Куманин молчит. Если честно, то соратник отличается, как бы это сказать помягче, некоторой… м-м… недостаточностью живости ума. Видимо, такая мысль, как сравнить скоростные характеристики танков разных моделей просто не приходила в его красивую чернокудрую голову. И теперь он молча обдумывает и переваривает новую информацию. Мы с Корсаковым тоже молчим. Прибытие новых машин и пополнения может означать только одно: корпусная группа снова разворачивается до механизированного корпуса.
Куманин чешет в затылке. Похоже, я его основательно озадачил. Но потом лицо его снова приобретает беззаботное выражение, и он, махнув рукой, произносит:
— Что толку думать и гадать, соратники. Наше дело стрелять да помирать, а в кого и за что, господин полковник знает. Разделят — значит разделят, не разделят — значит не разделят. Все одно встретимся.
Он, нахлобучив шлемофон, быстро козыряет и бежит к своему танку. Я смотрю ему вслед. Хороший человек, донской казак Гриша Куманин, солдат смелый, друг надежный, вот только кто ему батальон доверил, до сих пор понять не могу! Прости, Господи, ему ж и рота — многовато будет…
… До расположения полка мы добираемся без приключений. Офицеры радостно приветствуют мое возвращение и сразу вываливают на меня ворох новостей. Во-первых, двадцать два БТ-7 из состава пополнения — с дизельными двигателями, и теперь стоит вопрос о заправках; во-вторых, четыре «тридцатки» пришли с некомплектными радиостанциями, в-третьих, дивизионные гэсээмщики окончательно озверели, и вместо трансмиссионного масла во второй батальон выдали какой-то подозрительный автол, "а на нем, господин подполковник, танки ходить не могут, даю Вам слово чести!"; в-четвертых… и так далее, до бесконечности. В общем, соратники бесконечно довольны, что появился командир, на которого можно переложить все свои заботы и проблемы. На лицах офицеров светится счастье маленьких сироток, которых нежданно-негаданно отыскали родители. Ладно, сейчас будем разбираться.
К следующему утру я более или менее вхожу в курс дела. Я успеваю наорать на начтыла нашей дивизии, вдрызг разругаться с рембатом, связаться с генерал-майором Анненковым, наябедничать ему на самоуправство «горючников», обменять масло, погрызться с командиром Партизанского конвойного и выдрать из него дизельное топливо: в конце-концов мне наплевать, на каком топливе поедут его «Фиаты»; получить тройной боекомплект снарядов и патронов и еще много чего. У меня сел голос от бесконечного ора и только то, что я еще не слишком хорошо слышу, сберегло мою нежную и ранимую душу от большинства тех эпитетов, сравнений и экскурсов в историю анатомии и физиологии, которыми меня одаривали соратники. Зато теперь у меня все в норме. И у полка — тоже. Теперь можно подумать и об отдыхе…
К сожалению, о нем удается только подумать. Только я откидываюсь на спинку походного стула и закрываю глаза в предвкушении первого глотка крепкого чая, щедро сдобренного ромом, как оживает главный мучитель и палач всех офицеров — полевой телефон, который голосом адъютанта дивизии сообщает, что меня ждут в штабе. Срочно.
Срочно — так срочно. Я вызываю ЛБ-62, и отправляюсь в штаб дивизии под защитой выксунской брони и крупнокалиберного пулемета. Согласно последнему приказу соратника Малиновского, перемещение штаб-офицеров по освобожденной территории Великой Монголии без охраны строжайше запрещено. В ЛБ немного тесновато, но куда просторнее, чем в стареньком БА-20 или немецком «Хорьхе». Пожалуй, только редкий в войсках «Фиат-Ансальдо» по удобству для экипажа превосходит ЛБ, зато здорово отстает в проходимости, да и в вооружении. ЛБ полноприводной, чем мы и пользуемся, лихо свернув с дороги и заскакав по полям, срезая крюк в добрых десять верст.
К штабу мы подлетаем лихо, подняв тучи грязных брызг. А еще говорят, что наши, русские дороги плохи. Взгляните на китайские дороги, и вы легко поймете, что это еще хуже, нежели у нас дома. Говорят, что в Европе дорога — это мощеный путь из одного места к другому, а в России дорога — это место, где деревья растут не так густо. Что ж, дороги в Китае — это просто направление из одного места в другое. Причем с бесконечным количеством луж, ухаб, колдобин и вечных подъемов без всякого намека на спуски. А мосты, Боже мой, что за мосты! Любой китайский мост — это реквизит бродячего акробата. Может где-то есть и хорошие китайские дороги, только я что-то их пока не видел, кроме тех, которые ударными темпами строят вставшие на путь исправления военнопленные.
К моему большому счастью броневичок остановился так, что можно выйти, благополучно минуя лужи. Придерживая рукой полевую сумку, я скачу мартовским зайцем через заполненные бурой ледяной водой впадины.
Генерал-майор Анненков уже ждет. Судя по его лицу, ничего хорошего меня не ожидает. Так и есть: пришла расплата за мое бегство из-под опеки медперсонала. Вот только я уже не первый год в армии и точно знаю, что каждый поступок должен иметь оправдание. Лучше — в письменном виде, ибо чем больше бумаг, тем чище, гхм… ладно, думаю, что это все знают. И не только в армии.
Дождавшись паузы в страстном монологе отца-командира, поименовавшего меня "безответственным мальчишкой" и "закоренелым нарушителем дисциплины", я выкладываю на стол свой "туз из рукава" — медицинское заключение нашего дивизионного медика. Военврач первого ранга Владимир Семенович Раевский — личность уникальная. Свою войну на Дальнем востоке он начал еще в 1904 году, в Русско-японскую. Потом принимал участие в Великой войне и в кампании 1923 года. И вот теперь постаревший, но не утративший боевого духа ветеран снова в строю. Он не боится ни Бога, ни черта, ни начальства. Когда я пришел просить у него медицинское заключение, он сперва крепко выбранил меня по отечески, а потом, подумав, сказал, что, разумеется, полноценным бойцом меня не назовешь, но, с другой стороны, меня все равно в госпитале не удержишь, так что он со спокойным сердцем выдает мне справку о годности к строю. И готов отстаивать свое мнение на любом консилиуме.
Я с любопытством смотрю на Бориса Владимировича, читающего заключение своего собственного «лепилы», которого он знает еще с партизанского отряда. Похоже, такого он не ожидал. Соратник Анненков попал в дурацкое положение: или признавайся, что не доверяешь своему дивмедику, или признавайся, что пропесочил меня напрасно. Окончив читать, он долго буровит меня тяжелым взглядом. С видом оскорбленной невинности я держу его взгляд. Наконец комдив спрашивает:
— Ну, и во что тебе обошлось это так называемое "свидетельство"?
— Я не понимаю вопроса, Борис Владимирович.
(Пробный шар: если не оборвет обращение по имени-отчеству, значит — гроза миновала.)
— Вопроса он не понимает, — кажется, Анненков все же сменил гнев на милость, — как же! Я спрашиваю: что ты старику пообещал за эту цидулку?
— Ничего! (Чистая правда! Соратник Раевский отверг предложенный гонорар в виде трех бутылок шустовской рябиновой и бутылки рома Баккара, сказав, что к вопросу об обсуждении гонорара он вернется позже, когда его документ будет признан.)
Анненков подозрительно смотрит на меня, но, видимо, он уже успокоился.
— А Фока зачем медикам подсунул? Что за детские игры.
— Помилуйте, Борис Владимирович, какие игры? Соратник почувствовал себя плохо и прилег отдохнуть. Не знаю, чего вам наговорили «лепилы», но все было именно так. Слово офицера.
Он усмехается, и наконец, окончательно оттаяв приглашает меня садиться.
— Вот что, Всеволод Львович. Если честно, то я очень рад, что ты уже поправился. Сейчас каждый человек будет на счету. — Он широким жестом показывает на карту, висящую на стенде. — Смотри. Мы выведены во второй эшелон. На нашем участке «Платов» и 2-я танковая взломают оборону, а мы с тобой развиваем успех.
Через сорок минут мы — четверо командиров полков, начальник штаба и начальник разведки обсуждаем в штабе план наступления.
Согласно правилам военной науки потери обороняющихся относятся к потерям наступающих как 1:3.
Оберштурмфюрер Вилли Хенке. Западный фронт. Неделю спустя
Оберштурмфюрер Вилли Хенке. Западный фронт. Штурм Варшавы
Фриц Штейнбаум. Флаинг-капитан. Китай
Куманин чешет в затылке. Похоже, я его основательно озадачил. Но потом лицо его снова приобретает беззаботное выражение, и он, махнув рукой, произносит:
— Что толку думать и гадать, соратники. Наше дело стрелять да помирать, а в кого и за что, господин полковник знает. Разделят — значит разделят, не разделят — значит не разделят. Все одно встретимся.
