Страница:
С собой Анжелика привезла пригожего, ладного такого молодого человека по имени Андрюшка. Красивенький, темноглазый, словно бы выточенный весь... Он был Анжелике не муж, а просто сударик. Анжелика кричала на него матом, а он бегал за ней, как собачонка, и только улыбался угодливо. За столом по первому движению ее ресниц (ресницы все же еще живыми оставались, шевелящимися, хлопающими, только очень сильно мохнатыми были от туши) клал ей руку на колени и переползал между ними повыше... А Анжелика брезгливо кривила губки и хлестала его ладонью (не тронь, мол, похабник!), словно не она сама его к этому вынудила.
Андрюшка игриво улыбался, отдергивал руку и втихомолку, чтоб никто не видел, дул на нее (видать, била Анжелика не щадя, с оттяжкою!).
– Да это собачонка комнатная, а не мужик! – вынесли Андрюшке брезгливый приговор деревенские.
Однако ночью из той комнаты, куда положили спать Анжелику с Андрюшкой, разнеслись на всю деревню скрип старой кровати и громкие женские стоны-крики. Анжелика материлась на чем свет стоит и орала:
– Би-би меня туда! Би-би меня сюда!! Би-би меня везде!!!
– Знатный стебарь! – признали разбуженные с первыми петухами деревенские мужики, и вскоре по всей деревне содеялся ладный кроватный скрип. Правда, орать бабы стеснялись, не подобало сие приличным женщинам, так что Анжелика солировала до самого рассвета. Ну, на то она и была городская, чтоб стыда не знать!
«Неужели и я такой стану?! – с ужасом думала Лерон. – Я ведь тоже нашла каменье херь... Правда, не сама, чужую взяла, но все-таки... Испорчусь я от этого или нет?»
Ну, пока что она никому не давала себя испортить – и нудисту не позволит. И за щеку не возьмет!
– Идите-ка вы отсюда подобру-поздорову, – посоветовала Лерон, – а то... а то позову Ваську, он вам ка-ак навернет!
– А кто такой Васька? – опасливо спросил нудист.
Лерон поглядела на него задумчиво. Кто такой Васька, она не знала. Может, кот, может, человек. Это имя просто так ей в голову пришло. То есть в их доме никакого Васьки не было, вообще никого с таким именем среди ее знакомых не имелось, но признаваться в этом нудисту она не собиралась.
– Вы что, Ваську не знаете? – проговорила сухо. – Тогда лучше вам его и не знать никогда! А то... Васька – это о-го-го! Вот как позову его! Лучше уходите!
– Не надо никого звать! – убито пробормотал приезжий. – Я и правда лучше пойду.
И он пошел, вернее, побежал, смешно выбрасывая ноги вперед. Наверное, ему очень мешало то, что между ними торчало.
Лерон посмотрела ему вслед, вздохнула и подумала, что доведут себя нудисты до беды: обгорят на солнышке, потом будут мучиться!
Сильно обгореть нудисты не успели. Взрослые жители деревни откуда-то прознали, что пляж занят этими скоромниками. Побросали работу в поле, пришли – и выперли голых вон, чтобы не поганили своим видом окружающую природу. И снова белела нетронутая, пустынная Белая полоска, Берег Слоновой кКости, и по-прежнему почти не ступала туда нога человека...
Только в прошлом году, когда какая-то богатая фирма откупила у областного начальства часть побережья и устроила тут свой дом отдыха, пляж снова заполнился народом. Но они ведь были все чужаками, приезжими, никаких деревенских обычаев и легенд не знали, а потому и каменье херь к их рукам не липло. Во всяком случае, ни о чем таком Лерон не слышала.
С другой стороны, жизнь ее особо-то не располагала ни к епле, ни к сексу. Не с кем было заниматься ни тем, ни другим. Для первого нужен был муж, для второго – сударик, но обзавестись ими Лерон еще не успела. Вскоре после смерти бабки попали в аварию ее родители, и хоть остались, слава богу, живы, но крепко обоих покалечило. Ломить на полях, как раньше, они теперь не могли, еле-еле в огороде ковырялись, худо-бедно обеспечивая овощью, а деньги зарабатывала Лерон.
Хотя какие там были деньги-то, на ее работе... Одни слезы!
Ей хотелось учиться, но пришлось идти на заочное. Она окончила библиотечный факультет и стала работать в Доме культуры. Библиотека здесь была огромная – много книг осталось еще с дореволюционных времен, перешло «по наследству» от бывшего владельца здешних угодий, помещика Ведищева. В шестидесятые годы прошлого века целая куча книг была завещана библиотеке знатным нижнегорьковским писателем, бывшим отсюда родом. К тому же при советской власти исправно работали бибколлекоры, снабжавшие глубинку новейшими книгами. Потом, при демократах, стало, конечно, потяжелее. Сколько раз бывало, что, возвращаясь с сессии из Нижнего Горького, Лерон тащила за собой сумку-тележку, набитую книгами, купленными на ее собственные деньги... Иногда, правда, ей оплачивали эти покупки в совхозной бухгалтерии. А иногда и нет. Но как только фирма выстроила свой дом отдыха, жизнь изменилась самым замечательным образом: новые хозяева взяли сельскую библиотеку под свое покровительство, исправно выделяли немалые деньги на закупку новых книг, а Лерон теперь работала библиотекарем и в доме отдыха, то есть раз в два дня привозила отдыхающим книжки на обмен. Главное же, что библиотекарю теперь отлично платили!
Да, жить стало гораздо легче: пожалуй, Лерон впервые вздохнула свободно и перестала трястись из-за дум о завтрашнем дне: мол, что будет с родителями, если она вдруг лишится работы? Непохоже, что лишится! И хоть они миллионерами так и не стали, но и не бедствуют. И не будут!
Зато тряхнуло ее из-за мыслей о дне сегодняшнем...
Наверное, показалось, решила Алёна, загоняя свою мнительность куда подальше, однако настроение, и без того бывшее, сами понимаете, не ахти, рухнуло ниже самого провального предела. Сразу пришли воспоминания о том, что Дракончег уже раза три подряд отменял им же назначенные свидания... прежде о таком и помыслить было невозможно: задолго до назначенного часа он начинал бомбардировать Алёну эсэмэсками о том, чего он хочет и как именно хочет... Подгнило что-то в королевстве Датском, честное слово! Главное, в создавшейся ситуации никак нельзя было прибегнуть к давно испытанному способу утешения: если подвел один любовник, можно позвать другого. У Алёны всегда имелся кто-нибудь про запас, причем эти молодые люди, разумеется, даже не подозревали о существовании соперников. Но с таким носом невозможно и помыслить, чтобы вызвать к себе даже самого что ни на есть запасного игрока, ведь если женщины любят ушами, то мужчины – глазами, а при виде такой физиономии, какая сейчас имелась в наличии у нашей героини, мог потерпеть фиаско даже чемпион мира по непрерывному сексу! Поэтому Алёне пришлось утешаться не физическими, а интеллектуальными способами. И, чтобы отвлечься от сердечного нытья, она позвонила Льву Ивановичу Муравьеву, упомянутому выше главе городского следственного отдела. Она хотела разузнать, какое развитие получило дело о разбитии носа писательницы Дмитриевой и кому оно передано. То есть Алёна смутно подозревала, конечно, что оно будет именоваться скорее всего делом об убийстве некоего Сергея Коржакова, но заявить, что наша героиня была сущей эгоцентристкой, – это значит просто ничего не сказать...
Ну вот, позвонила она, короче говоря, Муравьеву в приемную и получила ответ, что Льва Ивановича, к сожалению, нет и в ближайшую неделю не будет, поскольку он вызван в Москву на совещание. Алёна положила трубку и возблагодарила своего ангела-хранителя, который в трудную минуту явился к ней на помощь, приняв облик бабули в панамке. Как пить дать, если бы не он, ангел (то есть бабуля), замели бы детективщицу и ввергли в застенки до выяснения обстоятельств произошедшего. И когда-а-а еще ей удалось бы доказать свою непричастность к происшедшему! Вполне возможно, что без помощи Льва Ивановича пришлось бы ей изрядно понервничать. Конечно, потом она могла бы написать роман о том, как, оказавшись в тенетах правосудия, трудно вырваться из них на волю, но, во-первых, романов на эту тему уже написано вагон и маленькая тележка, а писательница Дмитриева не любила проторенных троп, а во-вторых, она предпочитала менее... ну, скажем так – менее удручающие своим жизненным правдоподобием темы.
С этой мыслью – о том, как хорошо, что ангел-хранитель не гнушается иной раз принять бабушкин облик, Алёна спокойно легла спать, а между тем успокоилась она рано...
Прошло дня два, а может, три, заполненные исключительно заботами о восстановлении несравненной красоты, и вот последние следы опухоли исчезли с Алёниного лица, и она немедленно отправила Дракончегу радостную эсэмэску с призывом явиться на свидание и наверстать упущенное. Дракончег с готовностью согласился. Алёна мечтательно улыбалась, читая его сообщение, и подумала, что не все так плохо в жизни, как вдруг раздался звонок городского телефона. Она сняла трубку – и улыбка слиняла с ее лица, потому что звонили, как выяснилось, из районного отделения милиции. Следователь по фамилии Афанасьев (Виктор Валентинович, было также добавлено) извинялся за беспокойство и просил зайти к нему для беседы, целью которой было выяснения некоторых обстоятельств касательно происшествия, имевшего место быть с гражданином Коржаковым Сергеем Николаевичем.
Алёна снова развеселилась. Она в жизни не общалась со следователем, который говорил бы – «касательно происшествия, имевшего место быть».
– Вы очень любезны, милостивый государь, – ответила она, стараясь соответствовать предложенному лексическому ряду. – Я польщена, ей-богу, вашим звонком. Прежде, насколько я припоминаю, присылали на дом повестки...
– Ежели желаете, – последовал ответ, и Алёна живо вообразила себе невысокого лысоватого господина неопределенного возраста, который от вежливости пошевеливает пальцами, как было сказано в одном забавном фантастическом романе, – непременно пришлем. Только дело неотложное, а почта сами знаете как работает. Поэтому, если вас не затруднит, Елена Дмитриевна, не откажите в любезности... когда вам будет удобно явиться?
Нет, ну отказать человеку, который выражается на таком диалекте (вы ведь не станете спорить, что в наше время вежливая литературная речь сделалась анахронизмом и уникумом и в самом деле перешла в разряд не столько нормативной, сколько диалектной лексики?), наша пуристка русского языка просто не могла. В конце концов, написание очередного детектива можно и отложить на часок-другой.
– Да хоть сейчас, – благосклонно сказала Алёна. – У меня более или менее свободный день.
– Отлично, – обрадовался Афанасьев, – тогда жду вас в течение часа. Как приедете в отделение, позвоните снизу по служебному 3-99, я скажу дежурному, чтобы вас пропустили.
«Интересно, – думала Алёна, собираясь, – почему он сказал – когда приедете? Наверное, уверен, что я, как все приличные люди, шагу без машины не сделаю? – Несомненно, это выражение впервые вводилось в оборот нашей пуристкой русского языка... – Ну так он ошибся. Я в отделение не приеду, а приду. Во-первых, машины у меня нет, не было и не будет, а во-вторых, тут идти-то минут двадцать, лучше прогуляюсь, чем в маршрутке толкаться».
И Алёна пошла пешком, чем ужасно разозлила людей, которые сидели в некоем автомобиле и следили за ней. Если кто-нибудь профессионально занимался слежкой, тот знает, как трудно «вести» пешехода, сидя в автомобиле. Дороги забиты, то пробки, то светофоры, приходится ползти, когда надо спешить, или мчаться, когда следовало бы медлить. Объект идет себе и идет, в ус не дуя, он вообще может свернуть в проходной двор... Алёна Дмитриева так и поступила, между прочим, у нее вообще была такая слабость – сокращать путь через проходные дворы, – и преследователи ее непременно потеряли бы, не будь они почти на восемьдесят процентов убеждены, что она идет именно в райотдел милиции. Поэтому, когда Алёна исчезла из поля их зрения, они просто-напросто пересекли Советскую площадь, обосновались около красного кирпичного здания на улице Малиновского – и вскоре увидели, как высокая дама в узких серых брючках и желтой кружевной блузке поднимается по ступенькам.
– Что и требовалось доказать, – кивнул водитель, с уважением глядя на себя в зеркало, потому что именно ему принадлежала идея ждать объект у отделения милиции. Это наводит на некоторые размышления, например, на те, что у преследователей был в отделении свой человек. Но это ошибка, своего человека в отделении у них не было, просто они...
Но не будем забегать вперед, а вернемся лучше к Алёне, которая в этой время вошла в отделение, набрала по внутреннему телефону номер 3-99 и получила доступ к следователю Афанасьеву Виктору Валентиновичу.
