Авторов Коллектив. Полдень, XXI век (июнь 2010)

   «А-а-а! – упал он на колени и уткнулся лбом в загаженный песок. – А-а-а, не могу!.. Что же это…»
   Ведь хотели ребёнка. Откладывали… срок себе установили – сразу после диплома…
   Всё было не так. Криво, глупо, бездарно. Из холодильника фреон вытек. Ни с того, ни с сего. Надо было нормальный покупать, а не минского завода. Стиральная машина два дня как накрылась, заодно затопив соседей внизу… Что ж так – разом-то?!!
   Чтоб не сомневался – жизнь кончена.
   Он стонал и выл: «Это всё! Всё! Больше не могу!» Он бил ладонями песок…
   На работе – такая фигня, что хоть беги из города. С крана рухнул бетонный блок и проломил лестничный пролёт. Стальное «ухо» в плите сгнило, но ему сказали: ты плохо закрепил, парень. Хотят ущерб на него повесить. Когда он сегодня ночью со смены рванул, прораб выразился откровенно: лучше не возвращайся… Ещё футбол этот… и тоже вчера. Просрали кубок, как дизентерийные. Нас сделали, как детей. Такой облом…
   Он упал на живот, скорчился, распрямился, снова скорчился.
   «Как детей… Суки… Элита чёртова… Это – конец… Чтоб я так жил, суки…»
   Через миг – катался по земле.
   «Это – всё… Я мертвый… Не могу больше, больше не могу… Конец…»
   В двухстах метрах отсюда другая страдалица, шагнув с балкона, отдала себя асфальту. Жертва была принесена. И была принята…
   «Всё, всё… Не хочу, не могу!.. Это – всё!..»
   Вопли несчастного были услышаны: песок под ним ожил, заструился, задвигался. Твердь подалась, как лоно любимой женщины, – расступилась, стала мягкой и влажной. Тёмный овал возник вокруг корчащегося тела, превращаясь в воронку. Человек получил, что просил: полминуты хватило, чтоб тело целиком ушло в глубину. Земля приняла своего несчастного сына и похоронила его – вместе с его болью. Рыдания и стоны оборвались. Детская площадка вновь была пуста.
   Песок содрогался ещё секунду и успокоился.
   Затаился – живой, голодный, ждущий.
   А потом во дворик вбежали двое…

* * *

   Так вот откуда взялась здесь зыбучка, неспешно размышлял Барсуков, стряхивая с себя обрывки чужих страстей. Вот чьими мольбами возникло это жуткое чудо. Ясно теперь, что сталось с женихом Белкиной, оказавшимся, кстати, истеричным мудаком. Хорошенькое кино показали ему при помощи кепки, надетой на вскрытый череп…
   Чудо не бывает жутким, шепнул Барсукову кто-то – детским голоском. Невелика заслуга – провалиться под землю. Ты останься наверху, на поверхности, когда мир под тобой рухнул, это и будет настоящим чудом.
   Ты правда так думаешь, спросил он.
   А то. Стала бы я тебе иначе помогать…
   И шёпот улетел, как фантик, подхваченный порывом ветра.
   «Подними руки! Подними быстро! Вверх руки!» – носились над землей чьи-то крики, назойливые, как голодные птицы, клевали в темя, лишая заслуженного покоя. Это что, требование капитуляции? Отмахнуться… Пошли прочь, твари…
   Сознание вернулось рывком.
   Мотор взрыкивал над самым ухом. Барсукова тащили куда-то, медленно и неудержимо. А потом, когда всё остановилось и стихло, его перевернули на спину и тревожно спросили:
   – Ау, ты живой?
   Он открыл глаза. Небо слепило. Холодный ветер прицельно бил сквозь мокрую футболку. Он попытался сесть, ему с готовностью помогли. Он огляделся, мучительно щурясь. Пожилой мужчина суетился вокруг: освобождал Барсукова от троса, продетого под мышками… Ага, и «жигуль» рядом, латаная «восьмёрка»… Положение определилось. Водитель, подоспевший так вовремя, выволок утопающего из трясины. Подцепил буксирным тросом, пока тот был в отключке…
   Я живой, хотел ответить пострадавший.
   Живой!!!
   – Зову – молчишь, – озабоченно говорил мужчина. – Тебя увидел – глазам не поверил. Чтоб у нас такая пакость… да никогда! Не думал, что такое вообще бывает. Подниму соседей, огородим яму. С утра – к коммунальщикам… Честно хочешь? Когда эта девчушка мне в лобовое стекло заколотила и начала визжать, что в соседнем дворе человек умирает, я сначала подумал – ножичком кого по пьяни… или там кирпичом… Ну, ты как?
   – Спа… сибо, – вытолкнул из груди Барсуков. Его била крупная дрожь – А где…
   – Чего где?
   – Птаха.
   – Эй, спокойно. Чудится тебе что-то. Спиртику сейчас дам, согреешься.
   – Не… Я говорю, девочка где?
   – Девочка? Ах, это… Не знаю. Я из машины выскочил – нету никого, как не было. Убежать не могла, не успела б. Вот, думаю, спросонья примерещилась, что ли…
   Может, и примерещилась. Кепка с надписью «Будь другом» по-прежнему висела на торчащей из песка палке, как будто никто не забирал её оттуда и не пытался водрузить Барсукову на темя. С другой стороны, кошелёк валялся на траве, закинутый собственной рукою его, – но это ведь слабое доказательство.
   – А я, значит, кемарил в машине, – зачем-то пояснил спаситель. – В том дворе, через проход. С дачи вернулся, ключи забыл, старуха звонок не слышит. С утреца хотел дочке позвонить. А тут вдруг – девчонка, с виду – бомж бомжом. Разбудила. Меня аж подбросило от её голоса… Я тебе честно скажу, не обижайся. Если эта пацанка мне приснилась, то ты – обалденный везунчик. Встречал я людей вроде тебя, из любой задницы выберутся и краше станут… – Пожилой автовладелец, добродушно хмыкая, складывал буксир в багажник.
   Есть и другие люди, подумал Барсуков. Которые сами себе находят бедствия и товарищей за собой тащат. Лисицын – классический пример.
   – Повезло тебе, – добавил мужчина. – Повезло. Что бы ему ответил покойный Лисицын?
   – Поднимем за это бокалы с праздничной зелёной слизью, господа пришельцы!
   Дедок забыл багажник захлопнуть. Повернулся, оторопевший:
   – Чего-чего?
   Барсуков зашёлся нервным смехом – и тут же заперхал, закашлял.
   – Тебе плохо?
   – Со мной нормально, а вы не правы, – сказал он, угомонившись. – Выбраться из задницы – да, это везение. Но выбраться из ада – это чудо.
   – Ах, умничаешь…
   Барсуков поумничал бы ещё, однако философской частью в их компании всегда заведовал Лисицын. Он заплакал бы, если б было чем. И тогда он, как умел, объяснил хорошему человеку всю суть происшедшего:
   – Это конец. Идём дальше…

Ночь светла, тёмен день

   «Скорую» вызывать не стали: пострадавший был категорически против. Поднялся без посторонней помощи, худо-бедно почистил одежду и удрал в сторону метро. Босиком. Кроссовки, увы, затонули.
   Владелец «жигулей», как и обещал, разбудил соседей. Сонные люди выползли во дворик, и вдруг выяснилось, что беспокоить коммунальные службы не понадобится. С детской площадкой всё было в порядке. Грунт под песком оказался твёрдым – никакого вам дьявольского феномена. Растревоженные и возмущённые жильцы разошлись по квартирам, проклиная шебутного идиота с его фантазиями; сам же он спрятался в машине, пришибленный и пристыженный, сомневающийся в своём рассудке…
   Когда город только просыпался, когда появились первые собачники, влекомые на поводках их истинными хозяевами, Барсуков был уже у себя.
   Прежде всего – отключить телефон. Невозможно было представить, чтобы с кем-то говорить, кому-то что-то рассказывать. Он занялся израненными руками, вытащил наконец занозы. Потом – в ванну, отмокать. Хлобыстнул водки, купленной по пути… Водка, зараза, плохо брала: напряжение покидало организм неохотно, особенно головную часть. Он добавил и упал на диван. Проспал до середины дня. Встал, наспех поел. Подумал: ну вот я выспался, вымылся, позавтракал… что теперь? Мчаться на Автовокзал – как завещала сиротка?
   Нелепая мысль…
   Идти в травмпункт, пусть обработают повреждённые кисти рук? Руки болели зверски… Нет, позже.
   Звонить Лосевой, узнавать, как там с Белкиной, и вообще?
   Страшно. Тоже не сейчас. Когда пройдёт эта гнусная, невидимая снаружи трясучка, когда остановится рука исполинского бармена, взбалтывающая шейкер с его мозгами…
   Что-то манило Барсукова на место ночного позора. Нет, не на квартиру к сокурснице, где состоялся первый акт драмы, а в проходной дворик по соседству… Девочка-бродяжка лишила его покоя. Остро хотелось познакомиться с нею поближе. Посмотреть на неё, как и полагается смотреть на ребёнка, – сверху вниз.

