Автор неизвестен. Возвращение палача

хотел, чтобы было сделано две вещи, и ни одна из них не требовала полного
изложения всей истории. Он желал, чтобы его обеспечили надежными
телохранителями и он желал обнаружить Палача, чтобы избавиться от него. О
первой части я уже позаботился.
- И вы хотите, чтобы я взялся за вторую?
- Верно. Вы укрепили меня во мнении, что вы именно тот человек,
который предназначен для этой работы.
- Я вижу. А вы понимаете, что если эта штука действительно обладает
разумом, то все это будет смахивать на убийство? Если же это не так,
конечно, то тогда остается только уничтожение дорогостоящего имущества,
находящегося в собственности правительства.
- Как вы это оцениваете?
- Я оцениваю это как работу, - ответил я.
- И вы беретесь за нее?
- Мне нужно побольше фактов для того, чтобы принять решение. Например
- кто ваш клиент? Кто эти другие операторы? Где они живут? Что они делают?
Что...
Он поднял руку.
- По первому вопросу, - ответил он. - Почтенный Джесси Брокден,
сенатор от Висконсина - это наш клиент. Сведения, конечно, секретные, как
и все другие.
Я кивнул.
- Я помню его, он был связан с космической программой перед тем, как
ушел в политику. Хотя подробностей я не знаю. Но ему было настолько легко
получить защиту от правительственных организаций...
- Для получения ее он, очевидно, должен был сказать нечто такое, о
чем не желал бы говорить. Возможно, это нанесло бы урон его карьере. Я
точно не знаю. Он не хотел этого. Он выбрал нас.
Я снова кивнул.
- А как насчет других? Они тоже выбрали нас?
- Совсем наоборот. Они даже вообще не поддержали предположение
Брокдена. Они, похоже, сочли, что у сенатора это что-то вроде паранойи.
- Насколько хорошо они знали друг друга в последнее время?
- Жили в различных частях страны и годами не виделись. Хотя случайные
встречи и были.
- Весьма слабые основания для подобного диагноза.
- Один из них - психиатр.
- Ого! Который?
- Лейла Закери - так ее звать. Живет в Сент-Луисе. Работает там же, в
госпитале.
- Никто из них не обращался к властям - федеральным или местным?
- Верно. Брокден вышел на контакт после того, как узнал о Палаче. Он
был тогда в Вашингтоне. Отправил известие о возвращении его и затребовал
сообщение об убийстве. Он попробовал разыскать всех своих бывших
сослуживцев, узнал в процессе поисков о Барнсе, вышел на меня, а затем
попытался уговорить остальных отдаться под мою защиту. Но они не
согласились. Когда я разговаривал с доктором Закери, она указала мне -
очень вежливо - что Брокден очень больной человек.
- Что у него?
- Рак. Поражен позвоночник. Это уже неизлечимо, когда рак поражает
его и внедряется внутрь. Он даже сказал мне - как-то так выразился - что
ему необходимо протянуть где-то месяцев шесть, чтобы закончить доработку
очень важной части законодательства - нового уголовного реабилитационного
акта - и я допускаю, что это выглядело идеей параноика. Но черт бы меня
побрал, кто бы не свихнулся в такой обстановке? Доктор Закери, например,
все это расценила именно так, хотя и не связывала убийство Барнса с
Палачом. Она считает, что это был вульгарный грабитель, которого вспугнули
- и он, естественно, перепугался и убил хозяина.
- Значит, она не боится Палача?
- Она сказала, что ей-то куда больше известно о психике Палача, чем
кому бы то ни было, и она поэтому не особенно беспокоится.
- А как насчет другого оператора?
- Он сказал, что доктор Закери может превосходно разбираться в
психике Палача, и что сам он больше всех знает о мозге этого существа и
что совсем не беспокоится.
- Кого вы имеете в виду?
- Дэвид Фентрис - инженер-консультант в области электроники и
кибернетики. Он действительно немало потрудился при создании Палача.
Я встал и сходил за кофейником. Не то, чтобы я страшно захотел
опрокинуть чашечку как раз сейчас. Но я услышал знакомое имя: мне пришлось
в свое время поработать с Дэвидом Фентрисом. И он некоторое время
участвовал в космической программе.