И тут на нее валом повалились сюрпризы. Ну, вообще-то это гипербола: сюрпризов на самом деле было только два. Один – так себе, безобидненький, даже забавный. Он состоял в том, что следователь Афанасьев оказался отнюдь не низеньким лысоватым господином неопределенного возраста – это был высокийи очень, ну просто до невероятности худой брюнет лет двадцати трех, а то и меньше, – похоже, только что выпущенный из школы МВД. Выражался он и вживе столь же округло, как и по телефону, и вообще – производил впечатление начитанного, благовоспитанного мальчика из «хорошей семьи». Легко было вообразить, как этими длинными тонкими пальцами, которыми он сейчас перебирал бумаги, он извлекает из клавиш фортепьяно Первый концерт Чайковского или, на худой конец, пощипывает гитарные струны, готовясь спеть «Утро туманное, утро седое» – и никаких бардовских песенок, боже сохрани!
От робости запинаясь, поминутно извиняясь и поглядывая на Алёну с плохо скрываемым восхищением, Афанасьев сообщил (и это оказалось вторым сюрпризом, куда менее забавным!), что причиной, заставившей его побеспокоить столь высокую особу, стало заявление некоей гражданки, которая сообщила, что была свидетельницей печального происшествия на углу улицы Ошарской и Октябрьской, а именно – убийства хозяина машины марки «Газель», и от потрясения и нервного расстройства (эти слова Афанасьев, читавший заявление, почему-то выделил голосом, словно курсивом) сообщила милиции неверные сведения. Она показала, будто особа по фамилии Ярушкина Е.Д. не сходила со своего места и все время стояла около кузова, пряжкой тента от коего был разбит ее, Ярушкиной, нос. Однако по истечении времени придя в себя и припомнив кое-какие подробности, свидетельница ужаснулась своей безответственности и решила изменить сведения, данные ею прежде. Гражданка Ярушкина ведь сходила, сходила-таки со своего места, приближалась к окну водителя и угрожала ему расправой, и вскоре после той угрозы водитель скончался... нет, конечно, свидетельница не обвиняет гражданку Ярушкину в убийстве, но... но с места она сходила-таки!
– Какая чушь, – хладнокровно произнесла гражданка Ярушкина. – Ну просто чушайшая чушь! Кто такую ерунду мог написать?!
– На этот вопрос, – задушевно сообщил Афанасьев, – я вам ответить не могу, поскольку сие есть тайна следствия.
– Да я и сама знаю, – фыркнула Алёна. – Велика тайна! Это бабулька одна написала, в белой панамке, правда же? Сердце старушкино склонно к измене и к перемене, как ветер мая!
Следователь Афанасьев с любопытством посмотрел в лежавший перед ним листок. Наверное, он проверял, не изложены ли там приметы свидетельницы. Наверняка их там не было, и он успокоился, тем более что листок лежал вверх ногами и Алена не смогла бы прочесть ни адреса, ни имени-отчества-фамилии зловредной свидетельницы.
А между прочим, он зря успокоился, потому что Алёна виртуозно умела читать верх ногами.
Наверное, это прозвучит странно, но она научилась этому специально. Когда была еще девочкой, прочитала книжку, на всю жизнь ставшую одной из любимых: Харпер Ли, «Убить пересмешника». Главная героиня, Глазастик, умела читать вверх ногами: наловчилась, когда учился читать – нормально! – ее брат Джим. Книжка-то лежала перед ней перевернутая, вот она и запоминала буквы и складывала их в слова вверх тормашками. Алёна (ее звали в те времена Лена Володина) тогда болела. От нечего делать она начала учиться читать перевернутую книгу, а потом и свои школьные тетрадки. Навык подзабылся со временем, но сохранился, так что она вполне могла разобрать и рукописный текст, и разборчиво набранное на компьютере и отпечатанное на принтере свидетельство Луниной Клары Ивановны, проживающей по улице Ошарской, дом 4, квартира 2. Правда, подписан он был от руки, но подпись Алёну не слишком интересовала. Главное – адрес!
Точно, это была та самая старушка в панамке. Клара Ивановна, значит! Клара украла у Карла кораллы... или наоборот? Ну и кто украл что-то у Клары Ивановны Луниной, с чего она так разошлась? Алёна смутно припомнила, что название улицы Ошарской прозвучало, когда бабка давала свой адрес приехавшей оперативной группе. Что ж с ней такое приключилось, с этой старой заразой, почему она, еще три дня назад защищавшая Алёну Дмитриеву, вдруг подводит ее под монастырь?! Неужели... неужели ей мало было словесной благодарности? Неужели она, услышав разговор милиционеров – мол, писательница и все такое, решила, что перед ней миллионерша, которая не пожалеет за свое алиби изрядной суммы? Может, она ждала тысяч, ну, хотя бы сотен, а Алёне и в голову не пришло предложить ей даже червонца.
Нет, правда – даже на ум не взбрело. Потому что она сама в жизни не потребовала бы с кого-то деньги за такое. Разве благородство стоит денег? Оно бесценно!
А впрочем, ей легко рассуждать, она-то не бедствует, а какова жизнь обычной пенсионерки, этой гражданки Луниной? Пенсия у людей такая, что дураку понятно: она дается для того, чтобы пожилые и старые побыстрей вымерли, а государство отмазалось: мол, мы им деньги давали, они сами жить не захотели. Нет, точно, старушка ждала от Алёны денег, не дождалась и решила отомстить.
И что теперь делать? Найти ее и предложить взять назад свое лжесвидетельство, дав в обмен кругленькую сумму?
Да никогда в жизни, тут же мрачно сказала себе Алёна Дмитриева. Ни-ког-да! Уж лучше в тюрьму, чем в эти игры играть!
«Лучше? Серьезно? – тут же спросила она себя и ответила: – Все равно через неделю вернется Муравьев и вытащит меня из этой истории. А впрочем, может, меня никто еще и не посадит в тюрьму-то. Может, удастся убедить этого Афанасьева...»
– Так что будем делать, Елена Дмитриевна? – раздался голос «этого Афанасьева». – По всему выходит, что у вас имелась реальная возможность прикончить несчастного Коржакова.
– Да это сказка про белого бычка, – устало вздохнула Алёна. – Как говорят в Одессе, опять за рыбу гроши! Скажите мне, отчего он все же умер, этот Коржаков?
– Не могу сказать, – у Афанасьева сделалось замкнутое выражение лица, – во-первых, еще нет данных экспертизы, во-вторых, это тайна следствия.
– Ишь ты, сколько у него тайн, у этого следствия! – мрачно ухмыльнулась Алёна. – Ну что ж, одной больше, одной меньше – дела не меняет. Вот еще одна тайна: почему бабка врет? Зачем она изменила показания? Ну что за чушь – угрызения совести? Хороша у нее совесть – невиновного человека под монастырь подвести! Во-первых, я НЕ сходила с места. Во-вторых – ну каким, каким образом я могла убить вашего Коржакова, не имея оружия? Пистолет отпадает в четверть-финале – я помню, как ваш коллега сказал, что огнестрельных ранений у умершего не было. Финку, булатный вострый ножичек я в лифчике не прятала – себе дороже, так порежешься, что никакая пластика не поможет. Да и не тот у меня, извините, размер округлостей, чтобы в моих лифчиках финка могла поместиться, тут как минимум шестой номер нужно носить, а у меня, пардоньте за интимные подробности, только второй, правда, изделия некоторых фирм я ношу третий номер, но это сути дела не меняет.
Афанасьев покраснел и торопливо опустил глаза, которые как-то сами собой липли к вышеназванным округлостям. У него от смущения даже уши вспыхнули и сделались прозрачными, словно у зайца, сидящего против солнца. Но наша героиня разозлилась не на шутку, а когда она злилась, то забывала о приличиях и не собиралась никого щадить.
– Впрочем, насколько я помню, ножевых ранений на теле Коржакова тоже не обнаружено, – продолжала она. – Остается яд. Как, каким образом я могла отравить его? Духовую трубку у меня уже искали – не обнаружили-с. Поднести ему чашу с цикутой? Ни чаши, ни цикуты у меня тоже не нашли. Да и шприца с ядом! Ну и как, расскажите мне, каким образом я могла бы убить этого дяденьку? Хоть какую-нибудь правдоподобную версию предложите! А?
– Вообще это подозреваемый должен предоставить доказательства своего алиби, – буркнул уклончиво Афанасьев. – А у вас его нет. Сначала один Смешарин уверял, что вы подходили к кабине, теперь вот еще и свидетельница нашлась, но ведь им никто не возражает!
– Как никто? – возмутилась Алёна. – А я что делаю? Я говорю: они врут! Ну, со Смешариным все ясно, у него почти наверняка у самого рыльце в пушку, но Лу...
И тут Алёна осеклась, поняв, что чуть не проговорилась. Она теоретически – да и практически тоже! – никак не должна была знать фамилии свидетельницы. Она ее получила в результате, можно сказать, разведывательной операции, о которой Афанасьеву даже заподозрить не следовало. Поэтому наша героиня вывернулась с ловкостью, делавшей честь ее сообразительности:
– ...но лупоглазенькая эта старушка меня просто изумила своей шаткостью и нестойкостью. – Вроде бы она была совсем даже не лупоглазенькая, гражданка Лунина, но ладно, на войне как на войне, в обороне и нападении все средства хороши! – Что уж там ей привиделось и в каком сне, не знаю, почему и зачем она решила меня оговорить... Может быть, вы спросите ее, с чего вдруг она сделала такой обвинительный крен... чуть ли не оверкиль?
– Прошу вас не указывать, как я должен строить свою работу! – внезапно выкрикнул Афанасьев и просто ужасно покраснел.
– Да у меня и в мыслях не было. – Алёна едва не поперхнулась от неожиданности. – Разумеется, вам виднее, молчу, молчу...
Ну, понятно. Бедного Виктора Валентиновича, который в отделении без году неделя, только со школьной скамьи, салажонок, небось учат все, кому не лень. Вот и еще одна училка притащилась, он и обиделся. Лучше и впрямь помолчать.
Хотя нет, подумала Алёна. Как бы обидчивый Афанасьев, просто для самоутверждения, не закатал бы ее в какую-нибудь предвариловку – до выяснения обстоятельств дела. Или он подписку о невыезде возьмет? Не то чтобы Алёна куда-нибудь собиралась, но все же сама мысль об ограничении свободы показалась ей кошмарной и снова заставила ее страшно разозлиться.
– Знаете, что? – сказала Алёна, вставая. – Мне не нравится тот оборот, который принимает наша беседа. Вы ведь пригласили меня именно на беседу, я отлично помню ваши слова! Если это беседа, я могу прервать ее в любой момент, верно? Ну так вот: этот момент настал. Мне пора идти. У меня работа, извините. Всего наилучшего!
И она выскочила из кабинета... чуть не сбив с ног какого-то человека, который шел по коридору.
– Ого! – усмехнулся тот, сторонясь. – Спасаетесь бегством, что ли?
Алёна оценила юмор.
– Вроде того, – буркнула она, размышляя, что ей делать, если Афанасьев кинется вслед с криком: «Держи, лови!», – а этот высокий брюнет ее схватит.
Брюнет был очень ничего себе, зеленоглазый такой, лицо весьма приятное, мужественное и веселое, и в иных обстоятельствах Алёна никак не возражала бы против того, чтобы он ее, м-м, схватил. Но только не сейчас! С двумя этими мужчинами ей не справиться, несмотря на то что она знала парочку приемов, с помощью которых могла бы обрести свободу от очень даже неслабого захвата, но... Во-первых, охранники, не побоимся этого слова, правосудия (что-то подсказывало Алёне, что зеленоглазый принадлежал к их числу, а не просто так зашел в райотдел, по коридорам прогуляться) тоже наверняка знакомы с некоторыми приемчиками, даже еще более хитрыми, так что может завязаться преглупая драка. А во-вторых, это будет откровенное сопротивление силам правопорядка, и после этого даже товарищу Муравьеву будет затруднительно «отмазать» свою знакомую писательницу.
К счастью, Афанасьев – надо полагать, от неслыханной-невиданной наглости подозреваемой Ярушкиной – впал в моральный и физический ступор и не только за дверь не выскочил, но и звука не издал. Поэтому Алёна и зеленоглазый просто обменялись взглядами – и разошлись, как в море пароходы. Зеленоглазый продолжил дрейф по коридору, а Алёна слетела вниз по лестнице и постаралась обрести достойный вид. Еще не хватало вызвать подозрения у дежурного! Поэтому она протащилась мимо него нога за ногу, чуть ли не зевая, и вышла на крыльцо, беззаботная, аки цветочек полевой. И это было мгновенно замечено человеком, считавшим себя убийцей Сергея Коржакова и следившим за писательницей.
Андрюшка игриво улыбался, отдергивал руку и втихомолку, чтоб никто не видел, дул на нее (видать, била Анжелика не щадя, с оттяжкою!).
