Страница:
Франсиско Аяла
Вырезки из вчерашнего номера газеты «Лас нотисиас»
В пожелтевших подшивках парижских газет за 1921 год можно встретить заметки о бандитском нападении на экспресс Париж – Марсель, которое неделю спустя стоило жизни четырем бандитам, отстреливавшимся от агентов полиции в фешенебельном ресторане, и о суде над их соучастником Мечиславом Шарье, приговоренным к смерти и казненным в Версале. В преступлении этот несчастный, прозванный газетчиками un petit tubercule-ux[1], играл второстепенную, вспомогательную роль, но отвечать перед правосудием пришлось ему одному, да к тому же и держался он на суде дерзко, что и привело его на гильотину. Понапрасну защитник расписывал его несчастную судьбу, пытаясь пробудить жалость в сердцах присяжных; когда разбирательство дела было закончено, подсудимый встал и, смело глядя в зал, бросил вызов всем этим буржуа: если им так хочется, пусть отрубят ему голову… Именно так рассказывает об этом Андре Сальмон в своих «Souvenirs sans fin». [2]
Почему же это событие запомнилось поэту и попало в строки его мемуаров? Оказывается, Сальмон пытался хоть как-то помочь юноше, за судом над которым следил очень внимательно, потому что тот был сыном весьма любопытного персонажа, представителя богемы, из тех, что мыкали горе в Латинском квартале, эмигранта-поляка Мечислава Гольдберга (по-немецки «золотая гора»), однако сыну в наследство он златых гор не оставил, а лишь prenom exotique[3] Мечислав и чахотку. Целая глава «Бесконечных воспоминаний» посвящена Мечиславу Гольдбергу, которого другой писатель окрестил «изголодавшимся ястребом из ботанического сада», что в какой-то мере отражало необычность и колоритность этой фигуры. Андре Сальмон, который in illo tempore [4] дружил с этим человеком, использует трагический постскриптум (я говорю постскриптум, потому что отец умер за несколько лет до казни сына), чтобы закончить всю эту историю высокой патетической нотой.
Гольдберг был, как видно, не очень-то разговорчив, судя по тому, что о его любовнице, матери несчастного Шарье, Сальмон не сообщает почти ничего, ему была известна только ее фамилия, получившая впоследствии столь печальную известность, и еще ему было известно, что в один прекрасный день она покинула бедного поляка, оставив в залог маленького Мечислава, который был еще в пеленках. Можно много рассуждать по этому поводу, но это будут досужие измышления, да подробности здесь не так уж и важны, голый факт говорит сам за себя. А факт заключался в том, что, когда «изголодавшийся ястреб из ботанического сада» вдруг остался в своей жалкой каморке с грудным ребенком на руках, тому не исполнилось еще и полугода. За неимением колыбели он устроил младенца в вытащенном из комода ящике, который покачивал ногами, когда писал свои чахоточно-анархистские творения, и при этом, быть может, мурлыкал какую-нибудь запомнившуюся с детства колыбельную, фальшивя и перевирая слова. Чтобы прокормить сына, он вставал ни свет ни заря и реквизировал бутылку молока, оставленную молочницей у чужой двери… Вот и все. О том, что было между таким безрадостным началом жизни и ее концом на эшафоте, ничего не известно.
Прошло полвека. На полках библиотек пылятся мемуары Андре Сальмона, желтеют газетные листы. Почему я так много лет спустя вытаскиваю на свет божий эту историю, хотя подобных дел в судебной хронике не перечесть? Не могу сказать, сам толком не знаю – почему. Может быть, потому, что давно уже сочиняю выдуманные газетные заметки, которые по сути своей более чем достоверны, стараюсь использовать периодическую печать как зеркало того мира, в котором мы живем, как хронику той жизни, абсурдная никчемность которой отражена и в судебных протоколах по делу о загубленной жизни Шарье.
Почему же это событие запомнилось поэту и попало в строки его мемуаров? Оказывается, Сальмон пытался хоть как-то помочь юноше, за судом над которым следил очень внимательно, потому что тот был сыном весьма любопытного персонажа, представителя богемы, из тех, что мыкали горе в Латинском квартале, эмигранта-поляка Мечислава Гольдберга (по-немецки «золотая гора»), однако сыну в наследство он златых гор не оставил, а лишь prenom exotique[3] Мечислав и чахотку. Целая глава «Бесконечных воспоминаний» посвящена Мечиславу Гольдбергу, которого другой писатель окрестил «изголодавшимся ястребом из ботанического сада», что в какой-то мере отражало необычность и колоритность этой фигуры. Андре Сальмон, который in illo tempore [4] дружил с этим человеком, использует трагический постскриптум (я говорю постскриптум, потому что отец умер за несколько лет до казни сына), чтобы закончить всю эту историю высокой патетической нотой.
Гольдберг был, как видно, не очень-то разговорчив, судя по тому, что о его любовнице, матери несчастного Шарье, Сальмон не сообщает почти ничего, ему была известна только ее фамилия, получившая впоследствии столь печальную известность, и еще ему было известно, что в один прекрасный день она покинула бедного поляка, оставив в залог маленького Мечислава, который был еще в пеленках. Можно много рассуждать по этому поводу, но это будут досужие измышления, да подробности здесь не так уж и важны, голый факт говорит сам за себя. А факт заключался в том, что, когда «изголодавшийся ястреб из ботанического сада» вдруг остался в своей жалкой каморке с грудным ребенком на руках, тому не исполнилось еще и полугода. За неимением колыбели он устроил младенца в вытащенном из комода ящике, который покачивал ногами, когда писал свои чахоточно-анархистские творения, и при этом, быть может, мурлыкал какую-нибудь запомнившуюся с детства колыбельную, фальшивя и перевирая слова. Чтобы прокормить сына, он вставал ни свет ни заря и реквизировал бутылку молока, оставленную молочницей у чужой двери… Вот и все. О том, что было между таким безрадостным началом жизни и ее концом на эшафоте, ничего не известно.
