Страница:
[10]Нордбрикта (Гаральд, как мы помним, назвался этим именем) – и мир для нее словно бы воскрес и засиял во всей красе. Она вдруг почувствовала отвращение к своим темноволосым, темноглазым, низкорослым, пухленьким и изнеженным любовникам. Теперь ее влекло только к этой грубой силе, воплощенной в образе голубоглазого и светловолосого высоченного богатыря с могучим разворотом плеч и твердым, крепко сжатым ртом. Императрица велела Иоанну доставить к ней Нордбрикта.
Евнуху не привыкать было исполнять поручения такого рода. Даже после того, как Михаил Пафлаго-нянин ударился в благочестие и больше не навещал опочивальню Зои, она редко спала одна. Не кто иной, как именно евнух, приводил к ней молодых мужчин. И каждый раз сердце Иоанна сжималось от ужаса. А вдруг императрица пожелает, чтобы какой-то из ее любовников сменил на троне Михаила? Вдруг тот в одночасье умрет – по ее воле? Ни у кого это не вызовет недоумения, ведь о хворях императора всем известно. Строго говоря, оно бы и с Богом, думал иногда евнух, которому и самому осточертел припадочный, капризный братец, но если на трон взойдет совершенно чужой человек, что будет тогда с ним, с Иоанном? Его многие недолюбливали, а еще больше народу откровенно ненавидело… Не захочет ли новый император прикончить человека, который слишком много знает о дворцовых тайнах?
Больше всех Иоанн опасался Константина Мономаха, красавца-атлета родом из Далласы (между прочим, именно на его дочери Марии был женат сын Ярослава Мудрого Всеволод). Константин был вдобавок еще и очень умен, из тех краснобаев, ворчал про себя Иоанн, которые легко обвивают словами сердце любой женщины. И евнух даже обрадовался, когда узнал, что Зоя призвала к себе Нордбрикта. Всем известно, что этот варвар безнадежно влюблен в какую-то девицу из племени скифов, наверное, столь же долговязую и бледнолицую, как он сам. Иоанн знал все, что творилось при дворе, знал он и то, что многие патрицианки порою зазывали Нордбрикта к себе в гости. Он являлся, иногда оставался на ночь… но этим все и ограничивалось, хотя некоторые дамы влюблялись в него и потом не давали ему прохода. Но он никогда не соглашался на второе свидание. В этом была какая-то загадка, которая занимала многих, но разгадать которую не мог никто.
И Иоанн решил присутствовать при свидании Нордбрикта с императрицей. Во-первых, он хотел выведать, если получится, тайну викинга, во-вторых, хотел знать, как будет вести себя императрица. Что, если она по уши влюбится в варвара и пообещает ему престол? Тогда, провожая Нордбрикта из ее покоев, можно, словно невзначай, устроить ему какую-нибудь пакость. Например, провести из дворца в обход, через сады, кривые тропы которых оканчивались глубокими обрывами. На дне же пропастей торчали острые камни. Человек, сорвавшийся туда, не имел надежды выбраться – он разбивался насмерть! Можно подкинуть в опочивальню Нордбрикта ядовитую змею. Можно устроить так, чтобы он оступился, упал с лестницы и сломал себе шею. Или использовать старый, проверенный способ – угостить Нордбрикта вином, в который подмешана хорошая толика быстрого и милосердного яду. Иоанн знал массу способов отправить человека на тот свет – причем так, что ни у кого не возникнет никаких подозрений!
Само собой, о присутствии его при свидании никто знать не будет: у Иоанна было одно секретное местечко для наблюдения.
И вот Нордбрикт у Зои. Разодетая так, что все ее соблазнительные формы откровенно просвечивали под легкими, развевающимися тканями, благоухающая, словно куст роз, она завела с варягом милый, веселый разговор, во время которого превозносила его силу, мужественность, верную службу, обещала щедрую награду и вздыхала о том, как печально ей будет расстаться с таким великолепным воином и красивым мужчиной, ничего не получив от него на память. Не может ли он сделать ей небольшой подарок?
– Что желает государыня получить от меня, недостойного ее милости и расположения? – удивился Нордбрикт.
– Прядь твоих роскошных волос, – промурлыкала Зоя. – Я перевяжу их золотой лентой, и неведомо, что будет сверкать ярче – золотая парча или золото твоих кудрей.
Нордбрикт не без гордости отбросил за плечи свои длинные светлые волосы (на взгляд Иоанна, они были чрезмерно густы и жестки, словно конская грива, вдобавок перепутаны ветром, как солома в скирде, да и цвета такого же!) и ответил, что не может исполнить просьбу императрицы.
– Отчего же? – огорчилась та.
– Волосы людей имеют магическую силу, – ответил Нордбрикт. – У нашего народа есть сага о злобном Локи, который похитил прядь волос громовержца Тора, навел на него порчу и едва не завладел после этого молотом грома. Весь Асгард, город богов, был в опасности! К частью, волшебница Идунн пригрозила, что не даст Локи золотых яблок, благодаря которым боги сохраняют вечную молодость. Локи испугался и вернул Тору его волосы. Жуткая история, верно? Я очень хорошо помню эту сагу и опасаюсь, что какой-нибудь мой враг наведет на меня жестокую порчу через подаренную государыне прядь.
– Ты считаешь меня своим врагом? – изумилась Зоя.
– Нет, госпожа. Но я опасаюсь, что найдутся люди, которые приревнуют меня к венценосному благорасположению и захотят навредить мне.
– Пожалуй, ты прав, – кивнула Зоя, поразмыслив. – Хорошо, пусть твои магические волосы остаются при тебе. Тогда подари мне кое-что другое.
– Все, что государыня пожелает, – с поклоном («Наконец-то ты догадался поклониться императрице, варвар несчастный!» – проворчал про себя Иоанн.) ответствовал Нордбрикт.
Зоя всмотрелась в его красивое, недоброе лицо, а потом, не говоря ни слова, пошла к своему ложу и улеглась на него. С того места, где прятался Иоанн, было отлично видно, как она разбросала в стороны свои легкие одеяния и раздвинула ноги.
Нордбрикт несколько мгновений стоял неподвижно, как если бы не сразу сообразил, что от него требуется.
Видимо, Зое ожидание показалось слишком долгим, потому что она нетерпеливо вздохнула.
