Под сильным воздействием Шекспира написаны драмы Гете "Гец фон
Берлихинген" (1773) и "Эгмонт" (1787). Очень велико также значение Шекспира
для формирования драматургии Шиллера, хотя последний был более восприимчив к
внешним сторонам поэтики Шекспира и в меньшей степени, чем Гете, уловил
сущность шекспировского реализма.
Гейне, называвший произведения Шекспира "светской библией" и написавший
замечательный этюд "Девушки и женщины Шекспира" (1838), говорил, что неправы
те, кто утверждает, будто у Шекспира нет "трех единств": "Арена его драм -
земной шар: это - его единство места; вечность - тот период времени, в
течение которого разыгрываются его пьесы; это - его единство времени...
Человечество - тот герой его, который непрестанно умирает и непрестанно
воскресает, непрестанно любит и непрестанно ненавидит... сегодня заслуживает
дурацкий колпак, завтра - лавровый венок, еще чаще - оба одновременно".
Гейне отмечает то глубокое значение, которое Шекспир придает каждому
частному явлению: "Когда его взору предстает внешний вид ничтожнейшего
обрывка из мира явлений, он вскрывает всю мировую слитность Этого обрывка с
целым; ему словно ведомы законы вращения и центры всех вещей; он постигает
все вещи в их широчайшем объеме и их глубочайшем средоточии".
Английский романтик, поэт и критик Кольридж говорил, что Шекспир, как
поэт, "обладал десятью тысячами душ" (myriad - minded) и что он "больше, чем
кто-либо другой, был одарен способностью вкладывать глубочайшие проявления
мудрости туда, где их меньше всего можно было бы ожидать и где тем не менее
они оказываются самыми естественными".
В кругах французских романтиков и реалистов 20-х м 30-х годов,
боровшихся против общего врага - классицизма, - за создание более правдивого
и свободного искусства, Шекспир становится знаменем этой борьбы. Стендаль
ставит имя Шекспира в заголовке своего этюда - манифеста романтического
направления (в том особом смысле этого термина, в каком Стендаль его
понимал): "Расин и Шекспир" (две части. 1823-1825).
Ссылки на Шекспира испещряют страницы "Предисловия к Кромвелю" (1827)
В. Гюго, многим обязанного в своей драматургии, хотя и односторонне им
понятому, художественному методу Шекспира. Впоследствии, уже на склоне лет,
Гюго написал целую книгу о Шекспире (1865) - этом "человеке-океане", как он
его называет, в которой, правда, идеалистическая риторика сильно
перевешивает и заслоняет верные мысли и наблюдения. Даже романтики
реакционного лагеря, как, например, А. де Виньи (его переделки шекспировских
пьес: "Шейлок", 1828, "Отелло", 1829), пытались на свой лад использовать и
освоить Шекспира. Хорошо знал и очень любил Шекспира Мериме, во многом
следовавший Шекспиру в своей "Жакерии" (1828). Высоко ценил Шекспира и
Бальзак, у которого в восприятии и оценке процесса жизни есть несомненное
внутреннее родство с Шекспиром.
В конце рассматриваемого периода мы встречаем фигуру Флобера, который,
несмотря на чрезвычайное несходство его мировоззрения с мировоззрением
Шекспира, безгранично восхищался последним и живо ощущал силу и величие его
реализма. В письмах к своей подруге Луизе Коле за 1846-1854 годы Флобер
писал: "Читая Шекспира, я становлюсь больше, умнее, чище. Когда я дохожу до
вершины его произведения, мне кажется, что я на высокой горе, - все исчезает
и все появляется в новом виде...". "Кто посмеет сказать, что Шекспир любил,
ненавидел, что он чувствовал? Это колосс, он ужасает; трудно даже поверить,
что он был человеком". И еще, по поводу 1-й сцены III акта "Короля Лира":
"Этот человек сведет меня с ума. В сравнении с ним другие кажутся мне, более
чем когда-либо, детьми".
Во второй половине XIX века оценки Шекспира в Западной Европе резко
меняются. После 1848 года, когда "революционность буржуазной демократии уже
умирала (в Европе), а революционность социалистического пролетариата еще не
созрела" {В. И. Ленин, Соч., т. 18, стр. 10}, когда буржуазия перестала быть
заинтересованной в расширении активного познания действительности, в
западноевропейской философии, науке, критике все более и более утверждаются
позитивизм и агностицизм, которые выражают начинающийся распад буржуазной
мысли. В связи с этим в западной шекспирологии, как и во всех других
областях литературоведения и литературной критики, проявляется сильнейшая
реакция против того, что многие буржуазные литературоведы-позитивисты
произвольно и очень неточно называют "романтическими идеями". Возражая по
существу против всякого целостного понимания творчества великого писателя,
как выражения определенного этапа в истории общественного сознания его нации
и всего человечества, они сводят изучение писателя к рассмотрению оболочки
или внешнего облика его творчества, считая внутреннюю сущность, то есть
объективный исторический смысл его, несуществующим или недоступным для
познания. Это анализ с принципиальным отказом от синтеза.
Очень отчетливое выражение этот позитивизм и агностицизм нашли в
посвященной Шекспиру главе "Истории английской литературы" (1865) И. Тена,
который видел в Шекспире лишь соединение "национального темперамента" и
богатой фантазии, не замечая в его творчестве никакого познавательного
содержания.
Такое затушевывание или обесцвечивание идейной стороны творчества
Шекспира, доходящее очень часто до полного и принципиального ее отрицания
или, наоборот, искажения, еще усилилось с наступлением эры империализма,
когда названные тенденции осложнились крайними, наиболее реакционными
формами идеализма, безудержным эстетизмом, декадентством, символизмом,
мистицизмом. Равнодушие к связи искусства с действительностью или недооценка
этой связи сменяется теперь решительным ее отрицанием: искусство
противопоставляется действительности как якобы "высшая форма реальности".
Уже Суинберн, один из предтеч новейшего эстетства, в своей книге о Шекспире
(1880) восхищался сильнее всего тем "редким", "странным", "таинственным",
что он находил у великого драматурга. О шекспировских образах Суинберн
писал: "Место, отведенное для них в тайнике нашего сердца, непроницаемо для
света и шума повседневной жизни. Есть часовни в соборах высшего
человеческого искусства, не созданные для того, чтобы быть открытыми для
глаз и ног мира". С предельной отчетливостью выразил эту мысль несколько
позднее О. Уайльд: "Шекспир - не безупречный художник. Он чересчур прямо
подходит к жизни, заимствуя у жизни естественное выражение мысли".
С внешней стороны популярность Шекспира на Западе в XX веке еще
усиливается. Постановки его пьес учащаются, и академически-научная или
популярная критическая литература о нем чрезвычайно возрастает. Но слишком
часто в буржуазных кругах Шекспир воспринимается в основном уже не как
носитель идейных ценностей, а как виртуоз, гениальный техник, мастер
развлекать и будить воображение, писавший произведения, привлекающие именно
тем, что смысл их - если только в них заключен действительно какой-либо
смысл - загадочен и непонятен.
Значительная часть научной литературы о Шекспире носит Эмпирический
характер. Несомненные достижения имеются в изучении биографии Шекспира:
уточнены фактические сведения о жизни великого драматурга, тщательно изучена
вся документация, собран обширный материал, характеризующий условия его
деятельности и т. д. (Э. К. Чемберс, Дж. К. Адаме, Л. Хотсон, Дж. Б.
Харрисон, П. Александер, Э. Николл и др.). Шекспировская текстология
разрабатывает тонкие, научно обоснованные методы рекомендации (Э. У.
Поллард, У. У. Грег, Дж. Досер Уилсон и др.). Углубляется знание театральных
условий, в которых работал Шекспир (У. Дж. Лоуренс, Т. У. Болдуин, А.
Харбейдж и др.).
В шекспировской критике XX в. на Западе идет напряженная идеологическая
борьба. Почти все течения буржуазной философской, эстетической и критической
мысли притязали на право толкования Шекспира в своем духе. Идеализм лежал в
основе работ неогегельянского направления (Э. С. Бредли),
духовно-исторической школы (Ф. Гундольф); прилагали свою руку к Шекспиру
фрейдисты (Э. Джоунз) и декаденты всякого рода вплоть до
мистиков-символистов (У. Найт). В реакционном духе толкуют также Шекспира
литературоведы и критики, отрицающие прогрессивный характер Ренессанса, в
котором они видят лишь поздний Этап развития средневековой идеологии (Т.
Спенсер, Э-М. У. Тильярд и др.).
Всем этим разновидностям упадочной буржуазной идеологии империализма
противостоят те критики и литературоведы, которые остаются на позициях
признания Ренессанса прогрессивным явлением культуры и искусства,
подчеркивают гуманистический и демократический характер шекспировского
творчества. Хотя и эта критика носит печать буржуазной ограниченности, но
все же ее оценки и суждения приближают к пониманию подлинного Шекспира (У.
Роли, X. Гренвилл-Баркер, Л. Л. Шюкинг, Г. Б. Чарлтон, К. Сперджен и др.).
Среди огромной массы узкоэмпирической или идеологически неполноценной
литературы о Шекспире звучат, как глубоко положительное явление, голоса
критиков, настроенных подлинно демократически и близких к сознанию народных
масс. Таков - назовем самого яркого представителя этой группы - Ромен
Роллан, видевший в Шекспире прежде всего критика современного ему общества,
разоблачителя лицемерия и силы денег, великого гуманиста, стимулирующего нас
к борьбе с социальным злом своими произведениями, содержащими элементы
революционности. "Его музыка - писал Роллан в своих "Четырех очерках о
Шекспире", - не отвлекает нас от забот настоящего. Если прислушаться, то с
удивлением начинаешь узнавать в этом ревущем потоке голоса нашего времени,
мысли, которые кажутся прямым выражением того что мы думаем об угнетающих
нас событиях...". Он писал также: "Шекспир, творчество которого отражает все
содрогания мира порой улавливает в них отдаленные раскаты революции..."
("Истина в творчестве Шекспира", в книге "Спутники").
История восприятия Шекспира в России заслуживала бы специального
исследования, так богаты материалы русской литературы и критики откликами на
творчество великого драматурга. Мы коснемся здесь лишь самых основных
фактов.
Еще в конце XVIII века оценил мощный психологический реализм Шекспира,
а вместе с тем его поэтическую стихию Н. М. Карамзин, который R предисловии
к своему переводу "Юлия Цезаря" (1787) писал: "Шекспир знал все
сокровеннейшие побуждения человека, отличительность каждой страсти, каждого
темперамента, каждого рода жизни. Для каждой мысли находил он образ, для
каждого ощущения выражение, для каждого движения души наилучший оборот.
Гений его, подобно Гению Натуры, обнимал взором своим и солнце и атомы. С
равным искусством изображал он героя и шута, умного и безумца, Брута и
башмачника. Драмы его, подобно неизмеримому театру Натуры, исполнены
многоразличия, все же вместе составляет совершенно целое". Позже, в "Письмах
русского путешественника", Карамзин писал: "Величие, истина характеров,
занимательность приключений, откровение человеческого сердца и великие
мысли, рассеянные в драмах британского гения, будут всегда их магиею для
людей с чувством. Я не знаю другого поэта, который имел бы такое
всеобъемлющее, плодотворное, неистощимое воображение; и вы найдете все роды
поэзии в шекспировских произведениях. Он есть любимый сын богини Фортуны,
которая отдала ему волшебный жезл свой; а он, гуляя в диких садах
воображения, на каждом шагу творит чудеса!"
Исключительно интересны и разнообразны высказывания о Шекспире Пушкина,
находившего, что произведения Шекспира "стоят на высоте недосягаемой",
составляя "вечный предмет наших изучений и восторгов". "Правдоподобие
положений и правда диалога, - писал Пушкин Н. Раевскому-сыну в 1825 году, -
вот настоящие законы трагедии. Я не читал ни Кальдерона, ни Вегу, но что за
человек этот Шекспир! Не могу придти в себя! Как Байрон-трагик мелок по
сравнению с ним!.. Каждый человек любит, ненавидит, печалится, радуется, но
каждый на свой лад - читайте на этот счет Шекспира... Читайте Шекспира
(таков мой припев): он никогда не боится скомпрометировать свое действующее
лицо, он заставляет его говорить со всею жизненною непринужденностью, ибо
уверен, что в свое время и в своем месте он заставит это лицо найти язык,
соответствующий его характеру", В статье 1826 года "О народности в
литературе" Пушкин замечает: "Но мудрено отъять у Шекспира в его "Отелло",
"Гамлете", "Мера за меру" и проч. достоинства большой народности". В
набросках предисловия к "Борису Годунову" от 1827 и 1829 гг. Пушкин
заявляет: "Твердо уверенный, что устарелые формы нашего театра требуют
преобразования, я расположил свою трагедию по системе отца нашего
Шекспира..." (1827). "Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей
дало мне мысль облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох
новейшей истории. Не смущаемый никаким иным влиянием - Шекспиру я подражал в
его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом
составлении типов" (1829). В наброске статьи о драме М. П. Погодина "Марфа
Посадница" (1830) Пушкин писал: "Что развивается в трагедии? Какая цель ее?
Человек и народ - судьба человеческая, судьба народная. Вот почему Расин
велик, несмотря на узкую форму своей трагедии. Вот почему Шекспир велик,
несмотря на неравенство, небрежность, уродливость отделки".
Очень содержательны высказывания о Шекспире Лермонтова,
писателя-декабриста В. К. Кюхельбекера, который переводил его на русский
язык, другого писателя-декабриста - А. А. Бестужева-Марлинского.
Необыкновенно высоко ценили Шекспира наши великие революционные
демократы - Белинский, Добролюбов, Чернышевский, отмечавшие глубину его
проникновения в действительность, умение уловить в ней все самое
существенное, правдивость и широту его художественных обобщений, а вместе с
тем его изумительный поэтический дар.
Особенно многочисленны и подробны высказывания о Шекспире В. Г.
Белинского, посвятившего ему весьма замечательную статью "Гамлет, драма
Шекспира. Мочалов в роли Гамлета" (1838) и много раз возвращавшегося к
Шекспиру в других своих работах. В статье "Литературные мечтания" (1834),
сравнивая Байрона, Шиллера и Шекспира, Белинский писал: "Байрон, выразивший
а своих произведениях муки сердца, ад души, постигнул только одну сторону
бытия вселенной; Шиллер поступил совершенно обратно: он передал нам тайны
неба, показал одно прекрасное жизни, ибо зло жизни у него или неверно, или
искажено преувеличениями, и только Шекспир, божественный, великий,
недостижимый, постиг и ад, и землю, и небо. Царь природы, он взял равную
долю и с зла, и подсмотрел в своем вдохновенном ясновидении биение пульса
вселенной! Каждая его драма есть мир в миниатюре; у него нет, как у Шиллера,
любимых идей, любимых героев".
В статье о повестях Гоголя (1835) Белинский с жаром утверждал
реалистический характер шекспировского искусства: в XVI веке совершилась
окончательная реформа в искусстве: Сервантес убил своим несравненным "Дон
Кихотом" ложно-идеальное направление поэзии, Шекспир навсегда помирил и
сочетал ее с действительной жизнью. Своим безграничным и мирообъемлющим
взором проник он в недоступное святилище природы человеческой и истины
жизни, и подсмотрел и уловил таинственные биения их сокровенного пульса.
Бессознательный поэт-мыслитель, он воспроизводил в своих гигантских
созданиях нравственную природу сообразно с ее вечными, незыблемыми законами,
сообразно с ее первоначальным планом, как будто бы он сам участвовал в
составлении этих законов, в начертании этого плана, "Новый Протей", он умел
вдыхать душу живую в мертвую действительность; глубокий аналитик, он умел в
самых, по-видимому, ничтожных обстоятельствах жизни и действиях воли
человека находить ключ к разрешению высочайших психологических явлений его
нравственной природы. Он никогда не прибегает ни к каким пружинам или
подставкам в ходе своих драм; их содержание развивается у него свободно,
естественно, из самой своей сущности, по непреложным законам необходимости.
Истина, высочайшая истина - вот отличительный характер его созданий. У него
нет идеалов в общепринятом смысле этого слова; его люди - настоящие люди,
как они есть, как должны быть".
В цитированной выше статье о Гамлете Белинский, между прочим, писал:
"Обладая даром творчества в высшей степени и одаренный мирообъемлющим умом,
он в то же время обладает и той объективностью гения, которая его сделала
драматургом по преимуществу и которая состоит в способности понимать
предметы так, как они есть, отдельно от своей личности, переселяться в них и
жить их жизнью".
К концу жизни в статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года"
Белинский отмечал глубокое жизненное содержание шекспировского творчества.
Очень богаты плодотворными мыслями замечания Белинского, помимо
"Гамлета", о пьесах "Ромео и Джульетта", "Макбет", "Сон в летнюю ночь",
"Буря" и др. Если разрозненные мысли Пушкина о Шекспире - глубокие прозрения
в сущность его творчества, то высказывания о нем Белинского, гораздо более
систематические и подробные, послужили основой, на которой развилось все
дальнейшее изучение Шекспира в русской науке, всегда видевшей в нем великого
реалиста, правдиво изображавшего человеческие чувства и отношения.
О взглядах на Шекспира Н. А. Добролюбова мы сказали достаточно в начале
нашей статьи.
Часто упоминал Шекспира в своих произведениях Н. Г. Чернышевский,
восхищавшийся его глубокой правдивостью. В романе "Что делать?" (гл. VIII)
Лопухов говорит: "Почему Шекспир величайший поэт? Потому, что в нем больше
правды жизни, меньше обольщения, чем в других портах".
Не менее восторженно, чем Белинский, относился к Шекспиру А. И. Герцен,
в письмах и статьях которого имя великого драматурга встречается очень
часто. "Душа Шекспира была необъятна...". "Страшный Шекспир огромен, велик",
- писал он в 1837 году Н. А. Захарьиной. Два года спустя Герцен вспоминает
"широкое, многообразное изящество, которое находим мы в трагедиях Шекспира",
отмечает, что "его создание имеет непреложную реальность и истинность".
"Протестантский мир, - пишет он в 1843 году, - дает Шекспира. Шекспир - это
человек двух миров. Он затворяет романтическую эпоху искусства и растворяет
новую... Для Шекспира грудь человека - вселенная, которой космологию он
широко набрасывает мощной и гениальной кистью". И в "Письмах об изучении
природы" (1845) Герцен повторяет снова: "Поэтическое созерцание жизни,
глубина понимания, действительно, беспредельна у Шекспира".
С 60-х годов и до начала XX столетия все наши большие писатели,
литературоведы и критики, за исключением лишь Л. Н. Толстого, отрицательное
отношение которого к Шекспиру имело особые причины, проявляли к Шекспиру
отношение, в большей или меньшей степени восходящее к традициям наших
революционных демократов середины века. Одним из проявлений этого было
непрекращавшееся сознание идейного значения для нас шекспировского наследия,
внутренней близости Шекспира передовым устремлениям русской общественной
мысли. Это прекрасно выразил И. С. Тургенев в своей речи о Шекспире в 1864
году по случаю 300-летия со дня рождения великого драматурга. "Мы, русские,
- заявлял Тургенев, - празднуем память Шекспира, и мы имеем право ее
праздновать. Для нас Шекспир не одно только огромное, яркое имя: он сделался
нашим достоянием, он вошел в нашу плоть и кровь".
В своей речи "Гамлет и Дон Кихот" (1860), содержащей интересный, хотя и
не совсем правильный анализ образа Гамлета, Тургенев, подобно Белинскому и
Герцену, сказал: "Шекспир берет свои образы отовсюду - с неба, с земли - нет
ему запрету; ничто не может избегнуть его всепроникающего взора; он
исторгает их с неотразимой силой, с силой орла, падающего на свою добычу.
Все человеческое кажется подвластным могучему гению английского порта". И
под конец своей жизни Тургенев писал: "В течение всей литературной
деятельности я стремился, насколько хватало сил и уменья, добросовестно и
беспристрастно изобразить и воплотить в надлежащие типы и то, что Шекспир
называет The body and pressure of time {Подобие и отпечаток века ("Гамлет",
III, 2).}, и ту быстро изменяющуюся физиономию русских людей культурного
слоя, который преимущественно служил предметом моих наблюдений".
Очень характерно высказывание (в заметках 80-х годов) А. Н.
Островского, глубоко изучившего Шекспира и даже переводившего его
("Усмирение своенравной"): "Изобретение интриги потому трудно, что интрига
есть ложь, а дело поэта - истина. Счастлив Шекспир, который пользовался
готовыми легендами: он не только не изобрел лжи, но в ложь сказки вкладывал
правду жизни. Дело поэта не в том, чтобы выдумывать небывалую интригу, а в
том, чтобы происшествие даже невероятное объяснять законами жизни".
В этот же период возникает и русское академическое шекспироведение,
возглавляемое московским профессором Н. И. Стороженко, давшим весьма ценные
для того времени работы о Шекспире и организовавшим перевод на русский язык
ряда иностранных книг о нем. К этому времени относится и появление двух
лучших наших дореволюционных изданий Шекспира - под редакцией Н. В. Гербеля
(1863-1868) и под редакцией С. А. Венгерова, изд. Брокгауза-Ефрона
(1902-1904).
В годы черной реакции, перед революцией, когда наша интеллигенция в
некоторой своей части была захвачена декадентскими и символистскими
настроениями, Шекспир подвергся у нас, как и на Западе, искажающему
переосмыслению. Сюда относятся Эстетские, мистические и иного рода
реакционно-идеалистические истолкования Шекспира такими писателями и
критиками, как Ф. Зелинский, Ю. Айхенвальд, Л. Шестов, поэт К. Бальмонт,
равно как и ряд театральных постановок пьес Шекспира.
Новая эра освоения у нас Шекспира наступила вместе с Великой
Октябрьской социалистической революцией. Однако здесь надо различать два
периода. В течение примерно первых десяти лет после революции Шекспир еще не
получил у нас должного признания, а главное - правильного осмысления. Одной
из причин этого были сильные пережитки настроений предшествующих лет среди
той части русской интеллигенции, которая отказалась усвоить подлинное
марксистское мировоззрение и стояла на распутье. Это сказалось, например, в
статьях и заметках о Шекспире А. Блока последних лет его жизни (1918-1921),
проникнутых абстрактно-философскими и почти мистическими идеями, а также в
шекспировских постановках тех лет Ленинградского Большого драматического
театра, когда Блок заведовал там литературной частью. Вторая причина
заключалась в том, что в связи с "ретлендовской" теорией, по недоразумению
нашедшей у нас влиятельных сторонников (В. Фриче, Ф. Шипулинский, отчасти А.
В. Луначарский), и методологически неверными выводами из нее, некоторое
время был распространен взгляд на Шекспира как на писателя
аристократического.
Однако в начале 30-х годов советское литературоведение и критика, а
вместе с ними и советский театр выходят на правильный, подлинно научный путь
восприятия и истолкования Шекспира. Конечно, это отнюдь не есть просто
возврат к позициям передовых русских ученых и критиков дореволюционной поры,
но выработка совершенно нового подхода к шекспировскому наследию и нового
его осмысления в свете марксистско-ленинского понимания исторического и
историко-литературного процесса, в свете марксистско-ленинского анализа
художественных произведений. Работы советских литературоведов и театроведов
за последние двадцать лет - М. Морозова, А. Дживедегова, В. Кеменова, А.
Аникста, К. Державина, Н. Берковского, Н. Верховского, А. Булгакова, Ю.
Юзовского и многих других, включая и пишущего эти строки, стремятся раскрыть
подлинный смысл шекспировских произведений, корни и историческое значение
его творчества, а также те стороны творчества Шекспира, которые нам созвучны
и которые делают его, как и других великих представителей эпохи Возрождения,
отдаленным предшественником нашего социалистического мировоззрения.
Много сделал в советскую эпоху для раскрытия ценности шекспировского
творчества, несмотря на некоторые его ошибки в истолковании идеологии
Шекспира, А. В. Луначарский. Еще в своей "Истории западноевропейской
литературы" (т. 1, 1924) он писал о Шекспире: "Он был влюблен в жизнь. Он ее
видит, как никто до него и после него не видел. Он видит страшно широко. Он
видит все зло и добро, он видит прошлое и возможное будущее. Он глубоко
знает людей, он знает мечты этих людей, видит все внутри этих людей, сердце
каждого, и это всегда, смотрит ли он в прошлое, или выражает настоящее, или
создает свой собственный тип, из своего сердца: все живет жизнью полной, как
живой человек". Позже Луначарский говорил - "Провозглашая любовь к жизни,
несмотря ни на что, Шекспир всеми фибрами содрогался вместе с многогранным
бытием, вместе с этой развивающейся материей; благословляя жизнь, он
чувствовал ее горечь и неустроенность; он возвышался над классовой
ограниченностью".
М. Горький, называвший Шекспира "величайшим драматургом мира" (см.
эпиграф к нашей статье), метко определил ту ценность, которую для нас, людей
социалистической культуры, и для нашего социалистического искусства может
представлять Шекспир: "Вот этот учитель, деятель, строитель нового мира
должен быть главным героем современной драмы. А для того чтоб изобразить
этого героя с должной силой и яркостью слова, нужно учиться писать пьесы у
старых, непревзойденных мастеров этой литературной формы, и больше всего у
Шекспира" {Статья "О пьесах". М. Горький, О литературе, М., 1953, стр.
607.}.
В советское время возникло огромное количество новых переводов
шекспировских произведений. Некоторые из пьес появились в двух, трех или
даже большем числе различных переводов. Несмотря на некоторые различия в
методе и художественном уровне этих переводов, в целом они по точности и
выразительности по вниманию к малейшим оттенкам мыслей и чувств, выраженных
в шекспировских образах, намного превосходят переводы дореволюционного
времени. С 1918 по 1956 год произведения Шекспира выходили в СССР 230 раз
общим тиражом в 2 641 тыс. экземпляров. Кроме русского они издавались на 27
языках братских народов нашего Союза. Добавим, что в нашей стране выпущено
издание Полного собрания сочинений Шекспира также и на английском языке
(четыре тома, М., 1937-1938).
Необычайно расцвели и художественно углубились постановки Шекспира на
советской сцене, в которых принимают участие наши лучшие постановщики,
артисты, художники, композиторы. Но этой огромной теме в нашем издании будет
посвящена отдельная статья.
В 1934 году при Всероссийском театральном обществе в Москве был создан
Кабинет Шекспира, в 1938 году переименованный в Кабинет Шекспира и
Западноевропейского театра, который вел научно-исследовательскую работу,
давал консультации театрам и критикам, организовывал шекспировские
конференции и доклады по отдельным вопросам шекспирологии, подготовлял к
выпуску в свет различные шекспирологические издания Всероссийского
театрального общества.
В дни расцвета социалистической культуры в СССР Шекспир обрел у нас
вторую родину, найдя то верное понимание и плодотворное использование его
наследия, которые с каждым днем все более и более учитываются деятелями
культуры за рубежами нашей страны.
А. Смирнов
Берлихинген" (1773) и "Эгмонт" (1787). Очень велико также значение Шекспира
для формирования драматургии Шиллера, хотя последний был более восприимчив к
внешним сторонам поэтики Шекспира и в меньшей степени, чем Гете, уловил
сущность шекспировского реализма.
Гейне, называвший произведения Шекспира "светской библией" и написавший
замечательный этюд "Девушки и женщины Шекспира" (1838), говорил, что неправы
те, кто утверждает, будто у Шекспира нет "трех единств": "Арена его драм -
земной шар: это - его единство места; вечность - тот период времени, в
течение которого разыгрываются его пьесы; это - его единство времени...
Человечество - тот герой его, который непрестанно умирает и непрестанно
воскресает, непрестанно любит и непрестанно ненавидит... сегодня заслуживает
дурацкий колпак, завтра - лавровый венок, еще чаще - оба одновременно".
Гейне отмечает то глубокое значение, которое Шекспир придает каждому
частному явлению: "Когда его взору предстает внешний вид ничтожнейшего
обрывка из мира явлений, он вскрывает всю мировую слитность Этого обрывка с
целым; ему словно ведомы законы вращения и центры всех вещей; он постигает
все вещи в их широчайшем объеме и их глубочайшем средоточии".
Английский романтик, поэт и критик Кольридж говорил, что Шекспир, как
поэт, "обладал десятью тысячами душ" (myriad - minded) и что он "больше, чем
кто-либо другой, был одарен способностью вкладывать глубочайшие проявления
мудрости туда, где их меньше всего можно было бы ожидать и где тем не менее
они оказываются самыми естественными".
В кругах французских романтиков и реалистов 20-х м 30-х годов,
боровшихся против общего врага - классицизма, - за создание более правдивого
и свободного искусства, Шекспир становится знаменем этой борьбы. Стендаль
ставит имя Шекспира в заголовке своего этюда - манифеста романтического
направления (в том особом смысле этого термина, в каком Стендаль его
понимал): "Расин и Шекспир" (две части. 1823-1825).
Ссылки на Шекспира испещряют страницы "Предисловия к Кромвелю" (1827)
В. Гюго, многим обязанного в своей драматургии, хотя и односторонне им
понятому, художественному методу Шекспира. Впоследствии, уже на склоне лет,
Гюго написал целую книгу о Шекспире (1865) - этом "человеке-океане", как он
его называет, в которой, правда, идеалистическая риторика сильно
перевешивает и заслоняет верные мысли и наблюдения. Даже романтики
реакционного лагеря, как, например, А. де Виньи (его переделки шекспировских
пьес: "Шейлок", 1828, "Отелло", 1829), пытались на свой лад использовать и
освоить Шекспира. Хорошо знал и очень любил Шекспира Мериме, во многом
следовавший Шекспиру в своей "Жакерии" (1828). Высоко ценил Шекспира и
Бальзак, у которого в восприятии и оценке процесса жизни есть несомненное
внутреннее родство с Шекспиром.
В конце рассматриваемого периода мы встречаем фигуру Флобера, который,
несмотря на чрезвычайное несходство его мировоззрения с мировоззрением
Шекспира, безгранично восхищался последним и живо ощущал силу и величие его
реализма. В письмах к своей подруге Луизе Коле за 1846-1854 годы Флобер
писал: "Читая Шекспира, я становлюсь больше, умнее, чище. Когда я дохожу до
вершины его произведения, мне кажется, что я на высокой горе, - все исчезает
и все появляется в новом виде...". "Кто посмеет сказать, что Шекспир любил,
ненавидел, что он чувствовал? Это колосс, он ужасает; трудно даже поверить,
что он был человеком". И еще, по поводу 1-й сцены III акта "Короля Лира":
"Этот человек сведет меня с ума. В сравнении с ним другие кажутся мне, более
чем когда-либо, детьми".
Во второй половине XIX века оценки Шекспира в Западной Европе резко
меняются. После 1848 года, когда "революционность буржуазной демократии уже
умирала (в Европе), а революционность социалистического пролетариата еще не
созрела" {В. И. Ленин, Соч., т. 18, стр. 10}, когда буржуазия перестала быть
заинтересованной в расширении активного познания действительности, в
западноевропейской философии, науке, критике все более и более утверждаются
позитивизм и агностицизм, которые выражают начинающийся распад буржуазной
мысли. В связи с этим в западной шекспирологии, как и во всех других
областях литературоведения и литературной критики, проявляется сильнейшая
реакция против того, что многие буржуазные литературоведы-позитивисты
произвольно и очень неточно называют "романтическими идеями". Возражая по
существу против всякого целостного понимания творчества великого писателя,
как выражения определенного этапа в истории общественного сознания его нации
и всего человечества, они сводят изучение писателя к рассмотрению оболочки
или внешнего облика его творчества, считая внутреннюю сущность, то есть
объективный исторический смысл его, несуществующим или недоступным для
познания. Это анализ с принципиальным отказом от синтеза.
Очень отчетливое выражение этот позитивизм и агностицизм нашли в
посвященной Шекспиру главе "Истории английской литературы" (1865) И. Тена,
который видел в Шекспире лишь соединение "национального темперамента" и
богатой фантазии, не замечая в его творчестве никакого познавательного
содержания.
Такое затушевывание или обесцвечивание идейной стороны творчества
Шекспира, доходящее очень часто до полного и принципиального ее отрицания
или, наоборот, искажения, еще усилилось с наступлением эры империализма,
когда названные тенденции осложнились крайними, наиболее реакционными
формами идеализма, безудержным эстетизмом, декадентством, символизмом,
мистицизмом. Равнодушие к связи искусства с действительностью или недооценка
этой связи сменяется теперь решительным ее отрицанием: искусство
противопоставляется действительности как якобы "высшая форма реальности".
Уже Суинберн, один из предтеч новейшего эстетства, в своей книге о Шекспире
(1880) восхищался сильнее всего тем "редким", "странным", "таинственным",
что он находил у великого драматурга. О шекспировских образах Суинберн
писал: "Место, отведенное для них в тайнике нашего сердца, непроницаемо для
света и шума повседневной жизни. Есть часовни в соборах высшего
человеческого искусства, не созданные для того, чтобы быть открытыми для
глаз и ног мира". С предельной отчетливостью выразил эту мысль несколько
позднее О. Уайльд: "Шекспир - не безупречный художник. Он чересчур прямо
подходит к жизни, заимствуя у жизни естественное выражение мысли".
С внешней стороны популярность Шекспира на Западе в XX веке еще
усиливается. Постановки его пьес учащаются, и академически-научная или
популярная критическая литература о нем чрезвычайно возрастает. Но слишком
часто в буржуазных кругах Шекспир воспринимается в основном уже не как
носитель идейных ценностей, а как виртуоз, гениальный техник, мастер
развлекать и будить воображение, писавший произведения, привлекающие именно
тем, что смысл их - если только в них заключен действительно какой-либо
смысл - загадочен и непонятен.
