Страница:
математика еще никогда меня не подводил.
Я молился в душе, чтобы его "математика" и на сей раз его не подвела.
Пятно становилось все ярче, все ослепительнее, и лаборатория
наполнилась ровным низким гудением. Дядюшка Отто повернул переключатели -
один, второй, третий.
Вы помните случай, когда весь верхний Манхеттен и Бронкс внезапно на
целые полсуток лишились электричества из-за того, что перегорели
предохранители на главной турбине? Не стану утверждать, что именно мы с
дядюшкой Отто виноваты в этом, ибо не намерен, чтобы меня, чего доброго, еще
привлекли к ответственности. Но скажу только одно. Когда дядюшка Отто
повернул третий переключатель, должно быть, перегорели пробки.
В лаборатории мгновенно погас свет, а сам я очутился на полу. В ушах
звенело, на мне лежал дядюшка Отто.
Мы кое-как поднялись на ноги, и дядюшка отыскал ручной фонарик.
Осветив машину, он завопил в отчаянии.
- Короткий замыкание! Короткий замыкание! Моя машина вся погиб!
- А подписи, подписи, дядюшка? - крикнул я. - Вы получили подписи?
Он прекратил причитания.
- Я не посмотрел.
Он посмотрел, а я - я закрыл глаза. Не очень-то легко видеть, как
из-под носа уплывают сто тысяч долларов.
Но тут я услышал торжествующий вопль дядюшки: - Ага! Ага! - и быстро
открыл глаза. В руках у него был кусок пергамента - два дюйма на два. На нем
стояли три подписи и самой верхней была подпись Баттена Гвиннетта.
Подпись, уверяю вас, была абсолютно подлинной. Это не была подделка.
Этот кусок пергамента на все сто процентов был подлинным документом. Я
хочу, чтобы вы это поняли. На широкой ладони дядюшки Отто лежала подпись
Баттена Гвиннетта, поставленная собственноручно на куске пергамента,
являющегося частью подлинной, неподдельной и единственной Декларации
независимости.
* * *
Было решено, что в Вашингтон поедет дядюшка Отто. Я для этой роли не
годился. Я был адвокат. Я слишком много знал. Он же был просто гениальным
изобретателем, и от него не требовалось, чтобы он в чем-либо разбирался. К
тому же никому и в голову не пришло бы заподозрить доктора Отто
Шеммельмайера в каких-либо нечестных проделках.
Мы целую неделю сочиняли подходящую версию. Я даже купил для этой цели
в букинистической лавке книгу, старинную книгу о штате Джорджия времен
гражданской воины. Дядюшка должен был прихватить ее с собой и сказать, что
нашел этот кусок пергамента в книге - письмо континентальному конгрессу от
штата Джорджия.
Дядюшка лишь пожал плечами и поднес пергамент к горелке Бунзена.
Его, физика, мало интересовала история и ее реликвии. Но тут он услышал
специфический запах тлеющего пергамента. Он сбил пламя, и в руках у него
остался лишь кусок, где стояли три подписи. Он посмотрел на пергамент, и имя
Баттена Гвиннетта вернуло его к действительности.
Он выучил наизусть все, что должен был говорить. Я предложил поджечь
края пергамента так, чтобы чуть-чуть пострадала подпись сенатора Уолтона.
- Для большей правдоподобности, - пояснил я. - Конечно, подпись, где не
все буквы видны, теряет свою ценность, но у нас здесь целых три подписи.
В душу дядюшки Отто закралось сомнение.
- А если они сравнивайт эти подписи с теми, что на Декларации, если они
замечайт, что они как две капля похожи? Они подозревайт подделку, а?
- Конечно. Но что они смогут сделать? Пергамент подлинный, чернила тоже
и подписи тоже. Им придется согласиться с этим. Что бы они ни подозревали,
доказать им ничего не удастся. Я надеюсь, что они подымут шум вокруг всего
этого. Им, конечно, и в голову не придет, что вы достали этот кусок из
времени. А реклама лишь поднимет цену нашего пергамента.
Последняя фраза ободрила дядюшку Отто.
На следующий день он поездом отбыл в Вашингтон, мечтая о своих флейтах
- длинных и коротких, флейтах-басах и флейтахгремоло, флейтах-гигантах и
микрофлейтах, флейтах для музыкантов-одиночек и для мощных оркестров. О
целом мире флейт, играющих по одному только велению человеческого разума.
- Помни, - были его последние слова, - у меня нет денег починить мой
машин. У нас не должно быть осечка.
- Осечки не может быть, дядюшка Отто, - заверил я его.
Не может? Ха! Ха!
* * *
Он вернулся через неделю. Я звонил ему в Вашингтон ежедневно, и каждый
раз он мне отвечал, что "они исследуют".
Исследуют!
А разве вы бы не сделали этого? Но что это им даст?
Я встречал его на вокзале. Лицо его ничего не выражало. Я не посмел ни
о чем спросить его на людной платформе. Хотелось только задать вопрос: "Да
или нет?" - но я решил, пусть лучше он сам расскажет.
Я привез его в свою контору. Я предложил ему сигару и виски. Свои руки
я спрятал под стол, но толку от этого было мало - стол заходил ходуном,
поэтому я сунул их в карманы, продолжая уже мелко дрожать всем телом.
Он сказал.
- Они исследовали.
- Конечно! Я же вас предупреждал, что они это сделают. Ха-ха-ха! Ха-ха?
Дядюшка медленно затянулся сигарой. Затем сказал:
- Этот тип из Бюро документов пришел ко мне и говорил: "Профессор
Шеммельмайер, - говорил он, - вы есть жертва хитрый обман". "Да? - спросил
я. - Как может это быть обман? По-вашему, подпись не настоящий, да?" Он
тогда отвечал: "Это действительно не похоже на подделку, но все-таки это
есть подделка!" "Почему это есть подделка?" - спрашивайт я.
Дядюшка отложил сигару, отставил стакан с виски и наклонился ко мне
через стол. Он держал меня в таком напряжении своим рассказом, что я
невольно тоже придвинулся к нему поближе и потому в какой-то степени сам
виноват во всем, что потом произошло.
- Вот именно? - залепетал я. - Почему это должно быть подделкой? Они не
могут этого доказать, потому что это подлинная подпись. Какая же это
подделка?!
Голос дядюшки Отто стал просто медовым.
- Мы доставали пергамент из прошлого?
- Да, конечно. Вы же сами его доставали.
- Значит, из прошлого?
- Да, сто пятьдесят лет назад. Вы же сказали...
- Сто пятьдесят лет назад пергамент, на котором написана Декларация
независимости, был совсем новый, так или не так?
Я начал понемногу соображать, но все же недостаточно быстро.
Голос моего дядюшки стал подобен рас: катам грома:
- ...если твой Баттен Гвиннетт умирайт в 1777 год, ты большой, глупый,
набитый дурак, почему не соображайт, что его подпись не может сейчас стоять
_на совсем новый кусок пергамент_?..
Далее помню только, что стены и потолок не то сдвинулись, не то
рухнули, не то понеслись вокруг меня в диком плясе.
Я надеюсь скоро снова быть на ногах. На мне нет ни единого местечка,
которое бы не ныло и не болело, но врачи уверяют, что кости все целы.
И все-таки дядюшка поступил нехорошо, заставив меня проглотить этот
ужасный кусок пергамента.
Я молился в душе, чтобы его "математика" и на сей раз его не подвела.
Пятно становилось все ярче, все ослепительнее, и лаборатория
наполнилась ровным низким гудением. Дядюшка Отто повернул переключатели -
один, второй, третий.
Вы помните случай, когда весь верхний Манхеттен и Бронкс внезапно на
целые полсуток лишились электричества из-за того, что перегорели
предохранители на главной турбине? Не стану утверждать, что именно мы с
дядюшкой Отто виноваты в этом, ибо не намерен, чтобы меня, чего доброго, еще
привлекли к ответственности. Но скажу только одно. Когда дядюшка Отто
повернул третий переключатель, должно быть, перегорели пробки.
В лаборатории мгновенно погас свет, а сам я очутился на полу. В ушах
звенело, на мне лежал дядюшка Отто.
Мы кое-как поднялись на ноги, и дядюшка отыскал ручной фонарик.
Осветив машину, он завопил в отчаянии.
- Короткий замыкание! Короткий замыкание! Моя машина вся погиб!
- А подписи, подписи, дядюшка? - крикнул я. - Вы получили подписи?
Он прекратил причитания.
- Я не посмотрел.
Он посмотрел, а я - я закрыл глаза. Не очень-то легко видеть, как
из-под носа уплывают сто тысяч долларов.
Но тут я услышал торжествующий вопль дядюшки: - Ага! Ага! - и быстро
открыл глаза. В руках у него был кусок пергамента - два дюйма на два. На нем
стояли три подписи и самой верхней была подпись Баттена Гвиннетта.
Подпись, уверяю вас, была абсолютно подлинной. Это не была подделка.
Этот кусок пергамента на все сто процентов был подлинным документом. Я
хочу, чтобы вы это поняли. На широкой ладони дядюшки Отто лежала подпись
Баттена Гвиннетта, поставленная собственноручно на куске пергамента,
являющегося частью подлинной, неподдельной и единственной Декларации
независимости.
* * *
Было решено, что в Вашингтон поедет дядюшка Отто. Я для этой роли не
годился. Я был адвокат. Я слишком много знал. Он же был просто гениальным
изобретателем, и от него не требовалось, чтобы он в чем-либо разбирался. К
тому же никому и в голову не пришло бы заподозрить доктора Отто
Шеммельмайера в каких-либо нечестных проделках.
