Страница:
Екатерина Михайловна (покорно). Хорошо.
Тюнин (смотрит на часы). А почему стол не накрыт До сих пор?
Екатерина Михайловна. А ты не хочешь меня сначала обнять?
Тюнин. На третье. Я умираю с голоду.
Екатерина Михайловна. Ты же не хотел есть.
Тюнин. Не хотел. А теперь хочу. Есть хочу, пить, смеяться, целовать тебя, защищать диссертацию, гулять с внуками, играть в футбол, бежать в кино – и все сразу, вместе, немедленно. Я жить хочу – вот что!
Екатерина Михайловна. Господи, какой же ты ребенок!
Тюнин. Я не ребенок. Это заблуждение. Я просто не люблю скрывать свои мысли и чувства.
Екатерина Михайловна. Голод – это рефлекс.
Тюнин. А любовь?
Екатерина Михайловна (после паузы, тихо). Ну ладно, я тогда накрою?
Тюнин. Подожди. У некоторых народов принято начинать трапезу со сладкого. (Обнимает ее.)
Входит маляр – в шапочке из газеты, держит ведро с краской и кисть. Екатерина Михайловна отходит, садится. Маляр осматривает стены, потолок, качает головой, ставит ведро с кистью посреди сцены, закуривает сигарету и, еще раз взглянув на стены, уходит.
Сидоров. Не будем ждать, продолжим. И давайте не отвлекаться – о главном. Что у нас главное?
Петров. Умение преодолевать трудности. Семь букв. Первая – «в».
Тюнин (машинально). Везение.
Петров. Похоже.
Вбегает Счастливчик Лев. Смотрит на всех безумным взглядом.
Николаева. Привет снабженцам. Достал бумагу?
Счастливчик Лев. Братцы… Ура… Караул…
Николаева. Опять не достал? Ты погляди, на чем пишу.
Счастливчик Лев. Какая бумага… Вы же не знаете ничего…
Сидоров. Все ясно, опять твои дела. У нас заседание – не видишь?
Счастливчик Лев. Плохо. Как в тумане. Никто ведь не верит. Я и сам не верю. Счастье сумасшедшее. Выиграл я, понимаете. Пять тысяч выиграл. В спортлото. Шесть цифр угадал, понимаете, шесть. Она мне говорит – давай греблю. Академическую. Когда я уж пять зачеркнул. А я говорю – коньки лучше. А она – греблю давай. Она занималась ею раньше, там и познакомились, на воде. А я говорю – ни за что, у меня с этим спортом тяжелые, мол, воспоминания. А она мне – раз. Больно. Но тут я уж назло – коньки. Может, если б не вдарила – уступил. А так – вот ей. А сегодня газету глядь – а там черным по белому. Я ей – под нос. А она – пятнами. Шутка ли – столько дней не разговаривала, дулась, а тут что? Обратно молчать – так ведь пять тысяч, это ж с ума сойти, это ж совсем речи лишиться можно. А заговорить – из-за денег, значит? А? Так ей и надо. Будет знать наших. Хотя, с другой стороны, – не вдарила, так и не выиграл бы. А? Не, за пять тысяч пусть хоть каждый день лупит. Небось ты бы тоже согласилась?
Николаева. Я и за меньшее согласилась бы.
Счастливчик Лев. Извините, если помешал. Но – не могу один, распирает. Лопну… (Убегает.)
Николаева. Вот счастливчик Лев, ну счастливчик…
Сидоров. Да… То «Жигули» в лотерею, то в Лондон с чужим докладом, теперь – пять тысяч в лото. Надо бы заняться им.
Возвращается Иванов.
Иванов. Совершенно не дают работать. Что за люди… (Тюнину.) Ну ладно, вы все вокруг да около, вы расскажите, как получилось, что тайное стало явным.
Тюнин. Случайно получилось. На собрании.
Иванов. На собрании?
Тюнин. Да. Я, правда, на нем не был, поэтому, что произошло, знаю только по рассказам…
Сидоров. А что за собрание?
Тюнин. Обычное цеховое собрание, профсоюзное, кажется. Не то делегата на конференцию выбирали, не то в профбюро кого-то, не помню точно, да это, в общем, и не важно. Собрание как собрание. (Отходит, садится у стола.)
Захар Захарович. Товарищи, кто еще желает высказаться? Ну, смелее, товарищи. Время-то идет.
Надежда Петровна. А чего обсуждать – все ясно. Все – «за».
Захар Захарович. Так нельзя, товарищи. Что это за настроения? Давайте серьезно, в протоколе все же фиксируется.
Зинаида Ивановна (ведет протокол). А кстати, какой номер протокола писать?
Захар Захарович. А что я, помню? Посмотри предыдущий. В столе внизу где-то.
Зинаида Ивановна роется в ящиках.
Сергей Ервандович. Ладно, давайте я тогда. Раз такое дело.
Захар Захарович. Давай, Сергей Ервандович.
Сергей Ервандович. Товарищи. Это… Мы знаем Екатерину, значит, Михайловну. Это… Мы, значит, знаем ее как хорошего производственника, который отдает все силы, все свои силы…
Надежда Петровна. И наши.
Захар Захарович. Тихо вы.
Сергей Ервандович. Которая отдает вместе с нами все силы для решения насущных задач. Это… Пользуется заслуженным уважением. Ну, что еще? Поэтому я предлагаю поддержать ее кандидатуру.
Захар Захарович. Это ты нам предлагаешь. А сам-то как – поддерживаешь?
Сергей Ервандович. Ну раз выступил, – значит, поддерживаю. Ну, а не поддерживал – не стал бы выступать.
Захар Захарович. Так. Ладно. Еще кто? Надежда Петровна, давай ты, ты вон все порывалась.
Надежда Петровна. Так, а чего говорить. Я – «за». Как все.
Захар Захарович. Да подожди ты – «за». «За» – когда голосовать будешь, выразишь. Ты – развернуто. Слова скажи.
Надежда Петровна. Так нет слов. До того «за» – просто слов нет.
Захар Захарович. Тебе что, слов жалко?
Надежда Петровна. Мне времени жалко. Все же ясно, чего зря…
Сергей Ервандович. Давай подводи черту, Захарыч.
Захар Захарович. Да? Ну ладно. Тогда я – пару слов. В заключение. Товарищи, я, как и все, с большим уважением отношусь к Екатерине Михайловне.
Зинаида Ивановна (держит в руках какие-то листки). А врать-то нехорошо.
Захар Захарович. Ты кому это?
Зинаида Ивановна. Всем. И вам в том числе.
Захар Захарович. Это как это прикажешь понимать? В каком смысле?
Зинаида Ивановна. В прямом. Врать, говорю, нехорошо. Нехорошо говорить то, чего не думаешь.
Захар Захарович. Ты что, сбрендила? Чего ты болтаешь?
Зинаида Ивановна. Болтаю не я, это вы болтаете – про то, как уважаете Екатерину Михайловну.
Захар Захарович. Откуда ты это взяла, бред этот?
Зинаида Ивановна. Из ящика.
Захар Захарович. Какого ящика?
Зинаида Ивановна. Вот этого.
Захар Захарович. Что ты взяла?
Зинаида Ивановна. Мысли ваши о Екатерине Михайловне взяла.
