Арсеньева Елена. Моя подруга – месть

   Цепляясь за стенку, Марьяна медленно поднялась и приблизилась к отцу. С трудом закрыла ему глаза монетами; как могла, подвязала уже охолодевшую челюсть; а руки и ноги были так сведены предсмертной судорогой, что с ними она не справилась: просто накрыла тело новой простыней и ушла на кухню. Надо, наверное, позвонить... куда звонят в таких случаях? В больницу? В милицию? Но сначала - шампанское. Раз он так хотел... полусладкое...
   Неожиданно легко, без выстрела, без брызг, открыла красивую бутылку. И правда - называется "Губернатор". Придумают же!
   Налила в бокал.
   Горло сжималось, но Марьяна старательно проталкивала в него глоток за глотком, словно выполняла нелегкую, но необходимую работу. Вкуса она не чувствовала да и вряд ли осознавала, что, собственно, делает. Сейчас всем, что было для нее самым святым: жизнью матери и смертью отца... - она клялась, что найдет того парня, того водителя, того убийцу, - и отомстит ему. Отомстит! Она знала, что сделает это, даже если его придется искать всю жизнь!
   * * *
   - Позвольте представиться, - шаркнул расшлепанной сандалией юноша в пиратской косынке. - Князь Василий Шеметов.
   Марьяна сняла очки и озадаченно уставилась на парня, но теперь и его лицо изумленно вытянулось, а потому Марьяна, осознав свою оплошность, вновь нацепила очки. Как во сне, протянула руку - юнец, ловко щелкнув сандалиями, поднес ее пальцы к губам.
   - Лариса Я... Яценко... - неуверенно пробормотала Марьяна, понимая, что ему почему-то известно, что она врет, но теперь лицо странного паренька было воплощением любезности:
   - Как вам будет угодно, мадам.
   Итак, он оставлял за ней право называться, как она хочет. И на том спасибо. "Нет, но каковы претензии! Князь, главное дело! Что за бред, что за белогвардейщина опереточная!" - раздраженно подумала Марьяна, поудобнее перехватывая свою ношу, И тут князь Шеметов подался вперед:
   - Позвольте вам помочь, сударыня.
   - Благодарствуйте, - буркнула Марьяна, невольно впадая в его стилистику. - Право, не стоит беспокоиться, ваша светлость.
   Она слегка попятилась, меньше всего желая вести здесь, в полутемном проулке, светскую беседу с каким-то психом, обуреваемым манией величия, как вдруг ожгла новая догадка: чумазый князь явно перестарался, избавляя ее от преследователей! Если Лариса и Санька все еще в опасности, значит, ей надо продолжать водить за собой погоню, а кого теперь водить, спрашивается?!
   Как это частенько случается, на прямой вопрос судьба дала столь же прямой и недвусмысленный ответ. Из-за угла выскочил широкоплечий, кряжистый араб и, завидев Марьяну, победно закурлыкал, радостно осклабившись.
   Китмир, мгновенно оценивший ситуацию, изготовился к прыжку, но араб выхватил пистолет, и Василий едва успел удержать храброго пса за загривок.
   Держа их на прицеле, араб медленно потянулся левой рукой к Марьяне она окаменела - и, кончиками пальцев подцепив край изара, сильно дернул...
   В следующее мгновение лицо его исказилось гримасой ужаса, и с криком: "Жгучая чума!" - он воздел руки, как бы призывая Аллаха в свидетели свершившегося: вместо ребенка, за которого была назначена щедрая награда, его глазам предстала огромная игрушечная обезьяна в плотно нахлобученной каскетке и белых кроссовках!
   Секундного замешательства противника хватило Китмиру, чтобы защелкнуть челюсти на его запястье. Пистолет вывалился, а князь Василий, с гортанным криком крутнувшись вокруг своей оси, влепил в лоб преследователя такой удар ногой, что сандалия свалилась в пыль. Рядом рухнул араб.
   "Усиро-маваси-гири", - ни с того ни с сего вспомнила Марьяна, как Надежда называла этот прием карате-до. Надо же, запомнила!..