Он, нахлобучив шлемофон, быстро козыряет и бежит к своему танку. Я смотрю ему вслед. Хороший человек, донской казак Гриша Куманин, солдат смелый, друг надежный, вот только кто ему батальон доверил, до сих пор понять не могу! Прости, Господи, ему ж и рота — многовато будет…
… До расположения полка мы добираемся без приключений. Офицеры радостно приветствуют мое возвращение и сразу вываливают на меня ворох новостей. Во-первых, двадцать два БТ-7 из состава пополнения — с дизельными двигателями, и теперь стоит вопрос о заправках; во-вторых, четыре «тридцатки» пришли с некомплектными радиостанциями, в-третьих, дивизионные гэсээмщики окончательно озверели, и вместо трансмиссионного масла во второй батальон выдали какой-то подозрительный автол, "а на нем, господин подполковник, танки ходить не могут, даю Вам слово чести!"; в-четвертых… и так далее, до бесконечности. В общем, соратники бесконечно довольны, что появился командир, на которого можно переложить все свои заботы и проблемы. На лицах офицеров светится счастье маленьких сироток, которых нежданно-негаданно отыскали родители. Ладно, сейчас будем разбираться.
К следующему утру я более или менее вхожу в курс дела. Я успеваю наорать на начтыла нашей дивизии, вдрызг разругаться с рембатом, связаться с генерал-майором Анненковым, наябедничать ему на самоуправство «горючников», обменять масло, погрызться с командиром Партизанского конвойного и выдрать из него дизельное топливо: в конце-концов мне наплевать, на каком топливе поедут его «Фиаты»; получить тройной боекомплект снарядов и патронов и еще много чего. У меня сел голос от бесконечного ора и только то, что я еще не слишком хорошо слышу, сберегло мою нежную и ранимую душу от большинства тех эпитетов, сравнений и экскурсов в историю анатомии и физиологии, которыми меня одаривали соратники. Зато теперь у меня все в норме. И у полка — тоже. Теперь можно подумать и об отдыхе…
К сожалению, о нем удается только подумать. Только я откидываюсь на спинку походного стула и закрываю глаза в предвкушении первого глотка крепкого чая, щедро сдобренного ромом, как оживает главный мучитель и палач всех офицеров — полевой телефон, который голосом адъютанта дивизии сообщает, что меня ждут в штабе. Срочно.
Срочно — так срочно. Я вызываю ЛБ-62, и отправляюсь в штаб дивизии под защитой выксунской брони и крупнокалиберного пулемета. Согласно последнему приказу соратника Малиновского, перемещение штаб-офицеров по освобожденной территории Великой Монголии без охраны строжайше запрещено. В ЛБ немного тесновато, но куда просторнее, чем в стареньком БА-20 или немецком «Хорьхе». Пожалуй, только редкий в войсках «Фиат-Ансальдо» по удобству для экипажа превосходит ЛБ, зато здорово отстает в проходимости, да и в вооружении. ЛБ полноприводной, чем мы и пользуемся, лихо свернув с дороги и заскакав по полям, срезая крюк в добрых десять верст.
К штабу мы подлетаем лихо, подняв тучи грязных брызг. А еще говорят, что наши, русские дороги плохи. Взгляните на китайские дороги, и вы легко поймете, что это еще хуже, нежели у нас дома. Говорят, что в Европе дорога — это мощеный путь из одного места к другому, а в России дорога — это место, где деревья растут не так густо. Что ж, дороги в Китае — это просто направление из одного места в другое. Причем с бесконечным количеством луж, ухаб, колдобин и вечных подъемов без всякого намека на спуски. А мосты, Боже мой, что за мосты! Любой китайский мост — это реквизит бродячего акробата. Может где-то есть и хорошие китайские дороги, только я что-то их пока не видел, кроме тех, которые ударными темпами строят вставшие на путь исправления военнопленные.
К моему большому счастью броневичок остановился так, что можно выйти, благополучно минуя лужи. Придерживая рукой полевую сумку, я скачу мартовским зайцем через заполненные бурой ледяной водой впадины.
Генерал-майор Анненков уже ждет. Судя по его лицу, ничего хорошего меня не ожидает. Так и есть: пришла расплата за мое бегство из-под опеки медперсонала. Вот только я уже не первый год в армии и точно знаю, что каждый поступок должен иметь оправдание. Лучше — в письменном виде, ибо чем больше бумаг, тем чище, гхм… ладно, думаю, что это все знают. И не только в армии.
