Азимов Айзек
Демон ростом в два сантиметра
Айзек АЗИМОВ
ДЕМОН РОСТОМ В ДВА САНТИМЕТРА
Джорджа я встретил много лет назад на одной литературной конференции. Меня тогда поразило странное выражение откровенности и простодушия на его круглом немолодом лице. Мне сразу показалось, что это именно тот человек, которого хочется попросить постеречь вещи, когда идешь купаться.
Он меня узнал по фотографиям на обложках моих книг и сразу же стал радостно рассказывать мне, как нравятся ему мои романы и рассказы, что, конечно, позволило мне составить о нем мнение как о человеке интеллигентном и с хорошим вкусом.
Мы пожали друг другу руки, и он представился:
- Джордж Кнутовичер.
- Кнутовичер, - повторил я, чтобы запомнить. - Необычная фамилия.
- Датская, - сказал он, - и весьма аристократическая. Я происхожу от Кнута, более известного как Канут, - датского короля, завоевавшего в начале одиннадцатого столетия Англию. Основатель моей фамилии был сыном Канута, но он, разумеется, был рожден не с той стороны одеяла.
- Разумеется, - пробормотал я, хотя мне не было понятно, почему это разумелось.
- Его назвали Кнутом по отцу, - продолжал Джордж. - Когда его показали королю, августейший датчанин воскликнул: "Бог и ангелы, это мой наследник?" "Не совсем, - сказала придворная дама, баюкавшая младенца. - Он ведь незаконный, поскольку его мать - та прачка, которую Ваше..." "А, ухмыльнулся король, - в тот вечер..." И с этого момента младенца стали называть Кнутвечер. Я унаследовал это имя по прямой линии, хотя оно со временем превратилось в Кнутовичер.
Глаза Джорджа смотрели на меня с такой гипнотизирующей наивностью, которая исключала саму возможность сомнения.
Я предложил:
- Пойдемте позавтракаем? - и показал рукой в сторону роскошно отделанного ресторана, который явно был рассчитан на пухлый бумажник.
Джордж спросил:
- Вы не считаете, что это бистро несколько вульгарно выглядит? А на той стороне есть маленькая закусочная...
- Я приглашаю, - успел я добавить. Джордж облизал губы и произнес:
- Теперь я вижу это бистро несколько в другом свете, и оно мне кажется вполне уютным. Я согласен. Когда подали горячее, Джордж сказал:
- У моего предка Кнутвечера был сын, которого он назвал Свайн. Хорошее датское имя.
- Да, я знаю, - сказал я. - У короля Кнута отца звали Свайн Вилобородый. Позднее это имя писали "Свен".
Джордж слегка поморщился:
- Не надо, старина, обрушивать на меня свою эрудицию. Я вполне готов признать, что и у вас есть какие-то зачатки образования.
Я устыдился.
- Извините.
Он сделал рукой жест великодушного прощения, заказал ещё бокал вина и сказал:
- Свайн Кнутвечер увлекался молодыми женщинами - черта, которую от него унаследовали все Кнутовичеры, и пользовался успехом, - как и мы все, мог бы добавить я. Есть легенда, что многие женщины, расставшись с ним, покачивая головой, замечали: "Ну, он и Свин". Еще он был архимагом. Джордж остановился и настороженно спросил: - Что значит это звание - вы знаете?
- Нет, - солгал я, пытаясь скрыть свою оскорбительную осведомленность. - Расскажите.
- Архимаг - это мастер волшебства, - сказал Джордж, что прозвучало как вздох облегчения. - Свайн изучал тайные науки и оккультные искусства. В те времена это было почтенное занятие, потому что ещё не появился этот мерзкий скептицизм. Свайн хотел найти способы делать юных дам сговорчивыми и ласковыми, что является украшением женственности, и избегать проявлений всякого с их стороны своеволия или невоспитанности.
- А, - сказал я с сочувствием.
- Для этого ему понадобились демоны. Он научился их вызывать путем сжигания корней определенных папоротников и произнесения некоторых полузабытых заклинаний.
- И это помогло, мистер Кнутовичер?
- Просто Джордж. Разумеется, помогло. На него работали демоны целыми командами и преисподними. Дело было в том, что, как он часто сетовал, женщины тех времен были довольно тупы и ограниченны, и его заявления, что он - внук короля, они встречали издевательскими замечаниями насчет природы его происхождения. Когда же в дело вступал демон, им открывалась истина, что королевская кровь - всегда королевская кровь.
Я спросил:
- И вы уверены, Джордж, что так это и было?
- Конечно, поскольку прошлым летом я нашел его книгу рецептов для вызова демонов. Она была в одном старом разрушенном английском замке, принадлежавшем когда-то нашей семье. В книге перечислялись точные названия папоротников, способы сожжения, скорость горения, заклинания, интонации их произнесения - одним словом, все. Написана эта книга на староанглийском, точнее, англосаксонском, но так как я немного лингвист...
Тут я не смог скрыть некоторого скептицизма:
- Вы шутите?
Он взглянул на меня гордо и недоуменно:
- Почему вы так решили? Я что, хихикаю? Книга настоящая, и я сам проверил рецепты.
- И вызвали демона.
- Разумеется, - сказал он, многозначительным жестом показывая на нагрудный карман пиджака.
- Там, в кармане?
Джордж провел пальцами по карману, явно собираясь кивнуть, но вдруг нащупал что-то или отсутствие чего-то. Он полез пальцами в карман.
- Ушел, - с неудовольствием сказал Джордж. - Дематериализовался. Но винить его за это нельзя. Он тут был со мной вчера вечером, потому что ему, понимаете ли, было любопытно, что это за конференция. Я ему дал немножко виски из пипетки, и ему понравилось. Быть может, даже слишком понравилось, поскольку ему захотелось подраться с какаду в клетке над баром, и он своим писклявым голоском стал осыпать бедную птицу гнусными оскорблениями. К счастью, он заснул раньше, чем оскорбленная сторона успела отреагировать. Сегодня утром он выглядел не лучшим образом, и я думаю, он отправился домой, где бы это ни было, для поправки.
Я слегка возмутился:
- Вы мне хотите сказать, что носите демона в нагрудном кармане?
- Ваше умение сразу схватывать суть достойно восхищения.
- И какого он размера?
- Два сантиметра.
- Что же это за демон размером в два сантиметра!
- Маленький, - сказал Джордж. - Но, как говорит старая пословица, лучше маленький демон, чем никакого.
- Зависит от того, в каком он настроении.
- Ну, Азазел - так его зовут - довольно дружелюбный демон. Я подозреваю, что его соплеменники обращаются с ним свысока, а потому он из кожи вон лезет, чтобы произвести на меня впечатление своим могуществом. Он только отказывается дать мне богатство, хотя ради старой дружбы давно уже должен был бы. Но нет, он твердит, что вся его сила должна использоваться только на благо других.
- Ну, бросьте, Джордж. Это явно не адская философия.
Джордж прижал палец к губам:
- Тише, старина. Не говорите такого вслух - Азазел обидится несусветно. Он утверждает, что его страна благословенна, достойна и крайне цивилизованна, и с благоговением упоминает правителя, имя которого не произносит, но называет Сущий-Во-Всем.
- И он в самом деле творит добро?
- Где только может. Вот, например, история с моей крестницей, Джунипер Пен...
- Джунипер Пен?
- Да. По глазам вижу, что вы хотели бы услышать об этом случае, и я вам с радостью его расскажу.
В те времена (так говорил Джордж) Джунипер Пен была большеглазой второкурсницей, юной приятной девушкой, и увлекалась баскетболом, а точнее, баскетбольной командой - там все как один были высокие и красивые парни.
А более всего из этой команды привлекал её девичьи мечты Леандр Томпсон. Он, был высокий, складный, с большими руками, которые так ловко обхватывали баскетбольный мяч или любой предмет, имевший форму и размеры баскетбольного мяча, что как-то сама собой вспоминалась Джунипер. На играх, сидя среди болельщиков, она все свои вопли адресовала ему одному.
Своими сладкими грезами Джунипер делилась со мной, потому что, как и все молодые женщины - даже те, кто не были моими крестницами, - она при виде меня испытывала тягу к откровенности. Наверное, это из-за моей манеры держать себя тепло, но с достоинством.
- О дядя Джордж, - говорила она мне, - ведь ничего нет плохого в том, что я мечтаю о будущем для нас с Леандром. Я сейчас уже вижу, как он будет самым великим баскетболистом мира, красой и гордостью профессионального спорта, с долгосрочным контрактом на огромную сумму. Я ведь не слишком многого хочу. Все, что мне надо от жизни, - это увитый лозами трехэтажный особнячок, маленький садик до горизонта, несколько слуг - два-три взвода, не больше, и маленький гардероб с платьями на любой случай, на любой день недели, на любой сезон и...
Я был вынужден прервать её очаровательное воркование:
- Деточка, - сказал я. - В твоих планах есть маленькая неувязка. Леандр не такой уж хороший баскетболист, и не похоже, чтобы его ждал контракт с бешеными гонорарами.
- Но это так несправедливо, - она надула губки. - Ну почему он не такой хороший игрок?
- Потому что мир так устроен. А почему бы тебе не перенести свои юные восторги на какого-нибудь по-настоящему классного игрока? Или, например, на молодого брокера с Уолл-стрит, имеющего доступ к внутренней биржевой информации?
- Честно говоря, дядя Джордж, я пыталась, но мне нравится Леандр. Бывает, что я смотрю на него и спрашиваю себя: на самом ли деле деньги так много значат?
- Тише, моя милая! - Я был шокирован. Современные девицы не имеют понятия, о чем можно, а о чем нельзя говорить вслух.
- А почему нельзя, чтобы и деньги у меня тоже были? Разве я так много прошу?
И в самом деле, разве это так много? В конце концов, у меня был свой демон. Маленький, конечно, демон, но зато с большим сердцем. Понятно, что он захочет помочь двум истинно любящим, у которых сердца бьются сильнее при мысли о том, как они сами и их капиталы сольются в экстазе. Азазел послушно явился, когда я вызвал его соответствующим заклинанием. Нет, вам я не могу его сообщить. Неужели у вас нет элементарного понятия об этике?
Да, так он послушался, но не выразил энтузиазма, на который я мог рассчитывать. Я допускаю, что вытащил его из его собственного континуума, оторвав от какого-то удовольствия вроде турецких бань, поскольку он был завернут в довольно тонкое полотенце и дрожал от холода, а голос у него казался ещё выше и писклявее, чем обычно. (Я, честно говоря, не думаю, что это его настоящий голос. Скорее всего он общается со мной с помощью чего-то вроде телепатии, а в результате я слышу - или воображаю, что слышу писклявый голос.)
- Что такое "баскетбол" - корзинный шар? Это шар в форме корзины? А если это так, то что такое корзина?
Я попытался объяснить, но для демона он был весьма твердолоб. Я описывал ему всю игру с полной ясностью и во всех подробностях, а он смотрел на меня так, как если бы я нес бессмыслицу. Наконец он сказал:
- Увидеть эту игру можно?
- Конечно, - ответил я. - Сегодня вечером будет игра. Я пройду по билету, что дал мне Леандр, а ты - в моем кармане.
- Отлично, - сказал Азазел. - Вызови меня, когда пойдешь. А сейчас у меня зимжиговка, - и он исчез.
Думаю, он имел в виду турецкие бани.
Должен признать, что меня крайне раздражает, когда кто-то прерывает мои важнейшие дела, вылезая со своими мелкими трудностями, кажущимися ему неотложнее всего на свете - да, кстати, официант давно пытается привлечь ваше внимание. Полагаю, он хочет принести вам счет. Возьмите у него бумажку, и я буду рассказывать дальше.
Этим вечером я пошел на баскетбол, а в кармане у меня сидел Азазел. Он все время высовывал голову, чтобы получше все рассмотреть, и хороший бы я имел вид, если бы кто-нибудь заметил! У него ярко-красная шкура и рожки на лбу. Хорошо еще, что он не вылезал весь, поскольку сантиметровый мускулистый хвост - наиболее замечательная часть его тела, но и наиболее неприятная на вид.
Я не очень большой тиффози баскетбола, так что я предоставил Азазелу самому разбираться, что происходит на площадке. У него довольно мощный интеллект, хотя скорее демонический, нежели человеческий.
После игры он мне сказал:
- Насколько я могу заключить по неуклюжим действиям этих громоздких, нелепых и абсолютно неинтересных индивидуумов там, на арене, они весьма заинтересованы в том, чтобы просунуть в обруч этот странный шар.
- Именно так, - сказал я. - Попадание в корзину приносит очки.
- Следовательно, твой протеже станет героем этой глупой игры, если будет каждый раз забрасывать шар в обруч?
- Совершенно верно.
Азазел задумчиво повертел хвостом.
- Это нетрудно. Я ему слегка подрегулирую рефлексы, улучшу оценку угла, высоты, силы... - он погрузился в недолгое сосредоточенное молчание, потом сказал: - Давай посмотрим. Я во время игры зафиксировал особенности его координации движений. Да это можно сделать. Вот, уже готово. Теперь твой Леандр будет забрасывать шар в обруч без труда.