* * *

   В знакомом дворике тусовалась компания подростков. Сидели кто на качелях, кто на «горке». А кто – прямо на песке.
   Курили, перебрасываясь вялыми фразами, лишёнными смысла. Покосились на вклинившегося к ним взрослого перца… Барсуков содрогнулся, увидев это.
   Детишки проводили время там, где их запросто могло засосать. В любую минуту, в любую секунду. Безопасности не существовало. Твердь под ногами – это иллюзия…
   Он хотел было разогнать их всех, но плюнул.
   Постоял, осматриваясь. Ничего не осталось от ночного бреда. За стенами домов шумел город, возле гаражей мужики выкатили тачку и копалась в двигателе, прохожие просачивались под аркой и шли в сторону проспекта, ни на кого не глядя. Прочная, устойчивая, привычная реальность.
   Где-то под ногами был замурован весельчак Лисицын – наверное, не так уж и глубоко… Откопать? Заявиться ночью, сделать дело – и смыться, бросив труп… Барсуков покрылся потом, вообразив всё это. Нет уж! Во-первых, что потом отвечать людям, которые неизбежно появятся и начнут задавать вопросы? Но главное, главное – ничто отныне не заставит его шагнуть на детскую площадку в ночное время…
   Обогнув по большой дуге песочницу, подошёл к штанге футбольных ворот. Кепки уже не было: кто-то утащил, не побрезговал. Внизу валялась смятая бумажка. Барсуков заинтересовался. Это был кусок фотографии… опля! Фото из видения – то, разорванное придурочным Васей. Элегантный молодой мужчина с зачёсанными назад волосами, в строгом костюме и при галстуке, смотрел иронично, с искрой во взгляде. Папаша Василия, надо полагать… Что же, видение не врало? Так, что ли?
   Глухие стены не могли дать ответ.
   Фото он взял с собой. Затем поочерёдно обошёл оба дома: первый стоял лицом в переулок, другой смотрел в параллельный дворик. Обшарпанные, рассыпающиеся четырёхэтажки, конец девятнадцатого века. Девочка утверждала, что живёт в одном из подвалов. Отдельного входа в подвальные помещения не нашлось, а подъезды были закрыты и оборудованы домофонами. Он всё-таки проник в подъезд, назвавшись сотрудником ЖЭУ. Вниз вела лестница, однако дверь в подвал оказалась закрыта на ржавый пыльный замок. По словам бабули, впустившей Барсукова, никто под домом не только не жил, но и не смог бы жить при всей нужде, потому что воды там было по щиколотку. Он спросил, не обретается ли где-нибудь здесь девочка характерного вида (описал пёструю куртку с подвёрнутыми рукавами и бубенчик на руке), а также не числится ли в жильцах кто-нибудь с фамилией Мотыльковы? Увы, не обретается, не числится… Разговор не получился. Пенсионерка возбудилась, заговорила про комаров и про какую-то плесень, от которой спасу нет, про сырость и отслоившуюся штукатурку; в общем, пришлось бежать.
   Во втором доме Барсукова встретила ровно та же картина: закрытый наглухо подвал, залитый водой. Девчонку, подходящую под описание, жильцы и здесь не видели. Получается, она соврала. Но в таком случае – какими ветрами принесло её в затерянный дворик? Ночью!
   А ведь если б не это странное создание, подумал Барсуков… если б она не позвала на помощь дядьку с машиной…
   Он поднялся на второй этаж к квартире номер девять – с тем самым окном, из которого сумасшедшая баба снимала на видео их с Лисицыным агонию. Упёрся в стальную дверь – ничем не обитую, не покрашенную, без глазка. И даже без звонка. На сталь была посажена (жидкими гвоздями) табличка: «DO NOT DISTURB», почти как в гостинице. Чёрные буквы на жёлтом фоне. Вызов всей лестнице и всему миру, прозрачный намёк: «Идите в задницу». Барсуков долго бил в дверь кулаком, потом локтем и ногой – никто не открыл.
   Вот сука…
   Убираться из этих мест почему-то не хотелось. Зайти к Лосевой? Два шага… Нет-нет-нет, ноги сопротивляются, душа кровоточит; и тогда он сделал то, о чём мечтал, когда подыхал в зыбучей трясине. Легко вычислил, куда выходят остальные окна поганой квартиры. Набрал во дворах камней поувесистее, наплевав на боль в руках, вернулся и – приступил к планомерному обстрелу…
   Никто не рискнул его остановить.

