Страница:
чему мы хотим прийти. И чем более кто-либо заблуждается на жизненном пути,
тем менее он благоразумен. Ибо настолько (тем) дальше он отстоит от истины,
в которой распознается и содержится высшее благо. Однако каждый становится
блаженным, достигнув и овладев высшим благом, которого мы все бесспорно
хотим. Следовательно, как установлено, что мы хотим быть (блаженными)
счастливыми, так установлено и то, что мы хотим быть мудрыми, потому что без
мудрости никто не бывает блаженным. Ибо никто не блажен, если не благодаря
высшему благу, которое в той истине, которую мы называем мудростью,
распознается и содержится. Следовательно, подобно тому как до того, как мы
счастливы (блаженны), понятия о счастье все-таки запечатлены в наших умах,
ибо посредством его (понятия) мы знаем и говорим уверенно и без какого-либо
сомнения, что хотим быть счастливы, так и прежде чем мы мудры, мы обладаем
понятием о мудрости, запечатленным в нашем уме, благодаря которому каждый из
нас, если бы его спросили, хочет ли он быть мудрым, без тени сомнения
ответил бы, что хочет.
27. По сей причине, если между нами уже установлено, что есть мудрость,
которую ты, может быть (пожалуй, возможно), объяснить (раскрыть) словами -
ибо если бы ты никак не определил (распознал) ее душой, ты бы никак не знал,
что ты хочешь быть мудрым и должен этого хотеть, чего, я полагаю, ты
отрицать не станешь, - теперь я хочу, чтобы ты сказал мне, считаешь ли ты,
что мудрость также, как и порядок и истина числа, является (сказывается)
общей для всех рассуждающих, или, так как сколько людей, столько и умов, и
отсюда ни я ничего не понимаю о твоем уме, ни ты о моем, ты думаешь, что
столько мудростей, сколько может быть мудрых.
Эводий. Если высшее благо одно для всех, следует также, что истина, в
которой оно распознается (определяется) и заключается (содержится), то есть
мудрость, также одна общая для всех.
Августин. Сомневаешься ли ты, что высшее благо, чем бы оно ни было,
одно для всех людей?
Эводий. Конечно, сомневаюсь; потому что я вижу, что разные люди
радуются разным вещам, как своему высшему благу.
Августин. А мне бы хотелось, чтобы никто не имел таких сомнений, как
никто не сомневается, что человек может стать счастливым (блаженным), только
лишь овладев им. Но так как это великий вопрос и, быть может, требует долгой
беседы, давай в общем считать, что высших благ столько, сколько самих
различных вещей, которых различные люди добиваются как высшего блага. Потому
не следует ли, что сама мудрость также не одна общая для всех, потому что те
блага, которые люди распознают и выбирают (разбирают) в ней, многочисленны и
различны? Ибо если ты так считаешь, ты можешь сомневаться и в свете солнца,
что он один, потому что то, что мы распознаем в нем, многочисленно и
различно. Из этих многих каждый по своей воле выбирает, чем пользоваться
(получать удовольствие) посредством восприятия глаз; и один охотно (с
удовольствием) созерцает высоту горы и получает удовольствие (радуется) от
этого вида, другой - равнину поля, третий - холмистость долин, четвертый -
подвижную гладь моря, пятый - все это или нечто одновременно прекрасное из
этого, что содействует радости созерцания. Следовательно, как многообразно и
различно то, что видят люди в свете солнца и выбирают для получения
удовольствия, однако сам свет, в котором взгляд каждого отдельного
созерцающего видит и узнает то, чем наслаждается, так, пусть даже если те
блага многочисленны и различны, из которых каждый выбирает то, что хочет и
то, что истинно и верно устанавливает при созерцании и понимании для своего
наслаждения высшим благом, тем не менее может статься, что сам свет
мудрости, в котором это можно увидеть и понять, для всех мудрых является
одним общим.
Эводий. Я признаю, что это может быть и что ничто не может помешать,
чтобы мудрость была одной для всех общей, даже если многочисленны и различны
высшие блага. Но хотел бы знать, так ли это. Ведь из того, что мы
соглашаемся, что что-то может быть так, не следует, что мы соглашаемся, что
так и есть.
Августин. Между тем (при всем при этом) мы знаем, что мудрость есть, но
одна ли общая для всех или отдельные мудрецы каждый имеет свою, как свою
душу или свой ум, этого мы еще не знаем.
Эводий. Да, это так.
28. Августин. И что? Откуда мы видим то, что знаем, что мудрость есть
или что все люди хотят быть мудрыми и счастливыми? Действительно, я бы, во
всяком случае, никогда бы не усомнился б, что ты видишь это и что это
истина. А потому, видишь ли ты эту истину так, как свою мысль, которую, если
ты ее не сообщишь мне, я совершенно не знаю? Или таким образом, что
понимаешь, что эта истина может быть очевидна и для меня, хотя ты и не
высказываешь ее мне?
Эводий. Конечно, так, что я не сомневаюсь, что может быть очевидна
также и для тебя, даже вопреки моему желанию.
Августин. Следовательно, одна истина, которую (что) мы оба воспринимаем
умом по отдельности, не является ли общей для каждого из нас?
Эводий. В высшей степени очевидно.
Августин. Также я полагаю, что ты не отрицаешь, что следует быть
преданным (изучать) премудрости и что, ты согласен, что это истина?
Эводий. Я совершенно не сомневаюсь в этом.
Августин. Неужели мы также (равным образом) сможем усомниться, что эта
истина одна и что она общая для восприятия всех, кто ее знает, хотя каждый в
отдельности созерцает (видит) ее не моим и не твоим, но своим умом,
поскольку то, что созерцается (видится) всеми, существует для всех вместе?
Эводий. Никак не можем.
Августин. Разве ты не признаешь, что по справедливости должно быть
очевидно, что худшее должно подчиняться (покоряться) лучшему, а равное
сравниваться с равным, и каждому надлежит (следует) воздавать свое
собственное - что это в высшей степени верно и существует вместе так же для
меня, как и для тебя и для всех видящих (воспринимающих) это?
Эводий. Я согласен.
Августин. Так. Смог ли бы отрицать, что неиспорченное лучше
испорченного, вечное временного, нерушимое уязвимого?
Эводий. Кто же может?
Августин. Следовательно, каждый может назвать эту истину своей
собственной, когда она неизменно (незыблемо) наличествует (присутствует) для
созерцания всех, кто в состоянии созерцать ее?