Значительная часть научной литературы о Шекспире носит Эмпирический
характер. Несомненные достижения имеются в изучении биографии Шекспира:
уточнены фактические сведения о жизни великого драматурга, тщательно изучена
вся документация, собран обширный материал, характеризующий условия его
деятельности и т. д. (Э. К. Чемберс, Дж. К. Адаме, Л. Хотсон, Дж. Б.
Харрисон, П. Александер, Э. Николл и др.). Шекспировская текстология
разрабатывает тонкие, научно обоснованные методы рекомендации (Э. У.
Поллард, У. У. Грег, Дж. Досер Уилсон и др.). Углубляется знание театральных
условий, в которых работал Шекспир (У. Дж. Лоуренс, Т. У. Болдуин, А.
Харбейдж и др.).
В шекспировской критике XX в. на Западе идет напряженная идеологическая
борьба. Почти все течения буржуазной философской, эстетической и критической
мысли притязали на право толкования Шекспира в своем духе. Идеализм лежал в
основе работ неогегельянского направления (Э. С. Бредли),
духовно-исторической школы (Ф. Гундольф); прилагали свою руку к Шекспиру
фрейдисты (Э. Джоунз) и декаденты всякого рода вплоть до
мистиков-символистов (У. Найт). В реакционном духе толкуют также Шекспира
литературоведы и критики, отрицающие прогрессивный характер Ренессанса, в
котором они видят лишь поздний Этап развития средневековой идеологии (Т.
Спенсер, Э-М. У. Тильярд и др.).
Всем этим разновидностям упадочной буржуазной идеологии империализма
противостоят те критики и литературоведы, которые остаются на позициях
признания Ренессанса прогрессивным явлением культуры и искусства,
подчеркивают гуманистический и демократический характер шекспировского
творчества. Хотя и эта критика носит печать буржуазной ограниченности, но
все же ее оценки и суждения приближают к пониманию подлинного Шекспира (У.
Роли, X. Гренвилл-Баркер, Л. Л. Шюкинг, Г. Б. Чарлтон, К. Сперджен и др.).
Среди огромной массы узкоэмпирической или идеологически неполноценной
литературы о Шекспире звучат, как глубоко положительное явление, голоса
критиков, настроенных подлинно демократически и близких к сознанию народных
масс. Таков - назовем самого яркого представителя этой группы - Ромен
Роллан, видевший в Шекспире прежде всего критика современного ему общества,
разоблачителя лицемерия и силы денег, великого гуманиста, стимулирующего нас
к борьбе с социальным злом своими произведениями, содержащими элементы
революционности. "Его музыка - писал Роллан в своих "Четырех очерках о
Шекспире", - не отвлекает нас от забот настоящего. Если прислушаться, то с
удивлением начинаешь узнавать в этом ревущем потоке голоса нашего времени,
мысли, которые кажутся прямым выражением того что мы думаем об угнетающих
нас событиях...". Он писал также: "Шекспир, творчество которого отражает все
содрогания мира порой улавливает в них отдаленные раскаты революции..."
("Истина в творчестве Шекспира", в книге "Спутники").
История восприятия Шекспира в России заслуживала бы специального
исследования, так богаты материалы русской литературы и критики откликами на
творчество великого драматурга. Мы коснемся здесь лишь самых основных
фактов.
Еще в конце XVIII века оценил мощный психологический реализм Шекспира,
а вместе с тем его поэтическую стихию Н. М. Карамзин, который R предисловии
к своему переводу "Юлия Цезаря" (1787) писал: "Шекспир знал все
сокровеннейшие побуждения человека, отличительность каждой страсти, каждого
темперамента, каждого рода жизни. Для каждой мысли находил он образ, для
каждого ощущения выражение, для каждого движения души наилучший оборот.
Гений его, подобно Гению Натуры, обнимал взором своим и солнце и атомы. С
равным искусством изображал он героя и шута, умного и безумца, Брута и
башмачника. Драмы его, подобно неизмеримому театру Натуры, исполнены
многоразличия, все же вместе составляет совершенно целое". Позже, в "Письмах
русского путешественника", Карамзин писал: "Величие, истина характеров,
занимательность приключений, откровение человеческого сердца и великие
мысли, рассеянные в драмах британского гения, будут всегда их магиею для
людей с чувством. Я не знаю другого поэта, который имел бы такое
всеобъемлющее, плодотворное, неистощимое воображение; и вы найдете все роды
поэзии в шекспировских произведениях. Он есть любимый сын богини Фортуны,
которая отдала ему волшебный жезл свой; а он, гуляя в диких садах
воображения, на каждом шагу творит чудеса!"
Исключительно интересны и разнообразны высказывания о Шекспире Пушкина,
находившего, что произведения Шекспира "стоят на высоте недосягаемой",
составляя "вечный предмет наших изучений и восторгов". "Правдоподобие
положений и правда диалога, - писал Пушкин Н. Раевскому-сыну в 1825 году, -
вот настоящие законы трагедии. Я не читал ни Кальдерона, ни Вегу, но что за
человек этот Шекспир! Не могу придти в себя! Как Байрон-трагик мелок по
сравнению с ним!.. Каждый человек любит, ненавидит, печалится, радуется, но
каждый на свой лад - читайте на этот счет Шекспира... Читайте Шекспира
(таков мой припев): он никогда не боится скомпрометировать свое действующее
лицо, он заставляет его говорить со всею жизненною непринужденностью, ибо
уверен, что в свое время и в своем месте он заставит это лицо найти язык,
соответствующий его характеру", В статье 1826 года "О народности в
литературе" Пушкин замечает: "Но мудрено отъять у Шекспира в его "Отелло",
"Гамлете", "Мера за меру" и проч. достоинства большой народности". В
набросках предисловия к "Борису Годунову" от 1827 и 1829 гг. Пушкин
заявляет: "Твердо уверенный, что устарелые формы нашего театра требуют
преобразования, я расположил свою трагедию по системе отца нашего
Шекспира..." (1827). "Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей
дало мне мысль облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох
новейшей истории. Не смущаемый никаким иным влиянием - Шекспиру я подражал в
его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом
составлении типов" (1829). В наброске статьи о драме М. П. Погодина "Марфа
Посадница" (1830) Пушкин писал: "Что развивается в трагедии? Какая цель ее?
Человек и народ - судьба человеческая, судьба народная. Вот почему Расин
велик, несмотря на узкую форму своей трагедии. Вот почему Шекспир велик,
несмотря на неравенство, небрежность, уродливость отделки".
Очень содержательны высказывания о Шекспире Лермонтова,
писателя-декабриста В. К. Кюхельбекера, который переводил его на русский
язык, другого писателя-декабриста - А. А. Бестужева-Марлинского.
Необыкновенно высоко ценили Шекспира наши великие революционные
демократы - Белинский, Добролюбов, Чернышевский, отмечавшие глубину его
проникновения в действительность, умение уловить в ней все самое
существенное, правдивость и широту его художественных обобщений, а вместе с
тем его изумительный поэтический дар.
Особенно многочисленны и подробны высказывания о Шекспире В. Г.
Белинского, посвятившего ему весьма замечательную статью "Гамлет, драма
Шекспира. Мочалов в роли Гамлета" (1838) и много раз возвращавшегося к
Шекспиру в других своих работах. В статье "Литературные мечтания" (1834),
сравнивая Байрона, Шиллера и Шекспира, Белинский писал: "Байрон, выразивший
а своих произведениях муки сердца, ад души, постигнул только одну сторону
бытия вселенной; Шиллер поступил совершенно обратно: он передал нам тайны
неба, показал одно прекрасное жизни, ибо зло жизни у него или неверно, или
искажено преувеличениями, и только Шекспир, божественный, великий,
недостижимый, постиг и ад, и землю, и небо. Царь природы, он взял равную
долю и с зла, и подсмотрел в своем вдохновенном ясновидении биение пульса
вселенной! Каждая его драма есть мир в миниатюре; у него нет, как у Шиллера,
любимых идей, любимых героев".
В статье о повестях Гоголя (1835) Белинский с жаром утверждал
реалистический характер шекспировского искусства: в XVI веке совершилась
окончательная реформа в искусстве: Сервантес убил своим несравненным "Дон
Кихотом" ложно-идеальное направление поэзии, Шекспир навсегда помирил и
сочетал ее с действительной жизнью. Своим безграничным и мирообъемлющим
взором проник он в недоступное святилище природы человеческой и истины
жизни, и подсмотрел и уловил таинственные биения их сокровенного пульса.
Бессознательный поэт-мыслитель, он воспроизводил в своих гигантских
созданиях нравственную природу сообразно с ее вечными, незыблемыми законами,
сообразно с ее первоначальным планом, как будто бы он сам участвовал в
составлении этих законов, в начертании этого плана, "Новый Протей", он умел
вдыхать душу живую в мертвую действительность; глубокий аналитик, он умел в
самых, по-видимому, ничтожных обстоятельствах жизни и действиях воли
человека находить ключ к разрешению высочайших психологических явлений его
нравственной природы. Он никогда не прибегает ни к каким пружинам или
подставкам в ходе своих драм; их содержание развивается у него свободно,
естественно, из самой своей сущности, по непреложным законам необходимости.
Истина, высочайшая истина - вот отличительный характер его созданий. У него
нет идеалов в общепринятом смысле этого слова; его люди - настоящие люди,
как они есть, как должны быть".
В цитированной выше статье о Гамлете Белинский, между прочим, писал:
"Обладая даром творчества в высшей степени и одаренный мирообъемлющим умом,
он в то же время обладает и той объективностью гения, которая его сделала
драматургом по преимуществу и которая состоит в способности понимать
предметы так, как они есть, отдельно от своей личности, переселяться в них и
жить их жизнью".
К концу жизни в статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года"
Белинский отмечал глубокое жизненное содержание шекспировского творчества.
Очень богаты плодотворными мыслями замечания Белинского, помимо
"Гамлета", о пьесах "Ромео и Джульетта", "Макбет", "Сон в летнюю ночь",
"Буря" и др. Если разрозненные мысли Пушкина о Шекспире - глубокие прозрения
в сущность его творчества, то высказывания о нем Белинского, гораздо более
систематические и подробные, послужили основой, на которой развилось все
дальнейшее изучение Шекспира в русской науке, всегда видевшей в нем великого
реалиста, правдиво изображавшего человеческие чувства и отношения.
О взглядах на Шекспира Н. А. Добролюбова мы сказали достаточно в начале
нашей статьи.
Часто упоминал Шекспира в своих произведениях Н. Г. Чернышевский,
восхищавшийся его глубокой правдивостью. В романе "Что делать?" (гл. VIII)
Лопухов говорит: "Почему Шекспир величайший поэт? Потому, что в нем больше
правды жизни, меньше обольщения, чем в других портах".
Не менее восторженно, чем Белинский, относился к Шекспиру А. И. Герцен,
в письмах и статьях которого имя великого драматурга встречается очень
часто. "Душа Шекспира была необъятна...". "Страшный Шекспир огромен, велик",
- писал он в 1837 году Н. А. Захарьиной. Два года спустя Герцен вспоминает
"широкое, многообразное изящество, которое находим мы в трагедиях Шекспира",
отмечает, что "его создание имеет непреложную реальность и истинность".
"Протестантский мир, - пишет он в 1843 году, - дает Шекспира. Шекспир - это
человек двух миров. Он затворяет романтическую эпоху искусства и растворяет
новую... Для Шекспира грудь человека - вселенная, которой космологию он
широко набрасывает мощной и гениальной кистью". И в "Письмах об изучении
природы" (1845) Герцен повторяет снова: "Поэтическое созерцание жизни,
глубина понимания, действительно, беспредельна у Шекспира".
С 60-х годов и до начала XX столетия все наши большие писатели,
литературоведы и критики, за исключением лишь Л. Н. Толстого, отрицательное
отношение которого к Шекспиру имело особые причины, проявляли к Шекспиру
отношение, в большей или меньшей степени восходящее к традициям наших
революционных демократов середины века. Одним из проявлений этого было
непрекращавшееся сознание идейного значения для нас шекспировского наследия,
внутренней близости Шекспира передовым устремлениям русской общественной
мысли. Это прекрасно выразил И. С. Тургенев в своей речи о Шекспире в 1864
году по случаю 300-летия со дня рождения великого драматурга. "Мы, русские,
- заявлял Тургенев, - празднуем память Шекспира, и мы имеем право ее
праздновать. Для нас Шекспир не одно только огромное, яркое имя: он сделался
нашим достоянием, он вошел в нашу плоть и кровь".
В своей речи "Гамлет и Дон Кихот" (1860), содержащей интересный, хотя и
не совсем правильный анализ образа Гамлета, Тургенев, подобно Белинскому и
Герцену, сказал: "Шекспир берет свои образы отовсюду - с неба, с земли - нет
ему запрету; ничто не может избегнуть его всепроникающего взора; он
исторгает их с неотразимой силой, с силой орла, падающего на свою добычу.
Все человеческое кажется подвластным могучему гению английского порта". И
под конец своей жизни Тургенев писал: "В течение всей литературной
деятельности я стремился, насколько хватало сил и уменья, добросовестно и
беспристрастно изобразить и воплотить в надлежащие типы и то, что Шекспир
называет The body and pressure of time {Подобие и отпечаток века ("Гамлет",
III, 2).}, и ту быстро изменяющуюся физиономию русских людей культурного
слоя, который преимущественно служил предметом моих наблюдений".
Очень характерно высказывание (в заметках 80-х годов) А. Н.