Прошло полвека. На полках библиотек пылятся мемуары Андре Сальмона, желтеют газетные листы. Почему я так много лет спустя вытаскиваю на свет божий эту историю, хотя подобных дел в судебной хронике не перечесть? Не могу сказать, сам толком не знаю – почему. Может быть, потому, что давно уже сочиняю выдуманные газетные заметки, которые по сути своей более чем достоверны, стараюсь использовать периодическую печать как зеркало того мира, в котором мы живем, как хронику той жизни, абсурдная никчемность которой отражена и в судебных протоколах по делу о загубленной жизни Шарье.
Дело старлетки Дукеситы
(разрешенный казус)
Вчера неожиданно и благополучно завершилось расследование дела светлокудрой старлетки Дукеситы Луны, чья смерть, наступившая при неясных обстоятельствах, дала пищу стольким предположениям и, естественно, задала работу уголовной полиции.
Наши читатели, без сомнения, помнят, что Дукесита была найдена мертвой в своей постели две недели тому назад, после того как полицейская бригада, вызванная привратницей, взломала дверь роскошной квартиры, которую молодая артистка занимала. Вскрытие подтвердило первоначальное предположение: смерть наступила в результате приема сильной дозы снотворного, на ночном столике была обнаружена почти пустая упаковка барбитала, рядом стоял стакан.
В большинстве случаев прием сильной дозы снотворного однозначно указывает на самоубийство, но здесь некоторые обстоятельства ставили под сомнение эту версию: во-первых, ни на упаковке, ни на стакане не было никаких отпечатков пальцев, во-вторых, анализ содержимого кишечника показал, что умершая, перед тем как принять смертельную дозу барбитала, выпила такое количество спиртного, которое было достаточным, чтобы потерять контроль над собой; зародилось подозрение, но не в том, что пострадавшая не сумела рассчитать дозу, а в том, что кто-то воспользовался опьянением молодой женщины, чтобы отправить ее на вечный покой, – почти идеальное преступление.
На прошлой неделе благодаря усилиям агентов полиции был подвергнут превентивному заключению некий Иносенсио Кабальеро, он же Кудрявый, «дружок» и «покровитель» несчастной Дукеситы, темное прошлое которого и нынешний образ жизни дали все основания считать его подозреваемым номер один. На ежедневных допросах этот субъект – о чем нам своевременно сообщили – запутался в показаниях и не смог предъявить надежного алиби, что укрепило первоначальное подозрение, и положение Кудрявого стало весьма затруднительным, но в последнюю минуту он все же вырвался из него, как бы совершив сальто-мортале, – предъявил письмо, написанное рукой Дукеситы, в котором несчастная молодая женщина недвусмысленно заявляла о намерении лишить себя жизни.
Документ этот если и не делает чести Кудрявому, то, во всяком случае, освобождает его от какой бы то ни было уголовной ответственности; в нем есть такие строки: «Я больше не могу, и ты это знаешь. Не могу. Но тебе на это наплевать. Что тебе до меня? Тебе нет дела ни до меня, ни до кого бы то ни было. Ты думаешь только о себе. И хуже всего то, что я все равно, как дурочка, не могу обойтись без тебя, не могу, нет! Пока я живу и дышу, мне без тебя не обойтись». (Дальше идут строки, воспроизвести которые не позволяют приличия, но из них явствует, какого рода цепи приковали бедняжку к ее недостойному возлюбленному; а предыдущая фраза весьма многозначительна: «Пока я живу и дышу».) «Только когда ты лишишься того, что я тебе даю, – продолжает Дукесита, – но я говорю не о моей любви, не о моих ласках, не о моей душе, которая принадлежит тебе вся, без остатка, я говорю о деньгах, – вот когда ты лишишься денег, которые я для тебя зарабатываю, тогда ты, может быть, поймешь, что я чем-то была в твоей жизни». Далее она приводит подробности, то патетические, то мерзкие (вроде тех, о которых рассказали свидетели, в том числе владелец кабаре «Султанша»), упрекая в вероломстве того, кого она называет «мое наказание».
Благодаря этому письму, подлинность которого, видимо, сомнений не вызывает, Иносенсио Кабальеро был незамедлительно выпущен на свободу, и дело закрыли.
Наши читатели, без сомнения, помнят, что Дукесита была найдена мертвой в своей постели две недели тому назад, после того как полицейская бригада, вызванная привратницей, взломала дверь роскошной квартиры, которую молодая артистка занимала. Вскрытие подтвердило первоначальное предположение: смерть наступила в результате приема сильной дозы снотворного, на ночном столике была обнаружена почти пустая упаковка барбитала, рядом стоял стакан.
В большинстве случаев прием сильной дозы снотворного однозначно указывает на самоубийство, но здесь некоторые обстоятельства ставили под сомнение эту версию: во-первых, ни на упаковке, ни на стакане не было никаких отпечатков пальцев, во-вторых, анализ содержимого кишечника показал, что умершая, перед тем как принять смертельную дозу барбитала, выпила такое количество спиртного, которое было достаточным, чтобы потерять контроль над собой; зародилось подозрение, но не в том, что пострадавшая не сумела рассчитать дозу, а в том, что кто-то воспользовался опьянением молодой женщины, чтобы отправить ее на вечный покой, – почти идеальное преступление.
На прошлой неделе благодаря усилиям агентов полиции был подвергнут превентивному заключению некий Иносенсио Кабальеро, он же Кудрявый, «дружок» и «покровитель» несчастной Дукеситы, темное прошлое которого и нынешний образ жизни дали все основания считать его подозреваемым номер один. На ежедневных допросах этот субъект – о чем нам своевременно сообщили – запутался в показаниях и не смог предъявить надежного алиби, что укрепило первоначальное подозрение, и положение Кудрявого стало весьма затруднительным, но в последнюю минуту он все же вырвался из него, как бы совершив сальто-мортале, – предъявил письмо, написанное рукой Дукеситы, в котором несчастная молодая женщина недвусмысленно заявляла о намерении лишить себя жизни.
Документ этот если и не делает чести Кудрявому, то, во всяком случае, освобождает его от какой бы то ни было уголовной ответственности; в нем есть такие строки: «Я больше не могу, и ты это знаешь. Не могу. Но тебе на это наплевать. Что тебе до меня? Тебе нет дела ни до меня, ни до кого бы то ни было. Ты думаешь только о себе. И хуже всего то, что я все равно, как дурочка, не могу обойтись без тебя, не могу, нет! Пока я живу и дышу, мне без тебя не обойтись». (Дальше идут строки, воспроизвести которые не позволяют приличия, но из них явствует, какого рода цепи приковали бедняжку к ее недостойному возлюбленному; а предыдущая фраза весьма многозначительна: «Пока я живу и дышу».) «Только когда ты лишишься того, что я тебе даю, – продолжает Дукесита, – но я говорю не о моей любви, не о моих ласках, не о моей душе, которая принадлежит тебе вся, без остатка, я говорю о деньгах, – вот когда ты лишишься денег, которые я для тебя зарабатываю, тогда ты, может быть, поймешь, что я чем-то была в твоей жизни». Далее она приводит подробности, то патетические, то мерзкие (вроде тех, о которых рассказали свидетели, в том числе владелец кабаре «Султанша»), упрекая в вероломстве того, кого она называет «мое наказание».
Благодаря этому письму, подлинность которого, видимо, сомнений не вызывает, Иносенсио Кабальеро был незамедлительно выпущен на свободу, и дело закрыли.
Снова насилие
Вчера среди бела дня в самом центре города зарегистрирован еще один бессмысленный акт насилия из тех, которыми развлекаются жестокосердые юнцы; мы уже не в первый раз сталкиваемся с такими случаями, но полиция до сих пор должных предупредительных мер не приняла. На этот раз жертвой юных вандалов стал государственный служащий, пятидесятичетырехлетний бухгалтер Франсиско Мартин, который спокойно, не помышляя ни о какой опасности, направлялся под вечер в парк Героев, ведя за руку восьмилетнего внука Пакито. У самого входа в парк дед свнуком проходили мимо группы юношей, стоявших на тротуаре, и тут сеньор Мартин почувствовал, как кто-то снял с него шляпу. Он обернулся, чтобы отобрать шляпу у шутника, который сразу передал ее другому юнцу, а тот, сделав вид, что собирается вернуть шляпу владельцу, подождал, пока пожилой человек приблизится к нему, но потом закинул ее за ограду и принял вызывающую позу, засунув руки в карманы брюк и выставив подбородок.
Судя по всему, сеньор Мартин сжал кулаки, выругался и замахнулся, но ударить обидчика (а кто усомнится в том, что гнев его был совершенно оправданным) ему не пришлось: два или три члена шайки схватили его за руки и, подталкивая, повели в парк; когда он упирался, его волокли или приподнимали, отрывая от земли, а Пакито, наблюдавший эту ужасную сцену, звал на помощь.
На этом дело не кончилось: сеньора Мартина усадили на скамью, по-прежнему крепко держа за руки и за плечи, и юные садисты начали прижигать ему уши горящими сигаретами и причинили такие ожоги, что потом его пришлось отвезти в клинику «Скорой помощи». И в то время пока истязали несчастного сеньора Мартина, он увидел, как один из садистов схватил его внука Пакито, зверски встряхнул, а потом, взяв за руку и за ногу, раскрутил вокруг себя и закинул в небольшой прелестный пруд, в зеркале которого отражается статуя поэта Росамеля.
Случайный прохожий, не решившись вступиться, вызвал полицию, но та прибыла на место происшествия, когда мальчика извлекли из пруда уже бездыханным. Оказалось, что у несчастного ребенка сильный ушиб на виске, который, хотя и не был непосредственной причиной смерти, несомненно, привел его в бесчувственное состояние.
Быстро прочесав парк, полицейская бригада задержала пять юных преступников, это были: братья Н. М. и X. М. восемнадцати и шестнадцати лет соответственно, Л. Р. семнадцати лет, X. А. X. семнадцати лет и X. В. восемнадцати лет. Все они после предварительного допроса были переданы судье по делам несовершеннолетних. Согласно имеющимся у нас сведениям, задержанные смогли дать лишь следующее объяснение своих действий, мы воспроизводим его дословно: «Этот тип шуток не понимает, обидел ребят». По поводу ожогов, полученных сеньором Мартином, добавили: у их жертвы уши как у слона, вот им и захотелось прижечь их и посмотреть, что он будет делать.
Когда X. В. спросили, за что он бросил Пакито в пруд (он признался в этом преступлении), X. В. вместо ответа задрал штанину и показал следы укуса – малыш вступился за дедушку.
Судя по всему, сеньор Мартин сжал кулаки, выругался и замахнулся, но ударить обидчика (а кто усомнится в том, что гнев его был совершенно оправданным) ему не пришлось: два или три члена шайки схватили его за руки и, подталкивая, повели в парк; когда он упирался, его волокли или приподнимали, отрывая от земли, а Пакито, наблюдавший эту ужасную сцену, звал на помощь.
На этом дело не кончилось: сеньора Мартина усадили на скамью, по-прежнему крепко держа за руки и за плечи, и юные садисты начали прижигать ему уши горящими сигаретами и причинили такие ожоги, что потом его пришлось отвезти в клинику «Скорой помощи». И в то время пока истязали несчастного сеньора Мартина, он увидел, как один из садистов схватил его внука Пакито, зверски встряхнул, а потом, взяв за руку и за ногу, раскрутил вокруг себя и закинул в небольшой прелестный пруд, в зеркале которого отражается статуя поэта Росамеля.
Случайный прохожий, не решившись вступиться, вызвал полицию, но та прибыла на место происшествия, когда мальчика извлекли из пруда уже бездыханным. Оказалось, что у несчастного ребенка сильный ушиб на виске, который, хотя и не был непосредственной причиной смерти, несомненно, привел его в бесчувственное состояние.
Быстро прочесав парк, полицейская бригада задержала пять юных преступников, это были: братья Н. М. и X. М. восемнадцати и шестнадцати лет соответственно, Л. Р. семнадцати лет, X. А. X. семнадцати лет и X. В. восемнадцати лет. Все они после предварительного допроса были переданы судье по делам несовершеннолетних. Согласно имеющимся у нас сведениям, задержанные смогли дать лишь следующее объяснение своих действий, мы воспроизводим его дословно: «Этот тип шуток не понимает, обидел ребят». По поводу ожогов, полученных сеньором Мартином, добавили: у их жертвы уши как у слона, вот им и захотелось прижечь их и посмотреть, что он будет делать.
Когда X. В. спросили, за что он бросил Пакито в пруд (он признался в этом преступлении), X. В. вместо ответа задрал штанину и показал следы укуса – малыш вступился за дедушку.
Недостаток жилья в Японии
Пикантный случай, происшедший в Японии, подчеркивает серьезность жилищной проблемы в этой стране. На днях полиция задержала в центральном парке одного из городов парочку, занимавшуюся под сенью забора самыми интимными любовными делами. Пылких любовников препроводили в полицейский комиссариат для выяснения личности, и оказалось, что они муж и жена. Комиссар, столкнувшись с таким необычным случаем, пожелал узнать, что заставило их заниматься такими делами в общественном месте, а не в священном убежище, у домашнего очага; тогда супруг, смущенно улыбаясь, в цветистых восточных выражениях пояснил, что их семейный очаг представляет собой одну-единственную комнату, где вместе с ними проживают трое детей, его теща и две свояченицы, чье постоянное присутствие гораздо более тягостная помеха их естественным побуждениям, чем какой-нибудь прохожий в глухой аллее парка.
Ради любовника мать убивает свою дочь
Густонаселенный и стяжавший недобрую славу квартал Эль-Серрон стал вчера местом чудовищного преступления, вызвавшего ужас – и не без оснований – у всех окрестных жителей, ибо не так уж часто до такой степени обнажается жестокость человеческой натуры, как в этом преступлении, обстоятельства которого, кстати, еще до конца не выяснены.
Жертвой страшного убийства стала полугодовалая девочка Инее Мартин, которой ее собственная мать раздробила голову молотком – видимо, по наущению своего любовника Луиса Антона (он же Волчок, без определенных занятий). Мать-убийца заявила в комиссариате, что он потребовал убить дочь в доказательство своей любви к нему.
Меж тем Волчок сам с невероятным нахальством заявил в полицию о совершенном преступлении, ужаснувшись, как он сказал, содеянному его подружкой, но, скорей всего, он убоялся последствий, так как был замешан в убийстве ребенка.
Из показаний этой зловещей парочки, во многом противоречивых, выяснилось, что несчастная Инесита плакала по ночам и тем самым мешала их отдыху и мерзостным любовным утехам и что не раз уже Волчок в раздражении покидал ложе и дом любовницы и искал приюта под кровом ее соседки, которую тоже не обходил своим вниманием, и при этом угрожал, что ноги его в доме не будет, если Луиса, мать девочки, не приучит дочь вести себя как подобает. Многие соседи подтверждали, что в таких случаях мать-выродок жестоко наказывала малютку, отчего та, как и следовало ожидать, кричала еще громче; приходилось вмешиваться соседям, а любовника этот крик выводил из себя.
Луиса, женщина молодая, но испорченная той жизнью, которую вела, стоит на том, что только требования Волчка: или я, или эта козявка – заставили ее решиться на дикий и зверский поступок. Вот в этом пункте их показания расходятся: он утверждает, что никогда таких требований не предъявлял, многословно расписывает стычки со своей зазнобой: дескать, он давно уже хотел порвать тягостные для него отношения; а она продолжает утверждать, что Волчок не только требовал, чтобы она отделалась от малютки (и тем доказала свою любовь к нему), но и сам принес ей молоток, орудие убийства, и она в минуту ослепления раздробила дочери голову, но тут же в этом раскаялась. Надо сказать, однако, что сухие глаза и безразличный тон никак не говорили о ее раскаянии.
Жертвой страшного убийства стала полугодовалая девочка Инее Мартин, которой ее собственная мать раздробила голову молотком – видимо, по наущению своего любовника Луиса Антона (он же Волчок, без определенных занятий). Мать-убийца заявила в комиссариате, что он потребовал убить дочь в доказательство своей любви к нему.
Меж тем Волчок сам с невероятным нахальством заявил в полицию о совершенном преступлении, ужаснувшись, как он сказал, содеянному его подружкой, но, скорей всего, он убоялся последствий, так как был замешан в убийстве ребенка.
Из показаний этой зловещей парочки, во многом противоречивых, выяснилось, что несчастная Инесита плакала по ночам и тем самым мешала их отдыху и мерзостным любовным утехам и что не раз уже Волчок в раздражении покидал ложе и дом любовницы и искал приюта под кровом ее соседки, которую тоже не обходил своим вниманием, и при этом угрожал, что ноги его в доме не будет, если Луиса, мать девочки, не приучит дочь вести себя как подобает. Многие соседи подтверждали, что в таких случаях мать-выродок жестоко наказывала малютку, отчего та, как и следовало ожидать, кричала еще громче; приходилось вмешиваться соседям, а любовника этот крик выводил из себя.
Луиса, женщина молодая, но испорченная той жизнью, которую вела, стоит на том, что только требования Волчка: или я, или эта козявка – заставили ее решиться на дикий и зверский поступок. Вот в этом пункте их показания расходятся: он утверждает, что никогда таких требований не предъявлял, многословно расписывает стычки со своей зазнобой: дескать, он давно уже хотел порвать тягостные для него отношения; а она продолжает утверждать, что Волчок не только требовал, чтобы она отделалась от малютки (и тем доказала свою любовь к нему), но и сам принес ей молоток, орудие убийства, и она в минуту ослепления раздробила дочери голову, но тут же в этом раскаялась. Надо сказать, однако, что сухие глаза и безразличный тон никак не говорили о ее раскаянии.
Еще одна нищенка-миллионерша
Среди множества любопытных случаев, ежедневно происходящих в любом большом городе, мы не можем не упомянуть еще раз о таком случае, когда человек, живший в крайней бедности, после смерти оказывается обладателем огромного богатства. На этот раз речь идет о пожилой женщине. Донья Виртудес Сола, шестидесяти семи лет, слыла среди соседей женщиной со странностями, угрюмой и необщительной, но в общем безобидной; она даже вызывала сострадание и симпатию, так как жила в крайней бедности, но сносила ее с достоинством, гордости не теряла. Донья Виртудес ни с кем не заводила дружбы, только здоровалась с ближайшими соседями, жильцами того дома, где она жила более тридцати лет. Ранним утром выходила из дома всегда в одной и той же одежде, не из самых дешевых, но сильно обветшавшей, и часами где-то пропадала; иногда кто-нибудь видел, как она роется в мусорных баках или собирает полихлорвиниловые мешки и прочую тару на задворках крупных магазинов самообслуживания; когда возвращалась домой, из сумки ее торчали самые разнообразные трофеи.
Так вот, вчера соседи, обеспокоенные тем, что ее уже который день не видно, сообщили об этом в полицию; прибывший в дом инспектор, расспросив жильцов, распорядился взломать дверь. Как и опасались, несчастную старуху нашли мертвой на ее жалком тюфяке. Смерть наступила два или три дня назад.
После осмотра трупа и выполнения прочих необходимых формальностей старуху увезли, а полицейские власти приступили к тщательному осмотру комнаты, где столько лет жила умершая, жила одна как перст, никто из соседей никогда не слыхал, чтобы у нее были родственники и друзья. Трудно вообразить себе, что творилось в комнате. От рваного и грязного тюфяка, лежавшего на полу, исходило зловоние. Полуразвалившийся шкаф был набит каким-то тряпьем, дамскими шляпками, плюмажами, вуалями – все это было изъедено молью и пахло гнилью. В одном из углов до самого потолка вздымалась груда старых газет и журналов. На кухне нашли покореженную кастрюлю, засаленную чугунную сковороду и одну-единственную тарелку, другой утвари не оказалось. В ящике небольшого стола хранились какие-то бумаги. Вот в этих-то бумагах и таился ошеломляющий сюрприз: там нашли банковскую гарантию и другие ценные бумаги, из которых следовало, что донья Виртудес располагала огромным состоянием, которое пока что еще не полностью оценено, но уже и сейчас ясно, что оно исчисляется в миллионах – стало быть, усопшая отличалась не только неслыханным воздержанием, но еще и талантом накопительства.
Как мы сказали с самого начала, нищенское существование богачей – не такая уж редкость. Наши читатели, возможно, помнят недавний потрясающий случай: по сей день в тюрьме дожидается суда учитель Мендьета, обвиняемый в том, что уморил голодом – а это подтверждено результатами вскрытия – свою единственную дочь, тридцатисемилетнюю Антоньиту; гак вот, следствием установлено, что Мендьета, обладая значительным капиталом, накопленным путем ростовщичества и ценой немыслимого воздержания, все больше и больше урезал своей дочери – и себе, разумеется, – рацион и довел его до минимума, которого уже недостаточно для поддержания жизни. Сам он истощен до крайности, но, к его несчастью, эксперты-психиатры, не склонны признавать его умственно неполноценным.
Так вот, вчера соседи, обеспокоенные тем, что ее уже который день не видно, сообщили об этом в полицию; прибывший в дом инспектор, расспросив жильцов, распорядился взломать дверь. Как и опасались, несчастную старуху нашли мертвой на ее жалком тюфяке. Смерть наступила два или три дня назад.
После осмотра трупа и выполнения прочих необходимых формальностей старуху увезли, а полицейские власти приступили к тщательному осмотру комнаты, где столько лет жила умершая, жила одна как перст, никто из соседей никогда не слыхал, чтобы у нее были родственники и друзья. Трудно вообразить себе, что творилось в комнате. От рваного и грязного тюфяка, лежавшего на полу, исходило зловоние. Полуразвалившийся шкаф был набит каким-то тряпьем, дамскими шляпками, плюмажами, вуалями – все это было изъедено молью и пахло гнилью. В одном из углов до самого потолка вздымалась груда старых газет и журналов. На кухне нашли покореженную кастрюлю, засаленную чугунную сковороду и одну-единственную тарелку, другой утвари не оказалось. В ящике небольшого стола хранились какие-то бумаги. Вот в этих-то бумагах и таился ошеломляющий сюрприз: там нашли банковскую гарантию и другие ценные бумаги, из которых следовало, что донья Виртудес располагала огромным состоянием, которое пока что еще не полностью оценено, но уже и сейчас ясно, что оно исчисляется в миллионах – стало быть, усопшая отличалась не только неслыханным воздержанием, но еще и талантом накопительства.
Как мы сказали с самого начала, нищенское существование богачей – не такая уж редкость. Наши читатели, возможно, помнят недавний потрясающий случай: по сей день в тюрьме дожидается суда учитель Мендьета, обвиняемый в том, что уморил голодом – а это подтверждено результатами вскрытия – свою единственную дочь, тридцатисемилетнюю Антоньиту; гак вот, следствием установлено, что Мендьета, обладая значительным капиталом, накопленным путем ростовщичества и ценой немыслимого воздержания, все больше и больше урезал своей дочери – и себе, разумеется, – рацион и довел его до минимума, которого уже недостаточно для поддержания жизни. Сам он истощен до крайности, но, к его несчастью, эксперты-психиатры, не склонны признавать его умственно неполноценным.
Quid pro quo[5], или Who is who [6]
В сообщении, полученном из Соединенных Штатов, рассказывается о случае quid pro quo, который хотя и носит трагический характер, однако имеет и свою комическую сторону. На аэродроме города Сиэтла совершил посадку пассажирский лайнер одной из ведущих американских авиакомпаний, и две стюардессы, Мэрилин Ботлин и Линда Меррей, отправились на такси в город, но по воле злого рока в пути произошла автомобильная катастрофа – такси столкнулось со встречным грузовиком, шофер погиб, а обе девушки получили тяжелые ранения. К тому времени, когда подобравшая их машина Скорой помощи» домчалась до больницы, Мэрилин скончалась. У Линды были многочисленные переломы костей и сильные ушибы головы, и ее госпитализировали в тяжелом состоянии.
Авиакомпания, в которой служили обе девушки, взяла на себя печальную обязанность известить о несчастье семьи пострадавших и великодушно предоставила родителям девушек бесплатные билеты на перелет в Сиэтл из мест их проживания: из Феникса, штат Аризона, и Белграда, штат Огайо.
Мать и отец Линды, просидев часа два у постели своей дочери, неподвижно лежавшей без сознания в гипсе и бинтах, решили навестить похоронное бюро, где над телом несчастной Мэрилин рыдала ее безутешная мать. Каково же было горестное изумление родителей Линды, когда, подойдя к открытому гробу, они увидели в нем свою дочь, которую, как им казалось, они только что оставили на больничной койке…
Нетрудно представить себе, какая душераздирающая сцена разыгралась в похоронном бюро. Произошла ошибка, и теперь, когда она была обнаружена, родителям Линды пришлось уступить матери Мэрилин таившуюся в их душах надежду и принять на свои плечи тяжкое бремя безысходного отчаяния, которое до тех пор несла эта бедная женщина.
Такая чудовищная ошибка объяснялась довольно просто: в больнице впопыхах перепутали документы девушек и зарегистрировали каждую из них под именем подруги. Труднее было понять, каким образом мать Мэрилин признала за тело дочери труп Линды, которую ни разу в глаза не видела. Заливаясь слезами, бедная женщина смущенно пробормотала, что у нее сразу же возникло сомнение на этот счет, только она о нем молчала из опасения, что искусная работа агента похоронного бюро, занимающегося косметикой покойников, еще раз поставит ее в такое же неловкое положение, в каком она оказалась два года назад, когда ее дочь, закончив курсы стюардесс и пройдя через руки косметички, предстала перед ней совершенно неузнаваемой – и потом она еще долго смотрела на дочь как на чужую. Не совершил ли mortician[7] такое же чудо, как beautician! [8]
Авиакомпания, в которой служили обе девушки, взяла на себя печальную обязанность известить о несчастье семьи пострадавших и великодушно предоставила родителям девушек бесплатные билеты на перелет в Сиэтл из мест их проживания: из Феникса, штат Аризона, и Белграда, штат Огайо.
Мать и отец Линды, просидев часа два у постели своей дочери, неподвижно лежавшей без сознания в гипсе и бинтах, решили навестить похоронное бюро, где над телом несчастной Мэрилин рыдала ее безутешная мать. Каково же было горестное изумление родителей Линды, когда, подойдя к открытому гробу, они увидели в нем свою дочь, которую, как им казалось, они только что оставили на больничной койке…
Нетрудно представить себе, какая душераздирающая сцена разыгралась в похоронном бюро. Произошла ошибка, и теперь, когда она была обнаружена, родителям Линды пришлось уступить матери Мэрилин таившуюся в их душах надежду и принять на свои плечи тяжкое бремя безысходного отчаяния, которое до тех пор несла эта бедная женщина.
Такая чудовищная ошибка объяснялась довольно просто: в больнице впопыхах перепутали документы девушек и зарегистрировали каждую из них под именем подруги. Труднее было понять, каким образом мать Мэрилин признала за тело дочери труп Линды, которую ни разу в глаза не видела. Заливаясь слезами, бедная женщина смущенно пробормотала, что у нее сразу же возникло сомнение на этот счет, только она о нем молчала из опасения, что искусная работа агента похоронного бюро, занимающегося косметикой покойников, еще раз поставит ее в такое же неловкое положение, в каком она оказалась два года назад, когда ее дочь, закончив курсы стюардесс и пройдя через руки косметички, предстала перед ней совершенно неузнаваемой – и потом она еще долго смотрела на дочь как на чужую. Не совершил ли mortician[7] такое же чудо, как beautician! [8]
Прощание с Исабело
Вчера вечером, после двухнедельного лихорадочного ажиотажа, завершились гастроли Исабело, исполнителя модных песен, и в аэропорту едва не произошла ужасная катастрофа, из-за того что провожать своего кумира собралась огромная толпа юных поклонниц – целый кортеж автомашин и несколько битком набитых автобусов.
Полиция с самого начала отнеслась к гастролям прославленного Исабело, которого восторженные поклонницы, дойдя до экстаза, могли разорвать на клочки, как к ситуации, чреватой нарушением общественного порядка (причем ситуации довольно деликатной, ведь это не какое-нибудь там заурядное восстание и не обычная заваруха во время футбольного матча или на скачках, а настоящая эпидемия, охватившая всех школьников и особенно школьниц еще весьма нежного возраста), и поэтому вчера с утра были приняты необходимые меры предосторожности, с тем чтобы в момент прощания с почитательницами популярный артист не потерял безвозвратно своей физической целостности, которую до сих пор сохранял исключительно благодаря всевозможным хитростям и энергичным мерам блюстителей порядка.
Длятого чтобы Исабело добрался до трапа целым и невредимым, самолет оцепили и был дан строгий приказ не выпускать из здания аэровокзала никого, кроме пассажиров, имеющих билет на этот самолет; и только когда все остальные пассажиры заняли свои места в самолете, на дорожке появился Исабело, местопребывание которого до той минуты не было известно никому. Как только его увидели, раздались дикие вопли, и, по мере того как артист в сопровождении своего импресарио и трех дюжих полицейских шагал к трапу самолета, то и дело оборачиваясь и потрясая над головой сцепленными руками в знак приветствия своим поклонницам и поклонникам, вопли все усиливались, толпа, собравшаяся на смотровых площадках, неистовствовала. Когда же наконец Исабело, поприветствовав почитателей в последний раз с верхней площадки трапа, вошел в самолет, восторженный рев сменился многоголосым воплем отчаяния и ярости. И началась суматоха. Огромная толпа юных поклонниц, собравшаяся на балконах и смотровых площадках, неудержимым потоком хлынула вниз по всем лестницам, прорвала полицейский кордон, сминая все на своем пути, и вырвалась на летное поле.
Начальник охраны был вынужден прибегнуть к экстренным мерам, и путь пылким поклонницам Исабело преградили мощные струи воды из пожарных брандспойтов, но те, дрогнув на мгновение от неожиданности, ринулись вперед. Самолет тем временем уже тронулся с места, чтобы вырулить на взлетную полосу, но девицы прорвали оцепление, толпой бросились к огромному воздушному лайнеру и окружили его со всех сторон, рискуя попасть под массивные колеса шасси медленно набиравшего скорость самолета, – вот тут-то и могло погибнуть неизвестно сколько воинственных и безрассудных девчонок. К счастью, пилот сумел вовремя затормозить, и несчастья не произошло, если не считать нескольких нервных припадков, а также неизбежных синяков и шишек, – катастрофа была предотвращена.
Так как подобные порывы нашей молодежи, в особенности девушек, поражают и тревожат многих людей постарше, неспособных понять молодое поколение, мы сочли необходимым, после того как самолет исчез за горизонтом, унося обожаемого Исабело, попытаться прозондировать состояние духа его безутешно рыдавших поклонниц, которые к тому времени немного успокоились и скрепя сердце собирались разъехаться по домам.
И мы поразились полному их единодушию. Опросили с полдюжины девушек; все они, конечно, состояли в клубе Исабело, у всех были полные коллекции его дисков, экземпляры брошюрки «Исабело и его чарующий мир», косынки с его портретом, сотни тысяч которых были распроданы за несколько месяцев, – они хранят эти реликвии как святыню; но, как мы уже говорили, в своих ответах девочки были единодушны; поэтому мы не будем приводить читателям одинаковых интервью, а воспроизведем лишь один типичный ответ на наши вопросы, ответ Ильсы Мартин, очаровательной девчушки.
Узнав, как ее зовут, мы спросили:
– Скажи, пожалуйста, Ильса, как ты себя чувствуешь, после того как воочию увидела Исабело?
– О-о! – воскликнула она, поднимая брови, и это было выражением величайшего счастья, дарованного ей лицезрением обожаемого кумира.
– На седьмом небе, да? – попросили мы уточнить.
И Ильса несколько раз грациозно кивнула головкой.
Полиция с самого начала отнеслась к гастролям прославленного Исабело, которого восторженные поклонницы, дойдя до экстаза, могли разорвать на клочки, как к ситуации, чреватой нарушением общественного порядка (причем ситуации довольно деликатной, ведь это не какое-нибудь там заурядное восстание и не обычная заваруха во время футбольного матча или на скачках, а настоящая эпидемия, охватившая всех школьников и особенно школьниц еще весьма нежного возраста), и поэтому вчера с утра были приняты необходимые меры предосторожности, с тем чтобы в момент прощания с почитательницами популярный артист не потерял безвозвратно своей физической целостности, которую до сих пор сохранял исключительно благодаря всевозможным хитростям и энергичным мерам блюстителей порядка.
Длятого чтобы Исабело добрался до трапа целым и невредимым, самолет оцепили и был дан строгий приказ не выпускать из здания аэровокзала никого, кроме пассажиров, имеющих билет на этот самолет; и только когда все остальные пассажиры заняли свои места в самолете, на дорожке появился Исабело, местопребывание которого до той минуты не было известно никому. Как только его увидели, раздались дикие вопли, и, по мере того как артист в сопровождении своего импресарио и трех дюжих полицейских шагал к трапу самолета, то и дело оборачиваясь и потрясая над головой сцепленными руками в знак приветствия своим поклонницам и поклонникам, вопли все усиливались, толпа, собравшаяся на смотровых площадках, неистовствовала. Когда же наконец Исабело, поприветствовав почитателей в последний раз с верхней площадки трапа, вошел в самолет, восторженный рев сменился многоголосым воплем отчаяния и ярости. И началась суматоха. Огромная толпа юных поклонниц, собравшаяся на балконах и смотровых площадках, неудержимым потоком хлынула вниз по всем лестницам, прорвала полицейский кордон, сминая все на своем пути, и вырвалась на летное поле.
Начальник охраны был вынужден прибегнуть к экстренным мерам, и путь пылким поклонницам Исабело преградили мощные струи воды из пожарных брандспойтов, но те, дрогнув на мгновение от неожиданности, ринулись вперед. Самолет тем временем уже тронулся с места, чтобы вырулить на взлетную полосу, но девицы прорвали оцепление, толпой бросились к огромному воздушному лайнеру и окружили его со всех сторон, рискуя попасть под массивные колеса шасси медленно набиравшего скорость самолета, – вот тут-то и могло погибнуть неизвестно сколько воинственных и безрассудных девчонок. К счастью, пилот сумел вовремя затормозить, и несчастья не произошло, если не считать нескольких нервных припадков, а также неизбежных синяков и шишек, – катастрофа была предотвращена.
Так как подобные порывы нашей молодежи, в особенности девушек, поражают и тревожат многих людей постарше, неспособных понять молодое поколение, мы сочли необходимым, после того как самолет исчез за горизонтом, унося обожаемого Исабело, попытаться прозондировать состояние духа его безутешно рыдавших поклонниц, которые к тому времени немного успокоились и скрепя сердце собирались разъехаться по домам.
И мы поразились полному их единодушию. Опросили с полдюжины девушек; все они, конечно, состояли в клубе Исабело, у всех были полные коллекции его дисков, экземпляры брошюрки «Исабело и его чарующий мир», косынки с его портретом, сотни тысяч которых были распроданы за несколько месяцев, – они хранят эти реликвии как святыню; но, как мы уже говорили, в своих ответах девочки были единодушны; поэтому мы не будем приводить читателям одинаковых интервью, а воспроизведем лишь один типичный ответ на наши вопросы, ответ Ильсы Мартин, очаровательной девчушки.
Узнав, как ее зовут, мы спросили:
– Скажи, пожалуйста, Ильса, как ты себя чувствуешь, после того как воочию увидела Исабело?
– О-о! – воскликнула она, поднимая брови, и это было выражением величайшего счастья, дарованного ей лицезрением обожаемого кумира.
– На седьмом небе, да? – попросили мы уточнить.
И Ильса несколько раз грациозно кивнула головкой.
Замечательная лекция
(из рубрики «Культурная жизнь»)
Шумный успех имела лекция, прочитанная вчера в прекрасном зале Общества друзей искусства и народных традиций ветераном нашей науки достославным доктором Носедалем Каскалесом, ученым, достойным всяческих похвал, о представлении которого к Нобелевской премии не раз ходили упорные слухи. Не говоря уже о том, что тема доклада – «Биология преклонного возраста» – сама по себе, разумеется, вызывает всеобщий интерес как актуальная проблема и как перспектива, одного имени лектора было бы достаточно, чтобы собрать многочисленную аудиторию. Едва ли кто-нибудь из нас, вопреки утверждениям скептиков, считающих, что в нашей стране будто бы не могут воздать должное истинному гению, забыл о вполне заслуженной славе этого светоча науки. Кто осмелится заявить после описываемого здесь знаменательного события, что лавры доктора Носедаля увяли? В зале царило напряженное ожидание, и, как только оратор взошел на трибуну, его встретили дружными бурными аплодисментами все собравшиеся, среди которых доктору Носедалю приятно было увидеть немало знакомых лиц. И в самом деле, среди публики, до отказа заполнившей зал, преобладающее большинство составляли – по крайней мере так показалось автору этих строк – люди в годах, и среди них мы увидели не только коллег уважаемого лектора, но и выдающихся деятелей других отраслей науки, техники и литературы. Наряду с высоким авторитетом автора лекции и несомненной актуальностью его темы такому дружному проявлению солидарности немало способствовало начало весны, первым вестником которой явился вчерашний день, когда погода звала насладиться теплой лаской царь-светила, и как раз этому обстоятельству мы были обязаны удовольствием увидеть среди собравшихся многих достойных мужей, которые давно уже уединились в укромных уголках, отошли от активной общественной жизни и на людях появлялись редко; нас приятно поразило присутствие даже кое-кого из тех, кому перевалило за восемьдесят и кого мы почитали исчезнувшими из общества навсегда.