– Да это собачонка комнатная, а не мужик! – вынесли Андрюшке брезгливый приговор деревенские.
Однако ночью из той комнаты, куда положили спать Анжелику с Андрюшкой, разнеслись на всю деревню скрип старой кровати и громкие женские стоны-крики. Анжелика материлась на чем свет стоит и орала:
– Би-би меня туда! Би-би меня сюда!! Би-би меня везде!!!
– Знатный стебарь! – признали разбуженные с первыми петухами деревенские мужики, и вскоре по всей деревне содеялся ладный кроватный скрип. Правда, орать бабы стеснялись, не подобало сие приличным женщинам, так что Анжелика солировала до самого рассвета. Ну, на то она и была городская, чтоб стыда не знать!
«Неужели и я такой стану?! – с ужасом думала Лерон. – Я ведь тоже нашла каменье херь... Правда, не сама, чужую взяла, но все-таки... Испорчусь я от этого или нет?»
Ну, пока что она никому не давала себя испортить – и нудисту не позволит. И за щеку не возьмет!
– Идите-ка вы отсюда подобру-поздорову, – посоветовала Лерон, – а то... а то позову Ваську, он вам ка-ак навернет!
– А кто такой Васька? – опасливо спросил нудист.
Лерон поглядела на него задумчиво. Кто такой Васька, она не знала. Может, кот, может, человек. Это имя просто так ей в голову пришло. То есть в их доме никакого Васьки не было, вообще никого с таким именем среди ее знакомых не имелось, но признаваться в этом нудисту она не собиралась.
– Вы что, Ваську не знаете? – проговорила сухо. – Тогда лучше вам его и не знать никогда! А то... Васька – это о-го-го! Вот как позову его! Лучше уходите!
– Не надо никого звать! – убито пробормотал приезжий. – Я и правда лучше пойду.
И он пошел, вернее, побежал, смешно выбрасывая ноги вперед. Наверное, ему очень мешало то, что между ними торчало.
Лерон посмотрела ему вслед, вздохнула и подумала, что доведут себя нудисты до беды: обгорят на солнышке, потом будут мучиться!
Сильно обгореть нудисты не успели. Взрослые жители деревни откуда-то прознали, что пляж занят этими скоромниками. Побросали работу в поле, пришли – и выперли голых вон, чтобы не поганили своим видом окружающую природу. И снова белела нетронутая, пустынная Белая полоска, Берег Слоновой кКости, и по-прежнему почти не ступала туда нога человека...
Только в прошлом году, когда какая-то богатая фирма откупила у областного начальства часть побережья и устроила тут свой дом отдыха, пляж снова заполнился народом. Но они ведь были все чужаками, приезжими, никаких деревенских обычаев и легенд не знали, а потому и каменье херь к их рукам не липло. Во всяком случае, ни о чем таком Лерон не слышала.
С другой стороны, жизнь ее особо-то не располагала ни к епле, ни к сексу. Не с кем было заниматься ни тем, ни другим. Для первого нужен был муж, для второго – сударик, но обзавестись ими Лерон еще не успела. Вскоре после смерти бабки попали в аварию ее родители, и хоть остались, слава богу, живы, но крепко обоих покалечило. Ломить на полях, как раньше, они теперь не могли, еле-еле в огороде ковырялись, худо-бедно обеспечивая овощью, а деньги зарабатывала Лерон.
Хотя какие там были деньги-то, на ее работе... Одни слезы!
Ей хотелось учиться, но пришлось идти на заочное. Она окончила библиотечный факультет и стала работать в Доме культуры. Библиотека здесь была огромная – много книг осталось еще с дореволюционных времен, перешло «по наследству» от бывшего владельца здешних угодий, помещика Ведищева. В шестидесятые годы прошлого века целая куча книг была завещана библиотеке знатным нижнегорьковским писателем, бывшим отсюда родом. К тому же при советской власти исправно работали бибколлекоры, снабжавшие глубинку новейшими книгами. Потом, при демократах, стало, конечно, потяжелее. Сколько раз бывало, что, возвращаясь с сессии из Нижнего Горького, Лерон тащила за собой сумку-тележку, набитую книгами, купленными на ее собственные деньги... Иногда, правда, ей оплачивали эти покупки в совхозной бухгалтерии. А иногда и нет. Но как только фирма выстроила свой дом отдыха, жизнь изменилась самым замечательным образом: новые хозяева взяли сельскую библиотеку под свое покровительство, исправно выделяли немалые деньги на закупку новых книг, а Лерон теперь работала библиотекарем и в доме отдыха, то есть раз в два дня привозила отдыхающим книжки на обмен. Главное же, что библиотекарю теперь отлично платили!
Да, жить стало гораздо легче: пожалуй, Лерон впервые вздохнула свободно и перестала трястись из-за дум о завтрашнем дне: мол, что будет с родителями, если она вдруг лишится работы? Непохоже, что лишится! И хоть они миллионерами так и не стали, но и не бедствуют. И не будут!
Зато тряхнуло ее из-за мыслей о дне сегодняшнем...
* * *
Вечер Алёна провела в компании с пакетиками льда, которыми врачевала свой безнадежно распухший нос. Запасов льда у нее было много, лечиться она могла и весь вечер, и ночь, – спохватилась только, подумав, что опухоль она, может, и снимет, но вместо нее насморк и обморожение заработает. Пришлось отложить процесс и заняться неотложным делом. Заключалось оно в том, чтобы отложить свидание. Она позвонила молодому человеку, с которым состояла, как говорили в иные, более галантные времена, в необременительной и вдохновляющей связи. В списке контактов ее мобильного телефона он был обозначен именем Алекс, потому что его звали Александр, однако прозвище носил Дракончег – по восточному гороскопу, весьма чтимому Алёной, он был Драконом, как и она. История их знакомства вполне достойна стать темой для романа... если бы кто-то взял на себя смелость написать столь фривольный роман [2]. Алена сообщила ему эту грустную весть. Дракончег выразил огорчение, однако не столь сильное, как ожидала Алёна. Показалось ей или она даже расслышала что-то вроде облегчения в его печальном голосе?Наверное, показалось, решила Алёна, загоняя свою мнительность куда подальше, однако настроение, и без того бывшее, сами понимаете, не ахти, рухнуло ниже самого провального предела. Сразу пришли воспоминания о том, что Дракончег уже раза три подряд отменял им же назначенные свидания... прежде о таком и помыслить было невозможно: задолго до назначенного часа он начинал бомбардировать Алёну эсэмэсками о том, чего он хочет и как именно хочет... Подгнило что-то в королевстве Датском, честное слово! Главное, в создавшейся ситуации никак нельзя было прибегнуть к давно испытанному способу утешения: если подвел один любовник, можно позвать другого. У Алёны всегда имелся кто-нибудь про запас, причем эти молодые люди, разумеется, даже не подозревали о существовании соперников. Но с таким носом невозможно и помыслить, чтобы вызвать к себе даже самого что ни на есть запасного игрока, ведь если женщины любят ушами, то мужчины – глазами, а при виде такой физиономии, какая сейчас имелась в наличии у нашей героини, мог потерпеть фиаско даже чемпион мира по непрерывному сексу! Поэтому Алёне пришлось утешаться не физическими, а интеллектуальными способами. И, чтобы отвлечься от сердечного нытья, она позвонила Льву Ивановичу Муравьеву, упомянутому выше главе городского следственного отдела. Она хотела разузнать, какое развитие получило дело о разбитии носа писательницы Дмитриевой и кому оно передано. То есть Алёна смутно подозревала, конечно, что оно будет именоваться скорее всего делом об убийстве некоего Сергея Коржакова, но заявить, что наша героиня была сущей эгоцентристкой, – это значит просто ничего не сказать...
