Страница:
Потом, когда большинство ТВ-каналов полностью перешли на сенсор-журналистику, когда стали появляться первые художественные сенсор-фильмы, решено было уже на этапе приема и фиксации ощущений некоторые из них отсекать как лишние, мешающие всецело распробовать восторг или ужас.
Тогда Арутюнов «перековался» второй раз, под «плохие новости». («Хотя это бред сивого удода, – язвил БоБо. – Не бывает плохих или хороших новостей, есть просто новости, и всё. То, что интересно людям, то, ради чего они готовы тратить свое время. Как по мне, это и есть хорошие новости, а все, что заставляет людей переключать каналы, – плохие. И точка!»)
Во второй раз все повторилось: такой же полет в никуда и вереница жизней-возможностей. Кое-что из увиденного во время «перековки» произошло с Арутюновым на самом деле – но он не придавал этому особого значения. Такое случается с каждым, рассказывали коллеги. На встрече с однокурсниками Машка Длинная говорила, что Дима Ткачук после «перековки» взял да и попытался прожить тот из увиденных вариантов, который ему больше всего понравился. Вроде у него получается; но Ткачук с тех пор сильно изменился и твердо уверен: удоды для того и поставили «перековочные», чтобы показывать людям варианты развития их судеб. Сам Ткачук никогда на встречи с однокашниками не приходил и вообще из города уехал. Он всегда был со странностями.
«А может, – думает Арутюнов, лежа на кушетке, – может, взять и тоже…»
Он знает, что никогда не сделает этого, нынешняя жизнь его вполне устраивает: да, она могла быть лучше, но могла – и хуже, намного хуже.
Просто иногда так сладко помечтать, представить себе другие варианты судьбы.
– …Операция завершена успешно. Поздравляю, Евгений Борисович. Теперь ваша специализация – «хорошие новости».
10:35
– Уже? – Спицин снял наушники-капельки и с хрустом потянулся. – Ну, куда теперь?
– Куда… В галерею на Кузнецкой, наверное; что же делать – подстрахуемся.
– Очередная выставка этого новомодного малевальщика, – поморщился Спицин. – Видел я парочку его картин: ни мысли, ни чувств.
– Мысли и чувства – наша с тобой задача. – Арутюнов и сам понимал, что репортаж с недавно открывшейся выставки – новость так себе, но даже она лучше, чем ничего. («Хотя без эксклюзива к БоБо не суйся!»)
Кузнецкая площадь славилась выставочными залами, сюда спешили туристы, здесь местная богема вела свои маленькие высокохудожественные войны – бескровные, но способные повергнуть в прах или вознести на местный Олимп того или иного, выражаясь по-спицински, малевальщика. Место, богатое мини-событиями, – и оттого излюбленная кормушка для журналистов второго эшелона, материалы которых идут в самом конце выпуска в рубрике «Калейдоскоп». Ну а крупные «акулы пера» здесь же добирали по мелочи «хороших новостей» для уравновешивания новостей похуже.
– Включай. – Арутюнов и сам воткнул штырек в разъем за ухом, провод надежно упрятал в волосах, надел на голову кепку с длинным козырьком. Кассета, на которую сенсор-читчик будет записывать (уже записывает!) все ощущения Арутюнова, находилась под кепкой, надежно зафиксированная. Ни к чему привлекать лишнее внимание, окружающим совсем не обязательно знать, что ты – журналист. – Ну, ни пуха, ни пера, – Арутюнов надел темные очки и пошел к галерее, над которой висел плакат: «Наконец-то! Выставка известного…» – и так далее. Каждые пару минут плакат менял цвет, буквы на нем ярко вспыхивали, начинали играть в чехарду, а затем снова выстраивались в то же самое объявление.
Арутюнов оглянулся. Спицин, как и положено, держался позади, чтобы снимать общие планы – в этом и заключалась задача ведомого.
Они походили по выставке – картины были аляповатыми, совершенно не впечатляли, и Арутюнов через силу пытался вызвать в себе хотя бы легкий интерес к этим «шедеврам». Ведомым быть проще, его эмоции при монтаже напрочь вырезают, а вот ведущий обязан восторгаться или ужасаться.
«И не путать одно с другим», – подумал Арутюнов, который сейчас готов был именно ужаснуться. Все эти серо-бурые пятна, линии, кольца, квадраты мог нарисовать любой, кто способен удержать в руке кисть. При чем тут искусство?!
Нет, с такими эмоциями материал в «хорошие новости» точно не поставят! Арутюнов вышел из зала, минут пять сидел на скамейке и дышал по особой восточной системе – расслаблялся, приводил чувства в порядок. Спицин тем временем изучал то, что выставлялось в других галереях.
Успокоившись, Арутюнов тоже сходил поглядеть на несколько инсталляций, чтобы хоть там записать на кассету позитивные эмоции. При монтаже их можно будет наложить поверх нужной картинки, звуков и запахов.
В одном зале бородатый живописец в лихо сдвинутом набок берете рисовал собственно зал и посетителей в нем. То, что уже было изображено на полотне, транслировала на огромный, во всю стену, экран камера за спиной у художника.
В другом зале вьюноша, хрупкий телом и душою, нахлобучил сенсор-шлем и рисовал картины в своем воображении. Зрители могли видеть их на мониторе: диковинные цветы, причудливые птицы, нагромождения кристаллов… увы, примерно раз в две минуты все это высокодуховное великолепие расплывалось, шло волнами, вместо птиц и цветов возникали совсем иные образы: обнаженные грудастые тетки мастерски ублажали молодого человека, в котором не без труда угадывался автор этих шедевров.
Еще один творец инсталлировал в изображение собственный голос: с помощью звукописца его песни становились цветными картинками. Вокалистом он был неважным, что с бездушной тщательностью подтверждали полотна.
– Полный отстой, – прокомментировал Спицин, когда они наконец оставили художников в покое и сели пообедать в подземном ресторанчике неподалеку от Кузнецкой. – БоБо нас на промокашки порвет. Будем бедные.
– И поэтому, – сказал Арутюнов, допивая кофе, – сейчас мы полетим… где, ты говорил, живет Маргоша? на Коперника? Вот на Коперника и полетим.
13:28
«Муха» неслась над городом почти на предельной скорости. Спицин вывел ее на верхнюю воздушную трассу, здесь поток машин был плотным, в ярких лучах солнца выблескивали серебристые бока «блюдец», отливали алым корпуса «фламинго», матово светились «жукобусы». Под ними на меньших скоростях летел транспорт погабаритнее, а уж по земле ехали либо заядлые консерваторы, либо те, чей пункт назначения находился поближе, не в пригороде.