Дождавшись паузы в страстном монологе отца-командира, поименовавшего меня "безответственным мальчишкой" и "закоренелым нарушителем дисциплины", я выкладываю на стол свой "туз из рукава" — медицинское заключение нашего дивизионного медика. Военврач первого ранга Владимир Семенович Раевский — личность уникальная. Свою войну на Дальнем востоке он начал еще в 1904 году, в Русско-японскую. Потом принимал участие в Великой войне и в кампании 1923 года. И вот теперь постаревший, но не утративший боевого духа ветеран снова в строю. Он не боится ни Бога, ни черта, ни начальства. Когда я пришел просить у него медицинское заключение, он сперва крепко выбранил меня по отечески, а потом, подумав, сказал, что, разумеется, полноценным бойцом меня не назовешь, но, с другой стороны, меня все равно в госпитале не удержишь, так что он со спокойным сердцем выдает мне справку о годности к строю. И готов отстаивать свое мнение на любом консилиуме.
Я с любопытством смотрю на Бориса Владимировича, читающего заключение своего собственного «лепилы», которого он знает еще с партизанского отряда. Похоже, такого он не ожидал. Соратник Анненков попал в дурацкое положение: или признавайся, что не доверяешь своему дивмедику, или признавайся, что пропесочил меня напрасно. Окончив читать, он долго буровит меня тяжелым взглядом. С видом оскорбленной невинности я держу его взгляд. Наконец комдив спрашивает:
— Ну, и во что тебе обошлось это так называемое "свидетельство"?
— Я не понимаю вопроса, Борис Владимирович.
(Пробный шар: если не оборвет обращение по имени-отчеству, значит — гроза миновала.)
— Вопроса он не понимает, — кажется, Анненков все же сменил гнев на милость, — как же! Я спрашиваю: что ты старику пообещал за эту цидулку?
— Ничего! (Чистая правда! Соратник Раевский отверг предложенный гонорар в виде трех бутылок шустовской рябиновой и бутылки рома Баккара, сказав, что к вопросу об обсуждении гонорара он вернется позже, когда его документ будет признан.)
Анненков подозрительно смотрит на меня, но, видимо, он уже успокоился.
— А Фока зачем медикам подсунул? Что за детские игры.
— Помилуйте, Борис Владимирович, какие игры? Соратник почувствовал себя плохо и прилег отдохнуть. Не знаю, чего вам наговорили «лепилы», но все было именно так. Слово офицера.
Он усмехается, и наконец, окончательно оттаяв приглашает меня садиться.
— Вот что, Всеволод Львович. Если честно, то я очень рад, что ты уже поправился. Сейчас каждый человек будет на счету. — Он широким жестом показывает на карту, висящую на стенде. — Смотри. Мы выведены во второй эшелон. На нашем участке «Платов» и 2-я танковая взломают оборону, а мы с тобой развиваем успех.
Через сорок минут мы — четверо командиров полков, начальник штаба и начальник разведки обсуждаем в штабе план наступления.
Согласно правилам военной науки потери обороняющихся относятся к потерям наступающих как 1:3.
