– А ты его не пугай… – объяснял ему Богач. – Вот привыкнет, тогда и обнюхивай…
   Больной зайчик лежал неподвижно, точно человек, который приготовился к смерти. Он был такой беленький и чистенький, только кончики ушей точно были выкрашены черной краской.
   – А ведь надо его покормить, беднягу… – думал вслух Богач.
   Но заяц упорно отказывался есть и пить.
   – Это он со страху, – объяснял Богач. – Ужо завтра добуду ему свежей морковки да молочка.
   В углу под лавкой Богач устроил зайцу из разного тряпья мягкое и теплое гнездо и перенес его туда.
   – Ты у меня, Еремка, смотри, не пугай его… – уговаривал он собаку, грозя пальцем. – Понимаешь: хворый он…
   Еремка вместо ответа подошел к зайцу и лизнул его.
   – Ну, вот так, Еремка… Значит, не будешь обижать? Так, так… Ведь ты у меня умный пес, только вот сказать не умеешь. С нас будет и здоровых зайцев.
   Ночью Богачу плохо спалось. Он все прислушивался, не крадется ли к зайцу Еремка. Хоть и умный пес, а все-таки пес, и полагаться на него нельзя. Как раз сцапает…
   «Ах ты, оказия… – думал Богач, ворочаясь с боку на бок. – Уж, кажется, достаточно нагляделся на зайцев… Не одну сотню их переколотил, а вот этого жаль. Совсем ведь глупый еще… несмышленыш…»
   И во сне Богач видел загубленных им зайцев. Он даже просыпался и прислушивался к завывавшей буре. Ему казалось, что к избушке сбежались все убитые им зайцы, лопочут, по снегу кувыркаются, стучат в дверь передними лапками… Старик не утерпел, слез с печи и выглянул из избушки. Никого нет, а только ветер гуляет по полю и гудит на все голоса.
   – Ах ты, оказия!.. – ворчал старик, забираясь на теплую печку.
   Просыпался он, по-стариковски, ранним утром, затоплял печь и приставлял к огню какое-нибудь варево – похлебку, старых щец, кашу-размазню. Сегодня было, как всегда. Заяц лежал в своем уголке неподвижно, точно мертвый, и не притронулся к еде, как его Богач ни угощал.
   – Ишь ты, какой важный барин, – корил его старик. – А ты вот попробуй кашки гречушной – лапка-то и срастется. Право, глупый… У меня кашу-то и Еремка вот как уплетает, за ушами пищит.
   Богач прибрал свою избушку, закусил и пошел в деревню.
   – Ты у меня смотри, Еремка, – наказывал он Еремке. – Я-то скоро вернусь, а ты зайца не пугай…
   Пока старик ходил, Еремка не тронул зайца, а только съел у него все угощение – корочки черного хлеба, кашу и молоко. В благодарность он лизнул зайца прямо в мордочку и принес в награду из своего угла старую обглоданную кость. Еремка всегда голодал, даже когда ему случалось съесть какого-нибудь зайчонка. Когда Богач вернулся, он только покачал головой: какой хитрый зайчишка: когда угощают, так и не смотрит, а когда ушли – так все дотла поел.
   – Ну и лукавец! – удивлялся старик. – А я тебе гостинца принес, косому плуту…
   Он достал из-за пазухи несколько морковок, пару кочерыжек, репку и свеклу. Еремка лежал на своем месте как ни в чем не бывало, но когда он облизнулся, вспомнив съеденное у зайца угощение, Богач понял его коварство и принялся его журить:
   – И не стыдно тебе, старому плуту… а? Что, не едал ты каши? Ах, ненасытная утроба…
   Когда старик увидел валявшуюся перед зайцем кость, он не мог удержаться от смеха. Вот так Еремка, тоже сумел угостить… Да не хитрый ли плутище!..
   Заяц отдохнул за ночь и перестал бояться. Когда Богач дал ему морковку, он с жадностью ее съел.
   – Эге, брат, вот так-то лучше будет!.. Это, видно, не Еремкина голая кость… Будет чваниться-то. Ну-ка, еще репку попробуй.
   И репка была съедена с тем же аппетитом.
   – Да ты у меня совсем молодец!.. – хвалил старик.
   Когда совсем рассветало, в дверь послышался стук, и тоненький детский голосок проговорил:
   – Дедушка, отвори… Смерть как замерзла!..
   Богач отворил тяжелую дверь и впустил в избушку девочку лет семи. Она была в громадных валенках, в материнской кацавейке и закутана рваным платком.
   – Ах, это ты, Ксюша… Здравствуй, птаха.
   – Мамка послала тебе молочка… не тебе, а зайцу…
   – Спасибо, красавица…
   Он взял из покрасневших на морозе детских ручонок небольшую крынку молока и поставил ее бережно на стол.
   – Ну, вот мы и с праздником… А ты, Ксюша, погрейся. Замерзла?
   – Студено…
   – Давай раздевайся. Гостья будешь… Зайчика пришла посмотреть?
