Страница:
Альманах Бориса Стругацкого
Полдень XXI век, май (65), 2010
Памяти товарища
Ушел Дима Горчев, писатель и художник, наш друг и сотрудник. Ушел неожиданно, совсем молодым. Ему было 46 лет.
Чуть более десяти лет назад он переехал в Питер из Казахстана, где родился, и стал работать в издательстве «Геликон Плюс» главным художником. Когда издательство затеяло издавать журнал Бориса Стругацкого «Полдень, XXI век», Дима стал его художественным редактором, и первые пять лет журнал выходил в обложках, которые рисовал Горчев. При этом он был в числе иллюстраторов каждого номера.
Попутно выходили небольшими тиражами его книги, росло число читателей, а потом пришла настоящая слава в Интернете, где число поклонников Горчева измеряется десятками тысяч. Его короткие рассказы, притчи, байки, фантазии обладают удивительным свойством вызывать смех сквозь невидимые миру слезы, по Гоголю, чьим верным последователем был Горчев. И так же, как его великий учитель, Горчев оставил чудесные образцы русского языка во всей его полноте и народности.
Его любили. Его смерть вызвала настоящий шок, достаточно заглянуть в последнюю запись его Живого Журнала (dimkin.livejournal.com), которую он сделал за день до смерти, и в комментарии к ней потрясенных его смертью читателей.
Прощай, Дима! Нам будет тебя не хватать.
Редакция альманаха
Чуть более десяти лет назад он переехал в Питер из Казахстана, где родился, и стал работать в издательстве «Геликон Плюс» главным художником. Когда издательство затеяло издавать журнал Бориса Стругацкого «Полдень, XXI век», Дима стал его художественным редактором, и первые пять лет журнал выходил в обложках, которые рисовал Горчев. При этом он был в числе иллюстраторов каждого номера.
Попутно выходили небольшими тиражами его книги, росло число читателей, а потом пришла настоящая слава в Интернете, где число поклонников Горчева измеряется десятками тысяч. Его короткие рассказы, притчи, байки, фантазии обладают удивительным свойством вызывать смех сквозь невидимые миру слезы, по Гоголю, чьим верным последователем был Горчев. И так же, как его великий учитель, Горчев оставил чудесные образцы русского языка во всей его полноте и народности.
Его любили. Его смерть вызвала настоящий шок, достаточно заглянуть в последнюю запись его Живого Журнала (dimkin.livejournal.com), которую он сделал за день до смерти, и в комментарии к ней потрясенных его смертью читателей.
Прощай, Дима! Нам будет тебя не хватать.
Редакция альманаха
1
Истории, Образы, Фантазии
Геннадий Прашкевич, Алексей Гребенников «Юрьев день»
Повесть, окончание
Краткое содержание начала повести Г. Прашкевича и А. Гребенникова «Юрьев день»
Что-то удивительное происходит в мире.[1]
Похоже, Луна поменяла орбиту. Нарушился цикл приливов и отливов, магнитное поле Земли резко меняется, суда сбиваются с курса. В США полностью отменили паспортную систему. Потом примеру американцев последовала Европа…
В такое время герой повести вместе с соавтором Алексом собрался полететь из родного Новосибирска в Париж – сочинять книгу. Однако маршрут пришлось сменить еще по дороге в аэропорт. Об этом попросил Алекса старый приятель майор Мухин, следователь, у которого пропала снайперская винтовка, зафиксированная среди вещдоков и похищенная при необъяснимых обстоятельствах. К счастью, винтовка помечена радиомаячком, а потому маршрут похитителя можно проследить.
По его следам и отправляются герои повести…
Между тем становится известно о странных смертях физиков, работавших в научно-исследовательском центре Европейского совета ядерных исследований с адронным коллайдером. Скандально-популярный журналист Буковский, отправленный за проколы в работе в длительный неоплачиваемый отпуск, весьма заинтересован в расследовании этого дела. Одним из оставшихся в живых оказывается новосибирский ученый Валькович, встретиться с которым и хочет Буковский. Обеспечением безопасности ученого занимается генерал Седов, с дочерью которого Кариной пытается познакомиться через свою (и ее) подругу Аню журналист. Однако Карина, несмотря на неожиданно объявленное закрытие государственной границы, улетела в Корею. А Буковский обнаруживает, что дома его ждет засада. Он решает пересидеть неприятности за пределами города и отправляется вместе с Аней в район Чемальской ГЭС, где поселяется в местной гостинице «Дарьин сад».
К этому времени здесь оказываются и искатели похищенной винтовки-вещдока, уже совсем озадаченные происходящими в глобальном мире (да и непосредственно вокруг них самих) странностями.
А потом в гостинице объявляется и вроде бы улетевшая в Корею генеральская дочка Карина Седова…
Похоже, Луна поменяла орбиту. Нарушился цикл приливов и отливов, магнитное поле Земли резко меняется, суда сбиваются с курса. В США полностью отменили паспортную систему. Потом примеру американцев последовала Европа…
В такое время герой повести вместе с соавтором Алексом собрался полететь из родного Новосибирска в Париж – сочинять книгу. Однако маршрут пришлось сменить еще по дороге в аэропорт. Об этом попросил Алекса старый приятель майор Мухин, следователь, у которого пропала снайперская винтовка, зафиксированная среди вещдоков и похищенная при необъяснимых обстоятельствах. К счастью, винтовка помечена радиомаячком, а потому маршрут похитителя можно проследить.
По его следам и отправляются герои повести…
Между тем становится известно о странных смертях физиков, работавших в научно-исследовательском центре Европейского совета ядерных исследований с адронным коллайдером. Скандально-популярный журналист Буковский, отправленный за проколы в работе в длительный неоплачиваемый отпуск, весьма заинтересован в расследовании этого дела. Одним из оставшихся в живых оказывается новосибирский ученый Валькович, встретиться с которым и хочет Буковский. Обеспечением безопасности ученого занимается генерал Седов, с дочерью которого Кариной пытается познакомиться через свою (и ее) подругу Аню журналист. Однако Карина, несмотря на неожиданно объявленное закрытие государственной границы, улетела в Корею. А Буковский обнаруживает, что дома его ждет засада. Он решает пересидеть неприятности за пределами города и отправляется вместе с Аней в район Чемальской ГЭС, где поселяется в местной гостинице «Дарьин сад».
К этому времени здесь оказываются и искатели похищенной винтовки-вещдока, уже совсем озадаченные происходящими в глобальном мире (да и непосредственно вокруг них самих) странностями.
А потом в гостинице объявляется и вроде бы улетевшая в Корею генеральская дочка Карина Седова…
Иллюминация для принцессы
Кукушку не спугнул даже вертолет, зависший утром над набережной.
Солнце вставало. Толкнулся в дверь Алекс.
– Никаких новостей. И майор молчит. Может, повинился перед начальством.
Он поднял палец, и мы вдруг услышали голоса. Под балконом. Строители, наверное.
Я даже подумал: утренняя планерка. Но нет, строителей интересовали более общие вопросы. Видимо, уже прослышали о массовых самоубийствах китов у южных берегов Австралии. Кто-то по-русски, но с акцентом спрашивал, есть ли у кита, ну, эта штука… ну, вы сами догадываетесь… Женский, неуловимо знакомый голос утверждал, что она точно не знает, как там у китов, а вот у дельфинов эта штука точно есть. Потому и лезут к людям, особенно к молодым девушкам.
– Почему только у дельфинов-то?
– Потому что они млекопитающие.
– Да ну, – возразил третий. – Они в воде живут – значит, рыбы. А зачем рыбам архитектурные излишества?
– Да затем, что дельфины – единственные твари, кроме человека, которые занимаются любовью для удовольствия. А про китов я такого не слышала. Хотя они тоже не рыбы.
– А кто?
– Млекопитающие.
– Странно. Ты, Анна, тоже млекопитающая, а разве у тебя эта штука есть?
Они там приглушенно засмеялись. «Девушки недостойны звания млекопитающего».
Оказывается, с рабочими Анара спорила Аня. Скромница, умница, и гороскоп у нее с утра лег удачно. Настоящая принцесса. Не боялась опускаться до народа. Пожаловалась, что по телику все время говорят про Луну, а она Луну уже три месяца не видела.
– Мне ночью Колесников звонил, – сообщила она как-то без особой связи с Луной и с млекопитающими. Наверное, Анар стоял рядом. – Один мой бывший. Ну, одноклассник. Сказал, скучает…
– Как млекопитающее, – уточнил кто-то.
Анна засмеялась вместе со всеми: дразнила Анара.
Неважно, что ее саму только что лишили звания млекопитающего, разговаривала она с людьми смело. Например, предположила, что гастарбайтеры тоже. ну в какой-то степени. не млекопитающие… Им же не разрешается то, что разрешается дельфинам…
– А монголы – млекопитающие?
– Откуда такие недостойные сомнения?
– А я только что из Монголии.
– Граница же закрыта.
– Да ну. Я только что вернулся из Монголии. Возил монголам рис по договору. Когда уезжал, мне сказали, что граница закрыта и очередь будто бы от самого Кош-Агача. А мне что? Рис в сухом воздухе не портится. Поехал. В степи пусто. Везде пусто. И на пропускном пункте пусто, никаких очередей. Ну, думаю, всех разогнали по домам и мне надо возвращаться, а погранец в зеленой форме кричит: «Проезжай!» Я газ выжал, но стою, сцепление не отпускаю. Мы ученые, мы знаем, когда дергаться. А погранец кричит: «Проезжай!» Вот, думаю, задачка: не двинусь с места – накажет, а двинусь – накажет вдвойне. А погранец разоряется: «Проезжай!» И монголы с той стороны машут, рису хотят. Ноги короткие, кривые, уверенные. Ну я и поехал. Довез рис до склада, разгрузился. Эх, Монголия, кругом степи. Табун лошадей видел, аж до самого горизонта, в нашу сторону движется.
Мы с Алексом вышли на балкон.
Веяло чудесной прохладой, чистотой, уверенностью прозрачного воздуха. Сосны и лиственницы взбегали по склонам, волшебно отсвечивала река – черной гладью и серебром. Бормотала про Луну, которую никто уже несколько месяцев не видел. Только в таком месте и можно найти сбежавший вещдок или подброшенного ребенка. «Коля чепоков кумандинец помогите родился в январе». Бывшие жены Анара перекликались в комнатах первого этажа, такой негромкий птичий базар. А на западной террасе вели жаркий спор выпестыши. Венька, Якунька, Кланька и Чан. «Подохнет ведь», – жалела Кланька кукушку. «Да почему подохнет?» – не верил Якунька. «Она кукует, а ей жрать надо», – сурово по-русски сказал Чан. «Ну покукует и полетит червяков искать». – «Нет, теперь не полетит. Теперь никуда больше не полетит». – «Да почему это?» – «Она чокнулась».
А внизу, невидимые, разогнав гастарбайтеров, Аня и Анар обсуждали то, что в мире случилось за ночь. Закрыли границы ЮАР, Бельгия, Нидерланды, Япония. Вокруг России границы везде замкнулись. Шофер, ездивший в Монголию, или пьян был, или не разбирался в границах. Не летали самолеты. Поезда и автомобили выстраивались в многокилометровые линии у таможенных пунктов. В столицах и в приграничных пунктах кипели демонстрации, пока, к счастью, без насилия.
– А в буфете, – сказал Анар, – микроволновка заговорила.
– Ой, ты чего! – испугалась Аня. – Человеческим голосом?
– А других у микроволновок быть не может, они людьми изготовлены.
– Ага, – согласилась Аня. Чувствовалось, что она испугана. Зато я несколько успокоился. Раз микроволновка заговорила, значит, и мой мини-бар мог каким-то образом излучать новости.
– Теперь вести можно слушать, не включая телевизора, – сказал внизу Анар.
– Ты здорово на этом сэкономишь! – обрадовалась Аня.
– Но ты особенного значения всему этому не придавай, – предупредил Анар. – Тут у нас всегда так. Алтай – место чудес. Это для тебя место, Аня. В пазырыкское время тут тоже всякое бывало. Видела на плече принцессы Укока волшебных олешков? Они красивые. Как на твоем плече. Мне шаман говорил.
– Ой, что шаман говорил?
– Да это неважно.
– Нет, ты скажи.
– Ну он всякое говорил.
– Нет, Анар, ты скажи, скажи!
– Ну нес всякое… Говорил, что принцессу Укока встречу…
– Ты что, Анар? – испугалась Аня. – Она же селькупка!
– Ты только алтайцам такого не скажи.
– Ой, – испугалась Аня и на кукушку: – Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, а с Якова на всякого. – Но это не помогло.
Я с наслаждением потянулся. В небе плыли нежные облака, медленные долгие караваны.
– Мне в детстве хотелось прыгать по таким облакам, – донесся снизу голос Анара.
– А я люблю смотреть на облака с самолета, – отозвалась Аня. – Они как снежные.
– Ну ладно, пусть снежные… – К моему изумлению, Анар не проявлял свойственную ему твердость. – Ты, Аня, – оказывается, они уже перешли на ты, – могла все это видеть в пазырыкское время.
Я обалдел. Неужели они всерьез? Но Аню ничто не смущало.
– Мне почему-то кажется, что никто теперь уже никогда не умрет, Анар, – произнесла она счастливым голосом. – Вот Буковский говорит, что все умрут, что долго ни один долгожитель не протянет, только мучиться будут. Он всех реднеками называет, красношеими. По-английски это что-то вроде крестьян. Буковский говорит, что даже все твои бывшие жены умрут, – зачем-то вставила Аня, видимо, чтобы Анар все-таки не забывался. – А ты как считаешь?