Оберштурмфюрер Вилли Хенке. Западный фронт. Неделю спустя
Русские продержали поляков на границе ровно сутки. Время необходимое для развёртывания двух своих отборных танковых дружинных дивизий «Варяг» и "Русский витязь". Те самые, испанские. Ох и вмазали же они полякам, ох и вмазали… рассказывали, пшеки от них удирали сломя голову. Обе дивизии на новых тяжёлых танках воевали, двухбашенных "Змей Горыныч", мы их просто «ЗГ» звали, пушка грабинская, сто двадцать два мымы, скорость- под пятьдесят км, броня- до ста пятидесяти, и моторы по восемьсот сил. Да ещё «Хейнкель-Миг», новейшие, плюс пикирующие «Пе-2». Там вообще бойня была. А позади зондеркоманды церковные шли, зачисткой и сортировкой занимались местного населения… Я потом ездил, смотрел что они вытворяли, но это уже потом было… Ну, короче, через три дня мы к Кракову подошли. Вернее, к тому месту где он раньше был. Города не было. Ну не было и всё. Груда развалин, остатки пожарищ, кое- где по руинам уцелевшие ползают, жрать ищут, родственников там. И мертвечиной воняет из камней так, что надолго аппетит отбивает. У меня половина роты зелёной ходила, пока сапёры мост через Вислу строили. Да и мне, мягко говоря, не по себе было… Мы по городу ни одного выстрела не сделали, не по кому было. Не знаю, на что их Смыгл-Рыдзя надеялся, но здесь накрыли все его так называемые танковые части, оба бронеполка. Все его «Рено-17» времён первой мировой войны, а пехота вообще была деморализована налётом. Так у нас и пошло потом: едва разведка на сопротивление натыкается — авиация спешит. Да не два-три самолёта, а сотня, или полторы, и начинается концерт. Особенно интересно было, когда они «зажигалки» кидали. Нам потом приходилось по часу ждать, пока пламя утихнет. Один стандартный бак накрывал сто метров в длину и двадцать в ширину, это по инструкции, на деле — когда как, иногда больше, иногда меньше. Они обычно на малой высоте подкрадывались. Скорость бешеная, никто ничего сообразить не успевает, а тут раз- тушите свет, апостол Пётр, на сортировку, становись. И работает райская канцелярия круглые сутки… Словом, уже через два дня поляки к нам попёрли массово, в плен. Тысячами сдавались. Мы только за неделю, ну, наша рота, записали на сой счёт шестьдесят пять тысяч сдавшихся в плен. Стреляют по нам редко, знают- себе дороже, ну, ребята себе и развлекаются. Уже разговоры всякие идут, настроения такие, залихватские…Мы уже к Тарнуву подходить стали, где с союзниками пересечься должны, когда нам в спину ударили. Да не в этом смысле. Французы нам войну объявили, и англичане. Причём так интересно- с линии границы в нашу сторону ни единого выстрела, ну и наши, соответственно, тоже. «Странная» война. Её так и назвали. Ну и хорошо, мы пока здесь управимся. О, чёрт! Опять бегут в плен сдаваться… Странно, не в форме, гражданские… Мать моя родная! Да это же евреи! Не стрелять, идиоты! Не стрелять, приказываю!!! Короче, остановились мы, ждём. Подбегают к нам, все с белыми флагами, орут по-своему, плачут. Ребята наши пехотинцы окружили их, стали разбираться, куда этих унтерменшей девать, и что вообще с ними делать, я механику командую, подъедь поближе, мол. Посмотрим, что случилось. Тот тронул, евреи поначалу шарахнулись, но посмотрели что грязедавы не дёргаются, успокоились. Ровно до того момента, пока я из люка наружу не вылез… Что тут началось! Бабы их как завизжали, да в обморок хлопаться стали, мужики вообще, бледные как мел, на колени попадали да детей мне протягивать стали, мол не убивай хоть их. А мы смотрим, понять ничего не можем, потом только дошло, что они форму мою эсэсовскую с русской дружинной спутали, у тех тоже чёрная и молнии в петлицах. Только у нас сдвоенная, а у них по одной… Да, думаю, это что же союзники вытворяют, что жиды к нам, немцам сдаваться бегут… Тут Роммель примчался со своими штабными, давай разбираться, что к чему. Ему такого наговорили, что он аж затрясся, побелел весь, и мне так рукой махнул, мол, давай, уезжай, не дёргай народ. Я и сам то рад убраться. По ТПУ рявкнул, Ганс мой развернулся и быстрее к нашим газанул. Словом, угнали евреев в тыл, а те рады радёшеньки, как же- живы остались, мимо нас шли чуть ли не с песнями… Я, правда, потом узнал, что недолго они радовались- загрузили их в поезда, да через всю Германию прямо к французской границе и бегом, к лягушатникам. Пускай с ними разбираются, раз так любят их. А девятого сентября штурм Варшавы начался. Там пшеки специальную группу войск создали, так и назвали-"Варшава"…
Оберштурмфюрер Вилли Хенке. Западный фронт. Штурм Варшавы
В Варшаве мясорубка ещё та была. Долго мы ковырялись, почти неделю, такое там творилось… Как раз перед штурмом нам приказ зачитали, неприятный. Мягко говоря. Наши освободили Бромберг, по- польски- Быдгощь, а там… там поляки наших немцев, фольксдойче, всех убили. Триста человек. По варварски. Глаза выкалывали, языки и уши отрезали… потом в лес свалили кучей, даже не закопали… Варшава- город стратегически очень важный. Во- первых, столица, во- вторых промышленный центр, там почти все их заводы военные сосредоточены, ну в-третьих, там все дороги встречаются, что из Балтики к Карпатам ведут, ну и восточные и западные воеводства. А самое главное- у них через Вислу всего четыре моста проложено для железных дорог. Так два из них в самом городе находятся. Захвати город- нашим войскам и союзникам облегчение будет, и большое. Сразу снабжение накроется, драпать некуда станет, да и не вывезешь много без дорог на себе. Ну и опять повторюсь, столица. А из истории войн известно- взял столицу: войне конец. Один раз только это правило нарушили, и не пшеки грязные, а союзники русские- Москву сдали, а потом Наполеона победили. Мы, кстати, тогда вместе лягушатников били, а вот поляки- на стороне французишек были… С третьего числа они готовиться к обороне начали. Их маршал Рыдз- Смигли велел оборону готовить по югу Варшавы, где мосты и броды через Вислу, от Модлина до Сандомира. Главным поставил пограничника с интересной фамилией, ну, он её оправдал полностью- Чума. Генерал Валериан Чума почти все свои войска по дурости извёл. У русских к нему столько претензий накопилось, что не передать, он же в Пограничной страже командовал, и по его указке поляки у русских на границе провокации организовывали: посты и заставы обстреливали, банды через границу науськивали, из пушек деревни приграничные обстреливали. Так что… Мне Эрвин сводку показал перед началом, разведданные: им за пять дней удалось сформировать две роты танков 7-ТР, роту танкеток, две роты противотанковых орудий, 360-й пехотный полк, ряд мелких вспомогательных подразделений и несколько артиллерийских батарей; были задержаны эшелоны 40-го и 41-го пехотных полков, 9-й полк и 49-й дивизион тяжелой артиллерии, 5-й и 29-й полки легкой артиллерии.8 сентября столичный гарнизон состоял уже из 7 линейных, 3 маршевых и 7 импровизированных батальонов пехоты. Создавались два полка народного ополчения. Артиллерия располагала 56 орудиями (в т. ч. 16 тяжелых гаубиц). Бронетехника насчитывала 27 танков и несколько танкеток. Главный оборонительный рубеж проходил вдоль внешних границ предместьев и кварталов на окраинах города: Сельце, Охота, Мокотув, Чисте, Воля, Коло, Повазки, Изабелин, Маримон. На улицах Варшавы возводились баррикады и противотанковые заграждения. Но пока поляки готовились к драке, начальнички их смывались потихоньку: чиновнички всякие, полицейские, а седьмого сам Рыдз-Смигля лыжи навострил, поговаривали в Брест собрался было, да там уже русские соратники чай пили. Пришлось ему в Румынию бежать, да не добежал, уже перед самой границей его колонну наши бомбардировщики накрыли… А пока маршал пятки смазывал, его министр пропаганды, Умястовский варшавянам мозги пудрил, агитировал за драп, ну, Чума недолго думал, Романа к стенке, а на его место своего поставил, как его, Липиньский, Лепильский… Помню, вроде Вацлав, его ещё мэр поддерживал. Ну, эта троица, включая мэра, народ накрутила, и те массово на копку бросились и баррикады строить. Мол, будем до последнего драться. Сразу стали всякие отряды организовывать- гражданскую оборону, вспомогательные ПВО, рабочие батальоны… Даже комиссар у них появился специальный при штабе, опять наш знакомый мэр подсуетился, Старжинский. Он у них вместо символа- народ защищает свой город. Словом, пока они там в демократии упражнялись и наши подошли, четвёртая танковая генерала Рейнхарта. У того двести шестьдесят «троек» с русской пушкой на 76 мм, четыре батальона мотопехоты, да два дивизиона пушек полковых. Поляки, значит, горлопанят, а наши спокойно рубежи для атаки занимают. Ребята все злые, за Бромберг рассчитаться хотят, да и опытные, уже почувствовали вкус боёв и побед. Но этот придурок всё испортил. Вместо того чтобы сразу начать, пока пшеки не очнулись от очередного горлопанства, стал к себе гостей приглашать, мол, посмотрите как Варшава сейчас захвачена будет. И простоял почти до пяти часов вечера. А когда гости собрались, будто в кино, поляки уже успели позиции свои занять, и ему вмазали, и сам опозорился, и солдат столько положил зря… А поскольку генерал уже оповестил всех, что взял Варшаву, то ничего ему не оставалось, как гнать свои части на убой… Наши ребята на «троечках» в Волю, ну, это один из пригородов Варшавы, рванули, а там пшеки всю улицу скипидаром с керосином полили, и когда они въехали туда- подожгли… И не дёрнешься ведь никуда- тесно, узко, не видно ничего. А сквозь дома пройти мощности двигателей не хватает. Так и спалили всех, а ещё прямо по горящим из пушек крупного калибра… нет, я понимаю, война. Но… Словом, ещё раз я в мудрости Фюрера убедился, когда он в приказе своём указал, что пленных должно быть минимальное количество… Сорок пять машин мы тогда потеряли, а пехоты вообще- не считано. Записали их как без вести пропавших… Кто знает, сколько их сгорело, сколько в плен попало. Насчёт плена вообще- лучше самому пулю в висок пустить, чем этим унтерменшам попасться- один чёрт убьют, но легко не отпустят. Это мы люди гуманные: либо пулю в затылок, либо шеренгой под пулемёт, а у этих- долго мучаться будешь… А к вечеру поляки из тяжёлых гаубиц садить начали, и Рейнхард из своего штаба троих офицеров потерял, жалко, его самого не шлёпнули, потому что он на следующий день опять ребят на убой погнал, так и гонял бы, пока не прискочили тут орлы из конторы Гейдриха и быстро его в укорот не взяли. У русских Апостолов Веры одолжили. Те этого козла и укоротили на одну голову. И правильно… Самое обидное, что авиация у нас подкачала- не смогли они нормально подавить оборону, пожалели гражданское население, а эти поляки… нашли мы потом в одном сарае своих, видно в плен попали, раненые, по отдельности всё: руки, ноги, туловища, кожа, головы… А тут буквально каждый час со все сторон вести приходят: там наших нашли, тут захоронение обнаружили… к концу боёв насчитали пятнадцать тысяч убитых гражданских немецкого происхождения. Наши уже вообще звереть начали, негласно решение приняли- пленных не жалеть. И стали мы силы накапливать, к решающему штурму готовиться… А тем временем польский генерала Пискор Тадеуш, командующий свежеиспечённой армией «Люблин», вместе со своим конниками и пехотой себе ещё войска подчинил оставшиеся: Варшавскую бронемоторизованную бригаду, что между Демблином и Сольцами оборону держала, да ещё семь пехотных батальонов и сто сорок пушек… Вот на них то нас и бросили, мою камфгруппу…
Фриц Штейнбаум. Флаинг-капитан. Китай
Командование моё остатками нашей части долго не продлилось. Как только я сообщил командованию войск в Китае о том. что больше нашей эскадры нет, сразу поступил приказ: самолёты передать японцам, а пилотам немедленно возвращаться в Бирму. Чем мы и занялись сразу же, после получения письменного подтверждения полученного по телефону распоряжения. Конечно, обидно было покидать поле боя побеждёнными, но здесь гачальство рассудило здраво: лучше быть побеждённым, но живым. Чем победителем, но мёртвым. Японцы были очень вежливы, но в их взглядах я увидел признаки обречённости. Пусть Страна Восходящего Солнца была ещё сильна, но наиболее здравомыслящие офицеры понимали, что против объединённых сил Союза им не выстоять. Да мы тоже чуствовали, что против моего родного тевтонского гения, подкреплённого неисчерпаемыми русскими запасами сырья и невероятными людскими ресурсами Британии и её союзникам придётся очень тяжело. Настораживала позиция САСШ, которые могли бы вмешаться, чтобы повернуть маховик истории вспять, но янки отсиживались за океаном, явно надеясь на то. что бескарйние водные просторы защитят их от опасного врага. Тогда я впервые понял, что вскоре нам предстоит последний и решительный бой. Бой за право на существование вообще…
В Рангуне меня ждало письмо от жены. Маша писала, что ожидает ребёнка, и эта новость вывела меня из состояния отчаяния. В которое я погрузился после разгрома в Китае. Там же нас немедленно погрузили в самолёт и мы срочно вылетели назад, в Британию. Уже через четыре дня, донельзя вымотанные длительным перелётом мы ступили на землю Островов. Сразу же с аэродрома нас отвезли в военую разведку, где мы представили подробнейшие отчёты о своей неудавшейся командировке. Сдав толстые пачки ответов на предоставленные нам вопросники и подписав бумагу о неразглашении мы получили недельный отпуск для отдыха. Поймав такси я помчался домой, где меня ждала жена. Встреча была бурной. Маша разрыдалась от счастья, увидев меня целым и невредимым. Она почти не изменилась, только слегка округлилась, да в глубоких, как ночь, глазах появилось незнакомое доселе выражение грядущего материнства… Утром она позвонила на работу в III Интернационал и предупредила, что берёт отпуск в связи с моим приездом. Товарищи обрадовались, но настоятельно порекомендовали мне зайти в ближайшее время. Не могу сказать, что меня это сильно обрадовало. Если откровенно, то после того, как я стал офицером Королевских ВВС и достаточно уже повоевав, хотелось покоя и спокойной семейной жизни, тем более сейчас, когда я должен буду стать отцом. Но я знал, что покой и мирная передышка в Европе продлятся недолго, и именно сейчас нам необходимо объединится со всеми, кто поможет нам, нет, не раздавить. Хотя бы сдержать поднимающую голову коричневую гидру. По выезде из Рангуна нам вручили жалование и боевые, поэтому денег у меня было много. По сравнению с недавним бедным прошлым. Мы решили вместе с женой сходить куда-нибудь поужинать, а пока просто погулять по Лондону. Благо день был просто великолепный: ярко светило осенне солнце, в пронзительно синем небе изредка проплывали снежно белые облака. Посвистывали неугомонные пичуги. Купив в ближайшей булочной батон мы вышли на Пикадилли и кормили воробьёв. Шумные задиры устроили настоящую свалку, дерясь за добычу. На лице моей жены светилась счастливая улыбка, я обнимал её одной рукой за плечи… Потом мы просто сидели на лавке, обнявшись и наслаждаясь минутой покоя и любви. Нам было просто хорошо. Ушли куда-то коммунисты и фашисты, далёкая пока война. Мимо спешили мирные прохожие, негромко рычали моторами автомобили, звенели велосипедисты, предупреждая задумавшихся лондонцев.
В Рангуне меня ждало письмо от жены. Маша писала, что ожидает ребёнка, и эта новость вывела меня из состояния отчаяния. В которое я погрузился после разгрома в Китае. Там же нас немедленно погрузили в самолёт и мы срочно вылетели назад, в Британию. Уже через четыре дня, донельзя вымотанные длительным перелётом мы ступили на землю Островов. Сразу же с аэродрома нас отвезли в военую разведку, где мы представили подробнейшие отчёты о своей неудавшейся командировке. Сдав толстые пачки ответов на предоставленные нам вопросники и подписав бумагу о неразглашении мы получили недельный отпуск для отдыха. Поймав такси я помчался домой, где меня ждала жена. Встреча была бурной. Маша разрыдалась от счастья, увидев меня целым и невредимым. Она почти не изменилась, только слегка округлилась, да в глубоких, как ночь, глазах появилось незнакомое доселе выражение грядущего материнства… Утром она позвонила на работу в III Интернационал и предупредила, что берёт отпуск в связи с моим приездом. Товарищи обрадовались, но настоятельно порекомендовали мне зайти в ближайшее время. Не могу сказать, что меня это сильно обрадовало. Если откровенно, то после того, как я стал офицером Королевских ВВС и достаточно уже повоевав, хотелось покоя и спокойной семейной жизни, тем более сейчас, когда я должен буду стать отцом. Но я знал, что покой и мирная передышка в Европе продлятся недолго, и именно сейчас нам необходимо объединится со всеми, кто поможет нам, нет, не раздавить. Хотя бы сдержать поднимающую голову коричневую гидру. По выезде из Рангуна нам вручили жалование и боевые, поэтому денег у меня было много. По сравнению с недавним бедным прошлым. Мы решили вместе с женой сходить куда-нибудь поужинать, а пока просто погулять по Лондону. Благо день был просто великолепный: ярко светило осенне солнце, в пронзительно синем небе изредка проплывали снежно белые облака. Посвистывали неугомонные пичуги. Купив в ближайшей булочной батон мы вышли на Пикадилли и кормили воробьёв. Шумные задиры устроили настоящую свалку, дерясь за добычу. На лице моей жены светилась счастливая улыбка, я обнимал её одной рукой за плечи… Потом мы просто сидели на лавке, обнявшись и наслаждаясь минутой покоя и любви. Нам было просто хорошо. Ушли куда-то коммунисты и фашисты, далёкая пока война. Мимо спешили мирные прохожие, негромко рычали моторами автомобили, звенели велосипедисты, предупреждая задумавшихся лондонцев.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента