Страница:
Александра уже открыла рот, чтобы выпалить все это и предложить реальные условия выкупа, как вдруг слова застыли у нее на языке. Пятнадцать тысяч, предположим, за нее заплатят, а потом что? Останутся все они голые, босые и бездомные, без копейки денег? Станут ютиться по родственникам, превратятся в приживалов? Да лучше умереть!
Она с ненавистью вглядывалась в темные, замаскированные лица. Что за дебильные похитители ей достались? Нашли кого хватать посреди улицы, тащить в узилище. Хоть бы навели сначала справки о благосостоянии семьи! Ну, понятно, похитить там дочь губернатора, мэра, банкира какого-нибудь, в этом есть хоть какой-то смысл. А в ее похищении?!
Нет, не станет она торговаться с этими отморозками!
– Я не буду это читать, – сказала Александра как могла спокойно, хотя зубы ее так и норовили отбить чечетку. – У моих родственников нет таких денег и никогда не будет. Вдобавок у отца давно другая семья, я даже не могу назвать этих людей родными и близкими, как вы требуете. Мачеха будет за меня платить, что ли? Или неродная сестра? А главное, откуда взять столько деньжищ?
– Кончай финтить, – сказал «кавказец». – И врать кончай. Подумаешь, бедная сиротка! Думаешь, мы не навели о тебе какие надо справки? Нам известно о вашей семейке столько, что ты даже представить себе не можешь! У твоего отца есть денежки, есть! И он этого не скрывает, так что зря ты нас считаешь какими-то лохами и пытаешься взять на слезу. Читай, что велено, а то худо будет, это я тебе гарантирую.
– Послушайте, – сказала Александра. – Не знаю, кто вам наговорил такой чепухи, какие и где вы наводили справки, но вам точно задурили головы. Семья наша в самом деле очень бедна. Какая радость получить жалкие гроши и пустить людей по миру? Не лучше ли признать, что вы ошиблись, и оставить нас в покое? Пожалуйста, отпустите меня, пожалуйста! Я не видела ваших лиц, так что беспокоиться вам совершенно не о чем, вы можете отвезти меня вообще куда-нибудь подальше от города, чтобы я не могла сориентироваться и понять, где находилась…
Каждое слово, которое она произносила, казалось пустым и никчемным. Чудилось, Александра даже слышит, как эти слова ударяются в синие «спортивные» фигуры и отскакивают от них, будто горох от стенки в известной поговорке. С другой стороны, ей впервые приходилось держать речь перед собственными похитителями. И практики никакой, и времени на подготовку не было. Поэтому ее не очень удивил презрительный смешок, который издал «кавказец». Он обменялся негромкими, быстрыми словами со своими сотоварищами, а потом кивнул Александре.
– Армянскому радио задали вопрос: что делать, если не помогает паяльник? – довольно спокойно сказал он со своим карикатурным акцентом. – Армянское радио отвечает: возьмите еще один паяльник.
«Кавказец» снова хохотнул и начал медленно засучивать рукава.
Александра завороженно смотрела, как он это делает.
Под курткой от спортивного костюма у него была обычная красно-синяя клетчатая рубаха, и, когда «кавказец» расстегивал манжеты, одна пуговка оторвалась и упала на пол. Шепотом матюгнувшись, он поднял пуговку и спрятал в карманчик куртки. Подкатал до локтя оба рукава и какое-то мгновение постоял, задумчиво глядя на Александру. Под этим взглядом она влипла в холодную, влажную стену, подавляя испуганный писк, который забился в горле.
Похититель кивнул, довольный ее откровенным страхом, и оглянулся на своих спутников. Словно по сигналу, тот, что принес лампу, поднял ее как можно выше, а другой включил видеокамеру.
Александра смотрела на красненький глазок, щурясь и мигая от яркого света.
– Говорить будешь? – прозвучал голос «кавказца».
Александра слабо мотнула головой, вряд ли соображая, что делает, потому что мысли были заняты совершенно иным. «Что он со мной сделает? – мелькало в голове. – Начнет душить? Ручищи огромные, волосатые, и какой кошмарный шрам повыше запястья! Или будет отстреливать пальцы, как в тех жутких кадрах про похищенных чеченцами людей? Но где пистолет?»
Словно это сейчас было самым важным в жизни, она пристально всматривалась в руки и фигуры похитителей, пытаясь определить, где у них может быть спрятано оружие. А впрочем, это и правда было самым важным в жизни: понять, убьют тебя сейчас или немного погодя.
Вроде бы никакого оружия ни у кого не видно… Но когда она снова посмотрела на «кавказца», то обнаружила, что он так же неторопливо, как засучивал рукава, спускает штаны.
Александра коротко вскрикнула – и онемела, словно подавилась. «Кавказец» что-то такое мусолил в руках… кошмарное! Оно росло и менялось при его осторожных, ласкающих прикосновениях, и Александра с ужасом смотрела на эти превращения. Она и хотела бы зажмуриться, но не могла.
– Говори, а то целку порвем, – сказал человек с видеокамерой, который старательно запечатлевал на пленку вызывающе торчащий над синими спортивными штанами орган. – Лучше говори, он ведь у нас обыкновенный маньяк, не успокоится, пока кровью не зальешься.
«Кавказец» хмыкнул, шагнул к Александре:
– Снимай штаны и ложись. Чего сидишь, как девочка?
– Посвети мне сбоку, – буднично попросил напарника человек с камерой, заходя так, чтобы было лучше видно Александру, подтянувшую коленки к подбородку.
Лампа переместилась, и в это мгновение сильная рука «кавказца» вцепилась Александре в волосы и прижала ее лицо к его горячему, дурно пахнущему животу. Вырвавшись из оцепенения, Александра забилась, задергалась, отталкивая его, и, к своему несказанному изумлению, была тотчас отпущена.
– Я скажу! Я скажу! – хрипло выкрикнула она, заслоняясь руками, чтобы не видеть это, торчащее.
– Врет она, – буркнул обиженно «кавказец». – Лучше я ее трахну, а на пленку сами наговорим, чего надо.