Эводий. Поистине (Право) никто не скажет, что она его собственная, так
как настолько она является единственной и общей для всех, насколько является
истиной.
Августин. Также кто отрицает, что нужно отвратиться от испорченности и
обратиться к неиспорченности, то есть не испорченность, но неиспорченность
любить? Или кто, когда признает, что истина есть, не понимает также, что она
неизменна, и не видит, что она существует для всех умов, способных (кто в
состоянии) ее увидеть (созерцать) ?
Эводий. В высшей степени верно.
Августин. Так. Будет ли кто сомневаться, что жизнь, которая никакими
превратностями (бедами) не отклоняется от верного и честного взгляда, чем
та, которая легко разбивается и низвергается (опрокидывается) временными
неудобствами?
Эводий. Кто усомнится (будет сомневаться) ?
29. Августин. Больше я уже не буду спрашивать в таком роде (задавать
вопросы такого рода). Ведь достаточно того, что ты наравне со мною видишь и
соглашаешься, что в высшей степени верно, что эти словно бы правила и свет
добродетелей являются истинным и неизменным и либо по отдельности, либо все
вместе наличествуют для созерцания тех, кто способен видеть это, каждый
своим разумом и мышлением. Но, конечно, я спрошу тебя:, кажется ли тебе, что
это относится к мудрости. Ибо я полагаю, для тебя очевидно, что тот, кто
достигает мудрости, мудр.
Эводий. Совершенно (вполне) очевидно.
Августин. Так. Тот, кто живет по справедливости, смог бы жить таким
образом, если бы он не видел те низшие вещи, которые он подчиняет лучшим, и
то равное, которое он присоединяет друг к другу, и то подходящее, что он
воздает каждому?
Эводий. Не смог бы.
Августин. Ты, следовательно, не будешь отрицать, что тот видит мудро,
кто это видит?
Эводий. Не отрицаю.
Августин. Так. Тот, кто живет благоразумно (рассудительно), разве не
выбирает неиспорченность и не решает (понимает, определяет), что ее следует
предпочесть испорченности?
Эводий. В высшей степени очевидно.
Августин. Следовательно, когда он выбирает то, к чему обратился душой,
то, что, никто не колеблется, следует предпочесть, разве можно отрицать, что
он выбирает мудро?
Эводий. Я не стал бы этого отрицать ни в коем случае.
Августин. Следовательно, когда он к тому, что выбирает, обращает душу,
он несомненно обращает мудро.
Эводий. В высшей степени верно.
Августин. И то, кто от того, что мудро выбрал и к чему мудро обратился,
не отвращается (отклоняется) никакими ужасами и муками, без сомнения, делает
мудро.
Эводий. Без сомнения, безусловно (определенно).
Августин. Итак, в высшей степени очевидно, что все то, что мы называем
правилами и светочами добродетелей, имеют отношение к мудрости, так как чем
больше каждый пользуется ими для направления жизни и проводит жизнь согласно
им, тем он более мудро живет и поступает. Но все то, что делается мудро,
нельзя по справедливости сказать, что отделено от мудрости.
Эводий. Это вполне так.
Августин. Следовательно, как есть верные и неизменные правила чисел,
порядок (принцип, направление) и истина которых, сказал ты, неизменно
наличествуют для всех вместе (вообще) понимающих ее, так есть и верные и
неизменные правила мудрости, о некоторых из них по отдельности, когда тебя
спросили, ты только что ответил, что сии верны и очевидны для всех тех, кто
в состоянии их видеть, и согласился, что все сообща они наличествуют для
созерцания.
30. Эводий. Я не могу усомниться в этом. Но мне очень хотелось бы
знать, эти два, то есть мудрость и число, объединяются ли неким одним родом,
потому что ты упомянул, что даже в Священном Писании они соединены вместе,
или одно возникает из другого, либо одно находится в другом, как (словно)
например, число из мудрости или в мудрости. Ибо я не дерзнул бы сказать, что
мудрость возникает из числа или находится в числе. Действительно, я не знаю,
каким образом, поскольку я знал многих счетоводов, или вычислителей, или
тех, кого называть следует каким-либо другим именем, которые считают
удивительно и превосходно, но очень немногих мудрых, а, может быть, никого,
мудрость кажется мне гораздо более достойной уважения, чем число.
Августин. Ты говоришь о том, чему я, обычно, тоже удивляюсь. Ибо когда
я рассматриваю сам с собой неизменную истину чисел и ее словно бы
местопребывание и сокровенность, или какую-то область, или то, что мы
назовем каким-либо другим подходящим именем, если сможем найти, словно бы
некое обиталище и прибежище чисел, я далеко ухожу от тела. И обнаруживая,
возможно, нечто, что я могу помыслить, однако не обнаруживая того, что я был
бы в состоянии (способен) выразить словами, я, словно утомившись,
возвращаюсь к тем нашим вещам, о которых могу говорить, и говорю о том, что
перед глазами, и как будто бы привыкло, чтобы о нем говорили. Это
представляется также и мне, когда я о мудрости, насколько я в силах,
размышляю усерднейшим и напряженнейшим (внимательнейшим, усерднейшим,
тщательнейшим) образом. И вследствие этого (по этой причине) я сильно
удивляюсь, поскольку две эти вещи принадлежат секретнейшей и определеннейшей
истине, к этому присоединяется также и свидетельство Писаний, где, как я
упомянул, они поставлены вместе, но больше всего я удивляюсь, как я сказал,
почему (вследствие чего) для большинства людей число малоценно, а мудрость
дорога. Но несомненно то, что это некая одна и та же вещь. Однако поскольку
в Божественных книгах о мудрости тем не менее сказано, что "она быстро
распространяется от одного конца до другого и все устрояет на пользу" (Прем.
8, 1), ее сила, с помощью (посредством) которой она распространяется быстро
от одного конца до другого, возможно (пожалуй), называется числом, и
поистине (подлинно) то, чем все устрояет на пользу, называется мудростью
именно в собственном смысле слова, поскольку и то, и другое принадлежат
одной и той же мудрости.