Иоанн хихикнул в своем укрытии. Он помнил, как один молодой дуралей, удостоенный приглашения к ложу императрицы, счел, что слишком хорош для любовницы, чья первая и даже вторая молодость уже миновали. Он скорчил презрительную гримасу и выскочил за дверь, не удостоив Зою даже словом… но прошел по коридорам Священного дворца, а также по этой жизни не более десятка шагов. Рядом с ложем находился шнур, соединенный с колокольчиком, висевшим в покоях тайной стражи. Если раздавался звон, это означало, что человек, вышедший из покоев императрицы, недостоин более жить.
Зоя вздохнула второй раз, еще более нетерпеливо, и тогда Нордбрикт взялся обеими руками за свой пояс и расстегнул его. Отложив пояс, он приблизился к ложу и спустил свои кожаные штаны, туго облегавшие его мускулистые ноги. Встал на колени меж нежных колен императрицы – ну а потом случилось то, чего желала Зоя.
Евнух, позевывая, смотрел на содрогающиеся тела и ждал, когда эти двое перестанут заниматься ерундой. Самое интересное должно было начаться потом, когда отзвучат стоны удовлетворенного желания.
И вот наконец это произошло.
Переведя дух, викинг поднялся и начал натягивать штаны.
– Куда ты спешишь? – обволакивающим, мягким голосом проворковала Зоя.
Иоанн тихонько хмыкнул. Давненько он не слышал такого голоса императрицы. Видимо, этот белый медведь доставил ей немалое удовольствие.
– Госпожа, меня ждут мои воины, – ответил викинг почтительно, но при этом холодновато, как если бы он мгновение назад всего лишь играл с императрицей в шахматы. – Я им вождь и отец, а отец не может оставить своих детей надолго.
– Хорошо, я понимаю, – покорно вздохнула Зоя, чуточку надув губы. – Эти мужские забавы… Но ты придешь ко мне завтра в эту же пору.
Нордбрикт мгновение помолчал, а потом ответил непреклонно:
– Надеюсь, я не разгневаю государыню, если скажу – нет?
– Что? – не поверила ушам Зоя. – Я… я не понравилась тебе? Ты что, считаешь, я нехороша для тебя? Слишком стара?!
В голосе ее зазвенели слезы.
– Прекрасная госпожа, – ласково ответил Нордбрикт. – Ты похожа на пышноцветущую розу. Мало отыщется женщин, столь же нежных и щедрых в любви, как ты. Но… быть может, ты слышала о том, что я хочу жениться на дочери киевского князя Ярослава?
– Еще бы! – фыркнула Зоя. – Твои песни об этой чрезмерно горделивой девице известны всем! И что? Какое это имеет отношение ко мне? К нам с тобой?
– Я прославил свою любовь, – пояснил Нордбрикт. – И сам прославился благодаря ей. Что же скажут обо мне люди, если узнают, что я променял великую любовь на богатство, почести и беззаботную жизнь в чужой стране? Моя слава непобедимого воина и верного возлюбленного будет запятнана изменой. Прости, госпожа! Но я должен уйти.
Он поклонился и зашагал к выходу.
Иоанн видел, как Зоя резко села в постели и, надув губы, с выражением обиженного ребенка смотрела вслед уходящему любовнику. Потом потянулась туда, где был прикреплен тайный шнур…
«Так его!» – беззвучно похлопал в ладоши Иоанн.
И в это время Нордбрикт обернулся:
– Государыня… Я чувствую спиной твой печальный взгляд. Но попытайся понять… Одна ночь – это случайность. Две ночи – это уже связь. Между людьми протягиваются незримые нити, которые трудно, а иногда невозможно разорвать. Я не хотел бы оставить рану в твоем сердце – но и сам не хотел бы остаться раненым. Пойми меня и прости.
С этими словами он наконец вышел. Зоя проводила его задумчивым взглядом и откинулась на постель. Иоанн видел, что к шнуру она так и не притронулась. А по губам ее теперь бродила легкая, нежная улыбка.
«Ох и хитер этот варвар! – завозился в своем убежище Иоанн. – Небось то же самое он говорил всем женщинам, на ложе которых восходил лишь единожды, а потом оставлял их напрасно вздыхать о его неутомимом орудии. Теперь императрица тоже будет пребывать в убеждении, что он оторвался от нее с величайшим трудом, и если бы не данное северной княжне слово… Она еще уверит себя в том, что сама пожертвовала собой ради счастья возлюбленного. Есть ли более целительные снадобья для уязвленной женской гордости, чем убежденность в собственном благородстве? Она будет думать, что, возлежа со своей женой, Нордбрикт мечтает о красавице гречанке, о ней, о Зое… Да, зря я считал его белым медведем, у которого только и есть, что острый меч на боку да увесистая дубинка меж ног! Оказывается, и среди северных дикарей встречаются умные люди».
Евнух на некоторое время успокоился. И все же он видел, какие взгляды бросает Зоя в сторону золотоволосого гиганта, когда видит его в карауле. Да и не больно-то верил Иоанн в человеческое благородство. Поэтому он приложил все усилия, чтобы, во-первых, дружине варягов не предложили продлить договор о службе в Византии. А во-вторых, заставил Зою озаботиться судьбой империи. Поскольку брат Михаил сделался совсем плох и в любую минуту мог отправиться на суд к престолу Господню, Иоанн убедил императрицу, что после смерти второго мужа ей вряд ли удастся найти третьего. Жизнь дороже трона, рассудят придворные – и мало кто захочет жениться на «черной вдове». Чтобы сделать свои доводы более убедительными, Иоанн велел садовникам изловить паучиху, которая называлась именно так – «черная вдова». Эти паучихи прославились тем, что убивали своих самцов. Иоанн показал насекомое Зое.
С отвращением посмотрев на жирное, круглое, многоногое существо, императрица велела паучиху раздавить, а сама всерьез задумалась. Да, если она вновь останется вдовой, ее могут устранить от власти и сослать в монастырь. А ведь если поступить так, как советует мудрый евнух: усыновить племянника Михаила и потом короновать его, – можно фактически оставаться императрицей при этом юнце. Кроме того, красивых мужчин на свете много… Кто знает, может быть, со временем удастся забыть в чьих-нибудь объятиях непреклонного Нордбрикта? Но для этого надо любой ценой избежать монастыря!
Итак, Зоя усыновила Михаила Калафата, и совсем скоро после этого он стал Михаилом V Калафатом: прежний император умер в одном из своих покаянных паломничеств. Между прочим, прозвище нового государя означало название того ремесла, которым Михаил и его предки занимались с незапамятных времен. Они смолили корабли! Таким образом, на трон византийских императоров взошел простолюдин.