Ну вот, позвонила она, короче говоря, Муравьеву в приемную и получила ответ, что Льва Ивановича, к сожалению, нет и в ближайшую неделю не будет, поскольку он вызван в Москву на совещание. Алёна положила трубку и возблагодарила своего ангела-хранителя, который в трудную минуту явился к ней на помощь, приняв облик бабули в панамке. Как пить дать, если бы не он, ангел (то есть бабуля), замели бы детективщицу и ввергли в застенки до выяснения обстоятельств произошедшего. И когда-а-а еще ей удалось бы доказать свою непричастность к происшедшему! Вполне возможно, что без помощи Льва Ивановича пришлось бы ей изрядно понервничать. Конечно, потом она могла бы написать роман о том, как, оказавшись в тенетах правосудия, трудно вырваться из них на волю, но, во-первых, романов на эту тему уже написано вагон и маленькая тележка, а писательница Дмитриева не любила проторенных троп, а во-вторых, она предпочитала менее... ну, скажем так – менее удручающие своим жизненным правдоподобием темы.
С этой мыслью – о том, как хорошо, что ангел-хранитель не гнушается иной раз принять бабушкин облик, Алёна спокойно легла спать, а между тем успокоилась она рано...
Прошло дня два, а может, три, заполненные исключительно заботами о восстановлении несравненной красоты, и вот последние следы опухоли исчезли с Алёниного лица, и она немедленно отправила Дракончегу радостную эсэмэску с призывом явиться на свидание и наверстать упущенное. Дракончег с готовностью согласился. Алёна мечтательно улыбалась, читая его сообщение, и подумала, что не все так плохо в жизни, как вдруг раздался звонок городского телефона. Она сняла трубку – и улыбка слиняла с ее лица, потому что звонили, как выяснилось, из районного отделения милиции. Следователь по фамилии Афанасьев (Виктор Валентинович, было также добавлено) извинялся за беспокойство и просил зайти к нему для беседы, целью которой было выяснения некоторых обстоятельств касательно происшествия, имевшего место быть с гражданином Коржаковым Сергеем Николаевичем.
Алёна снова развеселилась. Она в жизни не общалась со следователем, который говорил бы – «касательно происшествия, имевшего место быть».
– Вы очень любезны, милостивый государь, – ответила она, стараясь соответствовать предложенному лексическому ряду. – Я польщена, ей-богу, вашим звонком. Прежде, насколько я припоминаю, присылали на дом повестки...
– Ежели желаете, – последовал ответ, и Алёна живо вообразила себе невысокого лысоватого господина неопределенного возраста, который от вежливости пошевеливает пальцами, как было сказано в одном забавном фантастическом романе, – непременно пришлем. Только дело неотложное, а почта сами знаете как работает. Поэтому, если вас не затруднит, Елена Дмитриевна, не откажите в любезности... когда вам будет удобно явиться?
Нет, ну отказать человеку, который выражается на таком диалекте (вы ведь не станете спорить, что в наше время вежливая литературная речь сделалась анахронизмом и уникумом и в самом деле перешла в разряд не столько нормативной, сколько диалектной лексики?), наша пуристка русского языка просто не могла. В конце концов, написание очередного детектива можно и отложить на часок-другой.
– Да хоть сейчас, – благосклонно сказала Алёна. – У меня более или менее свободный день.
– Отлично, – обрадовался Афанасьев, – тогда жду вас в течение часа. Как приедете в отделение, позвоните снизу по служебному 3-99, я скажу дежурному, чтобы вас пропустили.
«Интересно, – думала Алёна, собираясь, – почему он сказал – когда приедете? Наверное, уверен, что я, как все приличные люди, шагу без машины не сделаю? – Несомненно, это выражение впервые вводилось в оборот нашей пуристкой русского языка... – Ну так он ошибся. Я в отделение не приеду, а приду. Во-первых, машины у меня нет, не было и не будет, а во-вторых, тут идти-то минут двадцать, лучше прогуляюсь, чем в маршрутке толкаться».
И Алёна пошла пешком, чем ужасно разозлила людей, которые сидели в некоем автомобиле и следили за ней. Если кто-нибудь профессионально занимался слежкой, тот знает, как трудно «вести» пешехода, сидя в автомобиле. Дороги забиты, то пробки, то светофоры, приходится ползти, когда надо спешить, или мчаться, когда следовало бы медлить. Объект идет себе и идет, в ус не дуя, он вообще может свернуть в проходной двор... Алёна Дмитриева так и поступила, между прочим, у нее вообще была такая слабость – сокращать путь через проходные дворы, – и преследователи ее непременно потеряли бы, не будь они почти на восемьдесят процентов убеждены, что она идет именно в райотдел милиции. Поэтому, когда Алёна исчезла из поля их зрения, они просто-напросто пересекли Советскую площадь, обосновались около красного кирпичного здания на улице Малиновского – и вскоре увидели, как высокая дама в узких серых брючках и желтой кружевной блузке поднимается по ступенькам.
– Что и требовалось доказать, – кивнул водитель, с уважением глядя на себя в зеркало, потому что именно ему принадлежала идея ждать объект у отделения милиции. Это наводит на некоторые размышления, например, на те, что у преследователей был в отделении свой человек. Но это ошибка, своего человека в отделении у них не было, просто они...
Но не будем забегать вперед, а вернемся лучше к Алёне, которая в этой время вошла в отделение, набрала по внутреннему телефону номер 3-99 и получила доступ к следователю Афанасьеву Виктору Валентиновичу.
И тут на нее валом повалились сюрпризы. Ну, вообще-то это гипербола: сюрпризов на самом деле было только два. Один – так себе, безобидненький, даже забавный. Он состоял в том, что следователь Афанасьев оказался отнюдь не низеньким лысоватым господином неопределенного возраста – это был высокийи очень, ну просто до невероятности худой брюнет лет двадцати трех, а то и меньше, – похоже, только что выпущенный из школы МВД. Выражался он и вживе столь же округло, как и по телефону, и вообще – производил впечатление начитанного, благовоспитанного мальчика из «хорошей семьи». Легко было вообразить, как этими длинными тонкими пальцами, которыми он сейчас перебирал бумаги, он извлекает из клавиш фортепьяно Первый концерт Чайковского или, на худой конец, пощипывает гитарные струны, готовясь спеть «Утро туманное, утро седое» – и никаких бардовских песенок, боже сохрани!
От робости запинаясь, поминутно извиняясь и поглядывая на Алёну с плохо скрываемым восхищением, Афанасьев сообщил (и это оказалось вторым сюрпризом, куда менее забавным!), что причиной, заставившей его побеспокоить столь высокую особу, стало заявление некоей гражданки, которая сообщила, что была свидетельницей печального происшествия на углу улицы Ошарской и Октябрьской, а именно – убийства хозяина машины марки «Газель», и от потрясения и нервного расстройства (эти слова Афанасьев, читавший заявление, почему-то выделил голосом, словно курсивом) сообщила милиции неверные сведения. Она показала, будто особа по фамилии Ярушкина Е.Д. не сходила со своего места и все время стояла около кузова, пряжкой тента от коего был разбит ее, Ярушкиной, нос. Однако по истечении времени придя в себя и припомнив кое-какие подробности, свидетельница ужаснулась своей безответственности и решила изменить сведения, данные ею прежде. Гражданка Ярушкина ведь сходила, сходила-таки со своего места, приближалась к окну водителя и угрожала ему расправой, и вскоре после той угрозы водитель скончался... нет, конечно, свидетельница не обвиняет гражданку Ярушкину в убийстве, но... но с места она сходила-таки!
– Какая чушь, – хладнокровно произнесла гражданка Ярушкина. – Ну просто чушайшая чушь! Кто такую ерунду мог написать?!
– На этот вопрос, – задушевно сообщил Афанасьев, – я вам ответить не могу, поскольку сие есть тайна следствия.
– Да я и сама знаю, – фыркнула Алёна. – Велика тайна! Это бабулька одна написала, в белой панамке, правда же? Сердце старушкино склонно к измене и к перемене, как ветер мая!
Следователь Афанасьев с любопытством посмотрел в лежавший перед ним листок. Наверное, он проверял, не изложены ли там приметы свидетельницы. Наверняка их там не было, и он успокоился, тем более что листок лежал вверх ногами и Алена не смогла бы прочесть ни адреса, ни имени-отчества-фамилии зловредной свидетельницы.
А между прочим, он зря успокоился, потому что Алёна виртуозно умела читать верх ногами.
Наверное, это прозвучит странно, но она научилась этому специально. Когда была еще девочкой, прочитала книжку, на всю жизнь ставшую одной из любимых: Харпер Ли, «Убить пересмешника». Главная героиня, Глазастик, умела читать вверх ногами: наловчилась, когда учился читать – нормально! – ее брат Джим. Книжка-то лежала перед ней перевернутая, вот она и запоминала буквы и складывала их в слова вверх тормашками. Алёна (ее звали в те времена Лена Володина) тогда болела. От нечего делать она начала учиться читать перевернутую книгу, а потом и свои школьные тетрадки. Навык подзабылся со временем, но сохранился, так что она вполне могла разобрать и рукописный текст, и разборчиво набранное на компьютере и отпечатанное на принтере свидетельство Луниной Клары Ивановны, проживающей по улице Ошарской, дом 4, квартира 2. Правда, подписан он был от руки, но подпись Алёну не слишком интересовала. Главное – адрес!
Точно, это была та самая старушка в панамке. Клара Ивановна, значит! Клара украла у Карла кораллы... или наоборот? Ну и кто украл что-то у Клары Ивановны Луниной, с чего она так разошлась? Алёна смутно припомнила, что название улицы Ошарской прозвучало, когда бабка давала свой адрес приехавшей оперативной группе. Что ж с ней такое приключилось, с этой старой заразой, почему она, еще три дня назад защищавшая Алёну Дмитриеву, вдруг подводит ее под монастырь?! Неужели... неужели ей мало было словесной благодарности? Неужели она, услышав разговор милиционеров – мол, писательница и все такое, решила, что перед ней миллионерша, которая не пожалеет за свое алиби изрядной суммы? Может, она ждала тысяч, ну, хотя бы сотен, а Алёне и в голову не пришло предложить ей даже червонца.
Нет, правда – даже на ум не взбрело. Потому что она сама в жизни не потребовала бы с кого-то деньги за такое. Разве благородство стоит денег? Оно бесценно!
А впрочем, ей легко рассуждать, она-то не бедствует, а какова жизнь обычной пенсионерки, этой гражданки Луниной? Пенсия у людей такая, что дураку понятно: она дается для того, чтобы пожилые и старые побыстрей вымерли, а государство отмазалось: мол, мы им деньги давали, они сами жить не захотели. Нет, точно, старушка ждала от Алёны денег, не дождалась и решила отомстить.
И что теперь делать? Найти ее и предложить взять назад свое лжесвидетельство, дав в обмен кругленькую сумму?
Да никогда в жизни, тут же мрачно сказала себе Алёна Дмитриева. Ни-ког-да! Уж лучше в тюрьму, чем в эти игры играть!
«Лучше? Серьезно? – тут же спросила она себя и ответила: – Все равно через неделю вернется Муравьев и вытащит меня из этой истории. А впрочем, может, меня никто еще и не посадит в тюрьму-то. Может, удастся убедить этого Афанасьева...»
– Так что будем делать, Елена Дмитриевна? – раздался голос «этого Афанасьева». – По всему выходит, что у вас имелась реальная возможность прикончить несчастного Коржакова.
– Да это сказка про белого бычка, – устало вздохнула Алёна. – Как говорят в Одессе, опять за рыбу гроши! Скажите мне, отчего он все же умер, этот Коржаков?
