Азимов Айзек. Ключ

   – Как мне поверить, что такой идеализм будет претворен в жизнь?
   – Я в это верю. Подумайте, вы рискуете, помогая нам, но гораздо больше рискуете, не помогая нам и тем самым помогая ультра.
   Эрт задумчиво кивнул.
   – Возможно, вы правы. Но я попрошу у вас одолжения. У меня есть племянница, которая меня очень любит. Она очень расстраивается из-за того, что я не поддаюсь безумию путешествий. Она заявляет, что не успокоится, пока я не буду сопровождать ее в поездке по Европе, или Северной Каролине, или по какой-то другой чужой местности…
   Эшли наклонился вперед, отбросив удерживающую руку Дейвенпорта.
   – Доктор Эрт, если вы поможете нам найти Аппарат и он будет работать, заверяю вас, мы избавим вас от вашей фобии к путешествиям и сможете отправиться со своей племянницей куда угодно.
   Выпуклые глаза Эрта расширились, а сам он, казалось, уменьшился в размерах. Он дико осмотрелся, будто попал в ловушку.
   – Нет! – выдохнул он. – Нет! Никогда!
   Голос его перешел на хриплый шепот.
   – Позвольте объяснить сущность моей платы. Если я помогу вам, если вы отыщете Аппарат и узнаете, как он работает, если сведения о моей помощи станут известны, моя племянница набросится на правительство как фурия. Она ужасно упрямая женщина, она организует общественные протесты и демонстрации. Ее ничто не остановит. Но вы не должны отдавать меня ей. Не должны! Вы должны сдержать любое давление. Я хочу, чтобы меня оставили в покое, именно так, как я живу сейчас. Это мое абсолютное и минимальное условие.
   Эшли вспыхнул.
   – Да, конечно, поскольку вы этого хотите.
   – Даете слово?
   – Даю.
   – Не забудьте, пожалуйста. Я надеюсь на вас, мистер Дейвенпорт.
   – Все будет, как вы хотите, – успокаивал его Дейвенпорт. – А теперь, пожалуйста, не вернуться ли к надписям?
   – К надписям? – переспросил Эрт: по-видимому, ему было трудно снова сосредоточиться на листочке. – Вы имеете в виду эти значки, икс игрек в квадрате и прочее?
   – Да. Что они означают?
   – Не знаю. Ваши интерпретации не хуже любых других.
   Эшли взорвался.
   – И весь ваш разговор о помощи – вздор? Что вы тогда тут болтали о плате?
   Уэнделл Эрт выглядел растерянным и озадаченным.
   – Я бы хотел вам помочь.
   – Но вы не знаете, что значат эти надписи?
   – Не… не знаю. Но я знаю, каково значение послания.
   – Знаете? – воскликнул Дейвенпорт.
   – Конечно. Оно совершенно ясно. Я заподозрил это еще во время вашего рассказа. И убедился в этом окончательно, когда прочел реконструкцию разговора Дженнингса со Штраусом. Вы тоже поняли бы это, джентльмены, если бы перестали раздумывать.
   – Послушайте, – раздраженно сказал Эшли, – вы говорите, что не знаете, что означают эти знаки.
   – Нет. Я сказал, что знаю смысл послания.
   – Но ведь послание состоит из этих знаков? Это разве не сообщение, Бога ради?
   – Да, в некотором роде.
   – Вы имеете в виду невидимые чернила или что-то в этом роде?
   – Нет! Почему вам так трудно понять самим? Вы ведь на самом пороге.
   Дейвенпорт близко придвинулся к Эшли и негромко сказал:
   – Сэр, позвольте мне разговаривать.
   Эшли фыркнул и ответил:
   – Валяйте.
   – Доктор Эрт, – сказал Дейвенпорт, – не сообщите ли нам свое мнение?
   – Ага! Хорошо. – Маленький экстратерролог уселся в кресло и вытер вспотевший лоб рукавом. – Давайте задумаемся над посланием. Если принять разделенные на четыре части круг и стрелку как указание на меня, остается семь групп знаков. Если это действительно указание на семь кратеров, шесть из них приведены просто для отвлечения, поскольку Аппарат определенно может быть только в одном месте. В нем нет подвижных частей, он не разбирается – он сплошной.
   – Далее, ни одна группа не содержит прямого указания. SU, в соответствии с вашей интерпретацией, может означать любое место на противоположной стороне Луны, что по площади равна Южной Америке. Опять-таки PC/2 может означать «Тихо», как говорит мистер Эшли, или «на полпути между Птолемеем и Коперником», как думает мистер Дейвенпорт, или, кстати, «на полпути между Платоном и Кассини (Cassini)". Разумеется, XY в квадрате может означать „Альфонсо“ – весьма изобретательная интерпретация, – но это может быть изображением некоей координатной системы, где У представляет собой квадрат координаты Х. Аналогично С-С может означать „Бонд“, а может „на полпути между Кассини и Коперником“. F-А может означать „Ньютон“, а может „между Фабрицием и Архимедом“.
   – Короче, эти знаки настолько многозначны, что становятся бессмысленными. Даже если один из них имеет значение, его невозможно выделить среди остальных, так что единственное разумное предположение: все эти знаки даны для отвлечения внимания.
   – В таком случае необходимо определить, что в этом послании абсолютно недвусмысленно, полностью ясно. Ответ таков: это послание, это ключ к укрытию. Это единственное, в чем мы уверены, так?
   Дейвенпорт кивнул и осторожно сказал:
   – Мы думаем, что это так.
   – Ну, вы сами назвали это послание ключом ко всему делу. Вы действовали так, словно это важнейший ключ. И Дженнингс отзывался об Аппарате как о ключе. Если мы увяжем серьезность этого дела со страстью Дженнингса к игре в слова, страстью. возможно, обостренной воздействием на его мозг Аппарата… Поэтому позвольте кое-что рассказать вам.
   – Во второй половине 16 столетия в Риме жил немецкий иезуит. Он был математиком и известным астрономом и помогал папе Георгию XIII реформировать в 1582 году календарь, он провел все гигантские необходимые расчеты. Этот астроном восхищался Коперником, но не принял гелиоцентрическую систему. Он склонялся к старому представлению о том, что Земля – центр вселенной.
   – В 1650 году, почти через сорок лет после смерти этого астронома, итальянским астрономом, тоже иезуитом, Джованни Баттиста Риццоли была составлена карта Луны. Он назвал кратеры именами великих астрономов прошлого, и так как он тоже отвергал Коперника, самые большие и заметные кратеры он назвал именами тех, кто помещал Землю в центре вселенной: именами Птолемея, Гиппарха, Альфонсо Х, Тихо Браге. Самый большой известный ему кратер он приберег для своего немецкого предшественника.
   – Этот кратер на самом деле второй по величине на видимой стороне Луны. Больше него только кратер Бейли, но он на границе лунного лимба, и поэтому с Земли его разглядеть трудно. Риццоли вообще не обратил на него внимание, и он был назван в честь астронома, жившего столетие спустя и казненного во время Французской революции.
   Эшли во время всего этого беспокойно ерзал.
   – Но какое отношение это имеет к посланию?
   – Самое прямое, – удивленно ответил Эрт. – Разве вы не назвали послание ключом ко всему делу? Разве это не главный ключ?
   – Да, конечно.
   – Есть ли какое-нибудь сомнение, что мы имеем дело с ключом к чему-то?
   – Нет, – сказал Эшли.
   – Ну, тогда… Немецкого иезуита, о котором я говорил, звали Кристоф Клау. Разве вы не видите игру слов: Клау – ключ^[5]?
   Все тело Эшли обвисло от разочарования.
   – Слишком натянуто, – пробормотал он.
   Дейвенпорт с тревогой сказал:
   – Доктор Эрт, на Луне, насколько мне известно, нет объекта, названного Клау.
   – Конечно, нет, – возбужденно ответил Эрт. – В том-то все и дело. В тот период истории, во второй половине 16 столетия, европейские ученые латинизировали свои имена. И Клау поступил так же. Вместо «у» он взял эквивалентную латинскую букву «v». Потом добавил –ius, что типично для латинских имен, и таким образом Кристоф Клау стал Кристофером Клавиусом. Я полагаю, всем вам известен гигантский кратер Клавдий.
   – Но… – начал Дейвенпорт.
   – Никаких «но». Позвольте также заметить, что по-латыни «clavis» означает «ключ». Теперь вы видите двойную, билингвистичную игру слов? Klau – clue, Clavius – clavis – «ключ». За всю жизнь Дженнингсу не удавалось создать двойной, двуязычный каламбур. Без Аппарата он и не смог бы. А теперь смог, и я думаю, не была ли его смерть в таких обстоятельствах торжеством? И он направил вас ко мне, потому что знал, что я помню его страсть к каламбурам и потому что сам их люблю.
   Двое из Бюро смотрели на него широко раскрытыми глазами.
   Эрт серьезно сказал:
   – Я предлагаю вам обыскать затененный район Клавдия в том пункте, где Земля ближе всего к зениту.
   Эшли встал.
   – Где ваш видеофон?
   – В соседней комнате.
   Эшли бросился туда. Дейвенпорт задержался.
   – Вы уверены, доктор Эрт?
   – Абсолютно уверен. Но даже если я ошибаюсь, это не имеет значения.
   – Что не имеет значения?
   – Найдете вы его или нет. Если Аппарат найдут ультра, они, вероятно, не смогут им пользоваться.
   – Почему вы так думаете?
   – Вы спросили, был ли моим студентом Дженнингс, но не спрашивали о Штраусе, тоже геологе. Он был моим студентом через год после Дженнингса. Я хорошо его помню.
   – Ну, и что?
   – Неприятный человек. Очень холодный. Таковы все ультра, я думаю. Они не могут сочувствовать, иначе не говорили бы об убийстве миллионов. У них ледяные эмоции, они поглощены собой, не способны преодолеть расстояние между двумя людьми.
   – Мне кажется, я понимаю.
   – Я уверен в этом. Разговор, реконструированный из бреда Штрауса, показывает, что он не мог воспользоваться Аппаратом. Ему не хватало необходимых эмоций. Я думаю, все ультра таковы. Дженнингс, не ультра, мог управлять Аппаратом. Я подозреваю, что всякий способный к этому одновременно не способен на сознательную хладнокровную жестокость. Этот человек может ударить в панике или страхе, как Дженнингс пытался ударить Штрауса, но никогда не сделает этого расчетливо, как Штраус ударил Дженнингса. Короче, если прибегнуть к банальности, я думаю, что Аппарат может приводиться в действие любовью, а не ненавистью, а ультра только на ненависть и способны.
   Дейвенпорт кивнул.
   – Надеюсь, вы правы. Но тогда… почему вы так подозрительно отнеслись к правительству? Ведь плохой человек не сможет управлять Аппаратом.
   Эрт пожал плечами.
   – Я хотел проверить, умеете ли вы убеждать. Ведь вам придется иметь дело с моей племянницей.