– Погоди, абрек, – скомандовал человек с камерой, – успеешь еще натрахаться. А ты говори, ну? Чего опять заткнулась? Думаешь, с тобой шутки шутят? Нет, тут все очень серьезно, и ты с нами тоже лучше не шути. А то он начнет, а мы добавим, так что мало не покажется, поняла?
Он не угрожал – он говорил спокойно, даже с ленцой, как говорят о неприятной работе, которая тем не менее все-таки должна быть исполнена. И усталое спокойствие его голоса напугало ее даже сильнее, чем вид насильника.
Александра слабо пошевелила пальцами, пытаясь расправить скомканную бумажку. Поднесла ее к глазам и, спотыкаясь на каждом слове, прочла, не слыша своего голоса и не понимая, что говорит:
– Дорогие мои близкие и родные! Я похищена с целью получения выкупа. Прошу вас вступить в переговоры с лицами, которые передадут вам мое послание, заплатить сто тысяч долларов и ни в коем случае не обращаться в милицию. Иначе меня убьют.
Жужжание камеры стихло.
– Отдай текст, – скомандовал «оператор».
Щурясь от яркого света, Александра протянула ему бумажку. В то же мгновение стало очень темно – человек с переноской вышел в соседнее помещение, унося лампу с собой.
– Что, и это все? – недовольно спросил «кавказец». – Зря, честное слово. Давайте я с ней поиграю, это для родственников будет убедительнее всяких слов.
– Надень штаны, абрек, – проворчал «оператор». – После твоих игр ее только и останется что на помойку выбросить, как продавленный матрас.
Вернулся третий похититель. Что-то молча поставил рядом с Александрой, молча ушел. Вслед за ним вышли двое других, причем «кавказец» не переставал недовольно бурчать.
Дверь захлопнулась, и Александра оказалась в душной полутьме. Какое-то время она тупо разглядывала стоящее рядом помятое, обшарпанное эмалированное ведро, пластиковую бутылку с водой и полбулки хлеба в полиэтиленовом пакете.
«Хлеб «Дарницкий», – на глазок определила Александра, словно это имело какое-то значение. Потом встала на четвереньки, вытащила из-под себя куртку, кое-как надела, сунув в рукав только правую руку, – и легла на пол, свернувшись клубком, подтянув колени к самому подбородку и как можно ближе прижавшись к трубе отопления.
Труба была горячая, и в подвале стояла духота, но Александру била неутихающая дрожь. Казалось, никогда в жизни она не мерзла так, как замерзла сейчас.
– Это что, в газетах пишут? – возмутился дежурный. – Они нас за полных придурков держат. Брось ты эту желтую прессу, давай лучше кроссворд дальше разгадывать. Что там у нас по вертикали?
В дежурке РУВД Нижегородского района четверка мужчин ожесточенно сражалась с кроссвордом. Разгадывать его начал сам дежурный, потом присоединился помдеж, а вскоре забрели на огонек два боевых товарища из ГИБДД. Помещение было наполнено синеватым слоистым дымом.
– Номер одиннадцать по вертикали: ночной наряд, первая буква П.
– Патруль! – мгновенно среагировал помдеж.
Дежурный попытался пристроить «патруль» в клеточки кросворда, но тотчас разочарованно покачал головой:
– Не подходит. Надо слово из шести букв.
– А в патруле сколько? – удивился помдеж.
Дежурный сосредоточился и через некоторое время сказал:
– А в патруле – семь.
– Тогда экипаж! – выдал помдеж, который отличался умом и сообразительностью.
– Шесть букв! – обрадовался дежурный и покрепче стиснул карандаш, но через мгновение поднял от газетки голову и разочарованно протянул: – Не подходит экипаж. Первая буква П.
– А почему первая буква П? – начал задираться помдеж, который славился своим занудством, оттого и не рос по службе.
– Потому что одиннадцать по горизонтали было: выдающийся голос современности. А это Пугачева.
– А может, не Пугачева? – робко спросил один из гостей.
– Как это? – удивился дежурный. – А у кого еще голос?
Остальные пожали плечами. Они не знали, у кого еще голос, потому что по телевизору и в газетах настоящей певицей называли только Пугачеву, а работники органов свято верили всякой официальной информации.
– На П, – сосредоточился помдеж, – на П, на П…
– Пикет! – сообразил автоинспектор.
– Ты считать умеешь? – вздохнул дежурный. – Шесть букв, говорено же. А в пикете – пять.
– Тогда пост! – вмешался второй гость, однако за мелочевку из четырех букв даже ответа не был удостоен.
Тем временем помдеж сунул свой любопытный нос в газету и возмущенно завопил:
– Да ты что пишешь, что пишешь-то?! Пугачева, главное! Выдающийся голос – он из девяти букв, а Пугачева – только из восьми! Вон у тебя последняя клеточка пустая! Выкинь свою Пугачеву, пиши: ночной наряд – экипаж!
– А какой тогда выдающийся голос современности на Э? – сердито покосился на него уличенный в мошенничестве дежурный.
– Эдита Пьеха! – радостно закричал автоинспектор, и дежурный безнадежно воздел глаза к небесам.
В это мгновение раздался звонок у входа. Посмотрев на экран, дежурный увидел на улице перед дверью парня в куртке, накинутой на белый халат, а на обочине тротуара – «Скорую помощь».
– Кто-то врача вызвал? – удивился неопытный в таких делах автоинспектор.
– Жмурика привезли, – авторитетно объяснил помдеж. – Надо направление в трупарню.
– А-а, ну понятно.
Дверь тем временем открылась, и в дежурное помещение вошел высокий широкоплечий парень с рыжеватыми волосами, на которых таял снежок. Лицо у него было молодое, но смертельно усталое, такое впечатление, что несколько ночей не спал. Кивнул всем:
– Привет блюстителям. Дайте направление на судмедэкспертизу.
– Здорово, Рутковский! – узнал врача помдеж. – Ты ж только позавчера направление брал. Что-то зачастил к нам, подозрительно даже.
– Ну да, – кивнул доктор, – зачастил. Вы, ребята, маньяка не ищете? А то ведь это я самый. Мания у меня такая – трупы на дороге подбирать.
– На дороге? – встрепенулся автоинспектор – поклонник Эдиты Пьехи. – Что, ДТП? А где?