Зато в пригороде – тише и воздух чище, не всякий может себе позволить жить там. Соболевская – могла.
О Маргоше в редакции слухи давно ходили… разные. Она умела то, чего остальным не удавалось – и не только в «Вестях», но и на других каналах. Это ведь лишь кажется, что хорошие новости найти проще простого. Собственно, когда-то так оно и было – было да сплыло.
«Мы наблюдаем лишь начало «гонки вооружений», – писал Лекуантре в «Рутинной радости», – первый и самый безобидный из этапов. Владельцы ТВ-каналов не могут себе позволить пускать в эфир некачественный продукт, даже когда речь идет о навязанных, мало кому интересных (так только кажется) «хороших новостях». Телевизионщики обязаны будут сделать ХН привлекательными.
Сейчас сам факт их трансляции, новизна – лучшие стимулы для того, чтобы мы, не отрываясь, пялились в экран. Спасение котенка, который забрался на дерево и не может спуститься. Школьники, по собственной инициативе помогающие старушкам. Успехи нашей футбольной команды. Все это мы уже видим – и привыкаем точно так же, как привыкали к землетрясениям, наводнениям, захватам автобусов террористами. Вот-вот наступит момент, когда зритель с зевком («Опять то же самое!») потянется к пульту управления.
И тогда наступит эра новых «хороших новостей». Журналисты поневоле должны будут проявлять все большую изобретательность; возможно, повышать собственный кругозор, чтобы найти, вычленить, правильно подать все более радостные «хорошие новости».
Появится новая индустрия, новая профессия. И сенсор-журналистика, которая недавно подтвердила свою жизнеспособность, рано или поздно вынуждена будет учитывать разделение на блоки позитивной и негативной информации (что само по себе – нонсенс, ибо информация не может, не должна быть со знаком «плюс» или «минус»).
[…] Мы теряем право самостоятельно оценивать то, что происходит. О да, большинство событий кажутся (подчеркиваю – кажутся) вполне однозначными. Тайфун разрушил дома на побережье – плохо? Плохо. Но строительные фирмы, пожалуй, оценят это в несколько ином ключе. Изобретен или подарен удодами новый способ получения энергии, экологически чистый и дешевый. Великолепно? Скажите об этом хозяевам заводов по производству двигателей внутреннего сгорания!
Постепенно, исподволь у нас отнимают право думать, размышлять, анализировать. О, это происходит как бы с нашего согласия, никто ведь не приковывает нас наручниками к телевизору, никто насильно не читает нам утренние сводки новостей из газет.
Но теперь журналисты будут конкурировать друг с другом, в том числе – за то, чтобы решать, что есть «хорошо» и «плохо». И за то, чтобы именно своими «хорошо» и «плохо» привлечь наше внимание.
Боль, страх, чужие горести уже стали для нас обычным делом. Теперь наступает черед радости.
И не нужно думать, что это будет так легко – вызвать позитивные эмоции у тех, кто ими пресыщен донельзя».
А вот Маргоша это умела: как-то ухитрялась находить темы, оказываться в нужном месте в нужное время. Семь или восемь веков назад ее бы обвинили в колдовстве и сожгли на костре. Как Коперника.
Или это Джордано Бруно сожгли?
Арутюнов хмыкнул: кажется, поверхностная эрудиция БоБо заразительна.
– Слушай, Борисыч, – решился наконец Спицин, – это, конечно, не мое дело… Ты же понимаешь, что ее сейчас дома нет?
– Понимаю, Спицин. Не бойся, вламываться к ней в квартиру я не собираюсь, никакого криминала. Просто устроим небольшое журналистское расследование.
– Уже полдень, если мы до вечера ничего не нароем, БоБо нас самих уроет. И асфальтом сверху закатает.
– А что ты предлагаешь? Уйти в «свободное плаванье», кружить над городом и ждать, что повезет? Ты же сам просматривал релизы, ничего толкового сегодня не предвидится. А в случайности я не верю. Ты ведь не будешь спорить, что Маргоше кто-то сливал информацию?
Спицин помотал головой.
– Вот и мне так кажется.
– Ну а какое расследование ты собираешься проводить? Если без того, чтобы забраться к ней в квартиру…
– На месте сориентируемся, – туманно ответил Арутюнов.
Он еще сам до конца не решил. В том числе насчет квартиры.
14:15
Старушки у подъезда говорили о Маргоше охотно. Ах, какая умница-красавица, душенька-лапушка! Мы ее всегда смотрим, после ее материалов жить хочется.
Одна сказала это и с намеком зыркнула на Арутюнова – кажется, узнала. Ну да, после того его репортажа из приюта для бродячих собак… Жестокий был репортаж, жестокий и рейтинговый, трижды повторяли в прайм-тайм.
После него мэр издал указ о еженедельных проверках в приютах, полетели головы (на сей раз не собачьи – человечьи), стали строже меры контроля за владельцами домашних животных. Человеку, купившему щенка, а через пару лет вышвырнувшему взрослого зверя на улицу, грозил солидный штраф.
Обо всех этих изменениях к лучшему потом сделала материал Маргоша.
– …Да редко дома-то бывает, редко. Это ж работа нелегкая, в наши дни о добрых делах рассказывать, раньше-то казалось, вообще в мире одни беды творятся, катастрофы и политика, вот и всё. А? Гости? Ну, хаживают, бывает, хаживают. А вы почему интересуетесь? – Востренький взгляд старушонки блестел, точно спицы в ее руках. Каждая из сидевших на скамейке бабуль не просто чесала языком, а одновременно занималась полезным делом: одна внучке фенечку с неоновыми нитями плела, другая – носок с электронным подогревом любимому зятю.
– Спрашиваю, потому что хочу понять. Она ведь уволилась от нас.
– Да вы что?! А как же новости?!.
– Вот я и пытаюсь разобраться, может, ее кто-нибудь… сбил с толку, – Арутюнов нарочно употребил выражение, когда-то давно встреченное им в одной старой книге. «Говори с аудиторией на понятном ей языке» – одно из золотых правил любого журналиста. Второе: «По возможности игнорируй неудобные для тебя вопросы» – так что на «как же новости?» он решил не отвечать. Скоро сами догадаются.
Бабульки переглянулись. Та, что плела фенечку, качнула головой:
– Ну, чтоб какие особые гости ходили – так и не было, да?
– Не было, – подтвердила другая. – К ней, правда, раз в две недели парнишка из службы приходил, помнишь?
Арутюнов насторожился:
– Из какой службы?
– Из почтовой, курьерской.