Около пятнадцати лет тому назад Дэйв был связан с проектом
Центрального банка данных - именно тогда мы и познакомились. И хотя у
многих из нас заметно изменялись взгляды на свою работу по мере того, как
мы добивались все большего и большего прогресса, Дэйв все оставался
по-прежнему неукротимым энтузиастом. Жилистый, с седыми коротко
подстриженными волосами, сероглазый, в очках с роговой оправой и тяжелыми
стеклами, постоянно колеблющийся между рассеянностью и взведенностью,
стремительностью, он имел привычку выражаться полусформулированными
мыслями на бегу, так что вы могли начать думать о нем, как о представителе
той породы людей, которые добрались до поста с небольшой властью за счет
подкупа и интриг. Тем не менее, если вы подольше присматривались к нему,
мнение ваше изменилось бы - он умел прогонять рассеянность и жестко брать
себя в руки. К тому времени, когда он заканчивал дело, вы весьма
недоумевали, как это не смогли разглядеть всего этого давным-давно и
почему парень вроде него до сих пор находится на такой незначительной
должности. А еще позже вас могло поразить то, каким печальным кажется он в
то время, когда не пылает энтузиазмом насчет чего-нибудь. Сила духа его
была чересчур высока для небольших проектов, в то время как значительные
предприятия нуждались в ком-то более хладнокровном. Так что меня не
удивило, что выше консультанта он так и не поднялся.
Больше всего меня занимало теперь, конечно, то, помнит ли он меня.
Правда, внешне я изменился, личность стала более зрелой (во всяком случае,
я на это надеялся), поменялись и привычки. Но хватит ли этих перемен, если
в ходе расследования придется столкнуться с ним? Мозг, прятавшийся за
очками в роговой оправе, был способен много чего сделать даже с более
ничтожными данными.
- Где он живет? - спросил я.
- В Мемфисе... А в чем дело?
- Просто пытаюсь выстроить географическую карту, - пояснил я.
- А сенатор Брокден в Вашингтоне?
- Нет. Он вернулся в Висконсин и сейчас забился в берлогу в северной
части штата. С ним четверо моих парней.
- Понятно.
Я сварил еще кофе и уселся снова. Мне вообще не нравилось это дело, и
я решил не браться за него. Хотя мне и не нравилась необходимость сказать
Дону решительное "нет". Его поручения стали важной частью моей жизни, а
это было не просто работой для ног. Оно было для него, очевидно, важным, и
Дону хотелось, чтобы я взялся за него. Я решил поискать лазейку, найти
какой-нибудь способ свести дело к какому-то подобию работы телохранителя в
процессе развития расследования.
- Кажется весьма своеобразным, - заметил я, - что Брокден
единственный, кто боится своего детища.
- Да.
- ...И что он не называет причин этого.
- Верно.
- Плюс его состояние и то, что доктор сказал о влиянии его состояния
на его разум.
- У меня нет сомнений, что он невротик, - сказал Дон. - Погляди на
это.
Он дотянулся до пальто и вытащил пачку бумаг. Порывшись в них, он
извлек единственный лист, который предал мне.
Это был обрывок бланка Конгресса, судя по тексту сверху, а на нем
было нацарапано послание.
"Дон, - гласило послание, - мне нужно увидеть тебя. Чудовище
Франкенштейна только что вернулось оттуда, куда мы загнали его, и оно ищет
меня. Будь проклята вселенная, пытающаяся замучить меня! Позвони мне между
8 и 10. Джесс".
Я кивнул, протянул было лист назад, но затем придвинул снова. Сатана
тебя побери!
Я отхлебнул кофе. Мне казалось, что я давным-давно поджидал подобное
дело, но я отметил и кое-что из того, что непосредственно обеспокоили
меня. С краю, где обычно бывают такие пометки, я увидел, что Джесси
Брокден был в комитете по наблюдению за программой Центрального банка
данных. Я вспомнил, что комитет этот был создан для разработки серии
рекомендаций по совершенствованию работы Банка. Прямо сейчас, без
подготовки, я не помнил позицию Брокдена по какому-либо спорному вопросу,
в обсуждении которого он участвовал, но - о, черт! Просто это было слишком
серьезным, чтобы его можно было изменить, и, существенно, сейчас. Но
Центральный банк был единственным реальным чудовищем Франкенштейна,
которое меня беспокоило, и там всегда была возможность... С другой
стороны... вот черт, опять! Что, если я позволю ему погибнуть, когда мог
бы спасти, и он был бы тем, кто?..
Я еще отхлебнул кофе. Закурил новую сигарету.