31. Но потому, что Он дал числа всем вещам, даже самым низким
(ничтожным) и размещенным в низших вещах - ведь и все тела, хотя и
существуют в последних вещах, имеют свои числа, но не дал быть мудрым телам,
ни всем душам, но только разумным, словно в них положил для Себя место, с
которого распределял (устраивал) бы все те, даже низкие (ничтожные), вещи,
которым дал числа, - итак (таким образом, вследствие этого), поскольку о
телах мы легко судим так, как о вещах, которые ниже нас расположены, в
которых мы различаем запечатленные числа, мы полагаем так, что и сами числа
ниже нас и, вследствие этого (и как следствие), считаем (относимся) их
малоценными. Но когда мы начинаем обращаться (поворачиваться) словно по
направлению вверх, мы находим, что они даже наши умы превосходят и пребывают
неизменными в самой истине. И так как немногие могут быть мудрыми, считать
же позволено (доступно) даже глупым, люди удивляются (изумляются) мудрости и
презирают числа. Просвещенные (образованные, сведущие, знающие) же и ученые,
чем более они удалены (далеки) от земного бесчестья (пятна, позора, порчи),
тем более они видят (замечают, понимают) с этой истиной не для них ни
золото, ни серебро, ни прочее, за что борются люди, но обесцениваются даже
сами по себе.
32. Не удивляйся, что числа мало ценятся людьми, а мудрость им дорога
(высока), потому что легче могут считать, чем быть мудрыми, когда видишь,
что золото для них дороже, чем свет светильника, сравнить с которым золото
для них смешно. Но более почитается вещь гораздо более низкая, потому что и
нищий зажигает для себя светильник, золото же имеют немногие, Хотя мудрость
может отсутствовать, так что в сравнении с числом ее находят ниже, она то же
самое, хотя и ищет глаза, которым можно это различить. Но точно так же, как
в одном пламени, скажу таким образом, единосущностными воспринимаются блеск
(сияние) и жар, и не могут быть отделены один от другого, однако жар
переходит на то, что пододвигается близко, тогда как блеск (же) разливается
дальше и шире, так и сила понимания (мышления), которая присуща мудрости,
более близкое распаляется (воспламеняется), как разумные души, то же, что,
как тела, более удалено, не соприкасается с жаром мудрствования (мудрости),
но наполняется светом чисел. Что для тебя, возможно, неясно, ибо никакое
уподобление видимой вещи невидимой не может быть приведено в соответствие до
полного согласия. Обрати внимание только на это, что и для вопроса, который
мы подняли, достаточно, и даже для таких смиреннейших (скромных, ничтожных)
умов, какими мы являемся, становится (делается) очевидным, потому что, хотя
для нас не может быть ясно, в мудрости ли число или от мудрости, или сама
мудрость из числа, или в числе, или и то и другое может быть показано как
имя одной и той же вещи, определенно очевидным является то, что и то, и
другое является истинным и неизменно истинным.
33. Поэтому ты, вероятно, не станешь отрицать, что есть неизменная
истина, содержащая все то, что является неизменно истинным, которую ты не
можешь назвать твоей, или моей, или какого-либо другого человека, но которая
для всех распознающих неизменные истины, словно для удивительных путей
таинственный общий свет, существует и является общей. Но все, что существует
вместе для всех размышляющих и понимающих, кто мог бы сказать, имеет
отношение собственно к природе кого-либо из них? Ибо ты помнишь, как я
полагаю, что немногим ранее мы обсудили (о чем мы договорились) о телесных
чувствах, а именно, с чем мы вместе связаны (соприкасаемся) чувством,
присущим глазам или ушам, как, например, цвета и звуки, которые я и ты
одновременно видим или одновременно слышим, не имеет отношения к природе
наших глаз или ушей, но являются общими для нас при восприятии. Таким
образом, ты никак не скажешь, что также и то, что я и ты видим каждый своим
умом, относится к природе ума кого-нибудь кого-либо) из нас. Ибо ты не
можешь сказать, что то, что одновременно видят глаза двоих, есть глаза того
или другого, но нечто третье, к чему обращен взгляд того и другого.
Эводий. В высшей степени явно и верно (определенно).
34. Августин. Следовательно, та истина, о которой мы уже долго говорим,
и в которой, хотя она одна (едина), мы видим столь много, является ли более
превосходной, чем наш ум, или равной нашим умам, или даже ниже? Но если бы
она была ниже, мы бы судили не в соответствии с ней, но о ней, как мы судим
о телах, потому что они ниже, и говорим по большей части не только то, что
они существуют таким образом или не таким образом, но что они должны
существовать таким или не таким образом, так и о наших душах (умах) мы не
только знаем, что ум (душа) существует таким образом, но по большей части
также, что он должен существовать таким образом. И о телах также мы судим
таким образом, когда говорим "менее белое, чем следовало быть" или "менее
прямоугольный" и многое подобного рода; об умах (душах) же "менее способный,
чем должен быть", или "менее кроткий", или "более сильный", как смысл наших
обычаев выразил бы себя. И мы судим об этом согласно тем внутренним правилам
истины, которые мы сообща (вместе) различаем, о них же самих никоим образом
не судит никто. Ведь когда кто-нибудь (либо) скажет, что вечное лучше
временного или, что семь и три десять, никто не говорит, что так должно было
быть, но только зная, что это так, не экзаменатор поправляет, но открыватель
радуется. Если же эта истина была бы равна нашим умам, она сама была бы
также изменчива. Ведь наши умы видят ее иногда меньше, иногда больше, и тем
самым показывают, что они изменчивы, в то время как она, пребывая в себе
самой, не растет (увеличивается), когда мы видим ее больше, и не
уменьшается, когда меньше, но, целая и невредимая, и обращенных к ней радует
светом, и отвернувшихся наказывает слепотой. Почему даже о самих наших умах
мы судим согласно ей, когда никак не можем судить о ней? Ведь мы говорим,
"меньше понимает, чем должен", или "столько, сколько должен, понимает".
Понимать же ум должен настолько, насколько ближе он мог бы придвинуться и
предаться (прильнуть) к неизменной истине. Поэтому, если она не ниже и не
равна, остается, что она выше и превосходнее.
35. Однако я обещал, если ты помнишь, что покажу тебе, что есть нечто,
что выше нашего мышления и разума. И вот тебе сама истина: охвати (обними,
овладей) ею, если можешь, и наслаждайся ею и "утешайся Господом, и Он
исполнит желания сердца твоего" (Пс. 36, 4). Ибо к чему большему ты
стремишься, чем чтобы быть счастливым? И кто блаженнее того, кто
наслаждается неколебимой, неизменной и превосходнейшей истиной? Истинно ли
восклицают люди, что они счастливы, когда они прекрасные, вожделенные тела
жен или даже блудниц с огромным желанием обнимают, и усомнимся ли мы, что мы
счастливы в объятьях истины? Восклицают люди, что они счастливы, когда в
жару с пересохшим горлом к полноводному и спасительному источнику подходят,
или, голодные, находят еду или превосходный и обильный обед, или мы станем
отрицать, что счастливы, когда обращаемся и кормимся (питаемся) истиной.