– Успокойся, товарищ, – махнул рукой доктор. – Никакого ДТП. Ехали-ехали, смотрим – девчонка на дороге лежит. Вся из себя такая, в спортивном костюмчике. Крови ни капли, ни ушибов, ни ударов, похоже на внезапную остановку сердца или криз, но вскрытие покажет.
– Мертвая? – ужаснулся второй инспектор.
– Увы, – довольно хладнокровно пожал плечами Рутковский. – Документов нет.
– Так и запишем: неопознанный летающий объект, – кивнул дежурный, вынимая из папки нужный бланк. – Слушай, а на улице холодно?
– Люто! – вздрогнул Рутковский. – Я всего ничего и ждал, пока вы откроете, а продрог до костей!
Оба инспектора в эту минуту вспомнили о своем пренебрежении к служебным обязанностям и тоже принялись демонстративно стучать зубами и дрожать плечами – ну в точности танцовщицы из цыганского ансамбля.
– Тогда я не пойду на нее смотреть, – сказал дежурный. – А то опять на бюллетень сяду.
Помдеж, у которого тоже не было ни малейшей охоты идти на холод, знакомиться с неопознанным трупом, разразился кашлем, который устрашил бы даже больного в последнем градусе чахотки.
Рутковский, зевая, опустился на свободный стул и крепко потер веки.
– Заморился? – сочувственно спросил помдеж, заметив, какие глубокие тени залегли под глазами врача.
– Ой, не говори… – Тот протяжно зевнул. – Не только ваша служба и опасна, и трудна. А я еще нахватал себе приработков, ну, и верчусь теперь как белка в колесе.
– На машину копишь? – оживился помдеж, который и сам норовил перехватить где что можно и нельзя.
– Да ну! – отмахнулся Рутковский. – На свадьбу!
– Жениться собрался? – еще больше заинтересовался помдеж, который и сам лишь полгода назад простился с холостяцкой волей. – Красивая невеста?
– Ого! – значительно сказал Рутковский. – Что надо. Фигура, ножки! И под гитару поет не хуже Пугачевой.
– А! – встрепенулся дежурный, словно зомби, услышавший кодовое слово. – Ну-ка, может, ты знаешь: выдающийся голос современности из девяти букв. Я им говорю – Пугачева, а они не верят.
– Но ведь Пугачева – из восьми, – поправил наивный доктор. – А из девяти – выдающийся голос из девяти, наверное, Паваротти?
Остальные переглянулись. Вроде бы такое имя тоже когда-то называли по телевизору…
– Паваротти, – задумчиво повторил дежурный, расписываясь на бланке. – Но тогда ночной наряд из шести букв – опять же на П!
– Конечно, на П, – кивнул Рутковский, потягиваясь и забирая подписанное направление. – Ночной наряд – пижама.
И, оставив боевых товарищей в состоянии полного ступора, вышел из дежурки, пряча в карман халата направление на судмедэкспертизу.
Есть не хотелось совершенно. Слабость ею владела страшная, туманом заволокло мысли, и даже предположение, что в воду подмешан какой-то наркотик, снотворное, от которого ей так худо, не заставило Александру насторожиться.
Когда-то раньше, давно (иногда казалось, много дней, месяцев, а то и лет назад), читая книги о похищенных или заточенных где-то людях, она поражалась их беспомощности и трусости. Вместо того чтобы каждую минуту неволи посвятить рытью подземных ходов (как граф Монте-Кристо или пани Иоанна из романа «Что сказал покойник») и поискам способов бегства, эти слабовольные персонажи с трепетом ловили каждый шаг и каждое слово похитителей, с готовностью выполняли все их требования, способствуя разорению своих семей, опасались узнать лишнее, увидеть лица разбойников, чтобы те не начали опасаться своих жертв и не убили их после получения выкупа. Но главное – насколько апатичны, бездеятельны, тупы и не изобретательны были все эти похищенные! Только в детективах Дика Фрэнсиса мелькнули два или три героя, которые не ждали милостей от природы, а сами пытались облегчить свою участь. Теперь эти героические персонажи казались Александре настолько же близкими к реальности, как чудовища из «Звездных войн».
Она даже не предполагала, что может испытывать такой обессиливающий страх…
Зрелище голого мужского тела не шло из головы. Теоретически представляя себе, как все это происходит, Александра однажды почти решилась воплотить свои знания на практике. С Костей, разумеется, – другого кандидата у нее никогда не было. Она-то решилась, да не хватило решимости у него. В самый ответственный момент несостоявшийся любовник схватился за «молнию» джинсов, к которой уже подобрались Александрины расхрабрившиеся руки, – и был таков, пробормотав на прощание что-то о маме, у которой с утра так болело сердце, что ее никак нельзя оставить одну до позднего вечера. После этого, собственно говоря, Александра и решила сложить оружие и без боя отдать Костю в полное распоряжение этой «лучшей в мире, святой женщине» – его мамочке.
Теперь же Александра думала, что так или иначе все кончилось бы разрывом. Даже если Костя и позволил бы «молнии» расстегнуться и выпустить на волю его мужское достоинство, Александра, как она осознала после общения с похитителями, не смогла бы преодолеть последнего отвращения и не дала бы прикоснуться к себе. Ничто, никакая, пусть самая смелая теория не могла даже отдаленно сравниться с отвратительной, низменной практикой! Конечно, робкого, ласкового лизуна Костю смешно сравнивать с жестоким «кавказцем», однако речь ведь идет о конечном результате: проникновении в девичье тело чужеродного, беспощадного предмета, который причинит боль, нарушит некую изначальную, божественную целостность этого сосуда. Если еще ради ребенка можно кое-что перетерпеть, стиснув зубы и молясь в душе, то ради удовлетворения суетного любопытства, а тем более против своей воли, по прихоти распаленных мужиков, – нет, никогда. Ни за что!
Подступали минуты такого отчаяния, когда выбор: умереть сейчас, сию минуту, мгновенно и безболезненно, или мучиться неизвестностью, страхом, может быть, перенести насилие и пытки, но все же выйти потом на свободу, был бы однозначно решен в пользу милосердной смерти. К тому же Александра не могла не отдавать себе отчета: изнасилованная, изуродованная, она становится опасной для своих похитителей. И жизненные, и опять-таки литературные примеры гласили: жажда мести способна подвигнуть на решительные и непредсказуемые действия даже самое забитое, самое сломленное существо. Да и в случае ареста срок этой троице за простое похищение и похищение, осложненное патологической жестокостью, грозил бы совершенно разный. Поэтому всякий акт насилия автоматически означал для Александры смертный приговор. Значит, она должна была вести себя так, чтобы у похитителей не возникло желания прибегать к насилию. Проще говоря, она должна быть тише воды, ниже травы и слушаться их во всем.
Послушание, впрочем, требовалось пока только в одном: наговаривать на пленку тексты к «дорогим, родным и близким». Когда через неопределенное время (часы Александра забыла завести, и они остановились, поэтому она даже приблизительно не представляла себе, сколько находится в заточении) троица похитителей снова появилась в подвале и предъявила новую бумажку с текстом, Александра отбарабанила его, даже не вдумываясь в смысл слов, удостоилась за это одобрительного хмыканья, опорожнения ведра – своего импровизированного туалета – и подношения новой бутылки воды.
«Кавказец» – он же «человек со шрамом» – правда, буркнул зло:
– Ты, это, воду шибко не хлещи! Кто меньше пьет, тот меньше льет.
Однако дальше этой реплики дело не пошло, и похитители удалились, вполне довольные.
Александра отодвинула ведро как можно дальше (ополоснуть его, понятное дело, никому и в голову не пришло, а попросить об этом она побоялась), попила, уткнулась лицом в рукав куртки и снова предалась смутной дремоте, которая становилась привычным ее состоянием. Мысли плавали в голове, будто снулые рыбы, а между ними мелькали черненькие такие стрелки, состоящие из букв. Какое-то время Александра апатично наблюдала за этой картиной словно бы со стороны, а потом до нее вдруг дошло, что проворные «стрелки» – это строчки и слова прочитанного ею текста. В целом он размазался в памяти, однако кое-что вспоминалось удивительно связно и отчетливо. Например, такие слова: «Дорогой папочка, у тебя же много денег! Ну неужели тебе будет жаль каких-то несчастных ста тысяч для единственной дочери?!»
«Почему для единственной? – лениво думала Александра. – А как насчет сестры? И, главное, что за бред: «У тебя же много денег». Какие, к черту, у папаши деньги?! Да он упадет в обморок, если не то что сто тысяч долларов – сто рублей издалека увидит. Зарплату что ему, что Ангелине Владимировне третий месяц не дают!»
И снова промелькнула, вернее, вяло поплыла мысль о том, что ей достались какие-то редкостно тупые похитители. Идти на такой колоссальный риск наобум, совершенно ничего не узнав о своей жертве, – это просто не укладывается в голове!
Александра уложила эту самую голову поудобнее, взбив под ней куртку повыше, и подумала: а что, если она недооценивает своих похитителей? Что, если они знают о ее непутевом папаше нечто такое, чего не знает больше никто? Вдруг некоторое время назад он случайно завладел огромной суммой? Копал картошку, к примеру, а вырыл на огороде клад знаменитого нижегородского разбойника Галани. Или вовсе Стеньки Разина! Ну, клад не клад, но около месяца назад лихие люди ограбили машину сбербанка, и не был ли Александрин отец их отважным предводителем? А что? Проспался после литра выпитой, умылся студеной колодезной водой, пошел вот этак лихо – и грабанул инкассаторов, положив на месте ограбления два хладных трупа… Помнится, в газетах писали как раз об этой сумме – сто тысяч долларов. Этому событию были посвящены первые колонки газет, а нижегородские банкиры по телевидению подняли дикий крик по поводу бездействия милиции: мол, коли грабителей государственного сбербанка не ищут, то частным банкам вообще надеяться в случае чего не на что. Особенно пылко выступал по этому поводу Золотов – тот самый, вызов к дочери которого, Алине, окончился для Александры столь плачевно.
Алина… Вызов к Алине…
Александра вдруг резко села, напряженно вглядываясь в полутьму, словно надеялась разглядеть там обрывки промелькнувшей и тут же исчезнувшей догадки. Нет, ничего не видно!
Она зажмурилась, закусила губу – и уцепилась-таки за конец тоненькой ниточки, тянущейся к спасительному клубку, благодаря которому она, кажется, найдет выход из этого лабиринта страха.
Алина. Наверное, друзья и знакомые называют ее Аля… Алька! Конечно, друзья и знакомые называют ее Алька!
«Алька!» – услышала крик Александра, вспомнила о Косте и, как глупая курица, ринулась в ловушку, которая была расставлена для другого человека. Трудно представить, что похитители могли не знать потенциальную жертву в лицо, – но, предположим, не знали. Предположим также, что они оказались не способны даже вблизи отличить норковую с головы до ног дочку банкира от участковой докторицы в потертой кожаной куртке, пусть и утепленной, но все равно легкой не по сезону. Предположим, это были неправильные похитители!
Мало надежды. Таких дураков Александра не встречала даже в самых плохих детективах. И все же, все же, все же…
Апатии и сонливости как не бывало! Не раздумывая, даже не очень-то представляя себе, что будет делать, она вскочила и ринулась к двери. Цепь натянулась, больно рванув за руку, и Александра заметалась вокруг своей ненаглядной трубы, истошно крича:
– Послушайте! Идите сюда! Кто-нибудь! Скорее! Это очень важно!
Заскрежетал засов, и дверь отворилась. На пороге выросла невысокая узкоплечая фигура.
Александра присмотрелась – и облегченно перевела дух. Она уже начала различать похитителей и поняла, что к ней пришел человек, который при съемках держал переноску. Про себя она прозвала его «электриком». Слава богу, что не «кавказец», или, как его здесь называли, абрек, – с тем-то совершенно бесполезно разговаривать, от него так и разит немытым тупым мужиком! «Оператор» больше напоминал разумного человека, однако из всех троих наиболее рассудительным Александре казался именно «электрик». Наверное, потому, что все время молчал.
Она с ненавистью вглядывалась в темные, замаскированные лица. Что за дебильные похитители ей достались? Нашли кого хватать посреди улицы, тащить в узилище. Хоть бы навели сначала справки о благосостоянии семьи! Ну, понятно, похитить там дочь губернатора, мэра, банкира какого-нибудь, в этом есть хоть какой-то смысл. А в ее похищении?!