Островского, глубоко изучившего Шекспира и даже переводившего его
("Усмирение своенравной"): "Изобретение интриги потому трудно, что интрига
есть ложь, а дело поэта - истина. Счастлив Шекспир, который пользовался
готовыми легендами: он не только не изобрел лжи, но в ложь сказки вкладывал
правду жизни. Дело поэта не в том, чтобы выдумывать небывалую интригу, а в
том, чтобы происшествие даже невероятное объяснять законами жизни".
В этот же период возникает и русское академическое шекспироведение,
возглавляемое московским профессором Н. И. Стороженко, давшим весьма ценные
для того времени работы о Шекспире и организовавшим перевод на русский язык
ряда иностранных книг о нем. К этому времени относится и появление двух
лучших наших дореволюционных изданий Шекспира - под редакцией Н. В. Гербеля
(1863-1868) и под редакцией С. А. Венгерова, изд. Брокгауза-Ефрона
(1902-1904).
В годы черной реакции, перед революцией, когда наша интеллигенция в
некоторой своей части была захвачена декадентскими и символистскими
настроениями, Шекспир подвергся у нас, как и на Западе, искажающему
переосмыслению. Сюда относятся Эстетские, мистические и иного рода
реакционно-идеалистические истолкования Шекспира такими писателями и
критиками, как Ф. Зелинский, Ю. Айхенвальд, Л. Шестов, поэт К. Бальмонт,
равно как и ряд театральных постановок пьес Шекспира.
Новая эра освоения у нас Шекспира наступила вместе с Великой
Октябрьской социалистической революцией. Однако здесь надо различать два
периода. В течение примерно первых десяти лет после революции Шекспир еще не
получил у нас должного признания, а главное - правильного осмысления. Одной
из причин этого были сильные пережитки настроений предшествующих лет среди
той части русской интеллигенции, которая отказалась усвоить подлинное
марксистское мировоззрение и стояла на распутье. Это сказалось, например, в
статьях и заметках о Шекспире А. Блока последних лет его жизни (1918-1921),
проникнутых абстрактно-философскими и почти мистическими идеями, а также в
шекспировских постановках тех лет Ленинградского Большого драматического
театра, когда Блок заведовал там литературной частью. Вторая причина
заключалась в том, что в связи с "ретлендовской" теорией, по недоразумению
нашедшей у нас влиятельных сторонников (В. Фриче, Ф. Шипулинский, отчасти А.
В. Луначарский), и методологически неверными выводами из нее, некоторое
время был распространен взгляд на Шекспира как на писателя
аристократического.
Однако в начале 30-х годов советское литературоведение и критика, а
вместе с ними и советский театр выходят на правильный, подлинно научный путь
восприятия и истолкования Шекспира. Конечно, это отнюдь не есть просто
возврат к позициям передовых русских ученых и критиков дореволюционной поры,
но выработка совершенно нового подхода к шекспировскому наследию и нового
его осмысления в свете марксистско-ленинского понимания исторического и
историко-литературного процесса, в свете марксистско-ленинского анализа
художественных произведений. Работы советских литературоведов и театроведов
за последние двадцать лет - М. Морозова, А. Дживедегова, В. Кеменова, А.
Аникста, К. Державина, Н. Берковского, Н. Верховского, А. Булгакова, Ю.
Юзовского и многих других, включая и пишущего эти строки, стремятся раскрыть
подлинный смысл шекспировских произведений, корни и историческое значение
его творчества, а также те стороны творчества Шекспира, которые нам созвучны
и которые делают его, как и других великих представителей эпохи Возрождения,
отдаленным предшественником нашего социалистического мировоззрения.
Много сделал в советскую эпоху для раскрытия ценности шекспировского
творчества, несмотря на некоторые его ошибки в истолковании идеологии
Шекспира, А. В. Луначарский. Еще в своей "Истории западноевропейской
литературы" (т. 1, 1924) он писал о Шекспире: "Он был влюблен в жизнь. Он ее
видит, как никто до него и после него не видел. Он видит страшно широко. Он
видит все зло и добро, он видит прошлое и возможное будущее. Он глубоко
знает людей, он знает мечты этих людей, видит все внутри этих людей, сердце
каждого, и это всегда, смотрит ли он в прошлое, или выражает настоящее, или
создает свой собственный тип, из своего сердца: все живет жизнью полной, как
живой человек". Позже Луначарский говорил - "Провозглашая любовь к жизни,
несмотря ни на что, Шекспир всеми фибрами содрогался вместе с многогранным
бытием, вместе с этой развивающейся материей; благословляя жизнь, он
чувствовал ее горечь и неустроенность; он возвышался над классовой
ограниченностью".
М. Горький, называвший Шекспира "величайшим драматургом мира" (см.
эпиграф к нашей статье), метко определил ту ценность, которую для нас, людей
социалистической культуры, и для нашего социалистического искусства может
представлять Шекспир: "Вот этот учитель, деятель, строитель нового мира
должен быть главным героем современной драмы. А для того чтоб изобразить
этого героя с должной силой и яркостью слова, нужно учиться писать пьесы у
старых, непревзойденных мастеров этой литературной формы, и больше всего у
Шекспира" {Статья "О пьесах". М. Горький, О литературе, М., 1953, стр.
607.}.
В советское время возникло огромное количество новых переводов
шекспировских произведений. Некоторые из пьес появились в двух, трех или
даже большем числе различных переводов. Несмотря на некоторые различия в
методе и художественном уровне этих переводов, в целом они по точности и
выразительности по вниманию к малейшим оттенкам мыслей и чувств, выраженных
в шекспировских образах, намного превосходят переводы дореволюционного
времени. С 1918 по 1956 год произведения Шекспира выходили в СССР 230 раз
общим тиражом в 2 641 тыс. экземпляров. Кроме русского они издавались на 27
языках братских народов нашего Союза. Добавим, что в нашей стране выпущено
издание Полного собрания сочинений Шекспира также и на английском языке
(четыре тома, М., 1937-1938).
Необычайно расцвели и художественно углубились постановки Шекспира на
советской сцене, в которых принимают участие наши лучшие постановщики,
артисты, художники, композиторы. Но этой огромной теме в нашем издании будет
посвящена отдельная статья.
В 1934 году при Всероссийском театральном обществе в Москве был создан
Кабинет Шекспира, в 1938 году переименованный в Кабинет Шекспира и
Западноевропейского театра, который вел научно-исследовательскую работу,
давал консультации театрам и критикам, организовывал шекспировские
конференции и доклады по отдельным вопросам шекспирологии, подготовлял к
выпуску в свет различные шекспирологические издания Всероссийского
театрального общества.
В дни расцвета социалистической культуры в СССР Шекспир обрел у нас
вторую родину, найдя то верное понимание и плодотворное использование его
наследия, которые с каждым днем все более и более учитываются деятелями
культуры за рубежами нашей страны.
А. Смирнов