   Тем временем князь торопливо обулся, сунул пистолет араба за пояс штанов, под майку, а потом подхватил бесчувственное тело под мышки и уволок в какой-то подвальчик, откуда отчетливо тянуло Дурманным, сладковатым запахом.
   Китмир поглядел на оторопевшую Марьяну, потом зубами поднял с мостовой скомканный изар и подал ей. Но у Марьяны не было сил даже рассмеяться, не то что пошевельнуться!
   Появился Василий, торопливо потрепал по холке пса, снова укутал обезьяну шелком так, что опять ее стало не отличить от ребенка, и осторожно взял Ма-рьяну под локоток:
   - Позвольте сопровождать вас, сударыня. Вы несколько бледны...
   - Где он? - с трудом разомкнула губы Марьяна.
   - Не извольте беспокоиться, - усмехнулся князь Василий. - Я препроводил этого молодого человека в некое заведение, где хозяин пробавляется продажей банджа. Простите за арабизм, я хотел сказать, гашиша. Поверьте, очнувшись через трое суток, он не сразу вспомнит даже свое имя, ну а зрелище, коему стал сегодня свидетелем, и вовсе изгладится из его памяти!
   "Похоже, - подумала Марьяна, с трудом прорываясь сквозь путы его медлительной, архаичной речи, - этот парень - истинная чума египетская! Он что, подрядился нарушать все наши тщательно разработанные планы?!"
   - Премного благодарна за помощь, - процедила Марьяна, - однако смею надеяться, впредь я буду избавлена от неуместного заступничества!
   Несколько секунд его светлость глядел на нее недоумевающими карими глазами, потом протянул:
   - Я-асно. Значит, вы должны вести за собой погоню? Вы - как бы это выразиться поизящнее - подсадная утка?
   - Не твое дело! - огрызнулась Марьяна, но князь сокрушенно покачал головой:
   - Виноват. Я проявил непростительную недогадливость. Но я исправлю свою ошибку, клянусь.
   Отдав короткое приказание Китмиру, который тут же встал рядом с Марьяной в позе неподкупного тюремщика, князь Василий вновь нырнул в подвальчик, откуда вскоре и появился, пыхтя от тяжести уже знакомого араба, которого он тащил за плечи, в то время как ноги его поддерживал лысый толстяк в синем халате, полы которого с трудом на нем сходились, так что смуглый живот нависал над короткими шароварами. Лысину его венчала маленькая белая шапочка.
   Пес при виде этой процессии попятился, словно в удивлении, да и Марьяна взвизгнула, когда безвольное тело уложили под стенкой:
   - Вы с ума сошли! Зачем?
   - Когда его увидят сообщники, они поймут, что идут по верному следу, пояснил князь Василий, поправляя свою пиратскую косынку так, чтобы узел приходился точно над левым ухом. Очевидно, в этом заключался особый шик.
   Толстяк отер пот со лба, и Марьяна увидела на его ладони татуировку: крест и дата - 9.12.97.
   Толстяк смотрел выжидательно. Князь Василий озабоченно пошарил по карманам, но вот лицо его озарилось, он выхватил из-за пояса пистолет араба и подал его толстяку. Тот выразил неописуемый восторг, благодарно закланялся, задом наперед спускаясь в свой подвальчик, но Марьяна глядела не на него: она вдруг заметила, что на руке Василия вытатуирован точно такой же крест и дата: 9.12.97!
   Ее даже озноб пробрал. Неужели банда? Неужели она угодила к каким-то здешним мафикам? Этот князь... чепуха, вранье, конечно! Зачем он за ней следил? Зачем спасал? Может быть, самостоятельно охотился за Ларисой и Санькой, надеясь перебить "товар" у конкурентов, ну а когда обнаружил, что перед ним вовсе не те, - чего он хочет теперь? Что значит этот крест, эта цифра? Дата образования банды?..
   Надо срочно уносить ноги!
   Понять это - полдела; оторваться же от князя Василия и его веселого Китмира оказалось ох как непросто! Они шли нарочито неторопливо, куда глаза глядят, и Марьяна никак не могла понять, в самом ли деле погоня потеряла ее след, или преследователи просто держатся поодаль, не желая обнаруживать себя перед невесть откуда взявшимся юнцом и его отважным псом. "Ну а если бы они знали, что это не кто-нибудь, а русский князь..." - усмехнулась Марьяна.
   Кстати, Василий, которого гораздо уместнее было бы называть просто Васькой, кажется, не врал. Во всяком случае, он уверял, что его прапрадедом действительно был князь Василий Шеметов, известный в начале века египтолог, который октябрь семнадцатого встретил на плато Гиза в составе этнографической экспедиции Британского музея, пытавшейся отыскать описанный Страбоном вход в пирамиду Хеопса.
   Но и входа этого легендарного не сыскалось, и въезд в Россию был теперь заказан... У Шеметова, к счастью, имелся счет в Женеве: это и позволило ему выжить, ибо на гонорары за неудавшуюся экспедицию, как и на доходы с нижегородского имения, рассчитывать уже не приходилось.
   До 1919 года Шеметов прожил в Каире один, устроившись на работу в Египетский музей, а потом появились и другие русские: в основном деникин-ские и врангелевские офицеры и десяток штатских, для которых жизнь на чужбине начиналась с английского лагеря в местечке Телль аль-Кериб, что лежало на полпути между Каиром и Исмиллией. Там Шеметов и нашел себе жену - Танечку Семенову, которая, похоронив расстрелянных родителей, бежала от революции из Одессы, зашив в подкладку жакетика мамины бриллианты, - и начисто забыла о них среди тягот бегства и жизни среди голой, песчаной, бесконечной равнины, в палаточном городке, окруженном колючей проволокой. Так что князь Шеметов не сомневался, что берет за себя робкую бесприданницу. Бриллианты обнаружились совершенно случайно: лет через десять подкладка ветхой жакетки вовсе истерлась до дыр - камушки и посыпались. Пришлись они весьма кстати, превратив скромное существование Шеметовых в безбедное.
   Потомкам тоже кое-что досталось. Рождались все больше мальчики, старшего всегда называли Василием; женились только на своих, даже если за невестами приходилось ездить в Сирию или Турцию. На эту родовую ренту жила и мать нынешнего князя Василия Шеметова, а сам он учился в колледже, подрабатывая гидом у русских туристов или просто слоняясь по Каиру, который знал, как его прапрадед - свое приснопамятное имение.
   Занимать даму беседой Васька считал своей непременной обязанностью; кроме того, он желал отрекомендоваться как можно лучше, и скоро Марьяна все узнала о нем, даже то, что имя своему псу он дал в честь того самого легендарного Китмира, о котором рассказывает Коран: этот пес принадлежал юношам, которые спасались в пещере от идолопоклонников. По воле Аллаха, они спали триста лет, а Китмир, охраняя их, научился говорить и фактически стал человеком.
   Конечно, Марьяна вместе с Ларисой, по подсказке Виктора, прочла что возможно о Египте перед поездкой в Каир, даже занималась языком, но в Коран, к сожалению, заглянуть не удосужилась.
   С князем Васькой было очень интересно, однако Марьяна, не забывая о подозрительной татуировке на его худой, оживленно жестикулирующей руке, продолжала измышлять способы отвязаться от ненужных более провожатых.
   Между тем Васька, похоже, прочел ее мысли: умолк, держался отчужденно. Даже Китмир больше не ластился, не падал внезапно в пыль, выставляя ногу пистолетом и принимаясь яростно выгрызать зловредную блоху, не взлаивал от избытка чувств - шел поодаль, но Марьяна чувствовала себя так, будто он ее не охранял, а стерег...
   - Быть может... - вдруг нерешительно нарушил молчание князь Васька, быть может, мадемуазель скажет мне, куда ее сопроводить, чтобы я мог как можно скорее избавить ее от моего присутствия?
   Ну, знаете! Это было уж прямо по-китайски, вежливо до тошноты!
   - Да брось ты, - не нашла ничего лучшего в своем словаре Марьяна, - не выдумывай, я просто...
   - Вы мне не доверяете, не так ли? Но почему? Pourquoi?
   Бог весть зачем он заговорил по-французски, но отчего-то именно это слово оказалось последним доводом, заставившим Марьяну признаться.
   Она взяла Ваську за руку и повернула ладонь тыльной стороной вверх:
   - Из-за этого.
   - Из-за этого? Но почему? Pourquoi?! - От изумления князь Васька сделался однообразен.
   - Почему у вас одинаковые татуировки с тем содержателем опиекурильни и с мальчишкой, живущим на крыше? Вы принадлежите к одной шайке? И с чего это вы все так рьяно мне помогаете?
   - Русские должны держаться друг друга, - веско заявил юный князь. - Так же, как и единоверцы, христиане, если они живут в'стране, где господствует чужая религия. Разумеется, нас никто не притесняет, но братья по Творцу на чужбине почти то же, что соотечественники, понимаете? А человек, который помогал вам, - это копт, потомок коренных египтян. Он христианин, и я тоже православный христианин. Здесь так принято, - он простер руку, - после хождения в Иерусалим оставлять этот знак: крест и дату паломничества. Толстяка зовут Ани. Это древнее имя... Мы познакомились в декабре прошлого года, когда ходили с матушкой поклониться святым местам.
   Марьяна шла молча, ничего не видя перед собой.
   Боже!.. Выставить себя такой дурой! Нет, у нее мания преследования, конечно. Типичная паранойя!
   От стыда ее просто-таки колотило, но вот что-то теплое, пушистое, пыльное прильнуло к ее колену, и она увидела, что это голова Китмира. Выходит, ее простили?..
   - Вы с матушкой? - проронила Марьяна. - Ваша матушка живет в Каире?
   - Разумеется. У нас домик в Гелиополисе, здешнем пригороде. Я давно желал вам сказать, - князь Васька взглянул на Марьяну темными серьезными глазами, - что самым лучшим было бы для вас переждать весь этот кошмар в нашем доме. Я не знаю, кто вас преследует: боевики из "Аль-Гамаа аль-исла-мия", "Баухид ва зилдра" или "Аль-Джихад аль-Дже-дид", а может, идет какая-то мафиозная разборка ("Ого!" - мысленно отметила Марьяна), не ведаю, какие дела вершат ваши друзья, но я попытаюсь узнать все, что можно, об их судьбе, а вы пока поживите у нас в доме.
   - Нет, - покачала головой Марьяна. - Нет, ну что вы...
   - Соотечественники должны помогать друг другу, - настаивал Васька. Моя матушка почтет за честь приютить вас!
   - Нет! - вскинулась Марьяна. - У меня тоже есть понятие о чести, я не могу подвергать опасности ни в чем не повинных людей!
   Васька взглянул на нее с восхищением. Уж эта речь была ему близка!
   Так. Понятие о чести у Марьяны есть, это они выяснили. Осталась такая малость: выяснить, почему, powquoi, в конце концов, загорелся весь этот сыр-бор, какие такие дела: Хозяина навлекли на Марьяну все эти невероятные приключения?
   * * *
   После встречи с Витькой-Федор Иванычем жизнь Корсаковых резко переменилась. Нет, больше денег украдкой он Марьяне не совал, откупиться не пытался: держался так, словно встретился с давно потерянными, а теперь обретенными родственниками. Он сам отвез Марьяну из больницы домой, сам возил ее каждую неделю на процедуры, на рентген, а если не мог, присылал своего "сотрудника" - добродушного ловеласа Женьку, который, чудилось, камуфлю надевал просто для пижонства, так не шла она к его веселому лицу и общей белобрысости. Марьяна Женьке нравилась, и он делал ей весьма щедрые авансы, но выглядело это как-то очень весело, ни к чему не обязывающе. Вдобавок он рассказывал ей обо всех своих подружках, особенно часто - про Таню с Ирой, обе девицы имели глупость считать себя единственной владычицей игривого Женькиного сердца. Татьяна вдобавок была замужем, это создавало массу дополнительных неудобств... впрочем, Марьяна очень скоро поняла, что именно неудобства Женька и любит пуще Татьяны, пуще самой любви. Глядя на Женьку, Марьяна не понимала, как можно воспринимать его иначе чем подружку? Ну какой из него возлюбленный? Но поболтать, посмеяться с ним было очень здорово. Женька скрашивал Марьяне часы ожидания в травмпункте, в очереди, где этой скользкой зимой было очень много народу.
   Марьяна долгое время не знала, кем работает Женька у Виктора - при всем своем простодушии он очень ловко умел уворачиваться от ненужных вопросов. Ей еще предстояло сделать открытие, что Женька был водителем Хозяина и одним из его охранников. Не свалис.ь он с тяжелейшим гриппом, окажись сам за рулем в тот январский день, никакой беды на площади Свободы не случилось бы, и, наверное, Марьяна никогда больше не встретилась бы с Витькой-Федор Иванычем, а значит, жизнь ее пошла бы совершенно иным путем. Ну что ж, всегда случается только то, что должно случиться: иначе говоря, чему быть, того не миновать!
   Виктор, наверное, ожидал, что, войдя в квартиру Корсаковых, он вернется на десяток лет назад, когда здесь сияли синие глаза Ирины Сергеевны и улыбки Михаила Алексеевича, а потому вид этих мрачных, погруженных в глубокую тишину комнат поразил его в самое сердце. И особенно - облик Ирины Сергеевны, одетой в черное, исхудавшей, состарившейся, угрюмой, схоронившей вместе с мужем не только здоровье, красоту, очарование, но словно бы и душу свою. Прошло уже больше года после его смерти, но, похоже, лишь теперь до Ирины Сергеевны наконец дошло, что ее любимый ушел навеки, навсегда!.. Весь минувший год ее занимало устройство Марьяниной судьбы, а потом попытки отойти от последствий этого устройства, но теперь, когда все наконец уладилось, собственное горе, невосполнимая утрата обрушились на нее с новой силой - и совершенно подавили. Даже встреча со старым знакомым, столь волшебно преобразившимся, не оживила ее исплаканного лица. Марьяна тоже тяжко страдала по отцу, но она была молода, а значит, легка мыслями. К тому же слишком многое испытала она за минувший год, да и перелом сослужил свою службу - телесная боль затмила душевную. Для матери же внезапная болезнь Марьяны была досадной помехой, отвлекавшей от беспрерывной, всепоглощающей, ставшей смыслом ее теперешнего существования тоски по мужу, которого она любила воистину больше всего на свете.
   Марьяну это не удивляло. Она с самого рождения ощущала, что сердце мамы все, без остатка, отдано отцу. Ирина Сергеевна любила дочь скорее умом и инстинктом, даже ласки ее были всегда словно бы холодком подернуты, хотя она могла считать-ля очень заботливой матерью. Отец был Марьяне близким другом, но для ее матери в нем заключался смысл жизни! И вот теперь его не стало... а значит, не стало и самой жизни.
   Веселая бестактность была одной из главных свойств натуры Виктора Яценко, об этом Марьяне еще предстояло узнать, но в тот день именно его бестактность оказала на Ирину Сергеевну благотворное действие. Под натиском расспросов - Виктор все хотел знать об их жизни, о заработке, о квартплате, о неминуемом сокращении штатов в библиотеке, где работала Ирина Сергеевна и куда ей после отпуска уже не следовало выходить, об отношении Марьяны к школе, куда она попала по распределению, о ее друзьях, подругах, поклонниках, о книгах, которые она любила, о блюдах, которые умела готовить, о пристрастии к уборке квартиры, о рисовании пастелью, которым она увлекалась, о том, что шьет, что вяжет... Итак, под натиском этих вопросов Ирина Сергеевна не то что оживилась, а как бы оттаяла немножко, и даже подобие улыбки коснулось ее бледных губ:
   - Ты так выспрашиваешь, Витя, словно жениться на Марьянке собрался!
   Марьяна вздрогнула, вспомнив, как заводила мать подобные разговоры год назад, - и к чему это привело.
   - Нет, - серьезно ответил Виктор, - я уже женился. У меня сын растет!
