Страница:
– Агостина! Луидзина! – И заливались при этом ликующим смехом, напоминая детей, вырвавшихся из-под присмотра строгих мамок.
Carrozza легко катила по извилистой Тускуланской дороге. Вдали по синему небу белой светящейся лентой вились очертания Сабинских и Альбанских гор. Кое-где при дороге стояли статуи мадонн, обещавших сорок дней индульгенции за трижды прочитанную «Ave Maria».
Вокруг простиралась унылая равнина. Вид ее поразил Лизу, уже привыкшую к прекрасным видам благодатной земли, куда принесла ее судьба. Словно бы они очутились не в Италии, а совсем в иной стране! Все было бледно, угрюмо. Плохо выделанные поля, бесприютные окрестности, изредка оживляемые повозками, запряженными быками. Кое-где топорщили свою сумеречную листву чахлые каменные дубы. Ветерок доносил запах земли и влаги – запах осени. Изгороди загонов для скота окаймляли дорогу, но сейчас загоны были пусты; лишь возле одного из них сидел, пригорюнясь, черноволосый пастух в фартуке из бараньей кожи.
У обочины остановилась женщина в крестьянском наряде, с белым платком на голове, придерживая водруженную сверху корзину, полную овощей. Черные глаза выражали такую тяжелую тоску, словно в них отразилось все беспросветное уныние округи: этих гор, полей, одиноких деревьев и бесконечной линии акведуков, тающих вдали…
Кучер обернулся на своем сиденье, сверкнув на молодых дам большими серыми глазами, улыбнулся (он был красив, хотя и не принадлежал к чистому итальянскому типу; видимо, знал о своей привлекательности и не пропускал случая опробовать свои чары на всякой женщине, от крестьянки до княгини) и, обведя кнутовищем округу, воскликнул:
– Campagna di Roma!
Августа объяснила спутнице, что Римскою Кампаньей называется окружающая Рим земля, известная тем, что в древние времена богатые люди ставили здесь свои виллы. И в самом деле, вдоль дороги то тут, то там начали появляться развалины, еще более усиливающие ощущение какой-то кладбищенской заброшенности этих мест; и наконец перед девушками возникли многостолетние оливковые рощи и укрытые в густой зелени развалины виллы Адриана.
Лиза была изумлена, увидав еще две-три кареты на опушке рощи. Августа, усмехнувшись, пояснила, что даже из самого Рима приезжают любители старины поинтересоваться, что сохранилось до сего времени от бывшей императорской виллы.
Две молодые дамы в темных строгих платьях, в сопровождении напыщенного Гаэтано, скрывшего свой щегольской наряд под синим крестьянским плащом на зеленом фланелевом подбое, не привлекли к себе ничьего внимания и без помех смогли осмотреть подобие египетского Канопа – долину, бывшую некогда каналом, и развалины небольшого храма, посвященного Антиною-Серапису[7].
Среди руин вздымались мощные оливковые деревья с причудливыми кривыми стволами. Их узловатые корни тянулись далеко вокруг, переплетаясь и взрывая землю. Заросли вечнозеленых дубов, лавров и кипарисов; плющ, взбирающийся на разрушенные своды; вода, выступающая из-под прошлогодней листвы; яркий мох – с этой разнообразной буйной растительностью чередовались причудливые обломки опрокинутых колонн, треснувшие ступени, осколки мозаичных полов.
Лиза даже не заметила, как отошла от своей спутницы. Августа снимала лоскут мха с причудливой мозаичной картины, а Лизу зачаровало зрелище прекрасных драгоценных мраморов. Названий их она не знала, видела только одно – красоту – и с восторгом рассматривала красноватый джиалло антико, зеленоватый, как морская вода, хрупкий и слоистый циполлин, вишневый порфир, зеленый серпентин, лежавшие в руинах. Внезапные слезы стиснули ей горло при виде сухих лепестков розы, удержавшихся в складках туники юной охотницы, словно бы на миг замершей среди колючих зарослей. Этот миг длился уже тысячелетия, но время не охладило ее неудержимого порыва, хоть и лишило обеих рук, изуродовало головку. Прекрасное тело на легких, длинных ногах по-прежнему стремилось вперед; и мрамор, озаренный скупым лучом солнца, казался теплым и живым.
Эти лепестки, эти скользящие по мрамору тени листьев и ветвей, эти ящерки, снующие среди обломков, были словно сердечное послание из прошлого…
Лиза присела на мраморную скамью, стоявшую у подножия старого кипариса, чьи твердые, душистые шишечки тихонько стучали по мрамору, наслаждаясь прекрасным покоем развалин, в каком-то блаженном оцепенении глядя на длиннобородых полудиких коз, которые щипали рядом траву, тревожно косясь на Лизу: возможно, она чудилась им лишь призраком человека… Она и сама отказывалась считать их живыми существами; и точно таким же наваждением показалась ей внезапно появившаяся неподалеку женщина.
Девушка сделала несколько неверных шагов и остановилась. Нежные пещерные травы, что свешивались с потолка грота, коснулись ее лба, словно предостерегая. Она удивленно глядела на приземистую фигуру, которую только с натяжкою можно было назвать женскою.
Это было существо низенькое, толстое, старое, желтое, кривобокое, наполовину плешивое и с преотвратительною седою косичкою на затылке. Право, могло показаться, что одна из пестрых жирных ящериц, сновавших тут и там среди развалин, вдруг встала на хвост и теперь машет цепкими лапками, маня к себе изумленную девушку.
Взор ее был холодным, немигающим. Лиза ощутила неодолимое желание узнать, что же такое может ей сообщить эта безобразная старуха, возникшая столь внезапно, и сделала еще несколько шагов. Краем глаза она видела, что вокруг нее словно бы смыкается какая-то серая завеса, заслоняя весь мир, кроме стоящего напротив уродливого существа. Просто некуда было идти, кроме как к старухе, ибо серая завеса была непроницаемой, угрожающей, а пристальный взор, впившийся в ее глаза, обещал защиту и покой.
Они стояли почти вплотную, старуха уже потянулась, чтобы схватить Лизу за руку, как вдруг та вздрогнула от внезапной боли, пронзившей ей голову. Это напоминало чей-то пронзительный, предостерегающий крик!
Лиза отшатнулась, часто моргая, словно внезапно выбежала из тьмы. Серый туман, скрывающий окрестности, вмиг рассеялся; все вокруг озарилось бледным осенним солнцем; приземистая фигура старухи оказалась погруженной в зловещую тьму.
