Страница:
– Ай! – кричал Канцеляров. – Ай! Ай!
Когда все было подъедено-допито, празднование пришло к логичному завершению. Меня проводили за ширму и опять-таки отвели самую почетную постель – продавленную и мягкую кровать покойной бабушки. Впрочем, я бухнулся в нее, уже почти ничего не чувствуя. Еще несколько секунд лежал с открытыми глазами, слушая, как женщины гремят собираемой со стола посудой, а Канцеляров рассказывал им, какой я замечательный – необыкновенный и умный человек.
Под эти разговоры о том, какой я замечательный, я стал проваливаться в какой-то счастливый сон.
Мне показалось, что я только что закрыл глаза, что еще гремят посудой, как почувствовал, что ко мне под одеяло кто-то забрался. Это была Адель. Уже, естественно, без форменной одежды, совершенно нагая, горячая и обволакивающая, как ванна. Сначала я попытался выпихнуть ее обратно, но она шептала, что это очень плохая примета отвергать пришедшую к тебе женщину, природа накажет, да и грех. Не так уж глупо для умственно отсталой. Кроме того, в глубокой, как яма, кровати покойной бабушки, в абсолютной темноте, когда вокруг тебя обвиваются своей чрезвычайно вытянутой талией, закидывают за спину короткие ноги, хватают тебя за все места… Увы, это была неравная борьба с обжигающими чреслами.
Я проснулся только утром, как мне показалось от кукарекания. Однако, придя в себя, никаких петухов не обнаружил. Должно быть, приснились. Я лежал в бабушкиной постели один, но перины все еще были ужасно горячими, влажными и пахли лежалой соломой. Нехорошо вышло. Но, как говорится, приятственно.
Выглянув из-за ширмы, я увидел, как Канцеляров деликатно ходит на цыпочках от буфета к столу, от стола к буфету и осторожно расставляет чашки, блюдца. Режет лимон, откупоривает, зачем-то нюхает растворимый кофе. Затем усаживается на стул и замирает в ожидании, вперив взгляд в настенные часы, стрелки на которых едва подбираются к семи утра. Только когда часы протренькали, он поднялся и отправился ко мне за ширму.
– Ах, ты уж проснулся! – воскликнул он, когда я, потягиваясь, улыбнулся ему навстречу. Я вскочил и дружески потрепал его по плечу. Я чувствовал себя необычайно свежим и отлично выспавшимся. Мы сели пить кофе. Канцеляров принялся рассказывать, что ему снилось ночью. Будто бы он сидел ночью у лесного костра. Над дымящимися угольями висела баранья туша. Хорошо пропеченное мяско, хрустящая кожица, брызжущая соком. Он подползал к туше вместе с какой-то замечательной женщиной, они хватали мясо зубами и отползали. А вокруг – дикая природа, ночь, звезды. Как будто они были членами какого-то древнего племени.
– А потом вы с ней, наверное, схватились в объятиях прямо на тлеющих углях, – подхватил я. – Потом, кончая, кричали «Оле-оле!..»
– Ты как всегда угадал…
Канцеляров покраснел и принялся с преувеличенной обстоятельностью разгрызать кусок рафинада.
– А как ты думаешь, Канцеляров, – вдруг шутливо спросил я, – еще
существуют какие-нибудь тайные общества? Он наморщил лоб, серьезно обдумывая мой вопрос.
– Говорят, что сейчас вообще нет никаких тайных обществ, – сказал он, немного погодя. – И быть не может. Время неподходящее… А я думаю, что в том-то и дело, что для таких обществ самое неподходящее время – как раз самое подходящее.
Как всегда меня развеселил.
– А почему ты спросил? – спохватился он.
– Да так, что-то такое снилось, – усмехнулся я.
– Расскажи!
– Если бы я сам помнил. Что-то такое загадочное, странное. Нет, ничего не помню. – Жаль, – искренне расстроившись, вздохнул он.
– Пора на работу, – сказал я, взглянув на часы. В метро Канцеляров пытался возобновить разговор, но из-за шума поезда это было совершенно невозможно.
А немного погодя, проезжая замечательную станцию, облицованную гранитом и мрамором чувственно-розовых и интимно-смуглых тонов, разукрашенную вакхическими мозаиками, мы помахали нашей заторможенной Аделаиде, которая уже прохаживалась по перрону в своей красной форменной кепочке, с фосфорицирующим кружком-семафором в руке.
Когда мы доехали до своей станции, я сказал Канцелярову, что сегодня, пожалуй, на службу не пойду, землетрясения ведь от этого не случится, и, запрыгнув обратно в вагон поезда, покатил в противоположную сторону, оставив удивленного и огорченного приятеля на перроне.
Я намеренно не предупредил его заранее. Чтобы избежать расспросов. На сегодня у меня были совершенно другие планы.
Глава третья
Глава четвертая
Когда все было подъедено-допито, празднование пришло к логичному завершению. Меня проводили за ширму и опять-таки отвели самую почетную постель – продавленную и мягкую кровать покойной бабушки. Впрочем, я бухнулся в нее, уже почти ничего не чувствуя. Еще несколько секунд лежал с открытыми глазами, слушая, как женщины гремят собираемой со стола посудой, а Канцеляров рассказывал им, какой я замечательный – необыкновенный и умный человек.
Под эти разговоры о том, какой я замечательный, я стал проваливаться в какой-то счастливый сон.
Мне показалось, что я только что закрыл глаза, что еще гремят посудой, как почувствовал, что ко мне под одеяло кто-то забрался. Это была Адель. Уже, естественно, без форменной одежды, совершенно нагая, горячая и обволакивающая, как ванна. Сначала я попытался выпихнуть ее обратно, но она шептала, что это очень плохая примета отвергать пришедшую к тебе женщину, природа накажет, да и грех. Не так уж глупо для умственно отсталой. Кроме того, в глубокой, как яма, кровати покойной бабушки, в абсолютной темноте, когда вокруг тебя обвиваются своей чрезвычайно вытянутой талией, закидывают за спину короткие ноги, хватают тебя за все места… Увы, это была неравная борьба с обжигающими чреслами.
Я проснулся только утром, как мне показалось от кукарекания. Однако, придя в себя, никаких петухов не обнаружил. Должно быть, приснились. Я лежал в бабушкиной постели один, но перины все еще были ужасно горячими, влажными и пахли лежалой соломой. Нехорошо вышло. Но, как говорится, приятственно.
Выглянув из-за ширмы, я увидел, как Канцеляров деликатно ходит на цыпочках от буфета к столу, от стола к буфету и осторожно расставляет чашки, блюдца. Режет лимон, откупоривает, зачем-то нюхает растворимый кофе. Затем усаживается на стул и замирает в ожидании, вперив взгляд в настенные часы, стрелки на которых едва подбираются к семи утра. Только когда часы протренькали, он поднялся и отправился ко мне за ширму.
– Ах, ты уж проснулся! – воскликнул он, когда я, потягиваясь, улыбнулся ему навстречу. Я вскочил и дружески потрепал его по плечу. Я чувствовал себя необычайно свежим и отлично выспавшимся. Мы сели пить кофе. Канцеляров принялся рассказывать, что ему снилось ночью. Будто бы он сидел ночью у лесного костра. Над дымящимися угольями висела баранья туша. Хорошо пропеченное мяско, хрустящая кожица, брызжущая соком. Он подползал к туше вместе с какой-то замечательной женщиной, они хватали мясо зубами и отползали. А вокруг – дикая природа, ночь, звезды. Как будто они были членами какого-то древнего племени.
– А потом вы с ней, наверное, схватились в объятиях прямо на тлеющих углях, – подхватил я. – Потом, кончая, кричали «Оле-оле!..»
– Ты как всегда угадал…
Канцеляров покраснел и принялся с преувеличенной обстоятельностью разгрызать кусок рафинада.
– А как ты думаешь, Канцеляров, – вдруг шутливо спросил я, – еще
существуют какие-нибудь тайные общества? Он наморщил лоб, серьезно обдумывая мой вопрос.
– Говорят, что сейчас вообще нет никаких тайных обществ, – сказал он, немного погодя. – И быть не может. Время неподходящее… А я думаю, что в том-то и дело, что для таких обществ самое неподходящее время – как раз самое подходящее.
Как всегда меня развеселил.
– А почему ты спросил? – спохватился он.
– Да так, что-то такое снилось, – усмехнулся я.
– Расскажи!
– Если бы я сам помнил. Что-то такое загадочное, странное. Нет, ничего не помню. – Жаль, – искренне расстроившись, вздохнул он.
– Пора на работу, – сказал я, взглянув на часы. В метро Канцеляров пытался возобновить разговор, но из-за шума поезда это было совершенно невозможно.
А немного погодя, проезжая замечательную станцию, облицованную гранитом и мрамором чувственно-розовых и интимно-смуглых тонов, разукрашенную вакхическими мозаиками, мы помахали нашей заторможенной Аделаиде, которая уже прохаживалась по перрону в своей красной форменной кепочке, с фосфорицирующим кружком-семафором в руке.
Когда мы доехали до своей станции, я сказал Канцелярову, что сегодня, пожалуй, на службу не пойду, землетрясения ведь от этого не случится, и, запрыгнув обратно в вагон поезда, покатил в противоположную сторону, оставив удивленного и огорченного приятеля на перроне.
Я намеренно не предупредил его заранее. Чтобы избежать расспросов. На сегодня у меня были совершенно другие планы.
Глава третья
Канцеляров – генератор великих идей
Самое забавное, если разобраться, если просчитать всю ассоциативную цепочку, выяснится, что именно от моего Канцелярова исходил в своем роде первотолчок, который в конце концов и привел к тому, что в моей голове оформилась эта идея – нынешнего эпохального предприятия. Причем в отличие от Канцелярова, который уверял, что якобы еще в детстве у него имелись склонности к подобным вещам, магии, сглазу и заговорам, я в жизни не помышлял ни о чем подобном.
Есть такие люди: с одной стороны, беспросветно серые, а с другой, нет-нет да удивляющие окружающих. Они имеют репутацию редкостных экспонатов. Таков был мой Канцеляров. Вроде бы нормальный, а ходит тихо-тихо. Правда, если уж выпьет, ну да, лезет с поцелуями. А вообще человек неплохой. Всех внимательнейшим образом выслушивал, особенно, если у кого какая неприятность. Поговоришь с ним, так кажется, не у тебя неприятность случилась, а у него, у Канцелярова, – так сопереживал человек. Зато уж если у тебя радость, то и радовался так, что ты невольно ловил себя на том, что, может быть, радость не твоя вовсе, а его. Преображался человек.
Невнятный, косноязычный, даже туповатенький, он давно прославился в нашей серьезной научно-исследовательской конторе «волосатой» историей. В то время, как вся контора в поте лица трудилась над разработкой и воплощением очередного сверхважного государственного заказа, молодой инженер Канцеляров, едва поступивший на службу, обратился с докладной запиской к самому директору, между прочим, академику и членкору, предлагая свою собственную «рацуху». В той части общего проекта, которая висела на нашей лаборатории и в которой крылась главная техническая закавыка, речь шла о каких-то сверхточных электронных весах. Так вот, Канцеляров предложил собственную, оригинальную конструкцию таких весов, в которых предлагал использовать в качестве главного элемента и материала – чувствительной пружинки – некий «волосок». Причем к своей записке Канцеляров присовокупил целый каталог-спецификацию, в котором отдельно исследовал и сопоставлял соответствующие сравнительные характеристики волосяной растительности у различных существ и человека, в различных частях тела и т. д. В скрупулезных, всесторонне обоснованных расчетах, сделанных не на компьютере, а всего лишь при помощи допотопной логарифмической линейки, доказывал, что наилучший «волосок» произрастает не где-нибудь, а именно на женском лоне. Якобы материал такого волоса имеет все необходимые свойства: плотность, упругость, маслянистость, кучерявость, шелковистость, скручиваемость, эластичность. Более того, предлагал использовать им самим добытый «материал». Самое удивительное, что старый академик жутко загорелся этой идеей, тут же засадил молодого специалиста за опыты, снабдил средствами и оборудованием, убеждал даже писать диссертацию «по теме». Однако Канцеляров так ничего и не написал. Может быть, он и написал бы, но очень скоро старый академик заболел, отправился на лечение и к нам так больше и не вернулся. Достоверных сведений о нем не было, но по слухам членкор тронулся рассудком – и все из-за этой «волосатой» истории.
А Канцеляров вновь превратился в незаметного человечка.
