концу, и по вечерам небо становилось зеленым, а в шуме леса послышался новый сухой и жесткий звук. Но все еще было тепло, а по вечерам душно, и на краю горизонта вспыхивали зарницы.
   Нина и Высоцкий вдвоем шли по той же насыпи, по которой гуляли в первый вечер знакомства. Но теперь инженер говорил мало и совсем не о том, а руки его постоянно искали прикосновения к телу девушки. Нина вся горела, была взволнована и счастлива и ждала какого-то еще большего счастья.
   Догоравшее небо как будто опускалось за лес. В канавах по сторонам насыпи слабо блестела вода, и прозрачная дымка тумана призрачно подымалась над ними.
   Навстречу шла какая-то компания, сзади тоже слышались голоса, и это раздражало Нину. Ей все теперь мешали и хотелось, чтобы внезапно исчезло все и они остались вдвоем в целом мире. По голосам девушка узнавала знакомых дачников и боялась, что ее узнают. Нина растерянно и как-то странно поглядывала в стороны, где тесно сдвигался лес и было темно. Она бессознательно ждала, чтобы инженер предложил уйти туда, но боялась сказать об этом сама. Почему-то было жарко и какая-то телесная досада томила.
   «Что это со мной делается?..» — думала девушка. Впереди приближавшейся компании шли рядом мужчина и женщина. Еще издали Нина узнала их, но вместо прежней ревности ей только стало стыдно, что они увидят ее с инженером. Не было стыдно вчера и раньше, почему-то стало стыдно именно теперь.
   И когда мимо прошли Луганович и Раиса, все в таком же черном платье, так же уверенно и четко выступавшая крепкими ногами, Нина почувствовала, что кровь заливает щеки. Хотя было темно и Высоцкий не мог видеть этого, девушка пошла вперед.
   — Ласка в любви, — говорил в это время инженер, — не должна быть самоцелью… Когда-нибудь люди поймут это… Они поймут, что они одни на земле и что их единственное грустное счастье в том, чтобы любить, ласкать и утешать друг друга!.. И когда мужчина и женщина будут отдаваться друг другу, они будут делать это без страсти, как друзья, просто отдающие все, что могут дать!..
   «Зачем он говорит это?.. — с непонятной досадой подумала Нина, и странное физическое нетерпение заставляло ее судорожно дрожать. — И зачем мы тут ходим, когда можно уйти куда-нибудь, где никого нет!..»
   И девушке самой было странно, какими ненужными и лишними казались сейчас те самые слова, которыми она заслушивалась прежде по целым часам, не замечая, как время летит.
   Нина споткнулась, и Высоцкий подхватил ее. Одно мгновение она прижималась к нему всем телом, и глаза их встретились.
   — Пойдемте куда-нибудь… — сказал инженер, как бы почувствовав, что делается с девушкой.
   — Куда?.. Зачем?.. — тихо и также странно прошептала Нина и сама пошла туда, куда он без слов звал ее.
   Как только деревья скрыли насыпь и мрак леса охватил их со всех сторон, инженер грубо обнял девушку. Это был бешеный, бесконечный, томительный поцелуй, от которого у нее закружилась голова, ослабело все тело и исчезло последнее сознание происходившего. Теперь он мог бы сделать с нею что угодно.
   Чуть видное во мраке, смотрело на нее какое-то незнакомое лицо, с чужими, жестокими и жадными глазами. Нина, перегнувшись назад, чувствовала, как падают, расплетаясь, волосы, хотела поддержать, но не успела. Поцелуи сливались в какой-то исступленный порыв. Девушка задыхалась, сходила с ума. Она не могла стоять на ногах.
   — Сядем… — едва прошептала она, растрепанная и бледная.
   Было слышно, как по насыпи, где-то очень близко, проходили люди, смеясь и выкрикивая громкими голосами какие-то непонятные слова. Но кругом сдвинулись мрак и тишина и заколдованная неподвижность лесной чащи. Казалось, все остановилось, смотрело и слушало в ожидании.