* * *

   Раздолбанные окна принесли какое-никакое удовлетворение и попутно навели на довольно очевидную мысль. Вернувшись домой, Барсуков тут же полез в интернет. Поискал по разным ключевым словам («зыбучка», «зыбучка в городе» и т. п.), перебирая без толку сетевой мусор, пока не догадался ввести точный адрес дворика. Тут-то челюсть у него и отвисла. Во-первых, обнаружил, что искал: видеоролик, где они с Лисицыным исполняли главные роли (выложила, гадюка!), во-вторых, выяснил, что их случай вовсе не уникальный.
   Вообще, на ресурсе «Городская жуть» некие подвижники организовали список опасных мест в городе, где с людьми приключались разные странности. Взять, например, три обычных с виду моста, составивших на карте равносторонний треугольник. С этих мостов, согласно приведённой статистике, городские самоубийцы бросаются в воду чаще, чем со всех остальных вместе взятых. Ещё пример: один из узких проулков исторического центра, где однажды сошла с крыш снежная лавина. Завалило и тротуары, и проезжую часть до уровня второго этажа. Нескольких прохожих пришлось откапывать. Откуда там взялось столько снега, непонятно. Или пруд в Центральном парке культуры и отдыха, возле которого регулярно пропадают люди. Вроде бы видели, если не врут, как из пруда вытягиваются нитевидные щупальца и утаскивают жертв… И тому подобные страсти.
   А ещё в городе каждый месяц бесследно исчезало до сотни людей. Вряд ли только криминал виноват, криминалу столько не сожрать и не переварить. Ещё одна загадка. На таком фоне пропажа Лисицына, не имевшего здесь нормальной родни, останется незамеченной, констатировал Барсуков… как ни бесстыдно этому радоваться, но – факт. Никаких последствий.
   Возвращаясь к зыбучим пескам: некоторые случаи были проиллюстрированы роликами, снятыми очевидцами событий. Люди проваливались в ночных дворах. Кого-то вытаскивали сразу, кому-то давали помучиться, прежде чем вытянуть. Таких роликов насчитывалось не один и не два – целая тема. Смертей в кадре не было… до сего дня. Не потому ли новинка вызвала такой интерес – уже более тысячи просмотров! Благородная ярость вскипела, как волна. Барсуков понял, что жить не сможет, пока не выжжет ту квартиру нахрен. Быстро нашёл в сети, как изготовить «коктейль Молотова», забегал возле компа, прикидывая, где взять ингредиенты… в общем, еле сдержался, чтобы не рвануть к месту съёмок. Это никуда не денется, остановил он себя. Тема не закрыта…
   «Городская жуть» любезно предоставляла ссылки на дружественные ресурсы такой же направленности, включая заграничные. Неаппетитного видео хватало и там: Лондон, Париж, Мехико, Токио, Нью-Йорк. Чертовщина носила глобальный характер.
   Барсуков закачал фильм с собственным участием. Посмотрел, как тонет Лисицын (ужасно хотелось отвернуться)… Разинутый рот, заполняемый тёмной дрянью. Глаза панически мечутся над поверхностью, пока песок не вползает и в них. На долю секунды рождается ямка-воронка – и пропадает… Белая ночь – хорошее время для съёмок… Потом Барсуков смотрел на себя, беспомощного, совершенно потерянного. Смотрел – и не видел девочки.
   Никто не подходил к песочнице. Никто не стоял возле. Барсуков был в кадре один – торчал из песчаной массы этаким обрубком. Правда, в отдельные моменты его как будто что-то загораживало – что-то нематериальное, какие-то флюиды в воздухе, напоминающие по форме человеческий силуэт. А если всмотреться, можно было понять, что эта эфирная субстанция двигается вдоль края детской площадки, то открывая Барсукова камере, то искажая картинку.
   Он был внутренне готов, потому не удивился. Вернее, не испугался…
   Испугался, конечно. Однако ломать голову над этим воплощением ночного кошмара уже не было… куража, что ли. Воздух из шарика вышел. А чудовищная видеозапись перевела дело во вполне понятную, житейскую плоскость.
   Рассказать кому-нибудь о случившемся? Той же Лосевой, например? Вопрос неуютный, если честно. Ролик, висящий в сети, – это документ, существование которого не проигнорируешь. Ну вот как о таком – промолчать… С другой стороны, что изменится, если друзья и подруги это увидят? Будут знать, что Лисицын погиб? Так ведь Лосева первая не поверит, завопит, мол, опять дурью маялись, приколисты. А ещё менты заведут уголовное дело по факту падения Белкиной – и что тогда? Компетентные товарищи изучают home video в жанре horror, снимают показания со свидетеля, пострадавшего от зыбучки в центре города, лица их серьёзны и внимательны… анекдот!
   Тем более зыбучки больше нет.
   И всё-таки! Как ни крути, эта запись – последнее, что осталось от Лисицына… Пора звонить Лосевой, напомнил себе Барсуков, хватит тянуть совесть за хвост. За окном уже поздний вечер…
   Он включил городской телефон. Поговорил сначала с матерью, исполнил сыновний долг. После чего долго сидел с трубкой в руке, набираясь смелости позвонить ТУДА…
   Его тошнило.

* * *

   Лосева позвонила сама. – Где пропадаете, скоты?!
   Она была в такой ярости, что говорила с трудом.
   – Да вот сам не понимаю.
   – Мобильники выключены, в универе не появлялись, в общаге тоже! По обычному не достучаться! Уже собралась к тебе ехать… Лисицын с тобой?
   – Мобильник сломался. Я, кстати, только что вошёл в квартиру. Насчёт Лисицына ничего не знаю, разбежались в разные стороны… ну, с тех пор…
   – «Стехпоррр»… – то ли прошипела, то ли прорычала Лосева. – Детский сад. Тебе что, совсем не интересно, как там Белкина? Лисицын – понятно, хряк трусливый. Но ты, ТЫ?!! Тоже насрать?.. Прости.
   Насрать ли Барсукову? «Да меня выворачивает наизнанку!» – хотел было крикнуть он.
   Слова, всего лишь слова… а может, проблемы с поджелудочной…
   Он прислушался к себе, всмотрелся в себя. Ясно увидел, как Белкина, в чём была (то есть ни в чём) выходит из спальни, исчезает в коридоре… такой почему-то и запомнил он эту женщину. Потом были крики и беготня… Разумеется, в памяти отпечаталось и то, что происходило часом раньше, но эту безразличную ко всему наготу забыть не удастся никогда.
   – Я просто не… – вымучил Барсуков и откашлялся, – не успел спросить. Она… хоть жива?
   – Хоть, – сухо ответила Лосева.
   Через минуту Барсуков знал главное. С Белкиной, в принципе, порядок. Последние новости были таковы: ни позвоночник, ни голова опасно не пострадали, ничего необратимого. Это значит – обошлось, лежачей больной ей не быть. Из всех серьёзных травм – ушибы внутренних органов и перелом тазовой кости. Очередное чудо… Радость вспыхнула, как столамповая люстра в театре.
   – Ну а я что говорил?!! – заорал Барсуков. – Она ШЕВЕЛИЛАСЬ!!! Я говорил! Лосева, ты тоже чудо!
   – Почему «тоже»?
   – Потому что со мной сегодня такое было! Не поверишь… Не хочу по телефону…
   – Да, про кое-что лучше не по телефону. Про салат, – сказала Лосева со значением. Он хрюкнул от неожиданности.
   – А что… салат?
   – Спустила остатки в унитаз. Отмыла салатницу, как могла, в нескольких водах. А бутылку из-под тоника выбросила в канал. Специально ходила на набережную.
   Испугалась, подумал Барсуков. Подстраховалась с испугу. Догадливая. Решила, что подумают на неё, если мы начнём отпираться, а если не начнём, всё равно дело легко выставить так, будто она соучастница… Повезло. Вот теперь – повезло. Как удобно иметь в друзьях умных людей…
   – И чего вы нам намешали? – обронила она.
   – Ничего тяжелого. Правда. Потом расскажу.
   – Чья была идея?
   – Лисицына.
   – Кто бы сомневался…
   Радость не уходила. Такой груз сняли с плеч Барсукова, что, казалось, толкайся от кровати и взлетай. Можно было порхать по комнате, можно было нести вздор или открывать людям вечные истины… Хватит о грустном, восторженно предложил он Лосевой. Как же гармонично мир устроен! И как, оказывается, важно, что Белкина была пьяная! Нет, я не сошёл с ума. Нет, речь не о том, что Бог хранит пьяных (может, и вправду хранит), а о том, что все мышцы, всё тело её было совершенно расслаблено, потому-то удар о жестяную крышу подвала и не привёл к необратимым разрушениям в организме… Лосева ответила, не дослушав:
   – Дурак ты.
   Он захохотал, соглашаясь. Дурак и есть.
   …Под утро он решился и послал ей письмо с безымянного почтового ящика. В письме были ссылки на «Городскую жуть», на видеролик и не было никаких комментариев. Как и подписи.

Поиск предназначения

   К утру Барсуков разболелся. Лежание в холодной яме, хождение по городу в рубашке, мокрой к тому же, дало закономерный результат: воспаление лёгких. А если к переохлаждению прибавить интенсивный стресс, то непонятно, как он вообще столько протянул. На морально-волевых, как говорят спортсмены.
   Впрочем, антибиотики и молодость – убойное сочетание. Болел он всего дня три, потом только отлёживался. За это время мать подобрала «помоганцев» – людей, которые помогут ему доделать диплом к защите. Учитывая травмированные руки, это было очень кстати.
   Белкиной светила инвалидность и «академка», так что «помоганцы» могли понадобиться ей не раньше, чем через год.

   Барсуков бы не отказался попасть в их число, но примут ли от него помощь? Он сильно сомневался.
   Лосева безуспешно искала Лисицына. Чуть что – плакала. Похоже, она была таки неравнодушна к этому человеку, весьма неравнодушна… Отсмотрев ролик, тем же утром примчалась за объяснениями. Барсуков лежал в лёжку – это его и спасло. Она приходила снова и снова, терзала его вопросами; будь такая возможность – пытала бы. Он держался: морда кирпичом, ничего не знаю, что за бред. Видеозапись – явный фэйк. А то, что лица похожи, ну так… фэйк же! Наверное, прощальная лисицынская шутка, и письмо со ссылочкой – от него же, от кого ещё. Почему сбежал за месяц до диплома? А хиппи потому что, раздолбай отвязанный. Крутанул до упора – и сорвал свои рукоятки…
   Неугомонная Лосева не оставляла попыток найти возлюбленного. По ракурсу на видеоролике легко вычислила квартиру, откуда снимали. Даже поговорила с той сукой, которую «do not disturb». Результатами разговора Барсуков не интересовался, и так было ясно. Лосева словно состарилась на несколько лет. Наняла готовых на всё работяг, которые перекопали ей детскую площадку – и…
   Ничего и никого не нашла.
   Что касается «коктейля Молотова» и всяких резких поступков, то хватило суток, чтобы эта хрень улетучилась из головы. Откипело и отболело. Попросту говоря, Барсуков простил незнакомую ему идиотку, он ведь нормальный был, в отличие от некоторых.
   Вот так жизнь и двигалась…
   Пока Барсуков болел – вынужденно думал, размышлял о случившемся. О том, например, откуда в заурядном дворике взялась зыбучка, и как вообще могло столь необычное явление образоваться в городской черте. Способен ли был истерик Васенька наколдовать яму своими воплями? В которой, кстати, сам же и канул… Сомнительно. Чтобы насторожить такую ловушку, силы нужны нечеловеческие. А вернее – сверхчеловеческие. Это у Васеньки-то? Ха-ха. Но тогда… зачем оно всё, чьей волей? Нету версий.
   Второй вопрос – девочка-призрак. Если честно, эта загадка вытесняла все прочие. Понять, кто такая Птаха (или что оно такое), откуда явилась и, главное, с какой целью, – значило увидеть хоть краешек смысла, которого Барсукову так не хватало.
   В начале болезни на одном из температурных пиков его сразила ошеломительная мысль. Он отлично помнил тот мучительно долгий и странный диалог, который ему навязали, пока он висел на гнилой доске, расталкивая окурки и собачьи какашки. Он-то полагал – девочка решала, сохранить ли некоему Барсукову жизнь. А сейчас вдруг подумал: что, если решала вовсе не девочка? Что, если это был Кто-то и Где-то… на небесах, под землёй? Из тех, кого пишут с заглавной буквы… (Дыхание в этот миг у больного перехватило, голова сильно закружилась…) Спрашивается – кто? Нет-нет, не отвечайте. Решение было принято в пользу утопающего – и слава Ему, который с заглавной… Но тогда, значит, сущность, с которой Барсуков общался, – это всего лишь посланник, исполнитель высшей воли. Вероятно, он мог принять любой облик. Выбрал почему-то роль беспризорницы…