Обыкновенно мы слышим голоса объявляющих себя счастливыми, если они лежат
среди роз и других цветов или даже наслаждаются душистейшими благовониями:
что благоуханней, что приятней вдохновения истины? и усомнимся ли мы назвать
себя счастливыми, когда она нас вдохновляет? Многие учреждают для себя
счастливую жизнь в пении голосов, струн и флейт, и когда этого им недостает,
считают себя несчастными, а когда это присутствует, они вне себя от радости:
и мы, когда на наши души без всякого, скажем так, шума песен, нисходит некое
красноречивое молчание истины, разве ищем другую счастливую жизнь и не
наслаждаемся столь подлинной текущей? Люди, светом золота и серебра, светом
драгоценных каменьев и других красок, или самого света, который достигает
(простирается) до наших глаз, или при земных огнях, или при звездах, луне
или солнце, ясностью и прелестью усладившись, когда от этой радости их не
отвлекают никакие тяготы и никакая нужда, кажутся себе счастливыми и хотят
всегда жить вблизи этого, а мы в свете истины разве боимся проводить
счастливую жизнь?
36. Напротив, поскольку высшее благо (рас)познается и постигается в
истине, а истина эта есть мудрость, в ней давай различать и постигать высшее
благо и наслаждаться им. Блажен ведь тот, кто наслаждается высшим благом.
Ибо эта истина выявляет все блага, которые истинны, которые в меру своих
способностей понимающие люди либо по отдельности, либо вместе выбирают,
чтобы получать наслаждение. Но точно так же (каким образом) те, кто при (в)
свете солнца выбирают то, на что охотно взирают, и радуются этому виду
(зрелищу) - если бы среди них были бы наделенные очень острыми, здоровыми и
очень сильными глазами, ничто они бы не созерцали (ни на что они бы не
взирали) охотнее, чем на само солнце, которое так же освещает и остальное,
чему радуются глаза более слабые - так и сильное и острое умственное зрение
(зоркость), когда верным разумом обозрит многие истинные и неизменные
предметы, устремится (обратится) к самой истине о прочем, и в ней сразу всем
вместе наслаждается. Ибо что бы ни было приятным в прочих истинах, самой, в
любом случае, истине благодаря приятно.
37. Это наша свобода, когда мы окунаемся (покоряемся, погружаемся) в
истину; и Сам Бог наш, Который нас освобождает от смерти, то есть от
состояния (условия) греха. Ибо сама истина точно Человек, беседующий с
людьми, говорит верящим Ему: "Если пребудете в слове Моем, то вы именно Мои
ученики, и познаете истину, и истина сделает Вас свободными" (Ин. 8; 31-32).
Ибо ничем душа не наслаждается свободно, кроме того, чем она наслаждается
безмятежно. Глава XIV Но никто не спокоен за те блага, которых он может
против воли лишиться (утратить). Истины, однако, и мудрости никто не
лишается вопреки своей воле. Ибо никто не может отделиться от них
пространственно, но то, что называется отделением от истины и мудрости, есть
извращенное желание (хотение), благодаря которому любят низшее. Однако никто
не желает нечто нехотя. Итак, мы обладаем тем, чем все мы можем наслаждаться
наравне и сообща; никаких затруднений, никакого недостатка нет в ней. Всех
своих поклонников (приверженцев) она принимает без всякой зависти по
отношению к себе и является общей для всех и святой (целомудренной) для
каждого в отдельности. Никто никому не говорит: "Отступи, чтобы я также
подошел, убери руку, чтобы я тоже обнял". Все примыкают, все касаются этого
самого по себе. Пища ее нисколько не разрывается, никто не пьет из нее того,
чего я не мог бы. Ибо ты ничего не изменишь (превратишь) из всеобщего
участия в ней в твое собственное, но то, что ты от нее берешь, остается
цельным (целым, нетронутым) и для меня. Я не ожидаю, чтобы то, что
вдохновляет тебя, вернулось от тебя и таким образом я получил бы от него
вдохновение, ибо никакая часть ее не бывает никогда кого-нибудь одного или
некоторых из них собственностью, но в одно и то же время для всех цельной и
общей.
38. Следовательно, менее этой истине то подобно, чего мы касаемся, либо
что мы пробуем на вкус, либо что обоняем, а более то, что мы слышим и
различаем, потому что всякое слово, кем бы оно не слышалось, целиком
слышится всеми и в то же самое время целиком слышится каждым в отдельности,
и вид, который лежит перед глазами, насколько виден одному, настолько же и
другому в одно и то же время. Но и это подобно с очень большой разницей, ибо
какой угодно голос не звучит весь одновременно, потому что протягивается во
времени и производится, и одна часть его звучит ранее, а другая позже, и
всякие зримый вид словно бы разрастается в пространстве и весь не существует
повсюду. И, несомненно (безусловно, определенно), все это убирается вопреки
нашей воле (желанию), и некоторые затруднения мешают нам, чтобы мы могли
наслаждаться (получать от этого наслаждение). Ведь даже если чье-нибудь
сладкое пение могло бы быть непрерывным (непрекращающимся) и его ревнители
наперегонки прибывали бы послушать, они теснили бы друг друга и сражались бы
за места, чем больше бы их было, чтобы каждый был ближе к поющему, и в
процессе слушания никак не удержали бы остаться с собой, но всякие бегущие
голоса касались бы их. Если бы я захотел, с другой стороны, взирать даже на
солнце и мог бы делать это упорно, и во время заката оно покинуло б меня, и
облаками (тучами) его бы заволокло, и из-за многих других препятствий я
вопреки своему желанию (воле) потерял бы удовольствие созерцать его.