   Нина полусидела, полулежала на траве, царапая руки о жесткие, сухие иглы. Глаза у нее были закрыты, руки бессильны, все тело охвачено истомной слабостью. Она ничего не видела и не понимала, что с нею, только чувствовала. Был жуткий стыд, но хотелось еще большего стыда и счастья.
   Но когда она уже совсем не сопротивлялась, опять послышались голоса, и на этот раз прямо по направлению к ним.
   Сквозь звон и шум в ушах Нина услышала и узнала эти голоса: Луганович что-то говорил, Раиса Владимировна насмешливо и цинично хохотала. И вдруг девушка инстинктом поняла, что они ищут именно ее.
   Инженер поспешно сам поднял Нину, потому что она не могла сразу подняться на ослабевших ногах. Молча и быстро они углубились в лес. Нина шла впереди, вся похолодев от стыда и страха, стараясь незаметно привести в порядок платье и волосы.
   Голоса затихли вдали, и последние слова, которые услышала Нина, были:
   — Однако они хорошо спрятались!.. Это произнес насмешливый женский голос, и Нине показалось, что ее ударили хлыстом по голому телу. Едва дыша, измученная, полумертвая от страха и стыда, девушка дошла до первых дач, сделав большой круг по лесу. Теперь она уже боялась, чтобы Высоцкий не повторил своих попыток, и шла все скорее и скорее, как бы спасаясь бегством. Инженер что-то говорил, старался удержать ее, но Нина не слушала и вздохнула свободнее только тогда, когда кругом послышались голоса, из окон упали широкие полосы света и со всех сторон замелькали черные силуэты дачников.
   Мрак, лес и странное безумие, как сон, остались где-то, а вокруг все стало просто и обыкновенно.
   — Прощайте, теперь я сама!.. — через силу проговорила Нина и с радостью почувствовала, что опять сильна и свободна.
   Инженер что-то спрашивал, просил, но Нина настойчиво повернула к дому, и он с животной досадой подумал, что теперь ее не удержать. Надо было пройти короткую темную аллейку, и здесь Высоцкий опять обнял девушку, но Нина уже не отдавалась его поцелуям. Ее ответные поцелуи были торопливы, невнимательны и легки. Вырвавшись, девушка побежала и скрылась в калитке.
   Инженер дернул плечом и досадливо скрипнул зубами.
   — А, черт бы их драл!.. Вот принесла нелегкая!.. Это я Райке не прощу!.. Ну, да ладно!.. До другого раза, милая Ниночка!..
   Он ухмыльнулся почти с ненавистью, повернулся и пошел обратно. Но нервы были взвинчены и казалось совершенно невозможным идти домой спать. Не зная, что делать и чем погасить невыносимое физическое раздражение, инженер двинулся к ресторану.
   «Придется напиться, что ли!..» — подумал он.
   Темная женская фигура, четко постукивая каблуками, шла к нему навстречу.
   — А, это вы!.. — насмешливо протянул инженер и остановился. — Мое почтение. А где ваш кавалер?
   — А где ваша дама?.. — также насмешливо спросила Раиса.
   Инженер, не отвечая, пристально посмотрел на нее, как бы что-то соображая, потом шагнул и вдруг схватил ее в объятия.
   Раиса Владимировна едва не упала от неожиданного толчка.
   — Вы с ума сошли!.. — прошептала она вырываясь. — Увидят!..
   — Ну, что там!.. Не жеманься, пожалуйста! — грубо возразил инженер.
   — Скучно… надоело!.. — с усталой, холодной злостью проговорила Раиса.
   С минуту они стояли так, с какой-то странной ненавистью глядя друг другу в глаза. Потом Раиса медленно высвободилась, поправила волосы, нехорошо усмехнулась, пожала плечами и, как бы покоряясь необходимости, пошла к своей даче. Высоцкий последовал за нею. До самого дома они дошли молча, как враги.
   Окно ее спальни, как всегда, было открыто и чернело на белой стене. Внезапно мрак в нем заколебался, появилась голая женская рука и со стуком захлопнула стекла.

XIII

   Всю ночь Нина проспала тяжелым сном и проснулась с больной головой, разбитым телом и ощущением какого-то ужасного несчастья. Только выйдя в сад, она вспомнила все, что было, и пережила такое страшное потрясение, что одну минуту ей казалось, будто она умирает.
   — Господи!.. Господи!.. — шептала девушка, стоя посреди зеленых, солнцем пронизанных деревьев и глядя перед собой остановившимися побледневшими глазами.
   Ей хотелось с головой забиться куда-нибудь в глушь, в кусты, чтобы никого не видеть. Целый день она ходила как шальная, пряталась от всех, никому не могла смотреть в глаза и, забираясь в самые глухие уголки сада, все думала и думала.
   Этих дум нельзя пересказать словами, потому что мысли неслись обрывками, как будто без всякой связи. Дикая и странная смена чувств и ощущений была в ней: минутами — ужас перед тем, что было, минутами — потрясающая радость. То казалось, что теперь она погибла, то, что начинается настоящая жизнь. Иногда она боялась вспомнить, иногда старалась припомнить все до мелочей и вся замирала в сладостной истоме. То ей казалось, что этого больше не должно быть, то хотелось, чтобы скорее прошел день и была бы новая встреча, новые поцелуи, новые ласки. Только одно было ясно Нине, что случилось нечто такое, чего никогда не было в ее жизни, и проснулись такие чувства, каких она не знала еще.
   Когда она вспоминала инженера, то чувствовала, что ни за что не взглянет ему в глаза, а если он придет, то убежит и спрячется, как девочка.
   Нина представляла себе, какое у него было лицо в ту минуту, и странно любопытная мысль, от которой ей самой было стыдно, вдруг приходила ей в голову:
   «Ну, а он… а ему разве не стыдно было?.. Или это так и надо?..»
   По книгам она знала, что мужчина раздевает женщину, наслаждаясь ее наготой, а ей это не казалось стыдным, а напротив — очень интересным и красивым. Но в книгах были только намеки, волнующие и совсем не пугающие, а как это происходит в действительности, что при этом чувствуют оба, Нина даже и не представляла себе. А потому то, что произошло вчера с нею самою, было неожиданно, потрясло ее и запутало в полном противоречии стыда, страха и радости.
   Но в него, этого красивого, смелого мужчину, который ввел ее в мир новых ощущений, Нина была влюблена уже всем существом своим. Она любила его, но в то же время и боялась: так боялась, что при одном звуке его голоса, казалось, могла бы умереть.
   И в таком внутреннем метании прошел весь день. Только когда солнце, окруженное багровой пылью, устало начало клониться к западу и в воздухе потянуло прохладой близкого вечера, девушка стала успокаиваться. А когда пришел Коля Вязовкин, унылый и оттого окончательно похожий на барана, Нина была уже совсем весела. Она очень обрадовалась Коле, потому что при нем не так страшно и стыдно было встретить инженера, и была такая смешливая, оживленная, шумная, что даже ленивая Анни обратила внимание.
   — С какой радости ты взбесилась?.. — насмешливо спросила она. — Что с тобой?..
   — Со мной?.. Ничего!.. — пропела Нина из «Евгения Онегина», захохотала, дернула Колю за волосы и побежала в сад. — Догоняйте меня!..
   Коля Вязовкин грузно, вприпрыжку, побежал за ней.
   — Сядем, — серьезно и даже важно сказала Нина, когда они, запыхавшись, остановились у скамейки, в самом отдаленном углу сада.
   Коля Вязовкин послушно поместился рядом.
   — Знаете, Коля, — торжественно начала девушка, — о чем я хочу вас спросить?..
   — Нет, не знаю… — уныло ответил Коля Вязовкин.
   Наступило молчание. Вечер уже близился, и зелень деревьев была тиха и бледна. Ни одна веточка не шевелилась кругом.
   Совершенно неожиданно Нина заплакала. Она опустила голову, закрыла лицо руками и, согнувшись к самым коленям, сжалась в комочек, который страдает и никому не может рассказать о своих страданиях.
   Коля Вязовкин ничего не понял. Он суетился вокруг Нины, толокся на одном месте и только повторял:
   — Нина Сергеевна!.. Нина Сергеевна!..
   Должно быть, у него был очень глупый вид, потому что Нина, мельком взглянув на него, вдруг перестала плакать и истерически засмеялась.
   — Ах, какой вы смешной, Коля!.. Какой вы глупый, глупый!..
   Но бедный Коля Вязовкин, сердце которого, сдавленное узкой тужуркой, разрывалось от жалости, любви и каких-то смутных догадок, не обиделся. Он стал преглупо улыбаться и опять повторял одно и то же:
   — Ну, и свава Богу!.. И свава Богу!..
   — Слава, слава!.. — машинально поправляла Нина. — И чего вы так испугались?.. Это так, глупости!.. А я сегодня счастлива, Коля!.. Очень счастлива!.. — повторила она и посмотрела на него расширенными, как будто недоумевающими глазами.
   — Почему?.. — глупо спросил Коля Вязовкин.
   — Почему?.. — лукаво переспросила девушка. — А я почем знаю?.. Счастлива, и все!.. Разве можно сказать, почему бываешь счастлива?..
   — Я думаю, что можно, — солидно подумав, решил Коля.
   Нина долго молчала, глядя себе под ноги, потом вдруг стала дышать все чаще и плечи ее задрожали. Тысячи чувств и вопросов, мучивших ее душу, требовали исхода. Ей хотелось хоть кому-нибудь высказаться, поделиться своим счастьем и страхом.
   — А разве думаете, что нельзя?.. — подождав, спросил Коля.
   — Я думаю… — медленно начала Нина, все так же неподвижно глядя перед собою, — я ничего не думаю!.. — быстро и совершенно неожиданно закончила она.
   Коля Вязовкин, уже наставивший уши, осекся и тяжело вздохнул.
   — Слушайте, Коля, — вдруг заговорила девушка торопливо и не глядя, — вы очень меня уважаете?..
   — Я вас очень уважаю, Нина Сергеевна!.. — без улыбки подтвердил Коля.
   — И всегда будете уважать?..
   — Всегда.
   — Что бы ни случилось?..
   Коля Вязовкин вдруг что-то понял и побледнел. Однако ответил так же тихо и твердо:
   — Что бы ни случилось, я вас всегда буду уважать, Нина Сергеевна!..
   Нина дернула плечом, как бы в досаде, и руки ее задрожали.
   — Ну, а если бы я, например… ну, полюбила бы кого-нибудь?.. — со страшным усилием выговорила она.
   Коля не поднял головы и ничего не ответил. Он догадался, что она подразумевает под словом «полюбила». Нина не поняла его молчания.
   — Ну?.. — с капризной настойчивостью спросила она.
   Коля Вязовкин совсем потупился и не глядя ответил:
   — И тогда…
   — Что — тогда?..
   — И тогда буду вас уважать…
   — Ну, так я… — начала девушка стремительно. Но Коля Вязовкин быстро встал, не глядя и делая руками какие-то странные жесты.
   — Не надо, Нина Сергеевна!.. Не надо!.. — торопливо заговорил он с бесконечной мукой в голосе.
   Нина с испугом посмотрела на него и вдруг густо покраснела.
   — Что — не надо?..
   Но Коля Вязовкин поспешно отошел в сторону, повернулся носом к дереву и закрыл лицо руками.
   С минуту Нина неподвижно глядела на него, ничего не понимая, потом вскочила и кинулась.
   — Коля, Коля!.. — закричала она, хватая за плечи и стараясь повернуть к себе. — Перестаньте!.. Слышите!.. Вы не смеете!..
   Но Коля Вязовкин не давался. Он совсем уперся лбом в сосну и ни за что на свете не показал бы Нине своих слез.
   — Оставьте меня… — бормотал он, — зачем вы меня мучите!..
   Тогда Нина заплакала сама. Она обняла Колю за шею и своим платком утирала ему лицо.
   — Коля, милый!.. Если бы вы знали!.. Не надо!..