Страница:
«Видимо, — подумал с торжеством Сталвиг, — в палке была-таки — спасибо Ильсу! — чудодейственная сила».
Воодушевленный этой мыслью он начал размахивать палкой с такой силой, на которую только оказался способен: жик, жик, жик! Он забыл при этом предостережение Каппена Варры о том, что палку следует все время держать между собой и противником.
Сталвиг с ликованием отметил для себя, что Вашанка старается отскочить в сторону, когда палка приближается к нему. Однажды, когда палка оказалась всего в двух футах от него, ему пришлось даже, чтобы избежать удара, высоко подпрыгнуть. «Но почему же он все еще здесь? Почему не бежит отсюда, если так опасается моей палки?» — эта мысль, неожиданно пришедшая ему в голову, в один момент и в значительной степени охладила его боевой пыл и задор.
Сталвиг весь сжался от ужаса при мысли, что есть, должно быть, какой-то тайный смысл в том, что Вашанка, то и дело увертываясь от ударов, все-таки продолжает борьбу! Не может ли это означать, что он просто выжидает, когда чудесная сила, заключенная в палке, иссякнет?
Эта ужасная перспектива заставила Сталвига вспомнить те слова, которые Ильс в образе Каппена Варры сказал ему на прощанье. Страшная мысль о том, что должно быть, что-то уже начало происходить с чудесной силой, которой обладала палка, заставила Сталвига с быстротой молнии броситься назад к переходу, ведущему к лестничной площадке. Оглянувшись на мгновение, он чуть не задохнулся от радости, увидев, что обычно забаррикадированная дверь оставлена Азиуной широко распахнутой.
Резко повернувшись на пятках, он чуть не растянулся на площадке лестницы, и стремглав побежал вниз, перепрыгивая через четыре, а то и пять ступенек за раз. Оказавшись внизу, он обнаружил, что, слава Всевышнему, там дверь тоже была открыта. Страшно было себе представить, каких нечеловеческих усилий стоило ему это бегство!
И в этот самый последний момент яркое сияние залило всю лестничную клетку и стало светло, как днем. Это, вне всяких сомнений, свидетельствовало о несколько запоздалом появлении грозного божества, пустившегося в погоню за Сталвигом.
Выскочив из дома прямо в кромешную тьму ночи, Сталвиг, как безумный, домчался до ближайшего угла, стремительно обогнул его и бросился бежать дальше по улице, пока не добрался до главной магистрали. Остановившись у какого-то закрытого ларька, он в изнеможении прислонился к его стене, продолжая держать свой посох прямо перед собой.
И только теперь он спохватился, что из одежды на нем нет ничего!
Несмотря на поздний час, на улице все еще были какие-то люди. Кто-то из них бросил случайный взгляд на Сталвига, однако внимание большинства было Направлено на другое. Практически каждый прохожий, остановившись, начинал смотреть в ту сторону, откуда появился Сталвиг. Там над длинным низким строением с дюжиной устремленных вверх башенок светилось и разгоралось, поднимаясь до небес, огромное зарево.
В толпе то и дело раздавались возгласы удивления. Но в тот момент, когда Сталвиг с тревогой подумал о том, действительно ли Вашанка собирается продолжить погоню за ним, ослепительный свет начал постепенно меркнуть.
Пришел в себя он далеко не сразу. Но ему было ясно одно: хоть и не стоило ввязываться в эту борьбу, он одержал победу.
На возвращение домой ушло довольно много времени. Так как на улице снова стало темно, его нагота не так уж бросалась в глаза. К тому же, в городе, в котором многие были так скудно одеты, обнаженный мужчина ночью был не в диковинку. Это позволило Сталвигу, при соблюдении некоторой осторожности, не стыдиться своей наготы.
Наконец-то Сталвиг, все еще с палкой наперевес перед собой, добрался до своего дома и поднялся по лестнице наверх, где было совершенно темно. Его приемную внизу освещала, как всегда, постоянно горевшая там свеча, которую, разумеется, приходилось время от времени заменять новой. Убедившись в том, что в доме нет посторонних, Сталвиг поспешно забаррикадировал вход в свое жилище.
Прошло время…
Сталвиг лежал, бессильно распластавшись в постели, но сон не приходил. Он подумывал уже о том, чтобы принять настой из трав, который он обычно прописывал своим пациентам на ночь. Скорее всего, это произвело бы на него дурманящее действие, однако, в эту ночь, похоже, только на это и можно было рассчитывать.
Беспокойно ворочаясь в постели с боку на бок, Сталвиг вдруг услышал в ночной тишине шум, доносившийся с улицы. Голоса людей. Множество голосов. Гул нарастал.
У-ух!
Заметавшись по теплице, он сначала раздвинул ставни, а затем, выглянув на улицу, посмотрел вниз со своего второго этажа.
От множества зажженных факелов на улицах, запруженных людскими толпами, было светло, как днем.
Несколько раз, слыша под окном шаги прохожих, он высовывался наружу и встревоженным голосом спрашивал:
— Что там такое? Что случилось?
Из многоголосных и громогласных ответов прохожих, а их было не менее десятка, он смог, наконец, понять и сделать вывод о том, что происходит на самом деле и в честь чего это шумное торжество.
Жители Санктуария праздновали победу!
А случилось вот что. Вскоре после того как блистательное сияние Вашанки пошло на убыль и исчезло, будто ничего и не было, по всем улицам, улочкам и закоулкам Лабиринта разбежались вестники-гонцы.
Это были соглядатаи и слухачи Джабала. И вслед за ними — распространилась весть, которая…
Какие-то женщины передавали ее шепотом на ухо мужчинам, а те, в свою очередь, передавали ее как по эстафете по принципу «за что купил, за то и продаю». Весть была ошеломляющая: мужчины, выслушав ее, поспешно натягивали на себя одежду, хватались за оружие и исчезали, бряцая доспехами, в окрестностях ночного Лабиринта.
Завсегдатаи таверны «Распутный Единорог» вдруг разом осушили свои кружки, а затем их будто ветром сдуло. Так, по крайней мере, показалось удивленному бармену, который подошел к выходу и выглянул на улицу. Увидев повсюду пылающие факелы, услышав топот пробегающих мимо ног и шелест одежд, он торопливо закрыл свое заведение и присоединился к людской толпе, устремившейся в одном направлении — к храму Бога Ильса.
Сталвигу из распахнутого на улицу окна был хорошо виден храм с его позолоченным куполом. Все те части храма, которые были ему видны, были залиты светом, который дополнительно отражался многочисленными стеклянными рефлекторами. Для создания такой огромной площади отражения пришлось, видимо, зажечь внутри храма не менее тысячи свечей.