Лиза сделала шаг назад, второй, третий. Старуха, простирая к ней коротенькие ручки, спешила следом. Под ее неподвижным взглядом девушку вдруг охватили страшная слабость и тошнота. Казалось, ее вот-вот вывернет наизнанку! Но она чуяла: остановиться нельзя ни на миг. Превозмогая себя, повернулась и кинулась прочь, шатаясь, чуть не падая, думая только об одном: как можно скорее найти Августу и уехать. Уехать отсюда!
Она наткнулась на молодую княгиню у той же самой статуи длинноногой охотницы, коей сама недавно восхищалась до слез. Не говоря ни слова, схватила подругу за руку и потащила за собой. Та заартачилась было, но, взглянув на впрозелень бледное лицо Лизы, ощутив трепет ее ледяных, влажных пальцев, сама перепугалась бог весть чего и повлекла Лизу в carrozza.
Гаэтано отстал от них еще полчаса назад. Августа думала, что он воротился к карете, утомясь прогулкою, однако здесь его не оказалось. Подсадив Лизу в carrozza, Августа думала идти искать кучера, как вдруг Лиза издала сдавленный стон, и княгиня увидела, чем так напугана ее подруга.
Мрачная, приземистая старушонка спешила к ним со всех своих коротеньких, неуклюжих ножек… Казалось, ком грязи, перевитый червями, катится, сминая на пути цветы и травы!..
Глухо вскрикнув, Августа одним рывком отвязала лошадь от дерева, взлетела на сиденье кучера, подхватила вожжи и, за неимением кнута, концами их так хлестнула застоявшуюся гнедую, что она, коротко и обиженно всхрапнув, сорвалась с места.
– О синьоры! Высокочтимые синьоры! – послышался истошный крик, и девушки увидели Гаэтано, который опрометью бежал к ним, путаясь в полах своего сине-зеленого плаща. – Подождите же меня!
Августа медленно, словно против воли, натянула вожжи. Лошадь, взрыв копытами землю, остановилась. Княгиня, подобрав юбки, проворно перебралась на сиденье рядом с Лизою.
Гаэтано вскочил на козлы. Его глаза возмущенно сверкали, он даже открыл рот, чтобы разразиться негодующей тирадою, но Августа, придерживая слетевшую шляпку, так сверкнула на него своими мрачными черными глазами, ноздри ее точеного носа так раздулись, а голос, произнесший короткое и резкое: «Avanti! Вперед!», был исполнен такой ярости, что Гаэтано с гиканьем закрутил над головою кнут, словно его русский собрат-ямщик, и вконец оскорбленная гнедая с места взяла рысью.
Девушки, одолевая ужас, оглянулись.
Дорога уже клубилась за ними, но все еще можно было разглядеть, как старуха, топоча, кружится на месте, сорвав свой грязный передник, размахивая им по сторонам и выкрикивая что-то.
– Vento! Vento favorevolo![8] – донесся пронзительный вопль, и все скрылось в облаке пыли.
Лиза вдруг встревожилась. Этих прекрасных деревьев она не видела по пути на виллу Адриана. Да и развалин при дороге встречалось куда меньше; сама дорога была не мощеная, а земляная… Уж не сбились ли они с пути?!
Лиза спросила об этом Августу, а та учинила допрос кучеру. Тот поглядел с видом глубокого превосходства: он полагал обеих синьор повредившимися в уме от чрезмерного испуга и едва удержался, чтобы не воскликнуть сочувственно: «Бедняжки!» Заверив, что к «Св. Франциску» можно попасть всякою дорогою, он отворотился и принялся деловито нахлестывать гнедую, давая понять, чтобы не мешались в его дела.
Прошло около часу. Окрестности по-прежнему были незнакомыми, и гостиница не появлялась. Ветер между тем усилился до того, что порывы его сами сгоняли в гурты многочисленных овец, которых вели к загонам спустившиеся с гор юноши-пастухи, одетые лишь в традиционные бараньи шкуры шерстью наружу, обернутые вокруг бедер.
Августа не выдержала и, велев Гаэтано придержать лошадь, спросила пастухов, далеко ли еще до «Св. Франциска». Те равнодушно взирали на коляску, на встревоженные женские лица; и ничто не нарушало очарованной дремы их черных глаз полуживотных на прекрасных лицах полубогов… Наконец один из них что-то пробормотал, неопределенно махнув рукою, и Августа, подбоченясь, недобро взглянула на Гаэтано, который сидел нахохлившись, отворотясь от студеного ветра, и чувствовал себя весьма неуютно.
– Ну? – вопросила она негромко, однако в голосе ее звенел металл. – Пастух говорит, до «Св. Франциска» полсуток езды вовсе в противоположном направлении! Что сие означает? Куда ты завез нас, проклятый разбойник?
– Клянусь, я не виноват, синьора! – высунулся Гаэтано из плаща, жалостно кривя свои красивые, полные девичьи губы. – Не иначе, бесы помутили мой разум и сбили с пути. Во всем виновата эта старая strega.
– Strega? – удивленно переспросила Лиза.
– Ведьма, – перевела Августа незнакомое слово и вновь взялась за Гаэтано: – Ты имеешь в виду старуху из развалин? Почему ты назвал ее ведьмою?
– А то нет! – воскликнул Гаэтано. – Сами знаете, что она одержима бесами, иначе не бежали бы от нее сломя голову!
– Да, мы были напуганы, – нехотя признала Августа. – Но как она могла сбить тебя с дороги, скажи на милость?
– Как? – усмехнулся Гаэтано. – Да очень просто! Видели, как она махала своим вонючим передником? Слышали, что она кричала? «Ветер! Попутный ветер!» – передразнил он ее, размахивая руками, вертясь на козлах. – Она накликала ветер, который и сбил нас с дороги. Понятно вам, синьоры?
– Чушь какая, – пожала плечами Августа, с трудом удерживая на голове шляпку. – Накликать ветер! Это уж слишком!
Лиза молчала. Слишком многое видела она в своей жизни, чтобы отмахнуться даже от самого нелепого суеверия. Она поверила Гаэтано. Эта старуха могла все! Лиза не сомневалась. Но для чего это ей понадобилось? Куда ей нужно было загнать их колдовским ветром?
– Что же теперь делать? Как добраться до «Св. Франциска»? Бедная Яганна Стефановна небось с ума сходит от беспокойства! – произнесла Августа и захлебнулась новым порывом ветра.
– Осмелюсь сказать, синьоры, – прокричал Гаэтано, – нам туда сегодня нипочем не добраться! Здесь неподалеку есть остерия, иначе говоря – придорожная гостиница «Corona d'Argento». Очень приличная остерия, и хозяин ее – добрый человек. Он даст нам ужин и ночлег, а утром мы отыщем дорогу к «Св. Франциску» или попросим проводника.
Августа и Лиза молча переглянулись.
Дорогу пересекла длинная серая тень, замерла на миг, сверкнув парой желтых злобных глаз, и исчезла в сумерках.
– Волчица? – дрогнувшим голосом спросила Лиза, но ответа не расслышала, потому что тут на них налетел настоящий ураган.
Какое-то мгновение казалось, что легкая carrozza сейчас опрокинется и покатится по дороге, гонимая ветром, словно перекати-поле. Из черного клубящегося вихря слышно было только тпруканье Гаэтано, пытавшегося сладить с ошалелой лошадью, да ее перепуганное ржание.
– Умоляю вас, синьоры, решайтесь! – взвизгнул кучер, едва ветер стих. – Не то мы погибнем здесь!
Словно в ответ ему загремел гром, сверкнула молния, и первые капли дождя упали на еле различимые во мраке лица путешественниц.
– Погоняй! – крикнула наконец Августа, торопливо собирая разметавшиеся черные волосы. – Делать нечего, – обернулась к подруге, – название у этой остерии, во всяком случае, красивое: «Серебряный венец». Будем надеяться, хоть он защитит нас от этой напасти.
Лиза сидела, забившись в уголок, вцепившись в концы шали, чтобы ее не сорвал ветер; шляпа давно сгинула во тьме. Она думала о том, что название у остерии и впрямь красивое, но оставалось непонятным одно: откуда об этой остерии знала старуха с Адриановой виллы и почему ей непременно было нужно, чтобы туда попали путешественницы? Ведь она накликала именно попутный ветер…
3. Остерия
Carrozza легко катила по извилистой Тускуланской дороге. Вдали по синему небу белой светящейся лентой вились очертания Сабинских и Альбанских гор. Кое-где при дороге стояли статуи мадонн, обещавших сорок дней индульгенции за трижды прочитанную «Ave Maria».
Вокруг простиралась унылая равнина. Вид ее поразил Лизу, уже привыкшую к прекрасным видам благодатной земли, куда принесла ее судьба. Словно бы они очутились не в Италии, а совсем в иной стране! Все было бледно, угрюмо. Плохо выделанные поля, бесприютные окрестности, изредка оживляемые повозками, запряженными быками. Кое-где топорщили свою сумеречную листву чахлые каменные дубы. Ветерок доносил запах земли и влаги – запах осени. Изгороди загонов для скота окаймляли дорогу, но сейчас загоны были пусты; лишь возле одного из них сидел, пригорюнясь, черноволосый пастух в фартуке из бараньей кожи.
У обочины остановилась женщина в крестьянском наряде, с белым платком на голове, придерживая водруженную сверху корзину, полную овощей. Черные глаза выражали такую тяжелую тоску, словно в них отразилось все беспросветное уныние округи: этих гор, полей, одиноких деревьев и бесконечной линии акведуков, тающих вдали…
Кучер обернулся на своем сиденье, сверкнув на молодых дам большими серыми глазами, улыбнулся (он был красив, хотя и не принадлежал к чистому итальянскому типу; видимо, знал о своей привлекательности и не пропускал случая опробовать свои чары на всякой женщине, от крестьянки до княгини) и, обведя кнутовищем округу, воскликнул:
– Campagna di Roma!
Августа объяснила спутнице, что Римскою Кампаньей называется окружающая Рим земля, известная тем, что в древние времена богатые люди ставили здесь свои виллы. И в самом деле, вдоль дороги то тут, то там начали появляться развалины, еще более усиливающие ощущение какой-то кладбищенской заброшенности этих мест; и наконец перед девушками возникли многостолетние оливковые рощи и укрытые в густой зелени развалины виллы Адриана.
Лиза была изумлена, увидав еще две-три кареты на опушке рощи. Августа, усмехнувшись, пояснила, что даже из самого Рима приезжают любители старины поинтересоваться, что сохранилось до сего времени от бывшей императорской виллы.
Две молодые дамы в темных строгих платьях, в сопровождении напыщенного Гаэтано, скрывшего свой щегольской наряд под синим крестьянским плащом на зеленом фланелевом подбое, не привлекли к себе ничьего внимания и без помех смогли осмотреть подобие египетского Канопа – долину, бывшую некогда каналом, и развалины небольшого храма, посвященного Антиною-Серапису[7].
Среди руин вздымались мощные оливковые деревья с причудливыми кривыми стволами. Их узловатые корни тянулись далеко вокруг, переплетаясь и взрывая землю. Заросли вечнозеленых дубов, лавров и кипарисов; плющ, взбирающийся на разрушенные своды; вода, выступающая из-под прошлогодней листвы; яркий мох – с этой разнообразной буйной растительностью чередовались причудливые обломки опрокинутых колонн, треснувшие ступени, осколки мозаичных полов.
Лиза даже не заметила, как отошла от своей спутницы. Августа снимала лоскут мха с причудливой мозаичной картины, а Лизу зачаровало зрелище прекрасных драгоценных мраморов. Названий их она не знала, видела только одно – красоту – и с восторгом рассматривала красноватый джиалло антико, зеленоватый, как морская вода, хрупкий и слоистый циполлин, вишневый порфир, зеленый серпентин, лежавшие в руинах. Внезапные слезы стиснули ей горло при виде сухих лепестков розы, удержавшихся в складках туники юной охотницы, словно бы на миг замершей среди колючих зарослей. Этот миг длился уже тысячелетия, но время не охладило ее неудержимого порыва, хоть и лишило обеих рук, изуродовало головку. Прекрасное тело на легких, длинных ногах по-прежнему стремилось вперед; и мрамор, озаренный скупым лучом солнца, казался теплым и живым.
Эти лепестки, эти скользящие по мрамору тени листьев и ветвей, эти ящерки, снующие среди обломков, были словно сердечное послание из прошлого…
Лиза присела на мраморную скамью, стоявшую у подножия старого кипариса, чьи твердые, душистые шишечки тихонько стучали по мрамору, наслаждаясь прекрасным покоем развалин, в каком-то блаженном оцепенении глядя на длиннобородых полудиких коз, которые щипали рядом траву, тревожно косясь на Лизу: возможно, она чудилась им лишь призраком человека… Она и сама отказывалась считать их живыми существами; и точно таким же наваждением показалась ей внезапно появившаяся неподалеку женщина.
* * *
Она стояла в зарослях папоротника, занимавших сырой грот, и манила Лизу к себе.Девушка сделала несколько неверных шагов и остановилась. Нежные пещерные травы, что свешивались с потолка грота, коснулись ее лба, словно предостерегая. Она удивленно глядела на приземистую фигуру, которую только с натяжкою можно было назвать женскою.
Это было существо низенькое, толстое, старое, желтое, кривобокое, наполовину плешивое и с преотвратительною седою косичкою на затылке. Право, могло показаться, что одна из пестрых жирных ящериц, сновавших тут и там среди развалин, вдруг встала на хвост и теперь машет цепкими лапками, маня к себе изумленную девушку.
