Айриш Уильям. Танцующий детектив

   – На нем была монограмма – выдохнула я.
   – Нет, не было, но мы знаем кое-то получше. Этот перстень он не может снять, разве что распилит его у ювелира. А это он сделать побоится. То, что перстень так глубоко врезался в руку Джулии, доказывает – убийца не может его снять, он врос в палец. Иначе перстень мог бы шевелиться, и при нажиме этот чертов щит хоть немного, но провернулся бы.
   Он наступил мне на ногу и продолжал:
   – Итак, мы знаем, как он танцует, знаем, что любит "Беднягу мотылька" и знаем, какой у него перстень. И ещё знаем, что рано или поздно он вернется.
   Все это было хорошо, но мне пришлось прилагать все силы, чтобы не остаться инвалидом. Господи, как он топтался по моим мозолям! Я попыталась намекнуть, так, между прочим:
   – Но вы же не можете его ловить, если все время танцуете?
   – Это только кажется, что я не охочусь за ним. Если бы я стоял у стенки, он бы просек меня за милю и тут же смотал удочки. То, что я вам сказал, строго между нами. Ваш шеф, разумеется, в курсе, он и сам заинтересован нам помочь. Этот убийца может пустить ко дну его бизнес.
   – Я буду молчать как рыба, гарантирую. Остальные девицы меня просто не интересуют. Джулия была единственной, с кем я тут подружилась.
   Когда вечер кончился, и я выбежала на улицу, Ник ещё крутился там с какими-то ребятами. Он кинулся ко мне, обнял и вообще вел себя так, словно только меня и ждал.
   – Эй, что это вы затеваете? – удивилась я.
   – Это только для того, чтобы не вызывать подозрений.
   – Ну да, и только то? – спросила я скорее сама себя и подмигнула, но постаралась, чтобы он не заметил.
   Все следующие ночи были одна к одной, и их было немало.
   Неделя, две, потом три. Не успела я оглянуться, как со смерти Джулии прошел уже месяц. И никаких следов. Кто убийца? Где он сейчас? Как выглядит? В ту ночь заведение было слишком переполнено, и на него не обратила внимания ни одна живая душа. А отпечатки пальцев сами по себе ничего не давали.
   Про Джулию уже давно не вспоминали в газетах, её имя исчезло из повседневной болтовни в раздевалке и вообще о ней все забыли, будто её и не было. Вспоминали её только я, потому что она была моей подругой, Ник Баллистер, потому что вел это дело, а временами, возможно, и старуха Хендерсон, которая помешана на всяких жутких убийствах. Но кроме нас троих ни одна собака её уже не помнила.
   Мне казалось, что начальники Ника из криминалки взялись за дело не с того конца. Разумеется, я ему ничего подобного не говорила. Ну ясно! Девица из ночного клуба лучше знает, как вести расследование, чем комиссар полиции! Так какого черта ты не пойдешь туда и не научишь их уму-разуму?
   Я-то думала, что все наши паршивые гадюшники незачем было наводнять топтунами с самого начала, в первые дни после убийства. Тут они просто перегнули палку. Был убийца маньяком или нет, но и дураку ясно, что так скоро после убийства он никуда носа не сунет. Полиция спокойно могла отдыхать, и пару первых недель не нужно было никого никуда посылать. Все равно он сидел в своем логове и никуда не показывался. По-моему, всю эту возню стоило затевать не раньше, чем через месяц. Но они все сделали как раз наоборот: Ник целый месяц каждую ночь торчал у нас, потом стал заглядывать от случая к случаю, – через день или ещё реже, и никогда уже не оставался до конца программы.
   Наконец до меня дошло, что они совсем забросили это дело и он ходит сюда просто так – ну, под настроение, что ли. Однажды я ни с того, ни с сего вдруг выдала:
   – Эй, так ты сюда таскаешься по службе или как?