Я был слегка заинтригован и с нетерпением ждал следующей игры. Маленькой Джунипер я не сказал ни слова, поскольку ни разу до того не использовал демоническую силу Азазела и не был вполне уверен, что его дела стоят его слов. Ну, и ещё я хотел сделать ей сюрприз. (А получилось так, что сюрприз, и крупный, пережили мы оба.)
Наконец настал день игры, и это была она - та самая игра. Наш колледж, Зубрилвильский технологический, в котором Леандр был довольно тусклой звездой не первой величины, играл с командой Исправительной школы имени Аль Каноне, и битва обещала быть эпической.
Но чтобы настолько эпической - не ожидал никто. Пятерка капонцев повела в счете, а я внимательно следил за Леандром. Первое время он никак не мог подладиться к игре и даже промахивался по мячу, пытаясь вести его в дриблинге. Я думаю, у него настолько изменились все рефлексы, что он поначалу не мог вообще управлять мышцами.
Но постепенно он привык к новым возможностям своего тела. Он ухватил мяч, и тот выскользнул у него из рук - но как! Описав в воздухе высокую дугу, он с центра поля опустился в обруч. Трибуны взорвались криком, а Леандр недоверчиво осмотрел свои руки, как будто пытаясь понять, что случилось.
Но то, что случилось, случалось опять и опять. Как только мяч попадал к Леандру, он плавно взлетал в воздух, а оттуда падал точно в корзину. Все происходило так быстро, что никто не видел, как Леандр прицеливается, казалось, что он действует без всякого усилия. А публика, считая это признаком высокого искусства, впала в неистовство.
Но потом, конечно, произошло неизбежное - игра превратилась в хаос. Зрители орали, как мартовские коты, выпускники-капонцы, покрытые шрамами, с переломанными носами, выкрикивали замечания самого уничижительного толка, а по всем углам зала вскипали кулачные бои. Что я забыл сообщить Азазелу, так это то, что казалось мне само собой понятным - а именно, что две корзины в разных концах площадки не идентичны. Одна - своя, другая - противника, и каждый игрок должен целиться в нужную корзину. А мяч из рук Леандра с равнодушием, свойственным столь неодушевленному объекту, летел всегда в ту корзину, которая была ближе. В результате Леандр много раз забивал мячи собственной команде.
И делал он это, несмотря на все вежливые указания, что давал ему с трибуны зубрилвильский тренер Вурд О'Лак, по прозвищу "папаша", когда ему удавалось сквозь пену на губах прохрипеть хоть что-то осмысленное. Горько улыбаясь, папаша Вурд вынужден был собственноручно удалить Леандра с площадки и плакал, не таясь, когда судьи оторвали его пальцы от горла Леандра, чтобы довести удаление до конца.
Друг мой, Леандр уже никогда потом не оправился от этой истории, Я полагал, что он будет искать забвения в вине и станет упорным и вдумчивым алкоголиком. Это бы я понял. Но он скатился гораздо ниже. Он занялся учебой.
Под сочувственно-презрительными взглядами своих товарищей он шатался с лекции на лекцию, прятал глаза в книгу и все глубже погружался в трясину учения.
Но Джунипер, несмотря ни на что, его не бросила. "Я ему нужна", - так она говорила, и непролитые слезы блестели в её глазах. Жертвуя для него всем, она вышла за него замуж сразу после их выпуска. Она держалась за него даже тогда, когда он пал так низко, что был заклеймен ученой степенью по физике.
Теперь они с Джунипер прозябают где-то в маленьком домике в Вестсайде. Он преподает физику и занимается, насколько я знаю, какими-то космогоническими исследованиями. Зарабатывает он шестьдесят тысяч в год, и те, кто знал его вполне добропорядочным лоботрясом, шепотом передают отвратительный слух, что он - готовый кандидат на Нобелевскую премию.
Однако Джунипер никогда не жалуется и хранит верность поверженному кумиру. Ни словом, ни поступком она никогда не показала, как жалеет об утрате, но своего старого крестного ей не обмануть. Я-то знаю, как иногда вздыхает она о том увитом лозами особнячке, которого никогда уже у неё не будет, и видит перед собой крутые холмы и далекие горизонты маленького именьица, так и оставшегося мечтой.
- Вот и вся история, - сказал Джордж, сгребая со стола принесенную официантом сдачу и списывая сумму с чека кредитной карты (как я полагаю, чтобы вычесть её из суммы налога). - На вашем месте я бы оставил приличные чаевые.
Я так и сделал, скорее всего - от удивления, а Джордж улыбнулся и пошел прочь.
О потере сдачи я не сожалел. В конце концов, Джордж получил только еду, а я - рассказ, который могу выдать за свой и который принесет мне гораздо больше денег, чем стоил обед.
А вообще, я решил, что время от времени буду обедать с Джорджем.
Айзек АЗИМОВ
ВСЕГО ОДИН КОНЦЕРТ
One Night of Song. 1982
OCR & SpellCheck: Svan
У меня есть приятель, который иногда намекает, что умеет вызывать духов из бездны.
По крайней мере, как он утверждает, одного духа - очень маленького и со строго ограниченными возможностями. Об этом он, впрочем, заговаривает не раньше четвертого бокала шотландского с содовой. Здесь очень важно поймать точку равновесия: три - он слыхом не слыхивал ни о чем спиритическом (кроме виски и джина), пять - и он уже спит.
В тот вечер мне казалось, что он как раз вышел на нужный уровень, и я его спросил:
- Вы помните, Джордж, о вашем спиритусе?
- M-м? - Джордж уставился на свой стакан, пытаясь понять, что именно о нем он мог забыть.
- Не винный спирт, Джордж, а тот дух, помните - два сантиметра ростом, которого вы вроде бы вызывали из какого-то другого места, где он якобы существует. Ну, тот, со сверхъестественными возможностями.
- А, - сказал Джордж, - это Азазел. Конечно, его зовут не так, но настоящее его имя, боюсь, не произнести, так я его зову этим. Помню его.
- Вы часто его используете?
- Нет. Опасно. Слишком опасно. Всегда есть соблазн поиграть с этой силой. Сам я весьма осторожен, вдвойне осторожен. Но я, как вы знаете, человек высокой этики и вот однажды почувствовал, как сострадание призывает меня помочь своему другу. Но что из этого вышло! Даже сейчас мучительно вспоминать.
- А что случилось?
- Может быть, я должен с кем-то разделить этот груз, лежащий на моей душе, - задумчиво сказал Джордж. - Нарыв должен прорваться...
Я был много моложе в те времена (так говорил Джордж), в том возрасте, когда женщины составляют значительную часть жизни. Теперь, оглядываясь назад, понимаешь, что это глупо, но тогда, я помню, очень было небезразлично, какая именно женщина будет рядом.
На самом деле ты просто запускаешь руку в мешок, да и вытащишь оттуда примерно одно и то же, но в те года...
Был у меня друг по имени Мортенсон - Эндрю Мортенсон. Вы вряд ли его знаете. Я его и сам последние годы не очень часто вижу.
Дело было в том, что он сходил с ума по одной женщине - одной вполне определенной женщине. Она была ангелом. Он жить без неё не мог. Она была единственной в мире, и все вселенная без неё была просто куском грязи в нефтяной луже. Ну, известно, какую чушь несут влюбленные.
Беда же была в том, что она дала ему окончательную и очевидную отставку, и сделала это в исключительно трубой форме, никак не стараясь пощадить его самолюбие. Она его продуманно унизила, уйдя с другим прямо на его глазах, щелкнув пальцами у него перед носом и бессердечно рассмеявшись в ответ на его слезы.
Я не утверждаю, что все эти действия совершались буквально. Я просто передаю его переживания, которыми он со мной поделился. Мы тогда сидели и выпивали вот в этой самой комнате. Мое сердце обливалось кровью от сострадания, и я сказал ему:
- Мортенсон, вы меня простите, но не надо воспринимать это так трагически, Попробуйте рассудить здраво - в конце концов, она всего только женщина, каких тысяча в день проходит мимо этого окна.
Он горько ответил:
- Друг мой, не будет отныне женщин в моей жизни ни одной - кроме моей жены, общения с которой не всегда удается избежать. Но этой я бы хотел как-то отплатить.
- Жене? - спросил я.
- Да нет, с чего бы это я решил ей платить? Я имею в виду ту, что бросила меня столь бессердечно.
- Отплатить - как именно?
- А черт меня побери, если я знаю, - сказал он.
- Может быть, я смогу помочь, - сказал я, ибо сердце мое все ещё обливалось кровью сострадания. - Я могу воспользоваться услугами духа, обладающего сверхъестественной силой. Маленького, конечно, духа - я развел пальцы на пару сантиметров, давая понятие о его размере, - который и может сделать не больше, чем столько.
Я рассказал ему про Азазела, и он, разумеется, поверил. Я часто замечал, что мои рассказы весьма убедительны. Когда вы, старина, что-нибудь рассказываете, дух недоверия стоит такой густой, хоть топор вешай. Со мной по-другому. Нет ничего дороже репутации правдивого человека и честного, прямодушного вида.
Да, так я ему рассказал, и у него глаза заблестели. Он спросил, может ли демон устроить ей то, что он попросит.
- Только если это приемлемо, старина. Я надеюсь, у вас нет на уме ничего такого, как, например, заставить её плохо пахнуть или чтобы у неё изо рта при разговоре выпрыгивала жаба.
- Конечно, нет, - сказал он с отвращением. - За кого вы меня принимаете? Она подарила мне два счастливых года, и я хочу ей сделать подарок не хуже. У вашего духа, говорите, ограниченные возможности?
- Он - маленькое существо, - сказал я и снова показал пальцами.
- Может он дать ей совершенный голос? Хотя бы на время? Хотя бы на одно выступление?
- Я его спрошу.
Предложение Мортенсона звучало в высшей степени по-джентльменски. Его экс-симпатия пела кантаты, если я правильно называю это занятие, в местной церкви. В те дни у меня был прекрасный музыкальный слух, и я часто посещал подобные концерты (стараясь, конечно, держаться подальше от кружки для пожертвований). Мне нравилось, как она поет, да и публика принимала её достаточно вежливо. Я в те времена считал, что её нравственность несколько не соответствовала обстановке, но Мортенсон говорил, что для сопрано допускаются исключения.
Итак, я обратился к Азазелу. Он охотно взялся помочь, без этих дурацких штучек насчет того, чтобы отдать ему взамен душу. Помню, я его однажды спросил, не нужна ли ему моя душа, и оказалось, что он даже не знает, что это такое. Он спросил меня, что я имею в виду, и выяснилось, что я тоже не знаю. Дело в том, что в своем мире он настолько мелкая сошка, что для него большим успехом является сам факт переброски своей массы в нашу вселенную. Он просто любит помогать.
Азазел ответил, что может это устроить на три часа, а когда я передал ответ Мортенсону, тот сказал, что это будет великолепно. Мы выбрали тот вечер, в который она должна была петь Баха, или Генделя, или кого-то из этих старых композиторов и где ей полагалось долгое впечатляющее соло.
Мортенсон тем вечером направился в церковь, а я, конечно, пошел с ним. Я чувствовал себя ответственным за то, что должно было произойти, и хотел как следует понаблюдать за ситуацией.
Мортенсон мрачно заявил:
- Я был на репетициях. Она пела, как всегда - как будто у неё есть хвост и кто-то на него все время наступает.
Раньше он описывал её голос несколько иначе. Музыка сфер, говаривал он при случае, и самых горних сфер. Правда, она его бросила, а это иногда приводит к смене критериев.
Я строго посмотрел на него:
- Так не отзываются о женщине, которой собираются поднести столь бесценный дар.
- Не говорите ерунды. Я действительно хочу, чтобы её голос стал совершенным. Воистину совершенным. И теперь, когда с моих глаз спала пелена влюбленности, я понимаю - ей есть куда расти, и долго. Как вы думаете, ваш дух даст ей этот голос?
- Изменение не должно начаться ранее 20.15. - Меня пронзил холодок подозрения. - Вы хотите, чтобы совершенство пришлось на репетицию, а на публике - разочарование и фиаско?
- Вы ничего не поняли, - ответил он. Они начали чуть раньше, и когда она вышла в своем концертном платье, мои старые карманные часы, которые никогда не ошибались больше чем на две секунды, показывали 20.14. Она была не из этих субтильных сопрано - в её щедрой конструкции было предусмотрено достаточно места для такого резонанса на высоких нотах, который топит звук всего оркестра. Когда она забирала несколько галлонов воздуха и пускала его в дело, мне через несколько слоев текстиля было видно, что Мортенсон в ней нашел.
Она начала на своем обычном уровне, но ровно в 20.15 как будто добавился другой голос. Я увидел, как она аж подпрыгнула, не веря своим ушам, и рука, прижатая к диафрагме, задрожала.
Голос воспарил. Как будто у неё в груди был божественный орган совершеннейшей настройки. Каждая нота была совершенством, впервые рожденным в сию минуту, а все другие ноты той же высоты и тона - лишь бледные копии.
Каждая нота шла с нужным вибрато (если это правильное слово), разрастаясь или сжимаясь с неведомой прежде силой и мастерством. И с каждой нотой все лучше и лучше пела певица. Органист оторвался от нот и смотрел на нее, и - я не могу поклясться, но мне показалось - он бросил играть. Но если он и играл, я его не слышал. Когда пела она, никто бы ничего не услышал. Ничего, кроме её голоса.
ДЕМОН РОСТОМ В ДВА САНТИМЕТРА
Джорджа я встретил много лет назад на одной литературной конференции. Меня тогда поразило странное выражение откровенности и простодушия на его круглом немолодом лице. Мне сразу показалось, что это именно тот человек, которого хочется попросить постеречь вещи, когда идешь купаться.
Он меня узнал по фотографиям на обложках моих книг и сразу же стал радостно рассказывать мне, как нравятся ему мои романы и рассказы, что, конечно, позволило мне составить о нем мнение как о человеке интеллигентном и с хорошим вкусом.
Мы пожали друг другу руки, и он представился:
- Джордж Кнутовичер.
- Кнутовичер, - повторил я, чтобы запомнить. - Необычная фамилия.
- Датская, - сказал он, - и весьма аристократическая. Я происхожу от Кнута, более известного как Канут, - датского короля, завоевавшего в начале одиннадцатого столетия Англию. Основатель моей фамилии был сыном Канута, но он, разумеется, был рожден не с той стороны одеяла.
- Разумеется, - пробормотал я, хотя мне не было понятно, почему это разумелось.
- Его назвали Кнутом по отцу, - продолжал Джордж. - Когда его показали королю, августейший датчанин воскликнул: "Бог и ангелы, это мой наследник?" "Не совсем, - сказала придворная дама, баюкавшая младенца. - Он ведь незаконный, поскольку его мать - та прачка, которую Ваше..." "А, ухмыльнулся король, - в тот вечер..." И с этого момента младенца стали называть Кнутвечер. Я унаследовал это имя по прямой линии, хотя оно со временем превратилось в Кнутовичер.
Глаза Джорджа смотрели на меня с такой гипнотизирующей наивностью, которая исключала саму возможность сомнения.
Я предложил:
- Пойдемте позавтракаем? - и показал рукой в сторону роскошно отделанного ресторана, который явно был рассчитан на пухлый бумажник.
Джордж спросил:
- Вы не считаете, что это бистро несколько вульгарно выглядит? А на той стороне есть маленькая закусочная...
- Я приглашаю, - успел я добавить. Джордж облизал губы и произнес:
- Теперь я вижу это бистро несколько в другом свете, и оно мне кажется вполне уютным. Я согласен. Когда подали горячее, Джордж сказал:
- У моего предка Кнутвечера был сын, которого он назвал Свайн. Хорошее датское имя.
- Да, я знаю, - сказал я. - У короля Кнута отца звали Свайн Вилобородый. Позднее это имя писали "Свен".
Джордж слегка поморщился:
- Не надо, старина, обрушивать на меня свою эрудицию. Я вполне готов признать, что и у вас есть какие-то зачатки образования.
Я устыдился.
- Извините.
Он сделал рукой жест великодушного прощения, заказал ещё бокал вина и сказал:
- Свайн Кнутвечер увлекался молодыми женщинами - черта, которую от него унаследовали все Кнутовичеры, и пользовался успехом, - как и мы все, мог бы добавить я. Есть легенда, что многие женщины, расставшись с ним, покачивая головой, замечали: "Ну, он и Свин". Еще он был архимагом. Джордж остановился и настороженно спросил: - Что значит это звание - вы знаете?
- Нет, - солгал я, пытаясь скрыть свою оскорбительную осведомленность. - Расскажите.
- Архимаг - это мастер волшебства, - сказал Джордж, что прозвучало как вздох облегчения. - Свайн изучал тайные науки и оккультные искусства. В те времена это было почтенное занятие, потому что ещё не появился этот мерзкий скептицизм. Свайн хотел найти способы делать юных дам сговорчивыми и ласковыми, что является украшением женственности, и избегать проявлений всякого с их стороны своеволия или невоспитанности.
- А, - сказал я с сочувствием.
- Для этого ему понадобились демоны. Он научился их вызывать путем сжигания корней определенных папоротников и произнесения некоторых полузабытых заклинаний.
- И это помогло, мистер Кнутовичер?
- Просто Джордж. Разумеется, помогло. На него работали демоны целыми командами и преисподними. Дело было в том, что, как он часто сетовал, женщины тех времен были довольно тупы и ограниченны, и его заявления, что он - внук короля, они встречали издевательскими замечаниями насчет природы его происхождения. Когда же в дело вступал демон, им открывалась истина, что королевская кровь - всегда королевская кровь.
Я спросил:
- И вы уверены, Джордж, что так это и было?
- Конечно, поскольку прошлым летом я нашел его книгу рецептов для вызова демонов. Она была в одном старом разрушенном английском замке, принадлежавшем когда-то нашей семье. В книге перечислялись точные названия папоротников, способы сожжения, скорость горения, заклинания, интонации их произнесения - одним словом, все. Написана эта книга на староанглийском, точнее, англосаксонском, но так как я немного лингвист...
Тут я не смог скрыть некоторого скептицизма:
- Вы шутите?
Он взглянул на меня гордо и недоуменно:
- Почему вы так решили? Я что, хихикаю? Книга настоящая, и я сам проверил рецепты.
- И вызвали демона.
- Разумеется, - сказал он, многозначительным жестом показывая на нагрудный карман пиджака.
- Там, в кармане?
Джордж провел пальцами по карману, явно собираясь кивнуть, но вдруг нащупал что-то или отсутствие чего-то. Он полез пальцами в карман.
- Ушел, - с неудовольствием сказал Джордж. - Дематериализовался. Но винить его за это нельзя. Он тут был со мной вчера вечером, потому что ему, понимаете ли, было любопытно, что это за конференция. Я ему дал немножко виски из пипетки, и ему понравилось. Быть может, даже слишком понравилось, поскольку ему захотелось подраться с какаду в клетке над баром, и он своим писклявым голоском стал осыпать бедную птицу гнусными оскорблениями. К счастью, он заснул раньше, чем оскорбленная сторона успела отреагировать. Сегодня утром он выглядел не лучшим образом, и я думаю, он отправился домой, где бы это ни было, для поправки.
Я слегка возмутился:
- Вы мне хотите сказать, что носите демона в нагрудном кармане?
- Ваше умение сразу схватывать суть достойно восхищения.
- И какого он размера?
- Два сантиметра.
- Что же это за демон размером в два сантиметра!
- Маленький, - сказал Джордж. - Но, как говорит старая пословица, лучше маленький демон, чем никакого.
- Зависит от того, в каком он настроении.
- Ну, Азазел - так его зовут - довольно дружелюбный демон. Я подозреваю, что его соплеменники обращаются с ним свысока, а потому он из кожи вон лезет, чтобы произвести на меня впечатление своим могуществом. Он только отказывается дать мне богатство, хотя ради старой дружбы давно уже должен был бы. Но нет, он твердит, что вся его сила должна использоваться только на благо других.
- Ну, бросьте, Джордж. Это явно не адская философия.
Джордж прижал палец к губам:
- Тише, старина. Не говорите такого вслух - Азазел обидится несусветно. Он утверждает, что его страна благословенна, достойна и крайне цивилизованна, и с благоговением упоминает правителя, имя которого не произносит, но называет Сущий-Во-Всем.
- И он в самом деле творит добро?
- Где только может. Вот, например, история с моей крестницей, Джунипер Пен...
- Джунипер Пен?
- Да. По глазам вижу, что вы хотели бы услышать об этом случае, и я вам с радостью его расскажу.
В те времена (так говорил Джордж) Джунипер Пен была большеглазой второкурсницей, юной приятной девушкой, и увлекалась баскетболом, а точнее, баскетбольной командой - там все как один были высокие и красивые парни.
А более всего из этой команды привлекал её девичьи мечты Леандр Томпсон. Он, был высокий, складный, с большими руками, которые так ловко обхватывали баскетбольный мяч или любой предмет, имевший форму и размеры баскетбольного мяча, что как-то сама собой вспоминалась Джунипер. На играх, сидя среди болельщиков, она все свои вопли адресовала ему одному.
Своими сладкими грезами Джунипер делилась со мной, потому что, как и все молодые женщины - даже те, кто не были моими крестницами, - она при виде меня испытывала тягу к откровенности. Наверное, это из-за моей манеры держать себя тепло, но с достоинством.
- О дядя Джордж, - говорила она мне, - ведь ничего нет плохого в том, что я мечтаю о будущем для нас с Леандром. Я сейчас уже вижу, как он будет самым великим баскетболистом мира, красой и гордостью профессионального спорта, с долгосрочным контрактом на огромную сумму. Я ведь не слишком многого хочу. Все, что мне надо от жизни, - это увитый лозами трехэтажный особнячок, маленький садик до горизонта, несколько слуг - два-три взвода, не больше, и маленький гардероб с платьями на любой случай, на любой день недели, на любой сезон и...
Я был вынужден прервать её очаровательное воркование:
- Деточка, - сказал я. - В твоих планах есть маленькая неувязка. Леандр не такой уж хороший баскетболист, и не похоже, чтобы его ждал контракт с бешеными гонорарами.
- Но это так несправедливо, - она надула губки. - Ну почему он не такой хороший игрок?
- Потому что мир так устроен. А почему бы тебе не перенести свои юные восторги на какого-нибудь по-настоящему классного игрока? Или, например, на молодого брокера с Уолл-стрит, имеющего доступ к внутренней биржевой информации?
- Честно говоря, дядя Джордж, я пыталась, но мне нравится Леандр. Бывает, что я смотрю на него и спрашиваю себя: на самом ли деле деньги так много значат?
- Тише, моя милая! - Я был шокирован. Современные девицы не имеют понятия, о чем можно, а о чем нельзя говорить вслух.
- А почему нельзя, чтобы и деньги у меня тоже были? Разве я так много прошу?
И в самом деле, разве это так много? В конце концов, у меня был свой демон. Маленький, конечно, демон, но зато с большим сердцем. Понятно, что он захочет помочь двум истинно любящим, у которых сердца бьются сильнее при мысли о том, как они сами и их капиталы сольются в экстазе. Азазел послушно явился, когда я вызвал его соответствующим заклинанием. Нет, вам я не могу его сообщить. Неужели у вас нет элементарного понятия об этике?
Да, так он послушался, но не выразил энтузиазма, на который я мог рассчитывать. Я допускаю, что вытащил его из его собственного континуума, оторвав от какого-то удовольствия вроде турецких бань, поскольку он был завернут в довольно тонкое полотенце и дрожал от холода, а голос у него казался ещё выше и писклявее, чем обычно. (Я, честно говоря, не думаю, что это его настоящий голос. Скорее всего он общается со мной с помощью чего-то вроде телепатии, а в результате я слышу - или воображаю, что слышу писклявый голос.)
- Что такое "баскетбол" - корзинный шар? Это шар в форме корзины? А если это так, то что такое корзина?
Я попытался объяснить, но для демона он был весьма твердолоб. Я описывал ему всю игру с полной ясностью и во всех подробностях, а он смотрел на меня так, как если бы я нес бессмыслицу. Наконец он сказал:
- Увидеть эту игру можно?
- Конечно, - ответил я. - Сегодня вечером будет игра. Я пройду по билету, что дал мне Леандр, а ты - в моем кармане.
- Отлично, - сказал Азазел. - Вызови меня, когда пойдешь. А сейчас у меня зимжиговка, - и он исчез.
Думаю, он имел в виду турецкие бани.
Должен признать, что меня крайне раздражает, когда кто-то прерывает мои важнейшие дела, вылезая со своими мелкими трудностями, кажущимися ему неотложнее всего на свете - да, кстати, официант давно пытается привлечь ваше внимание. Полагаю, он хочет принести вам счет. Возьмите у него бумажку, и я буду рассказывать дальше.
Этим вечером я пошел на баскетбол, а в кармане у меня сидел Азазел. Он все время высовывал голову, чтобы получше все рассмотреть, и хороший бы я имел вид, если бы кто-нибудь заметил! У него ярко-красная шкура и рожки на лбу. Хорошо еще, что он не вылезал весь, поскольку сантиметровый мускулистый хвост - наиболее замечательная часть его тела, но и наиболее неприятная на вид.
Я не очень большой тиффози баскетбола, так что я предоставил Азазелу самому разбираться, что происходит на площадке. У него довольно мощный интеллект, хотя скорее демонический, нежели человеческий.
После игры он мне сказал:
- Насколько я могу заключить по неуклюжим действиям этих громоздких, нелепых и абсолютно неинтересных индивидуумов там, на арене, они весьма заинтересованы в том, чтобы просунуть в обруч этот странный шар.
- Именно так, - сказал я. - Попадание в корзину приносит очки.
- Следовательно, твой протеже станет героем этой глупой игры, если будет каждый раз забрасывать шар в обруч?
- Совершенно верно.
Азазел задумчиво повертел хвостом.
- Это нетрудно. Я ему слегка подрегулирую рефлексы, улучшу оценку угла, высоты, силы... - он погрузился в недолгое сосредоточенное молчание, потом сказал: - Давай посмотрим. Я во время игры зафиксировал особенности его координации движений. Да это можно сделать. Вот, уже готово. Теперь твой Леандр будет забрасывать шар в обруч без труда.
Я был слегка заинтригован и с нетерпением ждал следующей игры. Маленькой Джунипер я не сказал ни слова, поскольку ни разу до того не использовал демоническую силу Азазела и не был вполне уверен, что его дела стоят его слов. Ну, и ещё я хотел сделать ей сюрприз. (А получилось так, что сюрприз, и крупный, пережили мы оба.)
Наконец настал день игры, и это была она - та самая игра. Наш колледж, Зубрилвильский технологический, в котором Леандр был довольно тусклой звездой не первой величины, играл с командой Исправительной школы имени Аль Каноне, и битва обещала быть эпической.
Но чтобы настолько эпической - не ожидал никто. Пятерка капонцев повела в счете, а я внимательно следил за Леандром. Первое время он никак не мог подладиться к игре и даже промахивался по мячу, пытаясь вести его в дриблинге. Я думаю, у него настолько изменились все рефлексы, что он поначалу не мог вообще управлять мышцами.
Но постепенно он привык к новым возможностям своего тела. Он ухватил мяч, и тот выскользнул у него из рук - но как! Описав в воздухе высокую дугу, он с центра поля опустился в обруч. Трибуны взорвались криком, а Леандр недоверчиво осмотрел свои руки, как будто пытаясь понять, что случилось.
Но то, что случилось, случалось опять и опять. Как только мяч попадал к Леандру, он плавно взлетал в воздух, а оттуда падал точно в корзину. Все происходило так быстро, что никто не видел, как Леандр прицеливается, казалось, что он действует без всякого усилия. А публика, считая это признаком высокого искусства, впала в неистовство.
Но потом, конечно, произошло неизбежное - игра превратилась в хаос. Зрители орали, как мартовские коты, выпускники-капонцы, покрытые шрамами, с переломанными носами, выкрикивали замечания самого уничижительного толка, а по всем углам зала вскипали кулачные бои. Что я забыл сообщить Азазелу, так это то, что казалось мне само собой понятным - а именно, что две корзины в разных концах площадки не идентичны. Одна - своя, другая - противника, и каждый игрок должен целиться в нужную корзину. А мяч из рук Леандра с равнодушием, свойственным столь неодушевленному объекту, летел всегда в ту корзину, которая была ближе. В результате Леандр много раз забивал мячи собственной команде.
И делал он это, несмотря на все вежливые указания, что давал ему с трибуны зубрилвильский тренер Вурд О'Лак, по прозвищу "папаша", когда ему удавалось сквозь пену на губах прохрипеть хоть что-то осмысленное. Горько улыбаясь, папаша Вурд вынужден был собственноручно удалить Леандра с площадки и плакал, не таясь, когда судьи оторвали его пальцы от горла Леандра, чтобы довести удаление до конца.
Друг мой, Леандр уже никогда потом не оправился от этой истории, Я полагал, что он будет искать забвения в вине и станет упорным и вдумчивым алкоголиком. Это бы я понял. Но он скатился гораздо ниже. Он занялся учебой.
Под сочувственно-презрительными взглядами своих товарищей он шатался с лекции на лекцию, прятал глаза в книгу и все глубже погружался в трясину учения.
Но Джунипер, несмотря ни на что, его не бросила. "Я ему нужна", - так она говорила, и непролитые слезы блестели в её глазах. Жертвуя для него всем, она вышла за него замуж сразу после их выпуска. Она держалась за него даже тогда, когда он пал так низко, что был заклеймен ученой степенью по физике.
Теперь они с Джунипер прозябают где-то в маленьком домике в Вестсайде. Он преподает физику и занимается, насколько я знаю, какими-то космогоническими исследованиями. Зарабатывает он шестьдесят тысяч в год, и те, кто знал его вполне добропорядочным лоботрясом, шепотом передают отвратительный слух, что он - готовый кандидат на Нобелевскую премию.
Однако Джунипер никогда не жалуется и хранит верность поверженному кумиру. Ни словом, ни поступком она никогда не показала, как жалеет об утрате, но своего старого крестного ей не обмануть. Я-то знаю, как иногда вздыхает она о том увитом лозами особнячке, которого никогда уже у неё не будет, и видит перед собой крутые холмы и далекие горизонты маленького именьица, так и оставшегося мечтой.
- Вот и вся история, - сказал Джордж, сгребая со стола принесенную официантом сдачу и списывая сумму с чека кредитной карты (как я полагаю, чтобы вычесть её из суммы налога). - На вашем месте я бы оставил приличные чаевые.
Я так и сделал, скорее всего - от удивления, а Джордж улыбнулся и пошел прочь.
О потере сдачи я не сожалел. В конце концов, Джордж получил только еду, а я - рассказ, который могу выдать за свой и который принесет мне гораздо больше денег, чем стоил обед.
А вообще, я решил, что время от времени буду обедать с Джорджем.
Айзек АЗИМОВ
ВСЕГО ОДИН КОНЦЕРТ
One Night of Song. 1982
OCR & SpellCheck: Svan
У меня есть приятель, который иногда намекает, что умеет вызывать духов из бездны.
По крайней мере, как он утверждает, одного духа - очень маленького и со строго ограниченными возможностями. Об этом он, впрочем, заговаривает не раньше четвертого бокала шотландского с содовой. Здесь очень важно поймать точку равновесия: три - он слыхом не слыхивал ни о чем спиритическом (кроме виски и джина), пять - и он уже спит.
В тот вечер мне казалось, что он как раз вышел на нужный уровень, и я его спросил:
- Вы помните, Джордж, о вашем спиритусе?
- M-м? - Джордж уставился на свой стакан, пытаясь понять, что именно о нем он мог забыть.
- Не винный спирт, Джордж, а тот дух, помните - два сантиметра ростом, которого вы вроде бы вызывали из какого-то другого места, где он якобы существует. Ну, тот, со сверхъестественными возможностями.
- А, - сказал Джордж, - это Азазел. Конечно, его зовут не так, но настоящее его имя, боюсь, не произнести, так я его зову этим. Помню его.
- Вы часто его используете?
- Нет. Опасно. Слишком опасно. Всегда есть соблазн поиграть с этой силой. Сам я весьма осторожен, вдвойне осторожен. Но я, как вы знаете, человек высокой этики и вот однажды почувствовал, как сострадание призывает меня помочь своему другу. Но что из этого вышло! Даже сейчас мучительно вспоминать.
- А что случилось?
- Может быть, я должен с кем-то разделить этот груз, лежащий на моей душе, - задумчиво сказал Джордж. - Нарыв должен прорваться...
Я был много моложе в те времена (так говорил Джордж), в том возрасте, когда женщины составляют значительную часть жизни. Теперь, оглядываясь назад, понимаешь, что это глупо, но тогда, я помню, очень было небезразлично, какая именно женщина будет рядом.
На самом деле ты просто запускаешь руку в мешок, да и вытащишь оттуда примерно одно и то же, но в те года...
Был у меня друг по имени Мортенсон - Эндрю Мортенсон. Вы вряд ли его знаете. Я его и сам последние годы не очень часто вижу.
Дело было в том, что он сходил с ума по одной женщине - одной вполне определенной женщине. Она была ангелом. Он жить без неё не мог. Она была единственной в мире, и все вселенная без неё была просто куском грязи в нефтяной луже. Ну, известно, какую чушь несут влюбленные.
Беда же была в том, что она дала ему окончательную и очевидную отставку, и сделала это в исключительно трубой форме, никак не стараясь пощадить его самолюбие. Она его продуманно унизила, уйдя с другим прямо на его глазах, щелкнув пальцами у него перед носом и бессердечно рассмеявшись в ответ на его слезы.
Я не утверждаю, что все эти действия совершались буквально. Я просто передаю его переживания, которыми он со мной поделился. Мы тогда сидели и выпивали вот в этой самой комнате. Мое сердце обливалось кровью от сострадания, и я сказал ему:
- Мортенсон, вы меня простите, но не надо воспринимать это так трагически, Попробуйте рассудить здраво - в конце концов, она всего только женщина, каких тысяча в день проходит мимо этого окна.
Он горько ответил:
- Друг мой, не будет отныне женщин в моей жизни ни одной - кроме моей жены, общения с которой не всегда удается избежать. Но этой я бы хотел как-то отплатить.
- Жене? - спросил я.
- Да нет, с чего бы это я решил ей платить? Я имею в виду ту, что бросила меня столь бессердечно.
- Отплатить - как именно?
- А черт меня побери, если я знаю, - сказал он.
- Может быть, я смогу помочь, - сказал я, ибо сердце мое все ещё обливалось кровью сострадания. - Я могу воспользоваться услугами духа, обладающего сверхъестественной силой. Маленького, конечно, духа - я развел пальцы на пару сантиметров, давая понятие о его размере, - который и может сделать не больше, чем столько.
Я рассказал ему про Азазела, и он, разумеется, поверил. Я часто замечал, что мои рассказы весьма убедительны. Когда вы, старина, что-нибудь рассказываете, дух недоверия стоит такой густой, хоть топор вешай. Со мной по-другому. Нет ничего дороже репутации правдивого человека и честного, прямодушного вида.
Да, так я ему рассказал, и у него глаза заблестели. Он спросил, может ли демон устроить ей то, что он попросит.
- Только если это приемлемо, старина. Я надеюсь, у вас нет на уме ничего такого, как, например, заставить её плохо пахнуть или чтобы у неё изо рта при разговоре выпрыгивала жаба.
- Конечно, нет, - сказал он с отвращением. - За кого вы меня принимаете? Она подарила мне два счастливых года, и я хочу ей сделать подарок не хуже. У вашего духа, говорите, ограниченные возможности?
- Он - маленькое существо, - сказал я и снова показал пальцами.
- Может он дать ей совершенный голос? Хотя бы на время? Хотя бы на одно выступление?
- Я его спрошу.
Предложение Мортенсона звучало в высшей степени по-джентльменски. Его экс-симпатия пела кантаты, если я правильно называю это занятие, в местной церкви. В те дни у меня был прекрасный музыкальный слух, и я часто посещал подобные концерты (стараясь, конечно, держаться подальше от кружки для пожертвований). Мне нравилось, как она поет, да и публика принимала её достаточно вежливо. Я в те времена считал, что её нравственность несколько не соответствовала обстановке, но Мортенсон говорил, что для сопрано допускаются исключения.
Итак, я обратился к Азазелу. Он охотно взялся помочь, без этих дурацких штучек насчет того, чтобы отдать ему взамен душу. Помню, я его однажды спросил, не нужна ли ему моя душа, и оказалось, что он даже не знает, что это такое. Он спросил меня, что я имею в виду, и выяснилось, что я тоже не знаю. Дело в том, что в своем мире он настолько мелкая сошка, что для него большим успехом является сам факт переброски своей массы в нашу вселенную. Он просто любит помогать.
Азазел ответил, что может это устроить на три часа, а когда я передал ответ Мортенсону, тот сказал, что это будет великолепно. Мы выбрали тот вечер, в который она должна была петь Баха, или Генделя, или кого-то из этих старых композиторов и где ей полагалось долгое впечатляющее соло.
Мортенсон тем вечером направился в церковь, а я, конечно, пошел с ним. Я чувствовал себя ответственным за то, что должно было произойти, и хотел как следует понаблюдать за ситуацией.
Мортенсон мрачно заявил:
- Я был на репетициях. Она пела, как всегда - как будто у неё есть хвост и кто-то на него все время наступает.
Раньше он описывал её голос несколько иначе. Музыка сфер, говаривал он при случае, и самых горних сфер. Правда, она его бросила, а это иногда приводит к смене критериев.
Я строго посмотрел на него:
- Так не отзываются о женщине, которой собираются поднести столь бесценный дар.
- Не говорите ерунды. Я действительно хочу, чтобы её голос стал совершенным. Воистину совершенным. И теперь, когда с моих глаз спала пелена влюбленности, я понимаю - ей есть куда расти, и долго. Как вы думаете, ваш дух даст ей этот голос?
- Изменение не должно начаться ранее 20.15. - Меня пронзил холодок подозрения. - Вы хотите, чтобы совершенство пришлось на репетицию, а на публике - разочарование и фиаско?
- Вы ничего не поняли, - ответил он. Они начали чуть раньше, и когда она вышла в своем концертном платье, мои старые карманные часы, которые никогда не ошибались больше чем на две секунды, показывали 20.14. Она была не из этих субтильных сопрано - в её щедрой конструкции было предусмотрено достаточно места для такого резонанса на высоких нотах, который топит звук всего оркестра. Когда она забирала несколько галлонов воздуха и пускала его в дело, мне через несколько слоев текстиля было видно, что Мортенсон в ней нашел.
Она начала на своем обычном уровне, но ровно в 20.15 как будто добавился другой голос. Я увидел, как она аж подпрыгнула, не веря своим ушам, и рука, прижатая к диафрагме, задрожала.
Голос воспарил. Как будто у неё в груди был божественный орган совершеннейшей настройки. Каждая нота была совершенством, впервые рожденным в сию минуту, а все другие ноты той же высоты и тона - лишь бледные копии.
Каждая нота шла с нужным вибрато (если это правильное слово), разрастаясь или сжимаясь с неведомой прежде силой и мастерством. И с каждой нотой все лучше и лучше пела певица. Органист оторвался от нот и смотрел на нее, и - я не могу поклясться, но мне показалось - он бросил играть. Но если он и играл, я его не слышал. Когда пела она, никто бы ничего не услышал. Ничего, кроме её голоса.