Страница:
На берегу скопилось более сотни автомашин, много орудий на конной тяге и пароконных повозок. А транспорт все подходил и подходил. С последних прибывших машин сообщили, что. приближаются немцы. Но чувствовалось, что Терещенко больше опасался не этого, а налета немецкой авиации. О результатах ее удара свидетельствовали десятки искореженных и дымящихся машин.
Терещенко снова обрел спокойствие и своими действиями навел относительный порядок. Он из разрозненных, отставших от частей бойцов создал три роты, которые объединил в батальон. Задача этого батальона состояла в том, чтобы обеспечить оборону переправы. Командиром батальона назначили молодого майора Березкина. Я со своими спутниками попал во вторую роту. Ей следовало держать оборону по центру, то есть напротив дороги, по которой двигался противник. Кроме того, требовалось прикрыть балку, по которой должен выходить батальон после окончания переправы.
Майор Березкин, выстроив заслон, поставил перед нами боевую задачу. Подразделению предстояло укрепиться на холмах западнее переправы и продержаться два-три часа, пока техника и основные части дивизии не минуют низину и переправятся на восточный берег реки.
Подразделения, обороняющие переправу, заняли свои рубежи и стали сразу же вкапываться в землю. Несмотря на то что оборона протянулась на полтора километра, Березкин несколько раз обошел ее, подсказывая командирам, как лучше выбрать позицию.
С запада подходили отдельные машины и группы бойцов, отставших от своих подразделений. Машины направляли на переправу, а бойцов оставляли для прикрытия, вливая их в роты, занявшие оборону. Вскоре подход наших прекратился.
Меня назначили командиром отделения, в которое вошли Ушаков, Ивонин, Елкин и саперы, оставшиеся от взвода соседнего полка. Командовал нашим взводом лейтенант Федоров. Посмотрев, как окапывалось отделение, Федоров похвалил нас. Грунт был песчаный, и отделение быстро справилось с задачей. За каких-то сорок минут мы сделали две короткие траншеи и пару гнезд для ручных пулеметов, замаскировали бруствер свежим дерном.
Поскольку мы располагались на холмике по левую сторону дороги, Федоров поставил задачу разорвать колонну противника.
Через пару часов из-за дальних высот донесся до нас шум моторов. Спустя несколько минут на горку выкатилось боевое охранение. Пять мотоциклистов ехали треугольником по всей ширине дороги. Въехав на высотку, мотоциклы остановились. Немец, сидевший в коляске на первом мотоцикле, выпустил очередь по кустам, что были справа и впереди. Спереди по охранению полоснули два ручных пулемета. Стрелявший из коляски немец выпустил из рук автомат, откинулся на спинку сиденья и замотал головой. Водитель кубарем скатился на дорогу, стремительно, на четвереньках, бросился к канаве. Мотоцикл остался чадить на месте. Другие из боевого охранения начали разворачивать машины назад, но длинные очереди пулеметов Ивонина и Ушакова не дали уйти фашистам. Два мотоцикла задымились, два уткнулись в канаву. На дороге остались лежать четыре немца. Один бросился бежать, но покачнулся и упал на дорогу.
Как только боевое охранение немцев заметалось в панике, навстречу поднялась еще группа мотоциклистов, а за ней несколько автомашин с пехотой. Увидев разбитые машины, мечущихся солдат, колонна остановилась и выбросила сигнальные ракеты. Из перелеска раздались, выстрелы наших орудий. Они прямой наводкой били по немцам. „Мерседес“ вспыхнул ярким пламенем. Одна автомашина, уткнувшись в кювет, загорелась. Пехотинцы повыскакивали из других машин и рассыпались по склону высотки. Они отползали назад, беспорядочно отстреливаясь.
Не прошло и четверти часа, как над обороной пропели прицелочные снаряды. Они разорвались между линией обороны и переправой.
Весь пологий западный склон высотки был усеян трупами немецких солдат. Но и наши потери тоже были немалы. Половина ячеек пустовала. Недавно прибывший лейтенант Сибирцев метался от одного фланга обороны к другому, расставляя бойцов так, чтобы в линии обороны не было разрыва. Немцы подтягивали резервы. Бойцы, наблюдая за опушкой, из которой выходила дорога, различали в сумерках большое скопление противника, готовившегося к решительной атаке.
– Сейчас они нас сомнут, – вполголоса сказал Ушаков.
– Я сам тебя сомну! Не сей панику! – прикрикнул на него откуда-то появившийся Сибирцев с перевязанной рукой. Глаза командира были уже не озорные, а горели злым огоньком. Зная, что у бойцов патроны на исходе, он подал команду приготовить гранаты и сделать в окопах заступы, чтобы сойтись врукопашную. Сзади нас послышался шум моторов. К кустарнику подъехали четыре легких танка. Капитан Березкин подбежал к танкистам, поговорил с их командиром и направился в нашу роту. Он поставил перед комроты задачу – во что бы то ни стало отразить атаку.
– Продержаться как можно дольше, чтобы обеспечить отход первой и второй роте, – сказал он.
– Попробуем, – недовольно пробормотал Сибирцев.
Немцы, обстреляв полосу обороны, перенесли огонь на переправу и остервенело били по ней. Но там, где ложились мины и снаряды, уже никого не было. Началась атака. Немцы шли тремя густыми цепями в полный рост, на ходу поливая оборону из автоматов. В сумерках их автоматы не приносили нам особого вреда. Наша оборона встретила их редкими залпами. Лейтенант Сибирцев посылал в немцев короткие очереди, между которыми сыпал отборнейший мат, призывая бойцов дать больше огня. Однако от его ругани пользы не было. У многих вышли патроны, других убило или ранило. Но вот навстречу немцам вышли танки и на ходу стали срезать противника из пулеметов и бить по цепям из орудий. Немцы не ожидали такого поворота, замерли на несколько секунд и бросились бежать.
Особенно досталось врагам от машины, действовавшей на левом фланге. Танк давил немцев, а пулемет беспрерывно изрыгал красные огоньки. Видя, как противник в панике бежит, бойцы в окопах дружно крикнули „Ура!“, хотя в контратаку никто не поднялся. Загнав немцев в лес, танки повернули назад. Только один из них остался догорать на поле боя.
В это время первая и третья роты снялись с обороны и за холмом спускались к балке. Бойцы несли носилки с ранеными, поддерживали тех, кто мог идти сам. Взвалив на себя стволы и станки, пулеметчики осторожно, цепочкой, спускались по склону и терялись в кустарнике балки.
Наша рота оставалась на позиции на случай прикрытия отхода, хотя и было видно, что немцы до утра не будут нас атаковать. Вот подошел и наш черед. Один за другим мы оставляли свои окопы и собирались в балке. Последним пришел Сибирцев. Повязка на его руке была красной от просочившейся крови. Это уже второе ранение в ту же руку, но лейтенант не обращал на него внимания. Его больше интересовала судьба роты.
– Что-то нас маловато стало, – сказал он, сверкнув разъяренными глазами, и повел роту балкой. Преодолев болото и речку, мы вышли на опушку большого леса. Там нас поджидало пять автомашин, хотя для оставшихся хватило бы и трех. Немцы продолжали обстреливать переправу, не зная, что там никого нет и заслон давно покинул оборону. Через час мы догнали колонну, в которой находились первая и третья роты, но до утра не могли догнать колонну дивизии. Видно, на какой-то из множества развилок мы свернули не на ту дорогу.
Ехали всю ночь. Дорога была пуста. На рассвете, проезжая поля, мы увидели слева небольшую деревню, расположенную на возвышенности. Майор Березкин, посоветовавшись с командирами и замполитом Неустроевым, решил не заезжать в этот населенный пункт. По предположению командиров, дорога вот-вот должна вывести к Вилии, но позади оставались километры, а реки так и не было видно. Майор Березкин, который с замполитом ехал в кузове нашей машины, постоянно заглядывал в карту, закрепленную на его планшете, и, недоумевая, пожимал плечами.
Наконец-то дорогу прервала река. Она оказалась намного шире, чем мы предполагали. Вилия нам перерезала дорогу, так как мост через нее был основательно' разрушен. Повыскакивав из машин, бойцы и командиры устремились к реке. Майор Березкин растерянно смотрел на торчащие из воды сваи, наклонившиеся в разные стороны. Картина, представшая перед нами, свидетельствовала о том, что те, кто рушил мост, делали это так, чтобы не оставалось никакой надежды восстановить его.
– А может, попытаемся наладить здесь переправу? – как бы для себя сказал Березкин.
– Чем мы будем ее налаживать? Инструмента у нас нет. Да и был бы, понадобилось бы немало времени. А немец, поди, где-то на хвост наступает. Может, он здесь через пару часов появится.
– Предлагаю сжечь машины и идти вверх по берегу, – возражал Неустроев.
– Тебе хорошо, а я отвечаю за сохранность машин, – стоял на своем Березкин.
– Я так же отвечаю за сохранность машин и людей, как и ты. В этой ситуации всякое другое решение – гибель людей и машин, – был тверд Неустроев.
Березкин сдался. Разведчики, посланные для того, чтобы выяснить, нет ли поблизости подходящего места для переправы, ничего хорошего сообщить не могли. Они пришли с хозяином соседнего хутора, который назвался Артурасом Юранайтисом. Березкин попросил старика помочь найти плавсредства, чтобы переправить на другой берег раненых. Хозяин хутора предложил свою лодку. Он ушел и через полчаса появился. Мы увидели, как он греб к берегу. Лодка могла взять не больше четырех человек. Так что старику пришлось курсировать через Вилию более десятка раз.
– Далеко ли германец от хутора? – спросил Артурас Юранайтис.
– Если сегодня не будет, то завтра обязательно появится в этих местах, – ответил ему Березкин.
– Ой, это нехорошо. Я уж знаю этих германцев. От них добра не жди, как-то сникнув, сказал старик.
Березкин, покопавшись в нагрудном кармане, вытащил сторублевку.
– Вы лучше возвращайтесь скорее, а деньги вам еще пригодятся, замахал руками хозяин хутора и, попрощавшись с нами, медленно пошел к себе. Чувствовалось, что он был глубоко огорчен тем, что и на его хутор могут прийти немцы.
Майор Березкин приказал поджечь машины. Мы отошли в сторону, наблюдая, как горит техника. Когда стали рваться бензобаки, мы тронулись в путь вниз по берегам Вилии. С ранеными по другому берегу шла группа во главе с майором Неустроевым. Все, способные носить оружие, кроме санинструкторов и санитаров, остались с майором Березкиным. Сначала мы видели друг друга. Но те, кто был с ранеными, передвигались медленнее нас, и вскоре мы потеряли из вида группу майора Неустроева. Наша задача состояла в том, что-бы добраться до первой переправы, перебраться на другой берег и, дождавшись Неустроева с ранеными, двинуться на восток, чтобы соединиться со своей или с любой другой частью, следующей в глубь страны. Всю дорогу до нас доносились разрывы бомб. Чем дальше шли, тем они были слышнее. Бойцы догадывались, что где-то впереди идет бой за переправу.
Переправа
Терещенко снова обрел спокойствие и своими действиями навел относительный порядок. Он из разрозненных, отставших от частей бойцов создал три роты, которые объединил в батальон. Задача этого батальона состояла в том, чтобы обеспечить оборону переправы. Командиром батальона назначили молодого майора Березкина. Я со своими спутниками попал во вторую роту. Ей следовало держать оборону по центру, то есть напротив дороги, по которой двигался противник. Кроме того, требовалось прикрыть балку, по которой должен выходить батальон после окончания переправы.
Майор Березкин, выстроив заслон, поставил перед нами боевую задачу. Подразделению предстояло укрепиться на холмах западнее переправы и продержаться два-три часа, пока техника и основные части дивизии не минуют низину и переправятся на восточный берег реки.
Подразделения, обороняющие переправу, заняли свои рубежи и стали сразу же вкапываться в землю. Несмотря на то что оборона протянулась на полтора километра, Березкин несколько раз обошел ее, подсказывая командирам, как лучше выбрать позицию.
С запада подходили отдельные машины и группы бойцов, отставших от своих подразделений. Машины направляли на переправу, а бойцов оставляли для прикрытия, вливая их в роты, занявшие оборону. Вскоре подход наших прекратился.
Меня назначили командиром отделения, в которое вошли Ушаков, Ивонин, Елкин и саперы, оставшиеся от взвода соседнего полка. Командовал нашим взводом лейтенант Федоров. Посмотрев, как окапывалось отделение, Федоров похвалил нас. Грунт был песчаный, и отделение быстро справилось с задачей. За каких-то сорок минут мы сделали две короткие траншеи и пару гнезд для ручных пулеметов, замаскировали бруствер свежим дерном.
Поскольку мы располагались на холмике по левую сторону дороги, Федоров поставил задачу разорвать колонну противника.
Через пару часов из-за дальних высот донесся до нас шум моторов. Спустя несколько минут на горку выкатилось боевое охранение. Пять мотоциклистов ехали треугольником по всей ширине дороги. Въехав на высотку, мотоциклы остановились. Немец, сидевший в коляске на первом мотоцикле, выпустил очередь по кустам, что были справа и впереди. Спереди по охранению полоснули два ручных пулемета. Стрелявший из коляски немец выпустил из рук автомат, откинулся на спинку сиденья и замотал головой. Водитель кубарем скатился на дорогу, стремительно, на четвереньках, бросился к канаве. Мотоцикл остался чадить на месте. Другие из боевого охранения начали разворачивать машины назад, но длинные очереди пулеметов Ивонина и Ушакова не дали уйти фашистам. Два мотоцикла задымились, два уткнулись в канаву. На дороге остались лежать четыре немца. Один бросился бежать, но покачнулся и упал на дорогу.
Как только боевое охранение немцев заметалось в панике, навстречу поднялась еще группа мотоциклистов, а за ней несколько автомашин с пехотой. Увидев разбитые машины, мечущихся солдат, колонна остановилась и выбросила сигнальные ракеты. Из перелеска раздались, выстрелы наших орудий. Они прямой наводкой били по немцам. „Мерседес“ вспыхнул ярким пламенем. Одна автомашина, уткнувшись в кювет, загорелась. Пехотинцы повыскакивали из других машин и рассыпались по склону высотки. Они отползали назад, беспорядочно отстреливаясь.
Не прошло и четверти часа, как над обороной пропели прицелочные снаряды. Они разорвались между линией обороны и переправой.
Весь пологий западный склон высотки был усеян трупами немецких солдат. Но и наши потери тоже были немалы. Половина ячеек пустовала. Недавно прибывший лейтенант Сибирцев метался от одного фланга обороны к другому, расставляя бойцов так, чтобы в линии обороны не было разрыва. Немцы подтягивали резервы. Бойцы, наблюдая за опушкой, из которой выходила дорога, различали в сумерках большое скопление противника, готовившегося к решительной атаке.
– Сейчас они нас сомнут, – вполголоса сказал Ушаков.
– Я сам тебя сомну! Не сей панику! – прикрикнул на него откуда-то появившийся Сибирцев с перевязанной рукой. Глаза командира были уже не озорные, а горели злым огоньком. Зная, что у бойцов патроны на исходе, он подал команду приготовить гранаты и сделать в окопах заступы, чтобы сойтись врукопашную. Сзади нас послышался шум моторов. К кустарнику подъехали четыре легких танка. Капитан Березкин подбежал к танкистам, поговорил с их командиром и направился в нашу роту. Он поставил перед комроты задачу – во что бы то ни стало отразить атаку.
– Продержаться как можно дольше, чтобы обеспечить отход первой и второй роте, – сказал он.
– Попробуем, – недовольно пробормотал Сибирцев.
Немцы, обстреляв полосу обороны, перенесли огонь на переправу и остервенело били по ней. Но там, где ложились мины и снаряды, уже никого не было. Началась атака. Немцы шли тремя густыми цепями в полный рост, на ходу поливая оборону из автоматов. В сумерках их автоматы не приносили нам особого вреда. Наша оборона встретила их редкими залпами. Лейтенант Сибирцев посылал в немцев короткие очереди, между которыми сыпал отборнейший мат, призывая бойцов дать больше огня. Однако от его ругани пользы не было. У многих вышли патроны, других убило или ранило. Но вот навстречу немцам вышли танки и на ходу стали срезать противника из пулеметов и бить по цепям из орудий. Немцы не ожидали такого поворота, замерли на несколько секунд и бросились бежать.
Особенно досталось врагам от машины, действовавшей на левом фланге. Танк давил немцев, а пулемет беспрерывно изрыгал красные огоньки. Видя, как противник в панике бежит, бойцы в окопах дружно крикнули „Ура!“, хотя в контратаку никто не поднялся. Загнав немцев в лес, танки повернули назад. Только один из них остался догорать на поле боя.
В это время первая и третья роты снялись с обороны и за холмом спускались к балке. Бойцы несли носилки с ранеными, поддерживали тех, кто мог идти сам. Взвалив на себя стволы и станки, пулеметчики осторожно, цепочкой, спускались по склону и терялись в кустарнике балки.
Наша рота оставалась на позиции на случай прикрытия отхода, хотя и было видно, что немцы до утра не будут нас атаковать. Вот подошел и наш черед. Один за другим мы оставляли свои окопы и собирались в балке. Последним пришел Сибирцев. Повязка на его руке была красной от просочившейся крови. Это уже второе ранение в ту же руку, но лейтенант не обращал на него внимания. Его больше интересовала судьба роты.
– Что-то нас маловато стало, – сказал он, сверкнув разъяренными глазами, и повел роту балкой. Преодолев болото и речку, мы вышли на опушку большого леса. Там нас поджидало пять автомашин, хотя для оставшихся хватило бы и трех. Немцы продолжали обстреливать переправу, не зная, что там никого нет и заслон давно покинул оборону. Через час мы догнали колонну, в которой находились первая и третья роты, но до утра не могли догнать колонну дивизии. Видно, на какой-то из множества развилок мы свернули не на ту дорогу.
Ехали всю ночь. Дорога была пуста. На рассвете, проезжая поля, мы увидели слева небольшую деревню, расположенную на возвышенности. Майор Березкин, посоветовавшись с командирами и замполитом Неустроевым, решил не заезжать в этот населенный пункт. По предположению командиров, дорога вот-вот должна вывести к Вилии, но позади оставались километры, а реки так и не было видно. Майор Березкин, который с замполитом ехал в кузове нашей машины, постоянно заглядывал в карту, закрепленную на его планшете, и, недоумевая, пожимал плечами.
Наконец-то дорогу прервала река. Она оказалась намного шире, чем мы предполагали. Вилия нам перерезала дорогу, так как мост через нее был основательно' разрушен. Повыскакивав из машин, бойцы и командиры устремились к реке. Майор Березкин растерянно смотрел на торчащие из воды сваи, наклонившиеся в разные стороны. Картина, представшая перед нами, свидетельствовала о том, что те, кто рушил мост, делали это так, чтобы не оставалось никакой надежды восстановить его.
– А может, попытаемся наладить здесь переправу? – как бы для себя сказал Березкин.
– Чем мы будем ее налаживать? Инструмента у нас нет. Да и был бы, понадобилось бы немало времени. А немец, поди, где-то на хвост наступает. Может, он здесь через пару часов появится.
– Предлагаю сжечь машины и идти вверх по берегу, – возражал Неустроев.
– Тебе хорошо, а я отвечаю за сохранность машин, – стоял на своем Березкин.
– Я так же отвечаю за сохранность машин и людей, как и ты. В этой ситуации всякое другое решение – гибель людей и машин, – был тверд Неустроев.
Березкин сдался. Разведчики, посланные для того, чтобы выяснить, нет ли поблизости подходящего места для переправы, ничего хорошего сообщить не могли. Они пришли с хозяином соседнего хутора, который назвался Артурасом Юранайтисом. Березкин попросил старика помочь найти плавсредства, чтобы переправить на другой берег раненых. Хозяин хутора предложил свою лодку. Он ушел и через полчаса появился. Мы увидели, как он греб к берегу. Лодка могла взять не больше четырех человек. Так что старику пришлось курсировать через Вилию более десятка раз.
– Далеко ли германец от хутора? – спросил Артурас Юранайтис.
– Если сегодня не будет, то завтра обязательно появится в этих местах, – ответил ему Березкин.
– Ой, это нехорошо. Я уж знаю этих германцев. От них добра не жди, как-то сникнув, сказал старик.
Березкин, покопавшись в нагрудном кармане, вытащил сторублевку.
– Вы лучше возвращайтесь скорее, а деньги вам еще пригодятся, замахал руками хозяин хутора и, попрощавшись с нами, медленно пошел к себе. Чувствовалось, что он был глубоко огорчен тем, что и на его хутор могут прийти немцы.
Майор Березкин приказал поджечь машины. Мы отошли в сторону, наблюдая, как горит техника. Когда стали рваться бензобаки, мы тронулись в путь вниз по берегам Вилии. С ранеными по другому берегу шла группа во главе с майором Неустроевым. Все, способные носить оружие, кроме санинструкторов и санитаров, остались с майором Березкиным. Сначала мы видели друг друга. Но те, кто был с ранеными, передвигались медленнее нас, и вскоре мы потеряли из вида группу майора Неустроева. Наша задача состояла в том, что-бы добраться до первой переправы, перебраться на другой берег и, дождавшись Неустроева с ранеными, двинуться на восток, чтобы соединиться со своей или с любой другой частью, следующей в глубь страны. Всю дорогу до нас доносились разрывы бомб. Чем дальше шли, тем они были слышнее. Бойцы догадывались, что где-то впереди идет бой за переправу.
Переправа
Во второй половине дня мы вышли к переправе через Вилию. На берегу скопилось много техники и людей, ожидающих своей очереди для прохода через игольное ушко, что представляла собой Переправа. Это был» несколько баркасов, связанных тросами. Они стояли поперек реки и выполняли роль опор моста. Менаду баркасами были переброшены мостики. Чуть ниже ходил паром, взад и вперед курсировали лодки.
Всюду по берегам реки валялась покореженная техника, зеленый ковер луга иссечен следами гусениц и колес, кругом масляные и мазутные лужи, дымящиеся воронки и выброшенная из них коричневая земля. Видно, недавно немцы отбомбили переправу. Санитары сновали с носилками, подбирая убитых и раненых. Им помогали бойцы, которые сбивались в отдельные группы по частям и подразделениям, ожидая команды на переход на другой берег. Саперы копались на мосту, латая и восстанавливая то, что нарушила авиация противника.
Майор Березкин доложил молодому полковнику о прибытии батальона. Полковник, видимо самый старший здесь из командиров, как-то безразлично принял доклад. Ему и без того предстояло переправить немалое количество войск, а сюда все прибывали и прибывали новые подразделения.
Наш комбат отвел свое подразделение к опушке и объявил, что здесь можно расположиться на отдых и ждать команду на переправу. Старшим за себя оставил лейтенанта Весенина, а сам пошел выполнять какое-то поручение полковника. Мы поняли, что батальон перестал существовать.
Я со своими друзьями Елкиным и Ушаковым расположился в тени большой сосны. Мы сняли сапоги, развязали вещмешки, начали свой скудный обед. В это время заработала переправа. Мы наблюдали, как молодой полковник в сопровождении командиров с красными повязками на рукавах обошел и проверил мост, а затем они рассредоточились цепочкой. Полковник зычным голосом подал команду, чтобы первым переправлялись на тот берег повозки с ранеными.
Весенин куда-то ушел и, возвратившись, стал беседовать с бойцами.
– Шансов попасть сегодня на тот берег у нас нет. А немцы постоянно бомбят переправу. Я предлагаю всем, кто умеет плавать, перебираться на тот берег самим. Река быстрая и широкая. Даю час на отдых и на поиск вспомогательных средств. Станковые пулеметы переправим на плоту. Те, кто не умеет плавать, ждите очереди, вас перевезут на лодках, – сказал Весенин.
Что он говорил дальше, нам выслушать не удалось. Подошел лейтенант с красной повязкой и, обратив внимание на меня, Ушакова и Елкина, грубо сказал:
– Эй, вы, что развалились, как на курорте. Собирайте манатки и жмите на плот. Смените ребят, а то они уже полдня шестов из рук не выпускали. Лейтенант показал туда, где на плот загоняли трактор. Мы быстро завязали мешки, натянули сапоги и направились сменять бойцов с парома.
Трактор, загнанный на паром, был самым предельным грузом для этого плавсредства. Поэтому мы с большой осторожностью отталкивались шестами, стараясь, чтобы плот меньше колыхало, иначе машина своей тяжестью могла бы накренить плот и соскользнуть с него. Позади была середина реки, как вдруг послышалась команда: «Воздух! Воздух!»
Налетевшие немецкие стервятники сбросили бомбы повыше нас, на баркасы. Река забурлила, закипела. Бомбы посыпались и на скопления людей и техники на берегу. Там все зашевелилось, как муравейник. Самолеты на бреющем полете нещадно поливали свинцом берег. Волна от разрыва бомбы градусов на 30 накренила плот. Скользя с него, трактор пополз на мою сторону, я прыгнул вперед, и в это время что-то ударила меня по руке. Вынырнув, я увидел, как плот понесло вниз по течению, а он крутился, словно юла. На плоту не осталось ни трактора, ни людей. Преодолевая боль в руке, я едва доплыл до берега и тут же упал лицом в песок.
– Сержант, ты жив? – Кто-то тряс меня за плечо. Я привстал и открыл глаза. Это был Ушаков, рядом с ним стоял Елкин.
– Я видел, как тебя какой-то доской стукнуло. Думаю, все, хана. Меня тоже по голове чем-то. До сих пор звон в ушах и слышу что-то плохо. А вот тракториста, видно, наповал, – скороговоркой бормотал Ушаков.
Оказалось, что легко отделался от бомбежки только Елкин. Как только накренился плот, он нырнул и, поплыв под водой, вынырнул в направлении берега. Выплыл он выше нас и отыскал Ушакова, который сидел на берегу и вытряхивал из ушей воду, как это делают мальчишки после купания.
Измученные и помятые, мы добрались до рощи. Ее рассекала дорога, идущая на восток. Пройдя километра два, вышли на опушку, за которой раскинулись поля. Здесь, подальше от переправы, которую беспрерывно-бомбили, отдыхали бойцы, вырвавшиеся с того берега Вилии. Конечно, можно было уйти и подальше, но не у всех хватало на это сил.
Расположившись под кустами, мы задремали. Нам страшно хотелось есть. Но наши вещмешки с провизией, скатки шинелей, оружие снесло с плота волной. К счастью, расположившаяся рядом группа бойцов, узнав от Елкина о происшедшем с нами злоключении, поделилась с нами своими съестными запасами. Мы подкрепились и почувствовали себя бодрее.
По дороге на восток беспрерывным потоком шли неорганизованные группы бойцов и целые подразделения с техникой. Здесь же двигались повозки с домашним скарбом беженцев. Многие из них шли пешком с узелками, заплечными мешками и чемоданами. С ними – дети. У них были грязные, усталые и напуганные лица. Видимо, к этой дороге сходились и другие с других переправ. Шли люди и навстречу. Они, потеряв надежду, возвращались туда, откуда бежали, думая: будь что будет.
Мы приготовились было идти на восток, но вдруг уже не команда, а просто предупреждающий, скорее панический крик: «Воздух! Воздух!» прокатился по колонне и повторился в роще. Над колонной пронеслись самолеты, расстреливая людей из пулеметов, следующим заходом они накрыли дорогу бомбами, а затем стали бомбить рощу. Бежать некуда, и мы, уткнувшись лицом и землю, вросли в нее. Огромные сосны трещали, падали от разрывов бомб, нас осыпали щепки, откалываемые от деревьев пулями. Рядом слышался стон раненых, но нас как-то не задело. С рощи немцы перенесли бомбовые удары на переправу.
Рядом с нами, где расположилась группа бойцов, во время налета разорвалась бомба. Один из бойцов был убит.
– Петя, Петя, не умирай! Прошу тебя, дорогой! Рана ведь не смертельная! Ты будешь жить! Будешь! – причитал младший сержант, держа на руках труп бойца. В глазах командира были ужас и слезы.
– Что он так убивается? – спросил Ушаков стоящего рядом бойца.
– Будешь убиваться, ведь это его родной брат. Двойняшки они, мимоходом пояснил боец.
Подразделения, пострадавшие от бомбежки, стали собирать убитых, раненых и оружие. Наскоро сделав перевязку, раненых на повозках отправляли на восток в надежде, что встретится какая-нибудь медсанчасть, где можно оказать пострадавшим серьезную помощь. Погибших собрали в одно место и на опушке стали рыть братскую могилу. Лейтенант, знавший, о наших злоключениях, показал на кучу оружия и боеприпасов, собранных у погибших.
– Выбирайте себе что надо. Можете шинели и вещмешки взять. Кто его знает, пока найдете свою часть, может, в бой вступить придется, – сказал он.
Мы взяли все, что нужно. Ушаков выбрал себе ручной пулемет и взял три диска. Подумав, прихватил четвертый и дал нести Елкину. Мы с Елкиным взяли по автомату и по паре заряженных дисков. Нашлись для нас и гранаты.
Полностью снарядив себя, мы тронулись было в дорогу, но во ржи услышали детский плач. Подошли, и слезы накатились у каждого. На земле, раскинув руки в стороны, лежала женщина, около нее ползала и плакала девочка лет двух-трех. Она трясла мать, надеясь разбудить ее. Ушаков насилу оторвал ее от матери. Девочка отбивалась, оглядываясь назад, а Ушаков шел к дороге от этого страшного места. Наши попытки успокоить ребенка и разговорить его не давали результата. Наконец мы добились того, чтобы девочка назвала свое имя. Ее звали Надя.
В это время возвращалась повозка. На ней сидели старик и старуха, потерявшие всякую надежду уйти от опасности.
– Куда следуем, старче? – спросил деда Ушаков.
– К себе в деревню. Видно, не суждено нам от немцев уйти, – словно отмахиваясь от мух, недовольно ответил старик.
– В какую деревню? Как твоя фамилия, имя и отчество? – наступал Ушаков.
Дед насторожился и испуганно заморгал глазами. Он назвал свою деревню, имя, отчество и фамилию. А затем испуганно и вопросительно стал смотреть на Ушакова. Тот, опустив девочку с рук на землю, порылся в кармане брюк, вытащил из него комок намокшей бумаги и карандаш и сделал вид, что записывает.
– Ну, что ж, проверим, – сказал Ушаков.
– Ей-богу, не соврал, товарищ боец. Она, деревня-то, тут, рядом. Версты три, не более, – убеждал старик.
– Так вот, дед, возьми эту девочку на воспитание. У нее мать немцы убили. Вернемся, проверим. У меня твой адрес и фамилия здесь. – Ушаков похлопал по карману, куда положил бумажку.
Старуха, молчавшая до этого, запричитала, что самим есть нечего. Куда они денутся с девочкой? Но дед сказал, косясь на Ушакова, что ничего, как-нибудь сумеют перезимовать втроем, дескать, война-то не вечность протянется.
Передав девочку старикам, мы тронулись в путь. Солнце клонилось к закату, и духота стала спадать. Дорога, по которой мы шли, вывела на шоссе. Там приостановилась на короткий привал большая смешанная: колонна наших войск. Поскольку мы солидно утомились, решили тоже отдохнуть. Чтобы не затеряться в чужих подразделениях, расположились на небольшом пригорке. Только присели, как вдруг вскочил Елкин и рукой показал на приближающееся облако пыли. Мы повскакивали и увидели, что на белоснежном, словно лебедь, коне вдоль колонны гарцует старый генерал. Он был без фуражки и одной рукой периодически приглаживал седой бобрик на голове. Такого красивого коня, на котором сидел генерал, я видел только в кино и на картинках, а генерал сидел в седле так, как будто принимал парад. Подскакав к лужайке, около которой стояли четыре танка, генерал резво спрыгнул с коня, поцеловал его в лоб, снял дорогую уздечку и нежно хлопнул ладонью по бедру.
Это театрализованное зрелище никак не соответствовало обстановке. Оно больше смахивало на дешевый фарс. Генерал быстро натянул на себя поданный лейтенантом комбинезон и скрылся в люке головного танка. Взревели моторы, оставляя за собой облако пыли. Танки по обочине дороги рванули вперед, обгоняя колонну. Конь хладнокровно отнесся к прощанию с хозяином. Он, не обращая ни на кого внимания, спокойно пощипывал на лужайке сочную травку. Мы затаив дыхание молча наблюдали эту сценку. Вывел нас из состояния покоя Елкин. Он, встав на пенек, сделав артистический жест, начал декламировать:
Пройдя с колонной пару часов, мы решили переночевать. Усталость валила с ног, а впереди ничего, кроме неизвестности. Устроились в чащобе в стороне от дороги. Дежурство устанавливать не стали, так как были уверены, что ночью туда никто не сунется. Тут я подумал, а какие бы мы неудобства испытали, если бы за переправой бойцы не снабдили нас шинелями погибших товарищей? Не стали мы и ужинать, настолько велика была усталость. Проснулся я на рассвете, услышав птичьи голоса. Солнце в нашу чащобу еще не заглянуло. Только по вершинам деревьев можно было понять, что оно уже взошло и, может, наполовину высунулось из-за горизонта. Елкин и Ушаков уже не спали и ждали, когда я сам проснусь.
Наскоро закусив, мы направились к дороге. По пути умыли лица в большой чистой луже. Колонны, с которой шли вчера, не было. Дорога стала хуже. После отдыха идти было тяжелее, поскольку ноги сильно отекли. Кругом стояла непривычная для нас тишина. Навстречу никто не попадался. А поскольку мы двигались не слишком ходко, то нас догоняли и обходили отдельные группы бойцов, называвшие себя взводами, ротами, батальонами. Мы пытались узнать у них, как идут дела на нашей переправе и далеко ли немцы, на ничего определенного услышать не могли. Эти люди, переправлялись через Вилию в других местах.
Где-то около полудня нас догнали два бойца. Одного из них я узнал. Видел его в роте лейтенанта Весенина. На вопрос, оттуда ли он, боец ответил утвердительно.
– Там, сзади, метрах в трехстах-четырехстах, Весенин идет с ротой, а мы – головной дозор, – сообщил боец.
Мы решили дождаться командира и идти с ротой. От подразделения, в котором на переправе было около сотни человек, осталось всего двенадцать. Сам Весенин осунулся и солидно поседел.
– Принимай, лейтенант, пополнение, – пошутил я. В ответ Весенин отмахнулся, дескать, не время шутить. Дорогой от бойцов я узнал, что две роты из батальона полковник взял для восстановления переправы. Рота Весенина почти ополовинилась после налета фашистской авиации. Тогда он решил немедля преодолеть реку вплавь.
Когда люди были уже в воде, начался следующий налет. Те, кто плохо плавал и попал под пули штурмовиков, утонули. С нашим пополнением в роте стало 15 человек. Рассказали, что с лейтенантом творится что-то неладное. Он постоянно обвиняет, себя в гибели людей! А ночью почти не спал.
Техника, которая прошла по дороге раньше нас, взрыхлила песчаный грунт, и сапоги глубоко вязли. Пришлось идти по обочине. Лейтенант Весенин шел впереди роты, не теряя из виду головной дозор из двух бойцов. Лес стал редеть, и впереди увидели просвет. Бойцы головного дозора, выйдя на опушку, остановились и, повернувшись вправо, о чем-то говорили. Весенин жестами показал, чтобы рота залегла. Подождав минуту, сам пошел к головному дозору, чтобы выяснить, в чем дело, а нам велел ждать. Переговорив с бойцами из дозора, лейтенант дал знать, чтобы рота следовала дальше.
Выйдя на опушку, мы увидели жуткую картину. Справа от нас чадила и тлела сгоревшая деревня. Там, где были дома, стояли печи и трубы, валялся обгоревший скот. Что это? Как бы внимательно мы ни всматривались, следов боевых действий не видели. Не оставалось сомнения, что немецкие летчики просто сожгли населенный пункт зажигательными бомбами.
Дорогой мы насчитали шесть таких деревень. У меня и других бойцов сжималось сердце от подобной жестокости. Идет война, но при чем тут мирные люди, которых лишили и крова, и всего, что они имели? Зачем жечь, разрушать и расстреливать мирных беженцев, которые никому ничего плохого не сделали, а лишь пытались уйти из тех мест, где идут военные действия? Я понимал одно, что даром, без отмщения врагу, это не пройдет. Мои товарищи молча смотрели на эти ужасные картины, и в каждом кипела злоба, рос и зрел гнев к врагу. Я. тогда не понимал жестокости фашистов. И только после узнал, что все это планомерная политика гитлеровской верхушки, нацеленная на то, чтобы истребить большую часть советского народа, поработить оставшихся и расширить жизненное пространство «великого рейха». Я вспоминал оскаленную звериную улыбку летчика, который на бреющем полете поливал из пулемета свинцом повозки беженцев.
Всюду по берегам реки валялась покореженная техника, зеленый ковер луга иссечен следами гусениц и колес, кругом масляные и мазутные лужи, дымящиеся воронки и выброшенная из них коричневая земля. Видно, недавно немцы отбомбили переправу. Санитары сновали с носилками, подбирая убитых и раненых. Им помогали бойцы, которые сбивались в отдельные группы по частям и подразделениям, ожидая команды на переход на другой берег. Саперы копались на мосту, латая и восстанавливая то, что нарушила авиация противника.
Майор Березкин доложил молодому полковнику о прибытии батальона. Полковник, видимо самый старший здесь из командиров, как-то безразлично принял доклад. Ему и без того предстояло переправить немалое количество войск, а сюда все прибывали и прибывали новые подразделения.
Наш комбат отвел свое подразделение к опушке и объявил, что здесь можно расположиться на отдых и ждать команду на переправу. Старшим за себя оставил лейтенанта Весенина, а сам пошел выполнять какое-то поручение полковника. Мы поняли, что батальон перестал существовать.
Я со своими друзьями Елкиным и Ушаковым расположился в тени большой сосны. Мы сняли сапоги, развязали вещмешки, начали свой скудный обед. В это время заработала переправа. Мы наблюдали, как молодой полковник в сопровождении командиров с красными повязками на рукавах обошел и проверил мост, а затем они рассредоточились цепочкой. Полковник зычным голосом подал команду, чтобы первым переправлялись на тот берег повозки с ранеными.
Весенин куда-то ушел и, возвратившись, стал беседовать с бойцами.
– Шансов попасть сегодня на тот берег у нас нет. А немцы постоянно бомбят переправу. Я предлагаю всем, кто умеет плавать, перебираться на тот берег самим. Река быстрая и широкая. Даю час на отдых и на поиск вспомогательных средств. Станковые пулеметы переправим на плоту. Те, кто не умеет плавать, ждите очереди, вас перевезут на лодках, – сказал Весенин.
Что он говорил дальше, нам выслушать не удалось. Подошел лейтенант с красной повязкой и, обратив внимание на меня, Ушакова и Елкина, грубо сказал:
– Эй, вы, что развалились, как на курорте. Собирайте манатки и жмите на плот. Смените ребят, а то они уже полдня шестов из рук не выпускали. Лейтенант показал туда, где на плот загоняли трактор. Мы быстро завязали мешки, натянули сапоги и направились сменять бойцов с парома.
Трактор, загнанный на паром, был самым предельным грузом для этого плавсредства. Поэтому мы с большой осторожностью отталкивались шестами, стараясь, чтобы плот меньше колыхало, иначе машина своей тяжестью могла бы накренить плот и соскользнуть с него. Позади была середина реки, как вдруг послышалась команда: «Воздух! Воздух!»
Налетевшие немецкие стервятники сбросили бомбы повыше нас, на баркасы. Река забурлила, закипела. Бомбы посыпались и на скопления людей и техники на берегу. Там все зашевелилось, как муравейник. Самолеты на бреющем полете нещадно поливали свинцом берег. Волна от разрыва бомбы градусов на 30 накренила плот. Скользя с него, трактор пополз на мою сторону, я прыгнул вперед, и в это время что-то ударила меня по руке. Вынырнув, я увидел, как плот понесло вниз по течению, а он крутился, словно юла. На плоту не осталось ни трактора, ни людей. Преодолевая боль в руке, я едва доплыл до берега и тут же упал лицом в песок.
– Сержант, ты жив? – Кто-то тряс меня за плечо. Я привстал и открыл глаза. Это был Ушаков, рядом с ним стоял Елкин.
– Я видел, как тебя какой-то доской стукнуло. Думаю, все, хана. Меня тоже по голове чем-то. До сих пор звон в ушах и слышу что-то плохо. А вот тракториста, видно, наповал, – скороговоркой бормотал Ушаков.
Оказалось, что легко отделался от бомбежки только Елкин. Как только накренился плот, он нырнул и, поплыв под водой, вынырнул в направлении берега. Выплыл он выше нас и отыскал Ушакова, который сидел на берегу и вытряхивал из ушей воду, как это делают мальчишки после купания.
Измученные и помятые, мы добрались до рощи. Ее рассекала дорога, идущая на восток. Пройдя километра два, вышли на опушку, за которой раскинулись поля. Здесь, подальше от переправы, которую беспрерывно-бомбили, отдыхали бойцы, вырвавшиеся с того берега Вилии. Конечно, можно было уйти и подальше, но не у всех хватало на это сил.
Расположившись под кустами, мы задремали. Нам страшно хотелось есть. Но наши вещмешки с провизией, скатки шинелей, оружие снесло с плота волной. К счастью, расположившаяся рядом группа бойцов, узнав от Елкина о происшедшем с нами злоключении, поделилась с нами своими съестными запасами. Мы подкрепились и почувствовали себя бодрее.
По дороге на восток беспрерывным потоком шли неорганизованные группы бойцов и целые подразделения с техникой. Здесь же двигались повозки с домашним скарбом беженцев. Многие из них шли пешком с узелками, заплечными мешками и чемоданами. С ними – дети. У них были грязные, усталые и напуганные лица. Видимо, к этой дороге сходились и другие с других переправ. Шли люди и навстречу. Они, потеряв надежду, возвращались туда, откуда бежали, думая: будь что будет.
Мы приготовились было идти на восток, но вдруг уже не команда, а просто предупреждающий, скорее панический крик: «Воздух! Воздух!» прокатился по колонне и повторился в роще. Над колонной пронеслись самолеты, расстреливая людей из пулеметов, следующим заходом они накрыли дорогу бомбами, а затем стали бомбить рощу. Бежать некуда, и мы, уткнувшись лицом и землю, вросли в нее. Огромные сосны трещали, падали от разрывов бомб, нас осыпали щепки, откалываемые от деревьев пулями. Рядом слышался стон раненых, но нас как-то не задело. С рощи немцы перенесли бомбовые удары на переправу.
Рядом с нами, где расположилась группа бойцов, во время налета разорвалась бомба. Один из бойцов был убит.
– Петя, Петя, не умирай! Прошу тебя, дорогой! Рана ведь не смертельная! Ты будешь жить! Будешь! – причитал младший сержант, держа на руках труп бойца. В глазах командира были ужас и слезы.
– Что он так убивается? – спросил Ушаков стоящего рядом бойца.
– Будешь убиваться, ведь это его родной брат. Двойняшки они, мимоходом пояснил боец.
Подразделения, пострадавшие от бомбежки, стали собирать убитых, раненых и оружие. Наскоро сделав перевязку, раненых на повозках отправляли на восток в надежде, что встретится какая-нибудь медсанчасть, где можно оказать пострадавшим серьезную помощь. Погибших собрали в одно место и на опушке стали рыть братскую могилу. Лейтенант, знавший, о наших злоключениях, показал на кучу оружия и боеприпасов, собранных у погибших.
– Выбирайте себе что надо. Можете шинели и вещмешки взять. Кто его знает, пока найдете свою часть, может, в бой вступить придется, – сказал он.
Мы взяли все, что нужно. Ушаков выбрал себе ручной пулемет и взял три диска. Подумав, прихватил четвертый и дал нести Елкину. Мы с Елкиным взяли по автомату и по паре заряженных дисков. Нашлись для нас и гранаты.
Полностью снарядив себя, мы тронулись было в дорогу, но во ржи услышали детский плач. Подошли, и слезы накатились у каждого. На земле, раскинув руки в стороны, лежала женщина, около нее ползала и плакала девочка лет двух-трех. Она трясла мать, надеясь разбудить ее. Ушаков насилу оторвал ее от матери. Девочка отбивалась, оглядываясь назад, а Ушаков шел к дороге от этого страшного места. Наши попытки успокоить ребенка и разговорить его не давали результата. Наконец мы добились того, чтобы девочка назвала свое имя. Ее звали Надя.
В это время возвращалась повозка. На ней сидели старик и старуха, потерявшие всякую надежду уйти от опасности.
– Куда следуем, старче? – спросил деда Ушаков.
– К себе в деревню. Видно, не суждено нам от немцев уйти, – словно отмахиваясь от мух, недовольно ответил старик.
– В какую деревню? Как твоя фамилия, имя и отчество? – наступал Ушаков.
Дед насторожился и испуганно заморгал глазами. Он назвал свою деревню, имя, отчество и фамилию. А затем испуганно и вопросительно стал смотреть на Ушакова. Тот, опустив девочку с рук на землю, порылся в кармане брюк, вытащил из него комок намокшей бумаги и карандаш и сделал вид, что записывает.
– Ну, что ж, проверим, – сказал Ушаков.
– Ей-богу, не соврал, товарищ боец. Она, деревня-то, тут, рядом. Версты три, не более, – убеждал старик.
– Так вот, дед, возьми эту девочку на воспитание. У нее мать немцы убили. Вернемся, проверим. У меня твой адрес и фамилия здесь. – Ушаков похлопал по карману, куда положил бумажку.
Старуха, молчавшая до этого, запричитала, что самим есть нечего. Куда они денутся с девочкой? Но дед сказал, косясь на Ушакова, что ничего, как-нибудь сумеют перезимовать втроем, дескать, война-то не вечность протянется.
Передав девочку старикам, мы тронулись в путь. Солнце клонилось к закату, и духота стала спадать. Дорога, по которой мы шли, вывела на шоссе. Там приостановилась на короткий привал большая смешанная: колонна наших войск. Поскольку мы солидно утомились, решили тоже отдохнуть. Чтобы не затеряться в чужих подразделениях, расположились на небольшом пригорке. Только присели, как вдруг вскочил Елкин и рукой показал на приближающееся облако пыли. Мы повскакивали и увидели, что на белоснежном, словно лебедь, коне вдоль колонны гарцует старый генерал. Он был без фуражки и одной рукой периодически приглаживал седой бобрик на голове. Такого красивого коня, на котором сидел генерал, я видел только в кино и на картинках, а генерал сидел в седле так, как будто принимал парад. Подскакав к лужайке, около которой стояли четыре танка, генерал резво спрыгнул с коня, поцеловал его в лоб, снял дорогую уздечку и нежно хлопнул ладонью по бедру.
Это театрализованное зрелище никак не соответствовало обстановке. Оно больше смахивало на дешевый фарс. Генерал быстро натянул на себя поданный лейтенантом комбинезон и скрылся в люке головного танка. Взревели моторы, оставляя за собой облако пыли. Танки по обочине дороги рванули вперед, обгоняя колонну. Конь хладнокровно отнесся к прощанию с хозяином. Он, не обращая ни на кого внимания, спокойно пощипывал на лужайке сочную травку. Мы затаив дыхание молча наблюдали эту сценку. Вывел нас из состояния покоя Елкин. Он, встав на пенек, сделав артистический жест, начал декламировать:
– Заткнись, паря, а то кто-нибудь стукнет в особый отдел, что ты генерала высмеиваешь. Тогда, ой, не оберешься хлопот, – остановил Елкина худой и такой же высокий, как он, боец. Елкин торопливо спрыгнул с пня.
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам…
Пройдя с колонной пару часов, мы решили переночевать. Усталость валила с ног, а впереди ничего, кроме неизвестности. Устроились в чащобе в стороне от дороги. Дежурство устанавливать не стали, так как были уверены, что ночью туда никто не сунется. Тут я подумал, а какие бы мы неудобства испытали, если бы за переправой бойцы не снабдили нас шинелями погибших товарищей? Не стали мы и ужинать, настолько велика была усталость. Проснулся я на рассвете, услышав птичьи голоса. Солнце в нашу чащобу еще не заглянуло. Только по вершинам деревьев можно было понять, что оно уже взошло и, может, наполовину высунулось из-за горизонта. Елкин и Ушаков уже не спали и ждали, когда я сам проснусь.
Наскоро закусив, мы направились к дороге. По пути умыли лица в большой чистой луже. Колонны, с которой шли вчера, не было. Дорога стала хуже. После отдыха идти было тяжелее, поскольку ноги сильно отекли. Кругом стояла непривычная для нас тишина. Навстречу никто не попадался. А поскольку мы двигались не слишком ходко, то нас догоняли и обходили отдельные группы бойцов, называвшие себя взводами, ротами, батальонами. Мы пытались узнать у них, как идут дела на нашей переправе и далеко ли немцы, на ничего определенного услышать не могли. Эти люди, переправлялись через Вилию в других местах.
Где-то около полудня нас догнали два бойца. Одного из них я узнал. Видел его в роте лейтенанта Весенина. На вопрос, оттуда ли он, боец ответил утвердительно.
– Там, сзади, метрах в трехстах-четырехстах, Весенин идет с ротой, а мы – головной дозор, – сообщил боец.
Мы решили дождаться командира и идти с ротой. От подразделения, в котором на переправе было около сотни человек, осталось всего двенадцать. Сам Весенин осунулся и солидно поседел.
– Принимай, лейтенант, пополнение, – пошутил я. В ответ Весенин отмахнулся, дескать, не время шутить. Дорогой от бойцов я узнал, что две роты из батальона полковник взял для восстановления переправы. Рота Весенина почти ополовинилась после налета фашистской авиации. Тогда он решил немедля преодолеть реку вплавь.
Когда люди были уже в воде, начался следующий налет. Те, кто плохо плавал и попал под пули штурмовиков, утонули. С нашим пополнением в роте стало 15 человек. Рассказали, что с лейтенантом творится что-то неладное. Он постоянно обвиняет, себя в гибели людей! А ночью почти не спал.
Техника, которая прошла по дороге раньше нас, взрыхлила песчаный грунт, и сапоги глубоко вязли. Пришлось идти по обочине. Лейтенант Весенин шел впереди роты, не теряя из виду головной дозор из двух бойцов. Лес стал редеть, и впереди увидели просвет. Бойцы головного дозора, выйдя на опушку, остановились и, повернувшись вправо, о чем-то говорили. Весенин жестами показал, чтобы рота залегла. Подождав минуту, сам пошел к головному дозору, чтобы выяснить, в чем дело, а нам велел ждать. Переговорив с бойцами из дозора, лейтенант дал знать, чтобы рота следовала дальше.
Выйдя на опушку, мы увидели жуткую картину. Справа от нас чадила и тлела сгоревшая деревня. Там, где были дома, стояли печи и трубы, валялся обгоревший скот. Что это? Как бы внимательно мы ни всматривались, следов боевых действий не видели. Не оставалось сомнения, что немецкие летчики просто сожгли населенный пункт зажигательными бомбами.
Дорогой мы насчитали шесть таких деревень. У меня и других бойцов сжималось сердце от подобной жестокости. Идет война, но при чем тут мирные люди, которых лишили и крова, и всего, что они имели? Зачем жечь, разрушать и расстреливать мирных беженцев, которые никому ничего плохого не сделали, а лишь пытались уйти из тех мест, где идут военные действия? Я понимал одно, что даром, без отмщения врагу, это не пройдет. Мои товарищи молча смотрели на эти ужасные картины, и в каждом кипела злоба, рос и зрел гнев к врагу. Я. тогда не понимал жестокости фашистов. И только после узнал, что все это планомерная политика гитлеровской верхушки, нацеленная на то, чтобы истребить большую часть советского народа, поработить оставшихся и расширить жизненное пространство «великого рейха». Я вспоминал оскаленную звериную улыбку летчика, который на бреющем полете поливал из пулемета свинцом повозки беженцев.