Нет, не станет она торговаться с этими отморозками!
– Я не буду это читать, – сказала Александра как могла спокойно, хотя зубы ее так и норовили отбить чечетку. – У моих родственников нет таких денег и никогда не будет. Вдобавок у отца давно другая семья, я даже не могу назвать этих людей родными и близкими, как вы требуете. Мачеха будет за меня платить, что ли? Или неродная сестра? А главное, откуда взять столько деньжищ?
– Кончай финтить, – сказал «кавказец». – И врать кончай. Подумаешь, бедная сиротка! Думаешь, мы не навели о тебе какие надо справки? Нам известно о вашей семейке столько, что ты даже представить себе не можешь! У твоего отца есть денежки, есть! И он этого не скрывает, так что зря ты нас считаешь какими-то лохами и пытаешься взять на слезу. Читай, что велено, а то худо будет, это я тебе гарантирую.
– Послушайте, – сказала Александра. – Не знаю, кто вам наговорил такой чепухи, какие и где вы наводили справки, но вам точно задурили головы. Семья наша в самом деле очень бедна. Какая радость получить жалкие гроши и пустить людей по миру? Не лучше ли признать, что вы ошиблись, и оставить нас в покое? Пожалуйста, отпустите меня, пожалуйста! Я не видела ваших лиц, так что беспокоиться вам совершенно не о чем, вы можете отвезти меня вообще куда-нибудь подальше от города, чтобы я не могла сориентироваться и понять, где находилась…
Каждое слово, которое она произносила, казалось пустым и никчемным. Чудилось, Александра даже слышит, как эти слова ударяются в синие «спортивные» фигуры и отскакивают от них, будто горох от стенки в известной поговорке. С другой стороны, ей впервые приходилось держать речь перед собственными похитителями. И практики никакой, и времени на подготовку не было. Поэтому ее не очень удивил презрительный смешок, который издал «кавказец». Он обменялся негромкими, быстрыми словами со своими сотоварищами, а потом кивнул Александре.
– Армянскому радио задали вопрос: что делать, если не помогает паяльник? – довольно спокойно сказал он со своим карикатурным акцентом. – Армянское радио отвечает: возьмите еще один паяльник.
«Кавказец» снова хохотнул и начал медленно засучивать рукава.
Александра завороженно смотрела, как он это делает.
Под курткой от спортивного костюма у него была обычная красно-синяя клетчатая рубаха, и, когда «кавказец» расстегивал манжеты, одна пуговка оторвалась и упала на пол. Шепотом матюгнувшись, он поднял пуговку и спрятал в карманчик куртки. Подкатал до локтя оба рукава и какое-то мгновение постоял, задумчиво глядя на Александру. Под этим взглядом она влипла в холодную, влажную стену, подавляя испуганный писк, который забился в горле.
Похититель кивнул, довольный ее откровенным страхом, и оглянулся на своих спутников. Словно по сигналу, тот, что принес лампу, поднял ее как можно выше, а другой включил видеокамеру.
Александра смотрела на красненький глазок, щурясь и мигая от яркого света.
– Говорить будешь? – прозвучал голос «кавказца».
Александра слабо мотнула головой, вряд ли соображая, что делает, потому что мысли были заняты совершенно иным. «Что он со мной сделает? – мелькало в голове. – Начнет душить? Ручищи огромные, волосатые, и какой кошмарный шрам повыше запястья! Или будет отстреливать пальцы, как в тех жутких кадрах про похищенных чеченцами людей? Но где пистолет?»
Словно это сейчас было самым важным в жизни, она пристально всматривалась в руки и фигуры похитителей, пытаясь определить, где у них может быть спрятано оружие. А впрочем, это и правда было самым важным в жизни: понять, убьют тебя сейчас или немного погодя.
Вроде бы никакого оружия ни у кого не видно… Но когда она снова посмотрела на «кавказца», то обнаружила, что он так же неторопливо, как засучивал рукава, спускает штаны.
Александра коротко вскрикнула – и онемела, словно подавилась. «Кавказец» что-то такое мусолил в руках… кошмарное! Оно росло и менялось при его осторожных, ласкающих прикосновениях, и Александра с ужасом смотрела на эти превращения. Она и хотела бы зажмуриться, но не могла.
– Говори, а то целку порвем, – сказал человек с видеокамерой, который старательно запечатлевал на пленку вызывающе торчащий над синими спортивными штанами орган. – Лучше говори, он ведь у нас обыкновенный маньяк, не успокоится, пока кровью не зальешься.
«Кавказец» хмыкнул, шагнул к Александре:
– Снимай штаны и ложись. Чего сидишь, как девочка?
– Посвети мне сбоку, – буднично попросил напарника человек с камерой, заходя так, чтобы было лучше видно Александру, подтянувшую коленки к подбородку.
Лампа переместилась, и в это мгновение сильная рука «кавказца» вцепилась Александре в волосы и прижала ее лицо к его горячему, дурно пахнущему животу. Вырвавшись из оцепенения, Александра забилась, задергалась, отталкивая его, и, к своему несказанному изумлению, была тотчас отпущена.
– Я скажу! Я скажу! – хрипло выкрикнула она, заслоняясь руками, чтобы не видеть это, торчащее.
– Врет она, – буркнул обиженно «кавказец». – Лучше я ее трахну, а на пленку сами наговорим, чего надо.
– Погоди, абрек, – скомандовал человек с камерой, – успеешь еще натрахаться. А ты говори, ну? Чего опять заткнулась? Думаешь, с тобой шутки шутят? Нет, тут все очень серьезно, и ты с нами тоже лучше не шути. А то он начнет, а мы добавим, так что мало не покажется, поняла?
Он не угрожал – он говорил спокойно, даже с ленцой, как говорят о неприятной работе, которая тем не менее все-таки должна быть исполнена. И усталое спокойствие его голоса напугало ее даже сильнее, чем вид насильника.
Александра слабо пошевелила пальцами, пытаясь расправить скомканную бумажку. Поднесла ее к глазам и, спотыкаясь на каждом слове, прочла, не слыша своего голоса и не понимая, что говорит:
– Дорогие мои близкие и родные! Я похищена с целью получения выкупа. Прошу вас вступить в переговоры с лицами, которые передадут вам мое послание, заплатить сто тысяч долларов и ни в коем случае не обращаться в милицию. Иначе меня убьют.
Жужжание камеры стихло.
– Отдай текст, – скомандовал «оператор».
Щурясь от яркого света, Александра протянула ему бумажку. В то же мгновение стало очень темно – человек с переноской вышел в соседнее помещение, унося лампу с собой.
– Что, и это все? – недовольно спросил «кавказец». – Зря, честное слово. Давайте я с ней поиграю, это для родственников будет убедительнее всяких слов.
– Надень штаны, абрек, – проворчал «оператор». – После твоих игр ее только и останется что на помойку выбросить, как продавленный матрас.
Вернулся третий похититель. Что-то молча поставил рядом с Александрой, молча ушел. Вслед за ним вышли двое других, причем «кавказец» не переставал недовольно бурчать.
Дверь захлопнулась, и Александра оказалась в душной полутьме. Какое-то время она тупо разглядывала стоящее рядом помятое, обшарпанное эмалированное ведро, пластиковую бутылку с водой и полбулки хлеба в полиэтиленовом пакете.
«Хлеб «Дарницкий», – на глазок определила Александра, словно это имело какое-то значение. Потом встала на четвереньки, вытащила из-под себя куртку, кое-как надела, сунув в рукав только правую руку, – и легла на пол, свернувшись клубком, подтянув колени к самому подбородку и как можно ближе прижавшись к трубе отопления.
Труба была горячая, и в подвале стояла духота, но Александру била неутихающая дрожь. Казалось, никогда в жизни она не мерзла так, как замерзла сейчас.
* * *
– Мужики, во, смотрите, классная хохма: «Из протокола с места происшествия: на теле обнаружены трупные пятна размером с 10-, 50-копеечные монеты общей площадью на три рубля двадцать копеек!» – Молодой помощник дежурного так и закатился.– Это что, в газетах пишут? – возмутился дежурный. – Они нас за полных придурков держат. Брось ты эту желтую прессу, давай лучше кроссворд дальше разгадывать. Что там у нас по вертикали?
В дежурке РУВД Нижегородского района четверка мужчин ожесточенно сражалась с кроссвордом. Разгадывать его начал сам дежурный, потом присоединился помдеж, а вскоре забрели на огонек два боевых товарища из ГИБДД. Помещение было наполнено синеватым слоистым дымом.
– Номер одиннадцать по вертикали: ночной наряд, первая буква П.
– Патруль! – мгновенно среагировал помдеж.
Дежурный попытался пристроить «патруль» в клеточки кросворда, но тотчас разочарованно покачал головой:
– Не подходит. Надо слово из шести букв.
– А в патруле сколько? – удивился помдеж.
Дежурный сосредоточился и через некоторое время сказал:
– А в патруле – семь.
– Тогда экипаж! – выдал помдеж, который отличался умом и сообразительностью.
– Шесть букв! – обрадовался дежурный и покрепче стиснул карандаш, но через мгновение поднял от газетки голову и разочарованно протянул: – Не подходит экипаж. Первая буква П.
– А почему первая буква П? – начал задираться помдеж, который славился своим занудством, оттого и не рос по службе.
– Потому что одиннадцать по горизонтали было: выдающийся голос современности. А это Пугачева.
– А может, не Пугачева? – робко спросил один из гостей.
– Как это? – удивился дежурный. – А у кого еще голос?
Остальные пожали плечами. Они не знали, у кого еще голос, потому что по телевизору и в газетах настоящей певицей называли только Пугачеву, а работники органов свято верили всякой официальной информации.
– На П, – сосредоточился помдеж, – на П, на П…
– Пикет! – сообразил автоинспектор.
– Ты считать умеешь? – вздохнул дежурный. – Шесть букв, говорено же. А в пикете – пять.
– Тогда пост! – вмешался второй гость, однако за мелочевку из четырех букв даже ответа не был удостоен.
Тем временем помдеж сунул свой любопытный нос в газету и возмущенно завопил:
– Да ты что пишешь, что пишешь-то?! Пугачева, главное! Выдающийся голос – он из девяти букв, а Пугачева – только из восьми! Вон у тебя последняя клеточка пустая! Выкинь свою Пугачеву, пиши: ночной наряд – экипаж!
– А какой тогда выдающийся голос современности на Э? – сердито покосился на него уличенный в мошенничестве дежурный.
– Эдита Пьеха! – радостно закричал автоинспектор, и дежурный безнадежно воздел глаза к небесам.
В это мгновение раздался звонок у входа. Посмотрев на экран, дежурный увидел на улице перед дверью парня в куртке, накинутой на белый халат, а на обочине тротуара – «Скорую помощь».
– Кто-то врача вызвал? – удивился неопытный в таких делах автоинспектор.
– Жмурика привезли, – авторитетно объяснил помдеж. – Надо направление в трупарню.
– А-а, ну понятно.
Дверь тем временем открылась, и в дежурное помещение вошел высокий широкоплечий парень с рыжеватыми волосами, на которых таял снежок. Лицо у него было молодое, но смертельно усталое, такое впечатление, что несколько ночей не спал. Кивнул всем:
– Привет блюстителям. Дайте направление на судмедэкспертизу.
– Здорово, Рутковский! – узнал врача помдеж. – Ты ж только позавчера направление брал. Что-то зачастил к нам, подозрительно даже.
– Ну да, – кивнул доктор, – зачастил. Вы, ребята, маньяка не ищете? А то ведь это я самый. Мания у меня такая – трупы на дороге подбирать.
– На дороге? – встрепенулся автоинспектор – поклонник Эдиты Пьехи. – Что, ДТП? А где?
– Успокойся, товарищ, – махнул рукой доктор. – Никакого ДТП. Ехали-ехали, смотрим – девчонка на дороге лежит. Вся из себя такая, в спортивном костюмчике. Крови ни капли, ни ушибов, ни ударов, похоже на внезапную остановку сердца или криз, но вскрытие покажет.
– Мертвая? – ужаснулся второй инспектор.
– Увы, – довольно хладнокровно пожал плечами Рутковский. – Документов нет.
– Так и запишем: неопознанный летающий объект, – кивнул дежурный, вынимая из папки нужный бланк. – Слушай, а на улице холодно?
– Люто! – вздрогнул Рутковский. – Я всего ничего и ждал, пока вы откроете, а продрог до костей!
Оба инспектора в эту минуту вспомнили о своем пренебрежении к служебным обязанностям и тоже принялись демонстративно стучать зубами и дрожать плечами – ну в точности танцовщицы из цыганского ансамбля.
– Тогда я не пойду на нее смотреть, – сказал дежурный. – А то опять на бюллетень сяду.
Помдеж, у которого тоже не было ни малейшей охоты идти на холод, знакомиться с неопознанным трупом, разразился кашлем, который устрашил бы даже больного в последнем градусе чахотки.
Рутковский, зевая, опустился на свободный стул и крепко потер веки.
– Заморился? – сочувственно спросил помдеж, заметив, какие глубокие тени залегли под глазами врача.
– Ой, не говори… – Тот протяжно зевнул. – Не только ваша служба и опасна, и трудна. А я еще нахватал себе приработков, ну, и верчусь теперь как белка в колесе.
– На машину копишь? – оживился помдеж, который и сам норовил перехватить где что можно и нельзя.
– Да ну! – отмахнулся Рутковский. – На свадьбу!
– Жениться собрался? – еще больше заинтересовался помдеж, который и сам лишь полгода назад простился с холостяцкой волей. – Красивая невеста?
– Ого! – значительно сказал Рутковский. – Что надо. Фигура, ножки! И под гитару поет не хуже Пугачевой.
– А! – встрепенулся дежурный, словно зомби, услышавший кодовое слово. – Ну-ка, может, ты знаешь: выдающийся голос современности из девяти букв. Я им говорю – Пугачева, а они не верят.
– Но ведь Пугачева – из восьми, – поправил наивный доктор. – А из девяти – выдающийся голос из девяти, наверное, Паваротти?
Остальные переглянулись. Вроде бы такое имя тоже когда-то называли по телевизору…
– Паваротти, – задумчиво повторил дежурный, расписываясь на бланке. – Но тогда ночной наряд из шести букв – опять же на П!
– Конечно, на П, – кивнул Рутковский, потягиваясь и забирая подписанное направление. – Ночной наряд – пижама.
И, оставив боевых товарищей в состоянии полного ступора, вышел из дежурки, пряча в карман халата направление на судмедэкспертизу.
* * *
Время остановилось. Где-то далеко, за стенами этого подвала, оно продолжало бежать, идти, лететь, течь – ну, словом, делать все, что обычно делает время. Однако здесь, во влажной духоте, оно недвижимо, сонно лежало рядом с Александрой, словно кошка, на краешке ее куртки, которую она снова подстелила под себя. Александра решила считать дни своего заточения, отмеряя их по часам сна, однако ее все время клонило в сон, и, по сути, она постоянно пребывала в тупой полудреме, лишь изредка поворачиваясь с одного замлевшего бока на другой да лениво делая глоток-другой из бутылки с водой.Есть не хотелось совершенно. Слабость ею владела страшная, туманом заволокло мысли, и даже предположение, что в воду подмешан какой-то наркотик, снотворное, от которого ей так худо, не заставило Александру насторожиться.
Когда-то раньше, давно (иногда казалось, много дней, месяцев, а то и лет назад), читая книги о похищенных или заточенных где-то людях, она поражалась их беспомощности и трусости. Вместо того чтобы каждую минуту неволи посвятить рытью подземных ходов (как граф Монте-Кристо или пани Иоанна из романа «Что сказал покойник») и поискам способов бегства, эти слабовольные персонажи с трепетом ловили каждый шаг и каждое слово похитителей, с готовностью выполняли все их требования, способствуя разорению своих семей, опасались узнать лишнее, увидеть лица разбойников, чтобы те не начали опасаться своих жертв и не убили их после получения выкупа. Но главное – насколько апатичны, бездеятельны, тупы и не изобретательны были все эти похищенные! Только в детективах Дика Фрэнсиса мелькнули два или три героя, которые не ждали милостей от природы, а сами пытались облегчить свою участь. Теперь эти героические персонажи казались Александре настолько же близкими к реальности, как чудовища из «Звездных войн».
Она даже не предполагала, что может испытывать такой обессиливающий страх…
Зрелище голого мужского тела не шло из головы. Теоретически представляя себе, как все это происходит, Александра однажды почти решилась воплотить свои знания на практике. С Костей, разумеется, – другого кандидата у нее никогда не было. Она-то решилась, да не хватило решимости у него. В самый ответственный момент несостоявшийся любовник схватился за «молнию» джинсов, к которой уже подобрались Александрины расхрабрившиеся руки, – и был таков, пробормотав на прощание что-то о маме, у которой с утра так болело сердце, что ее никак нельзя оставить одну до позднего вечера. После этого, собственно говоря, Александра и решила сложить оружие и без боя отдать Костю в полное распоряжение этой «лучшей в мире, святой женщине» – его мамочке.
Теперь же Александра думала, что так или иначе все кончилось бы разрывом. Даже если Костя и позволил бы «молнии» расстегнуться и выпустить на волю его мужское достоинство, Александра, как она осознала после общения с похитителями, не смогла бы преодолеть последнего отвращения и не дала бы прикоснуться к себе. Ничто, никакая, пусть самая смелая теория не могла даже отдаленно сравниться с отвратительной, низменной практикой! Конечно, робкого, ласкового лизуна Костю смешно сравнивать с жестоким «кавказцем», однако речь ведь идет о конечном результате: проникновении в девичье тело чужеродного, беспощадного предмета, который причинит боль, нарушит некую изначальную, божественную целостность этого сосуда. Если еще ради ребенка можно кое-что перетерпеть, стиснув зубы и молясь в душе, то ради удовлетворения суетного любопытства, а тем более против своей воли, по прихоти распаленных мужиков, – нет, никогда. Ни за что!
Подступали минуты такого отчаяния, когда выбор: умереть сейчас, сию минуту, мгновенно и безболезненно, или мучиться неизвестностью, страхом, может быть, перенести насилие и пытки, но все же выйти потом на свободу, был бы однозначно решен в пользу милосердной смерти. К тому же Александра не могла не отдавать себе отчета: изнасилованная, изуродованная, она становится опасной для своих похитителей. И жизненные, и опять-таки литературные примеры гласили: жажда мести способна подвигнуть на решительные и непредсказуемые действия даже самое забитое, самое сломленное существо. Да и в случае ареста срок этой троице за простое похищение и похищение, осложненное патологической жестокостью, грозил бы совершенно разный. Поэтому всякий акт насилия автоматически означал для Александры смертный приговор. Значит, она должна была вести себя так, чтобы у похитителей не возникло желания прибегать к насилию. Проще говоря, она должна быть тише воды, ниже травы и слушаться их во всем.
Послушание, впрочем, требовалось пока только в одном: наговаривать на пленку тексты к «дорогим, родным и близким». Когда через неопределенное время (часы Александра забыла завести, и они остановились, поэтому она даже приблизительно не представляла себе, сколько находится в заточении) троица похитителей снова появилась в подвале и предъявила новую бумажку с текстом, Александра отбарабанила его, даже не вдумываясь в смысл слов, удостоилась за это одобрительного хмыканья, опорожнения ведра – своего импровизированного туалета – и подношения новой бутылки воды.
«Кавказец» – он же «человек со шрамом» – правда, буркнул зло:
– Ты, это, воду шибко не хлещи! Кто меньше пьет, тот меньше льет.
Однако дальше этой реплики дело не пошло, и похитители удалились, вполне довольные.
Александра отодвинула ведро как можно дальше (ополоснуть его, понятное дело, никому и в голову не пришло, а попросить об этом она побоялась), попила, уткнулась лицом в рукав куртки и снова предалась смутной дремоте, которая становилась привычным ее состоянием. Мысли плавали в голове, будто снулые рыбы, а между ними мелькали черненькие такие стрелки, состоящие из букв. Какое-то время Александра апатично наблюдала за этой картиной словно бы со стороны, а потом до нее вдруг дошло, что проворные «стрелки» – это строчки и слова прочитанного ею текста. В целом он размазался в памяти, однако кое-что вспоминалось удивительно связно и отчетливо. Например, такие слова: «Дорогой папочка, у тебя же много денег! Ну неужели тебе будет жаль каких-то несчастных ста тысяч для единственной дочери?!»
«Почему для единственной? – лениво думала Александра. – А как насчет сестры? И, главное, что за бред: «У тебя же много денег». Какие, к черту, у папаши деньги?! Да он упадет в обморок, если не то что сто тысяч долларов – сто рублей издалека увидит. Зарплату что ему, что Ангелине Владимировне третий месяц не дают!»
И снова промелькнула, вернее, вяло поплыла мысль о том, что ей достались какие-то редкостно тупые похитители. Идти на такой колоссальный риск наобум, совершенно ничего не узнав о своей жертве, – это просто не укладывается в голове!
Александра уложила эту самую голову поудобнее, взбив под ней куртку повыше, и подумала: а что, если она недооценивает своих похитителей? Что, если они знают о ее непутевом папаше нечто такое, чего не знает больше никто? Вдруг некоторое время назад он случайно завладел огромной суммой? Копал картошку, к примеру, а вырыл на огороде клад знаменитого нижегородского разбойника Галани. Или вовсе Стеньки Разина! Ну, клад не клад, но около месяца назад лихие люди ограбили машину сбербанка, и не был ли Александрин отец их отважным предводителем? А что? Проспался после литра выпитой, умылся студеной колодезной водой, пошел вот этак лихо – и грабанул инкассаторов, положив на месте ограбления два хладных трупа… Помнится, в газетах писали как раз об этой сумме – сто тысяч долларов. Этому событию были посвящены первые колонки газет, а нижегородские банкиры по телевидению подняли дикий крик по поводу бездействия милиции: мол, коли грабителей государственного сбербанка не ищут, то частным банкам вообще надеяться в случае чего не на что. Особенно пылко выступал по этому поводу Золотов – тот самый, вызов к дочери которого, Алине, окончился для Александры столь плачевно.
Алина… Вызов к Алине…
Александра вдруг резко села, напряженно вглядываясь в полутьму, словно надеялась разглядеть там обрывки промелькнувшей и тут же исчезнувшей догадки. Нет, ничего не видно!
Она зажмурилась, закусила губу – и уцепилась-таки за конец тоненькой ниточки, тянущейся к спасительному клубку, благодаря которому она, кажется, найдет выход из этого лабиринта страха.
Алина. Наверное, друзья и знакомые называют ее Аля… Алька! Конечно, друзья и знакомые называют ее Алька!
«Алька!» – услышала крик Александра, вспомнила о Косте и, как глупая курица, ринулась в ловушку, которая была расставлена для другого человека. Трудно представить, что похитители могли не знать потенциальную жертву в лицо, – но, предположим, не знали. Предположим также, что они оказались не способны даже вблизи отличить норковую с головы до ног дочку банкира от участковой докторицы в потертой кожаной куртке, пусть и утепленной, но все равно легкой не по сезону. Предположим, это были неправильные похитители!
Мало надежды. Таких дураков Александра не встречала даже в самых плохих детективах. И все же, все же, все же…
Апатии и сонливости как не бывало! Не раздумывая, даже не очень-то представляя себе, что будет делать, она вскочила и ринулась к двери. Цепь натянулась, больно рванув за руку, и Александра заметалась вокруг своей ненаглядной трубы, истошно крича:
– Послушайте! Идите сюда! Кто-нибудь! Скорее! Это очень важно!
Заскрежетал засов, и дверь отворилась. На пороге выросла невысокая узкоплечая фигура.
Александра присмотрелась – и облегченно перевела дух. Она уже начала различать похитителей и поняла, что к ней пришел человек, который при съемках держал переноску. Про себя она прозвала его «электриком». Слава богу, что не «кавказец», или, как его здесь называли, абрек, – с тем-то совершенно бесполезно разговаривать, от него так и разит немытым тупым мужиком! «Оператор» больше напоминал разумного человека, однако из всех троих наиболее рассудительным Александре казался именно «электрик». Наверное, потому, что все время молчал.