   Он покраснел, как рак-заика:
   – Ну, нас, собственно, уже отозвали. Я сюда захожу, потому что, потому что уже привык, что ли.
   – В самом деле? – спросила я. Вообще-то мне это было безразлично – танцевать он все равно не научился и только топтался взад – вперед по площадке, что совсем не удовольствие. Он мне всегда напоминал солдата, который привык маршировать только строем.
   – Ник, – набралась я храбрости однажды вечером, когда он всю меня истоптал своими ножищами, и когда я увидела, что он намерен продолжать в том же духе, – ради Бога, делайте свое дело хоть со всем нашим гадюшником, только не танцуйте со мной, я больше не могу.
   Он потупился, как иезуит, уличенный в смертном грехе.
   – Я в самом деле так безобразно танцую?
   Я попыталась подсластить пилюлю, потому что когда он не танцевал, мне ведь было с ним хорошо.
   Потом, когда он несколько дней не появлялся, я задумалась, не сказала ли чего лишнего, и не обиделся ли он. Но все же чувствовала, что мужик вроде него перенесет и не такое. Эти мысли мне очень не понравились, и я себя отчитала:
   – Очухайся, девка, что с тобой? Ты что-то расклеилась. Сколько раз ты говорила себе, что не надо поддаваться этим гадам!
   Я схватила первый попавшийся билет, оторвала купон и пошутила:
   – Держите меня, сэр, я ваша партнерша!
   В ту ночь я это пережила, но на следующий вечер у меня было ужасное ощущение, точно как тогда, – что-то должно случиться. И как только у меня появляется это жуткое чувство, что-нибудь да случается. Я уговаривала себя, мол, все оттого, что здесь нет Ника, но это была чушь. Я просто к нему привыкла, вот и все, а он перестал ходить сюда – ну и что?
   Но это паршивое чувство никак не уходило. Что-то произойдет, не успеет закончиться этот вечер. Что-то чрезвычайное.
   Старуха Хендерсон ковырялась в раздевалке и листала утреннюю газетенку.
   – В последнее время об убийствах ни слуху, ни духу, пожаловалась она. – Чтоб их разорвало, я без них не могу, а их нет и нет!
   – Угомонись, кровопийца! – отрезала я, сбросила туфли, насыпала в них талька и надела снова.
   Примчался Марино и замолотил в дверь:
   – В зал, лентяйки, в зал! За что я вам плачу?
   Одна из девиц как всегда запищала:
   – Я тоже хотела бы знать.
   Дирижер Дюк начал выколачивать пыль из клавиш, а мы гуськом – я замыкающая – двинулись на площадку, и то дерьмо, которое нас там ждало, было хуже смерти.
   На первого партнера я и глаз не подняла, только, как дура, пялилась на три пуговки на его жилете. К такому зрелищу я уже привыкла, потому что последний год все сходили с ума от этой моды.
   Чаще всего пуговки бывали белыми, иногда синими и даже фиолетовыми. Рисунок на галстуке в этом году тоже изменился, но не так ильно.
   "Жизнь унесла все багряные розы,
   Мне же оставила одни только слезы".
   – Отчего вы грустны, прелестная мисс?
   – Если бы вы были на моем месте и смотрели на это моими глазами, вам бы тоже было не до веселья.
   Это его убило. А тут ещё начал выпендриваться оркестр. Дюк вдруг запустил вальс, а это меня никак не устраивало. Это не совпадало с моим распорядком: в это время они всегда играли свинговое попурри. Не иначе какой-то идиот выдал спецзаказ. Под вальс гаснут все цветные фонари, вместо них загораются синие, весь зал тонет в сумерках и световые зайчики льются дождем.
   С этими белыми пуговками на жилете я уже танцевала, и даже помнила вязаный галстук с незаделанными концами. У меня не было желания поднимать голову, чтобы увидеть его лицо. Чтобы прогнать дурные мысли, я мурлыкала про себя мелодию, а потом ни с того, ни с сего начали вспоминаться слова, и до меня дошло, что на эту мелодию ложится:
   "Бедняга мотылек над цветочком порхал".
   Рука моя онемела, поскольку этот придурок держал её как-то странно. Я попробовала освободиться, но он только сильнее сжал мою руку и вывернул её чуть ли не за спину.
   "Часы пролетали – и горя не знал,
   Так славно бедняге там было порхать".
   Тысяча чертей, если мне что-то на свете мешает, так это тип с перстнем, который больно впивается в руку! А танцевать вальс он вообще не умеет. Три шага вправо, три влево, и снова, и снова. Тут он меня достал. "– Давай, парень, когда же ты прыгнешь?" – вдруг раздался в моих ушах голос Джулии. Значит, и ей достался такой же.
   "Но время пришло ему умирать!"
   Мороз пробежал у меня по коже, я ужасно занервничала и все время повторяла про себя:" – Не поднимай глаза, а то выдашь себя." Таращилась на этот вязаный галстук с незаделанными концами. Потом мы разошлись, он повернулся спиной ко мне, а я к нему, и мы молча двинулись в разные стороны. У нас не благодарят за танец, потому что за все заплачено.
   Я досчитала до пяти и оглянулась через плечо, чтобы хоть узнать, как он выглядит. В ту же секунду оглянулся и он, и наши взгляды встретились. Мне удалось изобразить мину, означавшую, что он мне понравился, и я надеюсь станцевать ещё раз.
   На его физиономии, казалось, не отразилось ничего. Выглядел он не хуже, чем остальные местные придурки. Ему могло быть около сорока, возможно, сорок пять, волосы все ещё густые и черные, как вороново крыло. Он задумчиво окинул меня оценивающим взглядом – и все. Но на мою завлекательную улыбочку не ответил, значит, понял, что к чему. Мы оба враз отвернулись и разошлись.
   Я глянула на руку, чтобы узнать, почему она так болела. При этом изо всех сил старалась сделать все незаметно – на случай, если он все ещё на меня смотрит. Как бы мельком, невзначай, я глянула вниз: на руке была синяя вмятина величиной с вишню – там, где все время давил перстень. Этого мне было достаточно, чтобы не бежать в раздевалку и не оставаться одной. Со своего места я начала сверлить взглядом Дюка. Когда он обернулся, я кивнула ему, и мы как бы случайно сошлись на мгновение у стены.
   – Ты зачем играл "Беднягу мотылька"?
   – Спецзаказ, – пожал плечами он.
   – Слушай, ты ни на кого не показывай и не оглядывайся, но кто его заказывал?
   Тут он меня и добил.
   – Тот тип, что танцевал с тобой два последних танца. А зачем тебе?
   Я ничего не ответила, и он сказал:
   – Ах да, я понял. – Но при этом ничего не понял. – Ладно, бери, вымогательница. – Он подал мне два с половиной доллара – мою долю. Значит, этот тип отвалил ему пятерку. Дюк думал, что я хотела с него содрать. Ну что же, я взяла. Какого черта было ему объяснять? Что он мог сделать? Помочь мне мог только Ник Баллистер. Один из этих долларов я разменяла возле стойки с оршадом, чтобы иметь монеты для телефона. Потом потихоньку, благо оркестр молчал, двинулась в вестибюль. Я была уже почти у телефона, когда оркестр заиграл снова.
   И в тот же миг этот тип вырос возле меня, как из-под земли. Видно, все это время держался где-то поблизости.
   – Вы куда-то собрались? – спросил он.
   Мне показалось, что он просек мой поход к телефону, но я не была в этом уверена. Убеждена я была в другом – в его глазах уже не было сомнений, а только мрачная решимость.
   – Но я – никуда, – хрипло выдавила я. – Я к вашим услугам. – И подумала: "– Если я смогу его подольше задержать здесь, может Ник наконец появится!"
   Когда мы уже протолкнулись на площадку, он вдруг сказал:
   – Может быть, пойдем отсюда? Что, если мы посидим немного в каком-нибудь ресторанчике?
   Я пока держалась, но была перепугана, как мышь, и только вякнула:
   – Раз уж я оторвала ваш купон, может дотанцуем хоть этот танец? – и наградила его самой сладкой улыбкой из моего репертуара, но без толку.
   Он обернулся и помахал, подзывая Марино, потому что, если хотел меня увести, должен был договориться с ним. Пока он стоял спиной ко мне, я через его плечо строила Марино обезьяньи рожи, которые должны были означать, что с этим типом я никуда не собираюсь. Но Марино на меня плевал. Это в его стиле: думает всегда только о своих доходах.
   Когда стало ясно, что они неизбежно найдут общий язык, я проскользнула к телефону, сняла трубку и бросила монету. Бесполезно было объяснять Марино, все равно он не поверит, только разорется, что я выкручиваюсь, лишь бы не идти с клиентом. Ну, а если затеять бузу своими силами, этот мерзавец ускользнет, смоется раньше, чем кто-нибудь сможет ему помешать, скроется снова и все увязнет на том же месте. Ник был единственным, к кому можно было обратиться; только Ник сумел бы с ним справиться.
   Я сказала в трубку:
   – Комиссариат полиции, пожалуйста, только поскорее, прошу вас, поскорее! Это очень срочно!
   Обернувшись, я взглянула в зал. Марино стоял уже один. Я не видела, куда девался тот тип, клиенты мотались взад – вперед и ловили партнерш на следующий танец.
   В трубке задребезжал чей-то голос, и я сказала:
   – Ник Баллистер там? Найдите его, только скорее, ради Бога!
   Дюк завел свой самый лихой шлягер, и на другом конце линии эту музыку не могли не слышать. Тут я подняла глаза и увидела на стене перед собой тень, которая быстро росла. Я не шелохнулась и не вздрогнула, я продолжала сжимать трубку и наконец сказала:
   – Ну ладно, Пегги, я как раз хотела узнать, ты собираешься вернуть мне пятерку, которую у меня стрельнула?
   Сообразит ли Ник, в чем дело? Ему скажут: "– Тебя искала какая-то девица, Ник. По телефону. Откуда-то, где играл джаз, но что она хотела сказать – непонятно. Потом вдруг повесила трубку." Это была тонкая, слишком тонкая ниточка, но мне не оставалось ничего другого.
   Итак, я стояла и боялась обернуться, а он ледяным тоном произнес:
   – Собирайтесь и пошли. Думаю, этим вечером вам не придется беспокоиться из-за пяти долларов.
   В его словах явно читался второй смысл, вроде намека или предостережения.
   В раздевалке не было окон, всего одна дверь, а за нею стоял он. Я тянула время, как могла, а в глубине души все время взывала:
   – Ну где же этот чертов Ник?
   Я была перепугана до смерти. Такая толпа людей вокруг, и никто не мог мне помочь. Этого типа тут не удержишь, единственная возможность помочь Нику – это быть с ним и молиться, чтобы все обошлось. Разок я попыталась подсмотреть за ним через щель в двери. Думала, он не заметит, но черта с два: вне себя от ярости, он трахнул ногой в дверь, так что я аж подпрыгнула.
   – Хватит дурака валять, сколько я должен ждать! – заорал он.
   Тогда я схватила одну из газет старухи Хендерсон и написала на ней остатком помады: "– Ник! Он уводит меня неизвестно куда! Ищи меня по купонам! Джинджер."
   Потом я сунула в карман костюма все купоны, которые собрала за вечер, и вышла в коридор. Мне показалось, что звонит телефон, но в диком грохоте оркестра я могла ошибиться. Итак, мы вышли на улицу.
   Пройдя квартал, я сказала:
   – Тут есть одно заведеньице. Наши девушки туда часто ходят, – и показала на вход в бар Чана.
   – Заткнись, – ответил он.
   Тогда я обронила на тротуар первый купон. И потом повторяла это через несколько шагов.
   Огней и вывесок становилось все меньше, и наконец мы очутились в настоящем лабиринте темных, безлюдных боковых улочек. В кармане у меня было уже почти пусто. Еще слава Богу, что ему не пришло в голову остановить такси. Видно, не хотел, чтобы нас запомнили.
   Я заныла.
   – Нечего меня тащить неизвестно куда, я устала, как собака.
   – Мы почти пришли, это рядом, – ответил он.
   Меня смутила неоновая вывеска на следующем перекрестке; это была захудалая закусочная, и я решила, что он ведет меня туда.
   Но между нами и этой вывеской был ещё целый квартал зданий, предназначенных на снос и зиявших разбитыми окнами. Значит, он все спланировал заранее, рассчитал, что обманет меня этой неоновой рекламой над заведением, до которого мы не дошли.
   Ясно, я могла бы в любой момент заорать, и вокруг нас быстро собралась бы толпа. Но мне нужно было другое: больше, чем избавиться от него, мне хотелось его задержать, пока не подоспеет Ник. Он не должен был раствориться во тьме, потому что иначе нам пришлось бы все начинать снова. А это было неизбежно, подними я шум. В первый момент мне никто бы не поверил, скорее всего подумали бы, что я кручу мужику динамо. Он сумел бы отговориться или смыться раньше, чем появится первый фараон.
   Человек, который привык к ночному городу, как я, знает, что поздним пешеходам все до лампочки. Они ни во что не ввязываются и пальцем не шевельнут, чтобы кому-то помочь. И патрульный фараон был мне ни к чему, в лучшем случае он выслушал бы меня и выслушал его, а потом погнал нас в шею.
   Все это мелькнуло у меня в голове потому, что одного фараона я увидела прямо по курсу, прогулочным шагом он направлялся в нашу сторону. В темноте я его едва разглядела, скорее угадала по размеренному шагу. У меня и в мыслях не было его окликнуть, пока он не поравнялся с нами.
   Мы встретились перед одним из заколоченных домов. И вот, когда я увидела, что теряю последний шанс, потому что Ник уже не может проследить за мной от последнего купона, оставшегося Бог весть где, меня словно током ударило.
   И я тихонько, дрожа от испуга, вдруг говорю ему:
   – Сержант, этот тип.
   А убийца Джулии, как будто случайно, опередил меня на пару шагов и моментально оказался у фараона за спиной. Все произошло моментально, видно у него был такой нож, что нажмешь кнопку и лезвие выскакивает само. Мне в лицо вдруг брызнуло что-то теплое и во тьме я увидела, как фараон вдруг запрокинул голову, как у него закатились глаза и он начал медленно – медленно валиться на меня. Я сделала шаг в сторону и он с глухим стуком рухнул на землю, пару раз ещё дернулся и остался лежать, раскинув ноги и руки. А там, где только что стоял фараон, теперь стоял его убийца. Снова я была с ним лицом к лицу.
   Он ледяным тоном произнес:
   – Только пискни, и я проткну тебя насквозь.
   Я не пискнула, только глубоко вздохнула.
   – Пошевеливайся, туда – и он подтолкнул меня ножом вниз по лестнице в какой-то темный проход, в заброшенный дом, перед которым все произошло. – Стой здесь, и только шевельнись – знаешь что будет!
   Видно, он занялся телом фараона, потому что оно тут же скатилось по лестнице. Я отшатнулась и налетела спиной на дверь подвала, тоже забитую досками. Неожиданно дверь поддалась, и я подумала:" – Он хочет затащить меня туда. Значит, дверь должна быть открыта."
   Мимо него я проскочить не могла, но, возможно, стоит юркнуть внутрь.
   Я развернулась, толкнула дверь, и вся эта дощатая загородка подалась внутрь. Значит, тут у него был тайник, отсюда он выходил и сюда возвращался все эти недели. Не удивительно, что его не могли найти.
   Сразу за дощатой перегородкой была дверь в подвал, снятая с петель. Он заметил, как я туда влетела, и теперь лез в дыру следом за мной. Я тем временем пробиралась по жуткому темному коридору. Лестницу наверх я обнаружила, когда споткнулась об неё и грохнулась во весь рост. Завизжав от неожиданности, я на четвереньках поползла по ступенькам и только наверху встала на ноги.
   Он остановился, чтобы зажечь спичку. У меня их не было, но при свете той, что горела в его руке, я смогла различить кое-что вокруг себя. Я оказалась в коридоре первого этажа и тут же бросилась дальше. Я не хотела забираться слишком высоко, где он мог загнать меня в угол, но и здесь нельзя было оставаться.
   Зацепившись ногой за какое-то сломанное кресло, я обернулась, нащупала его, подняла, вернулась назад и швырнула вниз на убийцу. Попала или нет, не знаю, но спичка погасла.
   Тут он произнес нечто странное:
   – Ты всегда была темпераментной, Мюриэль!
   Я не остановилась, чтобы дослушать. Еще до того, как погасла спичка, мне показалось, что в стене виднеется какая-то дыра. Размахивая руками, как утопающий, я нащупала нишу или что-то вроде нее, согнулась в три погибели и влезла туда. Это оказался камин, из тех, что делали в домах в старое время. Наверху была дыра, окруженная голыми кирпичами, вокруг – уйма всякой паутины. Эта труба была слишком узкой, чтобы по ней можно было вылезти наверх. Мне оставалось только одно – забиться в уголок и молить Бога, чтобы убийца меня не нашел.
   Он зажег новую спичку, и свет проник в мою дыру, но из камина я видела только его ноги примерно по колено. Я понятия не имела, видит ли он меня, но пока в мою сторону ноги не двигались.
   Потом свет стал гораздо ярче, видимо, он нашел какую-то свечку. Ко мне он все ещё не приближался, но я дрожала от страха в ожидании момента, когда вместо ног появится его рожа и уставится на меня. А пока он расхаживал взад-вперед по комнате, а для меня самым важным было после всей этой беготни не слишком сопеть и не чихнуть от пыли.
   Наконец он сказал:
   – Здесь как-то неуютно, – и я услышала, как зашуршали газеты.
   Вначале до меня вообще не дошло, что он собирается делать, и я подумала:" – Он что, забыл обо мне? Что он, совсем трехнутый? Как бы мне отсюда смыться?"
   Но в том, что он сказал, был дьявольский смысл. Его больной мозг был чертовски хитер.
   Внезапно его ноги направились прямо ко мне. Не нагибаясь, он начал швырять газеты в камин, рядом со мной. Они совсем закрыли мне обзор. Несколько мгновений, пока газеты не загорелись, было тихо, а потом загудел огонь. В трубе была отличная тяга, все залило светом, горящие газеты засияли расплавленным золотом. Так умирать мне не хотелось, и я подумала:" – Ник! Ах, Ник, теперь мне конец!"
   Я вылетела из камина в снопах искр, разбросав горящие газеты. Он сиял от гордости и ласково сказал:
   – Привет, Мюриэль! Я думал, что уже не увижу тебя. Это мой дом, что ты здесь делаешь?
   Он держал в руках нож, на котором засохла кровь фараона.
   – Я вовсе не Мюриэль, я Джинджер Аллен из дансинга Марино. Прошу вас, отпустите меня! – Я была вне себя от страха, не знала, что делать, и медленно опустилась на колени.
   – Умоляю вас! – заплакала я.
   Он сказал все тем же ласковым голосом:
   – Так ты не Мюриэль? Ты не обвенчалась со мной перед тем, как мы отплыли во Францию? Ты не рассчитывала, что меня убьют и ты меня больше не увидишь, и всю жизнь будешь получать пенсию, как вдова погибшего солдата?
   Тут в его голосе зазвучали зловещие ноты.
   – Но я вернулся. Меня завалило в блиндаже, но я не погиб. Вернулся на носилках, но вернулся. И что я узнал? Ты даже не ждала меня! Вышла замуж за другого и вы вместе проедали мою пенсию. И ещё старались от меня избавиться, а, Мюриэль? Навестили меня в госпитале и принесли пирог. Пирог! Мой сосед по палате съел его и умер. С той поры я повсюду искал тебя, Мюриэль, и сегодня наконец нашел.
   Он отступил назад, все ещё с ножом в руке, а потом шагнул в сторону, где на пустом ящике стоял допотопный граммофон. С такой большой старомодной трубой. Наверно, подобрал его на свалке и сам починил. Он покрутил ручку и поставил иглу на пластинку.
   – А теперь мы потанцуем, Мюриэль, как в ту ночь, когда я был в форме цвета хаки, а ты была так прекрасна в свадебном платье. Но сегодня, сегодня закончим иначе.
   Он вернулся ко мне. Я все ещё дрожала, и мои зубы выбивали барабанную дробь.
   – Нет! – закричала я. – Ты её уже убил. Убивал её снова и снова. Последний раз месяц назад, разве не помнишь?
   И тогда он простодушно и удрученно сказал:
   – Каждый раз я думаю, что покончил с ней, но она появляется снова и снова.
   Он поднял меня на ноги и обнял рукой, в которой был нож. Я почувствовала, как кончик ножа уперся в мои ребра.
   Чертова рухлядь гремела в пустом помещении так, что, наверно, было слышно на улице. "Бедняга мотылек". Это было нереально, призрачно, кошмарно.
   В колеблющемся свете свечи мы начали кружиться, и наши гигантские тени метались по стенам. Я уже не могла держать голову прямо, она все время падала назад, как перезрелое яблоко. Волосы мои растрепались и летели за мной, а он все прижимал меня к себе и кружил, кружил, кружил.
   "Но время пришло ему умирать!"
   Не отпуская меня, он левой рукой достал из кармана горсть блестящих десятицентовиков и сунул их мне в руку.
   Вдруг снаружи раздался выстрел. Я подумала, что это оттуда, где лежал раненый фараон. Потом прозвучали ещё пять выстрелов подряд. Видимо, звуки этой безумной музыки привели раненого в чувство, и он стрельбой призывал на помощь.
   Убийца повернул голову к заколоченным окнам и прислушался. Рванувшись из его объятий, я споткнулась, и острие его ножа царапнуло меня по ребрам, но я успела вырваться в коридор прежде, чем он снова бросился ко мне, а дальше все было, как в страшном сне.
   Я вообще не помню, как слетела по лестнице в подвал, наверно, просто скатилась по ступенькам, и ничего при этом со мной не случилось, как иногда бывает с пьяницами.
   Там внизу меня нащупал луч света, проникавшего из узкого коридорчика, похожего на тоннель. Наверно, это был обычный фонарь, но круг света вдруг резко увеличился и пролетел мимо меня. А следом за ним, как стадо слонов, протопала уйма полицейских в форме. Я напрасно пыталась кого-нибудь остановить, и только повторяла:
   – Где же Ник? Где Ник?
   Потом наверху прогремел выстрел, раздался ужасный крик умирающего: "– Мюриэль!" – и все стихло.
   И тут, тут я услышала голос Ника. Вот он, Ник. Он обнимал меня и целовал, кажется, совсем не замечая, что я вся в паутине и слезах.
   – Как дела, Джинджер, – спросил он наконец.
   – Отлично, – пискнула я. – А как у тебя, Ник?