– Хочешь, я прямо сегодня выгоню Буковского?
– Ты что? Куда ему идти, Анар? У него же никого нет! – и спросила: – Анар, я не понимаю. Ну зачем люди умирают, Анар?
– Ну это просто, – ответил бывший командир, явно довольный, что разговор перешел на тему, в которой он был силен. – Один шел по железнодорожной линии, попал под поезд. Другой гнал машину, вылетел на обочину. Третьего на сплаве засосало в воронку. Да мало ли…
– А те, кого не засосало?
– А у тех свои причины. Ну болезни, голод, зависть и всякое такое. У каждого найдутся уважительные и неуважительные причины. А еще специалисты говорят, что в определенном возрасте в каждом живом организме включается особая программа и это существо начинает усыхать.
– Как принцесса Укока?
– Нет, – мягко возразил Анар. – У принцесс все иначе. Мы с тобой сейчас говорим про самых обычных людей. Шлаки, клеточный мусор, закупорка сосудов, желез, мозгов. Принцессы тут ни при чем. Они – особая стать. Вообще, Аня, в мире много такого, о чем думать интересно.
– Ты про птиц, про облака, про озера с реками? – умно спросила Аня. – А пишут, что в морях рыбы свихнулись, плывут, куда не надо. И с птицами не лучше. У Буковского в голове гуси, вот даже они вырвались на свободу. Я когда в анкете в графе «не заполнять» написала «хорошо», Буковский ругался.
– Нет, я точно его выгоню!
Солнце высветило видимую длину реки, вода нежно дымилась. Алекс вернулся к себе, но влюбленные млекопитающие под моим балконом не умолкали. Узкий лучик проник в окно, пронизал фужер с недопитым красным вином, на блюдце тревожно заплясало алое лазерное пятнышко.
– Нет, ты скажи, скажи, почему человек живет так недолго?
Вместо ответа наплыла с юга туча, какая-то неправдоподобно низкая, широкая, рваная, как грязное и мокрое верблюжье одеяло. Свет в комнате и на террасе погас, стало совсем темно. На соседний балкон вышел Алекс в спортивном халате, почесался с наслаждением: «Вечно у Анара темно». Лохматую тучу, оставляющую на соснах влажные обрывки, изнутри распирало бесшумными синеватыми вспышками. Она плыла, расширялась, садилась ниже, еще ниже, совсем близко к кипящей, как в чайнике, воде. Окончательно погас свет. То есть везде погас. И в селе, и на набережной, и вдали над Чемальской ГЭС. Суматошно взревел в подвале резервный генератор, в баре и на кухне «Дарьиного сада» желтовато вспыхнули лампы и тут же погасли, будто поперхнулись. Обреченно взревел второй генератор, сиплый и низкий, где-то за баней, и тоже заткнулся.
– Слышишь?
– Это гром?
– Да нет же, нет! – Анар слушал кукушку.
Так долго, как предсказывала кукушка, люди все равно не живут, даже в пазырыкское время так долго не жили, но кто знает: может, теперь Смирнову повезет? Тем более что везде снова вспыхнули электрические огни. Теперь действительно везде. И там, где до того горели, и там, где до того были выключены. На столбах, в коридорах, в пустых и в занятых номерах, в пустой бане (я видел, как осветилось ее окошечко). Я щелкнул выключателем, но свет в номере не погас, даже настольная лампа с проводом, выдернутым из розетки, радостно светилась.
– Анар! – крикнул я. – Ты сколько платишь за такую иллюминацию?
Хозяин «Дарьиного сада» поднялся на нижнюю веранду:
– Не знаю. Счетчики не крутятся.
– Может, они сломались?
– Сразу все?
Анар чего-то не понимал.
– Вы посмотрите, свету сколько, – обвел он рукой окружающее: три коттеджа, баню, телеграфные столбы, сидящую на скамье бронзовую Катерину Калинину. На нее свет, кстати, падал сверху – от не подключенного к линии фонаря, и Катерина почти не отбрасывала тени. Вблизи и вдали сквозь влажную влагу нежного тумана сияли, слезились, лучились искусственные солнца. Самые потрясающие, кстати, на веранде – там горкой лежали принесенные монтером лампочки. Целая пирамида светляков. Они сияли в полную мощь, хотя не были даже распакованы. А за поворотом реки во влажную темную мглу били лучи света, узкие, как зенитные прожектора.
– Это ГЭС заработала?
– Она работает с прошлого века.
– Ну мало ли. Может, вода поднялась в Чемале?
Да нет. Какая вода? Просто темную тучу несло совсем уже низко над рекой, лохматило, рвало на клочья. Кипела, пузырилась вода во тьме. Мы почти не видели сосен и лиственниц, они исчезли, как во влажном дыму, серебряно крутились воронки, и вдали, над ГЭС, бесшумно метались лучи прожекторов.
– Я потому и живу здесь, – сказал внизу Анар, – что не могу привыкнуть.
А еще вышла на нижнюю террасу Карина. Она сияла, как елка в Рождество, а всего-то был на ней голубенький халатик на узком пояске. Но она вся светилась. Она вышла на террасу в собственном облаке света, как отдельное мировое светило, и остановилась у перил, с любопытством рассматривая реку. Катерина Калинина на бронзовой скамье тоже светилась. Я знал, что Карина написала о Калининой целую книгу, но не читал, хотя, может, и интересная книга. Кипела бешеная река. Халатик ничего не скрывал. Карина выглядела почти голой, да и на Катерине бронзовое платье ничего не скрывало. Зачем таким красивым женщинам мужья, они любую тварь приручат.
– Анар! – крикнул Алекс.
– Чего тебе? – отозвался Анар.
Они явно работали на Карину, хотели привлечь внимание.
Но генеральская дочка смотрела на темную, рыхлую, на глазах разваливающуюся тучу, сотканную из влажной и грязной шерсти. Эта туча все так же бесшумно и бесконечно спускалась и спускалась низко над рекой вниз к водохранилищу Чемальской ГЭС. Округлое нежное лицо Карины омывал лунный свет. Конечно, никакой Луны в небе не было, но другие сравнения в голову не приходили. И была она будто в электрическом коконе. Прикоснись – убьет.
Солнце вставало. Толкнулся в дверь Алекс.
– Никаких новостей. И майор молчит. Может, повинился перед начальством.
Он поднял палец, и мы вдруг услышали голоса. Под балконом. Строители, наверное.
Я даже подумал: утренняя планерка. Но нет, строителей интересовали более общие вопросы. Видимо, уже прослышали о массовых самоубийствах китов у южных берегов Австралии. Кто-то по-русски, но с акцентом спрашивал, есть ли у кита, ну, эта штука… ну, вы сами догадываетесь… Женский, неуловимо знакомый голос утверждал, что она точно не знает, как там у китов, а вот у дельфинов эта штука точно есть. Потому и лезут к людям, особенно к молодым девушкам.
– Почему только у дельфинов-то?
– Потому что они млекопитающие.
– Да ну, – возразил третий. – Они в воде живут – значит, рыбы. А зачем рыбам архитектурные излишества?
– Да затем, что дельфины – единственные твари, кроме человека, которые занимаются любовью для удовольствия. А про китов я такого не слышала. Хотя они тоже не рыбы.
– А кто?
– Млекопитающие.
– Странно. Ты, Анна, тоже млекопитающая, а разве у тебя эта штука есть?
Они там приглушенно засмеялись. «Девушки недостойны звания млекопитающего».
Оказывается, с рабочими Анара спорила Аня. Скромница, умница, и гороскоп у нее с утра лег удачно. Настоящая принцесса. Не боялась опускаться до народа. Пожаловалась, что по телику все время говорят про Луну, а она Луну уже три месяца не видела.
– Мне ночью Колесников звонил, – сообщила она как-то без особой связи с Луной и с млекопитающими. Наверное, Анар стоял рядом. – Один мой бывший. Ну, одноклассник. Сказал, скучает…
– Как млекопитающее, – уточнил кто-то.
Анна засмеялась вместе со всеми: дразнила Анара.
Неважно, что ее саму только что лишили звания млекопитающего, разговаривала она с людьми смело. Например, предположила, что гастарбайтеры тоже. ну в какой-то степени. не млекопитающие… Им же не разрешается то, что разрешается дельфинам…
– А монголы – млекопитающие?
– Откуда такие недостойные сомнения?
– А я только что из Монголии.
– Граница же закрыта.
– Да ну. Я только что вернулся из Монголии. Возил монголам рис по договору. Когда уезжал, мне сказали, что граница закрыта и очередь будто бы от самого Кош-Агача. А мне что? Рис в сухом воздухе не портится. Поехал. В степи пусто. Везде пусто. И на пропускном пункте пусто, никаких очередей. Ну, думаю, всех разогнали по домам и мне надо возвращаться, а погранец в зеленой форме кричит: «Проезжай!» Я газ выжал, но стою, сцепление не отпускаю. Мы ученые, мы знаем, когда дергаться. А погранец кричит: «Проезжай!» Вот, думаю, задачка: не двинусь с места – накажет, а двинусь – накажет вдвойне. А погранец разоряется: «Проезжай!» И монголы с той стороны машут, рису хотят. Ноги короткие, кривые, уверенные. Ну я и поехал. Довез рис до склада, разгрузился. Эх, Монголия, кругом степи. Табун лошадей видел, аж до самого горизонта, в нашу сторону движется.
Мы с Алексом вышли на балкон.
Веяло чудесной прохладой, чистотой, уверенностью прозрачного воздуха. Сосны и лиственницы взбегали по склонам, волшебно отсвечивала река – черной гладью и серебром. Бормотала про Луну, которую никто уже несколько месяцев не видел. Только в таком месте и можно найти сбежавший вещдок или подброшенного ребенка. «Коля чепоков кумандинец помогите родился в январе». Бывшие жены Анара перекликались в комнатах первого этажа, такой негромкий птичий базар. А на западной террасе вели жаркий спор выпестыши. Венька, Якунька, Кланька и Чан. «Подохнет ведь», – жалела Кланька кукушку. «Да почему подохнет?» – не верил Якунька. «Она кукует, а ей жрать надо», – сурово по-русски сказал Чан. «Ну покукует и полетит червяков искать». – «Нет, теперь не полетит. Теперь никуда больше не полетит». – «Да почему это?» – «Она чокнулась».
А внизу, невидимые, разогнав гастарбайтеров, Аня и Анар обсуждали то, что в мире случилось за ночь. Закрыли границы ЮАР, Бельгия, Нидерланды, Япония. Вокруг России границы везде замкнулись. Шофер, ездивший в Монголию, или пьян был, или не разбирался в границах. Не летали самолеты. Поезда и автомобили выстраивались в многокилометровые линии у таможенных пунктов. В столицах и в приграничных пунктах кипели демонстрации, пока, к счастью, без насилия.
– А в буфете, – сказал Анар, – микроволновка заговорила.
– Ой, ты чего! – испугалась Аня. – Человеческим голосом?
– А других у микроволновок быть не может, они людьми изготовлены.
– Ага, – согласилась Аня. Чувствовалось, что она испугана. Зато я несколько успокоился. Раз микроволновка заговорила, значит, и мой мини-бар мог каким-то образом излучать новости.
– Теперь вести можно слушать, не включая телевизора, – сказал внизу Анар.
– Ты здорово на этом сэкономишь! – обрадовалась Аня.
– Но ты особенного значения всему этому не придавай, – предупредил Анар. – Тут у нас всегда так. Алтай – место чудес. Это для тебя место, Аня. В пазырыкское время тут тоже всякое бывало. Видела на плече принцессы Укока волшебных олешков? Они красивые. Как на твоем плече. Мне шаман говорил.
– Ой, что шаман говорил?
– Да это неважно.
– Нет, ты скажи.
– Ну он всякое говорил.
– Нет, Анар, ты скажи, скажи!
– Ну нес всякое… Говорил, что принцессу Укока встречу…
– Ты что, Анар? – испугалась Аня. – Она же селькупка!
– Ты только алтайцам такого не скажи.
– Ой, – испугалась Аня и на кукушку: – Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, а с Якова на всякого. – Но это не помогло.
Я с наслаждением потянулся. В небе плыли нежные облака, медленные долгие караваны.
– Мне в детстве хотелось прыгать по таким облакам, – донесся снизу голос Анара.
– А я люблю смотреть на облака с самолета, – отозвалась Аня. – Они как снежные.
– Ну ладно, пусть снежные… – К моему изумлению, Анар не проявлял свойственную ему твердость. – Ты, Аня, – оказывается, они уже перешли на ты, – могла все это видеть в пазырыкское время.
Я обалдел. Неужели они всерьез? Но Аню ничто не смущало.
– Мне почему-то кажется, что никто теперь уже никогда не умрет, Анар, – произнесла она счастливым голосом. – Вот Буковский говорит, что все умрут, что долго ни один долгожитель не протянет, только мучиться будут. Он всех реднеками называет, красношеими. По-английски это что-то вроде крестьян. Буковский говорит, что даже все твои бывшие жены умрут, – зачем-то вставила Аня, видимо, чтобы Анар все-таки не забывался. – А ты как считаешь?
– Хочешь, я прямо сегодня выгоню Буковского?
– Ты что? Куда ему идти, Анар? У него же никого нет! – и спросила: – Анар, я не понимаю. Ну зачем люди умирают, Анар?
– Ну это просто, – ответил бывший командир, явно довольный, что разговор перешел на тему, в которой он был силен. – Один шел по железнодорожной линии, попал под поезд. Другой гнал машину, вылетел на обочину. Третьего на сплаве засосало в воронку. Да мало ли…
– А те, кого не засосало?
– А у тех свои причины. Ну болезни, голод, зависть и всякое такое. У каждого найдутся уважительные и неуважительные причины. А еще специалисты говорят, что в определенном возрасте в каждом живом организме включается особая программа и это существо начинает усыхать.
– Как принцесса Укока?
– Нет, – мягко возразил Анар. – У принцесс все иначе. Мы с тобой сейчас говорим про самых обычных людей. Шлаки, клеточный мусор, закупорка сосудов, желез, мозгов. Принцессы тут ни при чем. Они – особая стать. Вообще, Аня, в мире много такого, о чем думать интересно.
– Ты про птиц, про облака, про озера с реками? – умно спросила Аня. – А пишут, что в морях рыбы свихнулись, плывут, куда не надо. И с птицами не лучше. У Буковского в голове гуси, вот даже они вырвались на свободу. Я когда в анкете в графе «не заполнять» написала «хорошо», Буковский ругался.
– Нет, я точно его выгоню!
Солнце высветило видимую длину реки, вода нежно дымилась. Алекс вернулся к себе, но влюбленные млекопитающие под моим балконом не умолкали. Узкий лучик проник в окно, пронизал фужер с недопитым красным вином, на блюдце тревожно заплясало алое лазерное пятнышко.
– Нет, ты скажи, скажи, почему человек живет так недолго?
Вместо ответа наплыла с юга туча, какая-то неправдоподобно низкая, широкая, рваная, как грязное и мокрое верблюжье одеяло. Свет в комнате и на террасе погас, стало совсем темно. На соседний балкон вышел Алекс в спортивном халате, почесался с наслаждением: «Вечно у Анара темно». Лохматую тучу, оставляющую на соснах влажные обрывки, изнутри распирало бесшумными синеватыми вспышками. Она плыла, расширялась, садилась ниже, еще ниже, совсем близко к кипящей, как в чайнике, воде. Окончательно погас свет. То есть везде погас. И в селе, и на набережной, и вдали над Чемальской ГЭС. Суматошно взревел в подвале резервный генератор, в баре и на кухне «Дарьиного сада» желтовато вспыхнули лампы и тут же погасли, будто поперхнулись. Обреченно взревел второй генератор, сиплый и низкий, где-то за баней, и тоже заткнулся.
– Слышишь?
– Это гром?
– Да нет же, нет! – Анар слушал кукушку.
Так долго, как предсказывала кукушка, люди все равно не живут, даже в пазырыкское время так долго не жили, но кто знает: может, теперь Смирнову повезет? Тем более что везде снова вспыхнули электрические огни. Теперь действительно везде. И там, где до того горели, и там, где до того были выключены. На столбах, в коридорах, в пустых и в занятых номерах, в пустой бане (я видел, как осветилось ее окошечко). Я щелкнул выключателем, но свет в номере не погас, даже настольная лампа с проводом, выдернутым из розетки, радостно светилась.
– Анар! – крикнул я. – Ты сколько платишь за такую иллюминацию?
Хозяин «Дарьиного сада» поднялся на нижнюю веранду:
– Не знаю. Счетчики не крутятся.
– Может, они сломались?
– Сразу все?
Анар чего-то не понимал.
– Вы посмотрите, свету сколько, – обвел он рукой окружающее: три коттеджа, баню, телеграфные столбы, сидящую на скамье бронзовую Катерину Калинину. На нее свет, кстати, падал сверху – от не подключенного к линии фонаря, и Катерина почти не отбрасывала тени. Вблизи и вдали сквозь влажную влагу нежного тумана сияли, слезились, лучились искусственные солнца. Самые потрясающие, кстати, на веранде – там горкой лежали принесенные монтером лампочки. Целая пирамида светляков. Они сияли в полную мощь, хотя не были даже распакованы. А за поворотом реки во влажную темную мглу били лучи света, узкие, как зенитные прожектора.
– Это ГЭС заработала?
– Она работает с прошлого века.
– Ну мало ли. Может, вода поднялась в Чемале?
Да нет. Какая вода? Просто темную тучу несло совсем уже низко над рекой, лохматило, рвало на клочья. Кипела, пузырилась вода во тьме. Мы почти не видели сосен и лиственниц, они исчезли, как во влажном дыму, серебряно крутились воронки, и вдали, над ГЭС, бесшумно метались лучи прожекторов.
– Я потому и живу здесь, – сказал внизу Анар, – что не могу привыкнуть.
А еще вышла на нижнюю террасу Карина. Она сияла, как елка в Рождество, а всего-то был на ней голубенький халатик на узком пояске. Но она вся светилась. Она вышла на террасу в собственном облаке света, как отдельное мировое светило, и остановилась у перил, с любопытством рассматривая реку. Катерина Калинина на бронзовой скамье тоже светилась. Я знал, что Карина написала о Калининой целую книгу, но не читал, хотя, может, и интересная книга. Кипела бешеная река. Халатик ничего не скрывал. Карина выглядела почти голой, да и на Катерине бронзовое платье ничего не скрывало. Зачем таким красивым женщинам мужья, они любую тварь приручат.
– Анар! – крикнул Алекс.
– Чего тебе? – отозвался Анар.
Они явно работали на Карину, хотели привлечь внимание.
Но генеральская дочка смотрела на темную, рыхлую, на глазах разваливающуюся тучу, сотканную из влажной и грязной шерсти. Эта туча все так же бесшумно и бесконечно спускалась и спускалась низко над рекой вниз к водохранилищу Чемальской ГЭС. Округлое нежное лицо Карины омывал лунный свет. Конечно, никакой Луны в небе не было, но другие сравнения в голову не приходили. И была она будто в электрическом коконе. Прикоснись – убьет.
Сбежавший мертвец
В первый раз доктор Валькович умер в Церне.
В пультовой. Под экранами, целыми блоками включенными в сеть.
В пультовой стоял круглый стол, перед ним несколько крутящихся кресел. Доктор Валькович, как и его приятель немец Курт Хеллер, проводили перед экранами много времени, но Джон Пар-цер не любил засиживаться, когда вдруг все собирались вместе, прогуливался от стены к стене, негромко спорил с корейцем Кимом. В день перед отъездом именно Парцер заметил выхваченного камерой слежения человека в рыжей робе. Неизвестный влез в рабочий отсек из аварийного колодца, прихватил чей-то плеер и исчез. – «Вызовите охрану, – немедленно попросил доктор Ким. – Ыйса пулло чусэйо». – «Никаких пулло, – цинично ответил корейцу американец. – Мы следим не за ворами, а за аппаратурой».
Ким спорить не стал. И вносить происшествие в «Рабочий журнал» не сочли нужным. «У нас и так приборы обнулило ночью, – пожаловался Парцер доктору Вальковичу. – Вот Ким и нервничает. Иероглифы рисует. А техники уверяют, что все в порядке».
Доктор Валькович кивнул. Информация с датчиков, в несколько слоев покрывающих детектор ускорителя, последнее время поступала на экраны почти непрерывно. И споры шли почти непрерывно. Когда доктор Валькович полез в настенный шкафчик, Ким пробормотал: «Чонбу ильсан сочжипум-имнида». – «Да я только заберу свою баночку». Валькович выловил из шкафчика стеклянную баночку из-под алтайского меда. «Смешно». Кто-то обклеил ее свинцовой фольгой, выдавил на фольге звезду с узкими извивающимися лучами. «Чыльгоун ёхэныль. Счастливого пути».
И они улетели.
Ким улетел, американец улетел.
И немец покинул Церн. И англичанин.
«То маннапсида!» – «В следующем году увидимся снова».
Доктор Валькович остался в пультовой один. Его манило удобное кресло.
Но когда он заваривал чай, свет внезапно мигнул. Может, из-за сверхурочной работы техников, монтировавших магниты на нижней галерее коллайдера. Валькович машинально сунул пустую баночку в сумку (через несколько часов он тоже уезжал в аэропорт) и открыл «Рабочий журнал», решив свериться с последними записями Парцера и Кима. Он помнил, что несколько часов назад американец делал записи и ворчал на иероглифы, которыми кореец иногда украшал журнал.
Но ничего такого в «Рабочем журнале» доктор Валькович не увидел.
Он даже перегнул журнал. Точно! Один лист был грубо выдран, торчали неровные обрывки. Доктора Вальковича охватила странная сумеречность. Он задохнулся. Может, на секунду или на тысячную ее долю. Он так и не понял, что с ним произошло. Просто сердце частило, шли перебои. Он упал на кафельный пол. В сущности, ничего особенного не произошло, ну, короткий обморок, со всяким может случиться, но каким-то образом доктор Валькович понял, что мир кончается. Он не знал, как выразить такую простую мысль, но знал, что мир кончается.
Всё кончается. Абсолютно всё.
И деньги, и мед, и время эксперимента.
В самолете на Москву он пытался понять, что же все-таки с ним произошло, но никаких разумных объяснений не нашел. Зато подошла стюардесса: «Простите, месье, у вас в сумке фонарь не выключен». Доктор Валькович удивился: какой еще фонарь? Нет у него никакого фонаря. Но минут через пять стюардесса подошла снова: «Позвольте, мсье, я помещу вашу сумку в камеру хранения?»
В Париже доктор Валькович провел день.
Не было у него в Париже никаких специальных дел. Так. Посидеть в Национальной библиотеке, посетить Сакре-Кёр. Эти места возвращали доктора Вальковича в молодость, в те годы, когда он еще ничего не знал ни о корейцах-физиках, ни тем более об адронных коллайдерах. Ах, Сакре-Кёр, базилика Святого Сердца! Ты стоишь на вершине Монмартра, и я, наверное, уже никогда не поднимусь к твоим цветным витражам! Так доктор Валькович почему-то подумал. Он никак не мог понять, что, собственно, изменилось в мире. Ну да, если прислушаться, то многое. Например, много говорили про Луну, якобы изменившую орбиту, но подобными слухами мир всегда полнится. Еще говорили про плавающее магнитное поле, но что в этом удивительного, если даже полюса время от времени меняются местами. Руками не пощупаешь, да и не надо это никому. А вот почему город, который он любил, вдруг показался ему чужим? Каждый камень, каждое стекло в витражах он раньше ощущал как собственное продолжение, а сейчас все кричало: нет нас, нет уже нас, доктор Валькович, и тебя тоже нет, ты умер…
И еще вопрос. Кто выдрал лист из «Рабочего журнала»?
Доктор Валькович помнил ряд цифр, вклеенную цветную схему, аккуратный иероглиф, коротенькую приписку, сделанную рукой Парцера. Но до американца он не дозвонился, и Ким был далеко. Зато в Москве удалось побывать на лекции астрофизика Рашида Сюняева. «Наше место во Вселенной с точки зрения астрофизики и космологии». Доктор Валькович с удовольствием поаплодировал некоторым выводам своего старого друга, но в общем не услышал чего-то принципиально нового. Черные дыры, темная материя, звуковые волны Большого взрыва. Встречные пучки протонов. Силы взаимодействия – слабые и сильные. Протон сталкивается с протоном, рождается новая частица. Почему бы не назвать ее – эквидистон? Hello, World! Что-то же должно занимать зияющий интервал между известными силами взаимодействий.
Эквидистон. Равноудаленный.
Звучало интересно, но Рашид все испортил, прокрутив под занавес уже известный видеоролик, снятый с безымянного сайта. Ну да, энергия, энергия, энергия! Всем нужна энергия, все надеются на чудо. Но в Новосибирске на вопрос генерала Седова: «Можно ли верить этому ролику?» – доктор Валькович заученно ответил: «Вечными двигателями не занимаюсь».
Лето выдалось дождливое, тусклое. Странное ощущение, пережитое в Церне, постепенно забывалось, но пришло сообщение из Берлина: физик Курт Хеллер попал в тяжелую автомобильную аварию. Столкновение по дороге в аэропорт. То ли с ремонтным грузовиком, то ли с пустым автобусом. Жертв нет, только пострадавшие, – так сказал диктор. У дикторов свои оценки. А еще через неделю доктор Валькович узнал о смерти Джона Парцера. Ну да, такое случается. Но еще через неделю генерал Седов в конфиденциальной беседе сообщил ему о гибели Обри Клейстона…
Мир вообще сошел с ума. Изменился ритм приливов-отливов. В Атлантике обнаружились мели, никогда не значившиеся на картах. Границы европейских государств закрыли, даже Андорра, даже Люксембург. В Берлине доктор Курт Хеллер пришел в себя и потребовал в палату сотрудника Интерпола. А однажды утром на террасе генерала Седова появился суетливый человечек – младший лейтенант Смирнов-Суконин. Он доставил генералу стеклянную банку с NIVI. Своим ходом! Это подумать только – своим ходом! Даже в метро спускался, дурак. При этом Смирнов не скупился на добрые советы, признался доктору Вальковичу, собиравшемуся на велосипедную прогулку, что читает мало, а потом откинул ногой мешавший ему кабель. А тот кабель находился под напряжением. И он удачно свалился на металлическую растяжку, чиркнул по велосипеду. Над крылечком открытой, закапанной унылым дождичком веранды расцвело темное томное сияние, будто всех втянуло в угасающую радугу.
Когда доктор Валькович очнулся, за открытой дверью негромко переговаривались.
«У тебя, наверное, невеста есть?» – «Так точно, товарищ генерал!» – «Когда обещал невесте вернуться со службы?» – «Осталось ровно сто сорок девять дней, товарищ генерал!» – «Дней? Не лет?»
Прислушиваться дальше доктор Валькович не стал. Все еще плыла перед глазами темная пелена, гибко пронизывали тьму лиловые силовые линии. Понятно, доктор Валькович не знал, как чувствуют магнитное поле электрические скаты или некоторые виды птиц, но почему-то решил, что перед глазами плывут именно силовые линии. Трахнуло его по-полной. Только через минуту сквозь плывущую пелену проявилась закопченная стена коттеджа. Велосипед стоял у стены, даже краска с него не слезла. В кожаном кармане под рамой лежал талисман – баночка из-под алтайского меда, оклеенная свинцовой фольгой. Раздумывать было некогда.
И всю дорогу до Чемала доктор Валькович умирал. Что-то мешало ему чувствовать себя обыкновенным человеком.
Руки-ноги двигались, глаза видели, но в ушах тёмно шумело, немецкие покрышки грелись. Мысленно доктор Валькович аплодировал себе. Вот он умер, а не останавливается. И велосипед его несет вперед без всяких усилий. По силовым линиям, как положено.
Доктор Валькович поаплодировал ясности своего ума.
Конечно, посты, гаишники. «В роте семь разгильдяев, а ты волосы на пробор носишь». Ясно, что генералу уже донесли, что сбежавший покойник мчит по Бердскому шоссе. Но за мной и раньше присматривали, поаплодировал себе доктор Валькович. Профессиональные помощники любителя палеонтологии тайно рылись в вещах, просматривали компьютерные файлы. Интересно, а за самими любителями палеонтологии присматривают?
Доктор Валькович знал, что до Ташанты от Новосибирска примерно тысяча километров. На хорошей скорости миновал Вшивую горку, гаишники на выезде из Академгородка внимательными взглядами проводили одинокого велосипедиста. В руках появились рации. «Да, в шортах. Да, армейская рубашка. Да, мчит, как угорелый.» Мелькнул указатель, перечеркнутый жирным крестом, по правую руку проглянуло плоское Обское море с зелеными островами – сквозь пелену облачного дня, как сквозь пелену затмения. «Живые раки». «Уголь для мангалов, веники». Доктор Валькович не уставал себе аплодировать. Вот он умер, а катит на любимом велосипеде. Вот генерал Седов посчитал его покойником, а он не покойник, он катит по трассе М52, и дорога в общем неплохая, только разметка необычная. На спусках одна полоса и две встречных, а на подъемах наоборот. За безликим селом Безменово начались участки холодного асфальта – смесь мелкой щебенки и гудрона. Проходящие машины стрелялись камешками, перли на север огромные фуры с фруктами из южных республик, навстречу – военные тягачи. Доктору Вальковичу ничего не мешало, он даже не устал. Он не понимал, как это у него такое получается: даже на подъемах обгонял мощные иномарки. Такое впечатление, что дорога все время шла вниз. Позже доктор Валькович так и сказал нам.
В пультовой. Под экранами, целыми блоками включенными в сеть.
В пультовой стоял круглый стол, перед ним несколько крутящихся кресел. Доктор Валькович, как и его приятель немец Курт Хеллер, проводили перед экранами много времени, но Джон Пар-цер не любил засиживаться, когда вдруг все собирались вместе, прогуливался от стены к стене, негромко спорил с корейцем Кимом. В день перед отъездом именно Парцер заметил выхваченного камерой слежения человека в рыжей робе. Неизвестный влез в рабочий отсек из аварийного колодца, прихватил чей-то плеер и исчез. – «Вызовите охрану, – немедленно попросил доктор Ким. – Ыйса пулло чусэйо». – «Никаких пулло, – цинично ответил корейцу американец. – Мы следим не за ворами, а за аппаратурой».
Ким спорить не стал. И вносить происшествие в «Рабочий журнал» не сочли нужным. «У нас и так приборы обнулило ночью, – пожаловался Парцер доктору Вальковичу. – Вот Ким и нервничает. Иероглифы рисует. А техники уверяют, что все в порядке».
Доктор Валькович кивнул. Информация с датчиков, в несколько слоев покрывающих детектор ускорителя, последнее время поступала на экраны почти непрерывно. И споры шли почти непрерывно. Когда доктор Валькович полез в настенный шкафчик, Ким пробормотал: «Чонбу ильсан сочжипум-имнида». – «Да я только заберу свою баночку». Валькович выловил из шкафчика стеклянную баночку из-под алтайского меда. «Смешно». Кто-то обклеил ее свинцовой фольгой, выдавил на фольге звезду с узкими извивающимися лучами. «Чыльгоун ёхэныль. Счастливого пути».
И они улетели.
Ким улетел, американец улетел.
И немец покинул Церн. И англичанин.
«То маннапсида!» – «В следующем году увидимся снова».
Доктор Валькович остался в пультовой один. Его манило удобное кресло.
Но когда он заваривал чай, свет внезапно мигнул. Может, из-за сверхурочной работы техников, монтировавших магниты на нижней галерее коллайдера. Валькович машинально сунул пустую баночку в сумку (через несколько часов он тоже уезжал в аэропорт) и открыл «Рабочий журнал», решив свериться с последними записями Парцера и Кима. Он помнил, что несколько часов назад американец делал записи и ворчал на иероглифы, которыми кореец иногда украшал журнал.
Но ничего такого в «Рабочем журнале» доктор Валькович не увидел.
Он даже перегнул журнал. Точно! Один лист был грубо выдран, торчали неровные обрывки. Доктора Вальковича охватила странная сумеречность. Он задохнулся. Может, на секунду или на тысячную ее долю. Он так и не понял, что с ним произошло. Просто сердце частило, шли перебои. Он упал на кафельный пол. В сущности, ничего особенного не произошло, ну, короткий обморок, со всяким может случиться, но каким-то образом доктор Валькович понял, что мир кончается. Он не знал, как выразить такую простую мысль, но знал, что мир кончается.
Всё кончается. Абсолютно всё.
И деньги, и мед, и время эксперимента.
В самолете на Москву он пытался понять, что же все-таки с ним произошло, но никаких разумных объяснений не нашел. Зато подошла стюардесса: «Простите, месье, у вас в сумке фонарь не выключен». Доктор Валькович удивился: какой еще фонарь? Нет у него никакого фонаря. Но минут через пять стюардесса подошла снова: «Позвольте, мсье, я помещу вашу сумку в камеру хранения?»
В Париже доктор Валькович провел день.
Не было у него в Париже никаких специальных дел. Так. Посидеть в Национальной библиотеке, посетить Сакре-Кёр. Эти места возвращали доктора Вальковича в молодость, в те годы, когда он еще ничего не знал ни о корейцах-физиках, ни тем более об адронных коллайдерах. Ах, Сакре-Кёр, базилика Святого Сердца! Ты стоишь на вершине Монмартра, и я, наверное, уже никогда не поднимусь к твоим цветным витражам! Так доктор Валькович почему-то подумал. Он никак не мог понять, что, собственно, изменилось в мире. Ну да, если прислушаться, то многое. Например, много говорили про Луну, якобы изменившую орбиту, но подобными слухами мир всегда полнится. Еще говорили про плавающее магнитное поле, но что в этом удивительного, если даже полюса время от времени меняются местами. Руками не пощупаешь, да и не надо это никому. А вот почему город, который он любил, вдруг показался ему чужим? Каждый камень, каждое стекло в витражах он раньше ощущал как собственное продолжение, а сейчас все кричало: нет нас, нет уже нас, доктор Валькович, и тебя тоже нет, ты умер…
И еще вопрос. Кто выдрал лист из «Рабочего журнала»?
Доктор Валькович помнил ряд цифр, вклеенную цветную схему, аккуратный иероглиф, коротенькую приписку, сделанную рукой Парцера. Но до американца он не дозвонился, и Ким был далеко. Зато в Москве удалось побывать на лекции астрофизика Рашида Сюняева. «Наше место во Вселенной с точки зрения астрофизики и космологии». Доктор Валькович с удовольствием поаплодировал некоторым выводам своего старого друга, но в общем не услышал чего-то принципиально нового. Черные дыры, темная материя, звуковые волны Большого взрыва. Встречные пучки протонов. Силы взаимодействия – слабые и сильные. Протон сталкивается с протоном, рождается новая частица. Почему бы не назвать ее – эквидистон? Hello, World! Что-то же должно занимать зияющий интервал между известными силами взаимодействий.
Эквидистон. Равноудаленный.
Звучало интересно, но Рашид все испортил, прокрутив под занавес уже известный видеоролик, снятый с безымянного сайта. Ну да, энергия, энергия, энергия! Всем нужна энергия, все надеются на чудо. Но в Новосибирске на вопрос генерала Седова: «Можно ли верить этому ролику?» – доктор Валькович заученно ответил: «Вечными двигателями не занимаюсь».
Лето выдалось дождливое, тусклое. Странное ощущение, пережитое в Церне, постепенно забывалось, но пришло сообщение из Берлина: физик Курт Хеллер попал в тяжелую автомобильную аварию. Столкновение по дороге в аэропорт. То ли с ремонтным грузовиком, то ли с пустым автобусом. Жертв нет, только пострадавшие, – так сказал диктор. У дикторов свои оценки. А еще через неделю доктор Валькович узнал о смерти Джона Парцера. Ну да, такое случается. Но еще через неделю генерал Седов в конфиденциальной беседе сообщил ему о гибели Обри Клейстона…
Мир вообще сошел с ума. Изменился ритм приливов-отливов. В Атлантике обнаружились мели, никогда не значившиеся на картах. Границы европейских государств закрыли, даже Андорра, даже Люксембург. В Берлине доктор Курт Хеллер пришел в себя и потребовал в палату сотрудника Интерпола. А однажды утром на террасе генерала Седова появился суетливый человечек – младший лейтенант Смирнов-Суконин. Он доставил генералу стеклянную банку с NIVI. Своим ходом! Это подумать только – своим ходом! Даже в метро спускался, дурак. При этом Смирнов не скупился на добрые советы, признался доктору Вальковичу, собиравшемуся на велосипедную прогулку, что читает мало, а потом откинул ногой мешавший ему кабель. А тот кабель находился под напряжением. И он удачно свалился на металлическую растяжку, чиркнул по велосипеду. Над крылечком открытой, закапанной унылым дождичком веранды расцвело темное томное сияние, будто всех втянуло в угасающую радугу.
Когда доктор Валькович очнулся, за открытой дверью негромко переговаривались.
«У тебя, наверное, невеста есть?» – «Так точно, товарищ генерал!» – «Когда обещал невесте вернуться со службы?» – «Осталось ровно сто сорок девять дней, товарищ генерал!» – «Дней? Не лет?»
Прислушиваться дальше доктор Валькович не стал. Все еще плыла перед глазами темная пелена, гибко пронизывали тьму лиловые силовые линии. Понятно, доктор Валькович не знал, как чувствуют магнитное поле электрические скаты или некоторые виды птиц, но почему-то решил, что перед глазами плывут именно силовые линии. Трахнуло его по-полной. Только через минуту сквозь плывущую пелену проявилась закопченная стена коттеджа. Велосипед стоял у стены, даже краска с него не слезла. В кожаном кармане под рамой лежал талисман – баночка из-под алтайского меда, оклеенная свинцовой фольгой. Раздумывать было некогда.
И всю дорогу до Чемала доктор Валькович умирал. Что-то мешало ему чувствовать себя обыкновенным человеком.
Руки-ноги двигались, глаза видели, но в ушах тёмно шумело, немецкие покрышки грелись. Мысленно доктор Валькович аплодировал себе. Вот он умер, а не останавливается. И велосипед его несет вперед без всяких усилий. По силовым линиям, как положено.
Доктор Валькович поаплодировал ясности своего ума.
Конечно, посты, гаишники. «В роте семь разгильдяев, а ты волосы на пробор носишь». Ясно, что генералу уже донесли, что сбежавший покойник мчит по Бердскому шоссе. Но за мной и раньше присматривали, поаплодировал себе доктор Валькович. Профессиональные помощники любителя палеонтологии тайно рылись в вещах, просматривали компьютерные файлы. Интересно, а за самими любителями палеонтологии присматривают?
Доктор Валькович знал, что до Ташанты от Новосибирска примерно тысяча километров. На хорошей скорости миновал Вшивую горку, гаишники на выезде из Академгородка внимательными взглядами проводили одинокого велосипедиста. В руках появились рации. «Да, в шортах. Да, армейская рубашка. Да, мчит, как угорелый.» Мелькнул указатель, перечеркнутый жирным крестом, по правую руку проглянуло плоское Обское море с зелеными островами – сквозь пелену облачного дня, как сквозь пелену затмения. «Живые раки». «Уголь для мангалов, веники». Доктор Валькович не уставал себе аплодировать. Вот он умер, а катит на любимом велосипеде. Вот генерал Седов посчитал его покойником, а он не покойник, он катит по трассе М52, и дорога в общем неплохая, только разметка необычная. На спусках одна полоса и две встречных, а на подъемах наоборот. За безликим селом Безменово начались участки холодного асфальта – смесь мелкой щебенки и гудрона. Проходящие машины стрелялись камешками, перли на север огромные фуры с фруктами из южных республик, навстречу – военные тягачи. Доктору Вальковичу ничего не мешало, он даже не устал. Он не понимал, как это у него такое получается: даже на подъемах обгонял мощные иномарки. Такое впечатление, что дорога все время шла вниз. Позже доктор Валькович так и сказал нам.