   – А то как же…
   – Неужто не видала?
   – Как не видать… Только я-то видела летних зайцев, когда они серые, а этот совсем белый у тебя.
   Ксюша разделась. Это была самая обыкновенная деревенская белоголовая девочка, загорелая, с тоненькой шейкой, тоненькой косичкой и тоненькими ручками и ножками. Мать одевала ее по-старинному – в сарафан. Оно и удобно, и дешевле. Чтобы согреться, Ксюша попрыгала на одной ноге, грела дыханием окоченевшие ручонки и только потом подошла к зайчику.
   – Ах, какой хорошенький зайчик, дедушка… Беленький весь, а только ушки точно оторочены черным.
   – Это уж по зиме все такие зайцы, беляки, бывают…
   Девочка села около зайчика и погладила его по спинке.
   – А что у него ножка завязана тряпочкой, дедушка?
   – Сломана лапка, вот я и завязал ее, чтобы все косточки срослись.
   – Дедушка, а ему больно было?
   – Известно, больно…
   – Дедушка, а заживет лапка?
   – Заживет, ежели он будет смирно лежать… Да он и лежит, не ворохнется. Значит, умный!..
   – Дедушка, а как его зовут?
   – Зайца-то? Ну, заяц и есть заяц, – вот и все название.
   – Дедушка, то другие зайцы, которые здоровые в поле бегают, а этот хроменький… Вон у нас кошку Машкой зовут.
   Богач задумался и с удивлением посмотрел на Ксюшу. Ведь совсем глупая девчонка, а ведь правду сказала.
   – Ишь ты, какая птаха… – думал он вслух. – И в самом деле, надо как-нибудь назвать, а то зайцев-то много… Ну, Ксюша, так как его мы назовем… а?
   – Черное Ушко…
   – Верно!.. Ах ты, умница… Значит, ты ему будешь в том роде, как крестная…
   Весть о хромом зайце успела облететь всю деревню, и скоро около избушки Богача собралась целая толпа любопытных деревенских ребят.
   – Дедушка, покажи зайчика! – просили.
   Богач даже рассердился. Всех пустить зараз нельзя – не поместятся в избе, а по одному пускать – выстудят всю избу.
   Старик вышел на крылечко и сказал:
   – Невозможно мне показывать вам зайца, потому он хворый… Вот поправится, – тогда и приходите, а теперь ступайте домой.
III
   Через две недели Черное Ушко совсем выздоровел. Молодые косточки скоро срастаются. Он уже никого не боялся и весело прыгал по всей избе. Особенно ему хотелось вырваться на волю, и он сторожил каждый раз, когда открывалась дверь.
   – Нет, брат, мы тебя не пустим, – говорил ему Богач. – Чего тебе на холоде мерзнуть да голодать?.. Живи с нами, а весной – с богом, ступай в поле. Только нам с Еремкой не попадайся…
   Еремка, очевидно, думал то же самое. Он ложился у самой двери, и когда Черное Ушко хотел перепрыгнуть через него, скалил свои белые зубы и рычал. Впрочем, заяц его совсем не боялся и даже заигрывал с ним. Богач смеялся до слез над ними. Еремка растянется на полу во весь рост, закроет глаза, будто спит, а Черное Ушко начинает прыгать через него. Увлекшись этой игрой, заяц иногда стукался головой о лавку и начинал по-заячьи плакать, как плачут на охоте смертельно раненные зайцы.
   – И точно младенец, – удивлялся Богач. – По-ребячьи и плачет… Эй, ты, Черное Ухо, ежели тебе своей головы не жаль, так пожалей хоть лавку. Она не виновата…
   Эти увещания плохо действовали, и заяц не унимался. Еремка тоже увлекался игрой и начинал гоняться по избе за зайцем, раскрыв пасть и высунув язык. Но заяц ловко увертывался от него.
   – Что, брат Еремка, не можешь его догнать? – подсмеивался над собакой старик. – Где тебе, старому… Только лапы понапрасну отобьешь.
   Деревенские ребята частенько прибегали в избушку Богача, чтобы поиграть с зайчиком, и приносили ему что-нибудь из съестного. Кто тащит репку, кто морковку, кто свеклу или картошку. Черное Ушко принимал эти дары с благодарностью и тут же их съедал с жадностью. Ухватит передними лапками морковку, припадет к ней головой и быстро-быстро обгрызет, точно обточит. Он отличался большой прожорливостью, так что даже Богач удивлялся.
   – И в которое место он ест такую прорву… Не велика скотинка, а все бы ел, сколько ему ни дай.
   Чаще других бывала Ксюша, которую деревенские ребята прозвали «заячьей крестной». Черное Ушко отлично ее знал, сам бежал к ней и любил спать у нее на коленях. Но он же и отплатил ей самой черной неблагодарностью. Раз, когда Ксюша уходила домой, Черное Ушко с быстротой молнии шмыгнул в дверях около ее ног, – и был таков. Девочка горько расплакалась. Еремка сообразил, в чем дело, и бросился в погоню.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента