Страница:
Тогда, беседуя с мамой, я параллельно думал о том же. Мол, как это можно, находясь в полном здравии, активно вести диалог с невидимкой, называть его мамой и верить, что так оно и есть.
— Ты меня видишь? — спросила вдруг она.
— Нет, — ответил я. — Может, ты в образе того облачка в небе? Оно какое-то человеческое.
— Может, — сказала она. — Hо это, скажу, тебе странно.
— Что странно?
— То, что не видишь меня.
Она не успела еще досказать всю фразу, как я вдруг остолбенел.
«Мираж!» — пронеслось в голове. А вместо этого выдохнул:
— Вижу!
— Hе останавливайся, сынок. Продолжай шагать. Это не помешает нам общаться, — попросила возникшая неожиданно в плывущем мареве пустыни мама.
Я ее узнал. Она стояла в проеме открытой двери очень знакомого мне, своего кабинета. В белом халатике и в белом, до синевы накрахмаленном, колпачке.
Насколько я помнил, маме не нравилась докторская униформа. Ей казалось, что она выглядит в ней непривлекательно. А мне и папе — наоборот. В своем врачебном халатике она выглядела по-особенному прелестной. Впрочем, любое, даже простенькое платьице подчеркивало ее необычную красоту. Мама походила на снежную королеву, только с горячим сердцем, лучащимся в каждом ее взгляде, в каждом ее движении.
Как я любил ее иссиня-серые, похожие на искрящийся под солнцем лед, глаза. Под красиво изогнутыми собольими бровями они могли казаться надменными и жесткими, если бы не внутренний теплый свет, озаряющий их. Те, кто не знал мамы, робели под ее взглядом. Он способен был обдать таким холодом, что сердце замирало от страха. Она меня, неслуха, иногда им наказывала. А вообще-то они были умны, иронично-насмешливы и очень ласковы.
Когда, после долгих разлук, мне приходилось видеться с ней, а встречи наши происходили, как правило, на ее работе, я всегда, сжимая ее в объятиях, старался снять или, как бы по неловкости, сбить с ее головы больничный колпак. И мамины белокурые, не длинные, но ухоженные и всегда изумительно пахнущие волосы делали ее лицо юным и озорным.
Маме не нравились свои волосы. И при всяком удобном случае она искусно маскировала их то под косынками, то под шляпками, которые, кстати, ей очень шли, то под врачебной шапчонкой. Ей казалось, что волосы у нее тонкие и жидкие. А нам, мне и отцу, мама нравилась простоволосой. Hо сколько мы ее не убеждали — она нам не верила. Считала, что мы ее успокаиваем, а то и дразним.
Зная этот мамин пунктик, я старался над ним подшучивать. Иногда насильно (это уже когда стал взрослым) не давая вырваться из своих объятий, я свободной рукой снимал с нее головной убор. Зачастую она играла со мной в поддавки. Позволяла мне это делать. Хотя всегда ругала меня, называя увальнем, бестией и еще кем-то, а сама не отрываясь, жадно и с любовью смотрела на меня. Гладила по голове, щекам, плечам. Как она светилась! Как я ее любил!
И вот она передо мной. Сквозь маслянистое марево пустыни я вижу маму в ее кабинете. Я не могу ее обнять. Она поднимает руку и медленно снимает с головы врачебную шапчонку…
Я стою, как вкопанный. Мама улыбается и говорит:
— Тебе нельзя стоять. Пожалуйста, иди. Мы сможем с тобой общаться на ходу.
И я шел. И мы говорили. И я многое вспомнил. И многое понял. И видел я себя. И был я совсем другим.
Часть вторая
1
2
3
4
— Ты меня видишь? — спросила вдруг она.
— Нет, — ответил я. — Может, ты в образе того облачка в небе? Оно какое-то человеческое.
— Может, — сказала она. — Hо это, скажу, тебе странно.
— Что странно?
— То, что не видишь меня.
Она не успела еще досказать всю фразу, как я вдруг остолбенел.
«Мираж!» — пронеслось в голове. А вместо этого выдохнул:
— Вижу!
— Hе останавливайся, сынок. Продолжай шагать. Это не помешает нам общаться, — попросила возникшая неожиданно в плывущем мареве пустыни мама.
Я ее узнал. Она стояла в проеме открытой двери очень знакомого мне, своего кабинета. В белом халатике и в белом, до синевы накрахмаленном, колпачке.
Насколько я помнил, маме не нравилась докторская униформа. Ей казалось, что она выглядит в ней непривлекательно. А мне и папе — наоборот. В своем врачебном халатике она выглядела по-особенному прелестной. Впрочем, любое, даже простенькое платьице подчеркивало ее необычную красоту. Мама походила на снежную королеву, только с горячим сердцем, лучащимся в каждом ее взгляде, в каждом ее движении.
Как я любил ее иссиня-серые, похожие на искрящийся под солнцем лед, глаза. Под красиво изогнутыми собольими бровями они могли казаться надменными и жесткими, если бы не внутренний теплый свет, озаряющий их. Те, кто не знал мамы, робели под ее взглядом. Он способен был обдать таким холодом, что сердце замирало от страха. Она меня, неслуха, иногда им наказывала. А вообще-то они были умны, иронично-насмешливы и очень ласковы.
Когда, после долгих разлук, мне приходилось видеться с ней, а встречи наши происходили, как правило, на ее работе, я всегда, сжимая ее в объятиях, старался снять или, как бы по неловкости, сбить с ее головы больничный колпак. И мамины белокурые, не длинные, но ухоженные и всегда изумительно пахнущие волосы делали ее лицо юным и озорным.
Маме не нравились свои волосы. И при всяком удобном случае она искусно маскировала их то под косынками, то под шляпками, которые, кстати, ей очень шли, то под врачебной шапчонкой. Ей казалось, что волосы у нее тонкие и жидкие. А нам, мне и отцу, мама нравилась простоволосой. Hо сколько мы ее не убеждали — она нам не верила. Считала, что мы ее успокаиваем, а то и дразним.
Зная этот мамин пунктик, я старался над ним подшучивать. Иногда насильно (это уже когда стал взрослым) не давая вырваться из своих объятий, я свободной рукой снимал с нее головной убор. Зачастую она играла со мной в поддавки. Позволяла мне это делать. Хотя всегда ругала меня, называя увальнем, бестией и еще кем-то, а сама не отрываясь, жадно и с любовью смотрела на меня. Гладила по голове, щекам, плечам. Как она светилась! Как я ее любил!
И вот она передо мной. Сквозь маслянистое марево пустыни я вижу маму в ее кабинете. Я не могу ее обнять. Она поднимает руку и медленно снимает с головы врачебную шапчонку…
Я стою, как вкопанный. Мама улыбается и говорит:
— Тебе нельзя стоять. Пожалуйста, иди. Мы сможем с тобой общаться на ходу.
И я шел. И мы говорили. И я многое вспомнил. И многое понял. И видел я себя. И был я совсем другим.
Часть вторая
1
Занялось последнее утро моей жизни. Я, потусторонний, еще не знал об этом. А я, находившийся здесь, в Кара-Кумах, и наблюдавший за собой — Там, знал.
Только не понятно — почему. Непонятно было и другое. Все вещи и происходящие Там события я видел так, словно оттуда и не отлучался. Собственно, что я мелю? Со мной все это и происходило. Только — Там. Там — это где я когда-то жил и работал. Там — это куда я когда-нибудь снова и обязательно приду.
Утро было солнечным и пронзительно ясным. Солнца я не видел, но кривой зайчик окаймленный радугой на спинке, едва подрагивая, лежал на столе, поверх моих бумаг. Я допоздна работал над отчетом о результатах четырехмесячного облета нашим экипажем обозначенных руководством каналов Пространства-Времени. Для всего разумного, проживающего в том или ином канале Пространства — Времени и не видящего общей картины его функционирования, — они, эти каналы, представляются гипербесконечными. Hо это иллюзия, складывающаяся из-за его движения по замкнутой спирали. Над каждым каналом работает не один десяток лабораторий, так называемых маточных Баз, которым поручается конкретное пространство конкретного канала Времени. Это, скажу вам, совсем не легкая работа.
В такой участок входят две-три галактические системы. Они связаны между собой не только одним каналом Времени, но и функциональным взаимодействием, направленным на поддержание разумной либо животной жизни на одной или двух планетах.
Маточные базы размещаются на удобных в навигационном и исследовательском плане малых планетах или на супербольших астероидах. Для их обустройства никаких особых сооружений, вроде куполов с обязательным для людей Земли наличием воздуха и дозированного атмосферного давления, — совершенно не требуется. Hе обязательны и скафандры. Во всяком случае, в передвижениях по Базе или в полетах в одном канале Пространства-Времени скафандры, а точнее, защитные костюмы — не нужны. Hо они необходимы при перелетах из одного Пространства-Времени в другой. Hа их границах контролеров-исследователей подстерегает самая страшная сила.
Что она из себя представляет, описывать не стану. И землянам, привыкшим к своим стандартам, просто не понять физики процесса. А сила эта невидима и смертельна так же, как для космонавтов Земли разгерметизация корабля. Даже во сто крат мощнее. Она сминает и разрывает в клочья то, что по земным понятиям воздушно, не имеет осязаемости.
Что, например, внешне я из себя представлял? Да ничего! То есть никакой определенной формой ни я, ни все те, кто окружали меня, — не обладали. Если, разумеется, на нас, Тамошних, смотреть глазами людей Земли. В общем, по земным понятиям мы были бестелесными. Хотя сами друг друга воспринимали в том образе, в каком пребывали некогда в канале Пространства-Времени, откуда мы сюда пришли.
Каждый воспринимал другого по своему представлению о формах разумного существа. Ты мог в чьем-то умозрении выглядеть паукообразной или земноводной особью, кривоногим или головоногим уродцем, карликом или гигантом… Hо как бы ты не выглядел в их глазах, они, разумные существа, с которыми мне приходилось общаться, внешне выглядели как люди Земли. Я их так воспринимал.
Впрочем, рассказываю я обо всем этом лишь потому, что мне, земному, ковылявшему в пекле пустыни, самому любопытно было узнать то напрочь забытое, что некогда являлось моей естественной средой обитания. В тот момент, в Кара-Кумах, я по памяти мог определить модель челнока, в котором я себя увидел. И назвать планету, откуда я летел. Хотя откуда бы мне, обычному инженеру-геологу, знать было об этом?!
Спроси у меня тогда, и я без запинки перечислил бы все Базы, на которых мне доводилось работать. Вспомнил бы и те, на которых не бывал, но слышал от друзей и читал о них в учебниках. Я мог повторить коды, какими обозначались каналы Пространства-Времени…
Я называл имена друзей. И с затаенной стеснительностью спросил о той, в кого был страстно влюблен. Она внешне была похожа на маму…
Я знал обязанности, какие на мне лежали, и знал свою должность, которая досталась мне совсем непросто…
Только не понятно — почему. Непонятно было и другое. Все вещи и происходящие Там события я видел так, словно оттуда и не отлучался. Собственно, что я мелю? Со мной все это и происходило. Только — Там. Там — это где я когда-то жил и работал. Там — это куда я когда-нибудь снова и обязательно приду.
Утро было солнечным и пронзительно ясным. Солнца я не видел, но кривой зайчик окаймленный радугой на спинке, едва подрагивая, лежал на столе, поверх моих бумаг. Я допоздна работал над отчетом о результатах четырехмесячного облета нашим экипажем обозначенных руководством каналов Пространства-Времени. Для всего разумного, проживающего в том или ином канале Пространства — Времени и не видящего общей картины его функционирования, — они, эти каналы, представляются гипербесконечными. Hо это иллюзия, складывающаяся из-за его движения по замкнутой спирали. Над каждым каналом работает не один десяток лабораторий, так называемых маточных Баз, которым поручается конкретное пространство конкретного канала Времени. Это, скажу вам, совсем не легкая работа.
В такой участок входят две-три галактические системы. Они связаны между собой не только одним каналом Времени, но и функциональным взаимодействием, направленным на поддержание разумной либо животной жизни на одной или двух планетах.
Маточные базы размещаются на удобных в навигационном и исследовательском плане малых планетах или на супербольших астероидах. Для их обустройства никаких особых сооружений, вроде куполов с обязательным для людей Земли наличием воздуха и дозированного атмосферного давления, — совершенно не требуется. Hе обязательны и скафандры. Во всяком случае, в передвижениях по Базе или в полетах в одном канале Пространства-Времени скафандры, а точнее, защитные костюмы — не нужны. Hо они необходимы при перелетах из одного Пространства-Времени в другой. Hа их границах контролеров-исследователей подстерегает самая страшная сила.
Что она из себя представляет, описывать не стану. И землянам, привыкшим к своим стандартам, просто не понять физики процесса. А сила эта невидима и смертельна так же, как для космонавтов Земли разгерметизация корабля. Даже во сто крат мощнее. Она сминает и разрывает в клочья то, что по земным понятиям воздушно, не имеет осязаемости.
Что, например, внешне я из себя представлял? Да ничего! То есть никакой определенной формой ни я, ни все те, кто окружали меня, — не обладали. Если, разумеется, на нас, Тамошних, смотреть глазами людей Земли. В общем, по земным понятиям мы были бестелесными. Хотя сами друг друга воспринимали в том образе, в каком пребывали некогда в канале Пространства-Времени, откуда мы сюда пришли.
Каждый воспринимал другого по своему представлению о формах разумного существа. Ты мог в чьем-то умозрении выглядеть паукообразной или земноводной особью, кривоногим или головоногим уродцем, карликом или гигантом… Hо как бы ты не выглядел в их глазах, они, разумные существа, с которыми мне приходилось общаться, внешне выглядели как люди Земли. Я их так воспринимал.
Впрочем, рассказываю я обо всем этом лишь потому, что мне, земному, ковылявшему в пекле пустыни, самому любопытно было узнать то напрочь забытое, что некогда являлось моей естественной средой обитания. В тот момент, в Кара-Кумах, я по памяти мог определить модель челнока, в котором я себя увидел. И назвать планету, откуда я летел. Хотя откуда бы мне, обычному инженеру-геологу, знать было об этом?!
Спроси у меня тогда, и я без запинки перечислил бы все Базы, на которых мне доводилось работать. Вспомнил бы и те, на которых не бывал, но слышал от друзей и читал о них в учебниках. Я мог повторить коды, какими обозначались каналы Пространства-Времени…
Я называл имена друзей. И с затаенной стеснительностью спросил о той, в кого был страстно влюблен. Она внешне была похожа на маму…
Я знал обязанности, какие на мне лежали, и знал свою должность, которая досталась мне совсем непросто…
2
Тогда мы здорово поссорились с отцом. Он занимал высокий пост. Возглавлял одну из служб Всевышнего и потому являлся членом Комитета по контролю за биохимическими и биофизическими функциями Разумной жизни в Мирах, где ваш покорный слуга добросовестно трудился.
Работать в структуре этого ведомства считалось престижным. Даже рядовой сотрудник, числящийся в техническом персонале компьютерного зала, мог ходить задрав нос. А уж если ты работал на Базе, тебя причисляли к интеллектуальной элите. Hа Базах же действовало два соперничающих между собой отряда. Оба с тщательно подобранным составом, который комплектовался далеко не из случайных людей. Их отличала высокая степень квалификации, личной ответственности и терпимости друг к другу.
В табеле о рангах эти отряды значились в одной строчке. Приоритета одного над другим не было. У каждого из них были свои достаточно сложные задачи. Один отряд назывался ПОКИ — Подразделение Объективных Контролеров-Исследователей, а другой — ПОСКИ, что означало: Подразделение Субъективных Контролеров-Исследователей. Первые запускали зонды и летательные аппараты с роботами и, сидя на Матке, следили за их деятельностью. Передаваемые зондами и роботами объективные данные они тщательно систематизировали, а затем отправляли в Компьютерную службу Комитета. Поэтому сотрудников ПОКИ иначе называли систематиками.
Только нам, субъективистам, предоставлялось право находиться в самой среде исследуемой разумной жизни. Зачастую, по разрешению сверху, мы могли вступать в контакт с наблюдаемыми нами мыслящими особями. Кстати, скажу: систематики и субъективисты подбираются таким образом, чтобы исследуемые ими каналы не соответствовали тому Пространству-Времени, откуда они начинали свой бренный путь в Великий Круг Миров.
Быть зачисленным в отряд ПОКИ можно было не имея рабочего стажа в подразделении субъективистов. А вот чтобы стать членом ПОСКИ, надо было не менее одного года проработать систематиком. Только после этого соискатель мог подать в Комитет заявление, где его не без пристрастия рассмотрят. Если по единогласному мнению членов Комитета заявитель по параметрам подходил в субъективисты, его объявляли кандидатом и отзывали из командировки — Домой. То есть в Великий Круг Миров, а точней, в его Резиденцию, или, как мы еще называли его, — в Центр.
Обычно командировка, связанная с работой на Базах иных миров, длится от трех до шести месяцев. Если до конца ее остается соответственно месяц или два, кандидата, как правило, отзывают. Чтобы он мог прослушать комплекс лекционных курсов и сдать ряд теоретических экзаменов. После успешной сдачи экзаменов кандидат должен был пройти практику. И только после нее он получал право называться субъективистом. В общем, на всю процедуру уходил почти год.
Итак, после года работы в систематиках я, как и положено, подал заявление в Комитет и с трепетом ждал вызова. Моему огорчению не было границ, когда мне вручили депешу с очень лаконичным и предельно ясным текстом: «Вам в соискательстве отказано».
Первый отказ не давал права претенденту обсуждать решение Комитета. Чтобы снова подать заявление, я должен был ждать еще год. За это время я с сумасшедшим усердием, отказываясь от дружеских пирушек и прочих удовольствий, изучал все населенные миры и их жителей: что они из себя представляют, что их ограничивает в мышлении, а значит, в понимании себе подобных и окружающего мироздания. Изучал саму планету, где они проживали, структуру атмосферы, галактическую систему, в которой находилась эта планета, и прочее-прочее.
Я до умопомрачения вгрызался в суть сложнейших формул, составляющих Время и Пространство той или иной Галактики, в которых Великий Круг Миров сделал все, чтобы создать там Разумную жизнь. Мне страсть как интересно было вникать в технологию этого величайшего, пожалуй, из всех деяний Всевышнего. Кто из мыслящих не встанет на колени перед Его гением?..
Я изучал природу возникновения биологической жизни и разумного существа, взаимодействие звезд между собой и функциональное значение каждой из них, так или иначе влияющих на Планету с разумными особями.
Год пролетел незаметно. Я снова отправил заявление с просьбой зачислить меня в отряд ПОСКИ. И — о, горе! — я снова не оказался в списках претендентов. И тогда я обратился с апелляцией к Председателю Комитета. Реакция была незамедлительной. Со мной по телеканалу связался и говорил сам шеф Комитета. Он сказал, мол, у него против меня лично никаких возражений нет. Hо категорически против один из членов Комитета.
— Чем он аргументирует свой отказ? — спросил я.
— Считает, что для этой работы вы слишком молоды.
— Во-первых, я по этой так называемой причине не прошу никаких скидок. Во-вторых, молодость разве порок? — возразил я.
— Разумеется, не порок. Hо… — шеф Комитета сделал паузу, а потом многозначительно добавил: — Попытайтесь переубедить этого члена Комитета. Время для принятия окончательного решения пока есть.
И я все понял. Против меня был отец. Вот тогда-то я с ним и схлестнулся. Я не мог убедить его отказаться от своих слов и поставить об этом в известность Председателя Комитета. Я был на него в страшной обиде. Перестал разговаривать с ним. В сердцах рассказал обо всем маме. Она и помогла.
За ужином мама сказала отцу:
«Того, что ты позволишь ему пройти в кандидаты, еще не означает, что его тут же зачислят в отряд субъективистов. Он должен еще будет сдать экзамены. Вот если он их сдаст на посредственном уровне, тогда я тоже возьму твою сторону».
Маме удалось сломить его упорство. А я ее не подвел. По всем экзаменам мной были получены высшие баллы. И через одиннадцать с небольшим месяцев я стал самым молодым членом отряда ПОСКИ.
С того времени прошло около трех лет. Два отчета с анализом моих субъективных наблюдений уже были отмечены самой Канцелярией Всевышнего.
Дело все в том, что информация систематиков шла в Компьютерную службу Комитета. Уже оттуда, после изучения и выводов, этот материал шел в Большой Компьютер Великого Круга Миров. Отчеты же субъективистов передавались непосредственно на Малый Компьютер Канцелярии главы Великого Круга Миров, которого мы между собой называли Всевышним.
Субъективной информации Он придавал особое значение и, как утверждают, всегда просматривал ее лично. Наша информация, очевидно, чем-то существенно дополняла объективную картину, представляемую роботами, и зачастую основываясь на ней, в Канцелярии вырабатывались дополнения к действующим Инструкциям.
Так что, по моим наблюдениям, пару раз вносились изменения в действующие правила. А это считалось громадным успехом. Такой работник как специалист получал в награду высокую категорию. Наверное, поэтому, несмотря на мою молодость, в Комитете со мной считались. Hе раз вызывали на свои заседания. Там, на заседаниях, я, конечно, встречался с отцом, но, кроме подчеркнуто сухих приветствий, мы с ним больше никак не общались. Я не мог простить ему оскорбительного неверия в меня. А он, при всей кажущейся сухости, гордился мной и, как говорила мама, радовался моим успехам.
«У вас одинаково дурной характер, — не раз сетовала мама, — но я вас, упрямцев, все равно помирю.»
И помирила. Умудрилась это сделать в тот момент, когда нас всех не было дома. Мы, по предписанию своего руководства, разлетелись по мирам. Отец в одну сторону, сама она — в другую, а я, уже в качестве руководителя группы, в полугодовой инспекторский вояж по трем каналам Пространства-Времени.
Работать в структуре этого ведомства считалось престижным. Даже рядовой сотрудник, числящийся в техническом персонале компьютерного зала, мог ходить задрав нос. А уж если ты работал на Базе, тебя причисляли к интеллектуальной элите. Hа Базах же действовало два соперничающих между собой отряда. Оба с тщательно подобранным составом, который комплектовался далеко не из случайных людей. Их отличала высокая степень квалификации, личной ответственности и терпимости друг к другу.
В табеле о рангах эти отряды значились в одной строчке. Приоритета одного над другим не было. У каждого из них были свои достаточно сложные задачи. Один отряд назывался ПОКИ — Подразделение Объективных Контролеров-Исследователей, а другой — ПОСКИ, что означало: Подразделение Субъективных Контролеров-Исследователей. Первые запускали зонды и летательные аппараты с роботами и, сидя на Матке, следили за их деятельностью. Передаваемые зондами и роботами объективные данные они тщательно систематизировали, а затем отправляли в Компьютерную службу Комитета. Поэтому сотрудников ПОКИ иначе называли систематиками.
Только нам, субъективистам, предоставлялось право находиться в самой среде исследуемой разумной жизни. Зачастую, по разрешению сверху, мы могли вступать в контакт с наблюдаемыми нами мыслящими особями. Кстати, скажу: систематики и субъективисты подбираются таким образом, чтобы исследуемые ими каналы не соответствовали тому Пространству-Времени, откуда они начинали свой бренный путь в Великий Круг Миров.
Быть зачисленным в отряд ПОКИ можно было не имея рабочего стажа в подразделении субъективистов. А вот чтобы стать членом ПОСКИ, надо было не менее одного года проработать систематиком. Только после этого соискатель мог подать в Комитет заявление, где его не без пристрастия рассмотрят. Если по единогласному мнению членов Комитета заявитель по параметрам подходил в субъективисты, его объявляли кандидатом и отзывали из командировки — Домой. То есть в Великий Круг Миров, а точней, в его Резиденцию, или, как мы еще называли его, — в Центр.
Обычно командировка, связанная с работой на Базах иных миров, длится от трех до шести месяцев. Если до конца ее остается соответственно месяц или два, кандидата, как правило, отзывают. Чтобы он мог прослушать комплекс лекционных курсов и сдать ряд теоретических экзаменов. После успешной сдачи экзаменов кандидат должен был пройти практику. И только после нее он получал право называться субъективистом. В общем, на всю процедуру уходил почти год.
Итак, после года работы в систематиках я, как и положено, подал заявление в Комитет и с трепетом ждал вызова. Моему огорчению не было границ, когда мне вручили депешу с очень лаконичным и предельно ясным текстом: «Вам в соискательстве отказано».
Первый отказ не давал права претенденту обсуждать решение Комитета. Чтобы снова подать заявление, я должен был ждать еще год. За это время я с сумасшедшим усердием, отказываясь от дружеских пирушек и прочих удовольствий, изучал все населенные миры и их жителей: что они из себя представляют, что их ограничивает в мышлении, а значит, в понимании себе подобных и окружающего мироздания. Изучал саму планету, где они проживали, структуру атмосферы, галактическую систему, в которой находилась эта планета, и прочее-прочее.
Я до умопомрачения вгрызался в суть сложнейших формул, составляющих Время и Пространство той или иной Галактики, в которых Великий Круг Миров сделал все, чтобы создать там Разумную жизнь. Мне страсть как интересно было вникать в технологию этого величайшего, пожалуй, из всех деяний Всевышнего. Кто из мыслящих не встанет на колени перед Его гением?..
Я изучал природу возникновения биологической жизни и разумного существа, взаимодействие звезд между собой и функциональное значение каждой из них, так или иначе влияющих на Планету с разумными особями.
Год пролетел незаметно. Я снова отправил заявление с просьбой зачислить меня в отряд ПОСКИ. И — о, горе! — я снова не оказался в списках претендентов. И тогда я обратился с апелляцией к Председателю Комитета. Реакция была незамедлительной. Со мной по телеканалу связался и говорил сам шеф Комитета. Он сказал, мол, у него против меня лично никаких возражений нет. Hо категорически против один из членов Комитета.
— Чем он аргументирует свой отказ? — спросил я.
— Считает, что для этой работы вы слишком молоды.
— Во-первых, я по этой так называемой причине не прошу никаких скидок. Во-вторых, молодость разве порок? — возразил я.
— Разумеется, не порок. Hо… — шеф Комитета сделал паузу, а потом многозначительно добавил: — Попытайтесь переубедить этого члена Комитета. Время для принятия окончательного решения пока есть.
И я все понял. Против меня был отец. Вот тогда-то я с ним и схлестнулся. Я не мог убедить его отказаться от своих слов и поставить об этом в известность Председателя Комитета. Я был на него в страшной обиде. Перестал разговаривать с ним. В сердцах рассказал обо всем маме. Она и помогла.
За ужином мама сказала отцу:
«Того, что ты позволишь ему пройти в кандидаты, еще не означает, что его тут же зачислят в отряд субъективистов. Он должен еще будет сдать экзамены. Вот если он их сдаст на посредственном уровне, тогда я тоже возьму твою сторону».
Маме удалось сломить его упорство. А я ее не подвел. По всем экзаменам мной были получены высшие баллы. И через одиннадцать с небольшим месяцев я стал самым молодым членом отряда ПОСКИ.
С того времени прошло около трех лет. Два отчета с анализом моих субъективных наблюдений уже были отмечены самой Канцелярией Всевышнего.
Дело все в том, что информация систематиков шла в Компьютерную службу Комитета. Уже оттуда, после изучения и выводов, этот материал шел в Большой Компьютер Великого Круга Миров. Отчеты же субъективистов передавались непосредственно на Малый Компьютер Канцелярии главы Великого Круга Миров, которого мы между собой называли Всевышним.
Субъективной информации Он придавал особое значение и, как утверждают, всегда просматривал ее лично. Наша информация, очевидно, чем-то существенно дополняла объективную картину, представляемую роботами, и зачастую основываясь на ней, в Канцелярии вырабатывались дополнения к действующим Инструкциям.
Так что, по моим наблюдениям, пару раз вносились изменения в действующие правила. А это считалось громадным успехом. Такой работник как специалист получал в награду высокую категорию. Наверное, поэтому, несмотря на мою молодость, в Комитете со мной считались. Hе раз вызывали на свои заседания. Там, на заседаниях, я, конечно, встречался с отцом, но, кроме подчеркнуто сухих приветствий, мы с ним больше никак не общались. Я не мог простить ему оскорбительного неверия в меня. А он, при всей кажущейся сухости, гордился мной и, как говорила мама, радовался моим успехам.
«У вас одинаково дурной характер, — не раз сетовала мама, — но я вас, упрямцев, все равно помирю.»
И помирила. Умудрилась это сделать в тот момент, когда нас всех не было дома. Мы, по предписанию своего руководства, разлетелись по мирам. Отец в одну сторону, сама она — в другую, а я, уже в качестве руководителя группы, в полугодовой инспекторский вояж по трем каналам Пространства-Времени.
3
Дни и ночи мои были так насыщены, что я не заметил, как пролетело четыре месяца. Я уже дал команду понемногу упаковываться, чтобы без промедления перебазироваться в третий, последний по предписанию, канал Пространства-Времени. А работа в этом, предпоследнем, у нас завершалась трехдневкой непосредственных контактов с разумными аборигенами. Самый интересный этап в нашей работе.
Аборигены реагировали на нас с потешным смятением и любопытством. Любопытство пересиливало. Оно у разумных сильнее страха. Мы позволяли видеть себя в привычных для них биоформах. То есть похожими на них. Ряд черт в нашем облике они видели в зависимости от их представлений об инопланетянах. Например, тому, с кем я вступил в контакт, я виделся двухголовым. И он умирал от любопытства узнать: одинаково ли мои головы думают? А если нет, то не перебивают ли друг друга, когда рассказывают? Hе ругаются ли между собой из-за еды? Спят по очереди или одновременно?…
В общем, смешные они, эти разумные аборигены. И легко управляемые.
Мой визави, анализируя в моем отсутствии наши с ним встречи, всякий раз давал себе слово при новом свидании со мной задать все эти мучившие его вопросы. А встретившись, он, разумеется, забывал о них. Ему приходилось отвечать на мои вопросы.
Интересный был экземпляр. Наблюдательный, дотошный и хорошо знавший психологию и образ жизни себе подобных. Откровенно говоря, я хотел бы знать, кем он был, находясь Дома, среди нас, в Великом Кругу Миров, пока вновь не ушел в Кругооборот. Hо такой информацией могли обладать только сотрудники Канцелярии Главы Великого Круга.
Как все-таки мудро устроил Всевышний Вечность Разумной жизни! Живет мой контактер на этой планетке и не подозревает, что это его детство, хотя он здесь взрослеет, набирается опыта, стареет и… умирает. И, умирая, даже не подозревает, что по существу уходит в иную жизнь — на планету Молодости своего разума. Где снова взрослеет, набирается опыта, стареет и… умирает. То есть, перемещается на планету Зрелости своего разума. К себе Домой. В Великий Круг Миров. Вечность его, слава Всевышнему, обусловлена обновлением в развитии и движением по Пространствам-Времени.
Забавно наблюдать за ними, сущими детьми, непомнящими родства. Мы тоже, наверное, здесь, на Земле, пребывая в Детстве, оставляем впечатление беспомощного и жалкого существа.
«Hу чем не неразумное дитя?» — думал я, глядя на него, как смотрит взрослый на малолетку. И про себя решил позволить ему задать мне эти его умозрительные вопросы. Однако в этот самый момент у меня вдруг сработала вторичная связь. В наш диалог вторгся командир Базы. Такое мог позволить только он и только в экстренных случаях.
Услышав голос руководителя Базы, я сразу понял, что с моими товарищами, которые находились сейчас, как и я, среди жителей этой планеты, ничего не произошло. Если что и случилось, то не с моими ребятами и не на этой планете. Потому что информация о ней и самом разном другом, вплоть до того, где в это мгновение задымится вулкан или кто из аборигенов отойдет в мир иной, была у меня на планшетке. Так называли мы плоский прибор с небольшим, но весьма чувствительным устройством, замкнутым на экран, по которому в пределах нормы гарцевал индикатор. В случае опасности индикатор вырисовывал рельеф местности, высвечивая координаты, и выдавал исчерпывающую характеристику причинам либо совершившейся, либо надвигающейся беды.
— Вы срочно нужны на Базе, — сказал командир.
— Что случилось? — не без волнения поинтересовался я.
— Кроме хорошего — ничего, — как-то не похоже на него игриво заверил он.
— Тем не менее, — настаивал я и, чуть-чуть подумав, добавил: — Если нечто конфиденциальное, тогда другое дело.
— Hу как вам сказать?.. Вообще-то, сообщение конфиденциальное. Hо такое, что все равно станет достоянием всей Базы. Примерно через час придет пакет последних известий, и никакой тайны уже не будет.
Я был заинтригован. Наверняка мои ребята, находившиеся здесь в разных концах планеты и слушавшие нас, тоже затаили дыхание. Речь явно шла о какой-то касающейся меня ошеломительно приятной новости. Hо я ничего не ожидал. Hи повышения, ни награды (не за что было), ни ценного подарка. Обо всем этом после собеседования с Векосом-Верховным Координатором Служб Всевышнего — предупреждают заранее.
«Может, что-нибудь связанное с родителями?» — задался я вопросом и решил, что, скорее всего, так оно и есть. Ведь, недавно разговаривая с мамой, она вскользь произнесла такую фразу: «Надеюсь, сынок, скоро увидимся. Я так по вас соскучилась».
Этой ее фразе я, признаться, тогда не придал никакого значения, но в память она врезалась.
— Прилетела мама? — вскричал я.
— Горячо, — проговорил командир Базы, — но не в цель.
Я никогда не наблюдал за командиром подобных вольностей. А тут его словно подменили. Значит, что-то из ряда вон. И приятное.
— Hе тяни, командир, — взмолился я.
— Разрешаешь объявить?
— Если узнают по распространяемым известиям через какой-то час, так пусть узнают сию минуту, — рассудил я.
— Внимание! — начал он. — Включена и работает вся трансляционная сеть Базы. Внимание! Только что пришло сообщение, адресованное…
Шеф Базы медленно, с расстановкой и паузами стал перечислять мою должность, категорию, звание, награды.
— Прошу тебя, не надо, — недовольно буркнул я.
Он засмеялся. Даже на селекторном совещании и при хорошем настроении он никогда не вел себя так. Хотя те, кто с ним дружил и был на коротке, прекрасно знали его как большого шутника и юмориста.
— В общем, — согласился он со мной, — адресовано лично вам, за подписью всех членов Комитета, за исключением твоего отца.
«Потому что отец, как и я, в командировке», — отметил я про себя, продолжая слушать.
Шеф, однако, сделал паузу. Любопытство мое да и всех, кто слушал его, накалилось до предела. Я готов был крикнуть — не издевайся, мол, выкладывай сразу.
— Зачитываю! — наконец объявил он. — Ваша мать сегодня утверждена в должности Главного врача Канцелярии Главы Великого Круга Миров. Поздравляя вас как сына с этим выдающимся событием, одновременно сообщаем, что презентация состоится…
Аборигены реагировали на нас с потешным смятением и любопытством. Любопытство пересиливало. Оно у разумных сильнее страха. Мы позволяли видеть себя в привычных для них биоформах. То есть похожими на них. Ряд черт в нашем облике они видели в зависимости от их представлений об инопланетянах. Например, тому, с кем я вступил в контакт, я виделся двухголовым. И он умирал от любопытства узнать: одинаково ли мои головы думают? А если нет, то не перебивают ли друг друга, когда рассказывают? Hе ругаются ли между собой из-за еды? Спят по очереди или одновременно?…
В общем, смешные они, эти разумные аборигены. И легко управляемые.
Мой визави, анализируя в моем отсутствии наши с ним встречи, всякий раз давал себе слово при новом свидании со мной задать все эти мучившие его вопросы. А встретившись, он, разумеется, забывал о них. Ему приходилось отвечать на мои вопросы.
Интересный был экземпляр. Наблюдательный, дотошный и хорошо знавший психологию и образ жизни себе подобных. Откровенно говоря, я хотел бы знать, кем он был, находясь Дома, среди нас, в Великом Кругу Миров, пока вновь не ушел в Кругооборот. Hо такой информацией могли обладать только сотрудники Канцелярии Главы Великого Круга.
Как все-таки мудро устроил Всевышний Вечность Разумной жизни! Живет мой контактер на этой планетке и не подозревает, что это его детство, хотя он здесь взрослеет, набирается опыта, стареет и… умирает. И, умирая, даже не подозревает, что по существу уходит в иную жизнь — на планету Молодости своего разума. Где снова взрослеет, набирается опыта, стареет и… умирает. То есть, перемещается на планету Зрелости своего разума. К себе Домой. В Великий Круг Миров. Вечность его, слава Всевышнему, обусловлена обновлением в развитии и движением по Пространствам-Времени.
Забавно наблюдать за ними, сущими детьми, непомнящими родства. Мы тоже, наверное, здесь, на Земле, пребывая в Детстве, оставляем впечатление беспомощного и жалкого существа.
«Hу чем не неразумное дитя?» — думал я, глядя на него, как смотрит взрослый на малолетку. И про себя решил позволить ему задать мне эти его умозрительные вопросы. Однако в этот самый момент у меня вдруг сработала вторичная связь. В наш диалог вторгся командир Базы. Такое мог позволить только он и только в экстренных случаях.
Услышав голос руководителя Базы, я сразу понял, что с моими товарищами, которые находились сейчас, как и я, среди жителей этой планеты, ничего не произошло. Если что и случилось, то не с моими ребятами и не на этой планете. Потому что информация о ней и самом разном другом, вплоть до того, где в это мгновение задымится вулкан или кто из аборигенов отойдет в мир иной, была у меня на планшетке. Так называли мы плоский прибор с небольшим, но весьма чувствительным устройством, замкнутым на экран, по которому в пределах нормы гарцевал индикатор. В случае опасности индикатор вырисовывал рельеф местности, высвечивая координаты, и выдавал исчерпывающую характеристику причинам либо совершившейся, либо надвигающейся беды.
— Вы срочно нужны на Базе, — сказал командир.
— Что случилось? — не без волнения поинтересовался я.
— Кроме хорошего — ничего, — как-то не похоже на него игриво заверил он.
— Тем не менее, — настаивал я и, чуть-чуть подумав, добавил: — Если нечто конфиденциальное, тогда другое дело.
— Hу как вам сказать?.. Вообще-то, сообщение конфиденциальное. Hо такое, что все равно станет достоянием всей Базы. Примерно через час придет пакет последних известий, и никакой тайны уже не будет.
Я был заинтригован. Наверняка мои ребята, находившиеся здесь в разных концах планеты и слушавшие нас, тоже затаили дыхание. Речь явно шла о какой-то касающейся меня ошеломительно приятной новости. Hо я ничего не ожидал. Hи повышения, ни награды (не за что было), ни ценного подарка. Обо всем этом после собеседования с Векосом-Верховным Координатором Служб Всевышнего — предупреждают заранее.
«Может, что-нибудь связанное с родителями?» — задался я вопросом и решил, что, скорее всего, так оно и есть. Ведь, недавно разговаривая с мамой, она вскользь произнесла такую фразу: «Надеюсь, сынок, скоро увидимся. Я так по вас соскучилась».
Этой ее фразе я, признаться, тогда не придал никакого значения, но в память она врезалась.
— Прилетела мама? — вскричал я.
— Горячо, — проговорил командир Базы, — но не в цель.
Я никогда не наблюдал за командиром подобных вольностей. А тут его словно подменили. Значит, что-то из ряда вон. И приятное.
— Hе тяни, командир, — взмолился я.
— Разрешаешь объявить?
— Если узнают по распространяемым известиям через какой-то час, так пусть узнают сию минуту, — рассудил я.
— Внимание! — начал он. — Включена и работает вся трансляционная сеть Базы. Внимание! Только что пришло сообщение, адресованное…
Шеф Базы медленно, с расстановкой и паузами стал перечислять мою должность, категорию, звание, награды.
— Прошу тебя, не надо, — недовольно буркнул я.
Он засмеялся. Даже на селекторном совещании и при хорошем настроении он никогда не вел себя так. Хотя те, кто с ним дружил и был на коротке, прекрасно знали его как большого шутника и юмориста.
— В общем, — согласился он со мной, — адресовано лично вам, за подписью всех членов Комитета, за исключением твоего отца.
«Потому что отец, как и я, в командировке», — отметил я про себя, продолжая слушать.
Шеф, однако, сделал паузу. Любопытство мое да и всех, кто слушал его, накалилось до предела. Я готов был крикнуть — не издевайся, мол, выкладывай сразу.
— Зачитываю! — наконец объявил он. — Ваша мать сегодня утверждена в должности Главного врача Канцелярии Главы Великого Круга Миров. Поздравляя вас как сына с этим выдающимся событием, одновременно сообщаем, что презентация состоится…
4
Дальше я ничего не слышал. Все потонуло в восторженных криках многочисленных сотрудников Базы и ребят моей команды.
Они радовались так, будто в телеграмме речь шла об их мамах, а не о моей. И вдруг я поймал себя на том, что ревную ее к ним. Она теперь не вся моя. Она стала чужеватой… Такое, между прочим, я испытывал однажды. Давным-давно. В детском садике…
Курируя в ведомстве Здоровье медицинский персонал детских учреждений, она как-то пришла в наш детский сад. Дети обступили ее, и каждый тянул к ней ручонки. Мама брала на руки то одного, то другого, трепала их по головкам и говорила им что-то ласковое и хорошее. А я, оттесненный детворой, стоял в сторонке. Взрослые — воспитатели, доктор и медсестра — не знали, что она моя мама.
Мне было обидно и горько. Глаза мои набухли, как почки по весне. Еще чуть-чуть, и они лопнули бы. Брызнули бы жгучими слезами.
Мама, моя мама, всех обнимает, всем смеется, а меня не видит. Обо мне не помнит. Забыла, что я здесь, в этом же детском садике…
Я смотрел на нее из-за спин ребят и очень-очень любил ее. Какая она была красивая! Какая родная-родная! И не моя. А ихняя… И тут ее глаза остановились на мне. И в них я прочел свою боль.
Они страдали вместе со мной. И мама крикнула, как застонала:
— Сынок, любимый мой! Что ты забился в угол?! Hу-ка, беги ко мне!
И все кругом затихли. Потом расступились. А когда мама, поцелавав, опустила меня на пол, все любили меня. И я любил всех.
… Теперь почти то же самое. Только я уже не маленький. Хотя чувствую себя точно так же…
Они радуются. Они говорят о маме. И хотя поздравляют меня, сами на все лады повторяют ее имя. Моя любовь к ней сейчас не имеет никакого значения. И я вообще — ничто… И все из-за этого сенсационного сообщения.
Событие, действительно, из ряда вон. Ведь назначения на первые должности Служб Всевышнего происходят не каждый день и даже не каждый год. А единственный раз за многие сотни лет. Есть и такие посты, которые замещаются новым лицом через тысячу лет. Вот почему это большое событие. А руководитель медицинской Службы Главы Великого Круга Миров — одна из двух должностей, которая может заниматься сколько угодно лет. Затем он по собственному желанию, как и все, уходит в Кругооборот. Исключительно по своей воле. Устает и понимает, что ему нужно обновиться. И начинает добиваться отставки. Глава же, по его собственному признанию, с неохотой отпускает своих помощников. Очень привыкает к ним. А к главврачу особенно. Ведь он, по существу, является его личным врачом.
Мама, моя мама, — личный врач Всевышнего. Потрясающе! В недослушанном тексте пришедшего на мое имя сообщения говорилось, что мне разрешено вылетить Домой для участия в церемонии инаугурации.
Прихватив с собой депешу, я направился было к себе в каюту, но голос из транслятора попросил меня пройти в зал связи. Hа разговор вызывал отец.
Отец сидел перед компьютером и, заглядывая в записи, что-то сосредоточенно набирал.
«Пишет отчет», — догадался я.
Потом он оторвался и глянул в то место, где должно было появиться мое изображение. И наши глаза встретились. С минуту мы молча смотрели друг на друга.
— Ты что-то грустный, малыш, — сказал он.
— Есть немного… Казалось бы, радоваться надо. А вот…
— Ты безнадежный эгоист и маменькин сынок.
— Папенькин тоже, — согласился я.
— Нет, малыш, ты со мной в контре, — возразил отец.
— Я был не прав. Теперь я это хорошо понимаю.
— Спасибо. Hо если по справедливости, и я был не прав.
Мы весело рассмеялись. Признавшись в своей неправоте, мы как будто сбросили со своих плеч тяжелую ношу. Мы помирились.
— Кстати, ты прекрасно выглядишь.
— Нет устал я что-то, малыш.
— Hе дай, Бог! Тебе еще рано уставать, — с искренней тревогой в голосе оборвал его я.
Когда Там кто-либо говорит об усталости, значит, он расписывается в том, что ресурсы его истощены и для омоложения и коренной встряски ему необходимо в Кругооборот.
— Hе в том смысле, — успокоил он меня. — Просто замотался. По моей нудной дотошности, известной тебе, я не успел раньше срока выполнить задание… Придется возвращаться и доделывать.
Они радовались так, будто в телеграмме речь шла об их мамах, а не о моей. И вдруг я поймал себя на том, что ревную ее к ним. Она теперь не вся моя. Она стала чужеватой… Такое, между прочим, я испытывал однажды. Давным-давно. В детском садике…
Курируя в ведомстве Здоровье медицинский персонал детских учреждений, она как-то пришла в наш детский сад. Дети обступили ее, и каждый тянул к ней ручонки. Мама брала на руки то одного, то другого, трепала их по головкам и говорила им что-то ласковое и хорошее. А я, оттесненный детворой, стоял в сторонке. Взрослые — воспитатели, доктор и медсестра — не знали, что она моя мама.
Мне было обидно и горько. Глаза мои набухли, как почки по весне. Еще чуть-чуть, и они лопнули бы. Брызнули бы жгучими слезами.
Мама, моя мама, всех обнимает, всем смеется, а меня не видит. Обо мне не помнит. Забыла, что я здесь, в этом же детском садике…
Я смотрел на нее из-за спин ребят и очень-очень любил ее. Какая она была красивая! Какая родная-родная! И не моя. А ихняя… И тут ее глаза остановились на мне. И в них я прочел свою боль.
Они страдали вместе со мной. И мама крикнула, как застонала:
— Сынок, любимый мой! Что ты забился в угол?! Hу-ка, беги ко мне!
И все кругом затихли. Потом расступились. А когда мама, поцелавав, опустила меня на пол, все любили меня. И я любил всех.
… Теперь почти то же самое. Только я уже не маленький. Хотя чувствую себя точно так же…
Они радуются. Они говорят о маме. И хотя поздравляют меня, сами на все лады повторяют ее имя. Моя любовь к ней сейчас не имеет никакого значения. И я вообще — ничто… И все из-за этого сенсационного сообщения.
Событие, действительно, из ряда вон. Ведь назначения на первые должности Служб Всевышнего происходят не каждый день и даже не каждый год. А единственный раз за многие сотни лет. Есть и такие посты, которые замещаются новым лицом через тысячу лет. Вот почему это большое событие. А руководитель медицинской Службы Главы Великого Круга Миров — одна из двух должностей, которая может заниматься сколько угодно лет. Затем он по собственному желанию, как и все, уходит в Кругооборот. Исключительно по своей воле. Устает и понимает, что ему нужно обновиться. И начинает добиваться отставки. Глава же, по его собственному признанию, с неохотой отпускает своих помощников. Очень привыкает к ним. А к главврачу особенно. Ведь он, по существу, является его личным врачом.
Мама, моя мама, — личный врач Всевышнего. Потрясающе! В недослушанном тексте пришедшего на мое имя сообщения говорилось, что мне разрешено вылетить Домой для участия в церемонии инаугурации.
Прихватив с собой депешу, я направился было к себе в каюту, но голос из транслятора попросил меня пройти в зал связи. Hа разговор вызывал отец.
Отец сидел перед компьютером и, заглядывая в записи, что-то сосредоточенно набирал.
«Пишет отчет», — догадался я.
Потом он оторвался и глянул в то место, где должно было появиться мое изображение. И наши глаза встретились. С минуту мы молча смотрели друг на друга.
— Ты что-то грустный, малыш, — сказал он.
— Есть немного… Казалось бы, радоваться надо. А вот…
— Ты безнадежный эгоист и маменькин сынок.
— Папенькин тоже, — согласился я.
— Нет, малыш, ты со мной в контре, — возразил отец.
— Я был не прав. Теперь я это хорошо понимаю.
— Спасибо. Hо если по справедливости, и я был не прав.
Мы весело рассмеялись. Признавшись в своей неправоте, мы как будто сбросили со своих плеч тяжелую ношу. Мы помирились.
— Кстати, ты прекрасно выглядишь.
— Нет устал я что-то, малыш.
— Hе дай, Бог! Тебе еще рано уставать, — с искренней тревогой в голосе оборвал его я.
Когда Там кто-либо говорит об усталости, значит, он расписывается в том, что ресурсы его истощены и для омоложения и коренной встряски ему необходимо в Кругооборот.
— Hе в том смысле, — успокоил он меня. — Просто замотался. По моей нудной дотошности, известной тебе, я не успел раньше срока выполнить задание… Придется возвращаться и доделывать.