Ах, если бы черны были только руки его! Таким же оказалось и сердце.
Ему не нужны были никакие опекуны. Тем более не больно-то молодые опекунши! Приемную мать и ее советника, евнуха Иоанна, он незамедлительно выслал из столицы и заточил в дальние монастыри.
Вот и свершилось то, чего больше всего боялась Зоя…
Как всякий человек, внезапно и без усилий взметнувшийся из бедности к вершинам неимоверного богатства, Калафат был невероятно расточителен – и столь же фантастически скуп. Он без раздумий швырял деньги на свои прихоти – но при этом охотно отнимал их у других. Ему вдруг показалось, что этериарх Нордбрикт и его воины чрезмерно разжились на византийских хлебах. Велел чиновникам перепроверить, вся ли воинская добыча была сдана варягами в казну, не утаили ли чего. А в ожидании результатов проверки приказал заточить Нордбрикта в темницу. На всякий случай, чтобы не сбежал.
Впрочем, сведущие люди во дворце говорили другое. Якобы Калафат узнал, какую нежную склонность питала к варвару Зоя, – и побоялся, что этериарх поднимет свою дружину против императора, чтобы освободить несправедливо сосланную любовницу, вернуть ее на престол – а там, кто знает, может быть, и повластвовать вместе с ней.
Сказать по правде, у Гаральда возникали такие мысли. Нет, не о престоле – Византию вообще и Священный дворец в частности он не называл иначе чем гадюшником и меньше всего желал сидеть бы на троне, со всех сторон окруженном ядовитыми змеями. Но ему было бесконечно жаль Зою – такую нежную, такую слабую… Ее заточение он считал вопиющей несправедливостью.
И неизвестно, как бы повернулось дело, не швырни Калафат его в темницу.
В ту самую, со змеей в углу. То есть от змей Гаральду все же не удалось уберечься!
Проделали это быстро и в строгой тайне – византийцы вообще были мастера на такие штуки. Дружина ничего не знала о судьбе своего вождя. Викинги не могли представить, где его искать. Вздумай они обыскивать дворец, на это ушло бы несколько месяцев, настолько запутаны были его переходы, особенно подземные тюрьмы.
Помог случай. Зою подданные очень любили, а Калафата презирали и ненавидели. Вспыхнуло народное восстание против нового государя, императрицу вернули в Константинополь. А в суматохе выпустили из тюрем всех заключенных. Простился со своей подружкой змеей и Гаральд. До конца службы оставалось еще полмесяца, однако викинги сочли себя свободными от всех обязательств. Всю военную добычу, которую удалось сохранить от императорских чиновников, быстро погрузили на две галеры (добавив к этому то, что удалось награбить в охваченном сумятицей дворце – в качестве возмещения ущерба!) и вышли в море столь поспешно, что Гаральд даже не помахал на прощание Зое.
Увы… Покинуть Константинополь оказалось не так-то просто.
Передняя галера была уже близка к выходу из бухты Золотой Рог в открытое море, когда раздался крик впередсмотрящего:
– Гаральд! Нам не выйти в море! Смотри!
Предупреждение запоздало. Гаральд уже и сам видел тяжелый маслянистый блеск меж синих волн залива. Он и раньше слышал о ловушке, которую соорудили греки, чтобы сделать Золотой Рог неприступным для чужих кораблей, подходящих к Константинополю. Но если нельзя войти в бухту, то нельзя и выйти из нее!
С каждым мгновением цепь поднималась все выше, натягивалась все сильнее. Еще немного – и она ударит галеру по днищу, потом по борту…
Гаральд оглянулся, окинул бешеным взглядом берег. В рассветной мгле рассыпаны тысячи огоньков. Мельканье факелов, зарева пожаров… Да, смута в Константинополе не утихает. Викинги подлили столько масла в ее огонь, сколько могли. Лишь благодаря этому и ушли!
Гаральд содрогнулся, но апрельский прохладный ветерок был здесь ни при чем. Эта заградительная цепь в бухте Золотой Рог отливала тем же тусклым блеском, что и тело змеи, шипевшей в углу его темницы…
Он представил, как галера возвращается на берег, увидел дружину перебитой, увидел себя в той же каморке наедине со змеей… то-то небось рада будет повидаться с ним вновь!
А Эллисаф он потеряет навсегда. Ну уж нет!
Гаральд велел перенести весь груз на корму и скомандовал дружинникам перейти туда же. Гребцы налегли на весла, и галера вползла носом на цепь, медленно поднимавшуюся из волн, закачалась на ней.
– Гребите! Еще! Сильнее! А теперь всем на нос! – закричал Гаральд, когда середина галеры осела на цепь.
Дружинники бросились исполнять команду. Корма взлетела вверх – и судно переползло через цепь.
Свободны!
Однако вырваться из бухты удалось не всем. Когда вторая галера попыталась повторить рискованный маневр, цепь уже натянулась слишком сильно, и корабль разломился пополам. Мало кому удалось спастись. Выловив товарищей из волн и наскоро пропев молитвы над теми, кто остался лежать на дне, корабль Гаральда двинулся на север.
Впрочем, Елизавету и Эдуарда связывали только самые нежные дружеские чувства. Вернее, Эдуард смотрел на нее как на дочь. Словом, дело между ними не сладилось, сакс вернулся в свою страну, а Елизавета стала ждать Гаральда.
И вот он возвратился! Теперь, после громких подвигов в дальних странах, его называли Гардрадом – Смелым [12], и они с невестой нетерпеливо считали дни и часы, остающиеся до свадьбы.
С другой стороны, дольше ждали: целых десять лет!
На дворе стоял 6551 год от сотворения мира (1043 год от Рождества Христова). Все дальше и дальше в прошлое уходили воспоминания о службе Гаральда в Константинополе. Кое-какие вести долетали, конечно, до Киева, но теперь викинга мало волновало, что Михаил Калафат был ослеплен по приказу возмущенной Зои. Однако все же Нордбрикт радовался, что императрица вернулась на престол. Некоторое время она делила трон с сестрой своей Феодорой, которая принуждена была на некоторое время покинуть монастырь, но наконец мирская жизнь стала ей совсем невмоготу. Тогда Зоя поспешно вышла замуж за своего бывшего любовника Константина Мономаха (прозорливый евнух Иоанн как в воду глядел!), отныне звавшегося императором Константином IX. С ним она была почти счастлива, ибо Константин был добрым человеком и, даже заведя молодую любовницу Склирину, девушку из знатного византийского рода, все же не оставлял своим вниманием ложа жены. А Зое только этого и надо было от жизни: почет днем и сильный мужчина ночью. Так что все уладилось в ее судьбе к лучшему.