Мы целую неделю сочиняли подходящую версию. Я даже купил для этой цели
в букинистической лавке книгу, старинную книгу о штате Джорджия времен
гражданской воины. Дядюшка должен был прихватить ее с собой и сказать, что
нашел этот кусок пергамента в книге - письмо континентальному конгрессу от
штата Джорджия.
Дядюшка лишь пожал плечами и поднес пергамент к горелке Бунзена.
Его, физика, мало интересовала история и ее реликвии. Но тут он услышал
специфический запах тлеющего пергамента. Он сбил пламя, и в руках у него
остался лишь кусок, где стояли три подписи. Он посмотрел на пергамент, и имя
Баттена Гвиннетта вернуло его к действительности.
Он выучил наизусть все, что должен был говорить. Я предложил поджечь
края пергамента так, чтобы чуть-чуть пострадала подпись сенатора Уолтона.
- Для большей правдоподобности, - пояснил я. - Конечно, подпись, где не
все буквы видны, теряет свою ценность, но у нас здесь целых три подписи.
В душу дядюшки Отто закралось сомнение.
- А если они сравнивайт эти подписи с теми, что на Декларации, если они
замечайт, что они как две капля похожи? Они подозревайт подделку, а?
- Конечно. Но что они смогут сделать? Пергамент подлинный, чернила тоже
и подписи тоже. Им придется согласиться с этим. Что бы они ни подозревали,
доказать им ничего не удастся. Я надеюсь, что они подымут шум вокруг всего
этого. Им, конечно, и в голову не придет, что вы достали этот кусок из
времени. А реклама лишь поднимет цену нашего пергамента.
Последняя фраза ободрила дядюшку Отто.
На следующий день он поездом отбыл в Вашингтон, мечтая о своих флейтах
- длинных и коротких, флейтах-басах и флейтахгремоло, флейтах-гигантах и
микрофлейтах, флейтах для музыкантов-одиночек и для мощных оркестров. О
целом мире флейт, играющих по одному только велению человеческого разума.
- Помни, - были его последние слова, - у меня нет денег починить мой
машин. У нас не должно быть осечка.
- Осечки не может быть, дядюшка Отто, - заверил я его.
Не может? Ха! Ха!
* * *
Он вернулся через неделю. Я звонил ему в Вашингтон ежедневно, и каждый
раз он мне отвечал, что "они исследуют".
Исследуют!
А разве вы бы не сделали этого? Но что это им даст?
Я встречал его на вокзале. Лицо его ничего не выражало. Я не посмел ни
о чем спросить его на людной платформе. Хотелось только задать вопрос: "Да
или нет?" - но я решил, пусть лучше он сам расскажет.
Я привез его в свою контору. Я предложил ему сигару и виски. Свои руки
я спрятал под стол, но толку от этого было мало - стол заходил ходуном,
поэтому я сунул их в карманы, продолжая уже мелко дрожать всем телом.
Он сказал.
- Они исследовали.
- Конечно! Я же вас предупреждал, что они это сделают. Ха-ха-ха! Ха-ха?
Дядюшка медленно затянулся сигарой. Затем сказал:
- Этот тип из Бюро документов пришел ко мне и говорил: "Профессор
Шеммельмайер, - говорил он, - вы есть жертва хитрый обман". "Да? - спросил
я. - Как может это быть обман? По-вашему, подпись не настоящий, да?" Он
тогда отвечал: "Это действительно не похоже на подделку, но все-таки это
есть подделка!" "Почему это есть подделка?" - спрашивайт я.
Дядюшка отложил сигару, отставил стакан с виски и наклонился ко мне
через стол. Он держал меня в таком напряжении своим рассказом, что я
невольно тоже придвинулся к нему поближе и потому в какой-то степени сам
виноват во всем, что потом произошло.
- Вот именно? - залепетал я. - Почему это должно быть подделкой? Они не
могут этого доказать, потому что это подлинная подпись. Какая же это
подделка?!
Голос дядюшки Отто стал просто медовым.
- Мы доставали пергамент из прошлого?
- Да, конечно. Вы же сами его доставали.
- Значит, из прошлого?
- Да, сто пятьдесят лет назад. Вы же сказали...
- Сто пятьдесят лет назад пергамент, на котором написана Декларация
независимости, был совсем новый, так или не так?
Я начал понемногу соображать, но все же недостаточно быстро.
Голос моего дядюшки стал подобен рас: катам грома:
- ...если твой Баттен Гвиннетт умирайт в 1777 год, ты большой, глупый,
набитый дурак, почему не соображайт, что его подпись не может сейчас стоять
_на совсем новый кусок пергамент_?..
Далее помню только, что стены и потолок не то сдвинулись, не то
рухнули, не то понеслись вокруг меня в диком плясе.
Я надеюсь скоро снова быть на ногах. На мне нет ни единого местечка,
которое бы не ныло и не болело, но врачи уверяют, что кости все целы.
И все-таки дядюшка поступил нехорошо, заставив меня проглотить этот
ужасный кусок пергамента.