Наконец, даже если бы сладость присутствовала всегда и для видящего свет, и
для слушающего голос, что великое пришло бы ко мне, когда было бы общим для
меня со зверями (животными)? Красота же истины и премудрости, насколько
присутствует упорная (постоянная) воля к наслаждению ею (желание
наслаждаться ею), ни приходящих толпою (сжатой) плотно не отбрасывает
(изолирует), ни временем не исчерпывается (ни во времени не проходит), ни
пространством не (из)меняется, ни ночью не перебивается, ни тенью не
преграждается (прикрывается), ни телесным чувствам не подвержена. Из всего
мира она всем тем обращенным к ней близка, кто ее любит, для всех постоянна,
тем менее он благоразумен. Ибо настолько (тем) дальше он отстоит от истины,
в которой распознается и содержится высшее благо. Однако каждый становится
блаженным, достигнув и овладев высшим благом, которого мы все бесспорно
хотим. Следовательно, как установлено, что мы хотим быть (блаженными)
счастливыми, так установлено и то, что мы хотим быть мудрыми, потому что без
мудрости никто не бывает блаженным. Ибо никто не блажен, если не благодаря
высшему благу, которое в той истине, которую мы называем мудростью,
распознается и содержится. Следовательно, подобно тому как до того, как мы
счастливы (блаженны), понятия о счастье все-таки запечатлены в наших умах,
ибо посредством его (понятия) мы знаем и говорим уверенно и без какого-либо
сомнения, что хотим быть счастливы, так и прежде чем мы мудры, мы обладаем
понятием о мудрости, запечатленным в нашем уме, благодаря которому каждый из
нас, если бы его спросили, хочет ли он быть мудрым, без тени сомнения
ответил бы, что хочет.
27. По сей причине, если между нами уже установлено, что есть мудрость,
которую ты, может быть (пожалуй, возможно), объяснить (раскрыть) словами -
ибо если бы ты никак не определил (распознал) ее душой, ты бы никак не знал,
что ты хочешь быть мудрым и должен этого хотеть, чего, я полагаю, ты
отрицать не станешь, - теперь я хочу, чтобы ты сказал мне, считаешь ли ты,
что мудрость также, как и порядок и истина числа, является (сказывается)
общей для всех рассуждающих, или, так как сколько людей, столько и умов, и
отсюда ни я ничего не понимаю о твоем уме, ни ты о моем, ты думаешь, что
столько мудростей, сколько может быть мудрых.
Эводий. Если высшее благо одно для всех, следует также, что истина, в
которой оно распознается (определяется) и заключается (содержится), то есть
мудрость, также одна общая для всех.
Августин. Сомневаешься ли ты, что высшее благо, чем бы оно ни было,
одно для всех людей?
Эводий. Конечно, сомневаюсь; потому что я вижу, что разные люди
радуются разным вещам, как своему высшему благу.
Августин. А мне бы хотелось, чтобы никто не имел таких сомнений, как
никто не сомневается, что человек может стать счастливым (блаженным), только
лишь овладев им. Но так как это великий вопрос и, быть может, требует долгой
беседы, давай в общем считать, что высших благ столько, сколько самих
различных вещей, которых различные люди добиваются как высшего блага. Потому
не следует ли, что сама мудрость также не одна общая для всех, потому что те
блага, которые люди распознают и выбирают (разбирают) в ней, многочисленны и
различны? Ибо если ты так считаешь, ты можешь сомневаться и в свете солнца,
что он один, потому что то, что мы распознаем в нем, многочисленно и
различно. Из этих многих каждый по своей воле выбирает, чем пользоваться
(получать удовольствие) посредством восприятия глаз; и один охотно (с
удовольствием) созерцает высоту горы и получает удовольствие (радуется) от
этого вида, другой - равнину поля, третий - холмистость долин, четвертый -
подвижную гладь моря, пятый - все это или нечто одновременно прекрасное из
этого, что содействует радости созерцания. Следовательно, как многообразно и
различно то, что видят люди в свете солнца и выбирают для получения
удовольствия, однако сам свет, в котором взгляд каждого отдельного
созерцающего видит и узнает то, чем наслаждается, так, пусть даже если те
блага многочисленны и различны, из которых каждый выбирает то, что хочет и
то, что истинно и верно устанавливает при созерцании и понимании для своего
наслаждения высшим благом, тем не менее может статься, что сам свет
мудрости, в котором это можно увидеть и понять, для всех мудрых является
одним общим.
Эводий. Я признаю, что это может быть и что ничто не может помешать,
чтобы мудрость была одной для всех общей, даже если многочисленны и различны
высшие блага. Но хотел бы знать, так ли это. Ведь из того, что мы
соглашаемся, что что-то может быть так, не следует, что мы соглашаемся, что
так и есть.
Августин. Между тем (при всем при этом) мы знаем, что мудрость есть, но
одна ли общая для всех или отдельные мудрецы каждый имеет свою, как свою
душу или свой ум, этого мы еще не знаем.
Эводий. Да, это так.
28. Августин. И что? Откуда мы видим то, что знаем, что мудрость есть
или что все люди хотят быть мудрыми и счастливыми? Действительно, я бы, во
всяком случае, никогда бы не усомнился б, что ты видишь это и что это
истина. А потому, видишь ли ты эту истину так, как свою мысль, которую, если
ты ее не сообщишь мне, я совершенно не знаю? Или таким образом, что
понимаешь, что эта истина может быть очевидна и для меня, хотя ты и не
высказываешь ее мне?
Эводий. Конечно, так, что я не сомневаюсь, что может быть очевидна
также и для тебя, даже вопреки моему желанию.
Августин. Следовательно, одна истина, которую (что) мы оба воспринимаем
умом по отдельности, не является ли общей для каждого из нас?
Эводий. В высшей степени очевидно.
Августин. Также я полагаю, что ты не отрицаешь, что следует быть
преданным (изучать) премудрости и что, ты согласен, что это истина?
Эводий. Я совершенно не сомневаюсь в этом.
Августин. Неужели мы также (равным образом) сможем усомниться, что эта
истина одна и что она общая для восприятия всех, кто ее знает, хотя каждый в
отдельности созерцает (видит) ее не моим и не твоим, но своим умом,
поскольку то, что созерцается (видится) всеми, существует для всех вместе?
Эводий. Никак не можем.
Августин. Разве ты не признаешь, что по справедливости должно быть
очевидно, что худшее должно подчиняться (покоряться) лучшему, а равное
сравниваться с равным, и каждому надлежит (следует) воздавать свое
собственное - что это в высшей степени верно и существует вместе так же для
меня, как и для тебя и для всех видящих (воспринимающих) это?
Эводий. Я согласен.
Августин. Так. Смог ли бы отрицать, что неиспорченное лучше
испорченного, вечное временного, нерушимое уязвимого?
Эводий. Кто же может?
Августин. Следовательно, каждый может назвать эту истину своей
собственной, когда она неизменно (незыблемо) наличествует (присутствует) для
созерцания всех, кто в состоянии созерцать ее?
Эводий. Поистине (Право) никто не скажет, что она его собственная, так
как настолько она является единственной и общей для всех, насколько является
истиной.