Гаральд искренне надеялся, что эта милая женщина не таила на него зла. Он ведь ничего не знал о потайном шнуре… А впрочем, Зоя его так и не коснулась, этого опасного шнура, так что тут и говорить не о чем.
Между тем настал-таки долгожданный день, когда Гаральда обвенчали с Елизаветой. Однако молодоженам скоро предстояло расстаться вновь: Гаральд должен был отправиться в Норвегию – вернуть себе наследственный трон. В это время на нем восседал его племянник – король Магнус. Вообще-то, у Гаральда с ним были прекрасные отношения, но власть портит людей… Вполне могла завязаться война.
Разумеется, Гаральд не хотел подвергать жену тяготам пути и боевой жизни. Елизавета пока осталась в Киеве. Чтобы она чувствовала себя независимой, Гаральд на прощанье вручил ей козлиную шкуру, набитую серебряными монетами. А сам отправился в Норвегию.
Воевать, по счастью, не привелось. Магнус встретил странника-воина очень радушно. Честно говоря, этому просвещенному королю немало наскучили тяготы власти. Между прочим, интересное совпадение: Магнус в юные годы немало лет провел при дворе киевского князя Ярослава. Именно там он приохотился к изучению чужеземных языков и чтению мудрых книг. Вернувшись на родину, он разработал судебник, названный «Серый гусь» – по цвету пергамента, на котором был написан. Кое-что для этого судебника король норвежский почерпнул из государственного устройства Киевской Руси.
Гаральд, конечно, не отличался такой просвещенностью, как Магнус, однако все же именно он открыл в Упсале знаменитый университет. Так или иначе, воин и мудрец успешно дополняли друг друга на троне, пока в 1047 году Магнус не умер. Тогда Гаральд стал единственным правителем Норвегии. В это время Елизавета уже два года жила в северной стране и родила двух дочерей – Марию и Ингигерду.
Приехав к мужу, она обнаружила, что туманные россказни о его любовных похождениях, которые доходили до нее и из Византии, и из Упландии [13], не все сплошь лживы. При дворе жила красивая наложница Тора, и она даже родила королю сыновей Олафа и Магнуса…
Сердце Елизаветы сжалось от ревности. Почудилось, что в невозвратную даль канули те времена, когда Гаральд посвящал ей «Висы радости». Но пришлось смириться: мужская природа иная, чем женская! Елизавета поступила как истинно мудрая женщина: она просто не обращала внимания на Тору и вела себя так, будто ее и вовсе не существует. Она приняла на себя все королевские заботы и даже крестилась у священника-латина [14], приняв новое имя – Эмма. Теперь ее называли то Эллисаф, то Эмма.
А вскоре заезжий звездочет предсказал Гаральду, что смерть ему принесет женщина, которая подведет его в бою. И храбрец стал поосторожнее в обращении с прекрасным полом. Тора между тем умерла, и больше никто не отвлекал внимания Гаральда от Эллисаф. А она в благодарность за это воспитывала Олафа и Магнуса как родных сыновей.
Елизавета с мужем жили в любви и согласии двадцать лет. Все это время Гаральд Гардрад был королем, которого называли могущественным, сильным, твердым разумом. Современники уверяли, что не было на свете никого, кто сравнился бы с ним мудростью и в то же время храбростью. Хотя он был суров и порою жесток с теми, кто противился его воле.
Поскольку Гаральд был ярым приверженцем христианства, церковь удостоила его высокой чести: служить хранителем гроба Олафа Святого, короля, который был канонизирован за свои мучения и подвиги. Каждые двенадцать месяцев Гаральд стриг волосы и ногти святого, отраставшие и после его смерти.
Настал 1066 год. И вот скучно стало Гаральду мирно сидеть на троне, захотелось тряхнуть стариной и изведать каких-нибудь приключений. Он отправился в Англию… Иные, впрочем, уверяют, что поехал он не сам по себе, а позвал его на помощь герцог Тостиг, брат английского короля Гарольда Годвинсона, который взошел на престол после смерти Эдуарда Исповедника. Гарольд изгнал брата из его владения Нортумбрии за жестокость в обращении с населением, и Тостиг был готов на все, чтобы отомстить. Он был сладкоречивым вруном, который оболгал брата, – и, увы, как следует заморочил голову норвежцу. Гаральд Гардрад выступил против английского короля, уверенный, что помогает благому делу. Он собрал дружину и двинулся в путь на доброй тысяче драккаров [15]. Но жажда вновь услышать ветер, веющий над полем битвы, сыграла с ним дурную шутку.
Елизавета не захотела расставаться с мужем и отправилась вместе с ним, взяв с собою и дочерей. Однако когда норвежские драккары достигли Оркнейских островов, супруги вспомнили предупреждение звездочета. Бог его знает, какой смысл он вкладывал в эти слова о предательстве женщины! Вдруг королева окажется захвачена врагами и Гаральд погибнет, пытаясь освободить ее?
Вообще, были и другие предзнаменования, на которые следовало обратить внимание. Будто бы кто-то видел на оконечности какого-то скалистого острова старуху в лохмотьях, которая махала вслед кораблю руками и выкрикивала что-то недоброе. Ну сущая вёльва [16], которая пророчит Рагнарёк [17]!
На всякий случай Елизавета с дочерьми остались на Оркнеях и принялись с трепетом ждать известий от своего господина.
Норвежцы высадились на севере страны – в Йоркшире, – а навстречу им уже двигался Гарольд Годвинсон. Войска сошлись у Страффордского моста. Надо сказать, что тут встретились не только два великих воина высокого роста и богатырского сложения, но и два великих поэта. Для начала они обменялись не ударами, а поэтическими вызовами. Гарольд Английский воспевал саксонских ратников, бывших хлебопашцев или ремесленников, которые с топорами встали на защиту своих очагов. А Гаральд Норвежский пел о своих воинах-героях, которые устали от тишины и не будут прятаться за щитами:
Евнуху не привыкать было исполнять поручения такого рода. Даже после того, как Михаил Пафлаго-нянин ударился в благочестие и больше не навещал опочивальню Зои, она редко спала одна. Не кто иной, как именно евнух, приводил к ней молодых мужчин. И каждый раз сердце Иоанна сжималось от ужаса. А вдруг императрица пожелает, чтобы какой-то из ее любовников сменил на троне Михаила? Вдруг тот в одночасье умрет – по ее воле? Ни у кого это не вызовет недоумения, ведь о хворях императора всем известно. Строго говоря, оно бы и с Богом, думал иногда евнух, которому и самому осточертел припадочный, капризный братец, но если на трон взойдет совершенно чужой человек, что будет тогда с ним, с Иоанном? Его многие недолюбливали, а еще больше народу откровенно ненавидело… Не захочет ли новый император прикончить человека, который слишком много знает о дворцовых тайнах?