Захар Захарович. С ума ты опять сошла. Что это. покажи.
Зинаида Ивановна. Наши сокровенные высказывания, записанные большим ученым, товарищем Тюниным. Тайна исповеди – гарантирована.
Тюнин (Иванову). В тот вечер я шел не домой, и мне не хотелось таскать взад-вперед эти записи.
Захар Захарович. Ты что, ты спятила? Какое же ты имеешь право их читать? Это же неприлично, как минимум.
Зинаида Ивановна. А говорить неправду – прилично?
Тюнин (Иванову). Я оставил их там на одну ночь. Я не знал, что будет собрание, не знал, что понадобятся старые протоколы.
Захар Захарович. Это же секретные сведения.
Зинаида Ивановна. А что в них такого секретного? То, что вы думаете, к примеру, обо мне? Это я и так знаю. И вы это знаете, раз сами же и думаете. И все знают, раз вы знаете. Вид только все делаем, будто не знаем. Дорогая, уважаемая… Это вы тут говорите. А вот здесь вот – дежурить идти с ней не хотите, премию получать не хотите, обедать – не хотите, работать в одну смену – не хотите, даже в Италию ехать – санта Лючия, аве Мария – и то не хотите. Ну, так где вы правду говорите – там или здесь? А? Это как, прилично, по-вашему, – в Италию, так с Надеждой Петровной желаете, премию получать, в одну смену работать – это с Изюмовым, обедать – со мной, спасибо за это хоть, это я вам, наверное, желчь помогаю вырабатывать, не иначе. Тут, значит, мы одних людей выбираем. Тайно потому как, да? А открытым голосованием – это, значит, начальство. Так? Так чего же тогда вы меня стыдите, это вас нужно стыдить.
Николаева. Помедленней, не успеваю.
Тюнин. «Что вы меня стыдите, – говорит она, – это вас надо стыдить».
Надежда Петровна. Ну ты, Зинуля, даешь. Сегодня прямо твой день. Именины.
Зинаида Ивановна. И ты бы, между прочим, тоже помалкивала. Ты вон вообще кругом Изюмова выбираешь, на все случаи. Мало тебе мужа-кандидата, тебе еще и этого надо. А другим…
Надежда Петровна. Слушан, если ты не замолчишь…
Зинаида Ивановна. Ну и что тогда? Не выберешь меня в лидеры своей тонкой души? Ну и плевать мне на твою тонкую душу. Меня вон Сергей Ервандович два раза выбрал. Между прочим, орденоносец, народный заседатель, не то что некоторые. Сереженька, Сержик, Сергунек – мы Клавдии твоей ничего не скажем, ладно? А внуков я усыновлю.
Сергей Ервандович. Зина, ты что, белены объелась?
Зинаида Ивановна. Слушайте, слушайте. А начальница-то наша, она-то, поглядите, кого выбирает…
Екатерина Михайловна. Прекрати юродствовать. (Захару Захаровичу.) Ведите собрание. (Зинаиде Ивановне.) Дай это сюда.
Зинаида Ивановна. Пожалуйста. Я все и так запомнила. У меня память – не девичья уж небось. Уж чего увижу – уж то запомню. Вы-то у нас, оказывается, вообще ни в одной ситуации никого в своей душе не выбираете. Такая вы у нас душевная.
Екатерина Михайловна. Прекрати, я тебе сказала. По-хорошему.
Зинаида Ивановна. Вот-вот, видите – по-хорошему. А не то по-плохому будет. Таким и должен быть каждый наш профсоюзный лидер. Правильно, Захар Захарович? Вот давай теперь и проголосуем. Хоть явно, хоть тайно.
Сергей Ервандович. А ты про себя скажи, про себя. Сама-то кого выбираешь?
Зинаида Ивановна. Я-то? Тебя, Ервандович, тебя, голубь. И обедать с тобой, и ужинать. А поднатужишься ежели очень – так и завтракать. И на прогулку, в дружине – с тобой. Вот только в Италию, ты уж извини, родимый, в Италию с другим съезжу, ладно? Я ненадолго, буквально девять дней. А то там, понимаешь, я буду бояться за тебя. Там такие итальянки, сплошь все синьориты – отобьют, охнуть не успею. Ты ж у нас какой? Ты ж отказать никому ни в чем не можешь – потому как общественник. Так что ты уж для спокойствия моего и коллектива тут пока посиди, в нарсуде позаседай. А вернусь – сразу к тебе обратно.
Екатерина Михайловна. Слушайте, уймет ее наконец кто-нибудь или нет?
Тюнин. Так никто ее и не смог унять. Сама остановилась. Вдруг, на полуслове. Заплакала и ушла… Вот такая история получилась. Возьми я тогда домой эти анкеты…
Иванов. Та-ак…
Сидоров. Н-да…
Иванов. Значит, в письме все правильно. Вы хоть понимаете, что вы наделали?
Петров. Неумолимая закономерность. Шесть букв. Третья – «у»,
Тюнин (машинально). Случай.
Петров. Вот именно.
Тюнин. Да понимаю я, понимаю и, поверьте, переживал все это. Хотя, с другой стороны… Может, Зинаида Ивановна была права – кого обманываем?…
Зинаида Ивановна. Что вы на меня смотрите? Что я вам – что плохое сделала? Подумаешь… Если секрет – не оставляйте где ни попадя. А оставил – не такой уж секрет, значит. Все ведь прикидываются – думают одно, а говорят другое. А кого обманываем-то? Кого? Вас, что ль? Так вы вон проездом – вас чего обманывать? Начальство? Так его чего, его и обманывать-то неинтересно, оно только и ждет, чтобы его обманули. Просит даже – обманите, мол, меня, а то, не дай бог, правду еще узнаю, а что с ней делать, с правдой-то? С ней ведь что-то делать надо, а тут и без нее – забот. Вот и получается, что себя обманываем. Себя – не дядю. А это уж последнее дело, когда себя. Потому как сегодня себя сам обманул, завтра тебя другие обманут. Тебе ж, мол, дураку, лучше. Меньше знать будешь, позже состаришься. А я, может, не хочу позже стариться. На кой мне еще одна молодость, когда с этой-то не сумела путем управиться.
Сидоров (перебивая ее). Это нам неинтересно. Это к делу не относится.
Тюнин. Да нет, как раз нет. Очень даже относится. Я тоже сначала думал, как вы, – когда они вдруг заговорили. Раньше я слова из них выжать не мог – все отшучивались больше. А тут как прорвало. По делу, не по делу… Без всяких анкет, вопросов. Они сами мне вопросы стали задавать – как жить, как работать. И не ждали ответов, они понимали, что я не могу решить их проблемы. Да они и не мне это говорили – себе… Им важно было произнести вслух то, что долгие годы кипело внутри…
Зинаида Ивановна. На кой мне еще одна молодость, когда с этой-то не сумела управиться. А когда мне с ней управляться? За день так набегаешься, что уж к вечеру и женщиной перестаешь себя чувствовать. Вы вон постопте у проходной в шесть, поглядите, как женщины с работы идут. В двух руках сумки, и еще под мышкой чего – для дома, для семьи. И через весь город с полной выкладкой, как солдат на марше. А мужчины наши посмотрите как идут, сильная половина? Как легкоатлеты – ни грамма лишнего. Все равноправия добивались. Чтоб женщина с мужчиной во всем равны. Добились вот. Меня слесарь теперь – матом, как мужика. А я, может, не хочу так. Может, я и в цехе не хочу работать. А в заводоуправлении каком-нибудь или КБ. Чтоб в платье ходить, а не в спецовке и в сапогах. А то вон выстояла в субботу полдня, отоварилась, а носить когда? Вечером? Так вечером у нас на улице темно, не видно. Что ты в тапочках, что ты в сапогах. А поди сунься в заводоуправление – одни мужики сидят, рукава протирают. А скажи им что – они тебе: у нас, мол, тоже равноправие. И они, значит, завоевали. А потом он вечером полон сил и желаний, а у тебя желания, может, и есть, а сил вот – нет. Да и к тому же это вон у вас в анкетах все так красиво – кого бы вы хотели выбрать в данной ситуации? А меня кто спрашивает – кого бы я хотела? Я бы, может, вон, к примеру, Колю хотела бы выбрать. А только на самом деле – не я выбираю, а меня. И не Коля, а Петя. А на кой он мне сдался, этот Петя. Я не знаю, может, я одна дура такая, может, другие как-то устраиваются.
Николаева. Ну да, как же, устроишься тут. Когда они прямо рождаются женатыми.
Петров. Причина матриархата. Семь букв. В середине – «ф».
Тюнин (машинально). Дефицит.
Петров. Подходит.
Николаева. Вам все подходит. А нам каково?
Иванов (Тюнину). То, что вы говорите, это, конечно, очень интересно, но вы не себя там представляли, вы представляли институт. И тень не на вас одного пала – на всех нас. По вас будут судить об ученых, а вы…
Входит уборщица с пылесосом, включает его, начинает уборку. Иванов продолжает говорить, но его не слышно. Говорит он долго, энергично жестикулируя, – пока Сидоров не показывает ему на часы. Иванов говорит что-то Николаевой и уходит вместе с Сидоровым. Уборщица выключает пылесос и тоже уходит.
Николаева. Вот всегда так. Каждый раз в буфет последней и хоть бы раз кто очередь занял. Опять сосиски не достанутся. (Уходит.)
Покидают сцену и все остальные – кроме Петрова, Тюнина и Екатерины Михайловны. Она тоже пошла было, но Тюнин окликнул ее.
Тюнин. Катя!
Екатерина Михайловна. Оставь меня!
Тюнин. Я хочу объяснить, это случайно все получилось…
Екатерина Михайловна. Я думала, ты ребенок, а ты…
Тюнин. Катя…
Екатерина Михайловна. Я думала – действительно…
Тюнин. Но…
Екатерина Михайловна. Поверила, а вдруг и вправду – с первого взгляда…
Тюнин. Но ведь…
Екатерина Михайловна. А сам как Иуда – за тридцать рублей, за кандидатскую прибавку…
Тюнин. Катя!
Екатерина Михайловна махнула рукой и пошла. Тюнин рванулся было за ней.
Екатерина Михайловна. Не провожай меня. (Уходит.)
Тюнин достает бутерброд, кладет его на стул. Появляется столяр с ящиком, из которого торчит пила. Осматривает мебель, пробует потрясти стул, недовольно качает головой, берет стул и уносит его вместе с бутербродом. Тюнин смотрит ему недоуменно вслед.
Петров. Перерыв на ужин. Семь букв.
Тюнин (машинально). Антракт.
Петров (увидел, что в зале загорается свет). Судя по всему.
Оба уходят.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Тюнин (смотрит на часы). А почему стол не накрыт До сих пор?
Екатерина Михайловна. А ты не хочешь меня сначала обнять?
Тюнин. На третье. Я умираю с голоду.
Екатерина Михайловна. Ты же не хотел есть.
Тюнин. Не хотел. А теперь хочу. Есть хочу, пить, смеяться, целовать тебя, защищать диссертацию, гулять с внуками, играть в футбол, бежать в кино – и все сразу, вместе, немедленно. Я жить хочу – вот что!
Екатерина Михайловна. Господи, какой же ты ребенок!
Тюнин. Я не ребенок. Это заблуждение. Я просто не люблю скрывать свои мысли и чувства.
Екатерина Михайловна. Голод – это рефлекс.
Тюнин. А любовь?
Екатерина Михайловна (после паузы, тихо). Ну ладно, я тогда накрою?
Тюнин. Подожди. У некоторых народов принято начинать трапезу со сладкого. (Обнимает ее.)
Входит маляр – в шапочке из газеты, держит ведро с краской и кисть. Екатерина Михайловна отходит, садится. Маляр осматривает стены, потолок, качает головой, ставит ведро с кистью посреди сцены, закуривает сигарету и, еще раз взглянув на стены, уходит.
Сидоров. Не будем ждать, продолжим. И давайте не отвлекаться – о главном. Что у нас главное?
Петров. Умение преодолевать трудности. Семь букв. Первая – «в».
Тюнин (машинально). Везение.
Петров. Похоже.
Вбегает Счастливчик Лев. Смотрит на всех безумным взглядом.
Николаева. Привет снабженцам. Достал бумагу?
Счастливчик Лев. Братцы… Ура… Караул…
Николаева. Опять не достал? Ты погляди, на чем пишу.
Счастливчик Лев. Какая бумага… Вы же не знаете ничего…
Сидоров. Все ясно, опять твои дела. У нас заседание – не видишь?
Счастливчик Лев. Плохо. Как в тумане. Никто ведь не верит. Я и сам не верю. Счастье сумасшедшее. Выиграл я, понимаете. Пять тысяч выиграл. В спортлото. Шесть цифр угадал, понимаете, шесть. Она мне говорит – давай греблю. Академическую. Когда я уж пять зачеркнул. А я говорю – коньки лучше. А она – греблю давай. Она занималась ею раньше, там и познакомились, на воде. А я говорю – ни за что, у меня с этим спортом тяжелые, мол, воспоминания. А она мне – раз. Больно. Но тут я уж назло – коньки. Может, если б не вдарила – уступил. А так – вот ей. А сегодня газету глядь – а там черным по белому. Я ей – под нос. А она – пятнами. Шутка ли – столько дней не разговаривала, дулась, а тут что? Обратно молчать – так ведь пять тысяч, это ж с ума сойти, это ж совсем речи лишиться можно. А заговорить – из-за денег, значит? А? Так ей и надо. Будет знать наших. Хотя, с другой стороны, – не вдарила, так и не выиграл бы. А? Не, за пять тысяч пусть хоть каждый день лупит. Небось ты бы тоже согласилась?
Николаева. Я и за меньшее согласилась бы.
Счастливчик Лев. Извините, если помешал. Но – не могу один, распирает. Лопну… (Убегает.)
Николаева. Вот счастливчик Лев, ну счастливчик…
Сидоров. Да… То «Жигули» в лотерею, то в Лондон с чужим докладом, теперь – пять тысяч в лото. Надо бы заняться им.
Возвращается Иванов.
Иванов. Совершенно не дают работать. Что за люди… (Тюнину.) Ну ладно, вы все вокруг да около, вы расскажите, как получилось, что тайное стало явным.
Тюнин. Случайно получилось. На собрании.
Иванов. На собрании?
Тюнин. Да. Я, правда, на нем не был, поэтому, что произошло, знаю только по рассказам…
Сидоров. А что за собрание?
Тюнин. Обычное цеховое собрание, профсоюзное, кажется. Не то делегата на конференцию выбирали, не то в профбюро кого-то, не помню точно, да это, в общем, и не важно. Собрание как собрание. (Отходит, садится у стола.)
Захар Захарович. Товарищи, кто еще желает высказаться? Ну, смелее, товарищи. Время-то идет.
Надежда Петровна. А чего обсуждать – все ясно. Все – «за».
Захар Захарович. Так нельзя, товарищи. Что это за настроения? Давайте серьезно, в протоколе все же фиксируется.
Зинаида Ивановна (ведет протокол). А кстати, какой номер протокола писать?
Захар Захарович. А что я, помню? Посмотри предыдущий. В столе внизу где-то.
Зинаида Ивановна роется в ящиках.
Сергей Ервандович. Ладно, давайте я тогда. Раз такое дело.
Захар Захарович. Давай, Сергей Ервандович.
Сергей Ервандович. Товарищи. Это… Мы знаем Екатерину, значит, Михайловну. Это… Мы, значит, знаем ее как хорошего производственника, который отдает все силы, все свои силы…
Надежда Петровна. И наши.
Захар Захарович. Тихо вы.
Сергей Ервандович. Которая отдает вместе с нами все силы для решения насущных задач. Это… Пользуется заслуженным уважением. Ну, что еще? Поэтому я предлагаю поддержать ее кандидатуру.
Захар Захарович. Это ты нам предлагаешь. А сам-то как – поддерживаешь?
Сергей Ервандович. Ну раз выступил, – значит, поддерживаю. Ну, а не поддерживал – не стал бы выступать.
Захар Захарович. Так. Ладно. Еще кто? Надежда Петровна, давай ты, ты вон все порывалась.
Надежда Петровна. Так, а чего говорить. Я – «за». Как все.
Захар Захарович. Да подожди ты – «за». «За» – когда голосовать будешь, выразишь. Ты – развернуто. Слова скажи.
Надежда Петровна. Так нет слов. До того «за» – просто слов нет.
Захар Захарович. Тебе что, слов жалко?
Надежда Петровна. Мне времени жалко. Все же ясно, чего зря…
Сергей Ервандович. Давай подводи черту, Захарыч.
Захар Захарович. Да? Ну ладно. Тогда я – пару слов. В заключение. Товарищи, я, как и все, с большим уважением отношусь к Екатерине Михайловне.
Зинаида Ивановна (держит в руках какие-то листки). А врать-то нехорошо.
Захар Захарович. Ты кому это?
Зинаида Ивановна. Всем. И вам в том числе.
Захар Захарович. Это как это прикажешь понимать? В каком смысле?
Зинаида Ивановна. В прямом. Врать, говорю, нехорошо. Нехорошо говорить то, чего не думаешь.
Захар Захарович. Ты что, сбрендила? Чего ты болтаешь?
Зинаида Ивановна. Болтаю не я, это вы болтаете – про то, как уважаете Екатерину Михайловну.
Захар Захарович. Откуда ты это взяла, бред этот?
Зинаида Ивановна. Из ящика.
Захар Захарович. Какого ящика?
Зинаида Ивановна. Вот этого.
Захар Захарович. Что ты взяла?
Зинаида Ивановна. Мысли ваши о Екатерине Михайловне взяла.
Захар Захарович. С ума ты опять сошла. Что это. покажи.
Зинаида Ивановна. Наши сокровенные высказывания, записанные большим ученым, товарищем Тюниным. Тайна исповеди – гарантирована.
Тюнин (Иванову). В тот вечер я шел не домой, и мне не хотелось таскать взад-вперед эти записи.
Захар Захарович. Ты что, ты спятила? Какое же ты имеешь право их читать? Это же неприлично, как минимум.
Зинаида Ивановна. А говорить неправду – прилично?
Тюнин (Иванову). Я оставил их там на одну ночь. Я не знал, что будет собрание, не знал, что понадобятся старые протоколы.
Захар Захарович. Это же секретные сведения.
Зинаида Ивановна. А что в них такого секретного? То, что вы думаете, к примеру, обо мне? Это я и так знаю. И вы это знаете, раз сами же и думаете. И все знают, раз вы знаете. Вид только все делаем, будто не знаем. Дорогая, уважаемая… Это вы тут говорите. А вот здесь вот – дежурить идти с ней не хотите, премию получать не хотите, обедать – не хотите, работать в одну смену – не хотите, даже в Италию ехать – санта Лючия, аве Мария – и то не хотите. Ну, так где вы правду говорите – там или здесь? А? Это как, прилично, по-вашему, – в Италию, так с Надеждой Петровной желаете, премию получать, в одну смену работать – это с Изюмовым, обедать – со мной, спасибо за это хоть, это я вам, наверное, желчь помогаю вырабатывать, не иначе. Тут, значит, мы одних людей выбираем. Тайно потому как, да? А открытым голосованием – это, значит, начальство. Так? Так чего же тогда вы меня стыдите, это вас нужно стыдить.
Николаева. Помедленней, не успеваю.
Тюнин. «Что вы меня стыдите, – говорит она, – это вас надо стыдить».
Надежда Петровна. Ну ты, Зинуля, даешь. Сегодня прямо твой день. Именины.
Зинаида Ивановна. И ты бы, между прочим, тоже помалкивала. Ты вон вообще кругом Изюмова выбираешь, на все случаи. Мало тебе мужа-кандидата, тебе еще и этого надо. А другим…
Надежда Петровна. Слушан, если ты не замолчишь…
Зинаида Ивановна. Ну и что тогда? Не выберешь меня в лидеры своей тонкой души? Ну и плевать мне на твою тонкую душу. Меня вон Сергей Ервандович два раза выбрал. Между прочим, орденоносец, народный заседатель, не то что некоторые. Сереженька, Сержик, Сергунек – мы Клавдии твоей ничего не скажем, ладно? А внуков я усыновлю.
Сергей Ервандович. Зина, ты что, белены объелась?
Зинаида Ивановна. Слушайте, слушайте. А начальница-то наша, она-то, поглядите, кого выбирает…
Екатерина Михайловна. Прекрати юродствовать. (Захару Захаровичу.) Ведите собрание. (Зинаиде Ивановне.) Дай это сюда.
Зинаида Ивановна. Пожалуйста. Я все и так запомнила. У меня память – не девичья уж небось. Уж чего увижу – уж то запомню. Вы-то у нас, оказывается, вообще ни в одной ситуации никого в своей душе не выбираете. Такая вы у нас душевная.
Екатерина Михайловна. Прекрати, я тебе сказала. По-хорошему.
Зинаида Ивановна. Вот-вот, видите – по-хорошему. А не то по-плохому будет. Таким и должен быть каждый наш профсоюзный лидер. Правильно, Захар Захарович? Вот давай теперь и проголосуем. Хоть явно, хоть тайно.
Сергей Ервандович. А ты про себя скажи, про себя. Сама-то кого выбираешь?
Зинаида Ивановна. Я-то? Тебя, Ервандович, тебя, голубь. И обедать с тобой, и ужинать. А поднатужишься ежели очень – так и завтракать. И на прогулку, в дружине – с тобой. Вот только в Италию, ты уж извини, родимый, в Италию с другим съезжу, ладно? Я ненадолго, буквально девять дней. А то там, понимаешь, я буду бояться за тебя. Там такие итальянки, сплошь все синьориты – отобьют, охнуть не успею. Ты ж у нас какой? Ты ж отказать никому ни в чем не можешь – потому как общественник. Так что ты уж для спокойствия моего и коллектива тут пока посиди, в нарсуде позаседай. А вернусь – сразу к тебе обратно.
Екатерина Михайловна. Слушайте, уймет ее наконец кто-нибудь или нет?
Тюнин. Так никто ее и не смог унять. Сама остановилась. Вдруг, на полуслове. Заплакала и ушла… Вот такая история получилась. Возьми я тогда домой эти анкеты…
Иванов. Та-ак…
Сидоров. Н-да…
Иванов. Значит, в письме все правильно. Вы хоть понимаете, что вы наделали?
Петров. Неумолимая закономерность. Шесть букв. Третья – «у»,
Тюнин (машинально). Случай.
Петров. Вот именно.
Тюнин. Да понимаю я, понимаю и, поверьте, переживал все это. Хотя, с другой стороны… Может, Зинаида Ивановна была права – кого обманываем?…
Зинаида Ивановна. Что вы на меня смотрите? Что я вам – что плохое сделала? Подумаешь… Если секрет – не оставляйте где ни попадя. А оставил – не такой уж секрет, значит. Все ведь прикидываются – думают одно, а говорят другое. А кого обманываем-то? Кого? Вас, что ль? Так вы вон проездом – вас чего обманывать? Начальство? Так его чего, его и обманывать-то неинтересно, оно только и ждет, чтобы его обманули. Просит даже – обманите, мол, меня, а то, не дай бог, правду еще узнаю, а что с ней делать, с правдой-то? С ней ведь что-то делать надо, а тут и без нее – забот. Вот и получается, что себя обманываем. Себя – не дядю. А это уж последнее дело, когда себя. Потому как сегодня себя сам обманул, завтра тебя другие обманут. Тебе ж, мол, дураку, лучше. Меньше знать будешь, позже состаришься. А я, может, не хочу позже стариться. На кой мне еще одна молодость, когда с этой-то не сумела путем управиться.
Сидоров (перебивая ее). Это нам неинтересно. Это к делу не относится.
Тюнин. Да нет, как раз нет. Очень даже относится. Я тоже сначала думал, как вы, – когда они вдруг заговорили. Раньше я слова из них выжать не мог – все отшучивались больше. А тут как прорвало. По делу, не по делу… Без всяких анкет, вопросов. Они сами мне вопросы стали задавать – как жить, как работать. И не ждали ответов, они понимали, что я не могу решить их проблемы. Да они и не мне это говорили – себе… Им важно было произнести вслух то, что долгие годы кипело внутри…
Зинаида Ивановна. На кой мне еще одна молодость, когда с этой-то не сумела управиться. А когда мне с ней управляться? За день так набегаешься, что уж к вечеру и женщиной перестаешь себя чувствовать. Вы вон постопте у проходной в шесть, поглядите, как женщины с работы идут. В двух руках сумки, и еще под мышкой чего – для дома, для семьи. И через весь город с полной выкладкой, как солдат на марше. А мужчины наши посмотрите как идут, сильная половина? Как легкоатлеты – ни грамма лишнего. Все равноправия добивались. Чтоб женщина с мужчиной во всем равны. Добились вот. Меня слесарь теперь – матом, как мужика. А я, может, не хочу так. Может, я и в цехе не хочу работать. А в заводоуправлении каком-нибудь или КБ. Чтоб в платье ходить, а не в спецовке и в сапогах. А то вон выстояла в субботу полдня, отоварилась, а носить когда? Вечером? Так вечером у нас на улице темно, не видно. Что ты в тапочках, что ты в сапогах. А поди сунься в заводоуправление – одни мужики сидят, рукава протирают. А скажи им что – они тебе: у нас, мол, тоже равноправие. И они, значит, завоевали. А потом он вечером полон сил и желаний, а у тебя желания, может, и есть, а сил вот – нет. Да и к тому же это вон у вас в анкетах все так красиво – кого бы вы хотели выбрать в данной ситуации? А меня кто спрашивает – кого бы я хотела? Я бы, может, вон, к примеру, Колю хотела бы выбрать. А только на самом деле – не я выбираю, а меня. И не Коля, а Петя. А на кой он мне сдался, этот Петя. Я не знаю, может, я одна дура такая, может, другие как-то устраиваются.
Николаева. Ну да, как же, устроишься тут. Когда они прямо рождаются женатыми.
Петров. Причина матриархата. Семь букв. В середине – «ф».
Тюнин (машинально). Дефицит.
Петров. Подходит.
Николаева. Вам все подходит. А нам каково?
Иванов (Тюнину). То, что вы говорите, это, конечно, очень интересно, но вы не себя там представляли, вы представляли институт. И тень не на вас одного пала – на всех нас. По вас будут судить об ученых, а вы…
Входит уборщица с пылесосом, включает его, начинает уборку. Иванов продолжает говорить, но его не слышно. Говорит он долго, энергично жестикулируя, – пока Сидоров не показывает ему на часы. Иванов говорит что-то Николаевой и уходит вместе с Сидоровым. Уборщица выключает пылесос и тоже уходит.
Николаева. Вот всегда так. Каждый раз в буфет последней и хоть бы раз кто очередь занял. Опять сосиски не достанутся. (Уходит.)
Покидают сцену и все остальные – кроме Петрова, Тюнина и Екатерины Михайловны. Она тоже пошла было, но Тюнин окликнул ее.
Тюнин. Катя!
Екатерина Михайловна. Оставь меня!
Тюнин. Я хочу объяснить, это случайно все получилось…
Екатерина Михайловна. Я думала, ты ребенок, а ты…
Тюнин. Катя…
Екатерина Михайловна. Я думала – действительно…
Тюнин. Но…
Екатерина Михайловна. Поверила, а вдруг и вправду – с первого взгляда…
Тюнин. Но ведь…
Екатерина Михайловна. А сам как Иуда – за тридцать рублей, за кандидатскую прибавку…
Тюнин. Катя!
Екатерина Михайловна махнула рукой и пошла. Тюнин рванулся было за ней.
Екатерина Михайловна. Не провожай меня. (Уходит.)
Тюнин достает бутерброд, кладет его на стул. Появляется столяр с ящиком, из которого торчит пила. Осматривает мебель, пробует потрясти стул, недовольно качает головой, берет стул и уносит его вместе с бутербродом. Тюнин смотрит ему недоуменно вслед.
Петров. Перерыв на ужин. Семь букв.
Тюнин (машинально). Антракт.
Петров (увидел, что в зале загорается свет). Судя по всему.
Оба уходят.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Та же обстановка. Входит Tюнин, смотрит на часы, садится. Появляется Петров, решая на ходу кроссворд, за ним Иванов и Сидоров.
Сидоров. Сегодня, если они выиграют, то все – серебро в кармане.
Иванов. Да я боюсь, не успеем.
Сидоров. Ну вот, опять. Что за жизнь. Работаешь, работаешь, ничего хорошего не видишь. Одни недостатки.
Иванов. А я и секретарши даже уже не вижу. Где она?
Петров. Задержка по уважительной причине. Шесть букв. Третья – «о».
Тюнин (машинально). Прогул.
Петров. Кажется.
Иванов. Каждый раз одно и то же. То сапоги дают, то за тюлем стояла, в прошлый раз гжель выбросили. Вроде бы приоделась и обставилась, пора бы и честь знать.
Сидоров (смотрит на часы). Действительно уж пора.
Входит Счастливчик Лев – скорбный, рассеянный. Молча присаживается у двери.
(Радостно.) Ба, Счастливчик Лев! Ну как – получил? Инкассатор не нужен?…
Счастливчик Лев молчит, раскачиваясь.
Чем дали – зелененькими или фиолетовыми?
Счастливчик Лев (после паузы). А главное – что я им сделал?… Уже еле здороваются. Зазнаешься, говорят, теперь, жмотом, говорят, станешь. Я ж еще не стал, а уже говорят. Ну что за люди… И жена тоже… Не разговаривает. Ты, говорит, теперь все на деньги меришь, я, говорит, уже, конечно, не по тебе, теперь тебе актрису подавай. А? А я этих актрис, я их как огня боюсь. Надо же, чтоб так не везло. Начальник отдела вызвал. Ты, говорит, извини, я, говорит, тебя на премию представлять не буду. Тебе это ничего не составит, на спички разве, а другим больше достанется. Я ему – а мой престиж как? А он говорит – я о нем и забочусь, зачем тебе, что люди про тебя говорят, что ты рвач. А? Уже говорят. Еще приказ не подписан – уже говорят. А в завершение – соседка доконала. Приходит – у вас соли, говорит, нет? А ты ж поди-ка такое совпадение – кончилась. А она разве поверила? Конечно, говорит, у вас теперь даже соли не допросишься. Ну, чтоб так не везло. Ведь что обидно? Еще копейки не потратил, в сберкассе даже еще не получил, а уж со всеми переругался. А? Ну ты скажи. Все говорят – счастливчик Лев, счастливчик. Как насмешка. Машину выиграл – разбился, еле выжил. В Лондон поехал – жена ушла, еле вернул. Сейчас вот – обратно неприятность, не знаю, как выдержу. Ну, чтоб так не везло, это же придумать надо. (Тюнину.) Ну скажи.
Тюнин. Нашел у кого спрашивать.
СчастливчикЛев. Есть же на свете счастливые люди – ничего не выигрывают. (Уходит, столкнувшись в дверях с Николаевой.)
Николаева (запыхавшись). Извините, опоздала немного.
Иванов. Опять туфли?
Николаева. Нет. К маме в деревню ездила.
Иванов. А вовремя нельзя было вернуться?
Николаева. Да билетов на поезд не достала.
Иванов. Вечно у вас какие-то причины. То самолеты не летают, то каблук сломался… Ладно, продолжим заседание. На чем мы остановились?
Входит водопроводчик, осматривает комнату, подходит к батарее центрального отопления, стучит по ней, слышит стук в ответ, достает ключ, отвинчивает ее и уносит.
Иванов. Так на чем мы остановились?
Николаева. Сейчас найду. (Листает блокнот.) Мужиков совсем в деревне не осталось… Вот, нашла – на последствиях остановились.
Тюнин. Я говорил, что собрание это имело последствия – и для меня, и для них.
Сидоров. Боюсь, что для вас оно еще только будет иметь.
Тюнин. Ну уж хуже, чем было, не будет.
Входят все участники спектакля, рассаживаются.
Зеленский. Ну что ж, наш ученый друг… Кажется, Александр Сергеевич был прав.
Тюнин. Кто это?
Зеленский. Пушкин. Кажется, действительно наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни. Боюсь, что вы несколько загостились у нас.
Тюнин. Но я же еще не кончил. Еще в других цехах…
Зеленский. Вы полагаете, одного цеха нам мало?
Тюнин. Но это ведь случайность.
Зеленский. Случайность? Это должностное преступление.
Тюнин. Ну… Это чересчур сильно сказано.
Зеленский. А вы не согласны?
Тюнин. В каком-то смысле… действительно… (Иванову.) У нас на каждой анкете написано сверху – все сообщаемые вами сведения будут использованы только в научных целях. Иначе кто бы стал с нами разговаривать. Я сам переживал все это больше, чем они. И Зеленского, кстати, не мои дела волновали. Просто все теперь узнали, что в цехе есть неофициальный лидер – Изюмов.
Зеленский. Интересное кино получается. Мы проводим кадровую политику – растим людей, выдвигаем их, поддерживаем, укрепляем их авторитет, а потом приходят какие-то гастролеры и устраивают тут спектакли, и вовсе, значит, оказывается, начальник – никакой не авторитет для подчиненных. Для них, оказывается, авторитет – совсем другой дядя. Что ж, в этом и есть наша социология – смуту сеять?
Тюнин. Но вы сами же заказывали нам это обследование? Даже деньги за него платите.
Зеленский. Н-да… Скажите, ученый друг, – вы сейчас в аспирантуре или в детском саду?… Ваше обследование – вы знаете, что бы я с ним сделал, если бы все было нормально? Положил бы вот в этот сейф, запер бы вот на этот ключ и доставал бы, когда нам надо. Нам – а не вам! Уж не обессудьте. А вы выпустили джинна из бутылки – и что мне теперь прикажете делать?
Тюнин. Я привожу там комплекс рекомендаций.
Зеленский. Насчет рекомендаций – это, конечно, спасибо. Но, во-первых, у меня этих рекомендаций – сверху, снизу, сбоку – знаете сколько? А во-вторых, там говорится, что делать медленно, а я спрашиваю, что делать быстро. Сейчас.
Тюнин. А почему так срочно?
Зеленский. Если бы вы не устроили этот спектакль, я бы не торопился. А теперь – вынужден. Не могут быть у одного туловища две головы.
Тюнин. Да они и раньше были, просто вы этого не знали.
Зеленский. Не во мне дело. Они сами этого не знали. А неосознанный факт – это еще не факт. Пока человек не понял, что хлебным ножом можно зарезать другого человека, этот нож не опасен, он – не оружие. Вы поняли? Вы выявили скрытую расстановку сил в коллективе, и это теперь уже как бы другой коллектив. Он менее управляем, чем вчера. Екатерина Михайловна для них уже не авторитет. А он не авторитет для меня. Тут мы с вами расходимся.
Тюнин. А я и не настаиваю ни на чем. Кого кем назначить – дело администрации. Мы только говорим, какой тип руководителя желателен в данном коллективе.
Зеленский. Ничего. Коллектив перебьется.
Тюнин. Но это чревато новыми конфликтами.
Зеленский. Больше конфликтов не будет. Мы извлекаем уроки из ошибок.
Тюнин. Но…
Зеленский. Из чужих – даже лучше. Мы уберем Изюмова из цеха.
Тюнин. То есть как?!
Зеленский. Согласно вашей рекомендации. Сами же говорите: хорошо, когда в цехе один лидер. Вот мы так и сделаем.
Тюнин. Но это… это же нечестно! Изюмов-то в чем виноват?
Зеленский. А я не понимаю – что вам Изюмов? Кто он вам – сват, брат?
Тюнин. Да никто, я его вообще в глаза не видел.
Зеленский. Ну так в чем же дело? Побеспокойтесь лучше о себе. После того, что вы устроили в шестом цехе, мне будет очень нелегко разрешить вам продолжить работу в других цехах. Очень нелегко. Так что вы уж скажите спасибо, если я смогу это для вас сделать, заканчивайте и идите пишите диссертацию. И не забудьте позвать на банкет, когда защитите.
Тюнин. Но…
Зеленский. Если защитите. И, кстати, прекратите принимать исповеди. Вы не священник, а у нас не божий храм.
Тюнин. Но если люди идут ко мне с тем, что у них наболело, что же мне – гнать их? И потом, это интересно – то, что они говорят. И для вас даже больше, чем для меня. Вы вот послушайте, я две тетради исписал…
Сергей Ервандович. Это… Что это я хотел? Забыл. Ведь хотел что-то сказать. А, ладно. Говори не говори – один дьявол. Даже наоборот. Меньше скажешь, больше нервов сбережешь. Я поначалу тут все высказывался, горячился. Все не по мне тут было. Я до этого цеха в седьмом работал – там порядка побольше было. Там коллектив, традиции. Там мастер – человек. Там со мной здоровались – картузы снимали. Начальник цеха сам из мастеров в прошлом, в этом-то и шутка. Начальник – он что? Он должен уметь слушать. Перво-наперво слушать. А уж потом – разговоры разговаривать. Это ведь каждый дурак умеет. А толку что от этих проработок? Как ветер налетел, так и улетел. Только пыль поднялась. И не видно в ней ничего – где по делу, а где по гонору. А рабочий – он этого не любит, когда не по делу. Этот цех вообще несчастный. До нее начальник был – все до лампочки ему, полная электрификация. Наша пришла – в каждую щель норовит. Ну, разве это дело, чтоб начальник в ерунду лез. Для этого и есть – мастер. Мне за это деньги платят. Небольшие, правда, но все же. Их же отработать надо. А для этого мастер, я то есть, престиж должен иметь. Уважение всеобщее от рабочих. А как они меня уважать будут, когда меня на их глазах ругают все кому не лень. Где это видно – мастеру при рабочих выговаривать. А у нас – запросто. Как публика есть – так сейчас спектакль. Не по-хозяйски это, себе же во вред. Они потом с меня же спрашивать сами будут. А я бы рад в рай, да грехи не пускают. Не мои грехи – ихние. Рабочий видит, как со мной сверху, и так же – снизу. Вот и получается, я меж двух огней. Почему интересы рабочих не защищаешь, почему на поводу у рабочих идешь? Вот и крутись. Извините, я тут вроде лишнего, наверное… Наболело. Кому-то надо высказать. Давление в душе понизить. А что-то я ведь вам хотел сказать – забыл. Важное что-то. А что – не помню.
Зеленский. Ну и что здесь нового? Америку открыл.
Тюнин. Но если это все известно, то почему же до сих пор…
Зеленский (берет ручку). Кстати, кто это говорил?
Тюнин. Не важно. Один из мастеров.
Зеленский. В жилетку всегда легче плакать, чем что-то делать. Особенно если жилетка пришлая. (Кладет ручку.) Я знаю, чьи это речи…
Входит курьер.
Курьер (Иванову). Вас просят зайти в дирекцию.
Иванов. Зачем, не знаешь?
Сидоров. Сегодня, если они выиграют, то все – серебро в кармане.
Иванов. Да я боюсь, не успеем.
Сидоров. Ну вот, опять. Что за жизнь. Работаешь, работаешь, ничего хорошего не видишь. Одни недостатки.
Иванов. А я и секретарши даже уже не вижу. Где она?
Петров. Задержка по уважительной причине. Шесть букв. Третья – «о».
Тюнин (машинально). Прогул.
Петров. Кажется.
Иванов. Каждый раз одно и то же. То сапоги дают, то за тюлем стояла, в прошлый раз гжель выбросили. Вроде бы приоделась и обставилась, пора бы и честь знать.
Сидоров (смотрит на часы). Действительно уж пора.
Входит Счастливчик Лев – скорбный, рассеянный. Молча присаживается у двери.
(Радостно.) Ба, Счастливчик Лев! Ну как – получил? Инкассатор не нужен?…
Счастливчик Лев молчит, раскачиваясь.
Чем дали – зелененькими или фиолетовыми?
Счастливчик Лев (после паузы). А главное – что я им сделал?… Уже еле здороваются. Зазнаешься, говорят, теперь, жмотом, говорят, станешь. Я ж еще не стал, а уже говорят. Ну что за люди… И жена тоже… Не разговаривает. Ты, говорит, теперь все на деньги меришь, я, говорит, уже, конечно, не по тебе, теперь тебе актрису подавай. А? А я этих актрис, я их как огня боюсь. Надо же, чтоб так не везло. Начальник отдела вызвал. Ты, говорит, извини, я, говорит, тебя на премию представлять не буду. Тебе это ничего не составит, на спички разве, а другим больше достанется. Я ему – а мой престиж как? А он говорит – я о нем и забочусь, зачем тебе, что люди про тебя говорят, что ты рвач. А? Уже говорят. Еще приказ не подписан – уже говорят. А в завершение – соседка доконала. Приходит – у вас соли, говорит, нет? А ты ж поди-ка такое совпадение – кончилась. А она разве поверила? Конечно, говорит, у вас теперь даже соли не допросишься. Ну, чтоб так не везло. Ведь что обидно? Еще копейки не потратил, в сберкассе даже еще не получил, а уж со всеми переругался. А? Ну ты скажи. Все говорят – счастливчик Лев, счастливчик. Как насмешка. Машину выиграл – разбился, еле выжил. В Лондон поехал – жена ушла, еле вернул. Сейчас вот – обратно неприятность, не знаю, как выдержу. Ну, чтоб так не везло, это же придумать надо. (Тюнину.) Ну скажи.
Тюнин. Нашел у кого спрашивать.
СчастливчикЛев. Есть же на свете счастливые люди – ничего не выигрывают. (Уходит, столкнувшись в дверях с Николаевой.)
Николаева (запыхавшись). Извините, опоздала немного.
Иванов. Опять туфли?
Николаева. Нет. К маме в деревню ездила.
Иванов. А вовремя нельзя было вернуться?
Николаева. Да билетов на поезд не достала.
Иванов. Вечно у вас какие-то причины. То самолеты не летают, то каблук сломался… Ладно, продолжим заседание. На чем мы остановились?
Входит водопроводчик, осматривает комнату, подходит к батарее центрального отопления, стучит по ней, слышит стук в ответ, достает ключ, отвинчивает ее и уносит.
Иванов. Так на чем мы остановились?
Николаева. Сейчас найду. (Листает блокнот.) Мужиков совсем в деревне не осталось… Вот, нашла – на последствиях остановились.
Тюнин. Я говорил, что собрание это имело последствия – и для меня, и для них.
Сидоров. Боюсь, что для вас оно еще только будет иметь.
Тюнин. Ну уж хуже, чем было, не будет.
Входят все участники спектакля, рассаживаются.
Зеленский. Ну что ж, наш ученый друг… Кажется, Александр Сергеевич был прав.
Тюнин. Кто это?
Зеленский. Пушкин. Кажется, действительно наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни. Боюсь, что вы несколько загостились у нас.
Тюнин. Но я же еще не кончил. Еще в других цехах…
Зеленский. Вы полагаете, одного цеха нам мало?
Тюнин. Но это ведь случайность.
Зеленский. Случайность? Это должностное преступление.
Тюнин. Ну… Это чересчур сильно сказано.
Зеленский. А вы не согласны?
Тюнин. В каком-то смысле… действительно… (Иванову.) У нас на каждой анкете написано сверху – все сообщаемые вами сведения будут использованы только в научных целях. Иначе кто бы стал с нами разговаривать. Я сам переживал все это больше, чем они. И Зеленского, кстати, не мои дела волновали. Просто все теперь узнали, что в цехе есть неофициальный лидер – Изюмов.
Зеленский. Интересное кино получается. Мы проводим кадровую политику – растим людей, выдвигаем их, поддерживаем, укрепляем их авторитет, а потом приходят какие-то гастролеры и устраивают тут спектакли, и вовсе, значит, оказывается, начальник – никакой не авторитет для подчиненных. Для них, оказывается, авторитет – совсем другой дядя. Что ж, в этом и есть наша социология – смуту сеять?
Тюнин. Но вы сами же заказывали нам это обследование? Даже деньги за него платите.
Зеленский. Н-да… Скажите, ученый друг, – вы сейчас в аспирантуре или в детском саду?… Ваше обследование – вы знаете, что бы я с ним сделал, если бы все было нормально? Положил бы вот в этот сейф, запер бы вот на этот ключ и доставал бы, когда нам надо. Нам – а не вам! Уж не обессудьте. А вы выпустили джинна из бутылки – и что мне теперь прикажете делать?
Тюнин. Я привожу там комплекс рекомендаций.
Зеленский. Насчет рекомендаций – это, конечно, спасибо. Но, во-первых, у меня этих рекомендаций – сверху, снизу, сбоку – знаете сколько? А во-вторых, там говорится, что делать медленно, а я спрашиваю, что делать быстро. Сейчас.
Тюнин. А почему так срочно?
Зеленский. Если бы вы не устроили этот спектакль, я бы не торопился. А теперь – вынужден. Не могут быть у одного туловища две головы.
Тюнин. Да они и раньше были, просто вы этого не знали.
Зеленский. Не во мне дело. Они сами этого не знали. А неосознанный факт – это еще не факт. Пока человек не понял, что хлебным ножом можно зарезать другого человека, этот нож не опасен, он – не оружие. Вы поняли? Вы выявили скрытую расстановку сил в коллективе, и это теперь уже как бы другой коллектив. Он менее управляем, чем вчера. Екатерина Михайловна для них уже не авторитет. А он не авторитет для меня. Тут мы с вами расходимся.
Тюнин. А я и не настаиваю ни на чем. Кого кем назначить – дело администрации. Мы только говорим, какой тип руководителя желателен в данном коллективе.
Зеленский. Ничего. Коллектив перебьется.
Тюнин. Но это чревато новыми конфликтами.
Зеленский. Больше конфликтов не будет. Мы извлекаем уроки из ошибок.
Тюнин. Но…
Зеленский. Из чужих – даже лучше. Мы уберем Изюмова из цеха.
Тюнин. То есть как?!
Зеленский. Согласно вашей рекомендации. Сами же говорите: хорошо, когда в цехе один лидер. Вот мы так и сделаем.
Тюнин. Но это… это же нечестно! Изюмов-то в чем виноват?
Зеленский. А я не понимаю – что вам Изюмов? Кто он вам – сват, брат?
Тюнин. Да никто, я его вообще в глаза не видел.
Зеленский. Ну так в чем же дело? Побеспокойтесь лучше о себе. После того, что вы устроили в шестом цехе, мне будет очень нелегко разрешить вам продолжить работу в других цехах. Очень нелегко. Так что вы уж скажите спасибо, если я смогу это для вас сделать, заканчивайте и идите пишите диссертацию. И не забудьте позвать на банкет, когда защитите.
Тюнин. Но…
Зеленский. Если защитите. И, кстати, прекратите принимать исповеди. Вы не священник, а у нас не божий храм.
Тюнин. Но если люди идут ко мне с тем, что у них наболело, что же мне – гнать их? И потом, это интересно – то, что они говорят. И для вас даже больше, чем для меня. Вы вот послушайте, я две тетради исписал…
Сергей Ервандович. Это… Что это я хотел? Забыл. Ведь хотел что-то сказать. А, ладно. Говори не говори – один дьявол. Даже наоборот. Меньше скажешь, больше нервов сбережешь. Я поначалу тут все высказывался, горячился. Все не по мне тут было. Я до этого цеха в седьмом работал – там порядка побольше было. Там коллектив, традиции. Там мастер – человек. Там со мной здоровались – картузы снимали. Начальник цеха сам из мастеров в прошлом, в этом-то и шутка. Начальник – он что? Он должен уметь слушать. Перво-наперво слушать. А уж потом – разговоры разговаривать. Это ведь каждый дурак умеет. А толку что от этих проработок? Как ветер налетел, так и улетел. Только пыль поднялась. И не видно в ней ничего – где по делу, а где по гонору. А рабочий – он этого не любит, когда не по делу. Этот цех вообще несчастный. До нее начальник был – все до лампочки ему, полная электрификация. Наша пришла – в каждую щель норовит. Ну, разве это дело, чтоб начальник в ерунду лез. Для этого и есть – мастер. Мне за это деньги платят. Небольшие, правда, но все же. Их же отработать надо. А для этого мастер, я то есть, престиж должен иметь. Уважение всеобщее от рабочих. А как они меня уважать будут, когда меня на их глазах ругают все кому не лень. Где это видно – мастеру при рабочих выговаривать. А у нас – запросто. Как публика есть – так сейчас спектакль. Не по-хозяйски это, себе же во вред. Они потом с меня же спрашивать сами будут. А я бы рад в рай, да грехи не пускают. Не мои грехи – ихние. Рабочий видит, как со мной сверху, и так же – снизу. Вот и получается, я меж двух огней. Почему интересы рабочих не защищаешь, почему на поводу у рабочих идешь? Вот и крутись. Извините, я тут вроде лишнего, наверное… Наболело. Кому-то надо высказать. Давление в душе понизить. А что-то я ведь вам хотел сказать – забыл. Важное что-то. А что – не помню.
Зеленский. Ну и что здесь нового? Америку открыл.
Тюнин. Но если это все известно, то почему же до сих пор…
Зеленский (берет ручку). Кстати, кто это говорил?
Тюнин. Не важно. Один из мастеров.
Зеленский. В жилетку всегда легче плакать, чем что-то делать. Особенно если жилетка пришлая. (Кладет ручку.) Я знаю, чьи это речи…
Входит курьер.
Курьер (Иванову). Вас просят зайти в дирекцию.
Иванов. Зачем, не знаешь?