Должен был быть способ выполнить это задание так, чтобы Дэйв даже
близко не был замешан. Я мог бы перво-наперво переговорить с Лейлой
Закери, поглубже копнуть убийство Барнса, собрать самые последние известия
о развитии всех дел, побольше разнюхать о корабле в Заливе... Я бы сумел
добиться кое-чего, даже если бы это кое-что было опровержением теории
Брокдена, и без того, чтобы наши с Дэйвом тропки пересеклись.
- Все, что есть на Палача? - спросил я.
- Здесь, справа.
Он положил данные наверх.
- Полицейский отчет об убийстве Барнса?
- Здесь.
- Адреса всех, кто замешан в деле и некоторые подробности о них?
- Здесь.
- Место или места, где я могу разыскать вас в течение нескольких
следующих дней - в любой час? В этом деле может потребоваться координация
некоторых действий.
Он улыбнулся и достал ручку.
- Рад побывать у вас на борту, - сказал он.
Я протянул руку и постучал по барометру. Затем тряхнул головой.


Звонок разбудил меня. Рефлекторно перенесясь через комнату, я включил
звук.
- Да?
- Мистер Донни? Восемь часов.
- Спасибо.
Я повалился в кресло. Меня можно охарактеризовать как человека с
поздним зажиганием. Каждое утро я раскачивался понемногу. Основные желания
медленно потекли по серому веществу. Медленно я протянул свою лапу и
щелкнул когтями по паре номеров. Потом прокаркал заказ - завтрак и
побольше кофе - обладательнице ответившего мне приятного голоса. Получасом
позже я уже мог рычать. Затем вышел, покачиваясь, в то место, где течет
вода, чтобы обновить свои контакты.
Несмотря на то, что в крови гуляло нормальное количество адреналина и
сахара, я почти не спал предыдущей ночью. Я закрыл лавочку после ухода
Дона, набил карманы всем, в чем может появиться острая нужда, покинул
"Протей", отправился в аэропорт и сел в самолет, который унес меня в
Сент-Луис в спокойные часы темноты. Я не спал во время полета, размышляя о
деле, о той задаче, решить которую я прибыл к Лейле Закери. По прилету я
устроился в мотель аэропорта, оставил записку с просьбой разбудить меня в
определенный час и провалился в сон.
Пока я ел, я пересмотрел записи, которые дал мне Дон.
Лейла Закери в настоящее время была одинока, разведясь со своим
вторым мужем чуть менее двух лет назад; ей сорок шесть, живет она в
квартире вблизи госпиталя, в котором работает. К досье было прикреплено
фото давности этак десятилетней, и, судя по всему, Лейла была светлоглазой
брюнеткой, комплекцией где-то между полнотой и толщиной, с фантастическими
стеклами, оседлавшими вздернутый нос. Она опубликовала немало книг и
статей с заголовками о всяких умопомешательствах, функциях, трудах,
социальных контекстах и так далее.
У меня не было времени на то, чтобы действовать своим обычным
методом, становясь полностью новой личностью, существование которой
подтверждает вся его история в Центральном банке данных. Только имя и
легенда - и все. Хотя на этот раз не казалось необходимым даже это. На
этот раз разумным подходом казалось нечто приближенное к настоящей
правдивой истории.
Я воспользовался общественным транспортом, чтобы добраться до ее
дома. Я не стал предварительно звонить, потому что отказать во встрече
голосу в телефонной трубке куда проще, чем пришедшему человеку.
Если верить написанному, сегодня был один из тех дней, по которым она
принимала на дому амбулаторных больных. По-видимому, ее задумкой было
помочь пациенту избежать неприятия образа учреждения и не допустить
ощущения стыда превращением приема у доктора, в нечто более похожее на
обычный визит. Я не хотел отнимать у нее слишком много времени - я решил,
что Дон мог бы заплатить за это, как за прием, если дело дойдет до этого -
и был уверен, что мой визит был спланирован так, чтобы она могла, так
сказать, перевести дыхание.
Я едва нашел ее имя и номер квартиры среди кнопок в фойе здания,
когда пожилая женщина прошла позади меня и отперла дверь. Она оглянулась
на меня и придержала ее открытой, так что я вошел без звонка. Неплохо.
Я поднялся на лифте, нашел дверь Лейлы и постучал. Я уже приготовился
стучать еще раз, когда дверь приоткрылась.
- Да? - спросила хозяйка, и я пересмотрел свою оценку насчет возраста
фотографии. Она выглядела почти как на снимке. - Доктор Закери, - сказал
я, - меня зовут Донни. Вы можете прояснить вопрос, с которым я пришел.
- А что за вопрос?
- Он касается некоего изобретения, прозванного Палачом.
Она вздохнула и слегка поморщилась. Пальцы ее стиснули дверь.
- Я проделал длинный путь, но много времени у вас не отниму. У меня
лишь несколько вопросов, которые я хотел бы вам задать.
- Вы работаете на правительство?
- Нет.
- Вас нанял Брокден?
- Нет. Я нечто иное.
- Ладно, - сказала она. - Сейчас у меня идет групповой сеанс. Это
займет еще, возможно, с полчаса. Если вы подождете внизу, я дам вам знать
сразу же, как только он закончится. Тогда мы сможем переговорить.
- Договорились, - сказал я. - Спасибо.
Она кивнула и закрыла дверь. Я отыскал лестницу и пошагал вниз.
Выкурив сигарету, я решил, что дьявол-таки подбирает работу для
лодырей и поблагодарил его за предложение. Я снова прогулялся к дверям.
Через стекло я прочитал фамилии нескольких жителей пятого этажа.
Поднявшись, я постучал в одну из дверей. Перед тем, как ее открыли, я
достал записную книжку и встал на видное место.
- Да? - коротко, но с любопытством.
- Меня звать Стефен Фостер, миссис Глантз. Я провожу исследование по
заказу Североамериканской Лиги потребителей. Я бы заплатил вам за пару
минут вашего времени, во время которых вы ответите на несколько вопросов о
продуктах, которыми вы пользуетесь.
- Как это... а, заплатите мне?
- Да, мадам, десять долларов. Около дюжины вопросов. Это займет не
больше пары минут.
- Ладно, - она открыла дверь пошире. - Может, пройдете?
- Нет, спасибо. Это совсем ненадолго - не успеешь зайти, уже и
выходить надо. Первый вопрос касается стирального порошка...
Десятью минутами позже я спустился обратно в вестибюль, добавив три
червонца к списку расходов, который я вел. Когда ситуация полна
непредсказуемого и мне приходится импровизировать, то приходится
предусматривать столько непредвиденных ситуаций, сколько сумею.
Еще через четверть часа - или около того - двери лифта скользнули и
выгрузили трех парней - двух молодых и одного средних лет, небрежно одетых
и над чем-то хихикавших.
Здоровяк, тот, что был поближе ко мне, подошел и кивнул:
- Это ты тот парень, который ждет, чтобы увидеться с доктором Закери?
- Верно.
- Она велела передать, чтобы ты поднимался.
- Спасибо.
Я снова встал и вернулся к ее двери. Лейла открыла на мой стук,
кивнула, приглашая войти, и усадила в удобное кресло на дальнем конце
жилой комнаты.
- Чашечку кофе? - спросила она. - Свежего? Я приготовила больше, чем
смогу выпить.
- Это было бы прекрасно. Спасибо.
Чуть позже она внесла пару чашек кофе, одну вручила мне, а сама
уселась на софу слева.
- Вы заинтриговали меня, - призналась она. - Рассказывайте.
- Ладно. Мне сказали, что манипулятор, известный как Палач, возможно,
обладающий теперь разумом - искусственным разумом, вернулся на землю...
- Гипотетически, - заметила она. - Тем не менее вы знаете нечто, чего
не знала я. Мне сказали, что корабль Палача вернулся и затонул в Заливе. И
никаких свидетельств в пользу того, что на корабле кто-то был.
- Хотя это кажется вполне разумным - что там был некто.
- Не менее мне может показаться, что Палач послал корабль к известной
ему точке встречи много лет назад, и что эта точка была лишь недавно
достигнута кораблем. А может быть, его направляли не сюда, но из-за сбоя в
программе он прибыл на Землю.
- Для чего же ему отправлять корабль, а самому оставаться без средств
сообщения?
- Прежде, чем я отвечу на этот вопрос, - заявила она, - я хотела бы
знать, каким боком это касается вас. Пресса?
- Нет, - сказал я. - Я пишу о науке. Новинки техники, популяризация и
все такое прочее. Но в этот раз меня не интересует публикация. Меня наняли
подготовить обзор психологического склада Палача.
- Для кого?
- Частное расследование. Наниматели хотят знать, что может повлиять
на его мышление, как он вероятнее всего поведет себя - если он
действительно вернулся. У меня есть немало домашних заготовок и я
обнаружил, что его синтетическая личность может представлять собой смесь
умов четырех его операторов. Итак, напрашивались личные контакты - собрать
ваши мнения о том, на что он может походить. По очевидным причинам я
пришел к вам первой.
Она кивнула.
- Со мной недавно говорил мистер Вэлш. Он работает на сенатора
Брокдена.
- Да? Я никогда не вдавался в дела работодателей сверх того, о чем
они просили меня сделать. Сенатор Брокден тоже в моем списке, следом за
Дэвидом Фентрисом.
- Вам сообщили о Мэнни Барнсе?
- Да. Бедняга.
- Очевидно, именно это и повлияло на Джесси. Он - как бы мне это
выразить - он цепляется за жизнь изо всех сил, пытаясь закончить огромное
количество дел за то время, что ему осталось. Каждая секунда важна для
него. Он чувствует, как старуха в белом саване уже дышит ему в затылок...
И тут корабль возвращается и один из нас погибает. Из того, что нам
известно о Палаче, последнее, что мы слышали - он повел себя, как будто
спятил. Джесси усмотрел во всем этом какую-то взаимосвязь и отсюда понятно
его состояние страха. Здесь нет ничего дурного, пусть позабавится, если
это не мешает ему работать.
- Но вы не ощущаете угрозы?
- Нет. Именно я была последней наставницей Палача прежде чем нашу
связь прервали и я смогла потом понять, что случилось. Первое, что он
освоил - это организация восприятия и двигательная активность. Большая
часть всего остального получена им из сознания операторов. Но эти сведения
были слишком искажены, чтобы уже с самого начала означать слишком много -
представьте себе ребенка, зазубрившего Геттисбергское обращение. Оно сидит
у него в голове - и все. Тем не менее, оно может стать для него и
интересным, и важным. Постигнутое, оно сможет даже вдохновить его на
действия. Конечно, вначале потребуется, чтобы ребенок подрос. Теперь
представьте себе ребенка с огромным количеством сталкивающихся образов -
позиций, склонностей, воспоминаний - ни одно из которых не действовало на
него все то время, пока он остается ребенком. Добавьте ему чуть-чуть
зрелости (только не забывайте, что образцы ему дадены четырьмя разными
личностями), и каждый образец при этом куда более мощен, чем слова самого
умелого агитатора, несущие, как это всегда бывает, заряд своих собственных
чувств. Попытайтесь вообразить себе конфликты, противоречия, порождаемые
столкновением взглядов четырех людей...
- А почему об этом не подумали раньше? - спросил я.
- Ах, - сказала она, улыбнувшись, - полностью чувствительность
нейристорного мозга поначалу и не оценили. Предполагалось, что операторы
просто механически добавляют и добавляют сведения, и это все продолжается
до тех пор, пока не создастся некая критическая масса - то есть пока не
образуется соответствующая картина мира или его модель, могущая в
дальнейшем служить своеобразной точкой отсчета, исходным пунктом для
саморазвития разума Палача. И он, похоже, начисто опроверг реальность
такого способа.
А вот что, тем не менее, действительно имело место - так это
феноменальное значение импритинга, "запечатлевания". Запечатлелись
личностные характеристики операторов, их отношение к тем или иным
ситуациям. Они не вступили немедленно в действие и потому не были сразу
обнаружены. Они находились скрытыми до тех пор, пока мозг не развился в
достаточной степени, чтобы понять их. А потом было слишком поздно. Палач
неожиданно получил четыре дополнительных личности и был не в состоянии
координировать их. Когда он попытался разделить их, это ввергло его в
нечто вроде шизофрении, а когда решил объединить, привело к кататонии. Он
метался между двумя этими вариантами гибели. Именно тогда он и замолчал. Я
чувствовала, что он испытывал нечто вроде приступа эпилепсии.
Возбудившиеся хаотические токи в этом магнитном материале могли стереть
его разум, что повлекло бы в конечном счете нечто эквивалентное смерти или
идиотизму.
- Я понял вашу мысль, - заметил я. - Теперь, если продолжать ее, я
вижу только такие альтернативы: или успешная интеграция всех этих
материалов, или действия металлического шизофреника. Что вы думаете о его
поведении - как он будет себя вести, если один из этих вариантов окажется
возможным?
- Хорошо, - согласилась она. - Как я только что сказала, полагаю,
были какие-то физические ограничения для сохранения множественности
личностных структур на очень длительный период времени. Тем не менее, если
бы это и было так, личность эта стала бы продолжением его собственной плюс
копии четырех операторских - по крайней мере, временно. Ситуация в корне
отличалась бы от той, в которую мог попасть человек-шизофреник того же
типа, в том, что добавочные личности были бы точными отражениями подлинных
личностей, а не ставшим независимым самовозбуждающимся комплексом. Они
могли продолжать развиваться, они могли дегенерировать, они могли
конфликтовать вплоть до точки разрушения или коренного изменения любого из
них или всех их вместе взятых. Другими словами, невозможно предсказать,
как это было в действительности и кто получился в результате.
- Можно рискованное предположение?
- Давайте.
- После длительных неприятностей Палач справился с этими личностями.
Он отстоял свои права. Он отбил атаку квартета демонов, который терзал
его, и приобрел в процессе обороны всепоглощающую ненависть к реальным
индивидуумам, ответственным за эти его мучения. Полностью освободиться,
отомстить, добиться своего полного очищения - и он решил отыскать своих
операторов и уничтожить их.
Она улыбнулась.
- Вы спутали два предположения - обычную шизофрению и способность
преодолеть ее и стать полностью независимым и автономным. Это равные
ситуации - неважно, какие связи вы между ними усматриваете.
- Ладно, согласен. Но все же - как насчет моих заключений?
- Вы говорите: если он превозможет все это, он возненавидит нас. Это
напоминает мне не совсем честную попытку вызвать дух Зигмунда Фрейда: Эдип
и Электра в одном лице, уничтожение их родителей - творцов всех их
напряжений, тревог, воспламеняющих их впечатлительные сердца вместе с
молодостью и беззащитностью. Как бы это назвать?..
- Гермацисов комплекс? - предположил я.
- Гермацисов?
- Гермафродит был объединен в одно тело с нимфой Салмацис. Я произвел
нечто подобное с их именами. Чтобы намекнуть на наличие четырех родителей,
против которых возмущено дитя.
- Остроумно, - согласилась она, улыбаясь. - Даже если бы свободные
искусства не давали ничего больше, они обеспечили бы великолепными
метафорами всех исследователей. Но это недопустимо, это чрезмерно
антропоморфно. Вам хочется знать мое мнение. Ладно. Если Палач и осилил
это, то случилось это только благодаря отличиям нейристорного мозга от
человеческого. Исходя из моего профессионального опыта, могу заверить вас,
что человек не смог бы справиться с подобной ситуацией и добиться
стабильности. Если бы Палач сделал это, он должен был разрешить все
противоречия и конфликты, овладеть ситуацией настолько основательно, что я
не верю, что оставшееся могло повлечь такой вид ненависти. Страх,
неуверенность - все, что рождает ненависть - должно было быть изучено,
систематизировано и превращено в нечто более полезное. Возможно, все это
привело бы к чувству отвращения или к желанию независимости и
самоутверждения. Я полагаю, это единственная причина для возвращения
корабля.
- Следовательно, по вашему мнению, если сегодня Палач представляет
собой мыслящую личность, то отношение его к своим бывшим операторам
единственное: он не хотел бы иметь с ними больше ничего общего?
- Верно. Как ни жаль вашей гипотезы о Гермацисовом комплексе. Но в
таких случаях мы должны оценивать мозг, а не душу. И мы видим два
варианта: либо он гибнет от шизофрении, либо успешное решение его проблем
совершенно исключает возникновение желания отомстить. Другими словами,
беспокоиться не о чем.
Как бы мне это изложить потактичнее? Я решил, что не смогу...
- Все это прекрасно, - сказал я, - настолько, насколько это реально.
Но оттолкнемся одновременно и от чистой психологии, и от чисто
физического. Могла ли существовать какая-то особая причина для того, чтобы
он жаждал вашей смерти - то есть, я имею в виду простой и старомодный
мотив убийства, основанный скорее на событиях, чем на всяких особенностях
его мышления или психических отклонениях?
Выражение лица ее было трудно разгадать, но, учитывая характер ее
работы, я мог рассчитывать и на меньшее.
- На каких событиях? - спросила она.
- Понятия не имею. Потому и спрашиваю.
Она покачала головой.
- Боюсь, что не знаю.
- Ну, что ж, - сказал я, - я больше не могу придумать, о чем вас еще