– Ага-ага, – закивала та, что с блестящим взглядом. – Приходил! В ихнем дурацком комбинезоне, цвет – как будто в кетчупе вывалялся! Этакая безвкусица!
– Каждые две недели? – уточнил Арутюнов. – А что приносил, не видели?
– Разве ж он нам стал бы показывать? – резонно возразили бабуси.
– Ага, да и что показывать, он же без пакетов входил, выскочит из «мухи», в руке – папка, и пошел.
– А когда он в последний раз приходил? – вмешался Спицин.
– Вчера как раз и приходил, ага.
– Ничего странного вы не заметили?
– Да нет. Правда?
– Правда, – подтвердили остальные старушки.
– И Маргарита вела себя как обычно?
– А как же ей себя вести-то? С рассветом поднялась и упорхнула, только ее и видали. Так торопилась, что, Семеныч говорит, и пакет не забрала.
– Значит, все-таки был пакет?
– Значит, был, – аж сама удивилась та, что плела фенечку. И уже с уважением глянула на Арутюнова.
– А кто такой Семеныч?
– Да вахтер наш, кто ж еще! Вон сидит, глаза портит. Сколько раз я ему говорила: лучше радио послушай или купи диск со звукнигой – нет же, подавай ему бумажную и только! Вот вы, молодой человек, как читаете? – повернулась бабуля к Спицину.
– Вообще-то, – смутился тот, – я мало читаю. Не успеваю, – добавил, как будто извиняясь, – работа.
Очень вовремя зазвонил его «инди-вид» – и на экране появилась хмурая физиономия БоБо.
– Ну что, как успехи, хлопцы?
– Процесс идет.
– Мне нужен не процесс, а результаты! – выдал Босс одну из своих любимых сентенций. И добавил вкрадчиво: – Вы на часы-то посмотрите, соколы! Нам еще потом материал монтировать, не забудьте.
– А как же!
Спицин вырубил «инди-вид» и извинился перед старушками, дескать, с удовольствием еще поговорили бы, но сами видите: дела, дела!..
– И что ты ему скажешь? – спросил ведомый у Арутюнова, пока они шли к подъезду дома, в котором жила Марго. Семеныч, внушительных пропорций дедок, действительно портил глаза над пухлой книгой с изрядно потрепанными страницами. Арутюнову он показался похожим на сторожевого пса – в летах, но еще не утратившего нюх и хватку.
– Разберемся. Ты, главное, молчи и стой так, чтобы нашим милым старушкам не было видно…
Он не стал объяснять, что именно должен закрыть от старушечьих взоров Спицин. Оба и так прекрасно понимали, но одно дело – понимать, другое – произнести это вслух и тем самым признаться себе и коллеге, что собираешься совершить… то, что собираешься.
– Добрый день.
– Добрый, – отложил книгу Семеныч. – Вы к кому?
– Наверное, к вам. Я от Маргариты Соболевской, мы вместе работаем. Она сегодня утром забыла забрать пакет, который ей принесли…
– Что ж сама не заехала? – лениво щурясь, спросил дедок. Доставать пакет он не торопился, зато с откровенным любопытством разглядывал сослуживцев Маргоши.
– Вы же знаете, какая у нас работа, – пожал плечами Арутюнов. – И мы бы не прилетели, если б не были рядом.
– Поня-а-атно… Ну хорошо, а как ваша фамилия-то?
– Арутюнов.
– А, да-да, помню, вы из «плохишей»… Ладно, держите. – Он уже вытащил из-под стола небольшой сверток, но отложил его в сторону. – Только вы мне расписку напишите – так, для проформы. Порядок такой.
Арутюнов неразборчиво накарябал на подсунутом Семенычем листке: «получил… подтверждаю…» – и размашисто, не так, как обычно, расписался.
– Держите. Передавайте Маргарите Николаевне привет.
– Обязательно! – Арутюнов небрежно сунул сверток в карман и зашагал к «мухе», Спицин – за ним.
– Будет скандал, – вздохнул ведомый, когда они взлетели. – Тебя выпрут с канала и меня заодно. Борисыч, ты псих. Они ж тебя запомнили и в случае чего опознают без проблем.
– Если я смогу доказать, что Маргоше кто-то сливал информацию… – ведущий хмыкнул и вытащил из кармана трофей. – Думаю, тогда появятся другие варианты, хотя и скандала я не исключаю – только не для нас, Спицин, не для нас, а для Маргоши. Как думаешь, она захочет вот так запросто пустить на ветер свой имидж «лапушки-умницы»? О! Да у нас тут кое-что оч-чень интересное, – Арутюнов вскрыл наконец сверток и теперь разглядывал миниатюрный передатчик-«капельку» телесного цвета. – Ты когда-нибудь у нее такое видел?
– Не замечал.
– Что логично: и не должен был. Ну-ка… – Он через «инди-вид» подключился к передатчику, на экране высветился стандартный интерфейс, но при первой же попытке войти внутрь программы «капелька» выдала сообщение о неправильном пароле и самовольно отключилась.
– Негусто, – хмыкнул Спицин. – И что?
Его вопрос прервала соловьиная трель из арутюновского «инди-вида» – звонил Виталька.
– Пап, я после школы в гости к Сереге пойду, можно?
– Маме говорил?
– Слу-ушай, а давай ты ей позвонишь, а? Сам понимаешь…
– Ладно. Только чтобы не позже десяти был дома.
– Честное ковбойское! Ну, я побежал?
– Беги, что с тобой делать!
Арутюнов позвонил Людмиле, а Спицин поднял «муху» повыше, дожидаясь дальнейших указаний.
– Давай так, – сказал ведущий, закончив разговор с женой. – Слетаем-ка мы к одному моему приятелю, он в таких штуковинах разбирается. – Арутюнов подбросил на ладони приемник-«капельку». – Взломает программу в два счета или хотя бы…
Снова зазвонил «инди-вид», и Арутюнов раздраженно ткнул в кнопку «Прием». На экране появилось изображение человека средних лет… а впрочем, вот так, навскидку сложно было определить, сколько ему на самом деле. Он мог оказаться и юношей двадцати с хвостиком лет, и хорошо сохранившимся сорокалетним мужчиной.
– Евгений Борисович Арутюнов, если не ошибаюсь?
– Да. А кто вы такой и откуда у вас номер моего «инди-вида»?
– Вы пытались запустить не принадлежащий вам передатчик. В таких случаях программа автоматически посылает нам номер, с которого производилась операция. Это стандартная защита от… скажем так, разного рода любопытствующих.
– Кто вы?
– В вашем случае, Евгений Борисович, – потенциальные спасители и партнеры. Это ведь вы теперь вместо Соболевской занимаетесь в «Вестях» «хорошими новостями»? Ну, тогда прилетайте к нам, вот прямо сейчас. Уверен, нам найдется о чем поговорить.
И он назвал адрес.
15:30
«Рано или поздно, – писал в «Рутинной радости» Лекуантре, – мы придем и к этому. В конце концов, бизнес есть бизнес, а производство пирожков давно уже принципиально ничем не отличается от производства дамских романов или новостных блоков. Конечно, всегда остаются виртуозы и фанаты своего дела, предпочитающие ручную работу – и в выпечке сдобы, и в производстве товаров интеллектуального (с позволения сказать) потребления. Но это нерентабельно – и сей приговор окончателен, обжалованию не подлежит.
Массовое производство пирожков делает продукт дешевле и доступней миллионам потенциальных покупателей. То же касается и дамских романов. И – новостей.
Поэтому мне кажется вполне закономерным, что рано или поздно…»
– …мы бы с вами и так встретились, это был вопрос времени. – Человек без возраста улыбнулся Арутюнову и предложил садиться. Сам он расположился в мягком, обтянутом кожей кресле с высокой спинкой. – Мы не работаем с ведомыми, поэтому и попросили вашего напарника обождать в приемной. Практика такова: ведущий сам решает, о чем рассказывать ведомому; Соболевская, например, предпочла все оставить в тайне. Это было несложно, она ведь устроилась к вам в «Вести» уже после знакомства с нами.
– С кем «с вами»?
– С нашей маленькой фирмой, которая оказывает услуги весьма специфического рода. Только для «хорошистов», ибо «плохиши», к сожалению, справляются сами. Вас коробит, что я использую эти слова? Если так, простите, впредь постараюсь их избегать.
– Вы не представились, – напомнил Арутюнов. Собеседник вызывал раздражение: и самоуверенными манерами, и сладенькой улыбочкой, не сходившей с губ.
– Но ведь вы, Евгений Борисович, сами говорили, что времени у вас мало, чертовски мало. Поэтому давайте перейдем к сути, а прочее озвучим в другой раз. Итак, мы предоставляем услуги. Те, что вас непременно заинтересуют. Хорошему журналисту всегда нужна информация, это его – ваш, Евгений Борисович, – хлеб. Сейчас так сложно отыскать по-настоящему добрые, теплые, душевные новости! Мы помогаем в этом – за весьма божеский процент от гонораров наших клиентов. Нет-нет, не спрашивайте, как мы находим такие новости. Ноу-хау, знаете ли. Могу сказать одно: никто, ни один из наших клиентов пока не жаловался. Некоторые по доброй воле могут отказаться от дальнейшего сотрудничества – когда их переводят на другую работу, например. Однако само сотрудничество нареканий, повторяю, ни у кого не вызывало.
– У вас настолько хорошо развитая сеть сбора информации?
– Можно сказать и так. Подробности вам вряд ли будут интересны, на них у вас и у нас времени нет. Поэтому просто ответьте мне: да или нет?
– А если я откажусь, а потом нагряну к вам с…
– Ну же, ну? С кем? С милицией? С ребятами из МВД? Мы, Евгений Борисович, не занимаемся ничем противозаконным. И нашей фирме не один год, так что все возможные форс-мажоры у нас предусмотрены, хоть это и звучит парадоксально. Сами посудите: кто бы из ваших коллег захотел делиться с конкурентом эксклюзивным источником информации. А мы каждому продаем особые, только для него одного подобранные новости. Итак?
– Сколько вы хотите?
Господин без возраста назвал проценты.
– И не торгуйтесь, Евгений Борисович, мы не на рынке. Поверьте, с нашей помощью дела ваши улучшатся, гонорары вам повысят… да что я рассказываю, пример Соболевской разве ни в чем не убеждает?
– Договор?
– Подпишем завтра. Сегодняшняя услуга будет… э-э… демонстрационной. Чтобы вы убедились, так сказать, попробовали монету на зуб.
– Ладно. Мне нужны две «хорошие новости», причем до пяти часов, иначе не успеем смонтировать.
– К сожалению, времени действительно в обрез, поэтому сегодня будет только одна. Зато такая, что перекроет все три «плохих», которые заготовлены для вечернего выпуска. Ну что вы удивляетесь, Евгений Борисович? Конечно, мы осведомлены о таких пустяках, на том и стоим, так сказать. Ну, – он поднялся из-за стола, – в путь, в путь, а то опоздаете! Маршрут мы сбросим вам на «инди-вид» через пару минут. Было очень приятно с вами познакомиться, Евгений Борисович. Надеюсь на дальнейшее плодотворное…
«…сотрудничество с подобными организациями, – писал Лекуантре, – откроет перед журналистами бездну возможностей.
Бездну, которая, как утверждал один древний философ, начнет всматриваться в тех, кто окажется у ее края.
Независимая журналистика давно уже превратилась в умозрительную модель, подобную идеальному газу в физике. Теперь же свобода и независимость интерпретаций окончательно станут фикцией, ведь что может быть проще, чем продуцирование и скармливание репортерам нужной, «полезной» для тех или иных структур информации. И как здесь не подумать о государстве, которое способно не только – разумеется, негласно! – содержать подобные фирмы, но и снабжать их информацией – да, собственно, больше других-прочих сил способно эту информацию собирать или производить».
15:50
– Вот ни за что не угадаешь, – сказал Спицин. – Пока ты там любезничал с Маргошиным шпиком, я ее саму наблюдал.
– Где? – не понял Арутюнов. После беседы с оборотистым незнакомцем он был еще немного не в себе. Мысленно прокручивал разные варианты, оценивал открывающиеся возможности. Если бы не откровенно грабительский процент…
– Где-где, – хмыкнул Спицин. – Тебе в рифму ответить или по существу? Вон только что по десятому каналу показывали.
Арутюнов взглянул на часы:
– Подожди, у них же новостной блок идет позже. Или!.. – он задохнулся от неожиданной догадки. – Неужели наша «лапушка» нарыла очередную сенсацию?!
– Во-первых, уже не наша, а во-вторых, ничего подобного. Новости у них пойдут как обычно. Маргоша – больше не репортер, она ведущая их нового реалити-шоу.
– Но это же глупо, – растерялся Арутюнов. – Зачем?! При тех возможностях… – Он покачал головой. – Ну, хотя бы ясно, почему она не взяла утром передатчик.
– Так что с ее шпиком?
– Потом расскажу. – («Может быть. А может, и нет».) – Давай взлетать, кажется, без материала мы сегодня не останемся.
И сразу же запищал арутюновский «инди-вид»: пришло сообщение от неизвестного адресата. Краткое, всего из одной строки: «Летите к Песенной пл., через ул. Инженерную и бульв. Шекспира».
Тогда Арутюнов «перековался» второй раз, под «плохие новости». («Хотя это бред сивого удода, – язвил БоБо. – Не бывает плохих или хороших новостей, есть просто новости, и всё. То, что интересно людям, то, ради чего они готовы тратить свое время. Как по мне, это и есть хорошие новости, а все, что заставляет людей переключать каналы, – плохие. И точка!»)
Во второй раз все повторилось: такой же полет в никуда и вереница жизней-возможностей. Кое-что из увиденного во время «перековки» произошло с Арутюновым на самом деле – но он не придавал этому особого значения. Такое случается с каждым, рассказывали коллеги. На встрече с однокурсниками Машка Длинная говорила, что Дима Ткачук после «перековки» взял да и попытался прожить тот из увиденных вариантов, который ему больше всего понравился. Вроде у него получается; но Ткачук с тех пор сильно изменился и твердо уверен: удоды для того и поставили «перековочные», чтобы показывать людям варианты развития их судеб. Сам Ткачук никогда на встречи с однокашниками не приходил и вообще из города уехал. Он всегда был со странностями.
«А может, – думает Арутюнов, лежа на кушетке, – может, взять и тоже…»
Он знает, что никогда не сделает этого, нынешняя жизнь его вполне устраивает: да, она могла быть лучше, но могла – и хуже, намного хуже.
Просто иногда так сладко помечтать, представить себе другие варианты судьбы.
– …Операция завершена успешно. Поздравляю, Евгений Борисович. Теперь ваша специализация – «хорошие новости».
10:35
– Уже? – Спицин снял наушники-капельки и с хрустом потянулся. – Ну, куда теперь?
– Куда… В галерею на Кузнецкой, наверное; что же делать – подстрахуемся.
– Очередная выставка этого новомодного малевальщика, – поморщился Спицин. – Видел я парочку его картин: ни мысли, ни чувств.
– Мысли и чувства – наша с тобой задача. – Арутюнов и сам понимал, что репортаж с недавно открывшейся выставки – новость так себе, но даже она лучше, чем ничего. («Хотя без эксклюзива к БоБо не суйся!»)
Кузнецкая площадь славилась выставочными залами, сюда спешили туристы, здесь местная богема вела свои маленькие высокохудожественные войны – бескровные, но способные повергнуть в прах или вознести на местный Олимп того или иного, выражаясь по-спицински, малевальщика. Место, богатое мини-событиями, – и оттого излюбленная кормушка для журналистов второго эшелона, материалы которых идут в самом конце выпуска в рубрике «Калейдоскоп». Ну а крупные «акулы пера» здесь же добирали по мелочи «хороших новостей» для уравновешивания новостей похуже.
– Включай. – Арутюнов и сам воткнул штырек в разъем за ухом, провод надежно упрятал в волосах, надел на голову кепку с длинным козырьком. Кассета, на которую сенсор-читчик будет записывать (уже записывает!) все ощущения Арутюнова, находилась под кепкой, надежно зафиксированная. Ни к чему привлекать лишнее внимание, окружающим совсем не обязательно знать, что ты – журналист. – Ну, ни пуха, ни пера, – Арутюнов надел темные очки и пошел к галерее, над которой висел плакат: «Наконец-то! Выставка известного…» – и так далее. Каждые пару минут плакат менял цвет, буквы на нем ярко вспыхивали, начинали играть в чехарду, а затем снова выстраивались в то же самое объявление.
Арутюнов оглянулся. Спицин, как и положено, держался позади, чтобы снимать общие планы – в этом и заключалась задача ведомого.
Они походили по выставке – картины были аляповатыми, совершенно не впечатляли, и Арутюнов через силу пытался вызвать в себе хотя бы легкий интерес к этим «шедеврам». Ведомым быть проще, его эмоции при монтаже напрочь вырезают, а вот ведущий обязан восторгаться или ужасаться.
«И не путать одно с другим», – подумал Арутюнов, который сейчас готов был именно ужаснуться. Все эти серо-бурые пятна, линии, кольца, квадраты мог нарисовать любой, кто способен удержать в руке кисть. При чем тут искусство?!
Нет, с такими эмоциями материал в «хорошие новости» точно не поставят! Арутюнов вышел из зала, минут пять сидел на скамейке и дышал по особой восточной системе – расслаблялся, приводил чувства в порядок. Спицин тем временем изучал то, что выставлялось в других галереях.
Успокоившись, Арутюнов тоже сходил поглядеть на несколько инсталляций, чтобы хоть там записать на кассету позитивные эмоции. При монтаже их можно будет наложить поверх нужной картинки, звуков и запахов.
В одном зале бородатый живописец в лихо сдвинутом набок берете рисовал собственно зал и посетителей в нем. То, что уже было изображено на полотне, транслировала на огромный, во всю стену, экран камера за спиной у художника.
В другом зале вьюноша, хрупкий телом и душою, нахлобучил сенсор-шлем и рисовал картины в своем воображении. Зрители могли видеть их на мониторе: диковинные цветы, причудливые птицы, нагромождения кристаллов… увы, примерно раз в две минуты все это высокодуховное великолепие расплывалось, шло волнами, вместо птиц и цветов возникали совсем иные образы: обнаженные грудастые тетки мастерски ублажали молодого человека, в котором не без труда угадывался автор этих шедевров.
Еще один творец инсталлировал в изображение собственный голос: с помощью звукописца его песни становились цветными картинками. Вокалистом он был неважным, что с бездушной тщательностью подтверждали полотна.
– Полный отстой, – прокомментировал Спицин, когда они наконец оставили художников в покое и сели пообедать в подземном ресторанчике неподалеку от Кузнецкой. – БоБо нас на промокашки порвет. Будем бедные.
– И поэтому, – сказал Арутюнов, допивая кофе, – сейчас мы полетим… где, ты говорил, живет Маргоша? на Коперника? Вот на Коперника и полетим.
13:28
«Муха» неслась над городом почти на предельной скорости. Спицин вывел ее на верхнюю воздушную трассу, здесь поток машин был плотным, в ярких лучах солнца выблескивали серебристые бока «блюдец», отливали алым корпуса «фламинго», матово светились «жукобусы». Под ними на меньших скоростях летел транспорт погабаритнее, а уж по земле ехали либо заядлые консерваторы, либо те, чей пункт назначения находился поближе, не в пригороде.
Зато в пригороде – тише и воздух чище, не всякий может себе позволить жить там. Соболевская – могла.
О Маргоше в редакции слухи давно ходили… разные. Она умела то, чего остальным не удавалось – и не только в «Вестях», но и на других каналах. Это ведь лишь кажется, что хорошие новости найти проще простого. Собственно, когда-то так оно и было – было да сплыло.
«Мы наблюдаем лишь начало «гонки вооружений», – писал Лекуантре в «Рутинной радости», – первый и самый безобидный из этапов. Владельцы ТВ-каналов не могут себе позволить пускать в эфир некачественный продукт, даже когда речь идет о навязанных, мало кому интересных (так только кажется) «хороших новостях». Телевизионщики обязаны будут сделать ХН привлекательными.
Сейчас сам факт их трансляции, новизна – лучшие стимулы для того, чтобы мы, не отрываясь, пялились в экран. Спасение котенка, который забрался на дерево и не может спуститься. Школьники, по собственной инициативе помогающие старушкам. Успехи нашей футбольной команды. Все это мы уже видим – и привыкаем точно так же, как привыкали к землетрясениям, наводнениям, захватам автобусов террористами. Вот-вот наступит момент, когда зритель с зевком («Опять то же самое!») потянется к пульту управления.
И тогда наступит эра новых «хороших новостей». Журналисты поневоле должны будут проявлять все большую изобретательность; возможно, повышать собственный кругозор, чтобы найти, вычленить, правильно подать все более радостные «хорошие новости».
Появится новая индустрия, новая профессия. И сенсор-журналистика, которая недавно подтвердила свою жизнеспособность, рано или поздно вынуждена будет учитывать разделение на блоки позитивной и негативной информации (что само по себе – нонсенс, ибо информация не может, не должна быть со знаком «плюс» или «минус»).
[…] Мы теряем право самостоятельно оценивать то, что происходит. О да, большинство событий кажутся (подчеркиваю – кажутся) вполне однозначными. Тайфун разрушил дома на побережье – плохо? Плохо. Но строительные фирмы, пожалуй, оценят это в несколько ином ключе. Изобретен или подарен удодами новый способ получения энергии, экологически чистый и дешевый. Великолепно? Скажите об этом хозяевам заводов по производству двигателей внутреннего сгорания!
Постепенно, исподволь у нас отнимают право думать, размышлять, анализировать. О, это происходит как бы с нашего согласия, никто ведь не приковывает нас наручниками к телевизору, никто насильно не читает нам утренние сводки новостей из газет.
Но теперь журналисты будут конкурировать друг с другом, в том числе – за то, чтобы решать, что есть «хорошо» и «плохо». И за то, чтобы именно своими «хорошо» и «плохо» привлечь наше внимание.
Боль, страх, чужие горести уже стали для нас обычным делом. Теперь наступает черед радости.
И не нужно думать, что это будет так легко – вызвать позитивные эмоции у тех, кто ими пресыщен донельзя».
А вот Маргоша это умела: как-то ухитрялась находить темы, оказываться в нужном месте в нужное время. Семь или восемь веков назад ее бы обвинили в колдовстве и сожгли на костре. Как Коперника.
Или это Джордано Бруно сожгли?
Арутюнов хмыкнул: кажется, поверхностная эрудиция БоБо заразительна.
– Слушай, Борисыч, – решился наконец Спицин, – это, конечно, не мое дело… Ты же понимаешь, что ее сейчас дома нет?
– Понимаю, Спицин. Не бойся, вламываться к ней в квартиру я не собираюсь, никакого криминала. Просто устроим небольшое журналистское расследование.
– Уже полдень, если мы до вечера ничего не нароем, БоБо нас самих уроет. И асфальтом сверху закатает.
– А что ты предлагаешь? Уйти в «свободное плаванье», кружить над городом и ждать, что повезет? Ты же сам просматривал релизы, ничего толкового сегодня не предвидится. А в случайности я не верю. Ты ведь не будешь спорить, что Маргоше кто-то сливал информацию?
Спицин помотал головой.
– Вот и мне так кажется.
– Ну а какое расследование ты собираешься проводить? Если без того, чтобы забраться к ней в квартиру…
– На месте сориентируемся, – туманно ответил Арутюнов.
Он еще сам до конца не решил. В том числе насчет квартиры.
14:15
Старушки у подъезда говорили о Маргоше охотно. Ах, какая умница-красавица, душенька-лапушка! Мы ее всегда смотрим, после ее материалов жить хочется.
Одна сказала это и с намеком зыркнула на Арутюнова – кажется, узнала. Ну да, после того его репортажа из приюта для бродячих собак… Жестокий был репортаж, жестокий и рейтинговый, трижды повторяли в прайм-тайм.
После него мэр издал указ о еженедельных проверках в приютах, полетели головы (на сей раз не собачьи – человечьи), стали строже меры контроля за владельцами домашних животных. Человеку, купившему щенка, а через пару лет вышвырнувшему взрослого зверя на улицу, грозил солидный штраф.
Обо всех этих изменениях к лучшему потом сделала материал Маргоша.
– …Да редко дома-то бывает, редко. Это ж работа нелегкая, в наши дни о добрых делах рассказывать, раньше-то казалось, вообще в мире одни беды творятся, катастрофы и политика, вот и всё. А? Гости? Ну, хаживают, бывает, хаживают. А вы почему интересуетесь? – Востренький взгляд старушонки блестел, точно спицы в ее руках. Каждая из сидевших на скамейке бабуль не просто чесала языком, а одновременно занималась полезным делом: одна внучке фенечку с неоновыми нитями плела, другая – носок с электронным подогревом любимому зятю.
– Спрашиваю, потому что хочу понять. Она ведь уволилась от нас.
– Да вы что?! А как же новости?!.
– Вот я и пытаюсь разобраться, может, ее кто-нибудь… сбил с толку, – Арутюнов нарочно употребил выражение, когда-то давно встреченное им в одной старой книге. «Говори с аудиторией на понятном ей языке» – одно из золотых правил любого журналиста. Второе: «По возможности игнорируй неудобные для тебя вопросы» – так что на «как же новости?» он решил не отвечать. Скоро сами догадаются.
Бабульки переглянулись. Та, что плела фенечку, качнула головой:
– Ну, чтоб какие особые гости ходили – так и не было, да?
– Не было, – подтвердила другая. – К ней, правда, раз в две недели парнишка из службы приходил, помнишь?
Арутюнов насторожился:
– Из какой службы?
– Из почтовой, курьерской.
– Ага-ага, – закивала та, что с блестящим взглядом. – Приходил! В ихнем дурацком комбинезоне, цвет – как будто в кетчупе вывалялся! Этакая безвкусица!
– Каждые две недели? – уточнил Арутюнов. – А что приносил, не видели?
– Разве ж он нам стал бы показывать? – резонно возразили бабуси.
– Ага, да и что показывать, он же без пакетов входил, выскочит из «мухи», в руке – папка, и пошел.
– А когда он в последний раз приходил? – вмешался Спицин.
– Вчера как раз и приходил, ага.
– Ничего странного вы не заметили?
– Да нет. Правда?
– Правда, – подтвердили остальные старушки.
– И Маргарита вела себя как обычно?
– А как же ей себя вести-то? С рассветом поднялась и упорхнула, только ее и видали. Так торопилась, что, Семеныч говорит, и пакет не забрала.
– Значит, все-таки был пакет?
– Значит, был, – аж сама удивилась та, что плела фенечку. И уже с уважением глянула на Арутюнова.
– А кто такой Семеныч?
– Да вахтер наш, кто ж еще! Вон сидит, глаза портит. Сколько раз я ему говорила: лучше радио послушай или купи диск со звукнигой – нет же, подавай ему бумажную и только! Вот вы, молодой человек, как читаете? – повернулась бабуля к Спицину.
– Вообще-то, – смутился тот, – я мало читаю. Не успеваю, – добавил, как будто извиняясь, – работа.
Очень вовремя зазвонил его «инди-вид» – и на экране появилась хмурая физиономия БоБо.
– Ну что, как успехи, хлопцы?
– Процесс идет.
– Мне нужен не процесс, а результаты! – выдал Босс одну из своих любимых сентенций. И добавил вкрадчиво: – Вы на часы-то посмотрите, соколы! Нам еще потом материал монтировать, не забудьте.
– А как же!
Спицин вырубил «инди-вид» и извинился перед старушками, дескать, с удовольствием еще поговорили бы, но сами видите: дела, дела!..
– И что ты ему скажешь? – спросил ведомый у Арутюнова, пока они шли к подъезду дома, в котором жила Марго. Семеныч, внушительных пропорций дедок, действительно портил глаза над пухлой книгой с изрядно потрепанными страницами. Арутюнову он показался похожим на сторожевого пса – в летах, но еще не утратившего нюх и хватку.
– Разберемся. Ты, главное, молчи и стой так, чтобы нашим милым старушкам не было видно…
Он не стал объяснять, что именно должен закрыть от старушечьих взоров Спицин. Оба и так прекрасно понимали, но одно дело – понимать, другое – произнести это вслух и тем самым признаться себе и коллеге, что собираешься совершить… то, что собираешься.
– Добрый день.
– Добрый, – отложил книгу Семеныч. – Вы к кому?
– Наверное, к вам. Я от Маргариты Соболевской, мы вместе работаем. Она сегодня утром забыла забрать пакет, который ей принесли…
– Что ж сама не заехала? – лениво щурясь, спросил дедок. Доставать пакет он не торопился, зато с откровенным любопытством разглядывал сослуживцев Маргоши.
– Вы же знаете, какая у нас работа, – пожал плечами Арутюнов. – И мы бы не прилетели, если б не были рядом.
– Поня-а-атно… Ну хорошо, а как ваша фамилия-то?
– Арутюнов.
– А, да-да, помню, вы из «плохишей»… Ладно, держите. – Он уже вытащил из-под стола небольшой сверток, но отложил его в сторону. – Только вы мне расписку напишите – так, для проформы. Порядок такой.
Арутюнов неразборчиво накарябал на подсунутом Семенычем листке: «получил… подтверждаю…» – и размашисто, не так, как обычно, расписался.
– Держите. Передавайте Маргарите Николаевне привет.
– Обязательно! – Арутюнов небрежно сунул сверток в карман и зашагал к «мухе», Спицин – за ним.
– Будет скандал, – вздохнул ведомый, когда они взлетели. – Тебя выпрут с канала и меня заодно. Борисыч, ты псих. Они ж тебя запомнили и в случае чего опознают без проблем.
– Если я смогу доказать, что Маргоше кто-то сливал информацию… – ведущий хмыкнул и вытащил из кармана трофей. – Думаю, тогда появятся другие варианты, хотя и скандала я не исключаю – только не для нас, Спицин, не для нас, а для Маргоши. Как думаешь, она захочет вот так запросто пустить на ветер свой имидж «лапушки-умницы»? О! Да у нас тут кое-что оч-чень интересное, – Арутюнов вскрыл наконец сверток и теперь разглядывал миниатюрный передатчик-«капельку» телесного цвета. – Ты когда-нибудь у нее такое видел?
– Не замечал.
– Что логично: и не должен был. Ну-ка… – Он через «инди-вид» подключился к передатчику, на экране высветился стандартный интерфейс, но при первой же попытке войти внутрь программы «капелька» выдала сообщение о неправильном пароле и самовольно отключилась.
– Негусто, – хмыкнул Спицин. – И что?
Его вопрос прервала соловьиная трель из арутюновского «инди-вида» – звонил Виталька.
– Пап, я после школы в гости к Сереге пойду, можно?
– Маме говорил?
– Слу-ушай, а давай ты ей позвонишь, а? Сам понимаешь…
– Ладно. Только чтобы не позже десяти был дома.
– Честное ковбойское! Ну, я побежал?
– Беги, что с тобой делать!
Арутюнов позвонил Людмиле, а Спицин поднял «муху» повыше, дожидаясь дальнейших указаний.
– Давай так, – сказал ведущий, закончив разговор с женой. – Слетаем-ка мы к одному моему приятелю, он в таких штуковинах разбирается. – Арутюнов подбросил на ладони приемник-«капельку». – Взломает программу в два счета или хотя бы…
Снова зазвонил «инди-вид», и Арутюнов раздраженно ткнул в кнопку «Прием». На экране появилось изображение человека средних лет… а впрочем, вот так, навскидку сложно было определить, сколько ему на самом деле. Он мог оказаться и юношей двадцати с хвостиком лет, и хорошо сохранившимся сорокалетним мужчиной.
– Евгений Борисович Арутюнов, если не ошибаюсь?
– Да. А кто вы такой и откуда у вас номер моего «инди-вида»?
– Вы пытались запустить не принадлежащий вам передатчик. В таких случаях программа автоматически посылает нам номер, с которого производилась операция. Это стандартная защита от… скажем так, разного рода любопытствующих.
– Кто вы?
– В вашем случае, Евгений Борисович, – потенциальные спасители и партнеры. Это ведь вы теперь вместо Соболевской занимаетесь в «Вестях» «хорошими новостями»? Ну, тогда прилетайте к нам, вот прямо сейчас. Уверен, нам найдется о чем поговорить.
И он назвал адрес.
15:30
«Рано или поздно, – писал в «Рутинной радости» Лекуантре, – мы придем и к этому. В конце концов, бизнес есть бизнес, а производство пирожков давно уже принципиально ничем не отличается от производства дамских романов или новостных блоков. Конечно, всегда остаются виртуозы и фанаты своего дела, предпочитающие ручную работу – и в выпечке сдобы, и в производстве товаров интеллектуального (с позволения сказать) потребления. Но это нерентабельно – и сей приговор окончателен, обжалованию не подлежит.
Массовое производство пирожков делает продукт дешевле и доступней миллионам потенциальных покупателей. То же касается и дамских романов. И – новостей.
Поэтому мне кажется вполне закономерным, что рано или поздно…»
– …мы бы с вами и так встретились, это был вопрос времени. – Человек без возраста улыбнулся Арутюнову и предложил садиться. Сам он расположился в мягком, обтянутом кожей кресле с высокой спинкой. – Мы не работаем с ведомыми, поэтому и попросили вашего напарника обождать в приемной. Практика такова: ведущий сам решает, о чем рассказывать ведомому; Соболевская, например, предпочла все оставить в тайне. Это было несложно, она ведь устроилась к вам в «Вести» уже после знакомства с нами.
– С кем «с вами»?
– С нашей маленькой фирмой, которая оказывает услуги весьма специфического рода. Только для «хорошистов», ибо «плохиши», к сожалению, справляются сами. Вас коробит, что я использую эти слова? Если так, простите, впредь постараюсь их избегать.
– Вы не представились, – напомнил Арутюнов. Собеседник вызывал раздражение: и самоуверенными манерами, и сладенькой улыбочкой, не сходившей с губ.
– Но ведь вы, Евгений Борисович, сами говорили, что времени у вас мало, чертовски мало. Поэтому давайте перейдем к сути, а прочее озвучим в другой раз. Итак, мы предоставляем услуги. Те, что вас непременно заинтересуют. Хорошему журналисту всегда нужна информация, это его – ваш, Евгений Борисович, – хлеб. Сейчас так сложно отыскать по-настоящему добрые, теплые, душевные новости! Мы помогаем в этом – за весьма божеский процент от гонораров наших клиентов. Нет-нет, не спрашивайте, как мы находим такие новости. Ноу-хау, знаете ли. Могу сказать одно: никто, ни один из наших клиентов пока не жаловался. Некоторые по доброй воле могут отказаться от дальнейшего сотрудничества – когда их переводят на другую работу, например. Однако само сотрудничество нареканий, повторяю, ни у кого не вызывало.
– У вас настолько хорошо развитая сеть сбора информации?
– Можно сказать и так. Подробности вам вряд ли будут интересны, на них у вас и у нас времени нет. Поэтому просто ответьте мне: да или нет?
– А если я откажусь, а потом нагряну к вам с…
– Ну же, ну? С кем? С милицией? С ребятами из МВД? Мы, Евгений Борисович, не занимаемся ничем противозаконным. И нашей фирме не один год, так что все возможные форс-мажоры у нас предусмотрены, хоть это и звучит парадоксально. Сами посудите: кто бы из ваших коллег захотел делиться с конкурентом эксклюзивным источником информации. А мы каждому продаем особые, только для него одного подобранные новости. Итак?
– Сколько вы хотите?
Господин без возраста назвал проценты.
– И не торгуйтесь, Евгений Борисович, мы не на рынке. Поверьте, с нашей помощью дела ваши улучшатся, гонорары вам повысят… да что я рассказываю, пример Соболевской разве ни в чем не убеждает?
– Договор?
– Подпишем завтра. Сегодняшняя услуга будет… э-э… демонстрационной. Чтобы вы убедились, так сказать, попробовали монету на зуб.
– Ладно. Мне нужны две «хорошие новости», причем до пяти часов, иначе не успеем смонтировать.
– К сожалению, времени действительно в обрез, поэтому сегодня будет только одна. Зато такая, что перекроет все три «плохих», которые заготовлены для вечернего выпуска. Ну что вы удивляетесь, Евгений Борисович? Конечно, мы осведомлены о таких пустяках, на том и стоим, так сказать. Ну, – он поднялся из-за стола, – в путь, в путь, а то опоздаете! Маршрут мы сбросим вам на «инди-вид» через пару минут. Было очень приятно с вами познакомиться, Евгений Борисович. Надеюсь на дальнейшее плодотворное…
«…сотрудничество с подобными организациями, – писал Лекуантре, – откроет перед журналистами бездну возможностей.
Бездну, которая, как утверждал один древний философ, начнет всматриваться в тех, кто окажется у ее края.
Независимая журналистика давно уже превратилась в умозрительную модель, подобную идеальному газу в физике. Теперь же свобода и независимость интерпретаций окончательно станут фикцией, ведь что может быть проще, чем продуцирование и скармливание репортерам нужной, «полезной» для тех или иных структур информации. И как здесь не подумать о государстве, которое способно не только – разумеется, негласно! – содержать подобные фирмы, но и снабжать их информацией – да, собственно, больше других-прочих сил способно эту информацию собирать или производить».
15:50
– Вот ни за что не угадаешь, – сказал Спицин. – Пока ты там любезничал с Маргошиным шпиком, я ее саму наблюдал.
– Где? – не понял Арутюнов. После беседы с оборотистым незнакомцем он был еще немного не в себе. Мысленно прокручивал разные варианты, оценивал открывающиеся возможности. Если бы не откровенно грабительский процент…
– Где-где, – хмыкнул Спицин. – Тебе в рифму ответить или по существу? Вон только что по десятому каналу показывали.
Арутюнов взглянул на часы:
– Подожди, у них же новостной блок идет позже. Или!.. – он задохнулся от неожиданной догадки. – Неужели наша «лапушка» нарыла очередную сенсацию?!
– Во-первых, уже не наша, а во-вторых, ничего подобного. Новости у них пойдут как обычно. Маргоша – больше не репортер, она ведущая их нового реалити-шоу.
– Но это же глупо, – растерялся Арутюнов. – Зачем?! При тех возможностях… – Он покачал головой. – Ну, хотя бы ясно, почему она не взяла утром передатчик.
– Так что с ее шпиком?
– Потом расскажу. – («Может быть. А может, и нет».) – Давай взлетать, кажется, без материала мы сегодня не останемся.
И сразу же запищал арутюновский «инди-вид»: пришло сообщение от неизвестного адресата. Краткое, всего из одной строки: «Летите к Песенной пл., через ул. Инженерную и бульв. Шекспира».