Взор ее был холодным, немигающим. Лиза ощутила неодолимое желание узнать, что же такое может ей сообщить эта безобразная старуха, возникшая столь внезапно, и сделала еще несколько шагов. Краем глаза она видела, что вокруг нее словно бы смыкается какая-то серая завеса, заслоняя весь мир, кроме стоящего напротив уродливого существа. Просто некуда было идти, кроме как к старухе, ибо серая завеса была непроницаемой, угрожающей, а пристальный взор, впившийся в ее глаза, обещал защиту и покой.
Они стояли почти вплотную, старуха уже потянулась, чтобы схватить Лизу за руку, как вдруг та вздрогнула от внезапной боли, пронзившей ей голову. Это напоминало чей-то пронзительный, предостерегающий крик!
Лиза отшатнулась, часто моргая, словно внезапно выбежала из тьмы. Серый туман, скрывающий окрестности, вмиг рассеялся; все вокруг озарилось бледным осенним солнцем; приземистая фигура старухи оказалась погруженной в зловещую тьму.
Лиза сделала шаг назад, второй, третий. Старуха, простирая к ней коротенькие ручки, спешила следом. Под ее неподвижным взглядом девушку вдруг охватили страшная слабость и тошнота. Казалось, ее вот-вот вывернет наизнанку! Но она чуяла: остановиться нельзя ни на миг. Превозмогая себя, повернулась и кинулась прочь, шатаясь, чуть не падая, думая только об одном: как можно скорее найти Августу и уехать. Уехать отсюда!
Она наткнулась на молодую княгиню у той же самой статуи длинноногой охотницы, коей сама недавно восхищалась до слез. Не говоря ни слова, схватила подругу за руку и потащила за собой. Та заартачилась было, но, взглянув на впрозелень бледное лицо Лизы, ощутив трепет ее ледяных, влажных пальцев, сама перепугалась бог весть чего и повлекла Лизу в carrozza.
Гаэтано отстал от них еще полчаса назад. Августа думала, что он воротился к карете, утомясь прогулкою, однако здесь его не оказалось. Подсадив Лизу в carrozza, Августа думала идти искать кучера, как вдруг Лиза издала сдавленный стон, и княгиня увидела, чем так напугана ее подруга.
Мрачная, приземистая старушонка спешила к ним со всех своих коротеньких, неуклюжих ножек… Казалось, ком грязи, перевитый червями, катится, сминая на пути цветы и травы!..
Глухо вскрикнув, Августа одним рывком отвязала лошадь от дерева, взлетела на сиденье кучера, подхватила вожжи и, за неимением кнута, концами их так хлестнула застоявшуюся гнедую, что она, коротко и обиженно всхрапнув, сорвалась с места.
– О синьоры! Высокочтимые синьоры! – послышался истошный крик, и девушки увидели Гаэтано, который опрометью бежал к ним, путаясь в полах своего сине-зеленого плаща. – Подождите же меня!
Августа медленно, словно против воли, натянула вожжи. Лошадь, взрыв копытами землю, остановилась. Княгиня, подобрав юбки, проворно перебралась на сиденье рядом с Лизою.
Гаэтано вскочил на козлы. Его глаза возмущенно сверкали, он даже открыл рот, чтобы разразиться негодующей тирадою, но Августа, придерживая слетевшую шляпку, так сверкнула на него своими мрачными черными глазами, ноздри ее точеного носа так раздулись, а голос, произнесший короткое и резкое: «Avanti! Вперед!», был исполнен такой ярости, что Гаэтано с гиканьем закрутил над головою кнут, словно его русский собрат-ямщик, и вконец оскорбленная гнедая с места взяла рысью.
Девушки, одолевая ужас, оглянулись.
Дорога уже клубилась за ними, но все еще можно было разглядеть, как старуха, топоча, кружится на месте, сорвав свой грязный передник, размахивая им по сторонам и выкрикивая что-то.
– Vento! Vento favorevolo![8] – донесся пронзительный вопль, и все скрылось в облаке пыли.
* * *
Солнце клонилось к западу. Девушки были так напуганы, что какое-то время слова не могли сказать и только смотрели широко открытыми, невидящими глазами на проносящиеся мимо, освещенные красными закатными отблесками мрамор гробниц, треснувшие плиты дороги, обломки акведуков. Ветер шумел в узорных венцах пиний.Лиза вдруг встревожилась. Этих прекрасных деревьев она не видела по пути на виллу Адриана. Да и развалин при дороге встречалось куда меньше; сама дорога была не мощеная, а земляная… Уж не сбились ли они с пути?!
Лиза спросила об этом Августу, а та учинила допрос кучеру. Тот поглядел с видом глубокого превосходства: он полагал обеих синьор повредившимися в уме от чрезмерного испуга и едва удержался, чтобы не воскликнуть сочувственно: «Бедняжки!» Заверив, что к «Св. Франциску» можно попасть всякою дорогою, он отворотился и принялся деловито нахлестывать гнедую, давая понять, чтобы не мешались в его дела.
Прошло около часу. Окрестности по-прежнему были незнакомыми, и гостиница не появлялась. Ветер между тем усилился до того, что порывы его сами сгоняли в гурты многочисленных овец, которых вели к загонам спустившиеся с гор юноши-пастухи, одетые лишь в традиционные бараньи шкуры шерстью наружу, обернутые вокруг бедер.
Августа не выдержала и, велев Гаэтано придержать лошадь, спросила пастухов, далеко ли еще до «Св. Франциска». Те равнодушно взирали на коляску, на встревоженные женские лица; и ничто не нарушало очарованной дремы их черных глаз полуживотных на прекрасных лицах полубогов… Наконец один из них что-то пробормотал, неопределенно махнув рукою, и Августа, подбоченясь, недобро взглянула на Гаэтано, который сидел нахохлившись, отворотясь от студеного ветра, и чувствовал себя весьма неуютно.
– Ну? – вопросила она негромко, однако в голосе ее звенел металл. – Пастух говорит, до «Св. Франциска» полсуток езды вовсе в противоположном направлении! Что сие означает? Куда ты завез нас, проклятый разбойник?
– Клянусь, я не виноват, синьора! – высунулся Гаэтано из плаща, жалостно кривя свои красивые, полные девичьи губы. – Не иначе, бесы помутили мой разум и сбили с пути. Во всем виновата эта старая strega.
– Strega? – удивленно переспросила Лиза.
– Ведьма, – перевела Августа незнакомое слово и вновь взялась за Гаэтано: – Ты имеешь в виду старуху из развалин? Почему ты назвал ее ведьмою?
– А то нет! – воскликнул Гаэтано. – Сами знаете, что она одержима бесами, иначе не бежали бы от нее сломя голову!
– Да, мы были напуганы, – нехотя признала Августа. – Но как она могла сбить тебя с дороги, скажи на милость?
– Как? – усмехнулся Гаэтано. – Да очень просто! Видели, как она махала своим вонючим передником? Слышали, что она кричала? «Ветер! Попутный ветер!» – передразнил он ее, размахивая руками, вертясь на козлах. – Она накликала ветер, который и сбил нас с дороги. Понятно вам, синьоры?
– Чушь какая, – пожала плечами Августа, с трудом удерживая на голове шляпку. – Накликать ветер! Это уж слишком!
Лиза молчала. Слишком многое видела она в своей жизни, чтобы отмахнуться даже от самого нелепого суеверия. Она поверила Гаэтано. Эта старуха могла все! Лиза не сомневалась. Но для чего это ей понадобилось? Куда ей нужно было загнать их колдовским ветром?
– Что же теперь делать? Как добраться до «Св. Франциска»? Бедная Яганна Стефановна небось с ума сходит от беспокойства! – произнесла Августа и захлебнулась новым порывом ветра.
– Осмелюсь сказать, синьоры, – прокричал Гаэтано, – нам туда сегодня нипочем не добраться! Здесь неподалеку есть остерия, иначе говоря – придорожная гостиница «Corona d'Argento». Очень приличная остерия, и хозяин ее – добрый человек. Он даст нам ужин и ночлег, а утром мы отыщем дорогу к «Св. Франциску» или попросим проводника.
Августа и Лиза молча переглянулись.
Дорогу пересекла длинная серая тень, замерла на миг, сверкнув парой желтых злобных глаз, и исчезла в сумерках.
– Волчица? – дрогнувшим голосом спросила Лиза, но ответа не расслышала, потому что тут на них налетел настоящий ураган.
Какое-то мгновение казалось, что легкая carrozza сейчас опрокинется и покатится по дороге, гонимая ветром, словно перекати-поле. Из черного клубящегося вихря слышно было только тпруканье Гаэтано, пытавшегося сладить с ошалелой лошадью, да ее перепуганное ржание.
– Умоляю вас, синьоры, решайтесь! – взвизгнул кучер, едва ветер стих. – Не то мы погибнем здесь!
Словно в ответ ему загремел гром, сверкнула молния, и первые капли дождя упали на еле различимые во мраке лица путешественниц.
– Погоняй! – крикнула наконец Августа, торопливо собирая разметавшиеся черные волосы. – Делать нечего, – обернулась к подруге, – название у этой остерии, во всяком случае, красивое: «Серебряный венец». Будем надеяться, хоть он защитит нас от этой напасти.
Лиза сидела, забившись в уголок, вцепившись в концы шали, чтобы ее не сорвал ветер; шляпа давно сгинула во тьме. Она думала о том, что название у остерии и впрямь красивое, но оставалось непонятным одно: откуда об этой остерии знала старуха с Адриановой виллы и почему ей непременно было нужно, чтобы туда попали путешественницы? Ведь она накликала именно попутный ветер…
3. Остерия
«Серебряный венец»
Прошло невесть сколько времени; и вот внезапно, так, что Августа и Лиза, вздрогнув, схватились за руки, из темноты выступило блеклое пятно. Еще через несколько мгновений стал виден коптящий фонарь, чей тусклый луч показался измученным путешественницам ярче и милее солнца и луны, вместе взятых. В его дрожащем полусвете появились грязные каменные стены, низкая арка, ведущая в конюшню: в темном провале смутно различались силуэты лошадей, слышалось фырканье громко жующего осла.
– Спускайтесь скорее, синьоры! – взмолился Гаэтано. – Вот-вот начнется ливень, вы промокнете до нитки!
Дождь шел все сильнее, и деваться было больше некуда. Гаэтано подал руку, девушки вышли из коляски и бегом устремились к тяжелой, окованной железом двери, которая при их приближении распахнулась будто бы сама собою, и в проеме появилась кряжистая, длиннорукая фигура какого-то человека. Вспыхнули воспламененные лихорадкою глаза, и, трубно высморкавшись в шейный платок, он зычно провозгласил:
– Входите, синьоры!
Августа с Лизою замешкались было, но тут дождь обрушился со всей яростью; их будто подхватило вихрем и само собой внесло в двери остерии.
Девушки застыли у порога, цепляясь друг за дружку. Но, боже, какое тепло царило здесь! Как жарко пылал очаг, как чудесно благоухала поросячья тушка на вертеле, как громко свистел огромный закопченный чайник, как приветливо подмигивали, оплывая, сальные свечи!
Хозяин, оказавшийся смуглым крепышом средних лет с мясистым угрюмым лицом, так усердно хлопотал у стола, что кисточка его красного фригийского колпака отплясывала на макушке.
Зала была почти пуста: человека четыре сидели, придвинув стол к камину. Хозяин бесцеремонно спровадил их в темный угол, а к теплу почтительно проводил молодых дам, ради такого случая застелив темный от грязи стол полотняной скатертью, чистой, но явно знававшей лучшие времена, как, впрочем, и одежда хозяина, да и вся остерия – даром что носила столь пышное название.
Физиономия у хозяина была, конечно, разбойничья; однако он так радел об удобствах гостей, что Лиза невольно забыла о своей настороженности.
На столе появились тарелки, блюда с мясом, хлебом и оливками; хозяин поставил перед девушками бокалы доброго вина, как он выразился. Бокалы оказались двумя большущими глиняными кружками, от которых шел пар, благоухавший корицею, апельсинами, гвоздикою и хорошим вином.
Лиза недоверчиво уставилась на свою кружку. Августа же, видимо, пробовавшая такой напиток прежде, обрадовалась:
– Вино с пряностями! Да мы в одну минуту согреемся, Лизонька! – Поднесла кружку к губам и со смехом отвернулась: – Жжется!
С сожалением отодвинув кружку – остывать, Августа разломила хлеб, взяла кусочек жареной поросячьей ножки и принялась за еду. Лиза, которая до изнеможения хотела пить, оглянулась в поисках хозяина, но тот куда-то отлучился, поэтому она сама встала и, сняв со стойки пустую кружку, подошла к большой бочке, стоявшей в углу. Лиза видела, как хозяин наполнял оттуда котелок, и поняла, что там было не вино, а вода, которая только и могла утолить ее жажду.
Нацедив воды, Лиза припала к кружке, как вдруг до нее донесся чей-то голос из-за занавески. Он был столь неприятен, скрипуч и груб, что, казалось, издавал зловоние. Скорее всего принадлежал он женщине, хотя более всего напоминал голос самого дьявола!
– Я же говорила, что они приедут сюда, – шипела женщина. – А ты еще не верил, дурак!
– Верил, верил, матушка! – простонал другой голос; и был он так испуган, так дрожал, что Лиза едва признала хозяина остерии. – Верил, клянусь Мадонной!
– Смотри у меня! – проворчала «матушка». – Но какого же черта поселил ты здесь этого человека?!
– Он хорошо заплатил, – пролепетал трактирщик, и Лиза услышала звук, очень напоминавший увесистую затрещину.
– Когда-нибудь твоя жадность доведет тебя до могилы! – рявкнула страшная «матушка». – Смотри, если не сладишь с этой девкою, мессиры будут очень и очень недовольны. Сам понимаешь, что это значит! На этот раз даже я не смогу заступиться за тебя!
– Будем уповать на господа и Пресвятую Деву, – елейно вымолвил трактирщик. – Надеюсь, свое вино они выпили…
Вино!
Лиза, как ошпаренная, отскочила от бочки, бросив на стол наполненный ужасом взгляд. Слава богу, кружка Августы была еще полна!
Лиза торопливо села, думая, как бы незаметно дать понять Августе, что на них надвигается какая-то опасность. Но тут входная дверь распахнулась, и в залу ввалился Гаэтано, доселе возившийся с лошадьми.
Он выглядел очень усталым и бросил алчный взгляд на стол, заставленный едою. Августа слегка помахала юноше.
– Ты можешь сесть за наш стол, Гаэтано, – снисходительно сказала она. – Видит бог, ты вот-вот свалишься с ног, так что дозволяю тебе отужинать.
Лиза, несмотря на терзавшую ее тревогу, с трудом подавила улыбку. Да ей бы и в голову никогда не пришло такое: она просто пригласила бы кучера поесть – и все. Нет, все-таки между истинной княгинею и самозванкою – о-огромная разница!
Гаэтано, отвесив дамам благодарные поклоны, скромно притулился на краешке стула и накинулся на еду. Он запихивал в рот огромные куски мяса и хлеба; глотал, даже не жуя, с таким вожделением поглядывая при этом на дымящееся вино, что Августа опять сжалилась над ним и придвинула свою кружку со словами:
– Пей, бедняга! Ты весь дрожишь!
Бросив на нее сияющий взгляд, Гаэтано потянулся было к вину. В тот же миг хозяин, выросший словно из-под земли, вцепился в его руку.
– Я приготовил это вино специально для высокочтимых синьор! – взревел он, наградив Гаэтано таким взглядом, что тот остолбенел. – Тебе сойдет и кое-что попроще!
– Ничего, ничего, – махнула рукою Августа. – Нам вполне хватит одной кружки. А это пусть выпьет наш кучер. – И она вновь подтолкнула кружку к Гаэтано.
Рука его дернулась было вперед, но тут их с трактирщиком глаза встретились, и Гаэтано замер, будто наткнулся на змею. Августа ничего не заметила, но от Лизы не укрылась предостерегающая гримаса, которую скорчил трактирщик.
Гаэтано медленно убрал руку со стола, и вдруг лицо его покрыла меловая бледность.
– Я… сыт, – прохрипел он, вскакивая с такой поспешностью, будто скамья под ним вспыхнула. – Благодарю вас, синьоры. Я буду спать на конюшне. Прощайте! – И выметнулся за дверь.
Августа, смеясь над странностями кучера, взглянула на подругу, и улыбка застыла на ее устах… Лиза с усилием придала своему лицу выражение полнейшей невозмутимости и, подхватив злополучные кружки, всунула в руки хозяину так ловко, что не успел он и глазом моргнуть, как уже держал их.
– Сдается мне, вино уже простыло, – затараторила Лиза, – но не трудитесь, любезный хозяин, подогревать его снова. Мы вполне удовольствуемся горячей водою.
И прежде чем кто-то понял, что она собирается сделать, Лиза сняла с полки две чистые кружки и зачерпнула воды из котелка, стоявшего на очаге.
Черные глаза молодой княгини блеснули, и Лиза с облегчением поняла, что Августа тоже насторожилась.
Она бросила на стол золотой дукат, и хозяин, тотчас позабыв свое разочарование, схватил его с такою поспешностью, будто перед ним была не монета, а снежинка, которая вот-вот могла растаять.
– Спасибо, спасибо, высокочтимые синьоры! – запел он сладко. – Поистине счастливым ветром занесло вас сюда!
Он весь был погружен в созерцание золота, иначе непременно заметил бы, как вздрогнула Лиза…
А ей словно бы раскаленную иглу вонзили в сердце! Ветер… Счастливый ветер? Нет, попутный ветер! Так вот почему таким пугающе знакомым показался ей голос «матушки» трактирщика: ведь это был голос страшной старухи из Адриановой виллы…
Что делать? Что же теперь делать?!
Их здесь ждали – это ясно. Неизвестно пока, замешан ли тут Гаэтано, хотя поведение его весьма подозрительно, однако сомнений нет: старуха и ее сын замыслили недоброе. Если сказать, что она узнала старуху, расправа может последовать незамедлительно. Попытаться убежать?.. Их ни за что не выпустят – куда там! Да и в той круговерти, что беснуется за порогом, им не скрыться, если это и впрямь дело рук проклятой старой strega. Нет, надо выиграть время. Скорее всего нападут на них ночью, когда будут уверены, что они уснули. В вино, наверное, подмешано снотворное… Эх, надо было сделать вид, что они его выпили, – это успокоило бы разбойников.
Вбежал какой-то тощий, неряшливый мальчишка, верно слуга; бросив на девушек хитрый взгляд, что-то шепнул хозяину.
– Высокочтимые синьоры, – склонился тот в поклоне. – Прошу прощения, что заставил вас ждать: самая роскошная спальня была занята синьором, который прибыл незадолго перед вами. Но, узнав, какие высокородные дамы оказали моему скромному заведению честь своим присутствием, этот любезный господин с охотою перебрался в другую комнату. Да благословит Мадонна его доброе сердце! Извольте же следовать за мною, синьоры. Я самолично провожу вас в ваши апартаменты, где уже все готово: горит очаг, кувшины полны воды, и даже… – Он сделал паузу и, важно поводя носом, изрек со значением в голосе: – Даже постелены чистые простыни!
Августа слегка кивнула, давая понять хозяину, что его старания оценены должным образом, а Лиза неожиданно подхватила кружки с вином и улыбнулась изумленному трактирщику:
– Жаль, если пропадут ваши труды, дорогой хозяин. Пожалуй, мы все-таки выпьем это вино перед сном!
Вздох облегчения, вырвавшийся из груди негодяя, мог бы погасить свечу, и Лиза, несмотря на терзавшую ее тревогу, едва удержалась от смеха. В этом мерзавце, при всей его злообразности, было нечто столь глупое, пошлое и несусветное, что в сердце Лизы начала оживать надежда. Да неужто им с Августою не провести этого жадного барана?!
Они двинулись вслед за хозяином, который то и дело кланялся.
Наконец на галерейке, окаймлявшей залу, он распахнул какую-то дверь и гостеприимным жестом пригласил дам войти.
– Надеюсь, ваши светлости будут спать спокойно, – промурлыкал он.
– Надеюсь, мы еще увидимся с вами! – со значением ответила Лиза, улыбаясь изо всех сил.
Волчьи глаза его сверкнули на миг и погасли в тени набухших век. Хозяин захлопнул дверь, унеся с собою свечи.
– Батюшки-светы! – изумленно воскликнула Лиза. – А буря-то закончилась!
– Конечно, – криво усмехнулась Августа. – Она уж больше не надобна: птички в клетке!
– Значит, ты поняла? – тихо ахнула Лиза.
– У тебя было такое лицо… – кивнула Августа. – Но как ты догадалась?
Лиза торопливым шепотом поведала о подслушанном разговоре, и Августа даже зубами скрипнула от злости.
– Проклятые разбойники и воры! – выругалась она почему-то по-итальянски и тут же решительно произнесла: – Окно отворено. Подумаешь, второй этаж! Подберем юбки повыше и… При такой-то луне не заплутаемся. Отсидимся где-нибудь в зарослях не то в развалинах, а по свету, глядишь, найдем на дороге какую-нибудь calessino.
Прошло невесть сколько времени; и вот внезапно, так, что Августа и Лиза, вздрогнув, схватились за руки, из темноты выступило блеклое пятно. Еще через несколько мгновений стал виден коптящий фонарь, чей тусклый луч показался измученным путешественницам ярче и милее солнца и луны, вместе взятых. В его дрожащем полусвете появились грязные каменные стены, низкая арка, ведущая в конюшню: в темном провале смутно различались силуэты лошадей, слышалось фырканье громко жующего осла.
– Спускайтесь скорее, синьоры! – взмолился Гаэтано. – Вот-вот начнется ливень, вы промокнете до нитки!
Дождь шел все сильнее, и деваться было больше некуда. Гаэтано подал руку, девушки вышли из коляски и бегом устремились к тяжелой, окованной железом двери, которая при их приближении распахнулась будто бы сама собою, и в проеме появилась кряжистая, длиннорукая фигура какого-то человека. Вспыхнули воспламененные лихорадкою глаза, и, трубно высморкавшись в шейный платок, он зычно провозгласил:
– Входите, синьоры!
Августа с Лизою замешкались было, но тут дождь обрушился со всей яростью; их будто подхватило вихрем и само собой внесло в двери остерии.
Девушки застыли у порога, цепляясь друг за дружку. Но, боже, какое тепло царило здесь! Как жарко пылал очаг, как чудесно благоухала поросячья тушка на вертеле, как громко свистел огромный закопченный чайник, как приветливо подмигивали, оплывая, сальные свечи!
Хозяин, оказавшийся смуглым крепышом средних лет с мясистым угрюмым лицом, так усердно хлопотал у стола, что кисточка его красного фригийского колпака отплясывала на макушке.
Зала была почти пуста: человека четыре сидели, придвинув стол к камину. Хозяин бесцеремонно спровадил их в темный угол, а к теплу почтительно проводил молодых дам, ради такого случая застелив темный от грязи стол полотняной скатертью, чистой, но явно знававшей лучшие времена, как, впрочем, и одежда хозяина, да и вся остерия – даром что носила столь пышное название.
Физиономия у хозяина была, конечно, разбойничья; однако он так радел об удобствах гостей, что Лиза невольно забыла о своей настороженности.
На столе появились тарелки, блюда с мясом, хлебом и оливками; хозяин поставил перед девушками бокалы доброго вина, как он выразился. Бокалы оказались двумя большущими глиняными кружками, от которых шел пар, благоухавший корицею, апельсинами, гвоздикою и хорошим вином.
Лиза недоверчиво уставилась на свою кружку. Августа же, видимо, пробовавшая такой напиток прежде, обрадовалась:
– Вино с пряностями! Да мы в одну минуту согреемся, Лизонька! – Поднесла кружку к губам и со смехом отвернулась: – Жжется!
С сожалением отодвинув кружку – остывать, Августа разломила хлеб, взяла кусочек жареной поросячьей ножки и принялась за еду. Лиза, которая до изнеможения хотела пить, оглянулась в поисках хозяина, но тот куда-то отлучился, поэтому она сама встала и, сняв со стойки пустую кружку, подошла к большой бочке, стоявшей в углу. Лиза видела, как хозяин наполнял оттуда котелок, и поняла, что там было не вино, а вода, которая только и могла утолить ее жажду.
Нацедив воды, Лиза припала к кружке, как вдруг до нее донесся чей-то голос из-за занавески. Он был столь неприятен, скрипуч и груб, что, казалось, издавал зловоние. Скорее всего принадлежал он женщине, хотя более всего напоминал голос самого дьявола!
– Я же говорила, что они приедут сюда, – шипела женщина. – А ты еще не верил, дурак!
– Верил, верил, матушка! – простонал другой голос; и был он так испуган, так дрожал, что Лиза едва признала хозяина остерии. – Верил, клянусь Мадонной!
– Смотри у меня! – проворчала «матушка». – Но какого же черта поселил ты здесь этого человека?!
– Он хорошо заплатил, – пролепетал трактирщик, и Лиза услышала звук, очень напоминавший увесистую затрещину.
– Когда-нибудь твоя жадность доведет тебя до могилы! – рявкнула страшная «матушка». – Смотри, если не сладишь с этой девкою, мессиры будут очень и очень недовольны. Сам понимаешь, что это значит! На этот раз даже я не смогу заступиться за тебя!
– Будем уповать на господа и Пресвятую Деву, – елейно вымолвил трактирщик. – Надеюсь, свое вино они выпили…
Вино!
Лиза, как ошпаренная, отскочила от бочки, бросив на стол наполненный ужасом взгляд. Слава богу, кружка Августы была еще полна!
Лиза торопливо села, думая, как бы незаметно дать понять Августе, что на них надвигается какая-то опасность. Но тут входная дверь распахнулась, и в залу ввалился Гаэтано, доселе возившийся с лошадьми.
Он выглядел очень усталым и бросил алчный взгляд на стол, заставленный едою. Августа слегка помахала юноше.
– Ты можешь сесть за наш стол, Гаэтано, – снисходительно сказала она. – Видит бог, ты вот-вот свалишься с ног, так что дозволяю тебе отужинать.