Августин. Также кто отрицает, что нужно отвратиться от испорченности и
обратиться к неиспорченности, то есть не испорченность, но неиспорченность
любить? Или кто, когда признает, что истина есть, не понимает также, что она
неизменна, и не видит, что она существует для всех умов, способных (кто в
состоянии) ее увидеть (созерцать) ?
Эводий. В высшей степени верно.
Августин. Так. Будет ли кто сомневаться, что жизнь, которая никакими
превратностями (бедами) не отклоняется от верного и честного взгляда, чем
та, которая легко разбивается и низвергается (опрокидывается) временными
неудобствами?
Эводий. Кто усомнится (будет сомневаться) ?
29. Августин. Больше я уже не буду спрашивать в таком роде (задавать
вопросы такого рода). Ведь достаточно того, что ты наравне со мною видишь и
соглашаешься, что в высшей степени верно, что эти словно бы правила и свет
добродетелей являются истинным и неизменным и либо по отдельности, либо все
вместе наличествуют для созерцания тех, кто способен видеть это, каждый
своим разумом и мышлением. Но, конечно, я спрошу тебя:, кажется ли тебе, что
это относится к мудрости. Ибо я полагаю, для тебя очевидно, что тот, кто
достигает мудрости, мудр.
Эводий. Совершенно (вполне) очевидно.
Августин. Так. Тот, кто живет по справедливости, смог бы жить таким
образом, если бы он не видел те низшие вещи, которые он подчиняет лучшим, и
то равное, которое он присоединяет друг к другу, и то подходящее, что он
воздает каждому?
Эводий. Не смог бы.
Августин. Ты, следовательно, не будешь отрицать, что тот видит мудро,
кто это видит?
Эводий. Не отрицаю.
Августин. Так. Тот, кто живет благоразумно (рассудительно), разве не
выбирает неиспорченность и не решает (понимает, определяет), что ее следует
предпочесть испорченности?
Эводий. В высшей степени очевидно.
Августин. Следовательно, когда он выбирает то, к чему обратился душой,
то, что, никто не колеблется, следует предпочесть, разве можно отрицать, что
он выбирает мудро?
Эводий. Я не стал бы этого отрицать ни в коем случае.
Августин. Следовательно, когда он к тому, что выбирает, обращает душу,
он несомненно обращает мудро.
Эводий. В высшей степени верно.
Августин. И то, кто от того, что мудро выбрал и к чему мудро обратился,
не отвращается (отклоняется) никакими ужасами и муками, без сомнения, делает
мудро.
Эводий. Без сомнения, безусловно (определенно).
Августин. Итак, в высшей степени очевидно, что все то, что мы называем
правилами и светочами добродетелей, имеют отношение к мудрости, так как чем
больше каждый пользуется ими для направления жизни и проводит жизнь согласно
им, тем он более мудро живет и поступает. Но все то, что делается мудро,
нельзя по справедливости сказать, что отделено от мудрости.
Эводий. Это вполне так.
Августин. Следовательно, как есть верные и неизменные правила чисел,
порядок (принцип, направление) и истина которых, сказал ты, неизменно
наличествуют для всех вместе (вообще) понимающих ее, так есть и верные и
неизменные правила мудрости, о некоторых из них по отдельности, когда тебя
спросили, ты только что ответил, что сии верны и очевидны для всех тех, кто
в состоянии их видеть, и согласился, что все сообща они наличествуют для
созерцания.
30. Эводий. Я не могу усомниться в этом. Но мне очень хотелось бы
знать, эти два, то есть мудрость и число, объединяются ли неким одним родом,
потому что ты упомянул, что даже в Священном Писании они соединены вместе,
или одно возникает из другого, либо одно находится в другом, как (словно)
например, число из мудрости или в мудрости. Ибо я не дерзнул бы сказать, что
мудрость возникает из числа или находится в числе. Действительно, я не знаю,
каким образом, поскольку я знал многих счетоводов, или вычислителей, или
тех, кого называть следует каким-либо другим именем, которые считают
удивительно и превосходно, но очень немногих мудрых, а, может быть, никого,
мудрость кажется мне гораздо более достойной уважения, чем число.
Августин. Ты говоришь о том, чему я, обычно, тоже удивляюсь. Ибо когда
я рассматриваю сам с собой неизменную истину чисел и ее словно бы
местопребывание и сокровенность, или какую-то область, или то, что мы
назовем каким-либо другим подходящим именем, если сможем найти, словно бы
некое обиталище и прибежище чисел, я далеко ухожу от тела. И обнаруживая,
возможно, нечто, что я могу помыслить, однако не обнаруживая того, что я был
бы в состоянии (способен) выразить словами, я, словно утомившись,
возвращаюсь к тем нашим вещам, о которых могу говорить, и говорю о том, что
перед глазами, и как будто бы привыкло, чтобы о нем говорили. Это
представляется также и мне, когда я о мудрости, насколько я в силах,
размышляю усерднейшим и напряженнейшим (внимательнейшим, усерднейшим,
тщательнейшим) образом. И вследствие этого (по этой причине) я сильно
удивляюсь, поскольку две эти вещи принадлежат секретнейшей и определеннейшей
истине, к этому присоединяется также и свидетельство Писаний, где, как я
упомянул, они поставлены вместе, но больше всего я удивляюсь, как я сказал,
почему (вследствие чего) для большинства людей число малоценно, а мудрость
дорога. Но несомненно то, что это некая одна и та же вещь. Однако поскольку
в Божественных книгах о мудрости тем не менее сказано, что "она быстро
распространяется от одного конца до другого и все устрояет на пользу" (Прем.
8, 1), ее сила, с помощью (посредством) которой она распространяется быстро
от одного конца до другого, возможно (пожалуй), называется числом, и
поистине (подлинно) то, чем все устрояет на пользу, называется мудростью
именно в собственном смысле слова, поскольку и то, и другое принадлежат
одной и той же мудрости.
