Страница:
Покачав головой, от чего ее шелковистые локоны слегка растрепались, Дорс негромко проговорила:
– Я уже все знаю, Гэри. Ну, что прикажешь с тобой делать?
– Например, поцеловать.
– Это можно, но сначала я все-таки сделаю тебе внушение. Входи, дорогой. – Она впустила Селдона в дом и закрыла дверь. – Послушай, милый, у меня работы по горло. Я все еще вожусь, как проклятая, с кошмарным периодом истории Тренторианского Королевства, который ты считаешь сверхважным для твоей работы. Ты прекрасно знаешь, что я до сих пор обязана этим заниматься. Это тем более моя обязанность теперь, когда у тебя наметился некоторый прогресс в психоистории. Что же, прикажешь бросить работу и таскаться повсюду за тобой, водить тебя за ручку?
– Прогресс? Это было бы недурно. Но водить меня за ручку и защищать никакой нужды нет.
– Нет? Я послала Рейча искать тебя. В конце концов ты задерживался, и я волновалась. Имею я право волноваться? Обычно ты меня предупреждаешь, если задерживаешься. Прости, если тебе не нравится моя роль телохранителя. Но, Гэри, я действительно твой телохранитель.
– А не кажется ли вам, о телохранительница Дорс, что время от временя мне бывает желательно сорваться с поводка?
– А если с тобой что-нибудь случится, что я скажу Демерзелю?
– Я что, опоздал к обеду? Не пойму, мы разве теперь пользуемся услугами кухарки?
– Нет. Просто я ждала тебя. Это ты привык обедать вовремя. Я очень тебя прошу, не бросай хорошую привычку.
– Разве Рейч не сказал тебе, что со мной все в порядке? О чем вообще разговор?
– Когда он тебя нашел, ты уже управился, и он вернулся домой раньше тебя, но ненамного. Подробностей я не знаю. Скажи мне, что ты там делал?
Селдон пожал плечами.
– Да ничего особенного. Собрался нелегальный митинг, и я его разогнал. У университета были бы большие неприятности, Дорс, если бы я этого не сделал.
– Именно ты должен был этим заниматься? Гэри, ты больше не профессиональный борец. Ты…
– Хочешь сказать – старик? – прервал ее Селдон.
– Для борьбы – да. Тебе сорок. Как ты себя чувствуешь, кстати?
– Нормально. Устал немного.
– Можно себе представить. А в один прекрасный день, когда ты снова попытаешься разыгрывать из себя юного геликонского атлета, ты вернешься домой со сломанным ребром… А теперь рассказывай все.
– Послушай, я говорил тебе, что Амариль предупредил меня – ну, насчет того, что демагогия Джо-Джо Джоранума грозит опасностью Демерзелю?
– Джо-Джо. Да, помню. Ты давай про то, чего я не знаю. Что стряслось сегодня?
– На поле собралась толпа. В кампус проник лазутчик Джо-Джо по имени Намарти и принялся разглагольствовать…
– Намарти… Намарти. Джембол Дин Намарти, правая рука Джоранума.
– Ну вот видишь, ты про него знаешь больше меня. Словом, он собрал огромную толпу, не имея разрешения на публичное выступление, и, думаю, надеялся, что ему со своими мордоворотами удастся затеять бунт. Им же, как воздух, необходимы такие спектакли, а если бы им удалось добиться хотя бы временного закрытия университета, они бы запросто сумели обвинить Демерзеля в нарушении принципов общественных свобод. Я думаю, его они винят абсолютно во всем, в чем только не лень. В общем, я им задал… Пришлось им убраться не солоно хлебавши.
– Да ты, никак, гордиться собой?
– А почему бы и нет? Совсем неплохо для сорокалетнего.
– Так ты за этим полез в драку? Чтобы проверить, на что еще способен?
Селдон рассеянно пробежал глазами обеденное меню.
– Нет, – ответил он немного погодя. – Не за этим. Я на самом деле считал и считаю, что университету грозили лишние неприятности. И еще я думал о Демерзеле. Боюсь, внушение Амариля насчет грозящей ему опасности подействовало на меня сильнее, чем я ожидал. Это было глупо, Дорс, ведь я прекрасно понимаю, что Демерзель в силах сам о себе позаботиться. Но этого я не могу объяснить ни Юго, никому другому – никому, кроме тебя. – Он глубоко вздохнул и продолжал: – Какое счастье, что хотя бы с тобой я могу говорить об этом открыто. Ведь ты, так же как и я, знаешь, что наш Демерзель неприкасаем.
Дорс нажала кнопку на выдвижной панели стены, и обеденный отсек комнаты осветился приятным, мягким розовато-персиковым светом. Они с Гэри сели к столу, уже накрытому к обеду. Безупречно белая скатерть, хрусталь, столовые приборы. Стоило им опуститься па стулья, как выдвижная панель поползла кверху и на столе одно за другим начали появляться блюда. В это время суток долго ждать не приходилось. Селдон уже привык к тому, что его теперешнее положение позволяет ему с такими удобствами питаться дома, не наведываясь в преподавательскую столовую.
Он сдобрил еду изысканными специями, к которым они с Дорс пристрастились во время краткого пребывания в Микогене, – только специи и были хороши в этом странном, зациклившемся на дурацкой религии, прочно привязанном к прошлому, секторе.
Дорс негромко спросила:
– Что ты имеешь в виду под словом «неприкасаем»?
– Послушай, дорогая, он способен воздействовать на эмоции. Не может быть, чтобы ты об этом позабыла. Если Джоранум и впрямь станет опасен, Демерзель сумеет его… (Селдон щелкнул пальцами, подбирая подходящее слово) изменить, заставить думать иначе.
Дорс насупилась. Обед прошел в непривычной тишине. Только тогда, когда трапеза была завершена, и все, что было на столе – посуда, приборы, скатерть – уползли в образовавшееся посреди стола отверстие, которое тут же само собой закрылось, Дорс нарушила молчание.
– Не хотелось бы говорить, Гэри, но я не могу долее держать тебя в неведении.
– В неведении? – нахмурился Селдон.
– Да. Мы никогда не говорили об этом. Собственно, я никогда и не думала, что придется об этом заговорить, но и у Демерзеля есть уязвимые места. Он не неприкасаем, Гэри, ему может грозить опасность, и Джоранум – опасность вполне реальная.
– Ты не шутишь?
– Нисколько. Просто ты плохо понимаешь, что такое роботы – такие сложные, как Демерзель. А я очень хорошо понимаю.
Все верно. Его жена прекрасно разбиралась в роботах. Это так удивляло Гэри, и удивляло так часто, что он в конце концов сдался и старался вовсе об этом не думать. Ведь если бы не Эдо Демерзель – робот, Гэри никогда бы не встретился с Дорс. Дорс работала на Демерзеля, и именно Демерзель «приставил» Дорс к Гэри восемь лет назад, дабы она охраняла ученого во время его скитаний по разным секторам Трентора. И хотя теперь она была его женой, помощницей, его «лучшей половиной», Гэри до сих пор нет-нет да задумывался о странной связи Дорс с роботом Демерзелем. Это оставалось единственной областью жизни Дорс, куда Гэри не имел доступа. И это было самым болезненным вопросом их отношений. Жила ли Дорс с Селдоном, повинуясь приказу Демерзеля, или потому, что любила все-таки? Ему хотелось верить в последнее, и все же…
Его жизнь с Дорс Венабили была счастливой, но при определенном условии. И условие это было тем более жестким, что установилось не в итоге какого-либо обсуждения или договора между ними, а за счет обоюдного молчаливого согласия.
Селдон понимал, что обрел в Дорс все, что бы ему хотелось видеть в образе жены. Правда, у них не было детей, но он этого и не ждал, да, честно говоря, и не слишком желал. У него был Рейч, к которому он чувствовал искреннюю отцовскую привязанность – такую сильную, будто Рейч и впрямь был его родным ребенком.
И вот Дорс: заставила его погрузиться в мысли о том, о чем он думать вовсе не хотел. Потеряло силу их обоюдное согласие. А ведь только за счет этого согласия они и были спокойны и счастливы уже столько лет. Селдон разнервничался, но постарался прогнать невеселые мысли прочь. Он смирился с тем, что его жена считает себя его защитницей, пусть так и будет. В конце концов, это же с ним она живет под одной крышей, сидит за одним столом и разделяет супружеское ложе – с ним, а не с Демерзелем.
Размышления его прервал голос жены.
– Я сказала… Гэри, ты спишь, что ли?
Селдон слегка вздрогнул. Значит, она уже не в первый раз к нему обращается, а он не слышит, так глубоко задумался.
– Прости, дорогая. Нет, я не сплю. Просто размышляю о том, как я должен отреагировать на твое заявление.
– Насчет роботов? – уточнила она, произнося запретное слово совершенно спокойно.
– Ты сказала, что я не разбираюсь в них так хорошо, как ты. Как я должен на это реагировать? То есть без обиды, – добавил он чуть погодя, понимая, что здорово рискует.
– Я же не сказала, что ты вообще не разбираешься в роботах. Если уж цитируешь меня, то цитируй точно. Я сказала, что ты плохо их понимаешь. Уверена, знаешь ты о них многое, пожалуй, намного больше меня, но знать и понимать – не всегда одно и то же.
– Послушай, Дорс, ты, по-моему, нарочно говоришь загадками, просто чтобы позлить меня. А парадоксы возникают лишь из дилетантизма – невольного или преднамеренного. Мне это не нравится ни в науке, ни в обычном разговоре, разве только ради смеха, но, похоже, сейчас не место юмору.
Дорс рассмеялась так, как могла смеяться только она – негромко, нежно, словно веселье было для нее неким сокровищем и она не желала им разбрасываться.
– Видимо, парадокс заставил тебя заговорить столь патетическим тоном, а ты всегда ужасно смешной, когда так говоришь. Я все объясню. Вот уж вовсе не собиралась тебя злить.
Она наклонилась, погладила мужа по руке, а он с удивлением и растерянностью обнаружил, что его рука непроизвольно сжалась в кулак.
– Ты много говоришь о психоистории. По крайней мере, со мной. Это тебе известно? – спросила Дорс.
Селдон откашлялся.
– Если говорить о психоистории, то тут я полагаюсь на твое милосердие. Проект секретен. Секретен по самой своей сути. Психоистория будет работать, если только люди, которых она касается, не будут ничего знать о ней. Поэтому говорить о проекте я могу только с Юго и с тобой. Что касается Юго, то тут речь об интуиции. Он блестящий ученый, но настолько дерзок, что способен прыгнуть в пекло с завязанными глазами, и тогда приходится играть роль сдерживающего фактора. Видимо, мне суждено всю жизнь присматривать за ним, опекать. У меня, правда, тоже порой мелькают дикие мысли, и это помогает мне порой слушать, как они звучат, даже тогда, – улыбнулся он, – когда ты откровенно даешь мне понять, что не понимаешь ни слова из того, о чем я говорю.
– Знаю, что я твой демонстрационный стенд, и не имею ничего против, Гэри, так что не надо делать поспешных выводов и менять привычки. Естественно, я почти ничего не понимаю в математике, я всего-навсего историк, даже не ученый-историк. И сейчас все мое время занято изучением воздействия экономических изменений па развитие политических событий…
– Да, и, между прочим, тут я твой демонстрационный стенд, или ты не замечаешь? То, чем ты сейчас занимаешься, понадобится мне в один прекрасный день для психоистории, а посему у меня есть подозрение, что тогда ты мне окажешь неоценимую помощь.
– Прекрасно! Вот мы и выяснили, почему ты со мной живешь, – я, собственно, и так догадывалась, что не из-за моей блистательной красоты, – а теперь позволь, я продолжу свое объяснение. Так вот, изредка, в тел. случаях, когда ты отступаешь от чистой математики, мне кажется, что я начинаю улавливать ход твоих мыслей. Несколько раз ты пытался разъяснить мне нечто, что ты называешь необходимостью минимализма. Думаю, я тебя правильно поняла. Под этим ты имеешь в виду…
– Я знаю, что я имею в виду.
– Гэри, утихомирься, – чуть обиженно урезонила его Дорс. – Я вовсе не собираюсь объяснять это тебе. Я себе пытаюсь объяснить. Ты же сказал, что ты мой демонстрационный стенд, вот и побудь им немного. Честная игра, не так ли?
– Честная-то она честная, но если ты собираешься обвинить меня в высокопарности, когда я говорю, что единственное маленькое…
– Хватит! Замолчи! Ты говорил мне, что минимализм является одним из главнейших принципов прикладной психоистории, в способности менять нежелательный ход событий на желаемый или, но крайней мере, на менее нежелаемый. Ты говорил, что изменения должны быть самыми незаметными, самыми минимальными, какие только возможны…
– Верно, – кивнул Селдон. – Это потому…
– Позволь, Гэри, – прервала его Дорс. – Объясняю сейчас я. Мы оба прекрасно знаем, что ты все отлично понимаешь. Минимализм нужен из-за того, что любое изменение дает мириады побочных явлений, а это не всегда позволительно. Если же изменение слишком велико и побочных явлений, следовательно, огромное количество, становится очевидно, что итог будет слишком далек от того, что задумано, и более того – он станет совершенно непредсказуем.
– Все точно, – подтвердил Селдон. – В этом суть хаотического эффекта. Проблема состоит в том, существуют ли бесконечно малые изменения, способные сделать результат предсказуемым, или история человечества неизбежно и неизменно хаотична во всех отношениях. Именно поэтому я и полагал вначале, что психоистория не…
– Знаю, знаю, но дай же мне договорить! Дело вовсе не в том, каждое ли изменение можно довести до минимума. Дело в том, что любое изменение, превышающее пределы минимума, хаотично. Может оказаться так, что нужное изменение равно нулю, а если не нулю, то какой-то очень малой величине, и тогда основной проблемой станет то, как обнаружить некоторое изменение, достаточно малое, и все же больше нуля. Вот примерно так я понимаю то, что ты называешь минимализмом.
– Более или менее верно, – согласился Селдон. – Безусловно, на языке математики это можно было бы выразить более четко и кратко. Вот посмотри…
– Смилуйся! – проговорила Дорс. – Итак, раз ты знаешь, какое значение этот момент имеет для психоистории, тебе должно быть понятно многое относительно Демерзеля. У тебя есть знания, но нет понимания. А нет его потому, что тебе никогда не приходило в голову попробовать применить правила психоистории к Законам Роботехники.
Селдон отрицательно помотал головой и пробормотал:
– Ну, теперь я уж точно не понимаю, к чему ты клонишь.
– Но ведь это так просто! Робот тоже пользуется принципами минимализма, Гэри, Согласно Первому Закону, робот не может нанести вред человеку. Это – главное правило для обычных роботов, но Демерзель совершенно необычен, и для него выше Первого Закона стоит Нулевой. А Нулевой Закон гласит, что робот не может нанести вред всему человечеству. И это ставит Демерзеля точно в такие же рамки, в каких находишься ты, работая над психоисторией. Понимаешь теперь?
– Вроде бы, да.
– Надеюсь. Так вот, если Демерзель и обладает способностью изменять сознание людей, он должен делать это без нежелательных побочных явлений, а поскольку он занимает пост премьер-министра Императора, таких побочных явлений – бессчетное количество.
– И какое это имеет отношение к нынешней ситуации?
– Сам подумай! Ты не можешь сказать никому, кроме меня, конечно, что Демерзель – робот; он так все устроил, что ты просто не можешь ни с кем об этом говорить. Но чего стоило произвести такой поворот в твоем сознании? Скажи честно, тебе хочется поведать людям, что он – робот? Тебе хочется прекратить его существование и деятельность, когда ты напрямую зависишь от его покровительства, защиты, когда ты обязан ему самой возможностью работать спокойно? Нет, конечно. Следовательно, изменения, произведенные с твоим сознанием, должны быть исключительно минимальными, такими, чтобы их хватало ровно настолько, чтобы ты не проговорился в момент возбуждения или беззаботности. Изменения настолько минимальны, что у них практически нет побочных явлений. Вот именно так Демерзель и пытается править всей Империей.
– Ну а в случае с Джоранумом?
– Тут дело совсем другое. Какие бы ни были у него мотивы, он – ярый, откровенный противник Демерзеля. Несомненно, Демерзель мог бы все переменить, но исключительно ценой таких изменений в личности Джоранума, что в итоге Демерзель просто не смог бы предугадать результатов. И вместо того чтобы рисковать возможностью нанести вред Джорануму, вызывать побочные явления, следствием которых может быть нанесение вреда другим людям, а возможно, и всему человечеству, он должен не трогать Джоранума, не трогать до тех пор, покуда не придумает, не найдет какого-то маленького изменения, совсем крохотного, с помощью которого можно было бы спасти положение, никому не навредив. Вот почему Юго прав, вот почему Демерзель действительно уязвим.
Селдон слушал молча. Похоже, он крепко задумался. Прошло несколько минут, и наконец он сказал:
– Раз Демерзель не может ничего поделать, значит, этим обязан заняться я.
– Он ничего не может поделать, но что же можешь поделать ты?
– Я дело другое. Я не связан с Законами Роботехники. Мне нет нужды обременять себя непрерывными мыслями о минимализме. А для начала мне необходимо повидаться с Демерзелем.
Дорс разволновалась не на шутку.
– Необходимо? Я уверена, демонстрировать ваше знакомство особого смысла не имеет.
– Видишь ли, настало время, когда довольно притворяться, будто бы мы с ним незнакомы. Естественно, я не собираюсь наносить ему визит под рев фанфар и с предварительным торжественным объявлением по головидению. Но увидеться с ним мне очень нужно.
А теперь… Ученые советы, необходимость беспрерывно принимать какие-то решения, работа, работа… Нелегко было бросить все это и помчаться к Демерзелю. Допустим, даже если он сумел бы действительно вырваться – у самого Демерзеля дел было по горло. Да, выкроить время, чтобы они оба имели возможность встретиться, прямо скажем, было нелегко.
Нелегко было и смотреть, как Дорс покачивает головой.
– Просто не представляю, что ты собираешься делать, Гэри.
Он нетерпеливо ответил:
– Я тоже, Дорс, не представляю, что мне нужно делать. Надеюсь понять что, по для этого мне надо встретиться с Демерзелем.
– Твоя первейшая обязанность – психоистория. Он тебе скажет именно это.
– Может быть. Вот я и выясню.
И теперь, как раз тогда, когда восемь дней спустя, он выбрал время для встречи с премьер-министром, Селдон получил послание. Старомодные, несколько вычурные буквы загорелись на стенном экране в кабинете Селдона. Содержание послания соответствовало витиеватости каллиграфии: «ПРОШУ АУДИЕНЦИИ У ПРОФЕССОРА ГЭРИ СЕЛДОНА».
Селдон несколько мгновений удивленно смотрел на экран. Даже к Императору теперь никто не думал обращаться в таком, столетней давности духе.
Вдобавок буквы были не напечатаны для ясности чтения, как делалось обычно. Написано было так, что прочесть послание не составляло труда, но вместе с тем почерк был красив и небрежен, словно писал тот, кто считает каллиграфию искусством. А интереснее всего была, конечно же, подпись: «ЛАСКИН ДЖОРАНУМ»! Не кто-нибудь – сам Джо-Джо просил аудиенции у Селдона!
Селдон невольно причмокнул. Вот это да! Теперь был ясен и подбор слов, и каллиграфия. Все продумано – обычная просьба была изложена таким замысловатым образом, что просто обязана была вызвать любопытство. Большого желания встречаться с этим человеком не было, то есть не было бы при обычных обстоятельствах. Но ради чего такая помпезность и артистизм? Это ему захотелось выяснить.
Он поручил секретарю договориться о времени и месте встречи. Безусловно, в рабочем кабинете, а не дома. Деловой разговор и только, ничего личного.
А главное, встреча должна состояться как раз тогда, когда и он задумал повидаться с Демерзелем.
Дорс сказала:
– Ничего удивительного, Гэри. Ты поколотил двоих его людей, причем один из них – его ближайший помощник, – испортил ему задуманное развлечение в виде студенческого бунта и, соответственно, выставил его, пускай даже в лице его соратников, в дурацком свете. Вот он и решил на тебя посмотреть, и у меня такое ощущение, что лучше мне присутствовать при вашей встрече.
Селдон покачал головой.
– Я возьму с собой Рейча. Он знает те же самые приемы, что знаю и я, а лет ему вдвое меньше, Хотя я уверен, что никакая защита мне не понадобится.
– Как, интересно, ты можешь быть в этом уверен?
– Джоранум придет ко мне в кабинет. Стало быть, встреча состоится в пределах университета. Молодежи кругом – хоть отбавляй. По-моему, я достаточно популярен в студенческих кругах, и, насколько догадываюсь, Джоранум – не тупица же и понимает, что дома и стены помогают. Думаю, что он будет исключительно вежлив и дружелюбен.
– Ну-ну… – проговорила Дорс, и уголок верхней губы у нее едва заметно приподнялся.
– Но притом – совершенно убийственен, – закончил Селдон.
Джоранум оказался высоким мужчиной – во всяком случае, не ниже Селдона ростом, но гораздо плотнее профессора. И дело тут было вовсе не в мускулатуре, поскольку он, не будучи тучным, производил впечатление человека мягкотелого. Округлое лицо, густая шапка волос (скорее песчаных, чем желтых), ясные голубые глаза. Одет Джоранум был небрежно, физиономию его украшала полуулыбка, создававшая иллюзию дружелюбия и расположенности, но не оставлявшая при всем при том сомнений, что это, увы, иллюзия, и ничего больше.
– Профессор Селдон, – обратился он к Гэри глубоким, низким, хорошо поставленным голосом профессионального оратора, – я счастлив видеть вас. Вы были очень добры, что позволили мне навестить вас. Думаю, вы не будете возражать против того, что я прибыл к вам не один, а вместе со своим ближайшим помощником, моей, так сказать, правой рукой, хотя и не предупредил вас об этом заранее. А вы, видимо, с ним уже знакомы.
– Да, знаком. И прекрасно помню, при каких обстоятельствах состоялось наше знакомства.
Селдон несколько насмешливо взглянул на Намарти, более внимательно, чем в прошлый раз, разглядывая его. Намарти был среднего роста, с тонкими чертами лица, бледный, темноволосый, широкоротый. Ни полуулыбки, ни какого-то иного выражения лица – только осторожность и внимание.
– Мой друг, доктор Намарти, его специальность – древняя литература, пришел к вам по собственной инициативе. Извиниться, – уточнил Джоранум, бросив быстрый взгляд на Намарти.
Тот, слегка поджав губы, проговорил бесцветным голосом:
– Я сожалею, профессор, о том, что произошло тогда на поле. Я попросту был не в курсе тех строгих правил, которыми регламентируются в вашем университете подобные собрания, и несколько увлекся.
– Что вполне понятно, – сказал Джоранум. – Ничем другим и объяснить невозможно. И потом, он понятия не имел о том, кто вы такой. Думаю, теперь мы все можем забыть об этом досадном инциденте.
– Уверяю вас, джентльмены, – сказал Селдон, – что я не имею ни малейшего желания вспоминать о нем. Позвольте представить вам моего сына, Рейча Селдона. Как видите, я тоже не один.
Рейч очень вырос. Теперь он ходил с усами – густыми, черными, как подобает истинному далийцу. Восемь лет назад, когда он познакомился с Селдоном, никаких усов у него, конечно, не было и в помине. Тогда он был беспризорником, голодным оборвышем. Он был невысок, но крепок, мускулист и ловок, глаза его дерзко сверкали, словно он старался за счет заносчивости прибавить пару-тройку дюймов к своему росту.
– Доброе утро, молодой человек, – поздоровался с Рейчем Джоранум.
– Доброе утро, сэр, – учтиво ответил Рейч.
– Прошу садиться, джентльмены, – пригласил гостей Селдон. – Могу я предложить вам чего-нибудь выпить или закусить?
Джоранум поднял вверх руки.
– Нет-нет, сэр. Мы же не в гости к вам явились. – Опустившись в предложенное кресло, он добавил: – Хотя очень надеюсь, что в будущем и в гости мы к вам не раз зайдем.
– Ну, если речь о деле, то я весь – внимание.
– До меня дошли слухи, профессор Селдон, о том маленьком происшествии, которое вы столь любезно согласились не вспоминать, вот я и удивился, почему вы решились на отчаянный поступок. Ведь это было рискованно, согласитесь.
– Представьте себе, я так не думал.
– А вот я думал. Потому и решил узнать о вас по возможности больше, профессор Селдон. Вы интересный человек. Вы с Геликона, если не ошибаюсь.
– Да, я там родился. Ваши сведения точны.
– А на Тренторе вы восемь лет.
– Это тоже ни для кого не секрет.
– А знаменитость вам принес самый первый доклад о том… как это вы называете, о психоистории, не так ли?
Селдон едва заметно покачал головой. Как часто он сожалел об этой неосторожности. Конечно, тогда ему и в голову не могло прийти, что это неосторожность. Он улыбнулся.
– Юношеский энтузиазм. Из этой затеи ничего не вышло.
– Я уже все знаю, Гэри. Ну, что прикажешь с тобой делать?
– Например, поцеловать.
– Это можно, но сначала я все-таки сделаю тебе внушение. Входи, дорогой. – Она впустила Селдона в дом и закрыла дверь. – Послушай, милый, у меня работы по горло. Я все еще вожусь, как проклятая, с кошмарным периодом истории Тренторианского Королевства, который ты считаешь сверхважным для твоей работы. Ты прекрасно знаешь, что я до сих пор обязана этим заниматься. Это тем более моя обязанность теперь, когда у тебя наметился некоторый прогресс в психоистории. Что же, прикажешь бросить работу и таскаться повсюду за тобой, водить тебя за ручку?
– Прогресс? Это было бы недурно. Но водить меня за ручку и защищать никакой нужды нет.
– Нет? Я послала Рейча искать тебя. В конце концов ты задерживался, и я волновалась. Имею я право волноваться? Обычно ты меня предупреждаешь, если задерживаешься. Прости, если тебе не нравится моя роль телохранителя. Но, Гэри, я действительно твой телохранитель.
– А не кажется ли вам, о телохранительница Дорс, что время от временя мне бывает желательно сорваться с поводка?
– А если с тобой что-нибудь случится, что я скажу Демерзелю?
– Я что, опоздал к обеду? Не пойму, мы разве теперь пользуемся услугами кухарки?
– Нет. Просто я ждала тебя. Это ты привык обедать вовремя. Я очень тебя прошу, не бросай хорошую привычку.
– Разве Рейч не сказал тебе, что со мной все в порядке? О чем вообще разговор?
– Когда он тебя нашел, ты уже управился, и он вернулся домой раньше тебя, но ненамного. Подробностей я не знаю. Скажи мне, что ты там делал?
Селдон пожал плечами.
– Да ничего особенного. Собрался нелегальный митинг, и я его разогнал. У университета были бы большие неприятности, Дорс, если бы я этого не сделал.
– Именно ты должен был этим заниматься? Гэри, ты больше не профессиональный борец. Ты…
– Хочешь сказать – старик? – прервал ее Селдон.
– Для борьбы – да. Тебе сорок. Как ты себя чувствуешь, кстати?
– Нормально. Устал немного.
– Можно себе представить. А в один прекрасный день, когда ты снова попытаешься разыгрывать из себя юного геликонского атлета, ты вернешься домой со сломанным ребром… А теперь рассказывай все.
– Послушай, я говорил тебе, что Амариль предупредил меня – ну, насчет того, что демагогия Джо-Джо Джоранума грозит опасностью Демерзелю?
– Джо-Джо. Да, помню. Ты давай про то, чего я не знаю. Что стряслось сегодня?
– На поле собралась толпа. В кампус проник лазутчик Джо-Джо по имени Намарти и принялся разглагольствовать…
– Намарти… Намарти. Джембол Дин Намарти, правая рука Джоранума.
– Ну вот видишь, ты про него знаешь больше меня. Словом, он собрал огромную толпу, не имея разрешения на публичное выступление, и, думаю, надеялся, что ему со своими мордоворотами удастся затеять бунт. Им же, как воздух, необходимы такие спектакли, а если бы им удалось добиться хотя бы временного закрытия университета, они бы запросто сумели обвинить Демерзеля в нарушении принципов общественных свобод. Я думаю, его они винят абсолютно во всем, в чем только не лень. В общем, я им задал… Пришлось им убраться не солоно хлебавши.
– Да ты, никак, гордиться собой?
– А почему бы и нет? Совсем неплохо для сорокалетнего.
– Так ты за этим полез в драку? Чтобы проверить, на что еще способен?
Селдон рассеянно пробежал глазами обеденное меню.
– Нет, – ответил он немного погодя. – Не за этим. Я на самом деле считал и считаю, что университету грозили лишние неприятности. И еще я думал о Демерзеле. Боюсь, внушение Амариля насчет грозящей ему опасности подействовало на меня сильнее, чем я ожидал. Это было глупо, Дорс, ведь я прекрасно понимаю, что Демерзель в силах сам о себе позаботиться. Но этого я не могу объяснить ни Юго, никому другому – никому, кроме тебя. – Он глубоко вздохнул и продолжал: – Какое счастье, что хотя бы с тобой я могу говорить об этом открыто. Ведь ты, так же как и я, знаешь, что наш Демерзель неприкасаем.
Дорс нажала кнопку на выдвижной панели стены, и обеденный отсек комнаты осветился приятным, мягким розовато-персиковым светом. Они с Гэри сели к столу, уже накрытому к обеду. Безупречно белая скатерть, хрусталь, столовые приборы. Стоило им опуститься па стулья, как выдвижная панель поползла кверху и на столе одно за другим начали появляться блюда. В это время суток долго ждать не приходилось. Селдон уже привык к тому, что его теперешнее положение позволяет ему с такими удобствами питаться дома, не наведываясь в преподавательскую столовую.
Он сдобрил еду изысканными специями, к которым они с Дорс пристрастились во время краткого пребывания в Микогене, – только специи и были хороши в этом странном, зациклившемся на дурацкой религии, прочно привязанном к прошлому, секторе.
Дорс негромко спросила:
– Что ты имеешь в виду под словом «неприкасаем»?
– Послушай, дорогая, он способен воздействовать на эмоции. Не может быть, чтобы ты об этом позабыла. Если Джоранум и впрямь станет опасен, Демерзель сумеет его… (Селдон щелкнул пальцами, подбирая подходящее слово) изменить, заставить думать иначе.
Дорс насупилась. Обед прошел в непривычной тишине. Только тогда, когда трапеза была завершена, и все, что было на столе – посуда, приборы, скатерть – уползли в образовавшееся посреди стола отверстие, которое тут же само собой закрылось, Дорс нарушила молчание.
– Не хотелось бы говорить, Гэри, но я не могу долее держать тебя в неведении.
– В неведении? – нахмурился Селдон.
– Да. Мы никогда не говорили об этом. Собственно, я никогда и не думала, что придется об этом заговорить, но и у Демерзеля есть уязвимые места. Он не неприкасаем, Гэри, ему может грозить опасность, и Джоранум – опасность вполне реальная.
– Ты не шутишь?
– Нисколько. Просто ты плохо понимаешь, что такое роботы – такие сложные, как Демерзель. А я очень хорошо понимаю.
4
Оба умолкли, но лишь потому, что мысли беззвучны. А мысли Селдона просто-таки разбушевались.Все верно. Его жена прекрасно разбиралась в роботах. Это так удивляло Гэри, и удивляло так часто, что он в конце концов сдался и старался вовсе об этом не думать. Ведь если бы не Эдо Демерзель – робот, Гэри никогда бы не встретился с Дорс. Дорс работала на Демерзеля, и именно Демерзель «приставил» Дорс к Гэри восемь лет назад, дабы она охраняла ученого во время его скитаний по разным секторам Трентора. И хотя теперь она была его женой, помощницей, его «лучшей половиной», Гэри до сих пор нет-нет да задумывался о странной связи Дорс с роботом Демерзелем. Это оставалось единственной областью жизни Дорс, куда Гэри не имел доступа. И это было самым болезненным вопросом их отношений. Жила ли Дорс с Селдоном, повинуясь приказу Демерзеля, или потому, что любила все-таки? Ему хотелось верить в последнее, и все же…
Его жизнь с Дорс Венабили была счастливой, но при определенном условии. И условие это было тем более жестким, что установилось не в итоге какого-либо обсуждения или договора между ними, а за счет обоюдного молчаливого согласия.
Селдон понимал, что обрел в Дорс все, что бы ему хотелось видеть в образе жены. Правда, у них не было детей, но он этого и не ждал, да, честно говоря, и не слишком желал. У него был Рейч, к которому он чувствовал искреннюю отцовскую привязанность – такую сильную, будто Рейч и впрямь был его родным ребенком.
И вот Дорс: заставила его погрузиться в мысли о том, о чем он думать вовсе не хотел. Потеряло силу их обоюдное согласие. А ведь только за счет этого согласия они и были спокойны и счастливы уже столько лет. Селдон разнервничался, но постарался прогнать невеселые мысли прочь. Он смирился с тем, что его жена считает себя его защитницей, пусть так и будет. В конце концов, это же с ним она живет под одной крышей, сидит за одним столом и разделяет супружеское ложе – с ним, а не с Демерзелем.
Размышления его прервал голос жены.
– Я сказала… Гэри, ты спишь, что ли?
Селдон слегка вздрогнул. Значит, она уже не в первый раз к нему обращается, а он не слышит, так глубоко задумался.
– Прости, дорогая. Нет, я не сплю. Просто размышляю о том, как я должен отреагировать на твое заявление.
– Насчет роботов? – уточнила она, произнося запретное слово совершенно спокойно.
– Ты сказала, что я не разбираюсь в них так хорошо, как ты. Как я должен на это реагировать? То есть без обиды, – добавил он чуть погодя, понимая, что здорово рискует.
– Я же не сказала, что ты вообще не разбираешься в роботах. Если уж цитируешь меня, то цитируй точно. Я сказала, что ты плохо их понимаешь. Уверена, знаешь ты о них многое, пожалуй, намного больше меня, но знать и понимать – не всегда одно и то же.
– Послушай, Дорс, ты, по-моему, нарочно говоришь загадками, просто чтобы позлить меня. А парадоксы возникают лишь из дилетантизма – невольного или преднамеренного. Мне это не нравится ни в науке, ни в обычном разговоре, разве только ради смеха, но, похоже, сейчас не место юмору.
Дорс рассмеялась так, как могла смеяться только она – негромко, нежно, словно веселье было для нее неким сокровищем и она не желала им разбрасываться.
– Видимо, парадокс заставил тебя заговорить столь патетическим тоном, а ты всегда ужасно смешной, когда так говоришь. Я все объясню. Вот уж вовсе не собиралась тебя злить.
Она наклонилась, погладила мужа по руке, а он с удивлением и растерянностью обнаружил, что его рука непроизвольно сжалась в кулак.
– Ты много говоришь о психоистории. По крайней мере, со мной. Это тебе известно? – спросила Дорс.
Селдон откашлялся.
– Если говорить о психоистории, то тут я полагаюсь на твое милосердие. Проект секретен. Секретен по самой своей сути. Психоистория будет работать, если только люди, которых она касается, не будут ничего знать о ней. Поэтому говорить о проекте я могу только с Юго и с тобой. Что касается Юго, то тут речь об интуиции. Он блестящий ученый, но настолько дерзок, что способен прыгнуть в пекло с завязанными глазами, и тогда приходится играть роль сдерживающего фактора. Видимо, мне суждено всю жизнь присматривать за ним, опекать. У меня, правда, тоже порой мелькают дикие мысли, и это помогает мне порой слушать, как они звучат, даже тогда, – улыбнулся он, – когда ты откровенно даешь мне понять, что не понимаешь ни слова из того, о чем я говорю.
– Знаю, что я твой демонстрационный стенд, и не имею ничего против, Гэри, так что не надо делать поспешных выводов и менять привычки. Естественно, я почти ничего не понимаю в математике, я всего-навсего историк, даже не ученый-историк. И сейчас все мое время занято изучением воздействия экономических изменений па развитие политических событий…
– Да, и, между прочим, тут я твой демонстрационный стенд, или ты не замечаешь? То, чем ты сейчас занимаешься, понадобится мне в один прекрасный день для психоистории, а посему у меня есть подозрение, что тогда ты мне окажешь неоценимую помощь.
– Прекрасно! Вот мы и выяснили, почему ты со мной живешь, – я, собственно, и так догадывалась, что не из-за моей блистательной красоты, – а теперь позволь, я продолжу свое объяснение. Так вот, изредка, в тел. случаях, когда ты отступаешь от чистой математики, мне кажется, что я начинаю улавливать ход твоих мыслей. Несколько раз ты пытался разъяснить мне нечто, что ты называешь необходимостью минимализма. Думаю, я тебя правильно поняла. Под этим ты имеешь в виду…
– Я знаю, что я имею в виду.
– Гэри, утихомирься, – чуть обиженно урезонила его Дорс. – Я вовсе не собираюсь объяснять это тебе. Я себе пытаюсь объяснить. Ты же сказал, что ты мой демонстрационный стенд, вот и побудь им немного. Честная игра, не так ли?
– Честная-то она честная, но если ты собираешься обвинить меня в высокопарности, когда я говорю, что единственное маленькое…
– Хватит! Замолчи! Ты говорил мне, что минимализм является одним из главнейших принципов прикладной психоистории, в способности менять нежелательный ход событий на желаемый или, но крайней мере, на менее нежелаемый. Ты говорил, что изменения должны быть самыми незаметными, самыми минимальными, какие только возможны…
– Верно, – кивнул Селдон. – Это потому…
– Позволь, Гэри, – прервала его Дорс. – Объясняю сейчас я. Мы оба прекрасно знаем, что ты все отлично понимаешь. Минимализм нужен из-за того, что любое изменение дает мириады побочных явлений, а это не всегда позволительно. Если же изменение слишком велико и побочных явлений, следовательно, огромное количество, становится очевидно, что итог будет слишком далек от того, что задумано, и более того – он станет совершенно непредсказуем.
– Все точно, – подтвердил Селдон. – В этом суть хаотического эффекта. Проблема состоит в том, существуют ли бесконечно малые изменения, способные сделать результат предсказуемым, или история человечества неизбежно и неизменно хаотична во всех отношениях. Именно поэтому я и полагал вначале, что психоистория не…
– Знаю, знаю, но дай же мне договорить! Дело вовсе не в том, каждое ли изменение можно довести до минимума. Дело в том, что любое изменение, превышающее пределы минимума, хаотично. Может оказаться так, что нужное изменение равно нулю, а если не нулю, то какой-то очень малой величине, и тогда основной проблемой станет то, как обнаружить некоторое изменение, достаточно малое, и все же больше нуля. Вот примерно так я понимаю то, что ты называешь минимализмом.
– Более или менее верно, – согласился Селдон. – Безусловно, на языке математики это можно было бы выразить более четко и кратко. Вот посмотри…
– Смилуйся! – проговорила Дорс. – Итак, раз ты знаешь, какое значение этот момент имеет для психоистории, тебе должно быть понятно многое относительно Демерзеля. У тебя есть знания, но нет понимания. А нет его потому, что тебе никогда не приходило в голову попробовать применить правила психоистории к Законам Роботехники.
Селдон отрицательно помотал головой и пробормотал:
– Ну, теперь я уж точно не понимаю, к чему ты клонишь.
– Но ведь это так просто! Робот тоже пользуется принципами минимализма, Гэри, Согласно Первому Закону, робот не может нанести вред человеку. Это – главное правило для обычных роботов, но Демерзель совершенно необычен, и для него выше Первого Закона стоит Нулевой. А Нулевой Закон гласит, что робот не может нанести вред всему человечеству. И это ставит Демерзеля точно в такие же рамки, в каких находишься ты, работая над психоисторией. Понимаешь теперь?
– Вроде бы, да.
– Надеюсь. Так вот, если Демерзель и обладает способностью изменять сознание людей, он должен делать это без нежелательных побочных явлений, а поскольку он занимает пост премьер-министра Императора, таких побочных явлений – бессчетное количество.
– И какое это имеет отношение к нынешней ситуации?
– Сам подумай! Ты не можешь сказать никому, кроме меня, конечно, что Демерзель – робот; он так все устроил, что ты просто не можешь ни с кем об этом говорить. Но чего стоило произвести такой поворот в твоем сознании? Скажи честно, тебе хочется поведать людям, что он – робот? Тебе хочется прекратить его существование и деятельность, когда ты напрямую зависишь от его покровительства, защиты, когда ты обязан ему самой возможностью работать спокойно? Нет, конечно. Следовательно, изменения, произведенные с твоим сознанием, должны быть исключительно минимальными, такими, чтобы их хватало ровно настолько, чтобы ты не проговорился в момент возбуждения или беззаботности. Изменения настолько минимальны, что у них практически нет побочных явлений. Вот именно так Демерзель и пытается править всей Империей.
– Ну а в случае с Джоранумом?
– Тут дело совсем другое. Какие бы ни были у него мотивы, он – ярый, откровенный противник Демерзеля. Несомненно, Демерзель мог бы все переменить, но исключительно ценой таких изменений в личности Джоранума, что в итоге Демерзель просто не смог бы предугадать результатов. И вместо того чтобы рисковать возможностью нанести вред Джорануму, вызывать побочные явления, следствием которых может быть нанесение вреда другим людям, а возможно, и всему человечеству, он должен не трогать Джоранума, не трогать до тех пор, покуда не придумает, не найдет какого-то маленького изменения, совсем крохотного, с помощью которого можно было бы спасти положение, никому не навредив. Вот почему Юго прав, вот почему Демерзель действительно уязвим.
Селдон слушал молча. Похоже, он крепко задумался. Прошло несколько минут, и наконец он сказал:
– Раз Демерзель не может ничего поделать, значит, этим обязан заняться я.
– Он ничего не может поделать, но что же можешь поделать ты?
– Я дело другое. Я не связан с Законами Роботехники. Мне нет нужды обременять себя непрерывными мыслями о минимализме. А для начала мне необходимо повидаться с Демерзелем.
Дорс разволновалась не на шутку.
– Необходимо? Я уверена, демонстрировать ваше знакомство особого смысла не имеет.
– Видишь ли, настало время, когда довольно притворяться, будто бы мы с ним незнакомы. Естественно, я не собираюсь наносить ему визит под рев фанфар и с предварительным торжественным объявлением по головидению. Но увидеться с ним мне очень нужно.
5
Селдон безумно злился. Проклятое время, проклятый возраст! Восемь лет назад, когда он впервые попал на Трентор, он бы не задумывался, а действовал. Тогда у него ничегошеньки не было за душой – гостиничный номер и пожитки, которые запросто можно было унести с собой, то бишь свободен, как птица, и мог летать по всему Трентору, куда вздумается.А теперь… Ученые советы, необходимость беспрерывно принимать какие-то решения, работа, работа… Нелегко было бросить все это и помчаться к Демерзелю. Допустим, даже если он сумел бы действительно вырваться – у самого Демерзеля дел было по горло. Да, выкроить время, чтобы они оба имели возможность встретиться, прямо скажем, было нелегко.
Нелегко было и смотреть, как Дорс покачивает головой.
– Просто не представляю, что ты собираешься делать, Гэри.
Он нетерпеливо ответил:
– Я тоже, Дорс, не представляю, что мне нужно делать. Надеюсь понять что, по для этого мне надо встретиться с Демерзелем.
– Твоя первейшая обязанность – психоистория. Он тебе скажет именно это.
– Может быть. Вот я и выясню.
И теперь, как раз тогда, когда восемь дней спустя, он выбрал время для встречи с премьер-министром, Селдон получил послание. Старомодные, несколько вычурные буквы загорелись на стенном экране в кабинете Селдона. Содержание послания соответствовало витиеватости каллиграфии: «ПРОШУ АУДИЕНЦИИ У ПРОФЕССОРА ГЭРИ СЕЛДОНА».
Селдон несколько мгновений удивленно смотрел на экран. Даже к Императору теперь никто не думал обращаться в таком, столетней давности духе.
Вдобавок буквы были не напечатаны для ясности чтения, как делалось обычно. Написано было так, что прочесть послание не составляло труда, но вместе с тем почерк был красив и небрежен, словно писал тот, кто считает каллиграфию искусством. А интереснее всего была, конечно же, подпись: «ЛАСКИН ДЖОРАНУМ»! Не кто-нибудь – сам Джо-Джо просил аудиенции у Селдона!
Селдон невольно причмокнул. Вот это да! Теперь был ясен и подбор слов, и каллиграфия. Все продумано – обычная просьба была изложена таким замысловатым образом, что просто обязана была вызвать любопытство. Большого желания встречаться с этим человеком не было, то есть не было бы при обычных обстоятельствах. Но ради чего такая помпезность и артистизм? Это ему захотелось выяснить.
Он поручил секретарю договориться о времени и месте встречи. Безусловно, в рабочем кабинете, а не дома. Деловой разговор и только, ничего личного.
А главное, встреча должна состояться как раз тогда, когда и он задумал повидаться с Демерзелем.
Дорс сказала:
– Ничего удивительного, Гэри. Ты поколотил двоих его людей, причем один из них – его ближайший помощник, – испортил ему задуманное развлечение в виде студенческого бунта и, соответственно, выставил его, пускай даже в лице его соратников, в дурацком свете. Вот он и решил на тебя посмотреть, и у меня такое ощущение, что лучше мне присутствовать при вашей встрече.
Селдон покачал головой.
– Я возьму с собой Рейча. Он знает те же самые приемы, что знаю и я, а лет ему вдвое меньше, Хотя я уверен, что никакая защита мне не понадобится.
– Как, интересно, ты можешь быть в этом уверен?
– Джоранум придет ко мне в кабинет. Стало быть, встреча состоится в пределах университета. Молодежи кругом – хоть отбавляй. По-моему, я достаточно популярен в студенческих кругах, и, насколько догадываюсь, Джоранум – не тупица же и понимает, что дома и стены помогают. Думаю, что он будет исключительно вежлив и дружелюбен.
– Ну-ну… – проговорила Дорс, и уголок верхней губы у нее едва заметно приподнялся.
– Но притом – совершенно убийственен, – закончил Селдон.
6
Гэри Селдон придал лицу отсутствующее выражение и склонил голову ровно настолько низко, чтобы засвидетельствовать подобающую случаю почтительность. Он успел до встречи внимательно рассмотреть несколько голографических портретов Джоранума, по, как это часто бывает, наяву человек оказывается не совсем таким, а порой – и совсем не таким, как на голограммах, как бы старательно они ни были изготовлены. «Вероятно, – подумал Селдон, – все дело в том, как реагируешь на реальность».Джоранум оказался высоким мужчиной – во всяком случае, не ниже Селдона ростом, но гораздо плотнее профессора. И дело тут было вовсе не в мускулатуре, поскольку он, не будучи тучным, производил впечатление человека мягкотелого. Округлое лицо, густая шапка волос (скорее песчаных, чем желтых), ясные голубые глаза. Одет Джоранум был небрежно, физиономию его украшала полуулыбка, создававшая иллюзию дружелюбия и расположенности, но не оставлявшая при всем при том сомнений, что это, увы, иллюзия, и ничего больше.
– Профессор Селдон, – обратился он к Гэри глубоким, низким, хорошо поставленным голосом профессионального оратора, – я счастлив видеть вас. Вы были очень добры, что позволили мне навестить вас. Думаю, вы не будете возражать против того, что я прибыл к вам не один, а вместе со своим ближайшим помощником, моей, так сказать, правой рукой, хотя и не предупредил вас об этом заранее. А вы, видимо, с ним уже знакомы.
– Да, знаком. И прекрасно помню, при каких обстоятельствах состоялось наше знакомства.
Селдон несколько насмешливо взглянул на Намарти, более внимательно, чем в прошлый раз, разглядывая его. Намарти был среднего роста, с тонкими чертами лица, бледный, темноволосый, широкоротый. Ни полуулыбки, ни какого-то иного выражения лица – только осторожность и внимание.
– Мой друг, доктор Намарти, его специальность – древняя литература, пришел к вам по собственной инициативе. Извиниться, – уточнил Джоранум, бросив быстрый взгляд на Намарти.
Тот, слегка поджав губы, проговорил бесцветным голосом:
– Я сожалею, профессор, о том, что произошло тогда на поле. Я попросту был не в курсе тех строгих правил, которыми регламентируются в вашем университете подобные собрания, и несколько увлекся.
– Что вполне понятно, – сказал Джоранум. – Ничем другим и объяснить невозможно. И потом, он понятия не имел о том, кто вы такой. Думаю, теперь мы все можем забыть об этом досадном инциденте.
– Уверяю вас, джентльмены, – сказал Селдон, – что я не имею ни малейшего желания вспоминать о нем. Позвольте представить вам моего сына, Рейча Селдона. Как видите, я тоже не один.
Рейч очень вырос. Теперь он ходил с усами – густыми, черными, как подобает истинному далийцу. Восемь лет назад, когда он познакомился с Селдоном, никаких усов у него, конечно, не было и в помине. Тогда он был беспризорником, голодным оборвышем. Он был невысок, но крепок, мускулист и ловок, глаза его дерзко сверкали, словно он старался за счет заносчивости прибавить пару-тройку дюймов к своему росту.
– Доброе утро, молодой человек, – поздоровался с Рейчем Джоранум.
– Доброе утро, сэр, – учтиво ответил Рейч.
– Прошу садиться, джентльмены, – пригласил гостей Селдон. – Могу я предложить вам чего-нибудь выпить или закусить?
Джоранум поднял вверх руки.
– Нет-нет, сэр. Мы же не в гости к вам явились. – Опустившись в предложенное кресло, он добавил: – Хотя очень надеюсь, что в будущем и в гости мы к вам не раз зайдем.
– Ну, если речь о деле, то я весь – внимание.
– До меня дошли слухи, профессор Селдон, о том маленьком происшествии, которое вы столь любезно согласились не вспоминать, вот я и удивился, почему вы решились на отчаянный поступок. Ведь это было рискованно, согласитесь.
– Представьте себе, я так не думал.
– А вот я думал. Потому и решил узнать о вас по возможности больше, профессор Селдон. Вы интересный человек. Вы с Геликона, если не ошибаюсь.
– Да, я там родился. Ваши сведения точны.
– А на Тренторе вы восемь лет.
– Это тоже ни для кого не секрет.
– А знаменитость вам принес самый первый доклад о том… как это вы называете, о психоистории, не так ли?
Селдон едва заметно покачал головой. Как часто он сожалел об этой неосторожности. Конечно, тогда ему и в голову не могло прийти, что это неосторожность. Он улыбнулся.
– Юношеский энтузиазм. Из этой затеи ничего не вышло.