Страница:
— Кстати, мистер Мур, — усмехнулся Бивин О’Доунетт, словно ледяным душем разбивая магическое действие исходившей от Йетса энергии, пусть еще зачаточной, — я бы посоветовал вам закрыть рот, пока в нем не свила себе гнездо какая-нибудь птица!
Малькольм виновато зажмурился, потом с усилием пришел в себя.
— Прошу прощения. Я просто пытался вспомнить, читал ли я что-нибудь из работ того парня, о котором вы говорили. Э… как, вы сказали, его зовут? Анубис?
Йетс кивнул.
— Да, только он больше не пользуется этим именем. На деле этот человек — врач, опытный месмерист, доктор Джон Лахли. Читает публичные лекции и устраивает спиритические сеансы в местах вроде Египетского зала, но в то же время содержит совершенно обычную врачебную приемную в своей квартире на Кливленд-стрит. Он дал своему дому название «Тибор» в честь какого-то святилища из восточноевропейской мифологии. Вообще-то он вполне серьезный ученый. Один из моих знакомых, мистер Уэйт, пригласил его вступить в недавно основанную им организацию и был просто счастлив, когда доктор Лахли согласился. Он награжден в Горседде друидическими орденами и носит друидический жезл, slat an draoichta. Лахли считается самым образованным знатоком древностей, когда-либо выходившим из Сохо.
Малькольм прищурился. Уэйт?Знаменитый сооснователь Герметического Ордена Золотой Зари? Уэйт помогал разработать самую известную из существующих досок Таро. Однако этот знаток древностей вращается в самых любопытных кругах…
— Джон Лахли, вы говорите? Нет, боюсь, я ничего о нем не слышал. Разумеется, — Малькольм почти виновато улыбнулся молодому ирландцу, — я столько путешествую. Мне очень часто приходится не подпевать за теми научными и общественными изменениями, что происходят за месяцы моего отсутствия. Я обязательно запомню это имя. Спасибо, что привлекли мое внимание к его работе.
— Что ж, замечательно, — улыбнулся Бивин О’Доунетт, явно довольный тому, что познакомил Малькольма со своим ученым молодым другом. — Кстати, Мур, вы собирались наверх, когда я отвлек вас. Надеюсь, я не сорвал никаких планов?
Малькольм улыбнулся.
— Мы, собственно, услышали, что сегодня вечером здесь состоится собрание Теософического общества, и хотели узнать об этом побольше.
Йетс просветлел.
— Замечательно! Что ж, джентльмены, в таком случае встретимся наверху через четверть часа.
Малькольм покосился на Конроя Мелвина. Тот чуть заметно кивнул.
— Прекрасно! Пожалуй, схожу и попрошу моего кучера вернуться позже, чем я просил. Надеюсь, мы вас нагоним.
Двое ирландских поэтов откланялись и поднялись наверх. Малькольм повернулся к дверям, намереваясь известить кучера, что они задержатся дольше, чем на час, — и застыл. Одного члена их отряда не хватало.
— Черт подери, где мистер Пендергаст?
Конрой Мелвин, тоже смотревший вслед поэтам, вздрогнул и с беспомощным видом огляделся по сторонам.
— А?
— Пендергаст, — повторил Малькольм. — Куда, черт возьми, он делся?
Павел Костенко нервно сглотнул.
— Представления не имею, — прошептал он как можно тише. — Он был здесь всего минуту назад.
— Да, — раздраженно кивнул Малькольм. — Был. А сейчас его нет. Чертов репортер! Нам лучше найти его, и поскорее.
Через десять минут стало ясно, что Гая Пендергаста в «Карлтоне» больше нет, ибо его видели забирающим из гардероба свои шляпу, трость и перчатки.
— Ну да, мистер Мур, — сообщил швейцар. — Он уходил в большой спешке. Взял кеб.
— Вы не слышали, какой адрес он назвал кебмену?
— Нет, сэр, боюсь, что не слышал. Малькольм выругался про себя.
— Будь он проклят, этот идиот! Джентльмены, боюсь, наша экскурсия по вашей просьбе переносится на другой вечер. Доктор Костенко, доктор Мёлвин, нам нужно немедленно вернуться в Сполдергейт. Это очень серьезно. Чертовски серьезно. Репортер, разгуливающий по Лондону сам по себе, без сопровождающего, и задающий вопросы в такое время… Его необходимо немедленно найти и вернуть обратно, пока он не оказался в какой-нибудь фатальной переделке.
Оба ученых были вне себя от ярости, узнав, что их программа на вечер отменяется, особенно в свете собрания, происходившего всего этажом выше. Однако даже они осознали кризис, которым угрожала пропажа еще одного человека из Верхнего Времени. По крайней мере у инспектора Скотланд-Ярда хватило самокритики признать, что это он позволил репортеру улизнуть так легко. Кучер принадлежавшей «Путешествиям» кареты, которая привезла их в «Карлтон», тоже не заметил ухода Пендергаста и всю дорогу до Сполдергейта корил себя за собственную беззаботность.
— Мог бы проследить за этим чертовым дуралеем, — бормотал он каждые несколько минут. — Черт, ну почему этот кретин взял кеб? Я бы отвез его, куда бы он ни попросил!
У Малькольма были собственные подозрения на этот счет, которые подтвердились менее чем через полчаса, когда они вернулись в особняк «Путешествий во времени». Гай Пендергаст вернулся в Сполдергейт, но совсем ненадолго. Затем они с Доминикой Нозетт ушли снова, забрав с собой весь свой багаж и одну из сполдергейтских карет — не спросив при этом разрешения Гилбертов.
Новое несчастье замаячило перед ними.
Они не только потеряли туриста Бенни Катлина, они потеряли еще и двух членов группы наблюдателей, явно решивших расследовать дело самостоятельно. Малькольм, уже несколько недель спавший не больше трех часов в сутки, пытался понять, что такого увидел или услышал Гай Пендергаст, если это подтолкнуло его на собственные поиски в нарушение всех правил, установленных для группы наблюдателей. Малькольм был настолько занят Йетсом, что забыл о работе. И это было непростительно. До сих пор Малькольму только раз приходилось терять туриста: Марго, в тот жуткий день в Риме, в разгар сатурналий. Настроение его отнюдь не улучшилось, когда он напомнил себе, что оба раза он был занят не профессиональными обязанностями, а собственными эмоциями.
Поскольку ни малейшего представления, откуда начинать поиски пропавших репортеров, у Малькольма не было, он сделал единственное, что мог сделать, оставаясь спокойным. Он спустился в гостиную, налил себе хорошую порцию скотча и начал обдумывать новую профессию.
Марго заплатила домохозяину, Тимоти Доновану, за чашку чая и протянула ее Шахди, потом подумала и заплатила еще за одну — для себя.
— Вот, милочка, — негромко сказала она ученой на лучшем своем кокни. — Вот вам чашечка чая для сугреву.
Чай оказался жидким и горьким, разумеется, без сахара или молока, способных исправить его противный вкус. Марго поморщилась и сделала еще глоток. Спитые чайные листья, конечно — если в этой гадости вообще присутствовало хоть немного настоящего чая. Так высок был спрос на чай и так дорог свежий продукт, что возник огромный рынок спитого чая. Использованная заварка собиралась слугами и домохозяйками, а затем продавалась мелким чаеторговцам, которые скупали гущу на дому, на вес. Затем гуща просушивалась, коптилась, спрессовывалась в «новые» брикеты и продавалась в дешевых москательных лавках, которыми изобиловал Ист-Энд. Существовал даже черный рынок поддельного чая, на котором под видом чайных брикетов листья бог знает чего и даже резаная бумага продавались тем, кто не мог позволить себе настоящий чай или — что не редкость — просто не знал вкуса настоящего напитка.
Марго подобрала юбки и нашла место не слишком далеко от огня, потом подержала чашку Шахди, чтобы та могла присесть тоже. Обе пристроили свои полотняные сумки с незаменимыми журналами на колени, чтобы на них не мог наложить лапу никто из любителей позариться на чужое добро. Марго поймала на себе несколько любопытных — и алчных — взглядов, по большей части мужских. Редкий обитатель Кроссингема обладал таким количеством вещей, чтобы хранить их в полотняной сумке.
— И что это у тебя в мешке, а, милочка? — От сидевшей рядом с Марго худой женщины лет шестидесяти пяти пахло джином, дешевым пивом и нестиранной много месяцев — если не лет — одеждой.
Марго заставила себя улыбнуться, игнорируя вонь.
— Шмотки мои, что заложу, сразу как найду место, где спать. Это, да еще папашины рубахи, чтоб ему в огне гореть, пьянчуге горькому. Да только его уж неделю как на виселице вздернули, за фокусы с чаем-то.
— Охо-хо, оно, конечно, нелегкое дело, — вздохнула другая женщина. — Нашему брату ведь что остается — красть да в петле болтаться, коли изловят, а то с голоду дохнуть. Уж лучше пьяный, да живой, чем висельник, вот что скажу. И то говорить, от червя да от могильщика все одно не уйти.
— И то хорошо, хоть рожу мне больше не изукрасит, — буркнула Марго, — да последний пенни в доме не пропьет. Скатертью дорожка, вот что скажу, скатертью ему дорожка, ублюдку старому. И еще скажу, жаль, его раньше не вздернули, а я б только спасибо сказала, вот оно как.
— И что, у тебя и работа есть? — спросила девушка не старше Марго, во взгляде которой сквозило любопытство — несмотря на застывший где-то в глубине страх. Она напоминала Марго кролика, на котором разминался перед работой мясник.
— Это у меня-то? — передернула плечами Марго. — Ничего, окромя меня самой да еще вот мамаши моей. — Она кивнула в сторону Шахди Фероз. — Да ну чего-нибудь да найду, правду говорю. Коли надо будет, и на улицу пойду, только чтоб крыша над головой была да краюха хлеба в Лайм-хаусе — да еще и для мамаши моей, вон оно что.
Пугливая девочка лет четырнадцати поперхнулась.
— Так вы и собой торговать пойдете?
Марго покосилась на нее, потом на Шахди Фероз, которая как ее «мать» бросила на свою «дочку» неодобрительный взгляд, и пожала плечами.
— А что, оно мне и раньше приходилось. От меня не убудет, коль придется заняться этим и еще. Мамаша-то моя уж больна, а зима, она не спросит, старые кости аль молодые. Мне что, я и на полу пересплю, а мамаше постель подавай, правду говорю, а, мамаша?
В углу кухни женщина лет сорока в драном платье и шапке, изношенной так же, как грязные летние башмаки, принялась раскачиваться из стороны в сторону, обхватив руками колени.
— Помрем мы все здесь, — с закрытыми глазами простонала она. — Все помрем, а никомушеньки и дела не будет. Ни констеблям ихним, никому. Некому нас защитить, вот оно как, некому. Все кончим, как бедная Полли Николз, все так кончим. — Несколько женщин, скорее всего ирландки-католички, перекрестились, и губы их испуганно зашевелились, бормоча молитвы. Еще одна женщина достала из кармана бутылку и жадно припала к горлышку. — Бедняга Полли, — продолжала раскачиваться женщина в углу; из зажмуренных глаз ее катились слезы. Голос у нее был пропитой и хриплый, хотя она явно была образованнее остальных. — Ох, Господи, бедняга Полли… Чертов констебль увидал меня на улице нынче утром, так сказал мне убираться, пока он мне глаз не подбил. Или, говорит, плати, чтоб остаться на моем, говорит, участке. А коли денег нет, так, говорит, дай за просто так. Зайдем, говорит, во двор — и давай. Тварь вонючая! Плевать им на нас, покуда они свое получают, а мы продавай себя или дохни с голоду, и еще душегуб этот рыщет… — Она заплакала, всхлипывая и продолжая раскачиваться как безумная в своем углу. Марго не могла выдавить из себя ни слова; она и дышала-то с трудом. Стиснув зубы, она гнала от себя воспоминания собственного прошлого. Нет, копам до них и впрямь нет дела, будь они прокляты… Копам всегда наплевать на проституток, хоть бы они лежали мертвыми на улице. Или на полу в кухне. Им плевать на то, что они делают или говорят, и на то, сколько лет ребенку, который их слушает…
— Знала я Полли, — тихо произнес новый голос, в котором сквозила горечь. — Добрая, славная душа; другой такой я не знала.
Говорила женщина лет пятидесяти. Возможно, она никогда не была красавицей, и все же лицо ее светилось какой-то чистотой, а из глаз струились слезы.
— В то самое утро я ее встретила, в то самое утро. Она, бедняжка, снова была пьянее пьяной, колокола на Святой Мэри, что на Мэтфеллон, только-только полтретьего пробили, а у нее все денег на ночлег не было. Все пропила, все до последнего пенни. Говорила же я ей, сколько раз говорила: «Полли, — говорила, — не доведет тебя до добра джин, ох не доведет!» Послышался громкий всхлип, и женщина закрыла лицо руками. — И ведь были у меня четыре пенса! Могла ж я одолжить ей! Ну почему, почему я не дала ей тех денег, коль она была так пьяна и спать хотела?
Сидевшая рядом женщина обняла ее за плечи.
— Ш-ш, Эмили, она бы и их пропила — ты же знаешь, она бы все спустила на джин.
— Но ведь была б жива! — вскричала Эмили, стряхивая руку с плеча. — Была б жива, а не порезана на куски…
Только тут до Марго вдруг дошло, что это Эмили Холланд — одна из последних, кто видел Полли Николз живой. Обе женщины дружили и часто делили комнату в одной из сотен разбросанных по этому району ночлежек. Сколько этих женщин знали пятерых жертв Потрошителя достаточно близко, чтобы оплакивать их? Полторы тысячи проституток промышляли своим ремеслом на улицах Ист-Энда. Полторы тысячи — вроде бы солидная цифра, но в колледже Марго училось больше полутора тысяч студентов, и она знала почти всех, по крайней мере — в лицо. Достаточно хорошо, чтобы искренне огорчиться, если бы какой-нибудь маньяк порезал их на маленькие кусочки.
Марго допила горький чай, пока он совсем не остыл. По крайней мере они собирали достаточно ценный материал. До сих пор ей, например, не приходилось читать, чтобы лондонские констебли обирали тех самых женщин, которых им полагалось защищать. Вот вам и образ британского полицейского-джентльмена. Марго фыркнула про себя. Судя по тому, что она успела повидать на улицах, похоже, что британские мужчины смотрели на любую женщину более низкого социального положения, если та не состояла в надежном браке, как на сексуально доступную. И в Ист-Энде, и в так называемых респектабельных домах, куда шли в услужение девушки с улиц вроде этой, джентльмены не особенно стеснялись тащить их в постель, несмотря даже на слишком юный возраст. А ведь закон, устанавливающий совершеннолетний возраст, начиная с двенадцатилет, был принят совсем недавно.
Нет, то, что коррумпированные полицейские заставляли лондонских проституток заниматься с ними любовью, вовсе не удивляло Марго. Уж не этим ли объяснялся тот факт, что при нападениях Джека женщины ни разу не звали на помощь? Даже Элизабет Страйд не пыталась привлечь внимание полного людей зала собраний. Попавшая в беду женщина не могла надеяться на помощь полиции, поскольку ей грозило больше неприятностей, нежели ее клиенту.
Ее состояние не укрылось от наблюдательной Шахди Фероз.
— Вам не холодно, дорогая? — тихо спросила она. Марго мотнула головой, опасаясь, что голос выдаст ее.
— Вздор, вы вся дрожите. Давайте-ка подберемся поближе к огню.
Марго сдалась и подвинулась. Это было проще, чем признаться в подлинной причине того, почему ее бьет дрожь. Сидеть здесь в окружении женщин, каждое слово которых безжалостно напоминало ей о том, как вдребезги разбился ее собственный мир, оказалось куда тяжелее, чем она ожидала, изучая все эти убийства на станции. А ведь она уже тогда знала, что это будет тяжело. Что ж, привыкай, сердито сказала она себе. Ведь сегодня же ночью, немного позже, в эту кухню войдет Энн Чапмен, а потом она уйдет отсюда, чтобы оказаться изрезанной на куски во дворе за домом номер двадцать девять по Хэнбери-стрит. И Марго придется терпеть, потому что ночь будет долгой-долгой. А ведь ей еще придется до половины шестого утра каким-то образом проскользнуть в этот темный как яма двор и установить там аппаратуру наблюдения.
Может, ей лучше перелезть через ограду? Она определенно не хотела рисковать, открывая ту скрипучую дверь. Да, так она, пожалуй, и поступит — перелезет через забор, как какой-нибудь вор. Это означает, ей придется скинуть все эти юбки и одеться как мальчик. Лазание по заборам в ее теперешнем наряде исключалось полностью. Она попыталась представить себе, что делает сейчас Малькольм, где ищет неизвестного сообщника убийцы, и, вздохнув, подобрала колени под подбородок. Она скорее бы согласилась тысячу раз выбраться с Малькольмом, где бы он сейчас ни был, чем сидеть на полу кухни Кроссингема, тщетно пытаясь не думать о том, как умерла ее мать.
Смаргивая непрошеные слезы, Марго вдруг сообразила, что у нее есть еще одна убедительная причина не расклеиваться. Кит мог бы — но не обязательно — простить ее за срыв работы, списав это на отсутствие опыта работы в поле, которого ей еще предстояло набраться. Но если она облажается из-за собственных переживаний, Малькольм дознается до причин этого или сдерет с нее шкуру живьем — не одно, так другое. И если ей придется сказать Малькольму, что она облажалась потому, что не могла не вспоминать о том, как умерла ее мать, он все равно узнает правду.
А Марго, как ни старалась, не могла представить себе, чтобы Малькольм Мур согласился жениться на девушке, чей отец-алкоголик умер в тюрьме, отбывая пожизненное заключение за убийство, забив до смерти свою жену на глазах маленькой дочери, когда узнал, что она шлюха. Но еще хуже, чем потерять Малькольма — а Марго любила Малькольма так сильно, что при одной этой мысли у нее становилось пусто и холодно внутри, — был бы взгляд ее деда, если Кит Карсон узнал бы, как и почему умерла его единственная дочь.
В первый раз за свою недолгую еще жизнь Марго Смит обнаружила, что причинять боль любимым людям еще больнее, чем когда причиняют боль тебе. Возможно, поэтому, подумав, решила она, ее мать и многие из сидевших вокруг нее на этой кухне женщин опустились до уровня уличных женщин. Они пытались поддержать свои семьи любым доступным им способом. Марго пробрала дрожь. А потом она просто зажмурилась и разрыдалась, не боясь больше, что это кто-нибудь увидит. Она придумает, как объяснить это Шахди Фероз, когда-нибудь потом.
А пока ей необходимо было выплакаться.
Она даже не знала, кого она оплакивает больше.
Когда Шахди Фероз обняла ее за плечи и прижала к себе, Марго вдруг поняла, что это не важно — знать, кого ты оплакиваешь. Единственное, что было важно, — это беречь тех, кто тебе дорог. И в эту минуту Марго простила своей матери все. И зарыдала так горько, как ни разу с тех жутких минут на окровавленной кухне в Миннесоте, со сгоревшими тостами на плите, запахом смерти и отцовской яростью, гнавшей ее из дома в снег…
«Прости меня, мамочка, прости…
Прости, что я его не могла остановить.
Прости, что я тебя ненавидела…»
Ненавидела ли дочь Энн Джорджины Чапмен, Смуглой Энни Чапмен, свою мать, когда сбежала от нее со странствующим цирком из Франции? Марго надеялась, что нет. Она утерла глаза и прошептала последнее извинение:
«И прости, что я не могу помешать ему убить тебя, Энни Чапмен…»
Марго наконец поняла.
Кит предупреждал ее, что разведка времени — самая тяжелая работа в мире.
Теперь она знала почему.
Глава 14
Малькольм виновато зажмурился, потом с усилием пришел в себя.
— Прошу прощения. Я просто пытался вспомнить, читал ли я что-нибудь из работ того парня, о котором вы говорили. Э… как, вы сказали, его зовут? Анубис?
Йетс кивнул.
— Да, только он больше не пользуется этим именем. На деле этот человек — врач, опытный месмерист, доктор Джон Лахли. Читает публичные лекции и устраивает спиритические сеансы в местах вроде Египетского зала, но в то же время содержит совершенно обычную врачебную приемную в своей квартире на Кливленд-стрит. Он дал своему дому название «Тибор» в честь какого-то святилища из восточноевропейской мифологии. Вообще-то он вполне серьезный ученый. Один из моих знакомых, мистер Уэйт, пригласил его вступить в недавно основанную им организацию и был просто счастлив, когда доктор Лахли согласился. Он награжден в Горседде друидическими орденами и носит друидический жезл, slat an draoichta. Лахли считается самым образованным знатоком древностей, когда-либо выходившим из Сохо.
Малькольм прищурился. Уэйт?Знаменитый сооснователь Герметического Ордена Золотой Зари? Уэйт помогал разработать самую известную из существующих досок Таро. Однако этот знаток древностей вращается в самых любопытных кругах…
— Джон Лахли, вы говорите? Нет, боюсь, я ничего о нем не слышал. Разумеется, — Малькольм почти виновато улыбнулся молодому ирландцу, — я столько путешествую. Мне очень часто приходится не подпевать за теми научными и общественными изменениями, что происходят за месяцы моего отсутствия. Я обязательно запомню это имя. Спасибо, что привлекли мое внимание к его работе.
— Что ж, замечательно, — улыбнулся Бивин О’Доунетт, явно довольный тому, что познакомил Малькольма со своим ученым молодым другом. — Кстати, Мур, вы собирались наверх, когда я отвлек вас. Надеюсь, я не сорвал никаких планов?
Малькольм улыбнулся.
— Мы, собственно, услышали, что сегодня вечером здесь состоится собрание Теософического общества, и хотели узнать об этом побольше.
Йетс просветлел.
— Замечательно! Что ж, джентльмены, в таком случае встретимся наверху через четверть часа.
Малькольм покосился на Конроя Мелвина. Тот чуть заметно кивнул.
— Прекрасно! Пожалуй, схожу и попрошу моего кучера вернуться позже, чем я просил. Надеюсь, мы вас нагоним.
Двое ирландских поэтов откланялись и поднялись наверх. Малькольм повернулся к дверям, намереваясь известить кучера, что они задержатся дольше, чем на час, — и застыл. Одного члена их отряда не хватало.
— Черт подери, где мистер Пендергаст?
Конрой Мелвин, тоже смотревший вслед поэтам, вздрогнул и с беспомощным видом огляделся по сторонам.
— А?
— Пендергаст, — повторил Малькольм. — Куда, черт возьми, он делся?
Павел Костенко нервно сглотнул.
— Представления не имею, — прошептал он как можно тише. — Он был здесь всего минуту назад.
— Да, — раздраженно кивнул Малькольм. — Был. А сейчас его нет. Чертов репортер! Нам лучше найти его, и поскорее.
Через десять минут стало ясно, что Гая Пендергаста в «Карлтоне» больше нет, ибо его видели забирающим из гардероба свои шляпу, трость и перчатки.
— Ну да, мистер Мур, — сообщил швейцар. — Он уходил в большой спешке. Взял кеб.
— Вы не слышали, какой адрес он назвал кебмену?
— Нет, сэр, боюсь, что не слышал. Малькольм выругался про себя.
— Будь он проклят, этот идиот! Джентльмены, боюсь, наша экскурсия по вашей просьбе переносится на другой вечер. Доктор Костенко, доктор Мёлвин, нам нужно немедленно вернуться в Сполдергейт. Это очень серьезно. Чертовски серьезно. Репортер, разгуливающий по Лондону сам по себе, без сопровождающего, и задающий вопросы в такое время… Его необходимо немедленно найти и вернуть обратно, пока он не оказался в какой-нибудь фатальной переделке.
Оба ученых были вне себя от ярости, узнав, что их программа на вечер отменяется, особенно в свете собрания, происходившего всего этажом выше. Однако даже они осознали кризис, которым угрожала пропажа еще одного человека из Верхнего Времени. По крайней мере у инспектора Скотланд-Ярда хватило самокритики признать, что это он позволил репортеру улизнуть так легко. Кучер принадлежавшей «Путешествиям» кареты, которая привезла их в «Карлтон», тоже не заметил ухода Пендергаста и всю дорогу до Сполдергейта корил себя за собственную беззаботность.
— Мог бы проследить за этим чертовым дуралеем, — бормотал он каждые несколько минут. — Черт, ну почему этот кретин взял кеб? Я бы отвез его, куда бы он ни попросил!
У Малькольма были собственные подозрения на этот счет, которые подтвердились менее чем через полчаса, когда они вернулись в особняк «Путешествий во времени». Гай Пендергаст вернулся в Сполдергейт, но совсем ненадолго. Затем они с Доминикой Нозетт ушли снова, забрав с собой весь свой багаж и одну из сполдергейтских карет — не спросив при этом разрешения Гилбертов.
Новое несчастье замаячило перед ними.
Они не только потеряли туриста Бенни Катлина, они потеряли еще и двух членов группы наблюдателей, явно решивших расследовать дело самостоятельно. Малькольм, уже несколько недель спавший не больше трех часов в сутки, пытался понять, что такого увидел или услышал Гай Пендергаст, если это подтолкнуло его на собственные поиски в нарушение всех правил, установленных для группы наблюдателей. Малькольм был настолько занят Йетсом, что забыл о работе. И это было непростительно. До сих пор Малькольму только раз приходилось терять туриста: Марго, в тот жуткий день в Риме, в разгар сатурналий. Настроение его отнюдь не улучшилось, когда он напомнил себе, что оба раза он был занят не профессиональными обязанностями, а собственными эмоциями.
Поскольку ни малейшего представления, откуда начинать поиски пропавших репортеров, у Малькольма не было, он сделал единственное, что мог сделать, оставаясь спокойным. Он спустился в гостиную, налил себе хорошую порцию скотча и начал обдумывать новую профессию.
* * *
Ночлежный дом Кроссингем пропах плесенью, несвежей одеждой, потом, протухшей едой и отчаянием. Когда Марго и Шахди Фероз переступили порог кухни, на улице уже давно стемнело и стоял собачий холод. В печи вяло дымил уголь, и вокруг него сбились тесной кучкой человек двадцать, по большей части женщины. Свободных стульев не было. Те несколько стульев, что имелись, давно уже были подвинуты к самому огню пришедшими раньше других счастливчиками. Остальные изможденные, грязные обитатели кухни Кроссингема сидели на полу так близко к очагу, как сумели протолкаться. Хорошо еще, пол был чисто вымыт, несмотря на то что некрашеные доски его были истерты тысячами ходивших по нему башмаков.Марго заплатила домохозяину, Тимоти Доновану, за чашку чая и протянула ее Шахди, потом подумала и заплатила еще за одну — для себя.
— Вот, милочка, — негромко сказала она ученой на лучшем своем кокни. — Вот вам чашечка чая для сугреву.
Чай оказался жидким и горьким, разумеется, без сахара или молока, способных исправить его противный вкус. Марго поморщилась и сделала еще глоток. Спитые чайные листья, конечно — если в этой гадости вообще присутствовало хоть немного настоящего чая. Так высок был спрос на чай и так дорог свежий продукт, что возник огромный рынок спитого чая. Использованная заварка собиралась слугами и домохозяйками, а затем продавалась мелким чаеторговцам, которые скупали гущу на дому, на вес. Затем гуща просушивалась, коптилась, спрессовывалась в «новые» брикеты и продавалась в дешевых москательных лавках, которыми изобиловал Ист-Энд. Существовал даже черный рынок поддельного чая, на котором под видом чайных брикетов листья бог знает чего и даже резаная бумага продавались тем, кто не мог позволить себе настоящий чай или — что не редкость — просто не знал вкуса настоящего напитка.
Марго подобрала юбки и нашла место не слишком далеко от огня, потом подержала чашку Шахди, чтобы та могла присесть тоже. Обе пристроили свои полотняные сумки с незаменимыми журналами на колени, чтобы на них не мог наложить лапу никто из любителей позариться на чужое добро. Марго поймала на себе несколько любопытных — и алчных — взглядов, по большей части мужских. Редкий обитатель Кроссингема обладал таким количеством вещей, чтобы хранить их в полотняной сумке.
— И что это у тебя в мешке, а, милочка? — От сидевшей рядом с Марго худой женщины лет шестидесяти пяти пахло джином, дешевым пивом и нестиранной много месяцев — если не лет — одеждой.
Марго заставила себя улыбнуться, игнорируя вонь.
— Шмотки мои, что заложу, сразу как найду место, где спать. Это, да еще папашины рубахи, чтоб ему в огне гореть, пьянчуге горькому. Да только его уж неделю как на виселице вздернули, за фокусы с чаем-то.
— Охо-хо, оно, конечно, нелегкое дело, — вздохнула другая женщина. — Нашему брату ведь что остается — красть да в петле болтаться, коли изловят, а то с голоду дохнуть. Уж лучше пьяный, да живой, чем висельник, вот что скажу. И то говорить, от червя да от могильщика все одно не уйти.
— И то хорошо, хоть рожу мне больше не изукрасит, — буркнула Марго, — да последний пенни в доме не пропьет. Скатертью дорожка, вот что скажу, скатертью ему дорожка, ублюдку старому. И еще скажу, жаль, его раньше не вздернули, а я б только спасибо сказала, вот оно как.
— И что, у тебя и работа есть? — спросила девушка не старше Марго, во взгляде которой сквозило любопытство — несмотря на застывший где-то в глубине страх. Она напоминала Марго кролика, на котором разминался перед работой мясник.
— Это у меня-то? — передернула плечами Марго. — Ничего, окромя меня самой да еще вот мамаши моей. — Она кивнула в сторону Шахди Фероз. — Да ну чего-нибудь да найду, правду говорю. Коли надо будет, и на улицу пойду, только чтоб крыша над головой была да краюха хлеба в Лайм-хаусе — да еще и для мамаши моей, вон оно что.
Пугливая девочка лет четырнадцати поперхнулась.
— Так вы и собой торговать пойдете?
Марго покосилась на нее, потом на Шахди Фероз, которая как ее «мать» бросила на свою «дочку» неодобрительный взгляд, и пожала плечами.
— А что, оно мне и раньше приходилось. От меня не убудет, коль придется заняться этим и еще. Мамаша-то моя уж больна, а зима, она не спросит, старые кости аль молодые. Мне что, я и на полу пересплю, а мамаше постель подавай, правду говорю, а, мамаша?
В углу кухни женщина лет сорока в драном платье и шапке, изношенной так же, как грязные летние башмаки, принялась раскачиваться из стороны в сторону, обхватив руками колени.
— Помрем мы все здесь, — с закрытыми глазами простонала она. — Все помрем, а никомушеньки и дела не будет. Ни констеблям ихним, никому. Некому нас защитить, вот оно как, некому. Все кончим, как бедная Полли Николз, все так кончим. — Несколько женщин, скорее всего ирландки-католички, перекрестились, и губы их испуганно зашевелились, бормоча молитвы. Еще одна женщина достала из кармана бутылку и жадно припала к горлышку. — Бедняга Полли, — продолжала раскачиваться женщина в углу; из зажмуренных глаз ее катились слезы. Голос у нее был пропитой и хриплый, хотя она явно была образованнее остальных. — Ох, Господи, бедняга Полли… Чертов констебль увидал меня на улице нынче утром, так сказал мне убираться, пока он мне глаз не подбил. Или, говорит, плати, чтоб остаться на моем, говорит, участке. А коли денег нет, так, говорит, дай за просто так. Зайдем, говорит, во двор — и давай. Тварь вонючая! Плевать им на нас, покуда они свое получают, а мы продавай себя или дохни с голоду, и еще душегуб этот рыщет… — Она заплакала, всхлипывая и продолжая раскачиваться как безумная в своем углу. Марго не могла выдавить из себя ни слова; она и дышала-то с трудом. Стиснув зубы, она гнала от себя воспоминания собственного прошлого. Нет, копам до них и впрямь нет дела, будь они прокляты… Копам всегда наплевать на проституток, хоть бы они лежали мертвыми на улице. Или на полу в кухне. Им плевать на то, что они делают или говорят, и на то, сколько лет ребенку, который их слушает…
— Знала я Полли, — тихо произнес новый голос, в котором сквозила горечь. — Добрая, славная душа; другой такой я не знала.
Говорила женщина лет пятидесяти. Возможно, она никогда не была красавицей, и все же лицо ее светилось какой-то чистотой, а из глаз струились слезы.
— В то самое утро я ее встретила, в то самое утро. Она, бедняжка, снова была пьянее пьяной, колокола на Святой Мэри, что на Мэтфеллон, только-только полтретьего пробили, а у нее все денег на ночлег не было. Все пропила, все до последнего пенни. Говорила же я ей, сколько раз говорила: «Полли, — говорила, — не доведет тебя до добра джин, ох не доведет!» Послышался громкий всхлип, и женщина закрыла лицо руками. — И ведь были у меня четыре пенса! Могла ж я одолжить ей! Ну почему, почему я не дала ей тех денег, коль она была так пьяна и спать хотела?
Сидевшая рядом женщина обняла ее за плечи.
— Ш-ш, Эмили, она бы и их пропила — ты же знаешь, она бы все спустила на джин.
— Но ведь была б жива! — вскричала Эмили, стряхивая руку с плеча. — Была б жива, а не порезана на куски…
Только тут до Марго вдруг дошло, что это Эмили Холланд — одна из последних, кто видел Полли Николз живой. Обе женщины дружили и часто делили комнату в одной из сотен разбросанных по этому району ночлежек. Сколько этих женщин знали пятерых жертв Потрошителя достаточно близко, чтобы оплакивать их? Полторы тысячи проституток промышляли своим ремеслом на улицах Ист-Энда. Полторы тысячи — вроде бы солидная цифра, но в колледже Марго училось больше полутора тысяч студентов, и она знала почти всех, по крайней мере — в лицо. Достаточно хорошо, чтобы искренне огорчиться, если бы какой-нибудь маньяк порезал их на маленькие кусочки.
Марго допила горький чай, пока он совсем не остыл. По крайней мере они собирали достаточно ценный материал. До сих пор ей, например, не приходилось читать, чтобы лондонские констебли обирали тех самых женщин, которых им полагалось защищать. Вот вам и образ британского полицейского-джентльмена. Марго фыркнула про себя. Судя по тому, что она успела повидать на улицах, похоже, что британские мужчины смотрели на любую женщину более низкого социального положения, если та не состояла в надежном браке, как на сексуально доступную. И в Ист-Энде, и в так называемых респектабельных домах, куда шли в услужение девушки с улиц вроде этой, джентльмены не особенно стеснялись тащить их в постель, несмотря даже на слишком юный возраст. А ведь закон, устанавливающий совершеннолетний возраст, начиная с двенадцатилет, был принят совсем недавно.
Нет, то, что коррумпированные полицейские заставляли лондонских проституток заниматься с ними любовью, вовсе не удивляло Марго. Уж не этим ли объяснялся тот факт, что при нападениях Джека женщины ни разу не звали на помощь? Даже Элизабет Страйд не пыталась привлечь внимание полного людей зала собраний. Попавшая в беду женщина не могла надеяться на помощь полиции, поскольку ей грозило больше неприятностей, нежели ее клиенту.
Ее состояние не укрылось от наблюдательной Шахди Фероз.
— Вам не холодно, дорогая? — тихо спросила она. Марго мотнула головой, опасаясь, что голос выдаст ее.
— Вздор, вы вся дрожите. Давайте-ка подберемся поближе к огню.
Марго сдалась и подвинулась. Это было проще, чем признаться в подлинной причине того, почему ее бьет дрожь. Сидеть здесь в окружении женщин, каждое слово которых безжалостно напоминало ей о том, как вдребезги разбился ее собственный мир, оказалось куда тяжелее, чем она ожидала, изучая все эти убийства на станции. А ведь она уже тогда знала, что это будет тяжело. Что ж, привыкай, сердито сказала она себе. Ведь сегодня же ночью, немного позже, в эту кухню войдет Энн Чапмен, а потом она уйдет отсюда, чтобы оказаться изрезанной на куски во дворе за домом номер двадцать девять по Хэнбери-стрит. И Марго придется терпеть, потому что ночь будет долгой-долгой. А ведь ей еще придется до половины шестого утра каким-то образом проскользнуть в этот темный как яма двор и установить там аппаратуру наблюдения.
Может, ей лучше перелезть через ограду? Она определенно не хотела рисковать, открывая ту скрипучую дверь. Да, так она, пожалуй, и поступит — перелезет через забор, как какой-нибудь вор. Это означает, ей придется скинуть все эти юбки и одеться как мальчик. Лазание по заборам в ее теперешнем наряде исключалось полностью. Она попыталась представить себе, что делает сейчас Малькольм, где ищет неизвестного сообщника убийцы, и, вздохнув, подобрала колени под подбородок. Она скорее бы согласилась тысячу раз выбраться с Малькольмом, где бы он сейчас ни был, чем сидеть на полу кухни Кроссингема, тщетно пытаясь не думать о том, как умерла ее мать.
Смаргивая непрошеные слезы, Марго вдруг сообразила, что у нее есть еще одна убедительная причина не расклеиваться. Кит мог бы — но не обязательно — простить ее за срыв работы, списав это на отсутствие опыта работы в поле, которого ей еще предстояло набраться. Но если она облажается из-за собственных переживаний, Малькольм дознается до причин этого или сдерет с нее шкуру живьем — не одно, так другое. И если ей придется сказать Малькольму, что она облажалась потому, что не могла не вспоминать о том, как умерла ее мать, он все равно узнает правду.
А Марго, как ни старалась, не могла представить себе, чтобы Малькольм Мур согласился жениться на девушке, чей отец-алкоголик умер в тюрьме, отбывая пожизненное заключение за убийство, забив до смерти свою жену на глазах маленькой дочери, когда узнал, что она шлюха. Но еще хуже, чем потерять Малькольма — а Марго любила Малькольма так сильно, что при одной этой мысли у нее становилось пусто и холодно внутри, — был бы взгляд ее деда, если Кит Карсон узнал бы, как и почему умерла его единственная дочь.
В первый раз за свою недолгую еще жизнь Марго Смит обнаружила, что причинять боль любимым людям еще больнее, чем когда причиняют боль тебе. Возможно, поэтому, подумав, решила она, ее мать и многие из сидевших вокруг нее на этой кухне женщин опустились до уровня уличных женщин. Они пытались поддержать свои семьи любым доступным им способом. Марго пробрала дрожь. А потом она просто зажмурилась и разрыдалась, не боясь больше, что это кто-нибудь увидит. Она придумает, как объяснить это Шахди Фероз, когда-нибудь потом.
А пока ей необходимо было выплакаться.
Она даже не знала, кого она оплакивает больше.
Когда Шахди Фероз обняла ее за плечи и прижала к себе, Марго вдруг поняла, что это не важно — знать, кого ты оплакиваешь. Единственное, что было важно, — это беречь тех, кто тебе дорог. И в эту минуту Марго простила своей матери все. И зарыдала так горько, как ни разу с тех жутких минут на окровавленной кухне в Миннесоте, со сгоревшими тостами на плите, запахом смерти и отцовской яростью, гнавшей ее из дома в снег…
«Прости меня, мамочка, прости…
Прости, что я его не могла остановить.
Прости, что я тебя ненавидела…»
Ненавидела ли дочь Энн Джорджины Чапмен, Смуглой Энни Чапмен, свою мать, когда сбежала от нее со странствующим цирком из Франции? Марго надеялась, что нет. Она утерла глаза и прошептала последнее извинение:
«И прости, что я не могу помешать ему убить тебя, Энни Чапмен…»
Марго наконец поняла.
Кит предупреждал ее, что разведка времени — самая тяжелая работа в мире.
Теперь она знала почему.
Глава 14
Скитер Джексон едва успел натянуть на себя одежду, одолженную ему Китом Карсоном, когда в мужской туалет «Замка Эдо» привидением проскользнула задыхающаяся от бега, но бледная как полотно Кочита. Юная метиска попала на станцию сквозь Врата Конквистадоров и очень скоро заделалась активным членом Банды Найденных и Потерянных. В черных глазах ее застыл страх.
— Скитер! Я от Гасима! Беда! Бежим скорее!
— Что случилось?
— Бергитта! Они ее утащили — люди со стройплощадки! Рев толпы на площади перед «Замком Эдо» стих до едва слышного ропота. Скитер свирепо прищурился.
— Веди, быстро!
Кочита схватила его за руку и потащила через Новый Эдо.
— Ребята следят за ними! Быстрее, Скитер! Она пришла вымыть туалет, который они только недавно построили, а они схватили ее.
— Сколько их? — Черт, у него не было с собой никакого оружия, даже ножа перочинного — и того не было, а у этих типов наверняка с собой инструменты, каждым из которых запросто можно перерезать глотку или выпустить кишки.
— Двадцать! Они оглушили бригадира и еще нескольких, которые пытались их остановить, а потом заперли их в кладовке. Мы послали одного из наших в Совет за помощью. А мне сказали найти тебя, Скитер, и Гасим знал, где ты.
Оставив позади запрудившую Эдо толпу, Скитер и продолжавшая цепляться за его руку девочка пустились бегом. Кочита тащила его через Викторию, через Римский Город и Валгаллу к строительной площадке, над которой царила зловещая тишина: ни завывания циркулярных пил и дрелей, ни грохота отбойных молотков, только брошенные по всей стройке машины. То, с каким расчетом было выбрано время для нападения на Бергитту, заставило Скитера нахмуриться. Все внимание властей, сил Безопасности и туристов было привлечено к тому, что творилось у Главных, так что остановки работ никто, похоже, и не заметил. И тем более не заметили исчезновения какой-то девицы из Нижнего Времени, отскребающей грязь в сортирах…
— Быстрее, Скитер!
Кочита могла бы и не торопить его. Он успел увидеть достаточно, чтобы в горле пересохло от страха.
— Куда они ее потащили?
— Туда! — Кочита ткнула пальцем в коридор, ведущий к строившемуся блоку новых квартир. Эти гады явно тащили ее туда, где никто не услышит ее криков. Он как раз собирался попросить Кочиту, чтобы кто-нибудь сбегал за полицейскими, желательно за Уолли Клонцем, когда кто-то окликнул его по имени.
— Скитер! Подожди!
На пути у него стояла целая группа выходцев из Нижнего Времени во главе с Кайнаном Рисом Гойером. Солдат-валлиец держал в руках свой боевой молот. За ним стояла Молли, сжимавшая маленький револьвер. Одному Богу было известно, откуда она взяла его; возможно, захватила с собой из Лондона. А может, позаимствовала из тира у Энн Уин Малхэни — или из кармана какого-нибудь туриста. Над головами обоих разъяренных Найденных горой возвышался Эйгил Бьярнессон Каким-то образом он ухитрился по выходе из отделения Безопасности получить обратно свой меч. Или, возможно, он просто сбежал и экспроприировал его обратно? Работай Скитер в Безопасности, он не стал бы спорить с Эйгилом, когда тот пребывал в таком настроении, как сегодня. Впрочем, возможно, там и без этого царила жуткая неразбериха — после ареста Булла и всего такого…
— Кочита говорит, они потащили ее туда, — показал Скитер.
— Идем, — кивнул Кайнан, сощурив глаза в смертельной ярости.
Скитер повернулся к девочке.
— Кочита, — хрипло произнес он. — Оставайся здесь и жди других Найденных — может, подойдет кто-нибудь еще. Посылай их за нами. Если никто из нас не выйдет через двадцать минут, зови полицию. Надеюсь, к тому времени с заварухой у Главных разберутся, и тебя кто-нибудь услышит.
— Хорошо, Скитер. Ребята из «Банды» пошли за теми, кто ее утащил. Они скажут, куда идти. Спешите!
Он дал остальным знак сохранять тишину, убедился в том, что все повинуются ему беспрекословно, и первым бросился в недостроенную секцию станции. Оказавшись в полутемном туннеле, Скитер замедлил бег, чтобы производить меньше шума. Пол был залит уже цементной стяжкой, и во многих местах виднелись смонтированные перегородки. Редкие рабочие светильники отбрасывали причудливые тени на пол, размеченный маяками под установку стен и перегородок. Скитер прислушался, но не услышал ничего. Этот сектор станции располагался глубоко в сердце горы, повторяя все изгибы пещеры.
У первого пересечения коридоров их ждал один из подростков. Паренек приплясывал от нетерпения, но промолчал, когда Скитер предостерегающе поднес палец к губам. «Туда!» — махнул рукой парень. Скитер кивнул, ткнул пальцем через плечо, давая тому понять, что за ним идут еще люди, и жестом приказал мальчишке ждать подкрепления. Парень кивнул и остался стоять на месте, переминаясь с ноги на ногу. Скитер заскользил вперед в указанном направлении. Здесь все было покрыто строительной пылью, опилками и обрезками металлических каркасов; цементная пыль лезла в ноздри.
Скитер задержался на мгновение, чтобы подобрать оставленный кем-то на полу молоток. Будь у него выбор, он предпочел бы другое оружие, но и это было лучше, чем ничего. Когда они добрались до двери, ведущей на лестницу, они обнаружили рядом с ней еще одного члена «Банды», заплаканную тринадцатилетнюю девочку.
— Они спустились вниз, — прошептала она, ткнув пальцем в сторону лестницы. — Они ее били, Скитер, и смеялись, обещая изнасиловать, а потом убить…
— Мы их остановим, — пообещал Скитер. — Стой здесь. Там еще идут. — Он оглянулся на угрюмых членов своего отряда. — Я бы предпочел живых свидетелей, которые смогут выдать своих покровителей из Верхнего Времени. Может, нам удастся расколоть всю их шайку. Но если ради спасения Бергитты нам придется пролить кровь, бейте наверняка. Переживать о реакции властей станции будем потом. Главное — вытащить ее оттуда живой.
— Скитер! Я от Гасима! Беда! Бежим скорее!
— Что случилось?
— Бергитта! Они ее утащили — люди со стройплощадки! Рев толпы на площади перед «Замком Эдо» стих до едва слышного ропота. Скитер свирепо прищурился.
— Веди, быстро!
Кочита схватила его за руку и потащила через Новый Эдо.
— Ребята следят за ними! Быстрее, Скитер! Она пришла вымыть туалет, который они только недавно построили, а они схватили ее.
— Сколько их? — Черт, у него не было с собой никакого оружия, даже ножа перочинного — и того не было, а у этих типов наверняка с собой инструменты, каждым из которых запросто можно перерезать глотку или выпустить кишки.
— Двадцать! Они оглушили бригадира и еще нескольких, которые пытались их остановить, а потом заперли их в кладовке. Мы послали одного из наших в Совет за помощью. А мне сказали найти тебя, Скитер, и Гасим знал, где ты.
Оставив позади запрудившую Эдо толпу, Скитер и продолжавшая цепляться за его руку девочка пустились бегом. Кочита тащила его через Викторию, через Римский Город и Валгаллу к строительной площадке, над которой царила зловещая тишина: ни завывания циркулярных пил и дрелей, ни грохота отбойных молотков, только брошенные по всей стройке машины. То, с каким расчетом было выбрано время для нападения на Бергитту, заставило Скитера нахмуриться. Все внимание властей, сил Безопасности и туристов было привлечено к тому, что творилось у Главных, так что остановки работ никто, похоже, и не заметил. И тем более не заметили исчезновения какой-то девицы из Нижнего Времени, отскребающей грязь в сортирах…
— Быстрее, Скитер!
Кочита могла бы и не торопить его. Он успел увидеть достаточно, чтобы в горле пересохло от страха.
— Куда они ее потащили?
— Туда! — Кочита ткнула пальцем в коридор, ведущий к строившемуся блоку новых квартир. Эти гады явно тащили ее туда, где никто не услышит ее криков. Он как раз собирался попросить Кочиту, чтобы кто-нибудь сбегал за полицейскими, желательно за Уолли Клонцем, когда кто-то окликнул его по имени.
— Скитер! Подожди!
На пути у него стояла целая группа выходцев из Нижнего Времени во главе с Кайнаном Рисом Гойером. Солдат-валлиец держал в руках свой боевой молот. За ним стояла Молли, сжимавшая маленький револьвер. Одному Богу было известно, откуда она взяла его; возможно, захватила с собой из Лондона. А может, позаимствовала из тира у Энн Уин Малхэни — или из кармана какого-нибудь туриста. Над головами обоих разъяренных Найденных горой возвышался Эйгил Бьярнессон Каким-то образом он ухитрился по выходе из отделения Безопасности получить обратно свой меч. Или, возможно, он просто сбежал и экспроприировал его обратно? Работай Скитер в Безопасности, он не стал бы спорить с Эйгилом, когда тот пребывал в таком настроении, как сегодня. Впрочем, возможно, там и без этого царила жуткая неразбериха — после ареста Булла и всего такого…
— Кочита говорит, они потащили ее туда, — показал Скитер.
— Идем, — кивнул Кайнан, сощурив глаза в смертельной ярости.
Скитер повернулся к девочке.
— Кочита, — хрипло произнес он. — Оставайся здесь и жди других Найденных — может, подойдет кто-нибудь еще. Посылай их за нами. Если никто из нас не выйдет через двадцать минут, зови полицию. Надеюсь, к тому времени с заварухой у Главных разберутся, и тебя кто-нибудь услышит.
— Хорошо, Скитер. Ребята из «Банды» пошли за теми, кто ее утащил. Они скажут, куда идти. Спешите!
Он дал остальным знак сохранять тишину, убедился в том, что все повинуются ему беспрекословно, и первым бросился в недостроенную секцию станции. Оказавшись в полутемном туннеле, Скитер замедлил бег, чтобы производить меньше шума. Пол был залит уже цементной стяжкой, и во многих местах виднелись смонтированные перегородки. Редкие рабочие светильники отбрасывали причудливые тени на пол, размеченный маяками под установку стен и перегородок. Скитер прислушался, но не услышал ничего. Этот сектор станции располагался глубоко в сердце горы, повторяя все изгибы пещеры.
У первого пересечения коридоров их ждал один из подростков. Паренек приплясывал от нетерпения, но промолчал, когда Скитер предостерегающе поднес палец к губам. «Туда!» — махнул рукой парень. Скитер кивнул, ткнул пальцем через плечо, давая тому понять, что за ним идут еще люди, и жестом приказал мальчишке ждать подкрепления. Парень кивнул и остался стоять на месте, переминаясь с ноги на ногу. Скитер заскользил вперед в указанном направлении. Здесь все было покрыто строительной пылью, опилками и обрезками металлических каркасов; цементная пыль лезла в ноздри.
Скитер задержался на мгновение, чтобы подобрать оставленный кем-то на полу молоток. Будь у него выбор, он предпочел бы другое оружие, но и это было лучше, чем ничего. Когда они добрались до двери, ведущей на лестницу, они обнаружили рядом с ней еще одного члена «Банды», заплаканную тринадцатилетнюю девочку.
— Они спустились вниз, — прошептала она, ткнув пальцем в сторону лестницы. — Они ее били, Скитер, и смеялись, обещая изнасиловать, а потом убить…
— Мы их остановим, — пообещал Скитер. — Стой здесь. Там еще идут. — Он оглянулся на угрюмых членов своего отряда. — Я бы предпочел живых свидетелей, которые смогут выдать своих покровителей из Верхнего Времени. Может, нам удастся расколоть всю их шайку. Но если ради спасения Бергитты нам придется пролить кровь, бейте наверняка. Переживать о реакции властей станции будем потом. Главное — вытащить ее оттуда живой.