Феликс Наумович Арский
Страбон

   Светлой памяти моего друга Игоря Белоусова, географа и путешественника

 

ЕСЛИ БЫ НЕ БЫЛО СТРАБОНА

   Малоазийский грек, живший на рубеже нашей эры, написал на склоне лет сочинение, которое, он надеялся, с пользой прочтут заинтересованные лица — политики, полководцы, просто образованные, «благородные» люди.
   А лиц таких не нашлось. Современники этого произведения не заметили.
   На первый взгляд оно не отличалось от других. Ученые, путешественники, писатели много рассказывали об отдельных странах и народах. И «География» Страбона ничего особенно нового не добавляла к тому, что уже было известно. Разве только выделялась своими размерами — как-никак она состояла из семнадцати книг. Кто знает, может быть, это и отпугивало читателей? Так же как непонятный жанр, в котором она была написана. В ней перемешались строгие научные рассуждения с экзотическими описаниями, сухие перечни названий и яркие картины быта и нравов малоизвестных племен. Что это? Трактат? Путевые очерки? Философско-назидательные рассказы?
   Какая-то печать неопределенности лежала на Страбоне. В его жилах текла греческая и персидская кровь. Свои сочинения он писал по-гречески. Впитал в себя традиционную эллинскую образованность. И мог с уверенностью считать себя греческим ученым. Но жил он в римскую эпоху, общался с римскими учеными и писателями, подолгу находясь в «вечном городе». Кто осмелится вычеркнуть его имя из истории римской культуры?
   Страбон был свидетелем рождения Римской империи, поглотившей, вобравшей в себя весь эллинский мир, все его очаги в Греции, Малой Азии, на Боспоре (в Крыму). Творчество Страбона подвело итог эллинистической науке. И потому прав современный исследователь, говоря: «Мало найдется писателей, которым мы были бы больше обязаны, чем ему. Произведение Страбона — лебединая песня эллинизма; его глазами мы смотрим на этот мир в целом, когда он уже отошел в прошлое. Он не самостоятельный географ — он перерабатывает своих предшественников. Но пишет он хорошо и оказывается нейтральным и трезвым критиком… Велика масса сохраненных им сведений по серьезным вопросам — о географической теории, греческих полисах, экономике… Со времен Геродота не осталось другой такой красочной книги». [1]
   Книга имела право быть неопределенной по своему жанру, потому что была энциклопедией. Страбон собрал все, что знали в ту пору об обитаемой земле — ойкумене; он изложил все существующие мнения по так называемым теоретическим вопросам и споры о местонахождении того или иного пункта.
   Современники не смогли оценить его колоссального труда. «Книги имеют свою судьбу — в зависимости от того, как их принимает читатель». Этот афоризм родится через два века после Страбона, [2]но справедливость его он мог бы испытать на себе… если бы не умер до выхода в свет произведения, которому посвятил долгие годы жизни.
   Потомки оказались проницательней. Сначала им заинтересовались византийские ученые. Через тысячелетие — гуманисты эпохи Возрождения. Ныне же немыслимо представить историю географической науки без Страбона, потому что его «География» не только самое крупное из античных сочинений такого рода, она — одна из немногих, почти полностью дошедших до нас работ. Наконец, она сохранила выдержки из трудов более древних авторов, которые подчас известны только благодаря Страбону.
   Пифей из Массалии (Марсель)… Выдающийся греческий путешественник, географ и астроном IV века до н. э. Первый, кто, проникнув за Геркулесовы столбы (Гибралтар), двинулся дальше не на юг, как обычно делали финикийцы, а на север. Человек, открывший Британские острова, описавший берега Северного моря и ощутивший на себе дыхание Арктики. Цель его странствий неизвестна. Неясен и точный маршрут. Но из замечаний античных авторов явствует, что он многое сделал и для географии, и для астрономии: обнаружил новые земли, определил координаты ряда пунктов в северных широтах, измерил для них полуденную высоту Солнца и т. п. Данные Пифея учитывали крупнейшие ученые — Эратосфен, Гиппарх, историк Диодор Сицилийский. Но после завоевательных походов римлян, в I веке до н. э., выяснились многие ошибки и неточности в рассказе Пифея, и ему вообще перестали доверять.
   Страбон писал через триста лет после него. Ему казалось невероятным, чтобы «человек честный, и притом бедняк, мог проплыть и пройти столь большие расстояния, дойти до пределов моря и исследовать всю часть Европы, лежащую на севере». И Страбон решительно объявляет Пифея выдумщиком, сознательно или без злого умысла вводящим людей в заблуждение. Но, уличая Пифея в погрешностях и грубых искажениях, Страбон волей-неволей вынужден излагать его сочинения — своего рода отчеты о плаваниях. Опровергая чужие доводы, он должен сначала познакомить с ними читателя. Произведения мореплавателя из Массалии не сохранились. Редкие цитаты из них встречаются у более поздних, как правило, враждебно настроенных к нему авторов, чаще всего именно у Страбона.
   Евдокс из Кизика… Легендарный мореплаватель II века до н. э., совершивший путешествия в Индию и якобы обогнувший Африку. Страбон убежден, что рассказы о его плаваниях — чистейшая ложь, плод отчаянной фантазии. И тем не менее добросовестно цитирует обширный текст из произведения греческого географа, философа и астронома II–I веков до н. э. Посидония, благодаря которому и стали известны плавания Евдокса.
   Артемидор из Эфеса… В 104 году до н. э. появилось его сочинение, предназначенное для путешественников и мореходов. Называлось оно «Перипл» (т. е. «плавание вокруг»), и в нем греческий географ описывал берега Средиземного и Красного морей, которые сам исследовал во время своих экспедиций. Труд его не отличался особой оригинальностью. В нем наряду с личными наблюдениями много ссылок на другие работы, сухих перечней местностей с указанием расстояний между ними. Но все же это был ценный справочник, которым, очевидно, пользовались весьма охотно. Во всяком случае даже через пятьсот лет он все еще вызывал интерес, и географ Маркиан из Гераклеи сделал из него краткие извлечения.
   Произведение Артемидора не сохранилось. А от работы Маркиана дошли до нас лишь разрозненные отрывки. Больше всего цитат из Артемидора мы находим в «Географии» Страбона. Артемидора привлекает Страбон, когда ему нужно проверить сведения других авторов. Он пользуется его данными, когда рассказывает об Иберии (Испания), Геркулесовых столбах, побережье Галлии (Франция), об Италии, Греции, Кикладских островах, Колхиде, Малой Азии, Индии, Аравии, Египте, Эфиопии, северном побережье Ливии (Африка), когда рассуждает о размерах Сицилии, Пелопоннеса, о протяженности пути от Греции до Истра (Дунай), от Греции до Италии.
   Совершив по часовой стрелке полный круг, Страбон возвращается (с востока на запад) к исходной точке — к северо-западной оконечности Африки и Гибралтару. И путешествие по всей известной в ту пору ойкумене он совершает рука об руку с Артемидором.
   Полибий из Мегалополя (Аркадия)… Пелопоннесский грек, увезенный в 168 году до н. э. в Рим в качестве заложника, написал там «Всеобщую историю», изложив в ней события с 220 до 146 года. Это была первая в точном смысле слова всемирная история, охватывавшая весь доступный кругозору автора тогдашний мир. Географии уделялось в ней немало места, поскольку она, как и история, по мнению Полибия, ценна прежде всего тем, что помогает решать практические задачи. Историки должны знать географию не хуже полководцев. И он с гордостью сообщает о своих путешествиях в Испанию и Галлию, к берегам Ливии и Понта (Черное море). Географические наблюдения широко рассыпаны по его труду. Но, словно не желая отвлекаться, основную массу географических сведений автор собрал воедино в тридцать четвертой книге своего произведения, включавшего сорок книг. Увы, целиком до наших дней дошли только пять из них. От остальных сохранились более или менее значительные фрагменты. Тридцать четвертая книга канула в Лету. От нее не осталось и следа. Кроме… сочинения Страбона. Повествуя о Греции, Испании, Черном море, Балканах (до Дуная) и особенно об Италии, Страбон щедро цитирует Полибия, как правило, полностью соглашаясь с его описаниями и оценками. Многие объяснения природных и исторических явлений он, не скрывая того, прямо заимствует у него, всячески подчеркивая, так сказать, идейную близость между ними (оба исповедовали учение стоиков).
   Эратосфен из Кирены (Ливия)… Знаменитый астроном, математик, географ и философ. Руководитель Александрийской библиотеки. Человек, который вместо прежних терминов—«период» («обход»), «периегеса» («объезд») и «перипл» — ввел в научный обиход простое и удобное слово «география».
   Ученый вывел эту отрасль человеческого знания за рамки простого описания местности, дав ей подлинно научную основу. Он стал родоначальником особого — математического — направления в географии, из которого позднее развились геодезия и картография. Страбон хвалит Эратосфена за то, что он «ввел» в географию математику и физику, т. е. заложил ее естественнонаучную основу. Впервые именно Эратосфен, измерив дугу меридиана, проходившего через египетские города Сиену и Александрию, вычислил с поразительной точностью окружность земного шара — она равнялась у него 39 690 тысячам километров против нынешних 40 009 тысяч (!) — и определил положение обитаемой суши на его поверхности, создав наиболее полную и точную для своего времени (III век до н. э.) карту. Суша на ней выглядела как остров, окруженный со всех сторон Мировым океаном; длина этого острова, измеренная по параллели, проведенной через остров Родос (от Испании до устья Ганга), больше чем вдвое превышала ширину: вертикаль проходила через Византий (будущий Константинополь, современный Стамбул), Родос и Александрию до границ Эфиопии.
   Современники наградили Эратосфена иронически-почетным прозвищем «Бэта» (вторая буква греческого алфавита). Они всерьез полагали, что он слишком многосторонен в своих познаниях, чтобы в чем-то быть первым. История рассудила иначе, оценив Эратосфена как выдающегося ученого. В том числе и как первоклассного географа, во многом определившего дальнейшее развитие своей науки, которую он очищал от мифов, сказок и красочных небылиц, стремясь придать ей как можно более точный характер.
   Сочинение Эратосфена «Географика» (т. е. «Географические записки»), состоявшее из трех книг, — увы, вновь приходится повторять печальную истину — до нас не дошло. Его иногда цитировали историк Полибий, ученый-энциклопедист I века Плиний Старший. Наиболее же полно текст Эратосфена воспроизведен у Страбона, специально посвятившего несколько глав разбору взглядов своего великого предшественника.
   Отношение Страбона к нему довольно противоречиво. Отдавая должное его образованности (как сказали бы сейчас, эрудиции), проверяя с его помощью данные других источников и используя его аргументы для объяснения различных явлений, Страбон в то же время многого просто не понимает и не считает даже нужным упоминать. Пренебрегая математическим методом и разного рода сложными вычислениями, Страбон, например, забыл рассказать о знаменитом (уже тогда) методе измерения земного шара (мы знаем о нем из сочинения астронома II века н. э. Клеомеда «О круговом движении небесных тел»).
   Основываясь на более поздних работах (в частности Посидония), Страбон вносит много уточнений и исправлений в карту Эратосфена, в его описания и цифры. И чем больше ошибок он отыскивает, тем подробней и детальней знакомит с подлинным текстом, дошедшим до нас в столь необычной, так сказать, негативной форме.
   Наконец, Гиппарх… Величайший астроном древности, открывший явление прецессии, измеривший расстояние до Луны, рискнувший даже составить звездный каталог, включавший почти 850 небесных тел. «Этот человек, — говорили о нем, — пошел так далеко, что попытался (вещь трудная даже для бога) сообщить поколениям точное число звезд».
   Именно Гиппарх настаивал на том, что география нуждается в точных астрономических наблюдениях. Он же предложил проводить на картах не две, а целый ряд взаимно пересекающихся под прямым углом линий, соответствующих определенным градусам. А так как известная тогда суша была намного длиннее с запада на восток, то эту протяженность Гиппарх назвал долготой, а расстояние с севера на юг — широтой.
   Ведя в 161–126 годах до н. э. наблюдения в Александрии и на Родосе, Гиппарх внес много поправок в карту и вычисления Эратосфена. Ими с охотой воспользовался Страбон, который не всегда достаточно хорошо понимал как Гиппарха, так и Эратосфена, но честно и обильно цитировал обоих.
   Страбон, таким образом, волею судеб оказался хранителем ценнейшего научного наследия античности.
   Он ничего не открыл, не изобрел, не придумал. Да и не стремился к этому. Он не был, выражаясь современным языком, самостоятельным мыслителем, творческой натурой. Зато обладал невероятным терпением. Он умел собирать факты и мнения, анализировать их, приводит в систему.
   Неясно, чего больше в его сочинении — географии, этнографии или истории. Оно и поныне — незаменимый справочник для всякого, кто занимается античностью. Но этого мало.
   Страбон подробно — полней, чем кто-либо до и после него, — рассказал о современном ему мире. И о том, каким представляли его в разные времена разные люди. Суждения о предмете интересовали его нередко не меньше, чем самый предмет. Ибо еще древние греки понимали, что истина рождается не только в спорах, но и в поисках. Даже в заблуждениях.
   Страбон именовал себя не географом и не историком, а философом. «Полезность географии предполагает в географе также философа — человека, который посвятил себя изучению искусства жить, т. е. счастья».
   Так говорит он в самом начале своего произведения.
   Во имя этого написана и вся его книга.

СТРАБОН РАЗМЫШЛЯЕТ

   На склоне лет честолюбивые замыслы не покидали его. Он верил в свое призвание, и, вероятно, эта вера удлиняла его годы.
   Он не завидовал поэтам. Рано обретая популярность, они, как правило, рано покидали этот мир. Где они, прославленные римские лирики: Катулл, Тибулл, Проперций? Сверкнули, будто метеоры, и погасли. Правда, остались взволнованные строки, которым — кто ведает? — может быть, суждено бессмертие. Но ни один из их создателей не перешагнул 35-летнего рубежа. А не менее знаменитые Вергилий, Гораций, Овидий!.. Они успели справить полувековой юбилей (Овидий дожил до 60-ти), но остались в памяти потомков молодыми. Ибо такими были их стихи, их мысли и мечты, их страсти.
   Впрочем, что ж удивляться? Поэзия — это фантазия и темперамент. Их дает молодость. А Страбон, видимо, уже в юности видел в себе ученого. Не кабинетного сухаря, погруженного в пыльные свитки папирусов, а пытливого наблюдателя. Наука требовала знаний и добросовестности, терпения и спокойствия. Чтобы собрать факты, нужно время; чтобы осмыслить их, — годы, и не простые, а зрелые, умудренные опытом. Поэтами рождаются, учеными становятся. Как знать, не потому ли олимпийские боги даровали ученым долголетие? Демокрит прожил 90 лет, энциклопедист Варрон — 89, Посидоний — 85, философ Феофраст — 85, Эратосфен — 80, астроном Аристарх Самосский — 70; историки: Полибий — 80, Тит Ливий — 76, Корнелий Непот — 75.
   Страбон не мог обижаться на судьбу. Почти 90 лет прожил он спокойно, размеренно и незаметно, без взлетов и падений. В политической борьбе не участвовал. Ни к каким группировкам не примыкал. Он всегда оставался благонамеренным гражданином, уважающим богов и строго следующим законам. Находясь в гуще событий, он сумел устраниться от них.
   Рушились и исчезали целые царства. Теряли независимость гордые своим прошлым народы. В междоусобицах истребляли друг друга соседи, жители одного города, одного государства. Мучительно агонизируя, уходила в прошлое Римская республика. Неумолимо наступала новая эпоха — эпоха Римской империи.
   Вряд ли современники в состоянии были оценить происходящее. Но многие задумывались над тем, что стоит за бесконечными гражданскими войнами, сотрясавшими Римское государство, и как обеспечить мир жителям этой державы. Единственной надежной силой казалась власть императора, опирающегося на войско. Таким императором и стал Октавиан, племянник Юлия Цезаря.
   И именно с ним неожиданно оказался связан Страбон. Октавиан «творил» историю — Страбон о ней рассказывал. Октавиан создавал единую империю— Страбон ее описывал. Они были современниками, даже более того — ровесниками.
   Страбон родился в 64/63 году до н. э. в Амасии, расположенной в ста километрах от южного берега Черного моря, на дороге, ведущей к Средиземноморью. При царе Митридате II (302–266 годы до н. э.), потомке персидских сатрапов, Амасия сделалась столицей Понтийского царства. Через сотню лет, однако, слава ее померкла: Фарнак I (184–157 годы) перенес столицу в Синопу, и Амасия превратилась в скромный провинциальный городок, ничьего внимания не привлекавший. В гуще событий он оказался незадолго до рождения Страбона.
   В 74 году до н. э. по завещанию царя Никомеда III его Вифинское царство отошло к Риму. Защитником интересов сына Никомеда выступил понтийский царь Митридат VI (120—63 годы до н. э.). И вспыхнула так называемая III Митридатова война. [3]Вести ее римский сенат поручил консулу Лукуллу, сумевшему вытеснить противника в Армению. В 70 году до н. э. Лукулл взял штурмом Амасию. Но этим его успехи и ограничились. Несколько лет войска римлян бездействовали, а Митридат собирал силы внутри страны и за ее пределами. В 66 году до н. э. сенат передал верховное командование Помпею. Тот решительно вторгся в Понтийское царство и разбил Митридата, которому пришлось бежать в Колхиду, а затем на Боспор. Там многолетний соперник Рима, оставленный всеми, преданный собственным сыном покончил с собой. Помпей же, насадив в объединенной провинции Вифиния-Понт послушных правителей распределив земли между основными городами счел свою миссию завершенной и покинул Малую Азию.
   В детстве Страбон слышал рассказы очевидцев и участников недавних событий. Вероятно, немало фактов из истории Понтийского царства приведено в его историческом сочинении, не дошедшем до нас. В «Географии» Страбон не позволил себе отвлекаться и ограничился довольно скупой и суховатой справкой об Амасии: «Мой родной город лежит в большом, глубоком ущелье, через которое, течет река Ирида. Город удивительно благоустроен как искусными человеческими мероприятиями, так и самой природой и сочетает преимущества города и крепости». «Внутри скалы есть водохранилища, от которых город нельзя отрезать, так как в скале вырублены два подземных канала Через реку перекинуты два моста: один — из города к предместью другой — из предместья к окрестностям…Затем идет долина, которая, расширяясь, образует „Равнину с 1000 селений“».
   Еще лаконичнее характеризует Страбон сам Понт — одну из наиболее отсталых областей Малой Азии: «В нашей стране есть несколько разрушенных укреплений и много покинутой земли — результат Митридатовои войны. Вся страна, однако, покрыта лесом; часть ее пригодна для конских пастбищ… в целом же она прекрасно приспособлена для обитания». Что это действительно так можно судить хотя бы по жителям восточной части Понта которые «совершенно дикие… а некоторые даже живут на деревьях. Питаются они звериным мясом и древесными плодами; они также нападают на путников, спрыгивая на них прямо из своих дощатых шалашей на деревьях».
   По сравнению с этими районами захолустная Амасия выглядела настоящим оазисом цивилизации. Именно здесь перебравшись с острова Крит, поселились родители Страбона. Об отце писатель не сообщает ни слова, зато с удивительной охотой распространяется о родственниках со стороны матери, может быть только для того чтобы лишний раз подчеркнуть знатность своего рода. Ибо «подвиги» его родичей особого восторга не вызывают. Нельзя же в конце концов считать всерьез геройством, что Моаферн, дядя Страбона, наместник Митридата VI в Колхиде, не покинул царя в трудную минуту и разделил его участь. Прапрадед Страбона Дорилай Тактик, полководец Митридата V (150–120 годы до н. э.), прославился тем, что командовал отрядом жителей Кносса на Крите, победивших соседей-гортинцев. Дед же Страбона, тоже Дорилай, молочный брат Митридата VI, изменил царю и стал склонять понтийские города к тому, чтобы они перешли на сторону римлян. За эти услуги Лукулл обещал поставить его во главе провинций. Помпей же, сменивший Лукулла, смотрел на его пособников как на личных врагов. И по окончании войны, вернувшись в Рим, добился того, что сенат не утвердил почестей, обещанных ранее понтийцам. «Пока счастье благоприятствовало Дорилаю, — меланхолично замечает Страбон, — были вместе с ним счастливы и его родные. А после его падения… исчезло и их влияние и они впали в ничтожество».
   Тем не менее ученый не стеснялся своей родословной. И воспитывали его так, как было принято в богатых и знатных семьях, т. е. отдавали в руки частных учителей. Очевидно, они и в самом деле сыграли в жизни Страбона немалую роль, если он счел нужным специально упомянуть о них в «Географии». Первый — Тираннион из Амисы, грамматик Пергамской школы и автор географических сочинений. Пергамская школа, как и Александрийская, усердно занималась толкованием гомеровских поэм, объясняя встречающиеся в них географические названия. Но Тираннион был широкообразованным человеком, книжником, поклонником Аристотеля. [4]Не исключено, что именно он привил юноше любовь к знанию, к книге, приобщил к науке.
   Вторым был Аристодем, «полный курс лекций которого, когда он был уже глубоким стариком, мне в ранней молодости удалось прослушать в Нисе (на Меандре)… Он преподавал и риторику, имея две школы — на Родосе и в своем родном городе; утром он читал лекции по риторике, вечером — по грамматике. В Риме Аристодем обучал грамматике сыновей Помпея». Благодаря Аристодему Страбон познакомился с трудами Эратосфена и с его критической оценкой Гомера как поэта, которому нельзя доверять, ибо его произведения — сплошной вымысел. Наконец, Ксенарх из Селевкии (в Киликии), последователь Аристотеля, интересовавшийся географией. «Что же касается Ксенарха, учеником которого я был, то он недолго оставался дома, а жил в Александрии, Афинах и под конец — в Риме, избрав профессию учителя».
   И еще один человек повлиял на будущего географа — философ Зенон, живший за два века до Страбона. «Наш Зенон» — так любовно именует он в своей книге этого основателя школы стоиков. Стоицизм с его проповедью всемирной гармонии, с его призывами следовать разуму и природе, стремиться к согласию и доброте, к умеренности и личному самоусовершенствованию нашел в римскую эпоху немало поклонников (среди них наиболее известный — младший современник Страбона философ и писатель Сенека, а позднее — император Марк Аврелий), пришелся по душе и юноше, отвечая не только его формировавшимся воззрениям, но и самой натуре. Как истинный стоик, Страбон вел размеренную и разумную жизнь, не позволяя страстям вырываться наружу; заводил друзей и избегал наживать врагов; был осторожен в словах и поступках. И, как настоящий стоик, не участвовал в политической деятельности, предпочитая наблюдать за событиями со стороны.
   А видеть довелось многое. Юношей Страбон отправился в Рим. Много путешествовал по Италии, Египту. Не раз возвращался на родину. Чем занимался он все эти годы — неясно. Известно лишь одно — он смотрел, размышлял, записывал. Быть может, он уже тогда понимал, что природа не наделила его ярким талантом писателя, способностью к оригинальному мышлению и что ему вряд ли суждено открыть что-то новое, сказать что-то необычное. Нет, сила его — в другом: в скрупулезности, в умении собирать и обобщать факты, во всесторонней образованности — во всем том, что греки называют энциклопедичностью. Новые теории нередко оказываются заблуждениями. Старый же опыт — всегда пригодится. А что может быть полезней опыта истории!
   И Страбон отдает на суд читателей «Исторические записки» в сорока трех книгах. Преклоняясь перед Полибием и его «Всеобщей историей», Страбон сознательно объявляет себя продолжателем греческого историка и начинает свое сочинение с того, на чем тот остановился, — с 146 года до н. э., года гибели Карфагена и присоединения Эллады к Риму. Прием довольно обычный для античных времен. За три с половиной века до Страбона точно так же поступил историк Ксенофонт. Продолжая незавершенную «Историю Пелопоннесской войны» Фукидида, он откровенно начал свою «Греческую историю» словами: «Через несколько дней после этого…»
   Исторический труд Страбона охватывает почти столетие — одно из самых бурных в неспокойной истории Римского государства. На него приходятся два крупных восстания рабов в Сицилии и грозное восстание Спартака, борьба за власть между Марием и Суллой и диктатура последнего, войны Рима в Испании, Галлии, Британии, в Африке, на Востоке, подчинение всего Средиземноморья; возвышение Гнея Помпея и Юлия Цезаря, отчаянная борьба между ними и гибель сначала одного, а затем второго, возвышение Антония и Октавиана и снова гражданская война, последним актом которой стала битва при Акции в 31 году до н. э.; после нее в державе, измученной убийствами, разрушениями, заговорами, воцарился долгожданный мир. Его, естественно, связали с именем победителя — Октавиана, будущего императора Августа.