   - Ну и как? Кто она? Как зовут сына? Ты счастлив? Теперь все хорошо? принялась оживленно выспрашивать Марьяна, стараясь замаскировать шальную, мгновенную надежду: а как, в самом деле, было б здорово, если бы этот богатый, уверенный в себе, веселый и добрый человек и впрямь женился на ней, забрал из этой квартиры, из этой ее жизни, оплетенной черной паутиной неизбывной, смертельной тоски! Нет, она не ощущала к Виктору ни любви, ни влечения, напротив, он был как бы дядька или двоюродный брат, но она не хотела, боялась так и остаться заживо погребенной здесь вместе с матерью - и стыдилась своего страха: ей казалось, что этим страхом она предает родителей.
   - Ее Лариса зовут, - начал обстоятельно отвечать Виктор, - а сына Санька. Он - вылитый я, а Лариса красавица. Ну очень красивая! И такая спокойная, сдержанная!.. Я, конечно, по любви женился, но и по расчету - тоже. Это был перст судьбы. Я ее на конкурсе красоты увидел - и сразу узнал: она! Вот, думаю, бог меня за все и простил, и награду дает. Теперь все в моей жизни переменится, теперь... - Он махнул рукой. - Чтобы ее с конкурса снять, я такие деньжищи отвалил! Настоящий калым за невесту. И не зря. Чувствовал, что Лариса родит мне хорошего сына, так оно и вышло. Правда, года два у нас детей не было, я уж отчаялся. Но, слава богу... Ох, мы и намучились! Ее на сохранение положили чуть ли не с двух месяцев, причем клиника была страшно дорогая. Но это тьфу, чепуха. Сейчас я все эти кошмарные месяцы со смехом вспоминаю. У нее токсикоз был ужаснейший, мне ее видеть почти не разрешали: то она под капельницей, то спит... А главврач, он же хозяин клиники, до чего забавный был мужик! тараторил Виктор. - Деньги из ушей лезли. Да уж, брал он за свои услуги не хило - зато дело знал. Художник, истинный художник! Ох, какой у меня Санька!..
   Марьяна слушала Виктора, чуть ли не разинув рот: ей еще не приходилось видеть мужчину, который бы натурально таял от любви к сыну. А Ирина Сергеевна, чудилось, уже утратила интерес к разговору, сидела, отсутствующе глядя на фотографию мужа.
   Виктор наконец заметил это. Умолк, вздохнул, тоже поглядел на портрет Михаила Алексеевича, а потом ка-ак брякнет:
   - Знаете что, Ирина Сергеевна? По-моему, вам надо в монастырь идти, вот что!
   Марьяна ахнула, схватилась за виски, с ужасом уставилась на Виктора, ожидая взрыва негодования матери, слез, но внезапно ощутила некое странное спокойствие, воцарившееся в комнате. Оно напоминало мгновенное облегчение, которое осеняет нас после долгожданного прощения вины... Да и лицо Ирины Сергеевны вдруг сделалось задумчивым, мягким, без прежних трагических теней.
   - У-ди-ви-тель-но... - медленно проговорила она, задумчиво глядя на Виктора. - Удивительно, что ты вот сейчас сказал это! Я ведь только об этом все время и думаю. Михаил умер без меня, я была в Дивееве - словно еще тогда бог мне путь указывал! И вот сейчас ты сказал... Только Марьяну тяжко одну оставить.
   - А вы ее и не оставите одну, - решительно произнес Виктор. - Я ведь к вам с серьезным предложением пришел - хоть и не руки и сердца. Марьянка, очень прошу, не откажи, переезжай в мой дом и займись воспитанием Саньки!
   - Как это? - простодушно удивилась Марьяна. - А садик? А школа?
   - Ну, до школы ему еще далеко, пацану всего четыре. В детсад не пойдет, ни к чему это. А бабулька его, Ларисина мать, болеет, тяжело ей. К тому же Саньке пора не только расти-цвести, но и человеком становиться. Языки учить. Ну и всякое такое.
   - А жена твоя что же?
   - Ну, жена! Лариса - другой человек. Она не может только Санькой заниматься. Не получается. Ну, она такая... не ее это дело. Тут нужно человека, как сказать... чтоб все время при сыне был. Раньше такие люди гувернерами назывались. Гувернантками. Иди, Марьяна, к моему Саньке в гувернантки, а? Поверь, заработком ты будешь довольна. Питание, квартира - все бесплатно. Если матушка все же уедет в Дивеево, эти ваши комнаты сдадим надежным людям - тоже какие-никакие деньги пойдут тебе на счет. Соглашайся, Марьянка! Меня дела часто за границу уводят, поездишь с нами, мир посмотришь. Ну что тебе киснуть в этой твоей школе?!
   И хотя работу учителя английского языка в шестых и седьмых классах средней школы можно было назвать как угодно, только не словом "киснуть", Марьяна готова была сбежать оттуда с радостью. Она любила детей... но когда их сорок человек в душной комнате: орущих, хохочущих, ненавидящих и эту тарабарщину, и всю учебу на свете, и эту девчонку-училку с высокомерным взглядом, которая делает вид, что их не боится, а саму дрожь так и бьет! Не она, Марьяна, сделала этих детей такими: ни во что не верящими, никого не любящими, не она опрокинула все понятия о добре и зле, черном и белом, - так почему же она обречена исправлять эти ошибки? Нет, предложение Виктора - просто благо, дар небес. И все же Марьяна еще колебалась.
   "Сказать ему? - думала лихорадочно. - Он же ничего обо мне не знает, он думает, что я все та же Гертруда, девочка, которой всех жалко, а ведь в моей жизни был прошлый год... я могу пытаться забыть его, но не могу выкинуть из жизни, как бы ни хотелось!"
   Да, наверное, надо было обо всем рассказать Виктору, но как? Как начать? И мама молчит. Наверное, и правда хочет, чтобы дочка развязала ей руки.
   - Но... но почему же ты выбрал меня? - спросила Марьяна робко. - Ты ведь, судя по всему, в деньгах нужды не знаешь, можешь хоть профессоров к своему сыну нанять, самых опытных педагогов. А я - что я? Или; может, ты это делаешь из чувства долга, ну, вот за это? - Она постучала по загипсованной ноге. - Так это ничего, я на тебя нисколько не сержусь, ни чуточки, ты совсем не должен...
   - Хорошая ты девчонка, Гертруда, - перебил Виктор, - только ни черта в людях не разбираешься. Я хочу, чтобы моего сына любили. Но ведь наемной любви не бывает. А я тебя вот с этаких лет знаю, вдобавок ты дочь своего отца, а значит, душа у тебя... - Он вдруг смущенно отвел глаза: - Ну, я не знаю. Соглашайся, а?
   Марьяна растерянно взглянула на мать, ища поддержки, но та снова смотрела на портрет мужа, больше ничего не видя, губы ее дрожали - то ли от сдерживаемых слез, то ли от мечтательной полуулыбки... нет, поддержки и помощи у нее больше искать не стоит, надо рассчитывать только на себя!
   - Так согласна? - тихо спросил Виктор. Марьяна неуверенно кивнула, но тут подала голос Ирина Сергеевна, бросившая из потусторонних далей последний взор на мирские проблемы:
   - Надеюсь, у Марьяны будет отдельная комната? Виктор вытаращил глаза, а потом вдруг зашелся мелким хохотом, словно Ирина Сергеевна бог весть как удачно пошутила:
   - Комната?! Да конечно же! Отдельная комната! Да хоть пять!
   И напрасно Марьяна с матерью решили, что Виктор шутит. Комнат в ее распоряжении оказалось именно пять: спальня, кабинет с отлично подобранной библиотекой, где она должна была готовиться к занятиям со своим воспитанником, потом Санькина спальня, игровая комната и еще не совсем подготовленная классная. Вдобавок отдельные, только для них с Санькой, ванная и туалет. Все это было оклеено английскими обоями, обставлено итальянской мебелью - ну и так далее. После первого шока Марьяна очень быстро освоилась во всем этом великолепии, однако проводить время с Санькой предпочитала в саду или в собственно детской - игровой комнате: не сидеть за столом, долбя английский, а непринужденно учить восприимчивого, как зеркало, мальчишку, запуская змея, или толкая вагончики игрушечной железной дороги, или устраивая автогонки, или разворачивая грандиозные баталии между пластмассовыми армиями, или разыгрывая представления со множеством кукол и зверей, которые обитали в этой грандиозной, невиданной детской.