31. Но потому, что Он дал числа всем вещам, даже самым низким
(ничтожным) и размещенным в низших вещах - ведь и все тела, хотя и
существуют в последних вещах, имеют свои числа, но не дал быть мудрым телам,
ни всем душам, но только разумным, словно в них положил для Себя место, с
которого распределял (устраивал) бы все те, даже низкие (ничтожные), вещи,
которым дал числа, - итак (таким образом, вследствие этого), поскольку о
телах мы легко судим так, как о вещах, которые ниже нас расположены, в
которых мы различаем запечатленные числа, мы полагаем так, что и сами числа
ниже нас и, вследствие этого (и как следствие), считаем (относимся) их
малоценными. Но когда мы начинаем обращаться (поворачиваться) словно по
направлению вверх, мы находим, что они даже наши умы превосходят и пребывают
неизменными в самой истине. И так как немногие могут быть мудрыми, считать
же позволено (доступно) даже глупым, люди удивляются (изумляются) мудрости и
презирают числа. Просвещенные (образованные, сведущие, знающие) же и ученые,
чем более они удалены (далеки) от земного бесчестья (пятна, позора, порчи),
тем более они видят (замечают, понимают) с этой истиной не для них ни
золото, ни серебро, ни прочее, за что борются люди, но обесцениваются даже
сами по себе.
32. Не удивляйся, что числа мало ценятся людьми, а мудрость им дорога
(высока), потому что легче могут считать, чем быть мудрыми, когда видишь,
что золото для них дороже, чем свет светильника, сравнить с которым золото
для них смешно. Но более почитается вещь гораздо более низкая, потому что и
нищий зажигает для себя светильник, золото же имеют немногие, Хотя мудрость
может отсутствовать, так что в сравнении с числом ее находят ниже, она то же
самое, хотя и ищет глаза, которым можно это различить. Но точно так же, как
в одном пламени, скажу таким образом, единосущностными воспринимаются блеск
(сияние) и жар, и не могут быть отделены один от другого, однако жар
переходит на то, что пододвигается близко, тогда как блеск (же) разливается
дальше и шире, так и сила понимания (мышления), которая присуща мудрости,
более близкое распаляется (воспламеняется), как разумные души, то же, что,
как тела, более удалено, не соприкасается с жаром мудрствования (мудрости),
но наполняется светом чисел. Что для тебя, возможно, неясно, ибо никакое
уподобление видимой вещи невидимой не может быть приведено в соответствие до
полного согласия. Обрати внимание только на это, что и для вопроса, который
мы подняли, достаточно, и даже для таких смиреннейших (скромных, ничтожных)
умов, какими мы являемся, становится (делается) очевидным, потому что, хотя
для нас не может быть ясно, в мудрости ли число или от мудрости, или сама
мудрость из числа, или в числе, или и то и другое может быть показано как
имя одной и той же вещи, определенно очевидным является то, что и то, и
другое является истинным и неизменно истинным.
33. Поэтому ты, вероятно, не станешь отрицать, что есть неизменная
истина, содержащая все то, что является неизменно истинным, которую ты не
можешь назвать твоей, или моей, или какого-либо другого человека, но которая
для всех распознающих неизменные истины, словно для удивительных путей
таинственный общий свет, существует и является общей. Но все, что существует
вместе для всех размышляющих и понимающих, кто мог бы сказать, имеет
отношение собственно к природе кого-либо из них? Ибо ты помнишь, как я
полагаю, что немногим ранее мы обсудили (о чем мы договорились) о телесных
чувствах, а именно, с чем мы вместе связаны (соприкасаемся) чувством,
присущим глазам или ушам, как, например, цвета и звуки, которые я и ты
одновременно видим или одновременно слышим, не имеет отношения к природе
наших глаз или ушей, но являются общими для нас при восприятии. Таким
образом, ты никак не скажешь, что также и то, что я и ты видим каждый своим
умом, относится к природе ума кого-нибудь кого-либо) из нас. Ибо ты не
можешь сказать, что то, что одновременно видят глаза двоих, есть глаза того
или другого, но нечто третье, к чему обращен взгляд того и другого.
Эводий. В высшей степени явно и верно (определенно).
34. Августин. Следовательно, та истина, о которой мы уже долго говорим,
и в которой, хотя она одна (едина), мы видим столь много, является ли более
превосходной, чем наш ум, или равной нашим умам, или даже ниже? Но если бы
она была ниже, мы бы судили не в соответствии с ней, но о ней, как мы судим
о телах, потому что они ниже, и говорим по большей части не только то, что
они существуют таким образом или не таким образом, но что они должны
существовать таким или не таким образом, так и о наших душах (умах) мы не
только знаем, что ум (душа) существует таким образом, но по большей части
также, что он должен существовать таким образом. И о телах также мы судим
таким образом, когда говорим "менее белое, чем следовало быть" или "менее
прямоугольный" и многое подобного рода; об умах (душах) же "менее способный,
чем должен быть", или "менее кроткий", или "более сильный", как смысл наших
обычаев выразил бы себя. И мы судим об этом согласно тем внутренним правилам
истины, которые мы сообща (вместе) различаем, о них же самих никоим образом
не судит никто. Ведь когда кто-нибудь (либо) скажет, что вечное лучше
временного или, что семь и три десять, никто не говорит, что так должно было
быть, но только зная, что это так, не экзаменатор поправляет, но открыватель
радуется. Если же эта истина была бы равна нашим умам, она сама была бы
также изменчива. Ведь наши умы видят ее иногда меньше, иногда больше, и тем
самым показывают, что они изменчивы, в то время как она, пребывая в себе
самой, не растет (увеличивается), когда мы видим ее больше, и не
уменьшается, когда меньше, но, целая и невредимая, и обращенных к ней радует
светом, и отвернувшихся наказывает слепотой. Почему даже о самих наших умах
мы судим согласно ей, когда никак не можем судить о ней? Ведь мы говорим,
"меньше понимает, чем должен", или "столько, сколько должен, понимает".
Понимать же ум должен настолько, насколько ближе он мог бы придвинуться и
предаться (прильнуть) к неизменной истине. Поэтому, если она не ниже и не
равна, остается, что она выше и превосходнее.
35. Однако я обещал, если ты помнишь, что покажу тебе, что есть нечто,
что выше нашего мышления и разума. И вот тебе сама истина: охвати (обними,
овладей) ею, если можешь, и наслаждайся ею и "утешайся Господом, и Он
исполнит желания сердца твоего" (Пс. 36, 4). Ибо к чему большему ты
стремишься, чем чтобы быть счастливым? И кто блаженнее того, кто
наслаждается неколебимой, неизменной и превосходнейшей истиной? Истинно ли
восклицают люди, что они счастливы, когда они прекрасные, вожделенные тела
жен или даже блудниц с огромным желанием обнимают, и усомнимся ли мы, что мы
счастливы в объятьях истины? Восклицают люди, что они счастливы, когда в
жару с пересохшим горлом к полноводному и спасительному источнику подходят,
или, голодные, находят еду или превосходный и обильный обед, или мы станем
отрицать, что счастливы, когда обращаемся и кормимся (питаемся) истиной.
Обыкновенно мы слышим голоса объявляющих себя счастливыми, если они лежат
среди роз и других цветов или даже наслаждаются душистейшими благовониями:
что благоуханней, что приятней вдохновения истины? и усомнимся ли мы назвать
себя счастливыми, когда она нас вдохновляет? Многие учреждают для себя
счастливую жизнь в пении голосов, струн и флейт, и когда этого им недостает,
считают себя несчастными, а когда это присутствует, они вне себя от радости:
и мы, когда на наши души без всякого, скажем так, шума песен, нисходит некое
красноречивое молчание истины, разве ищем другую счастливую жизнь и не
наслаждаемся столь подлинной текущей? Люди, светом золота и серебра, светом
драгоценных каменьев и других красок, или самого света, который достигает
(простирается) до наших глаз, или при земных огнях, или при звездах, луне
или солнце, ясностью и прелестью усладившись, когда от этой радости их не
отвлекают никакие тяготы и никакая нужда, кажутся себе счастливыми и хотят
всегда жить вблизи этого, а мы в свете истины разве боимся проводить
счастливую жизнь?
36. Напротив, поскольку высшее благо (рас)познается и постигается в
истине, а истина эта есть мудрость, в ней давай различать и постигать высшее
благо и наслаждаться им. Блажен ведь тот, кто наслаждается высшим благом.
Ибо эта истина выявляет все блага, которые истинны, которые в меру своих
способностей понимающие люди либо по отдельности, либо вместе выбирают,
чтобы получать наслаждение. Но точно так же (каким образом) те, кто при (в)
свете солнца выбирают то, на что охотно взирают, и радуются этому виду
(зрелищу) - если бы среди них были бы наделенные очень острыми, здоровыми и
очень сильными глазами, ничто они бы не созерцали (ни на что они бы не
взирали) охотнее, чем на само солнце, которое так же освещает и остальное,
чему радуются глаза более слабые - так и сильное и острое умственное зрение
(зоркость), когда верным разумом обозрит многие истинные и неизменные
предметы, устремится (обратится) к самой истине о прочем, и в ней сразу всем
вместе наслаждается. Ибо что бы ни было приятным в прочих истинах, самой, в
любом случае, истине благодаря приятно.
37. Это наша свобода, когда мы окунаемся (покоряемся, погружаемся) в
истину; и Сам Бог наш, Который нас освобождает от смерти, то есть от
состояния (условия) греха. Ибо сама истина точно Человек, беседующий с
людьми, говорит верящим Ему: "Если пребудете в слове Моем, то вы именно Мои
ученики, и познаете истину, и истина сделает Вас свободными" (Ин. 8; 31-32).
Ибо ничем душа не наслаждается свободно, кроме того, чем она наслаждается
безмятежно. Глава XIV Но никто не спокоен за те блага, которых он может
против воли лишиться (утратить). Истины, однако, и мудрости никто не
лишается вопреки своей воле. Ибо никто не может отделиться от них
пространственно, но то, что называется отделением от истины и мудрости, есть
извращенное желание (хотение), благодаря которому любят низшее. Однако никто
не желает нечто нехотя. Итак, мы обладаем тем, чем все мы можем наслаждаться
наравне и сообща; никаких затруднений, никакого недостатка нет в ней. Всех
своих поклонников (приверженцев) она принимает без всякой зависти по
отношению к себе и является общей для всех и святой (целомудренной) для
каждого в отдельности. Никто никому не говорит: "Отступи, чтобы я также
подошел, убери руку, чтобы я тоже обнял". Все примыкают, все касаются этого
самого по себе. Пища ее нисколько не разрывается, никто не пьет из нее того,
чего я не мог бы. Ибо ты ничего не изменишь (превратишь) из всеобщего
участия в ней в твое собственное, но то, что ты от нее берешь, остается
цельным (целым, нетронутым) и для меня. Я не ожидаю, чтобы то, что
вдохновляет тебя, вернулось от тебя и таким образом я получил бы от него
вдохновение, ибо никакая часть ее не бывает никогда кого-нибудь одного или
некоторых из них собственностью, но в одно и то же время для всех цельной и
общей.
38. Следовательно, менее этой истине то подобно, чего мы касаемся, либо
что мы пробуем на вкус, либо что обоняем, а более то, что мы слышим и
различаем, потому что всякое слово, кем бы оно не слышалось, целиком
слышится всеми и в то же самое время целиком слышится каждым в отдельности,
и вид, который лежит перед глазами, насколько виден одному, настолько же и
другому в одно и то же время. Но и это подобно с очень большой разницей, ибо
какой угодно голос не звучит весь одновременно, потому что протягивается во
времени и производится, и одна часть его звучит ранее, а другая позже, и
всякие зримый вид словно бы разрастается в пространстве и весь не существует
повсюду. И, несомненно (безусловно, определенно), все это убирается вопреки
нашей воле (желанию), и некоторые затруднения мешают нам, чтобы мы могли
наслаждаться (получать от этого наслаждение). Ведь даже если чье-нибудь
сладкое пение могло бы быть непрерывным (непрекращающимся) и его ревнители
наперегонки прибывали бы послушать, они теснили бы друг друга и сражались бы
за места, чем больше бы их было, чтобы каждый был ближе к поющему, и в
процессе слушания никак не удержали бы остаться с собой, но всякие бегущие
голоса касались бы их. Если бы я захотел, с другой стороны, взирать даже на
солнце и мог бы делать это упорно, и во время заката оно покинуло б меня, и
облаками (тучами) его бы заволокло, и из-за многих других препятствий я
вопреки своему желанию (воле) потерял бы удовольствие созерцать его.
Наконец, даже если бы сладость присутствовала всегда и для видящего свет, и
для слушающего голос, что великое пришло бы ко мне, когда было бы общим для
меня со зверями (животными)? Красота же истины и премудрости, насколько
присутствует упорная (постоянная) воля к наслаждению ею (желание
наслаждаться ею), ни приходящих толпою (сжатой) плотно не отбрасывает
(изолирует), ни временем не исчерпывается (ни во времени не проходит), ни
пространством не (из)меняется, ни ночью не перебивается, ни тенью не
преграждается (прикрывается), ни телесным чувствам не подвержена. Из всего
мира она всем тем обращенным к ней близка, кто ее любит, для всех постоянна,