Священнослужители в храме поголовно были охвачены религиозным экстазом. Ведь новость, которую принесли посланники Джабала в святилище, заключалась в том, что в ходе сражения Бога Ильса с Богом Рэнканов, Богом-Громовержцем. Бог Ильс одержал победу!
Ликование и восхваление божества затянулось до самого утра, это крики ликующих прохожих, оказывается, слышал Сталвиг под своими окнами.
И как только до Сталвига дошел смысл происходящего, он тут же поспешно закрыл ставни. Постоял еще немного, чувствуя во всем своем теле легкий озноб. Это был холод внутри него, ведь погода стояла теплая.
«Разумно ли все это?» — размышлял он.
Что, если там, во дворце, узнают, по какому поводу все эти крики и ликование? Что, если бог Вашанка, разозленный своим поражением, обрушит на город громы и молнии? Как подумаешь об этом, так будто небо с черными тучами на нем начинает угрожающе давить на тебя…
Его не оставляло чувство тревоги и беспокойства, однако, поразмыслив, он решил, что это ликование все же оправданно. Ведь Ильс действительно оказался победителем, найдя и прекрасно использовав возможность для этого. Так, может быть, этот самый древний бог Илсигов уже давно готов к… чему?..
Сталвиг опять был в постели и все еще был взбудоражен таинственностью и невероятностью всего происходящего.
Так и не сомкнув глаз, он вдруг услышал легкий стук в дверь.
Мгновенный, парализующий волю страх и сомнение охватили все его существо. С трудом скрывая волнение, он подошел к двери и, не открывая ее, спросил:
— Кто там?
В ответ послышался тихий голос Иллиры:
— Это я, Альтен, я пришла, как мы и договорились с тобой утром, чтобы отплатить тебе добром.
Долгая пауза… Потому что в душе у него бушевали самые различные чувства: растерянность и сомнение, а также смутно зарождающееся разочарование. Ответа не было так долго, что женский голос продолжил:
— Мой кузнец, как ты его называешь, отправился в храм Ильса, и вернется лишь утром.
Он с удовольствием поверил бы в то, что это правда, так как уже был настрои на свидание с ней. Но холодный расчет, подсказавший, что лучше всего для него будет отказать ей, оказался сильнее желания. А может быть, подумал он, это Азиуна, которую ее негодный брат-любовник заставил сделать еще одну попытку проникнуть в дом лекаря, с тем, чтобы с ее помощью он мог еще раз попытаться пройти сквозь сплошные стены. И тогда, если вмешается сама смерть, бог Ильс снова будет посрамлен.
Поразмыслив в таком духе, Сталвиг неохотно сказал:
— Ты можешь считать себя свободной от своего обещания, Иллира! Судьба вновь распорядилась таким образом, что лишает меня одного из самых больших удовольствий в жизни. А тебе она предоставляет возможность сохранить верность этому твоему неуклюжему монстру. — С тяжелым вздохом лекарь закончил: — Возможно, в следующий раз судьба будет ко мне добрее.
Вернувшись в постель и развалясь на овечьих шкурах, он чисто по-мужски подумал, что для мужчины, который провел ночь с богиней, еще не все потеряно.
И действительно…
Затем он вдруг вспомнил, с каких нежных объятий этой ласковой «Иллиры» все начиналось, и почувствовал, что постепенно расслабляется.
Вот тогда он и забылся легким безмятежным сном.
Джанет МОРРИС
Воодушевленный этой мыслью он начал размахивать палкой с такой силой, на которую только оказался способен: жик, жик, жик! Он забыл при этом предостережение Каппена Варры о том, что палку следует все время держать между собой и противником.
Сталвиг с ликованием отметил для себя, что Вашанка старается отскочить в сторону, когда палка приближается к нему. Однажды, когда палка оказалась всего в двух футах от него, ему пришлось даже, чтобы избежать удара, высоко подпрыгнуть. «Но почему же он все еще здесь? Почему не бежит отсюда, если так опасается моей палки?» — эта мысль, неожиданно пришедшая ему в голову, в один момент и в значительной степени охладила его боевой пыл и задор.
Сталвиг весь сжался от ужаса при мысли, что есть, должно быть, какой-то тайный смысл в том, что Вашанка, то и дело увертываясь от ударов, все-таки продолжает борьбу! Не может ли это означать, что он просто выжидает, когда чудесная сила, заключенная в палке, иссякнет?
Эта ужасная перспектива заставила Сталвига вспомнить те слова, которые Ильс в образе Каппена Варры сказал ему на прощанье. Страшная мысль о том, что должно быть, что-то уже начало происходить с чудесной силой, которой обладала палка, заставила Сталвига с быстротой молнии броситься назад к переходу, ведущему к лестничной площадке. Оглянувшись на мгновение, он чуть не задохнулся от радости, увидев, что обычно забаррикадированная дверь оставлена Азиуной широко распахнутой.
Резко повернувшись на пятках, он чуть не растянулся на площадке лестницы, и стремглав побежал вниз, перепрыгивая через четыре, а то и пять ступенек за раз. Оказавшись внизу, он обнаружил, что, слава Всевышнему, там дверь тоже была открыта. Страшно было себе представить, каких нечеловеческих усилий стоило ему это бегство!
И в этот самый последний момент яркое сияние залило всю лестничную клетку и стало светло, как днем. Это, вне всяких сомнений, свидетельствовало о несколько запоздалом появлении грозного божества, пустившегося в погоню за Сталвигом.
Выскочив из дома прямо в кромешную тьму ночи, Сталвиг, как безумный, домчался до ближайшего угла, стремительно обогнул его и бросился бежать дальше по улице, пока не добрался до главной магистрали. Остановившись у какого-то закрытого ларька, он в изнеможении прислонился к его стене, продолжая держать свой посох прямо перед собой.
И только теперь он спохватился, что из одежды на нем нет ничего!
Несмотря на поздний час, на улице все еще были какие-то люди. Кто-то из них бросил случайный взгляд на Сталвига, однако внимание большинства было Направлено на другое. Практически каждый прохожий, остановившись, начинал смотреть в ту сторону, откуда появился Сталвиг. Там над длинным низким строением с дюжиной устремленных вверх башенок светилось и разгоралось, поднимаясь до небес, огромное зарево.
В толпе то и дело раздавались возгласы удивления. Но в тот момент, когда Сталвиг с тревогой подумал о том, действительно ли Вашанка собирается продолжить погоню за ним, ослепительный свет начал постепенно меркнуть.
Пришел в себя он далеко не сразу. Но ему было ясно одно: хоть и не стоило ввязываться в эту борьбу, он одержал победу.
На возвращение домой ушло довольно много времени. Так как на улице снова стало темно, его нагота не так уж бросалась в глаза. К тому же, в городе, в котором многие были так скудно одеты, обнаженный мужчина ночью был не в диковинку. Это позволило Сталвигу, при соблюдении некоторой осторожности, не стыдиться своей наготы.
Наконец-то Сталвиг, все еще с палкой наперевес перед собой, добрался до своего дома и поднялся по лестнице наверх, где было совершенно темно. Его приемную внизу освещала, как всегда, постоянно горевшая там свеча, которую, разумеется, приходилось время от времени заменять новой. Убедившись в том, что в доме нет посторонних, Сталвиг поспешно забаррикадировал вход в свое жилище.
Прошло время…
Сталвиг лежал, бессильно распластавшись в постели, но сон не приходил. Он подумывал уже о том, чтобы принять настой из трав, который он обычно прописывал своим пациентам на ночь. Скорее всего, это произвело бы на него дурманящее действие, однако, в эту ночь, похоже, только на это и можно было рассчитывать.
Беспокойно ворочаясь в постели с боку на бок, Сталвиг вдруг услышал в ночной тишине шум, доносившийся с улицы. Голоса людей. Множество голосов. Гул нарастал.
У-ух!
Заметавшись по теплице, он сначала раздвинул ставни, а затем, выглянув на улицу, посмотрел вниз со своего второго этажа.
От множества зажженных факелов на улицах, запруженных людскими толпами, было светло, как днем.
Несколько раз, слыша под окном шаги прохожих, он высовывался наружу и встревоженным голосом спрашивал:
— Что там такое? Что случилось?
Из многоголосных и громогласных ответов прохожих, а их было не менее десятка, он смог, наконец, понять и сделать вывод о том, что происходит на самом деле и в честь чего это шумное торжество.
Жители Санктуария праздновали победу!
А случилось вот что. Вскоре после того как блистательное сияние Вашанки пошло на убыль и исчезло, будто ничего и не было, по всем улицам, улочкам и закоулкам Лабиринта разбежались вестники-гонцы.
Это были соглядатаи и слухачи Джабала. И вслед за ними — распространилась весть, которая…
Какие-то женщины передавали ее шепотом на ухо мужчинам, а те, в свою очередь, передавали ее как по эстафете по принципу «за что купил, за то и продаю». Весть была ошеломляющая: мужчины, выслушав ее, поспешно натягивали на себя одежду, хватались за оружие и исчезали, бряцая доспехами, в окрестностях ночного Лабиринта.
Завсегдатаи таверны «Распутный Единорог» вдруг разом осушили свои кружки, а затем их будто ветром сдуло. Так, по крайней мере, показалось удивленному бармену, который подошел к выходу и выглянул на улицу. Увидев повсюду пылающие факелы, услышав топот пробегающих мимо ног и шелест одежд, он торопливо закрыл свое заведение и присоединился к людской толпе, устремившейся в одном направлении — к храму Бога Ильса.
Сталвигу из распахнутого на улицу окна был хорошо виден храм с его позолоченным куполом. Все те части храма, которые были ему видны, были залиты светом, который дополнительно отражался многочисленными стеклянными рефлекторами. Для создания такой огромной площади отражения пришлось, видимо, зажечь внутри храма не менее тысячи свечей.
Священнослужители в храме поголовно были охвачены религиозным экстазом. Ведь новость, которую принесли посланники Джабала в святилище, заключалась в том, что в ходе сражения Бога Ильса с Богом Рэнканов, Богом-Громовержцем. Бог Ильс одержал победу!
Ликование и восхваление божества затянулось до самого утра, это крики ликующих прохожих, оказывается, слышал Сталвиг под своими окнами.
И как только до Сталвига дошел смысл происходящего, он тут же поспешно закрыл ставни. Постоял еще немного, чувствуя во всем своем теле легкий озноб. Это был холод внутри него, ведь погода стояла теплая.
«Разумно ли все это?» — размышлял он.
Что, если там, во дворце, узнают, по какому поводу все эти крики и ликование? Что, если бог Вашанка, разозленный своим поражением, обрушит на город громы и молнии? Как подумаешь об этом, так будто небо с черными тучами на нем начинает угрожающе давить на тебя…
Его не оставляло чувство тревоги и беспокойства, однако, поразмыслив, он решил, что это ликование все же оправданно. Ведь Ильс действительно оказался победителем, найдя и прекрасно использовав возможность для этого. Так, может быть, этот самый древний бог Илсигов уже давно готов к… чему?..
Сталвиг опять был в постели и все еще был взбудоражен таинственностью и невероятностью всего происходящего.
Так и не сомкнув глаз, он вдруг услышал легкий стук в дверь.
Мгновенный, парализующий волю страх и сомнение охватили все его существо. С трудом скрывая волнение, он подошел к двери и, не открывая ее, спросил:
— Кто там?
В ответ послышался тихий голос Иллиры:
— Это я, Альтен, я пришла, как мы и договорились с тобой утром, чтобы отплатить тебе добром.
Долгая пауза… Потому что в душе у него бушевали самые различные чувства: растерянность и сомнение, а также смутно зарождающееся разочарование. Ответа не было так долго, что женский голос продолжил:
— Мой кузнец, как ты его называешь, отправился в храм Ильса, и вернется лишь утром.
Он с удовольствием поверил бы в то, что это правда, так как уже был настрои на свидание с ней. Но холодный расчет, подсказавший, что лучше всего для него будет отказать ей, оказался сильнее желания. А может быть, подумал он, это Азиуна, которую ее негодный брат-любовник заставил сделать еще одну попытку проникнуть в дом лекаря, с тем, чтобы с ее помощью он мог еще раз попытаться пройти сквозь сплошные стены. И тогда, если вмешается сама смерть, бог Ильс снова будет посрамлен.
Поразмыслив в таком духе, Сталвиг неохотно сказал:
— Ты можешь считать себя свободной от своего обещания, Иллира! Судьба вновь распорядилась таким образом, что лишает меня одного из самых больших удовольствий в жизни. А тебе она предоставляет возможность сохранить верность этому твоему неуклюжему монстру. — С тяжелым вздохом лекарь закончил: — Возможно, в следующий раз судьба будет ко мне добрее.
Вернувшись в постель и развалясь на овечьих шкурах, он чисто по-мужски подумал, что для мужчины, который провел ночь с богиней, еще не все потеряно.
И действительно…
Затем он вдруг вспомнил, с каких нежных объятий этой ласковой «Иллиры» все начиналось, и почувствовал, что постепенно расслабляется.
Вот тогда он и забылся легким безмятежным сном.
Джанет МОРРИС
ЛЮБИМЕЦ БОГА ВАШАНКИ
На Санктуарий с неимоверной яростью и силой обрушилась дикая гроза, как наказанье господне местным ворам и бродягам за их неправедные дела. С небес сыпались градины величиной с кулак. Градом разбило набережную в гавани, повыбивало стекла в окнах домов по Улице Красных Фонарей, ощутимо пострадал и храм Ильса, одного из самых почитаемых богов покоренных илсигов.
Сопровождавшие грозу ослепительно яркие молнии, срываясь с разверзшихся небес, метались, как угорелые, между ними и вершинами гор, вызывая в ближайших окрестностях оглушительный гром, треск и всеобщее сотрясение.
Одна из таких молний, ярко вспыхнув, ударила в купол дворца Принца Кадакитиса, оставив изображенное огромными иератическими буквами и будто выплавленное в суровом камне имя бога Вашанки, Бога-Громовержца, отчетливо видимое издалека.
Другая молния, ворвавшись в окно обнесенного стеной особняка Джабала, облетела вокруг кресла ручной работы, в котором в этом момент сидел сам хозяин, чье лоснящееся черное лицо буквально посинело от ужаса.
Пока молния в фантастическом танце носилась между домом работорговца и помертвевшим от страха городом, некий наемник по имени Темпус занимался тем, что с риском для жизни объезжал молодого сирского коня. Он перекупил этого невиданного, серой с серебристым оттенком масти скакуна у человека, обязанного ему спасением жизни собственного отца.
— Полегче, полегче! — сказал он, обращаясь к коню, резко рванувшемуся в сторону, в результате чего в лицо Темпусу полетела грязь из-под копыт. Тот проклял эту грязь, и этот ливень, и то, что после этих занятий с лошадью придется ему зарабатывать на хлеб насущный. Что же касается этого жеребца с зверской, как у злого духа, мордой, который то всхрапывая и упираясь ногами в землю, то резко вскидывая в воздух подбитые железом копыта, носился невообразимыми кругами, то тут уж пожаловаться было некому, оставалось лишь тихо подвывать.
Лошадь бешено крутилась под ним и прыгала, а он управлял ее движением, ослабив поводья и лишь стискивая коленями ее бока, стараясь при этом вовремя приподняться над крупом. Если работорговцу придется признать тот факт, что он содержит собственное войско, то подкупленный им наемник Гирдсман будет разжалован в солдаты. Тогда он и растолкует этому раскормленному, вонючему, заносчивому купцу Джабалу, что он пропал. Это он считал своей обязанностью, своим долгом перед Принцем, правителем Рэнканы, которому клятвенно обещал помогать.
На счету у Темпуса уже двенадцать укрощенных злых духов. Этот, выделывающий сейчас кренделя под ним, будет тринадцатым.
— Да пропади ты пропадом, — в сердцах выругался Темпус, уставший от выездки в такую погоду.
Взмыленный конь, тряхнув головой и поведя ушами, выгнул шею и устремился вперед. Только и мелькали в воздухе то зубы, то копыта. Звонкое ржанье. Затем оно постепенно стихло.
Он дал коню немного передохнуть, легонько похлопывая животное по шее и что-то ласковое нашептывая ему на ухо. Затем, при свете вспыхнувшей молнии, оседлал его и повел прогулочным шагом в город.
Их движение было прервано шальной молнией, очертившей полный круг над их головами.
— Стой! Стой!..
Охваченный дрожью, как новорожденный жеребенок, конь остановился. Даже сквозь плотно прикрытые веки Темпус почувствовал, как полыхнул ослепительно яркий свет, и глаза его заслезились, а в ушах раздался, подобно раскату грома, вселяющий ужас низкий голос:
— Ты мой!
— Я и не сомневался в этом, — с раздражением в голосе ответил Темпус.
— Ты то и дело в этом сомневаешься! — ворчливо пророкотал голос, если, конечно, допустить, что гром может быть ворчливым. — Ты проявил ослушание и вероломство, и это несмотря на данное тобою мне обещание. С тех пор, как ты отказался от престолонаследования, ты уже побывал и магом, и философом, и ревностным приверженцем Ордена Голубой Звезды, и…
— Постой, Бог! Я ведь был, кроме того, и рогоносцем, и военным пехотинцем, а затем и генералом. Я столько железа загнал в тела людей, что со мной не сравнятся и десять человек, прожившие столько же, сколько я. А теперь вот ты запугиваешь меня громом небесным и опоясываешь молниями, несмотря на то, что я нахожусь здесь именно для того, чтобы повысить авторитет твой среди этих неверных. Я строю этот проклятый храм в твою честь с такой скоростью, насколько это в моих силах. Я ведь не священнослужитель, чтобы меня можно было запугать высокими словами и впечатляющими мистификациями. Угомонись ты, и хватит засыпать эти лачуги молниями. Они, эти несчастные, не заслуживают моего покровительства, как не заслуживают тебя!
Налетевший с шумом сильный порыв ветра чуть не сорвал со спины Темпуса утепленный шерстью плащ.
— Я послал тебя сюда, к этим язычникам, чтобы построить мой храм. О, не смыкающий очей своих! Ты же возводишь храм?!
— Я возведу этот храм. Твоя милость, повелитель вселенной бог Вашанка! Да, я сделаю это, но если только ты оставишь меня в покое!
«ЧЕРТ БЫ ПОБРАЛ ЭТОГО НАСТЫРНОГО БОЖЕСТВЕННОГО ОПЕКУНА!»
— О Бог мой, ты же ослепишь моего скакуна, и тогда мне придется возложить его, вместо воинов погибших на поле сражений, на твой жертвенный алтарь. Вот и посмотрим тогда, кто придет поклониться тебе!
— Не шути так со мной, человек!
— А ты отстань от меня! Я делаю все, что в состоянии делать. В душах обитателей Санктуария просто не осталось места для новых богов. Древние боги илсигов предусмотрели это еще при их рождении. А тебе стоило бы попробовать чем-либо удивить их или хотя бы внушить им страх перед тобой!
— Да я даже тебя, дерзкого, ничем пробрать не могу!..
— А эти твои эффектные появления устарели уж за три с половиной-то сотни лет! Лучше обратил бы гнев свой на местные власти. Да мой разгоряченный конь может пасть, если так и будет стоять здесь под этим ливнем!
Гром почти сразу сменил тон.
— Ты, сын мой, отправляйся-ка сейчас в гавань, да полюбуйся тем, что удалось натворить моему могуществу! А оттуда — в Лабиринт, где я показал им, на что способен!
Как-то сразу гроза кончилась, раскаты грома прекратились, облака сдуло ветром на запад, и долину залила ровным светом засиявшая на небе полная луна.
— Что-то уж слишком крепок этот чертов порошок! — со вздохом сказал наемник, который был одним из церберов. Так прозвали горожане стражников из охраны Принца. По мнению Темпуса, Санктуарий был истинным чистилищем. Единственным спасением, способным хоть как-то примирить человека с этим адом, был его отборный наркотик.
Проведя липкой ладонью по губам, он вытер рот, затем, пошарив за поясом, нащупал и достал маленькую серебряную коробочку, которую всегда носил при себе, легким щелчком открыл ее и взял Щепоть черного порошкообразного наркотика из Каронны. Прикрыв ладонь, он насыпал щепотку в ямку между большим пальцем и местом, где указательный палец переходит в ладонь. Затем сделал глубокий вдох, втянув порошок одной ноздрей, после чего повторил всю процедуру с другой.
— Уж очень крепкий, — он закашлялся, наверное потому, что никогда раньше наркотик так одуряющее не действовал на него, он всегда старался покупать чистый, без примесей.
Все его шесть с половиной футов качнуло и зазнобило так, что звон появился в ушах. Следовало бы давно покончить с этим, в который уже раз говорил он себе. И в тот же день нарушал свою клятву.
Темпус потянулся к оружию на боку, похлопав по нему рукой. С тех самых пор, когда он связался с этой компанией чародеев, оборотней и воров, ему нравилось называть свое оружие «Доброжелатель Риггли». Теперь, когда охватившая его эйфория начала проходить, он направил своего коня домой, выбрав дорогу мимо гавани, нанюхавшись наркотика, а вовсе не из-за недавних наставлений бога Вашанки и уж, конечно, не из страха перед ним! Просто он решил прогулять своего скакуна, прежде чем отвести его в конюшню церберов, которая находилась рядом с жилыми помещениями. Но что все-таки дернуло его появиться здесь, в этой стране илсигов? Ведь не из-за приличного жалования попал он в эти края, и не коммерческого интереса, который ему гарантировали здесь, в Рэнкане, местные финансовые воротилы, так люто ненавидевшие Императора, что были готовы оказывать поддержку такому ничтожеству, как этот Принц Кадакитис, зная, что неизбежно станут объектом нескончаемых насмешек. И не из-за строительства этого храма, хотя ему и нравилось заниматься этим. Причиной его появления здесь была давнишняя и не проходящая со временем привязанность к Принцу, такому мягкотелому и безвольному созданию, что везде и всюду его называли просто Китти-Кэт. Уже много лет тому назад Темпус покинул земли своих предков в Азеуре, передав власть своему брату, оказавшемуся незамешанным в дворцовых интригах. Сам же он написал философский трактат о смысле и значении существования в храме богини, пользующейся особым почитанием у верующих, и
— уехал. Да и был ли он, в самом деле, когда-либо молодым? Таким вот юным, как этот Принц Кадакитис, которого даже риггли презирали и в грош не ставили?
Это было уже при нем, когда Илсиги стали врагами, врагами Рэнканов. Он принимал участие в каждом сражении Рэнканов с Илсигами, и сам, больше чем кто бы то ни было, оплевывал их, видя, как они покорно, без единого слова, корчились в предсмертных муках. Поговаривали даже, что это он придумал оскорбительное и унизительное для них прозвище, однако он не делал этого, хотя и не отрицал, что способствовал его распространению.
Верхом на лошади проехал он по набережной и далее мимо доков. В гавани собралась толпа ожидавших появления какого-то корабля, уже приближающегося к берегу. Темпус стиснул ногами брюхо коня, понукая его поторопиться. Ему вместе с четырьмя дворцовыми стражниками, да еще местному гарнизону, обычно представленному группой не менее чем в шесть человек, вменялось в обязанности следить за такими событиями.
Откровенно говоря, ему не нравилось то, что он увидел. С борта корабля, сильно пострадавшего от шторма и которому, тем не менее, удалось каким-то чудом целым и невредимым войти в порт, сошел на берег мужчина с жестоким выражением лица и характерными тонкими губами, который тихо сказав что-то собравшимся илсигам, взобрался на носилки, которыми обычно пользовались Рэнканы, и отбыл во дворец.
Темпус пришпорил коня.
— Кто это? — спросил он попавшегося на пути дворцового евнуха.
— Аспект, верховный маг и чародей, — шепелявя ответил придворный лакей, — хотя вряд ли это твое дело…
При этих словах носилки, которые несли на своих плечах четверо чернокожих рабов, качнулись, а занавес с эмблемой Китти приподнялся и Вновь опустился.
— Прочь с дороги. Пес — рассерженно пропищал пухленький, как сладкая булочка, старший евнух.
— Да не ори ты, Юнис, — сказал Темпус и с тоской подумал, как хотелось бы ему оказаться в Каронне и не встречаться бы никогда с этим божеством, и вообще очнуться бы где-нибудь подальше отсюда.
«О Китти, Китти, так в этот раз ты все-таки сделал это! Алан Аспект, однако! Искуснейший алхимик, гроза всех магов и кудесников, рассеиватель волшебных чар, здесь, в этом городе, где официально признано чародейство!..»
— Назад, назад, назад! — понукал он коня, и тот, обиженный, повернув в его сторону морду и поджав уши, наконец, повиновался ему.
За спиной у себя он услышал хихиканье евнухов, смешки послышались и в стоящей сзади толпе. Оставаясь в седле, он резко обернулся.
— Хаким, если до меня дойдет хотя бы одна грязная сплетня обо мне, я знаю, кому следует прищемить язык!
Падкий на всякие пикантные новости сплетник, окруженный, как всегда, кучей ребятишек, висевших на нем гроздьями, мгновенно оборвал свой смех. Вечно слезящимися глазами он пристально посмотрел на Темпуса.
— У меня есть для тебя одна история, цербер, могу рассказать. Смею надеяться, она тебе понравится.
— Что за история, старый?
— Подойди поближе, цербер, да скажи, сколько ты заплатишь мне за это.
— Как я могу сказать это, пока не услышу ее и не пойму, чего она стоит?
Лошадь под ним, подняв голову, фыркнула и стала принюхиваться к зловонию, которым резко пахнуло с набережной.
— Поторгуемся?
— С кем-нибудь другим, старикан! У меня впереди трудная ночь.
Он потрепал коня по холке, присматриваясь к толпе илсигов, взволнованно обступивших его со всех сторон, так что головы людей оказались на уровне его пояса.
— Впервые вижу, что он отступился, — слова эти сквозь шум в толпе с трудом достигли слуха Темпуса. Оглянувшись, он попытался определить, откуда донесся шепот, однако ему не удалось установить это. Можно было себе представить, сколько толков и пересудов это вызовет, когда распространится слух об этом разговоре. Но он не станет связываться с чародеями. Никогда больше! Однажды он, понадеявшись на покровительство своего бога-наставника, сделал это, и хватит! Он не без усилия отвел руку за спину. Под своим бежевым шерстяным одеянием он носил спрятанный под кольчугой почти совсем уже износившийся и порванный женский шарфик, который, будучи постоянно при нем, напоминал ему всегда, что ни при каких обстоятельствах не следует вступать в спор с магом. Шарф — это все, что осталось от той, о которой он однажды поспорил с чародеем.
Это было так давно, там, в Азеуре…
Он шумно и тяжело вздохнул, чувствуя, что просто потерял голос от окриков и приказов в ходе этого бесконечного сражения.
— Ну, риггли, поступай тогда, как знаешь. И дай Бог тебе дожить до утра.
Он назвал свою цену, рассказчик назвал другую. Наконец они сторговались, где-то посередине.
Старик подошел к нему, потрепал лошадь по холке. И начал:
— Сверкнула молния, прогремел гром, и вот ничего уже не осталось от Храма бога Ильса. Принц хорошо заплатил за услугу могущественному чародею, которого, похоже, боится самый отважный из церберов. Женщина нагой купалась в море, и чуть не утонула, а в волосах у нее сверкали бриллиантовые шпильки…
— Шпильки?
— Ну, булавки.
— Великолепно! Еще что?
— Рыжеволосая, из тех, что у Эмоли в Саду Лилий, умерла, когда взошла луна.
Он догадался, о какой девице из заведения Эмоли шла речь. Так или иначе, рассказ старика ему совершенно не понравился. Он с раздражением сказал:
— За такую цену мог бы рассказать что-нибудь поинтереснее, да поживее!..
— В проулке между «Распутным Единорогом» и тем многоквартирным домом на углу вдруг появилось какое-то строение, как раз на том месте, где стоял Черный Шпиль, ты знаешь, наверное.
— Ну, знаю.
— Разве не удивительно?
— Да просто интересно. Что еще?
— Да этот вот позолоченный купол, смех да и только! Там две двери, на одной написано «для мужчин», на другой — «для женщин».
— Вашанка сдержал-таки слово!
Старик продолжал:
— Внутри там, рассказывают завсегдатаи «Единорога», продают оружие. Очень странное какое-то оружие. И очень дорогое.
— Хорошо, а какое отношение все это имеет ко мне?
— Кое-кто из тех, кто вошел туда, до сих пор еще не вышел? А один вышел, и тут же набросился на первого встречного и забил его до смерти. Другие же просто сбивают с ног любого, кто бы им ни встретился на пути. А еще слух прошел, будто илсиги и рэнканцы, словно братья родные, выстроились в очередь друг за другом перед этими дверьми. Среди них — несколько с такими дикими и свирепыми мордами, что я подумал, что тебе надо бы дать знать…
— Да ты просто вымогатель, старикан! Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Сопровождавшие грозу ослепительно яркие молнии, срываясь с разверзшихся небес, метались, как угорелые, между ними и вершинами гор, вызывая в ближайших окрестностях оглушительный гром, треск и всеобщее сотрясение.
Одна из таких молний, ярко вспыхнув, ударила в купол дворца Принца Кадакитиса, оставив изображенное огромными иератическими буквами и будто выплавленное в суровом камне имя бога Вашанки, Бога-Громовержца, отчетливо видимое издалека.
Другая молния, ворвавшись в окно обнесенного стеной особняка Джабала, облетела вокруг кресла ручной работы, в котором в этом момент сидел сам хозяин, чье лоснящееся черное лицо буквально посинело от ужаса.
Пока молния в фантастическом танце носилась между домом работорговца и помертвевшим от страха городом, некий наемник по имени Темпус занимался тем, что с риском для жизни объезжал молодого сирского коня. Он перекупил этого невиданного, серой с серебристым оттенком масти скакуна у человека, обязанного ему спасением жизни собственного отца.
— Полегче, полегче! — сказал он, обращаясь к коню, резко рванувшемуся в сторону, в результате чего в лицо Темпусу полетела грязь из-под копыт. Тот проклял эту грязь, и этот ливень, и то, что после этих занятий с лошадью придется ему зарабатывать на хлеб насущный. Что же касается этого жеребца с зверской, как у злого духа, мордой, который то всхрапывая и упираясь ногами в землю, то резко вскидывая в воздух подбитые железом копыта, носился невообразимыми кругами, то тут уж пожаловаться было некому, оставалось лишь тихо подвывать.
Лошадь бешено крутилась под ним и прыгала, а он управлял ее движением, ослабив поводья и лишь стискивая коленями ее бока, стараясь при этом вовремя приподняться над крупом. Если работорговцу придется признать тот факт, что он содержит собственное войско, то подкупленный им наемник Гирдсман будет разжалован в солдаты. Тогда он и растолкует этому раскормленному, вонючему, заносчивому купцу Джабалу, что он пропал. Это он считал своей обязанностью, своим долгом перед Принцем, правителем Рэнканы, которому клятвенно обещал помогать.
На счету у Темпуса уже двенадцать укрощенных злых духов. Этот, выделывающий сейчас кренделя под ним, будет тринадцатым.
— Да пропади ты пропадом, — в сердцах выругался Темпус, уставший от выездки в такую погоду.
Взмыленный конь, тряхнув головой и поведя ушами, выгнул шею и устремился вперед. Только и мелькали в воздухе то зубы, то копыта. Звонкое ржанье. Затем оно постепенно стихло.
Он дал коню немного передохнуть, легонько похлопывая животное по шее и что-то ласковое нашептывая ему на ухо. Затем, при свете вспыхнувшей молнии, оседлал его и повел прогулочным шагом в город.
Их движение было прервано шальной молнией, очертившей полный круг над их головами.
— Стой! Стой!..
Охваченный дрожью, как новорожденный жеребенок, конь остановился. Даже сквозь плотно прикрытые веки Темпус почувствовал, как полыхнул ослепительно яркий свет, и глаза его заслезились, а в ушах раздался, подобно раскату грома, вселяющий ужас низкий голос:
— Ты мой!
— Я и не сомневался в этом, — с раздражением в голосе ответил Темпус.
— Ты то и дело в этом сомневаешься! — ворчливо пророкотал голос, если, конечно, допустить, что гром может быть ворчливым. — Ты проявил ослушание и вероломство, и это несмотря на данное тобою мне обещание. С тех пор, как ты отказался от престолонаследования, ты уже побывал и магом, и философом, и ревностным приверженцем Ордена Голубой Звезды, и…
— Постой, Бог! Я ведь был, кроме того, и рогоносцем, и военным пехотинцем, а затем и генералом. Я столько железа загнал в тела людей, что со мной не сравнятся и десять человек, прожившие столько же, сколько я. А теперь вот ты запугиваешь меня громом небесным и опоясываешь молниями, несмотря на то, что я нахожусь здесь именно для того, чтобы повысить авторитет твой среди этих неверных. Я строю этот проклятый храм в твою честь с такой скоростью, насколько это в моих силах. Я ведь не священнослужитель, чтобы меня можно было запугать высокими словами и впечатляющими мистификациями. Угомонись ты, и хватит засыпать эти лачуги молниями. Они, эти несчастные, не заслуживают моего покровительства, как не заслуживают тебя!
Налетевший с шумом сильный порыв ветра чуть не сорвал со спины Темпуса утепленный шерстью плащ.
— Я послал тебя сюда, к этим язычникам, чтобы построить мой храм. О, не смыкающий очей своих! Ты же возводишь храм?!
— Я возведу этот храм. Твоя милость, повелитель вселенной бог Вашанка! Да, я сделаю это, но если только ты оставишь меня в покое!
«ЧЕРТ БЫ ПОБРАЛ ЭТОГО НАСТЫРНОГО БОЖЕСТВЕННОГО ОПЕКУНА!»
— О Бог мой, ты же ослепишь моего скакуна, и тогда мне придется возложить его, вместо воинов погибших на поле сражений, на твой жертвенный алтарь. Вот и посмотрим тогда, кто придет поклониться тебе!
— Не шути так со мной, человек!
— А ты отстань от меня! Я делаю все, что в состоянии делать. В душах обитателей Санктуария просто не осталось места для новых богов. Древние боги илсигов предусмотрели это еще при их рождении. А тебе стоило бы попробовать чем-либо удивить их или хотя бы внушить им страх перед тобой!
— Да я даже тебя, дерзкого, ничем пробрать не могу!..
— А эти твои эффектные появления устарели уж за три с половиной-то сотни лет! Лучше обратил бы гнев свой на местные власти. Да мой разгоряченный конь может пасть, если так и будет стоять здесь под этим ливнем!
Гром почти сразу сменил тон.
— Ты, сын мой, отправляйся-ка сейчас в гавань, да полюбуйся тем, что удалось натворить моему могуществу! А оттуда — в Лабиринт, где я показал им, на что способен!
Как-то сразу гроза кончилась, раскаты грома прекратились, облака сдуло ветром на запад, и долину залила ровным светом засиявшая на небе полная луна.
— Что-то уж слишком крепок этот чертов порошок! — со вздохом сказал наемник, который был одним из церберов. Так прозвали горожане стражников из охраны Принца. По мнению Темпуса, Санктуарий был истинным чистилищем. Единственным спасением, способным хоть как-то примирить человека с этим адом, был его отборный наркотик.
Проведя липкой ладонью по губам, он вытер рот, затем, пошарив за поясом, нащупал и достал маленькую серебряную коробочку, которую всегда носил при себе, легким щелчком открыл ее и взял Щепоть черного порошкообразного наркотика из Каронны. Прикрыв ладонь, он насыпал щепотку в ямку между большим пальцем и местом, где указательный палец переходит в ладонь. Затем сделал глубокий вдох, втянув порошок одной ноздрей, после чего повторил всю процедуру с другой.
— Уж очень крепкий, — он закашлялся, наверное потому, что никогда раньше наркотик так одуряющее не действовал на него, он всегда старался покупать чистый, без примесей.
Все его шесть с половиной футов качнуло и зазнобило так, что звон появился в ушах. Следовало бы давно покончить с этим, в который уже раз говорил он себе. И в тот же день нарушал свою клятву.
Темпус потянулся к оружию на боку, похлопав по нему рукой. С тех самых пор, когда он связался с этой компанией чародеев, оборотней и воров, ему нравилось называть свое оружие «Доброжелатель Риггли». Теперь, когда охватившая его эйфория начала проходить, он направил своего коня домой, выбрав дорогу мимо гавани, нанюхавшись наркотика, а вовсе не из-за недавних наставлений бога Вашанки и уж, конечно, не из страха перед ним! Просто он решил прогулять своего скакуна, прежде чем отвести его в конюшню церберов, которая находилась рядом с жилыми помещениями. Но что все-таки дернуло его появиться здесь, в этой стране илсигов? Ведь не из-за приличного жалования попал он в эти края, и не коммерческого интереса, который ему гарантировали здесь, в Рэнкане, местные финансовые воротилы, так люто ненавидевшие Императора, что были готовы оказывать поддержку такому ничтожеству, как этот Принц Кадакитис, зная, что неизбежно станут объектом нескончаемых насмешек. И не из-за строительства этого храма, хотя ему и нравилось заниматься этим. Причиной его появления здесь была давнишняя и не проходящая со временем привязанность к Принцу, такому мягкотелому и безвольному созданию, что везде и всюду его называли просто Китти-Кэт. Уже много лет тому назад Темпус покинул земли своих предков в Азеуре, передав власть своему брату, оказавшемуся незамешанным в дворцовых интригах. Сам же он написал философский трактат о смысле и значении существования в храме богини, пользующейся особым почитанием у верующих, и
— уехал. Да и был ли он, в самом деле, когда-либо молодым? Таким вот юным, как этот Принц Кадакитис, которого даже риггли презирали и в грош не ставили?
Это было уже при нем, когда Илсиги стали врагами, врагами Рэнканов. Он принимал участие в каждом сражении Рэнканов с Илсигами, и сам, больше чем кто бы то ни было, оплевывал их, видя, как они покорно, без единого слова, корчились в предсмертных муках. Поговаривали даже, что это он придумал оскорбительное и унизительное для них прозвище, однако он не делал этого, хотя и не отрицал, что способствовал его распространению.
Верхом на лошади проехал он по набережной и далее мимо доков. В гавани собралась толпа ожидавших появления какого-то корабля, уже приближающегося к берегу. Темпус стиснул ногами брюхо коня, понукая его поторопиться. Ему вместе с четырьмя дворцовыми стражниками, да еще местному гарнизону, обычно представленному группой не менее чем в шесть человек, вменялось в обязанности следить за такими событиями.
Откровенно говоря, ему не нравилось то, что он увидел. С борта корабля, сильно пострадавшего от шторма и которому, тем не менее, удалось каким-то чудом целым и невредимым войти в порт, сошел на берег мужчина с жестоким выражением лица и характерными тонкими губами, который тихо сказав что-то собравшимся илсигам, взобрался на носилки, которыми обычно пользовались Рэнканы, и отбыл во дворец.
Темпус пришпорил коня.
— Кто это? — спросил он попавшегося на пути дворцового евнуха.
— Аспект, верховный маг и чародей, — шепелявя ответил придворный лакей, — хотя вряд ли это твое дело…
При этих словах носилки, которые несли на своих плечах четверо чернокожих рабов, качнулись, а занавес с эмблемой Китти приподнялся и Вновь опустился.
— Прочь с дороги. Пес — рассерженно пропищал пухленький, как сладкая булочка, старший евнух.
— Да не ори ты, Юнис, — сказал Темпус и с тоской подумал, как хотелось бы ему оказаться в Каронне и не встречаться бы никогда с этим божеством, и вообще очнуться бы где-нибудь подальше отсюда.
«О Китти, Китти, так в этот раз ты все-таки сделал это! Алан Аспект, однако! Искуснейший алхимик, гроза всех магов и кудесников, рассеиватель волшебных чар, здесь, в этом городе, где официально признано чародейство!..»
— Назад, назад, назад! — понукал он коня, и тот, обиженный, повернув в его сторону морду и поджав уши, наконец, повиновался ему.
За спиной у себя он услышал хихиканье евнухов, смешки послышались и в стоящей сзади толпе. Оставаясь в седле, он резко обернулся.
— Хаким, если до меня дойдет хотя бы одна грязная сплетня обо мне, я знаю, кому следует прищемить язык!
Падкий на всякие пикантные новости сплетник, окруженный, как всегда, кучей ребятишек, висевших на нем гроздьями, мгновенно оборвал свой смех. Вечно слезящимися глазами он пристально посмотрел на Темпуса.
— У меня есть для тебя одна история, цербер, могу рассказать. Смею надеяться, она тебе понравится.
— Что за история, старый?
— Подойди поближе, цербер, да скажи, сколько ты заплатишь мне за это.
— Как я могу сказать это, пока не услышу ее и не пойму, чего она стоит?
Лошадь под ним, подняв голову, фыркнула и стала принюхиваться к зловонию, которым резко пахнуло с набережной.
— Поторгуемся?
— С кем-нибудь другим, старикан! У меня впереди трудная ночь.
Он потрепал коня по холке, присматриваясь к толпе илсигов, взволнованно обступивших его со всех сторон, так что головы людей оказались на уровне его пояса.
— Впервые вижу, что он отступился, — слова эти сквозь шум в толпе с трудом достигли слуха Темпуса. Оглянувшись, он попытался определить, откуда донесся шепот, однако ему не удалось установить это. Можно было себе представить, сколько толков и пересудов это вызовет, когда распространится слух об этом разговоре. Но он не станет связываться с чародеями. Никогда больше! Однажды он, понадеявшись на покровительство своего бога-наставника, сделал это, и хватит! Он не без усилия отвел руку за спину. Под своим бежевым шерстяным одеянием он носил спрятанный под кольчугой почти совсем уже износившийся и порванный женский шарфик, который, будучи постоянно при нем, напоминал ему всегда, что ни при каких обстоятельствах не следует вступать в спор с магом. Шарф — это все, что осталось от той, о которой он однажды поспорил с чародеем.
Это было так давно, там, в Азеуре…
Он шумно и тяжело вздохнул, чувствуя, что просто потерял голос от окриков и приказов в ходе этого бесконечного сражения.
— Ну, риггли, поступай тогда, как знаешь. И дай Бог тебе дожить до утра.
Он назвал свою цену, рассказчик назвал другую. Наконец они сторговались, где-то посередине.
Старик подошел к нему, потрепал лошадь по холке. И начал:
— Сверкнула молния, прогремел гром, и вот ничего уже не осталось от Храма бога Ильса. Принц хорошо заплатил за услугу могущественному чародею, которого, похоже, боится самый отважный из церберов. Женщина нагой купалась в море, и чуть не утонула, а в волосах у нее сверкали бриллиантовые шпильки…
— Шпильки?
— Ну, булавки.
— Великолепно! Еще что?
— Рыжеволосая, из тех, что у Эмоли в Саду Лилий, умерла, когда взошла луна.
Он догадался, о какой девице из заведения Эмоли шла речь. Так или иначе, рассказ старика ему совершенно не понравился. Он с раздражением сказал:
— За такую цену мог бы рассказать что-нибудь поинтереснее, да поживее!..
— В проулке между «Распутным Единорогом» и тем многоквартирным домом на углу вдруг появилось какое-то строение, как раз на том месте, где стоял Черный Шпиль, ты знаешь, наверное.
— Ну, знаю.
— Разве не удивительно?
— Да просто интересно. Что еще?
— Да этот вот позолоченный купол, смех да и только! Там две двери, на одной написано «для мужчин», на другой — «для женщин».
— Вашанка сдержал-таки слово!
Старик продолжал:
— Внутри там, рассказывают завсегдатаи «Единорога», продают оружие. Очень странное какое-то оружие. И очень дорогое.
— Хорошо, а какое отношение все это имеет ко мне?
— Кое-кто из тех, кто вошел туда, до сих пор еще не вышел? А один вышел, и тут же набросился на первого встречного и забил его до смерти. Другие же просто сбивают с ног любого, кто бы им ни встретился на пути. А еще слух прошел, будто илсиги и рэнканцы, словно братья родные, выстроились в очередь друг за другом перед этими дверьми. Среди них — несколько с такими дикими и свирепыми мордами, что я подумал, что тебе надо бы дать знать…
— Да ты просто вымогатель, старикан! Я понятия не имею, о чем ты говоришь.