Больше всех Иоанн опасался Константина Мономаха, красавца-атлета родом из Далласы (между прочим, именно на его дочери Марии был женат сын Ярослава Мудрого Всеволод). Константин был вдобавок еще и очень умен, из тех краснобаев, ворчал про себя Иоанн, которые легко обвивают словами сердце любой женщины. И евнух даже обрадовался, когда узнал, что Зоя призвала к себе Нордбрикта. Всем известно, что этот варвар безнадежно влюблен в какую-то девицу из племени скифов, наверное, столь же долговязую и бледнолицую, как он сам. Иоанн знал все, что творилось при дворе, знал он и то, что многие патрицианки порою зазывали Нордбрикта к себе в гости. Он являлся, иногда оставался на ночь… но этим все и ограничивалось, хотя некоторые дамы влюблялись в него и потом не давали ему прохода. Но он никогда не соглашался на второе свидание. В этом была какая-то загадка, которая занимала многих, но разгадать которую не мог никто.
И Иоанн решил присутствовать при свидании Нордбрикта с императрицей. Во-первых, он хотел выведать, если получится, тайну викинга, во-вторых, хотел знать, как будет вести себя императрица. Что, если она по уши влюбится в варвара и пообещает ему престол? Тогда, провожая Нордбрикта из ее покоев, можно, словно невзначай, устроить ему какую-нибудь пакость. Например, провести из дворца в обход, через сады, кривые тропы которых оканчивались глубокими обрывами. На дне же пропастей торчали острые камни. Человек, сорвавшийся туда, не имел надежды выбраться – он разбивался насмерть! Можно подкинуть в опочивальню Нордбрикта ядовитую змею. Можно устроить так, чтобы он оступился, упал с лестницы и сломал себе шею. Или использовать старый, проверенный способ – угостить Нордбрикта вином, в который подмешана хорошая толика быстрого и милосердного яду. Иоанн знал массу способов отправить человека на тот свет – причем так, что ни у кого не возникнет никаких подозрений!
Само собой, о присутствии его при свидании никто знать не будет: у Иоанна было одно секретное местечко для наблюдения.
И вот Нордбрикт у Зои. Разодетая так, что все ее соблазнительные формы откровенно просвечивали под легкими, развевающимися тканями, благоухающая, словно куст роз, она завела с варягом милый, веселый разговор, во время которого превозносила его силу, мужественность, верную службу, обещала щедрую награду и вздыхала о том, как печально ей будет расстаться с таким великолепным воином и красивым мужчиной, ничего не получив от него на память. Не может ли он сделать ей небольшой подарок?
– Что желает государыня получить от меня, недостойного ее милости и расположения? – удивился Нордбрикт.
– Прядь твоих роскошных волос, – промурлыкала Зоя. – Я перевяжу их золотой лентой, и неведомо, что будет сверкать ярче – золотая парча или золото твоих кудрей.
Нордбрикт не без гордости отбросил за плечи свои длинные светлые волосы (на взгляд Иоанна, они были чрезмерно густы и жестки, словно конская грива, вдобавок перепутаны ветром, как солома в скирде, да и цвета такого же!) и ответил, что не может исполнить просьбу императрицы.
– Отчего же? – огорчилась та.
– Волосы людей имеют магическую силу, – ответил Нордбрикт. – У нашего народа есть сага о злобном Локи, который похитил прядь волос громовержца Тора, навел на него порчу и едва не завладел после этого молотом грома. Весь Асгард, город богов, был в опасности! К частью, волшебница Идунн пригрозила, что не даст Локи золотых яблок, благодаря которым боги сохраняют вечную молодость. Локи испугался и вернул Тору его волосы. Жуткая история, верно? Я очень хорошо помню эту сагу и опасаюсь, что какой-нибудь мой враг наведет на меня жестокую порчу через подаренную государыне прядь.
– Ты считаешь меня своим врагом? – изумилась Зоя.
– Нет, госпожа. Но я опасаюсь, что найдутся люди, которые приревнуют меня к венценосному благорасположению и захотят навредить мне.
– Пожалуй, ты прав, – кивнула Зоя, поразмыслив. – Хорошо, пусть твои магические волосы остаются при тебе. Тогда подари мне кое-что другое.
– Все, что государыня пожелает, – с поклоном («Наконец-то ты догадался поклониться императрице, варвар несчастный!» – проворчал про себя Иоанн.) ответствовал Нордбрикт.
Зоя всмотрелась в его красивое, недоброе лицо, а потом, не говоря ни слова, пошла к своему ложу и улеглась на него. С того места, где прятался Иоанн, было отлично видно, как она разбросала в стороны свои легкие одеяния и раздвинула ноги.
Нордбрикт несколько мгновений стоял неподвижно, как если бы не сразу сообразил, что от него требуется.
Видимо, Зое ожидание показалось слишком долгим, потому что она нетерпеливо вздохнула.
Иоанн хихикнул в своем укрытии. Он помнил, как один молодой дуралей, удостоенный приглашения к ложу императрицы, счел, что слишком хорош для любовницы, чья первая и даже вторая молодость уже миновали. Он скорчил презрительную гримасу и выскочил за дверь, не удостоив Зою даже словом… но прошел по коридорам Священного дворца, а также по этой жизни не более десятка шагов. Рядом с ложем находился шнур, соединенный с колокольчиком, висевшим в покоях тайной стражи. Если раздавался звон, это означало, что человек, вышедший из покоев императрицы, недостоин более жить.
Зоя вздохнула второй раз, еще более нетерпеливо, и тогда Нордбрикт взялся обеими руками за свой пояс и расстегнул его. Отложив пояс, он приблизился к ложу и спустил свои кожаные штаны, туго облегавшие его мускулистые ноги. Встал на колени меж нежных колен императрицы – ну а потом случилось то, чего желала Зоя.
Евнух, позевывая, смотрел на содрогающиеся тела и ждал, когда эти двое перестанут заниматься ерундой. Самое интересное должно было начаться потом, когда отзвучат стоны удовлетворенного желания.
И вот наконец это произошло.
Переведя дух, викинг поднялся и начал натягивать штаны.
– Куда ты спешишь? – обволакивающим, мягким голосом проворковала Зоя.
Иоанн тихонько хмыкнул. Давненько он не слышал такого голоса императрицы. Видимо, этот белый медведь доставил ей немалое удовольствие.
– Госпожа, меня ждут мои воины, – ответил викинг почтительно, но при этом холодновато, как если бы он мгновение назад всего лишь играл с императрицей в шахматы. – Я им вождь и отец, а отец не может оставить своих детей надолго.
– Хорошо, я понимаю, – покорно вздохнула Зоя, чуточку надув губы. – Эти мужские забавы… Но ты придешь ко мне завтра в эту же пору.
Нордбрикт мгновение помолчал, а потом ответил непреклонно:
– Надеюсь, я не разгневаю государыню, если скажу – нет?
– Что? – не поверила ушам Зоя. – Я… я не понравилась тебе? Ты что, считаешь, я нехороша для тебя? Слишком стара?!
В голосе ее зазвенели слезы.
– Прекрасная госпожа, – ласково ответил Нордбрикт. – Ты похожа на пышноцветущую розу. Мало отыщется женщин, столь же нежных и щедрых в любви, как ты. Но… быть может, ты слышала о том, что я хочу жениться на дочери киевского князя Ярослава?
– Еще бы! – фыркнула Зоя. – Твои песни об этой чрезмерно горделивой девице известны всем! И что? Какое это имеет отношение ко мне? К нам с тобой?
– Я прославил свою любовь, – пояснил Нордбрикт. – И сам прославился благодаря ей. Что же скажут обо мне люди, если узнают, что я променял великую любовь на богатство, почести и беззаботную жизнь в чужой стране? Моя слава непобедимого воина и верного возлюбленного будет запятнана изменой. Прости, госпожа! Но я должен уйти.
Он поклонился и зашагал к выходу.
Иоанн видел, как Зоя резко села в постели и, надув губы, с выражением обиженного ребенка смотрела вслед уходящему любовнику. Потом потянулась туда, где был прикреплен тайный шнур…
«Так его!» – беззвучно похлопал в ладоши Иоанн.
И в это время Нордбрикт обернулся:
– Государыня… Я чувствую спиной твой печальный взгляд. Но попытайся понять… Одна ночь – это случайность. Две ночи – это уже связь. Между людьми протягиваются незримые нити, которые трудно, а иногда невозможно разорвать. Я не хотел бы оставить рану в твоем сердце – но и сам не хотел бы остаться раненым. Пойми меня и прости.
С этими словами он наконец вышел. Зоя проводила его задумчивым взглядом и откинулась на постель. Иоанн видел, что к шнуру она так и не притронулась. А по губам ее теперь бродила легкая, нежная улыбка.
«Ох и хитер этот варвар! – завозился в своем убежище Иоанн. – Небось то же самое он говорил всем женщинам, на ложе которых восходил лишь единожды, а потом оставлял их напрасно вздыхать о его неутомимом орудии. Теперь императрица тоже будет пребывать в убеждении, что он оторвался от нее с величайшим трудом, и если бы не данное северной княжне слово… Она еще уверит себя в том, что сама пожертвовала собой ради счастья возлюбленного. Есть ли более целительные снадобья для уязвленной женской гордости, чем убежденность в собственном благородстве? Она будет думать, что, возлежа со своей женой, Нордбрикт мечтает о красавице гречанке, о ней, о Зое… Да, зря я считал его белым медведем, у которого только и есть, что острый меч на боку да увесистая дубинка меж ног! Оказывается, и среди северных дикарей встречаются умные люди».
Евнух на некоторое время успокоился. И все же он видел, какие взгляды бросает Зоя в сторону золотоволосого гиганта, когда видит его в карауле. Да и не больно-то верил Иоанн в человеческое благородство. Поэтому он приложил все усилия, чтобы, во-первых, дружине варягов не предложили продлить договор о службе в Византии. А во-вторых, заставил Зою озаботиться судьбой империи. Поскольку брат Михаил сделался совсем плох и в любую минуту мог отправиться на суд к престолу Господню, Иоанн убедил императрицу, что после смерти второго мужа ей вряд ли удастся найти третьего. Жизнь дороже трона, рассудят придворные – и мало кто захочет жениться на «черной вдове». Чтобы сделать свои доводы более убедительными, Иоанн велел садовникам изловить паучиху, которая называлась именно так – «черная вдова». Эти паучихи прославились тем, что убивали своих самцов. Иоанн показал насекомое Зое.
С отвращением посмотрев на жирное, круглое, многоногое существо, императрица велела паучиху раздавить, а сама всерьез задумалась. Да, если она вновь останется вдовой, ее могут устранить от власти и сослать в монастырь. А ведь если поступить так, как советует мудрый евнух: усыновить племянника Михаила и потом короновать его, – можно фактически оставаться императрицей при этом юнце. Кроме того, красивых мужчин на свете много… Кто знает, может быть, со временем удастся забыть в чьих-нибудь объятиях непреклонного Нордбрикта? Но для этого надо любой ценой избежать монастыря!
Итак, Зоя усыновила Михаила Калафата, и совсем скоро после этого он стал Михаилом V Калафатом: прежний император умер в одном из своих покаянных паломничеств. Между прочим, прозвище нового государя означало название того ремесла, которым Михаил и его предки занимались с незапамятных времен. Они смолили корабли! Таким образом, на трон византийских императоров взошел простолюдин.
Ах, если бы черны были только руки его! Таким же оказалось и сердце.
Ему не нужны были никакие опекуны. Тем более не больно-то молодые опекунши! Приемную мать и ее советника, евнуха Иоанна, он незамедлительно выслал из столицы и заточил в дальние монастыри.