– Не могу сказать, – у Афанасьева сделалось замкнутое выражение лица, – во-первых, еще нет данных экспертизы, во-вторых, это тайна следствия.
– Ишь ты, сколько у него тайн, у этого следствия! – мрачно ухмыльнулась Алёна. – Ну что ж, одной больше, одной меньше – дела не меняет. Вот еще одна тайна: почему бабка врет? Зачем она изменила показания? Ну что за чушь – угрызения совести? Хороша у нее совесть – невиновного человека под монастырь подвести! Во-первых, я НЕ сходила с места. Во-вторых – ну каким, каким образом я могла убить вашего Коржакова, не имея оружия? Пистолет отпадает в четверть-финале – я помню, как ваш коллега сказал, что огнестрельных ранений у умершего не было. Финку, булатный вострый ножичек я в лифчике не прятала – себе дороже, так порежешься, что никакая пластика не поможет. Да и не тот у меня, извините, размер округлостей, чтобы в моих лифчиках финка могла поместиться, тут как минимум шестой номер нужно носить, а у меня, пардоньте за интимные подробности, только второй, правда, изделия некоторых фирм я ношу третий номер, но это сути дела не меняет.
Афанасьев покраснел и торопливо опустил глаза, которые как-то сами собой липли к вышеназванным округлостям. У него от смущения даже уши вспыхнули и сделались прозрачными, словно у зайца, сидящего против солнца. Но наша героиня разозлилась не на шутку, а когда она злилась, то забывала о приличиях и не собиралась никого щадить.
– Впрочем, насколько я помню, ножевых ранений на теле Коржакова тоже не обнаружено, – продолжала она. – Остается яд. Как, каким образом я могла отравить его? Духовую трубку у меня уже искали – не обнаружили-с. Поднести ему чашу с цикутой? Ни чаши, ни цикуты у меня тоже не нашли. Да и шприца с ядом! Ну и как, расскажите мне, каким образом я могла бы убить этого дяденьку? Хоть какую-нибудь правдоподобную версию предложите! А?
– Вообще это подозреваемый должен предоставить доказательства своего алиби, – буркнул уклончиво Афанасьев. – А у вас его нет. Сначала один Смешарин уверял, что вы подходили к кабине, теперь вот еще и свидетельница нашлась, но ведь им никто не возражает!
– Как никто? – возмутилась Алёна. – А я что делаю? Я говорю: они врут! Ну, со Смешариным все ясно, у него почти наверняка у самого рыльце в пушку, но Лу...
И тут Алёна осеклась, поняв, что чуть не проговорилась. Она теоретически – да и практически тоже! – никак не должна была знать фамилии свидетельницы. Она ее получила в результате, можно сказать, разведывательной операции, о которой Афанасьеву даже заподозрить не следовало. Поэтому наша героиня вывернулась с ловкостью, делавшей честь ее сообразительности:
– ...но лупоглазенькая эта старушка меня просто изумила своей шаткостью и нестойкостью. – Вроде бы она была совсем даже не лупоглазенькая, гражданка Лунина, но ладно, на войне как на войне, в обороне и нападении все средства хороши! – Что уж там ей привиделось и в каком сне, не знаю, почему и зачем она решила меня оговорить... Может быть, вы спросите ее, с чего вдруг она сделала такой обвинительный крен... чуть ли не оверкиль?
– Прошу вас не указывать, как я должен строить свою работу! – внезапно выкрикнул Афанасьев и просто ужасно покраснел.
– Да у меня и в мыслях не было. – Алёна едва не поперхнулась от неожиданности. – Разумеется, вам виднее, молчу, молчу...
Ну, понятно. Бедного Виктора Валентиновича, который в отделении без году неделя, только со школьной скамьи, салажонок, небось учат все, кому не лень. Вот и еще одна училка притащилась, он и обиделся. Лучше и впрямь помолчать.
Хотя нет, подумала Алёна. Как бы обидчивый Афанасьев, просто для самоутверждения, не закатал бы ее в какую-нибудь предвариловку – до выяснения обстоятельств дела. Или он подписку о невыезде возьмет? Не то чтобы Алёна куда-нибудь собиралась, но все же сама мысль об ограничении свободы показалась ей кошмарной и снова заставила ее страшно разозлиться.
– Знаете, что? – сказала Алёна, вставая. – Мне не нравится тот оборот, который принимает наша беседа. Вы ведь пригласили меня именно на беседу, я отлично помню ваши слова! Если это беседа, я могу прервать ее в любой момент, верно? Ну так вот: этот момент настал. Мне пора идти. У меня работа, извините. Всего наилучшего!
И она выскочила из кабинета... чуть не сбив с ног какого-то человека, который шел по коридору.
– Ого! – усмехнулся тот, сторонясь. – Спасаетесь бегством, что ли?
Алёна оценила юмор.
– Вроде того, – буркнула она, размышляя, что ей делать, если Афанасьев кинется вслед с криком: «Держи, лови!», – а этот высокий брюнет ее схватит.
Брюнет был очень ничего себе, зеленоглазый такой, лицо весьма приятное, мужественное и веселое, и в иных обстоятельствах Алёна никак не возражала бы против того, чтобы он ее, м-м, схватил. Но только не сейчас! С двумя этими мужчинами ей не справиться, несмотря на то что она знала парочку приемов, с помощью которых могла бы обрести свободу от очень даже неслабого захвата, но... Во-первых, охранники, не побоимся этого слова, правосудия (что-то подсказывало Алёне, что зеленоглазый принадлежал к их числу, а не просто так зашел в райотдел, по коридорам прогуляться) тоже наверняка знакомы с некоторыми приемчиками, даже еще более хитрыми, так что может завязаться преглупая драка. А во-вторых, это будет откровенное сопротивление силам правопорядка, и после этого даже товарищу Муравьеву будет затруднительно «отмазать» свою знакомую писательницу.
К счастью, Афанасьев – надо полагать, от неслыханной-невиданной наглости подозреваемой Ярушкиной – впал в моральный и физический ступор и не только за дверь не выскочил, но и звука не издал. Поэтому Алёна и зеленоглазый просто обменялись взглядами – и разошлись, как в море пароходы. Зеленоглазый продолжил дрейф по коридору, а Алёна слетела вниз по лестнице и постаралась обрести достойный вид. Еще не хватало вызвать подозрения у дежурного! Поэтому она протащилась мимо него нога за ногу, чуть ли не зевая, и вышла на крыльцо, беззаботная, аки цветочек полевой. И это было мгновенно замечено человеком, считавшим себя убийцей Сергея Коржакова и следившим за писательницей.