Лиза, несмотря на терзавшую ее тревогу, с трудом подавила улыбку. Да ей бы и в голову никогда не пришло такое: она просто пригласила бы кучера поесть – и все. Нет, все-таки между истинной княгинею и самозванкою – о-огромная разница!
Гаэтано, отвесив дамам благодарные поклоны, скромно притулился на краешке стула и накинулся на еду. Он запихивал в рот огромные куски мяса и хлеба; глотал, даже не жуя, с таким вожделением поглядывая при этом на дымящееся вино, что Августа опять сжалилась над ним и придвинула свою кружку со словами:
– Пей, бедняга! Ты весь дрожишь!
Бросив на нее сияющий взгляд, Гаэтано потянулся было к вину. В тот же миг хозяин, выросший словно из-под земли, вцепился в его руку.
– Я приготовил это вино специально для высокочтимых синьор! – взревел он, наградив Гаэтано таким взглядом, что тот остолбенел. – Тебе сойдет и кое-что попроще!
– Ничего, ничего, – махнула рукою Августа. – Нам вполне хватит одной кружки. А это пусть выпьет наш кучер. – И она вновь подтолкнула кружку к Гаэтано.
Рука его дернулась было вперед, но тут их с трактирщиком глаза встретились, и Гаэтано замер, будто наткнулся на змею. Августа ничего не заметила, но от Лизы не укрылась предостерегающая гримаса, которую скорчил трактирщик.
Гаэтано медленно убрал руку со стола, и вдруг лицо его покрыла меловая бледность.
– Я… сыт, – прохрипел он, вскакивая с такой поспешностью, будто скамья под ним вспыхнула. – Благодарю вас, синьоры. Я буду спать на конюшне. Прощайте! – И выметнулся за дверь.
Августа, смеясь над странностями кучера, взглянула на подругу, и улыбка застыла на ее устах… Лиза с усилием придала своему лицу выражение полнейшей невозмутимости и, подхватив злополучные кружки, всунула в руки хозяину так ловко, что не успел он и глазом моргнуть, как уже держал их.
– Сдается мне, вино уже простыло, – затараторила Лиза, – но не трудитесь, любезный хозяин, подогревать его снова. Мы вполне удовольствуемся горячей водою.
И прежде чем кто-то понял, что она собирается сделать, Лиза сняла с полки две чистые кружки и зачерпнула воды из котелка, стоявшего на очаге.
Черные глаза молодой княгини блеснули, и Лиза с облегчением поняла, что Августа тоже насторожилась.
Она бросила на стол золотой дукат, и хозяин, тотчас позабыв свое разочарование, схватил его с такою поспешностью, будто перед ним была не монета, а снежинка, которая вот-вот могла растаять.
– Спасибо, спасибо, высокочтимые синьоры! – запел он сладко. – Поистине счастливым ветром занесло вас сюда!
Он весь был погружен в созерцание золота, иначе непременно заметил бы, как вздрогнула Лиза…
А ей словно бы раскаленную иглу вонзили в сердце! Ветер… Счастливый ветер? Нет, попутный ветер! Так вот почему таким пугающе знакомым показался ей голос «матушки» трактирщика: ведь это был голос страшной старухи из Адриановой виллы…
Что делать? Что же теперь делать?!
Их здесь ждали – это ясно. Неизвестно пока, замешан ли тут Гаэтано, хотя поведение его весьма подозрительно, однако сомнений нет: старуха и ее сын замыслили недоброе. Если сказать, что она узнала старуху, расправа может последовать незамедлительно. Попытаться убежать?.. Их ни за что не выпустят – куда там! Да и в той круговерти, что беснуется за порогом, им не скрыться, если это и впрямь дело рук проклятой старой strega. Нет, надо выиграть время. Скорее всего нападут на них ночью, когда будут уверены, что они уснули. В вино, наверное, подмешано снотворное… Эх, надо было сделать вид, что они его выпили, – это успокоило бы разбойников.
Вбежал какой-то тощий, неряшливый мальчишка, верно слуга; бросив на девушек хитрый взгляд, что-то шепнул хозяину.
– Высокочтимые синьоры, – склонился тот в поклоне. – Прошу прощения, что заставил вас ждать: самая роскошная спальня была занята синьором, который прибыл незадолго перед вами. Но, узнав, какие высокородные дамы оказали моему скромному заведению честь своим присутствием, этот любезный господин с охотою перебрался в другую комнату. Да благословит Мадонна его доброе сердце! Извольте же следовать за мною, синьоры. Я самолично провожу вас в ваши апартаменты, где уже все готово: горит очаг, кувшины полны воды, и даже… – Он сделал паузу и, важно поводя носом, изрек со значением в голосе: – Даже постелены чистые простыни!
Августа слегка кивнула, давая понять хозяину, что его старания оценены должным образом, а Лиза неожиданно подхватила кружки с вином и улыбнулась изумленному трактирщику:
– Жаль, если пропадут ваши труды, дорогой хозяин. Пожалуй, мы все-таки выпьем это вино перед сном!
Вздох облегчения, вырвавшийся из груди негодяя, мог бы погасить свечу, и Лиза, несмотря на терзавшую ее тревогу, едва удержалась от смеха. В этом мерзавце, при всей его злообразности, было нечто столь глупое, пошлое и несусветное, что в сердце Лизы начала оживать надежда. Да неужто им с Августою не провести этого жадного барана?!
Они двинулись вслед за хозяином, который то и дело кланялся.
Наконец на галерейке, окаймлявшей залу, он распахнул какую-то дверь и гостеприимным жестом пригласил дам войти.
– Надеюсь, ваши светлости будут спать спокойно, – промурлыкал он.
– Надеюсь, мы еще увидимся с вами! – со значением ответила Лиза, улыбаясь изо всех сил.
Волчьи глаза его сверкнули на миг и погасли в тени набухших век. Хозяин захлопнул дверь, унеся с собою свечи.
* * *
Свечи-то унес, однако темнее в комнате не стало. Полная луна светила в растворенное окно!– Батюшки-светы! – изумленно воскликнула Лиза. – А буря-то закончилась!
– Конечно, – криво усмехнулась Августа. – Она уж больше не надобна: птички в клетке!
– Значит, ты поняла? – тихо ахнула Лиза.
– У тебя было такое лицо… – кивнула Августа. – Но как ты догадалась?
Лиза торопливым шепотом поведала о подслушанном разговоре, и Августа даже зубами скрипнула от злости.
– Проклятые разбойники и воры! – выругалась она почему-то по-итальянски и тут же решительно произнесла: – Окно отворено. Подумаешь, второй этаж! Подберем юбки повыше и… При такой-то луне не заплутаемся. Отсидимся где-нибудь в зарослях не то в развалинах, а по свету, глядишь, найдем на дороге какую-нибудь calessino.