Вот и свершилось то, чего больше всего боялась Зоя…
Как всякий человек, внезапно и без усилий взметнувшийся из бедности к вершинам неимоверного богатства, Калафат был невероятно расточителен – и столь же фантастически скуп. Он без раздумий швырял деньги на свои прихоти – но при этом охотно отнимал их у других. Ему вдруг показалось, что этериарх Нордбрикт и его воины чрезмерно разжились на византийских хлебах. Велел чиновникам перепроверить, вся ли воинская добыча была сдана варягами в казну, не утаили ли чего. А в ожидании результатов проверки приказал заточить Нордбрикта в темницу. На всякий случай, чтобы не сбежал.
Впрочем, сведущие люди во дворце говорили другое. Якобы Калафат узнал, какую нежную склонность питала к варвару Зоя, – и побоялся, что этериарх поднимет свою дружину против императора, чтобы освободить несправедливо сосланную любовницу, вернуть ее на престол – а там, кто знает, может быть, и повластвовать вместе с ней.
Сказать по правде, у Гаральда возникали такие мысли. Нет, не о престоле – Византию вообще и Священный дворец в частности он не называл иначе чем гадюшником и меньше всего желал сидеть бы на троне, со всех сторон окруженном ядовитыми змеями. Но ему было бесконечно жаль Зою – такую нежную, такую слабую… Ее заточение он считал вопиющей несправедливостью.
И неизвестно, как бы повернулось дело, не швырни Калафат его в темницу.
В ту самую, со змеей в углу. То есть от змей Гаральду все же не удалось уберечься!
Проделали это быстро и в строгой тайне – византийцы вообще были мастера на такие штуки. Дружина ничего не знала о судьбе своего вождя. Викинги не могли представить, где его искать. Вздумай они обыскивать дворец, на это ушло бы несколько месяцев, настолько запутаны были его переходы, особенно подземные тюрьмы.
Помог случай. Зою подданные очень любили, а Калафата презирали и ненавидели. Вспыхнуло народное восстание против нового государя, императрицу вернули в Константинополь. А в суматохе выпустили из тюрем всех заключенных. Простился со своей подружкой змеей и Гаральд. До конца службы оставалось еще полмесяца, однако викинги сочли себя свободными от всех обязательств. Всю военную добычу, которую удалось сохранить от императорских чиновников, быстро погрузили на две галеры (добавив к этому то, что удалось награбить в охваченном сумятицей дворце – в качестве возмещения ущерба!) и вышли в море столь поспешно, что Гаральд даже не помахал на прощание Зое.
Увы… Покинуть Константинополь оказалось не так-то просто.
Передняя галера была уже близка к выходу из бухты Золотой Рог в открытое море, когда раздался крик впередсмотрящего:
– Гаральд! Нам не выйти в море! Смотри!
Предупреждение запоздало. Гаральд уже и сам видел тяжелый маслянистый блеск меж синих волн залива. Он и раньше слышал о ловушке, которую соорудили греки, чтобы сделать Золотой Рог неприступным для чужих кораблей, подходящих к Константинополю. Но если нельзя войти в бухту, то нельзя и выйти из нее!
С каждым мгновением цепь поднималась все выше, натягивалась все сильнее. Еще немного – и она ударит галеру по днищу, потом по борту…
Гаральд оглянулся, окинул бешеным взглядом берег. В рассветной мгле рассыпаны тысячи огоньков. Мельканье факелов, зарева пожаров… Да, смута в Константинополе не утихает. Викинги подлили столько масла в ее огонь, сколько могли. Лишь благодаря этому и ушли!
Гаральд содрогнулся, но апрельский прохладный ветерок был здесь ни при чем. Эта заградительная цепь в бухте Золотой Рог отливала тем же тусклым блеском, что и тело змеи, шипевшей в углу его темницы…
Он представил, как галера возвращается на берег, увидел дружину перебитой, увидел себя в той же каморке наедине со змеей… то-то небось рада будет повидаться с ним вновь!
А Эллисаф он потеряет навсегда. Ну уж нет!
Гаральд велел перенести весь груз на корму и скомандовал дружинникам перейти туда же. Гребцы налегли на весла, и галера вползла носом на цепь, медленно поднимавшуюся из волн, закачалась на ней.
– Гребите! Еще! Сильнее! А теперь всем на нос! – закричал Гаральд, когда середина галеры осела на цепь.
Дружинники бросились исполнять команду. Корма взлетела вверх – и судно переползло через цепь.
Свободны!
Однако вырваться из бухты удалось не всем. Когда вторая галера попыталась повторить рискованный маневр, цепь уже натянулась слишком сильно, и корабль разломился пополам. Мало кому удалось спастись. Выловив товарищей из волн и наскоро пропев молитвы над теми, кто остался лежать на дне, корабль Гаральда двинулся на север.
О нет, теперь его никто не презирал! Сам Ярослав Мудрый встретил викинга с почтением и без споров отдал за него старшую дочь – честно говоря, ей давно пора было замуж. Одно время думали, что Елизавета не дождется храброго викинга, а выйдет за другого. Это произошло, когда в Киеве нашли приют, подобно другим изгнанникам (тому же Гаральду, венгру Андрашу I и прочим), сыновья разбитого датчанами английского короля Эдмунда Железный Бок. Звали их Эдвин и Эдуард – этот последний известен в истории как король Эдуард Исповедник.
Нас было немного на легком челне;
А море вздымалось, я помню, горами;
И Гелла [11]зияла в соленой волне.
Но волны, напрасно яряся, хлестали:
Я черпал их шлемом, работал веслом.
С Гаральдом, о други, вы страха не знали
И в мирную гавань влетели с челном.
А дева русская Гаральда презирает…
Впрочем, Елизавету и Эдуарда связывали только самые нежные дружеские чувства. Вернее, Эдуард смотрел на нее как на дочь. Словом, дело между ними не сладилось, сакс вернулся в свою страну, а Елизавета стала ждать Гаральда.
И вот он возвратился! Теперь, после громких подвигов в дальних странах, его называли Гардрадом – Смелым [12], и они с невестой нетерпеливо считали дни и часы, остающиеся до свадьбы.
С другой стороны, дольше ждали: целых десять лет!
На дворе стоял 6551 год от сотворения мира (1043 год от Рождества Христова). Все дальше и дальше в прошлое уходили воспоминания о службе Гаральда в Константинополе. Кое-какие вести долетали, конечно, до Киева, но теперь викинга мало волновало, что Михаил Калафат был ослеплен по приказу возмущенной Зои. Однако все же Нордбрикт радовался, что императрица вернулась на престол. Некоторое время она делила трон с сестрой своей Феодорой, которая принуждена была на некоторое время покинуть монастырь, но наконец мирская жизнь стала ей совсем невмоготу. Тогда Зоя поспешно вышла замуж за своего бывшего любовника Константина Мономаха (прозорливый евнух Иоанн как в воду глядел!), отныне звавшегося императором Константином IX. С ним она была почти счастлива, ибо Константин был добрым человеком и, даже заведя молодую любовницу Склирину, девушку из знатного византийского рода, все же не оставлял своим вниманием ложа жены. А Зое только этого и надо было от жизни: почет днем и сильный мужчина ночью. Так что все уладилось в ее судьбе к лучшему.