С тех пор минуло несколько лет. В виду известных социально-общественных причин и катаклизмов наша контора ужасно захирела. Плохо то, что захирение это происходило в целом как-то исподволь и постепенно, и относительно наших экономических перспектив мы оказались введены в заблуждение. А когда спохватились было поздно. Что касается меня, то сначала-то я очень даже неплохо жил. Даже прекрасно. Размеренно, сексуально– и интеллектуально-содержательно. Как-то раз чуть было даже не женился и сам не принялся за серьезную научную работу. Затем сплошь пошли смутные времена да кризисы. То ждали, что нас вот-вот упразднят-разгонят, то надеялись на какие-то благоприятные перемены. Так что и сами не заметили, как по уши увязли во всей этой «херомантии». Зарплату не выплачивали месяцами. Большинство народу разбежалось искать лучшей доли, даже пенсионеры. Вот американцы проводили исследования и выяснили, что лишь у 3 % людей имеется склонность, задатки к бизнесу. Но у нас-то, кажется, все наоборот, – 97 % с этими задатками. Кто подался в бизнесмены, кто в политику, кто в казаки, и – благополучно вошли в новый исторический отрезок. Остались, можно сказать, единицы. Статистические, классические 3 %. Самые никчемные, безынициативные. Фатально дебильно дефективные. Вроде нас с Канцеляровым. Последний все теребил, дознавался у меня, не намерен ли, может, и я искать какую-то работу, не брошу ли его, сироту, хиреть в жалком одиночестве.
Скажу честно, я находился в какой-то спячке, сам не понимал, что со мной происходит. Кажется, абсолютно отвык от какой-либо деятельности, реального дела. То есть абсолютно ничего не делал… Что такое, абсолютно никаких мыслей в голове! Хоть ты тресни. Бездельник и сибарит. Но на женщин по-прежнему засматривался. Правда, мечты о любви задвинул подале. Да и женщины с некоторых пор стали попадаться весьма проблемные. По большей части нигилистки, политессы, действительные или мнимые лесбиянки, законспирированные или откровенные проститутки. Некоторое время пытался ухаживать за великолепной бизнес-леди, натерпелся унижений. Ругались-собачились. Она меня классифицировала как инфантильного маргинала, захребетника, который, как и подавляющее большинство мужчин, остановился в развитии в пятилетнем возрасте. Я в отместку обзывал ее стервой-феминисткой и т. п., у которой климакс наступил, должно быть, еще в детском саду. Она язвила, что лучше уж иметь секс со своим пуделем, чем со мной. Я отвечал, что уж и я лучше буду иметь секс с ее пуделем, чем с ней. В общем, отшила. Это и понятно. Убожество страшное. Я то есть. Обнищал до невероятности, отощал, обносился, зачухался. Родственникам на глаза не показывался, со всеми прервал отношения. Да и на меня косились: боялись, что я взаймы просить стану, а им придется отказывать. Считали меня абсолютно неприспособленным – не то чтобы не способным что-нибудь выгодно перепродать, – хотя бы за копейку сбыть что-нибудь из старого барахла. Что и говорить – докатился до полного краха. И это в 29 лет! Вот ужас! Действительно страшно. И мысли в голову приходили, что вот так, возможно, в один прекрасный день просто помру с голоду. 29 – какое-то неприятно черное число. Чорное-чорное. Вот 30 – гораздо лучше, спокойное, почти розовое… Неужели я не из тех нормальных людей, которых жизнь когда-нибудь заставит крутиться?
Впрочем, если уж совсем по правде… разве и я не предпринимал попыток подработать? Пытался. Только вот не платили нигде. Как сговорились, мерзавцы.
Канцеляров, пожалуй, пребывал еще в более прискорбном материальном положении, чем я. Хорошо еще, что родственники, держащие его за дурачка убогого, кое-как подкармливали. Подозреваю, он даже в тайне бутылки собирал. Впрочем, в отличие от меня, он-то хотя бы производил впечатления активного индивидуума. Видно, у него снова началась активная полоса. Не только аккуратно ходил на работу, сам искал себе задания у начальства, сосредоточенно производил какие-то расчеты, просматривал старую техдокументацию, но параллельно «генерировал идеи», горячо твердя, что за новыми идеями будущее, – искал способы обогащения и процветания так сказать в соответствии с новыми веяниями времени. Правда, способы, на мой взгляд, все были какие-то эдакие, странные, как и сам Канцеляров.
То принимался участвовать во всевозможных бесплатных лотереях, проводившихся в рекламных целях, и меня подбивал. То рассылал сотни писем со спичечными, пивными этикетками, наклейками, вкладышами, пробками, шоколадными обертками и т. д. Объяснял, что главное – «набрать статистику». Погоди, погоди, не смейся, говорил он, созреет критическая масса, нас завалят деньгами и призами. В один прекрасный день посыпятся халявные путевки-круизы, бытовая техника, автомобили и квартиры. В более или менее «реальных» лотереях, вроде Бинго-лото, он не участвовал по причине абсолютного отсутствия денег на билеты. Зато нашел себе странное, щекочущее нервы развлечение. Не покупая билетов, время от времени нарочно отмечал накануне тиража свои номера, а затем сверял с теми, что выпали при розыгрыше. Он утверждал, что уже несколько раз «выигрывал» по нескольку сотен тысяч, а то и по миллиону долларов. Стоило купить билетик – и он бы уж был мультимиллионером. Но с ума от огорчения не сошел. А может, сошел?
Он также рассылал сотни посланий по электронной почте – различным шишкам, денежным тузам и звездам. Поздравлял их с юбилеями, выходами книг, альбомов, восшествием на престолы, избранием в президенты и т. п. Тоже «набирал статистику». Говорил, что в один прекрасный момент его оценят, протянут руку и по-товарищески озолотят. Кроме того, подавал бесконечные объявления в бесплатные рекламные газеты, предлагая различные экстравагантные услуги. Например, за небольшую плату брался консультировать всех страждущих по проблемам общественной, семейной, сексуальной жизни, а также по глобальным и частным естественнонаучным вопросам.
Однажды, впрочем, ему действительно прислали вложенную в конверт десятку после того, как он в течение полугода помещал в газетах объявление о том, что «человек, отправляющийся на тот свет» принимает заказы на передачу «просьб и сообщений». Кстати, этот единственный приславший десятку заказал Канцелярову передать привет Александру Македонскому, Ленину и Сталину, а также просьбу, состоявшую из ста семнадцати пунктов, включая новую жену и 850-летнюю продолжительность жизни. Что касается, полученной десятки, то Канцеляров сказал, что принципиально не станет тратить ее на пиво (как я предлагал), что эти счастливые деньги должны быть в обороте и положил десятку под проценты в местное отделение Сбербанка.
Впрочем, это лишь самая малая часть сгенерированных им идей. Проделывал он все это отнюдь не из желания поразвлечься, а с абсолютной серьезностью и гиперактивной самоотдачей. Развлечений как таковых у него вообще не было. За исключением одного чрезвычайно странного, свидетелем которого я стал случайно.
Однажды, сойдя с ним с электрички на Киевском вокзале, я увидел, что Канцеляров, как-то судорожно взглянув на старинные вокзальные часы, похожие на барабан со скрещенными палочками, вдруг ухватил меня за локоть и стал возбужденно просить еще немного задержаться, побыть на перроне. В этот момент как раз объявляли, что с соседнего пути отправляется поезд дальнего следования. Во-первых, чудесный аромат ветра дальних странствий. А во-вторых…
– Когда отходят поезда, – объяснил Канцеляров, – обязательно кто-нибудь опаздывает. Удивительное зрелище! Посмотришь, кому-то, более счастливому, удается догнать уходящий поезд, а кому-то, несчастливому, соответственно, нет!
Поезд у соседнего перрона лязгнул сочленениями, дернулся и пополз. В конце перрона действительно появились опаздывающие: толстая баба с двумя огромными чемоданами, дедок с рюкзаком на спине и картонным коробками в каждой руке, а также приземистый пожилой носильщик, толкавший перед собой телегу, на которой, поверх груды вещей, восседала дряхлая старушонка. Между ними развернулось своего рода соревнование. Носильщик со старушонкой на телеге естественно оказался проворнее и профессиональнее. Провожающая публика так и рассыпалась в стороны от его грозного «па-аберегись!». Он подрулил к последней двери последнего вагона и на ходу принялся забрасывать туда узлы, тюки и сумки. Старушонка, слепо вертя головой, успевала руководить с телеги. В этот момент подоспели баба с чемоданами и дедок с рюкзаком. Дедок с изумительной энергией вписался в краткий промежуток между мельканиями вещей с телеги, повис на поручне, согнувшись пополам, толкая впереди себя картонные коробки, тем самым забаррикадировал проход. Баба с чемоданами легко оттеснила и телегу, и носильщика, и старушонку, и бестолково мечась пыталась взгромоздить чемоданы поверх дедка, ползущего в вагон на четвереньках, но чемоданы, словно от резинового мяча, отскакивали от рюкзака на спине деда. В конце концов ей удалось-таки забросить один чемодан и влезть следом за дедом. Второй чемодан она выронила, а вернуться за ним не было никакой возможности, поскольку следом за ней к поручню уже прицепился носильщик, продолжавший грузить старушонкино барахло. Достойный вклад в общую сумятицу внесла также проводница, вопя и кроя благим матом всех скопом. А поезд набирал ход с висящим в хвосте, словно гроздь винограда, человеческим клубком. Телега с задыхающейся и жалобно верещащей старушонкой давно осталась позади. Едва ли не на последнем дюйме перрона соскочил с подножки носильщик, плюнул, махнул рукой и побрел назад, досадливо пнув ногой попавшийся по дороге чемодан, который выронила баба… Грустная картина.
Все это время Канцеляров, выпучив свои зеленоватенькие глазки, словно забыв обо всем на свете, следил за происходящим.
– Во как! – пробормотал он, переводя дыхание и поворачиваясь ко мне. – Во как!
Канцеляров признался, что регулярно, нарочно ходит полюбоваться на подобные случаи. Во всем происходящем его особенно интересует, каким непостижимым и неуловимым образом происходит «перераспределение энергии счастья».
– Да уж, – кивнул я, подхватив ни с того ни с сего этот разговор. – Своего рода электромагнитные силовые поля. Как будто участники гонки находятся в неких стремительных невидимых потоках удачи и неудачи, которые непредсказуемо подхватывают людей и жонглируют ими, словно ветер опавшими листьями…
– Остро подмечено! – воскликнул Канцеляров. – Просто гениальная аналогия!
– Осталось вычислить характеристики и построить генератор счастья, – усмехнулся я. – Генератор великих идей у нас уже есть, а?.. – Я похлопал Канцелярова по плечу. – Кстати, любопытно было бы вычислить, в каком именно месте этого силового поля счастья находимся мы с тобой, Канцеляров. Как думаешь?..
– Смотри! Смотри! – вдруг зашептал Канцеляров своим полупридушенным и горячим, как аравийский самум, шепотом.
Я повернул голову и почувствовал вакуумный «чмок» под ложечкой, словно меня ткнули под дых. Я увидел редкостной красоты молоденькую женщину. Такой красоты, в которой мгновенно прочитывались все ее необыкновенные достоинства и абсолютное отсутствие недостатков. Такую женщину можно увидеть даже не раз в год, не раз в три и не в пять, – а только единожды в жизни… Так я первый раз увидел Елену. Но тогда я, конечно, еще не знал, что это она.
Спокойно, ничуть не торопясь, она шла вдоль пригородной электрички, готовой к отправке, стоявшей на противоположном перроне. Мимо нее уже летели боящиеся опоздать. Затем она вошла в вагон. В ту же секунду за ней захлопнулись двери. Как будто поезд специально ее и дожидался. Если они и существовали – эти самые силовые поля счастья, – то она несомненно находилась непосредственно в эпицентре благодати.
Лишь много позже я выяснил, что, вопреки недоумению и ворчанию родителей, она обожала ездить в загородное палаццо почему-то именно на плебейской электричке.
Есть такие люди: с одной стороны, беспросветно серые, а с другой, нет-нет да удивляющие окружающих. Они имеют репутацию редкостных экспонатов. Таков был мой Канцеляров. Вроде бы нормальный, а ходит тихо-тихо. Правда, если уж выпьет, ну да, лезет с поцелуями. А вообще человек неплохой. Всех внимательнейшим образом выслушивал, особенно, если у кого какая неприятность. Поговоришь с ним, так кажется, не у тебя неприятность случилась, а у него, у Канцелярова, – так сопереживал человек. Зато уж если у тебя радость, то и радовался так, что ты невольно ловил себя на том, что, может быть, радость не твоя вовсе, а его. Преображался человек.
Невнятный, косноязычный, даже туповатенький, он давно прославился в нашей серьезной научно-исследовательской конторе «волосатой» историей. В то время, как вся контора в поте лица трудилась над разработкой и воплощением очередного сверхважного государственного заказа, молодой инженер Канцеляров, едва поступивший на службу, обратился с докладной запиской к самому директору, между прочим, академику и членкору, предлагая свою собственную «рацуху». В той части общего проекта, которая висела на нашей лаборатории и в которой крылась главная техническая закавыка, речь шла о каких-то сверхточных электронных весах. Так вот, Канцеляров предложил собственную, оригинальную конструкцию таких весов, в которых предлагал использовать в качестве главного элемента и материала – чувствительной пружинки – некий «волосок». Причем к своей записке Канцеляров присовокупил целый каталог-спецификацию, в котором отдельно исследовал и сопоставлял соответствующие сравнительные характеристики волосяной растительности у различных существ и человека, в различных частях тела и т. д. В скрупулезных, всесторонне обоснованных расчетах, сделанных не на компьютере, а всего лишь при помощи допотопной логарифмической линейки, доказывал, что наилучший «волосок» произрастает не где-нибудь, а именно на женском лоне. Якобы материал такого волоса имеет все необходимые свойства: плотность, упругость, маслянистость, кучерявость, шелковистость, скручиваемость, эластичность. Более того, предлагал использовать им самим добытый «материал». Самое удивительное, что старый академик жутко загорелся этой идеей, тут же засадил молодого специалиста за опыты, снабдил средствами и оборудованием, убеждал даже писать диссертацию «по теме». Однако Канцеляров так ничего и не написал. Может быть, он и написал бы, но очень скоро старый академик заболел, отправился на лечение и к нам так больше и не вернулся. Достоверных сведений о нем не было, но по слухам членкор тронулся рассудком – и все из-за этой «волосатой» истории.
А Канцеляров вновь превратился в незаметного человечка.
С тех пор минуло несколько лет. В виду известных социально-общественных причин и катаклизмов наша контора ужасно захирела. Плохо то, что захирение это происходило в целом как-то исподволь и постепенно, и относительно наших экономических перспектив мы оказались введены в заблуждение. А когда спохватились было поздно. Что касается меня, то сначала-то я очень даже неплохо жил. Даже прекрасно. Размеренно, сексуально– и интеллектуально-содержательно. Как-то раз чуть было даже не женился и сам не принялся за серьезную научную работу. Затем сплошь пошли смутные времена да кризисы. То ждали, что нас вот-вот упразднят-разгонят, то надеялись на какие-то благоприятные перемены. Так что и сами не заметили, как по уши увязли во всей этой «херомантии». Зарплату не выплачивали месяцами. Большинство народу разбежалось искать лучшей доли, даже пенсионеры. Вот американцы проводили исследования и выяснили, что лишь у 3 % людей имеется склонность, задатки к бизнесу. Но у нас-то, кажется, все наоборот, – 97 % с этими задатками. Кто подался в бизнесмены, кто в политику, кто в казаки, и – благополучно вошли в новый исторический отрезок. Остались, можно сказать, единицы. Статистические, классические 3 %. Самые никчемные, безынициативные. Фатально дебильно дефективные. Вроде нас с Канцеляровым. Последний все теребил, дознавался у меня, не намерен ли, может, и я искать какую-то работу, не брошу ли его, сироту, хиреть в жалком одиночестве.
Скажу честно, я находился в какой-то спячке, сам не понимал, что со мной происходит. Кажется, абсолютно отвык от какой-либо деятельности, реального дела. То есть абсолютно ничего не делал… Что такое, абсолютно никаких мыслей в голове! Хоть ты тресни. Бездельник и сибарит. Но на женщин по-прежнему засматривался. Правда, мечты о любви задвинул подале. Да и женщины с некоторых пор стали попадаться весьма проблемные. По большей части нигилистки, политессы, действительные или мнимые лесбиянки, законспирированные или откровенные проститутки. Некоторое время пытался ухаживать за великолепной бизнес-леди, натерпелся унижений. Ругались-собачились. Она меня классифицировала как инфантильного маргинала, захребетника, который, как и подавляющее большинство мужчин, остановился в развитии в пятилетнем возрасте. Я в отместку обзывал ее стервой-феминисткой и т. п., у которой климакс наступил, должно быть, еще в детском саду. Она язвила, что лучше уж иметь секс со своим пуделем, чем со мной. Я отвечал, что уж и я лучше буду иметь секс с ее пуделем, чем с ней. В общем, отшила. Это и понятно. Убожество страшное. Я то есть. Обнищал до невероятности, отощал, обносился, зачухался. Родственникам на глаза не показывался, со всеми прервал отношения. Да и на меня косились: боялись, что я взаймы просить стану, а им придется отказывать. Считали меня абсолютно неприспособленным – не то чтобы не способным что-нибудь выгодно перепродать, – хотя бы за копейку сбыть что-нибудь из старого барахла. Что и говорить – докатился до полного краха. И это в 29 лет! Вот ужас! Действительно страшно. И мысли в голову приходили, что вот так, возможно, в один прекрасный день просто помру с голоду. 29 – какое-то неприятно черное число. Чорное-чорное. Вот 30 – гораздо лучше, спокойное, почти розовое… Неужели я не из тех нормальных людей, которых жизнь когда-нибудь заставит крутиться?
Впрочем, если уж совсем по правде… разве и я не предпринимал попыток подработать? Пытался. Только вот не платили нигде. Как сговорились, мерзавцы.
Канцеляров, пожалуй, пребывал еще в более прискорбном материальном положении, чем я. Хорошо еще, что родственники, держащие его за дурачка убогого, кое-как подкармливали. Подозреваю, он даже в тайне бутылки собирал. Впрочем, в отличие от меня, он-то хотя бы производил впечатления активного индивидуума. Видно, у него снова началась активная полоса. Не только аккуратно ходил на работу, сам искал себе задания у начальства, сосредоточенно производил какие-то расчеты, просматривал старую техдокументацию, но параллельно «генерировал идеи», горячо твердя, что за новыми идеями будущее, – искал способы обогащения и процветания так сказать в соответствии с новыми веяниями времени. Правда, способы, на мой взгляд, все были какие-то эдакие, странные, как и сам Канцеляров.
То принимался участвовать во всевозможных бесплатных лотереях, проводившихся в рекламных целях, и меня подбивал. То рассылал сотни писем со спичечными, пивными этикетками, наклейками, вкладышами, пробками, шоколадными обертками и т. д. Объяснял, что главное – «набрать статистику». Погоди, погоди, не смейся, говорил он, созреет критическая масса, нас завалят деньгами и призами. В один прекрасный день посыпятся халявные путевки-круизы, бытовая техника, автомобили и квартиры. В более или менее «реальных» лотереях, вроде Бинго-лото, он не участвовал по причине абсолютного отсутствия денег на билеты. Зато нашел себе странное, щекочущее нервы развлечение. Не покупая билетов, время от времени нарочно отмечал накануне тиража свои номера, а затем сверял с теми, что выпали при розыгрыше. Он утверждал, что уже несколько раз «выигрывал» по нескольку сотен тысяч, а то и по миллиону долларов. Стоило купить билетик – и он бы уж был мультимиллионером. Но с ума от огорчения не сошел. А может, сошел?
Он также рассылал сотни посланий по электронной почте – различным шишкам, денежным тузам и звездам. Поздравлял их с юбилеями, выходами книг, альбомов, восшествием на престолы, избранием в президенты и т. п. Тоже «набирал статистику». Говорил, что в один прекрасный момент его оценят, протянут руку и по-товарищески озолотят. Кроме того, подавал бесконечные объявления в бесплатные рекламные газеты, предлагая различные экстравагантные услуги. Например, за небольшую плату брался консультировать всех страждущих по проблемам общественной, семейной, сексуальной жизни, а также по глобальным и частным естественнонаучным вопросам.
Однажды, впрочем, ему действительно прислали вложенную в конверт десятку после того, как он в течение полугода помещал в газетах объявление о том, что «человек, отправляющийся на тот свет» принимает заказы на передачу «просьб и сообщений». Кстати, этот единственный приславший десятку заказал Канцелярову передать привет Александру Македонскому, Ленину и Сталину, а также просьбу, состоявшую из ста семнадцати пунктов, включая новую жену и 850-летнюю продолжительность жизни. Что касается, полученной десятки, то Канцеляров сказал, что принципиально не станет тратить ее на пиво (как я предлагал), что эти счастливые деньги должны быть в обороте и положил десятку под проценты в местное отделение Сбербанка.
Впрочем, это лишь самая малая часть сгенерированных им идей. Проделывал он все это отнюдь не из желания поразвлечься, а с абсолютной серьезностью и гиперактивной самоотдачей. Развлечений как таковых у него вообще не было. За исключением одного чрезвычайно странного, свидетелем которого я стал случайно.
Однажды, сойдя с ним с электрички на Киевском вокзале, я увидел, что Канцеляров, как-то судорожно взглянув на старинные вокзальные часы, похожие на барабан со скрещенными палочками, вдруг ухватил меня за локоть и стал возбужденно просить еще немного задержаться, побыть на перроне. В этот момент как раз объявляли, что с соседнего пути отправляется поезд дальнего следования. Во-первых, чудесный аромат ветра дальних странствий. А во-вторых…
– Когда отходят поезда, – объяснил Канцеляров, – обязательно кто-нибудь опаздывает. Удивительное зрелище! Посмотришь, кому-то, более счастливому, удается догнать уходящий поезд, а кому-то, несчастливому, соответственно, нет!
Поезд у соседнего перрона лязгнул сочленениями, дернулся и пополз. В конце перрона действительно появились опаздывающие: толстая баба с двумя огромными чемоданами, дедок с рюкзаком на спине и картонным коробками в каждой руке, а также приземистый пожилой носильщик, толкавший перед собой телегу, на которой, поверх груды вещей, восседала дряхлая старушонка. Между ними развернулось своего рода соревнование. Носильщик со старушонкой на телеге естественно оказался проворнее и профессиональнее. Провожающая публика так и рассыпалась в стороны от его грозного «па-аберегись!». Он подрулил к последней двери последнего вагона и на ходу принялся забрасывать туда узлы, тюки и сумки. Старушонка, слепо вертя головой, успевала руководить с телеги. В этот момент подоспели баба с чемоданами и дедок с рюкзаком. Дедок с изумительной энергией вписался в краткий промежуток между мельканиями вещей с телеги, повис на поручне, согнувшись пополам, толкая впереди себя картонные коробки, тем самым забаррикадировал проход. Баба с чемоданами легко оттеснила и телегу, и носильщика, и старушонку, и бестолково мечась пыталась взгромоздить чемоданы поверх дедка, ползущего в вагон на четвереньках, но чемоданы, словно от резинового мяча, отскакивали от рюкзака на спине деда. В конце концов ей удалось-таки забросить один чемодан и влезть следом за дедом. Второй чемодан она выронила, а вернуться за ним не было никакой возможности, поскольку следом за ней к поручню уже прицепился носильщик, продолжавший грузить старушонкино барахло. Достойный вклад в общую сумятицу внесла также проводница, вопя и кроя благим матом всех скопом. А поезд набирал ход с висящим в хвосте, словно гроздь винограда, человеческим клубком. Телега с задыхающейся и жалобно верещащей старушонкой давно осталась позади. Едва ли не на последнем дюйме перрона соскочил с подножки носильщик, плюнул, махнул рукой и побрел назад, досадливо пнув ногой попавшийся по дороге чемодан, который выронила баба… Грустная картина.
Все это время Канцеляров, выпучив свои зеленоватенькие глазки, словно забыв обо всем на свете, следил за происходящим.
– Во как! – пробормотал он, переводя дыхание и поворачиваясь ко мне. – Во как!
Канцеляров признался, что регулярно, нарочно ходит полюбоваться на подобные случаи. Во всем происходящем его особенно интересует, каким непостижимым и неуловимым образом происходит «перераспределение энергии счастья».
– Да уж, – кивнул я, подхватив ни с того ни с сего этот разговор. – Своего рода электромагнитные силовые поля. Как будто участники гонки находятся в неких стремительных невидимых потоках удачи и неудачи, которые непредсказуемо подхватывают людей и жонглируют ими, словно ветер опавшими листьями…
– Остро подмечено! – воскликнул Канцеляров. – Просто гениальная аналогия!
– Осталось вычислить характеристики и построить генератор счастья, – усмехнулся я. – Генератор великих идей у нас уже есть, а?.. – Я похлопал Канцелярова по плечу. – Кстати, любопытно было бы вычислить, в каком именно месте этого силового поля счастья находимся мы с тобой, Канцеляров. Как думаешь?..
– Смотри! Смотри! – вдруг зашептал Канцеляров своим полупридушенным и горячим, как аравийский самум, шепотом.
Я повернул голову и почувствовал вакуумный «чмок» под ложечкой, словно меня ткнули под дых. Я увидел редкостной красоты молоденькую женщину. Такой красоты, в которой мгновенно прочитывались все ее необыкновенные достоинства и абсолютное отсутствие недостатков. Такую женщину можно увидеть даже не раз в год, не раз в три и не в пять, – а только единожды в жизни… Так я первый раз увидел Елену. Но тогда я, конечно, еще не знал, что это она.
Спокойно, ничуть не торопясь, она шла вдоль пригородной электрички, готовой к отправке, стоявшей на противоположном перроне. Мимо нее уже летели боящиеся опоздать. Затем она вошла в вагон. В ту же секунду за ней захлопнулись двери. Как будто поезд специально ее и дожидался. Если они и существовали – эти самые силовые поля счастья, – то она несомненно находилась непосредственно в эпицентре благодати.
Лишь много позже я выяснил, что, вопреки недоумению и ворчанию родителей, она обожала ездить в загородное палаццо почему-то именно на плебейской электричке.
Глава четвертая
Путешествие к центру счастья
Энергетические линии удачи, силовые поля счастья… Тут, конечно, можно было бы много чего понакрутить. Канцеляров наверняка сплел бы из этого какую-нибудь мудреную теорию. А вот воспользоваться бы, пожалуй, и не сумел.
Сам-то я что об этом думал?
Если это и безумие, то с налетом благородства. Даже поэтическая аллегория. Некая метафизическая спекуляция. При том, что я никогда не верил в чертовщину, не увлекался никакой мистикой-магией. Никогда не считал, что это имеет какой-то практический смысл, что-нибудь объясняет или на что-то влияет.
Но вот, оказывается, имеет, объясняет, влияет… Еще как влияет!
Я решил действовать немедленно. Откуда только взялась такая стопудовая уверенность. Так сказать, решил предпринять путешествие к центру счастья. Как тот средневековый искатель сокровищ или подземных вод, который бредет сосредоточенно, как сомнамбула, вытянув перед собой чувствительный прутик-рогульку.
Ну-с… Я решил начать с самого простого. Нужно отыскать этих замечательных индивидуумов, этих счастливцев, которым удается непрерывно купаться в потоках счастья и струях удачи. Пройти путями, которыми ходят они. Подышать тем же воздухом. Если нечто подобное энергетическим полям и силовым линиям счастья существует, то это, несомненно, ощущается вблизи этих людей.
Но где их искать?! Где эти здоровые и богатые? Какие они?
Сначала я ума не мог приложить, как приняться за дело.
Ах, если бы мне, скажем, посчастливилось оказаться в тот самый момент в вагоне, когда в него вошла та ослепительная молоденькая женщина! Я сразу почувствовал, что тут таится что-то архиважное.
Что ж, почему и мне не попытать этого самого счастья?
Я стал дежурить на вокзале приблизительно в то время, когда впервые увидел ее. Я заходил в последний вагон отходящей электрички и ждал, не появится ли она. Когда объявляли, что двери закрываются, я успевал выскочить из вагона на перрон, продравшись сквозь рвущихся в вагон опаздывающих, и переходил в другой поезд.
В томительном дежурстве на вокзале, наблюдая, подобно Канцелярову, как люди опаздывают или успевают на уходящие поезда, я чувствовал себя законченным идиотом. Конечно, можно было сказать, что я лишь банально выслеживал предмет своего случайного увлечения. Ведь на первый взгляд, если рассуждать более вдумчиво и логично, истинных счастливцев следовало бы искать (и, вероятно, с большей результативностью), руководствуясь иными алгоритмами.
Например, начать с тех, кому улыбнулось счастье заполучить какойнибудь громадный приз, наследство, раскопать клад. Но, во-первых, где их найдешь, этих героев рулетки и лотерей, а во-вторых, эпизодическая удача вовсе не свидетельствует о том, что человек истинный счастливец. Неизвестно, какие еще последствия. Зачастую с подобных, внешне «счастливых» событий начинаются ужасные несчастья, крушения судеб. Да и как заговоришь с человеком, выигравшим огромный куш, о его выигрыше? Это потребовало бы невероятного такта и хитрости. Спугнуть удачу так легко, а вокруг зависть, подозрительность, криминал!
Можно было бы искать тех, кому посчастливилось выжить во всяческих катастрофах. Как, к примеру, недавно сообщали о стюардессе, феноменально выжившей при падении самолета с высоты одиннадцати километров. Но разве можно назвать счастливицей эту бедную женщину, которая потеряла друзей и подруг, пережила подобный стресс, которую выковырнули из-под груды спрессованного железа, которую перекосил нервный тик и т. д. Скорее уж, будь она счастливицей, она бы вообще не оказалась в том злосчастном самолете.
Конечно, можно предположить, что существует множество различных тонких градаций и граней счастья. От хронически-беспросветного невезения до божественно королевской удачи.
Подобно шутейным градациям рыбацкого везения-невезения. Супервезение: забросил удочку, даже забыв насадить червя, – и вытащил громадную рыбину. Просто везение: забросил удочку – и натаскал на жареху. Обыкновенное невезение: забросил, клюнула – и сорвалась. И, наконец, суперневезение: пошел на рыбалку – забыл удочку, не клевало, да еще и сам утонул…
Словом, в своих продолжительных вокзальных дежурствах я волей-неволей успел немало поразмыслить о теории счастья, о счастье и счастливцах.
Я терпеливо придерживался своей «вокзальной» тактики около двух недель. Она не появлялась. Я уже готов был бросить это смехотворное вокзальное хобби. Тем более, в целях экономии денег на билет, а точнее, просто по причине их отсутствия, чтобы пройти к перронам, приходилось унизительно хитрить, проделывать гимнастический трюк, по-козлиному сигая через турникеты, пока дежурная баба отворачивалась, рискуя сломать руку или отбить копчик, а то и быть с позором задержанным вокзальной милицией, отметеленным, посаженным в «обезьянник».
Но, видно, недаром вокзалы с их зазывно уходящими вдаль параллелями железнодорожных путей, мелькающие шпалы всегда ассоциировались у людей с дальними странами, романтическими перспективами, путешествиями и, конечно, поисками счастья и лучшей доли.
Действовать, так уж действовать. Я отнюдь не собирался впадать в пустые мечтания. Поэтому, когда мне наскучило мое очередное дежурство, мне пришло в голову выбрать одного из «счастливцев» – одного из тех, кто успевал-таки в последний момент заскочить в отходящую электричку, – чтобы немного проследить за ним, незаметно понаблюдать, рассмотреть, попытаться проанализировать, действительно ли в нем есть что-то такое необычное, что несвойственно другим людям.
Только я об этом подумал, как на перроне появился подходящий тип. Зашагал прямо к двери последнего вагона, где находился я. Как раз объявили, что двери закрываются.
Сам-то я что об этом думал?
Если это и безумие, то с налетом благородства. Даже поэтическая аллегория. Некая метафизическая спекуляция. При том, что я никогда не верил в чертовщину, не увлекался никакой мистикой-магией. Никогда не считал, что это имеет какой-то практический смысл, что-нибудь объясняет или на что-то влияет.
Но вот, оказывается, имеет, объясняет, влияет… Еще как влияет!
Я решил действовать немедленно. Откуда только взялась такая стопудовая уверенность. Так сказать, решил предпринять путешествие к центру счастья. Как тот средневековый искатель сокровищ или подземных вод, который бредет сосредоточенно, как сомнамбула, вытянув перед собой чувствительный прутик-рогульку.
Ну-с… Я решил начать с самого простого. Нужно отыскать этих замечательных индивидуумов, этих счастливцев, которым удается непрерывно купаться в потоках счастья и струях удачи. Пройти путями, которыми ходят они. Подышать тем же воздухом. Если нечто подобное энергетическим полям и силовым линиям счастья существует, то это, несомненно, ощущается вблизи этих людей.
Но где их искать?! Где эти здоровые и богатые? Какие они?
Сначала я ума не мог приложить, как приняться за дело.
Ах, если бы мне, скажем, посчастливилось оказаться в тот самый момент в вагоне, когда в него вошла та ослепительная молоденькая женщина! Я сразу почувствовал, что тут таится что-то архиважное.
Что ж, почему и мне не попытать этого самого счастья?
Я стал дежурить на вокзале приблизительно в то время, когда впервые увидел ее. Я заходил в последний вагон отходящей электрички и ждал, не появится ли она. Когда объявляли, что двери закрываются, я успевал выскочить из вагона на перрон, продравшись сквозь рвущихся в вагон опаздывающих, и переходил в другой поезд.
В томительном дежурстве на вокзале, наблюдая, подобно Канцелярову, как люди опаздывают или успевают на уходящие поезда, я чувствовал себя законченным идиотом. Конечно, можно было сказать, что я лишь банально выслеживал предмет своего случайного увлечения. Ведь на первый взгляд, если рассуждать более вдумчиво и логично, истинных счастливцев следовало бы искать (и, вероятно, с большей результативностью), руководствуясь иными алгоритмами.
Например, начать с тех, кому улыбнулось счастье заполучить какойнибудь громадный приз, наследство, раскопать клад. Но, во-первых, где их найдешь, этих героев рулетки и лотерей, а во-вторых, эпизодическая удача вовсе не свидетельствует о том, что человек истинный счастливец. Неизвестно, какие еще последствия. Зачастую с подобных, внешне «счастливых» событий начинаются ужасные несчастья, крушения судеб. Да и как заговоришь с человеком, выигравшим огромный куш, о его выигрыше? Это потребовало бы невероятного такта и хитрости. Спугнуть удачу так легко, а вокруг зависть, подозрительность, криминал!
Можно было бы искать тех, кому посчастливилось выжить во всяческих катастрофах. Как, к примеру, недавно сообщали о стюардессе, феноменально выжившей при падении самолета с высоты одиннадцати километров. Но разве можно назвать счастливицей эту бедную женщину, которая потеряла друзей и подруг, пережила подобный стресс, которую выковырнули из-под груды спрессованного железа, которую перекосил нервный тик и т. д. Скорее уж, будь она счастливицей, она бы вообще не оказалась в том злосчастном самолете.
Конечно, можно предположить, что существует множество различных тонких градаций и граней счастья. От хронически-беспросветного невезения до божественно королевской удачи.
Подобно шутейным градациям рыбацкого везения-невезения. Супервезение: забросил удочку, даже забыв насадить червя, – и вытащил громадную рыбину. Просто везение: забросил удочку – и натаскал на жареху. Обыкновенное невезение: забросил, клюнула – и сорвалась. И, наконец, суперневезение: пошел на рыбалку – забыл удочку, не клевало, да еще и сам утонул…
Словом, в своих продолжительных вокзальных дежурствах я волей-неволей успел немало поразмыслить о теории счастья, о счастье и счастливцах.
Я терпеливо придерживался своей «вокзальной» тактики около двух недель. Она не появлялась. Я уже готов был бросить это смехотворное вокзальное хобби. Тем более, в целях экономии денег на билет, а точнее, просто по причине их отсутствия, чтобы пройти к перронам, приходилось унизительно хитрить, проделывать гимнастический трюк, по-козлиному сигая через турникеты, пока дежурная баба отворачивалась, рискуя сломать руку или отбить копчик, а то и быть с позором задержанным вокзальной милицией, отметеленным, посаженным в «обезьянник».
Но, видно, недаром вокзалы с их зазывно уходящими вдаль параллелями железнодорожных путей, мелькающие шпалы всегда ассоциировались у людей с дальними странами, романтическими перспективами, путешествиями и, конечно, поисками счастья и лучшей доли.
Действовать, так уж действовать. Я отнюдь не собирался впадать в пустые мечтания. Поэтому, когда мне наскучило мое очередное дежурство, мне пришло в голову выбрать одного из «счастливцев» – одного из тех, кто успевал-таки в последний момент заскочить в отходящую электричку, – чтобы немного проследить за ним, незаметно понаблюдать, рассмотреть, попытаться проанализировать, действительно ли в нем есть что-то такое необычное, что несвойственно другим людям.
Только я об этом подумал, как на перроне появился подходящий тип. Зашагал прямо к двери последнего вагона, где находился я. Как раз объявили, что двери закрываются.