Гаральд искренне надеялся, что эта милая женщина не таила на него зла. Он ведь ничего не знал о потайном шнуре… А впрочем, Зоя его так и не коснулась, этого опасного шнура, так что тут и говорить не о чем.
Между тем настал-таки долгожданный день, когда Гаральда обвенчали с Елизаветой. Однако молодоженам скоро предстояло расстаться вновь: Гаральд должен был отправиться в Норвегию – вернуть себе наследственный трон. В это время на нем восседал его племянник – король Магнус. Вообще-то, у Гаральда с ним были прекрасные отношения, но власть портит людей… Вполне могла завязаться война.
Разумеется, Гаральд не хотел подвергать жену тяготам пути и боевой жизни. Елизавета пока осталась в Киеве. Чтобы она чувствовала себя независимой, Гаральд на прощанье вручил ей козлиную шкуру, набитую серебряными монетами. А сам отправился в Норвегию.
Воевать, по счастью, не привелось. Магнус встретил странника-воина очень радушно. Честно говоря, этому просвещенному королю немало наскучили тяготы власти. Между прочим, интересное совпадение: Магнус в юные годы немало лет провел при дворе киевского князя Ярослава. Именно там он приохотился к изучению чужеземных языков и чтению мудрых книг. Вернувшись на родину, он разработал судебник, названный «Серый гусь» – по цвету пергамента, на котором был написан. Кое-что для этого судебника король норвежский почерпнул из государственного устройства Киевской Руси.
Гаральд, конечно, не отличался такой просвещенностью, как Магнус, однако все же именно он открыл в Упсале знаменитый университет. Так или иначе, воин и мудрец успешно дополняли друг друга на троне, пока в 1047 году Магнус не умер. Тогда Гаральд стал единственным правителем Норвегии. В это время Елизавета уже два года жила в северной стране и родила двух дочерей – Марию и Ингигерду.
Приехав к мужу, она обнаружила, что туманные россказни о его любовных похождениях, которые доходили до нее и из Византии, и из Упландии [13], не все сплошь лживы. При дворе жила красивая наложница Тора, и она даже родила королю сыновей Олафа и Магнуса…
Сердце Елизаветы сжалось от ревности. Почудилось, что в невозвратную даль канули те времена, когда Гаральд посвящал ей «Висы радости». Но пришлось смириться: мужская природа иная, чем женская! Елизавета поступила как истинно мудрая женщина: она просто не обращала внимания на Тору и вела себя так, будто ее и вовсе не существует. Она приняла на себя все королевские заботы и даже крестилась у священника-латина [14], приняв новое имя – Эмма. Теперь ее называли то Эллисаф, то Эмма.
А вскоре заезжий звездочет предсказал Гаральду, что смерть ему принесет женщина, которая подведет его в бою. И храбрец стал поосторожнее в обращении с прекрасным полом. Тора между тем умерла, и больше никто не отвлекал внимания Гаральда от Эллисаф. А она в благодарность за это воспитывала Олафа и Магнуса как родных сыновей.
Елизавета с мужем жили в любви и согласии двадцать лет. Все это время Гаральд Гардрад был королем, которого называли могущественным, сильным, твердым разумом. Современники уверяли, что не было на свете никого, кто сравнился бы с ним мудростью и в то же время храбростью. Хотя он был суров и порою жесток с теми, кто противился его воле.
Поскольку Гаральд был ярым приверженцем христианства, церковь удостоила его высокой чести: служить хранителем гроба Олафа Святого, короля, который был канонизирован за свои мучения и подвиги. Каждые двенадцать месяцев Гаральд стриг волосы и ногти святого, отраставшие и после его смерти.
Настал 1066 год. И вот скучно стало Гаральду мирно сидеть на троне, захотелось тряхнуть стариной и изведать каких-нибудь приключений. Он отправился в Англию… Иные, впрочем, уверяют, что поехал он не сам по себе, а позвал его на помощь герцог Тостиг, брат английского короля Гарольда Годвинсона, который взошел на престол после смерти Эдуарда Исповедника. Гарольд изгнал брата из его владения Нортумбрии за жестокость в обращении с населением, и Тостиг был готов на все, чтобы отомстить. Он был сладкоречивым вруном, который оболгал брата, – и, увы, как следует заморочил голову норвежцу. Гаральд Гардрад выступил против английского короля, уверенный, что помогает благому делу. Он собрал дружину и двинулся в путь на доброй тысяче драккаров [15]. Но жажда вновь услышать ветер, веющий над полем битвы, сыграла с ним дурную шутку.
Елизавета не захотела расставаться с мужем и отправилась вместе с ним, взяв с собою и дочерей. Однако когда норвежские драккары достигли Оркнейских островов, супруги вспомнили предупреждение звездочета. Бог его знает, какой смысл он вкладывал в эти слова о предательстве женщины! Вдруг королева окажется захвачена врагами и Гаральд погибнет, пытаясь освободить ее?
Вообще, были и другие предзнаменования, на которые следовало обратить внимание. Будто бы кто-то видел на оконечности какого-то скалистого острова старуху в лохмотьях, которая махала вслед кораблю руками и выкрикивала что-то недоброе. Ну сущая вёльва [16], которая пророчит Рагнарёк [17]!
На всякий случай Елизавета с дочерьми остались на Оркнеях и принялись с трепетом ждать известий от своего господина.
Норвежцы высадились на севере страны – в Йоркшире, – а навстречу им уже двигался Гарольд Годвинсон. Войска сошлись у Страффордского моста. Надо сказать, что тут встретились не только два великих воина высокого роста и богатырского сложения, но и два великих поэта. Для начала они обменялись не ударами, а поэтическими вызовами. Гарольд Английский воспевал саксонских ратников, бывших хлебопашцев или ремесленников, которые с топорами встали на защиту своих очагов. А Гаральд Норвежский пел о своих воинах-героях, которые устали от тишины и не будут прятаться за щитами: