Страница:
Недавно Глэдия жаловалась Д. Ж., что ей нечего делать, потому что она испытала все и передумала обо всем и ей осталось только скучать. Ей даже не снилось, что она может стоять перед толпой людей, говорить с ними, чувствовать их, слиться с ними в единый большой организм. Она даже мечтать не могла испытать то, что испытала. А сколько еще такого, о чем она не знала, не подозревала, несмотря на то что так долго прожила! Что еще можно испытать?
– Мадам Глэдия, – мягко сказал Дэниел, – капитан хочет войти.
– Впусти его.
Д. Ж. вошел.
– Я думал, что вас нет дома.
Глэдия улыбнулась:
– Можно сказать и так. Я задумалась, да так, что заблудилась в мыслях. Со мной это иногда случается.
– Счастливая женщина! А мои мысли никогда не бывают такими глубокими, чтобы я в них потерялся. Ну, вы примирились с тем, что вам придется вернуться на Аврору, мадам?
– Нет. Среди мыслей, в которых я заблудилась, была и та, которую я все еще не могу усвоить: зачем вам ехать на Аврору? Ведь не затем же, чтобы отвезти меня: это мог сделать любой грузовой корабль.
– Могу я сесть, мадам?
– Конечно. И нечего спрашивать, капитан. Я хотела бы, чтобы вы перестали обращаться со мной, как с аристократкой. Это становится утомительным. А если вы таким образом хотите напомнить мне, что я космонитка, тогда еще хуже. И я даже предпочла бы, чтобы вы звали меня просто Глэдия.
– Вы, кажется, хотите отказаться от своей космонитской сущности, Глэдия?
– Я просто хочу забыть о несущественных различиях.
– Несущественных? Ваша жизнь в два раза длиннее моей.
– Как ни странно, я считаю это досадным недостатком космонитов. Скоро мы достигнем Авроры?
– На этот раз обходных маневров не будет. Через несколько дней делаем прыжок, а там два-три дня – и Аврора.
– А зачем вам-то ехать на Аврору, Диджи?
– Я мог бы сказать: просто из вежливости – но в действительности я хочу воспользоваться случаем, чтобы объяснить вашему Председателю или хотя бы кому-то из его подчиненных, что произошло на Солярии.
– Разве они этого не знают?
– В целом знают. Они перехватывали наши сообщения, как и мы поступали бы, будь мы на их месте. Однако они могут сделать неверные выводы, и в этом случае я хотел бы их поправить.
– И какой же вывод верный?
– Как вы знаете, надзиратели на Солярии обучены считать существо человеком лишь в том случае, если оно говорит по-соляриански, как вы. Это означает, что не только поселенцы, но и все космониты-несоляриане людьми не считаются. Таким образом, аврориане, высадившиеся на Солярии, не были приняты за людей.
Глэдия широко раскрыла глаза.
– Невероятно! Соляриане не могли заставить надзирателей относиться к аврорианам так же, как к вам.
– Не могли? Они уже уничтожили аврорианский корабль. Вы знаете об этом?
– Аврорианский корабль! Нет, я не знала.
– Уверяю вас, что это так. Аврорианский корабль приземлился примерно в то же время, что и мы. Мы улетели, а они – нет. Но у нас были вы, а у них… Отсюда возможен вывод, что Аврора не может автоматически считать союзниками все Внешние миры. И в случае чего каждый Внешний мир будет вынужден действовать самостоятельно.
Глэдия затрясла головой:
– Нельзя так обобщать. Возможно, солярианам трудно было научить надзирателей положительно реагировать на каждый из пятидесяти акцентов и отрицательно – на все остальные: легче приучить их к одному акценту. Соляриане считали, что никто из космонитов не высадится на их пустой планете.
– Да, я уверен, что аврорианское руководство согласится с этим соображением, поскольку людям всегда легче сделать удобный вывод. Но я хочу убедить их и в возможности неудобного вывода, и пусть им станет не по себе. Простите мое самомнение, но, по-моему, никто не сделает это лучше меня, и, следовательно, именно я должен ехать на Аврору.
Глэдия чувствовала, что разрывается на части. Она не хотела быть космониткой, она хотела быть просто человеком и забыть о том, что она называла «несущественными различиями». Но когда Д. Ж. с таким удовлетворением говорил о том, что поставит Аврору в унизительное положение, она снова почувствовала себя космониткой.
– Я думаю, что Поселенческие миры тоже имеют свои особенности. Разве каждый из них не действует самостоятельно?
Д.Ж. покачал головой:
– Вам может показаться, что так оно и есть, и я не удивлюсь, если каждый поселенец иногда ставит свои интересы и интересы своего мира выше общего блага, но у нас есть то, чего не хватает космонитам.
– А именно? Вы благороднее?
– Конечно, нет. Мы не благороднее, чем космониты, но у нас есть Земля. Это наш мир. Каждый поселенец старается почаще бывать там. Каждый поселенец знает, что существует большой развитый мир с невероятно богатой историей, множеством культур и сложной экологией, к которому он, поселенец, принадлежит. Поселенческие миры могут не ладить между собой, но для выяснения отношений они никогда не применяют силу, потому что земное правительство сразу призовет их к порядку, а решения Земли подлежат немедленному исполнению и не обсуждаются. Вот наши три преимущества, мадам Глэдия: отсутствие роботов, позволяющее нам строить новые миры своими руками, быстрая смена поколений, что способствует постоянному обновлению, и, самое главное, Земля, наша опора и пристанище.
– Но космониты… – начала было Глэдия и замолчала.
Д. Ж. невесело улыбнулся:
– Вы хотели сказать, что космониты тоже потомки землян и Земля тоже их планета? Фактически правильно. Космониты сделали все, что могли, чтобы отказаться от своего наследства. Они не признают себя потомками землян. Будь я мистиком, я бы сказал, что, оторвавшись от своих корней, космониты долго не просуществуют. Но я не мистик. Поэтому не выражусь в такой форме, но все равно они не смогут выжить, я уверен. – Он помолчал и добавил немного смущенно, словно понял, что задел Глэдию за живое: – Пожалуйста, думайте о себе как о человеке, а не как о космоните, и я буду думать о себе как о человеке, а не поселенце. Человечество выживет, будь то поселенцы, или космониты, или те и другие вместе. Я думаю, что это будут поселенцы, но может, я ошибаюсь.
– Нет, – сказала Глэдия, стараясь выглядеть спокойной, – Я думаю, что вы правы – люди должны перестать отличать космонитов от переселенцев. Это и есть моя цель – научить их не различать.
– Я задерживаю ваш обед, – сказал Д. Ж. и взглянул на часы. – Могу я поесть с вами?
– Конечно.
Д. Ж. встал.
– Тогда я пойду и принесу. Я бы послал Дэниела или Жискара, но не хочу привыкать приказывать роботам. Кроме того, хоть команда и обожает вас, это обожание вряд ли распространяется на ваших роботов.
Глэдия вообще-то не хотела есть. Она все еще не могла привыкнуть к недостаточно тонкому вкусу еды, которую, видимо, готовили так же, как на Земле. Но невкусной еда не была, и Глэдия стала флегматично жевать.
Д. Ж. заметил, что она ест без интереса, и спросил:
– Надеюсь, пища хорошо усваивается?
– Да. Видимо, я привыкаю. Сначала было немного неприятно но потом прошло.
– Я рад. Но вот что, мадам…
– Вы не представляете, почему аврорианское правительство так настойчиво зовет вас домой? Дело же не в том, как мы обошлись с надзирательницей или как вы выступили. Они потребовали вашего возвращения до того, как могли узнать об этих событиях.
– В таком случае, – грустно сказала Глэдия, – я им вовсе не нужна и никогда не была нужна.
– Но что-то должно быть. Я же говорил вам, что письмо подписал Председатель Совета Авроры.
– В данном случае именно этого Председателя можно рассматривать как подставное лицо.
– Да? И кто же стоит за ним? Калдин Амадейро?
– Точно. Значит, вы его знаете?
– О, да, – мрачно ответил Д. Ж. – Фанатически ненавидит Землю. Человек, который как политическая фигура был уничтожен доктором Фастольфом два столетия назад, но выжил и снова угрожает нам. Вот пример долголетия мертвой руки.
– Но тут такая странность: Амадейро – человек мстительный. Он знает, что причиной его поражения, о котором вы упомянули, был Элайдж Бейли, и уверен, что я тоже причастна к этому, поэтому его крайняя неприязнь распространяется и на меня. Если Председатель хочет видеть меня, значит, этого хочет Амадейро. А зачем я нужна Амадейро? Он должен радоваться, что избавился от меня. Наверное, он и послал меня с вами на Солярию, рассчитывая, что ваш корабль погибнет и я вместе с ним. Это ничуть не огорчило бы Амадейро.
– Он не стал бы оплакивать вас, да? Но вам, надо полагать, никто не сказал: «Поезжайте с этим дураком поселенцем, потому что нам доставит удовольствие известие о вашей гибели»?
– Нет, мне сказали, что вам очень нужна моя помощь, что в настоящее время существует политика сотрудничества с Поселенческими мирами и для Авроры будет великим благом, если я по возвращении сообщу обо всем, что происходит на Солярии.
– Да, конечно, они должны были сказать так. Но когда, вопреки их ожиданиям, наш корабль вернулся, а аврорианский погиб, им, конечно, захотелось узнать о происшедшем из первых рук. И когда я вместо Авроры повез вас в Бейлимир, они взвыли и потребовали вашего возвращения. Так вполне могло быть. Но сейчас-то им известно обо всем – так зачем им вы? Впрочем, им известно обо всем исключительно из передач с Бейлимира. Стало быть, они просто не верят этому. Но все-таки…
– Что все-таки, Диджи?
– Все-таки я инстинктивно чувствую, что в их послании сквозит желание не только послушать вас. За их настойчивостью, мне кажется, что-то скрывается.
– Ничего там не может скрываться. Ничего!
– Не знаю, не знаю – может быть, – задумчиво произнес Д. Ж.
41
Часть четвертая
Глава одиннадцатая
42
43
44
– Мадам Глэдия, – мягко сказал Дэниел, – капитан хочет войти.
– Впусти его.
Д. Ж. вошел.
– Я думал, что вас нет дома.
Глэдия улыбнулась:
– Можно сказать и так. Я задумалась, да так, что заблудилась в мыслях. Со мной это иногда случается.
– Счастливая женщина! А мои мысли никогда не бывают такими глубокими, чтобы я в них потерялся. Ну, вы примирились с тем, что вам придется вернуться на Аврору, мадам?
– Нет. Среди мыслей, в которых я заблудилась, была и та, которую я все еще не могу усвоить: зачем вам ехать на Аврору? Ведь не затем же, чтобы отвезти меня: это мог сделать любой грузовой корабль.
– Могу я сесть, мадам?
– Конечно. И нечего спрашивать, капитан. Я хотела бы, чтобы вы перестали обращаться со мной, как с аристократкой. Это становится утомительным. А если вы таким образом хотите напомнить мне, что я космонитка, тогда еще хуже. И я даже предпочла бы, чтобы вы звали меня просто Глэдия.
– Вы, кажется, хотите отказаться от своей космонитской сущности, Глэдия?
– Я просто хочу забыть о несущественных различиях.
– Несущественных? Ваша жизнь в два раза длиннее моей.
– Как ни странно, я считаю это досадным недостатком космонитов. Скоро мы достигнем Авроры?
– На этот раз обходных маневров не будет. Через несколько дней делаем прыжок, а там два-три дня – и Аврора.
– А зачем вам-то ехать на Аврору, Диджи?
– Я мог бы сказать: просто из вежливости – но в действительности я хочу воспользоваться случаем, чтобы объяснить вашему Председателю или хотя бы кому-то из его подчиненных, что произошло на Солярии.
– Разве они этого не знают?
– В целом знают. Они перехватывали наши сообщения, как и мы поступали бы, будь мы на их месте. Однако они могут сделать неверные выводы, и в этом случае я хотел бы их поправить.
– И какой же вывод верный?
– Как вы знаете, надзиратели на Солярии обучены считать существо человеком лишь в том случае, если оно говорит по-соляриански, как вы. Это означает, что не только поселенцы, но и все космониты-несоляриане людьми не считаются. Таким образом, аврориане, высадившиеся на Солярии, не были приняты за людей.
Глэдия широко раскрыла глаза.
– Невероятно! Соляриане не могли заставить надзирателей относиться к аврорианам так же, как к вам.
– Не могли? Они уже уничтожили аврорианский корабль. Вы знаете об этом?
– Аврорианский корабль! Нет, я не знала.
– Уверяю вас, что это так. Аврорианский корабль приземлился примерно в то же время, что и мы. Мы улетели, а они – нет. Но у нас были вы, а у них… Отсюда возможен вывод, что Аврора не может автоматически считать союзниками все Внешние миры. И в случае чего каждый Внешний мир будет вынужден действовать самостоятельно.
Глэдия затрясла головой:
– Нельзя так обобщать. Возможно, солярианам трудно было научить надзирателей положительно реагировать на каждый из пятидесяти акцентов и отрицательно – на все остальные: легче приучить их к одному акценту. Соляриане считали, что никто из космонитов не высадится на их пустой планете.
– Да, я уверен, что аврорианское руководство согласится с этим соображением, поскольку людям всегда легче сделать удобный вывод. Но я хочу убедить их и в возможности неудобного вывода, и пусть им станет не по себе. Простите мое самомнение, но, по-моему, никто не сделает это лучше меня, и, следовательно, именно я должен ехать на Аврору.
Глэдия чувствовала, что разрывается на части. Она не хотела быть космониткой, она хотела быть просто человеком и забыть о том, что она называла «несущественными различиями». Но когда Д. Ж. с таким удовлетворением говорил о том, что поставит Аврору в унизительное положение, она снова почувствовала себя космониткой.
– Я думаю, что Поселенческие миры тоже имеют свои особенности. Разве каждый из них не действует самостоятельно?
Д.Ж. покачал головой:
– Вам может показаться, что так оно и есть, и я не удивлюсь, если каждый поселенец иногда ставит свои интересы и интересы своего мира выше общего блага, но у нас есть то, чего не хватает космонитам.
– А именно? Вы благороднее?
– Конечно, нет. Мы не благороднее, чем космониты, но у нас есть Земля. Это наш мир. Каждый поселенец старается почаще бывать там. Каждый поселенец знает, что существует большой развитый мир с невероятно богатой историей, множеством культур и сложной экологией, к которому он, поселенец, принадлежит. Поселенческие миры могут не ладить между собой, но для выяснения отношений они никогда не применяют силу, потому что земное правительство сразу призовет их к порядку, а решения Земли подлежат немедленному исполнению и не обсуждаются. Вот наши три преимущества, мадам Глэдия: отсутствие роботов, позволяющее нам строить новые миры своими руками, быстрая смена поколений, что способствует постоянному обновлению, и, самое главное, Земля, наша опора и пристанище.
– Но космониты… – начала было Глэдия и замолчала.
Д. Ж. невесело улыбнулся:
– Вы хотели сказать, что космониты тоже потомки землян и Земля тоже их планета? Фактически правильно. Космониты сделали все, что могли, чтобы отказаться от своего наследства. Они не признают себя потомками землян. Будь я мистиком, я бы сказал, что, оторвавшись от своих корней, космониты долго не просуществуют. Но я не мистик. Поэтому не выражусь в такой форме, но все равно они не смогут выжить, я уверен. – Он помолчал и добавил немного смущенно, словно понял, что задел Глэдию за живое: – Пожалуйста, думайте о себе как о человеке, а не как о космоните, и я буду думать о себе как о человеке, а не поселенце. Человечество выживет, будь то поселенцы, или космониты, или те и другие вместе. Я думаю, что это будут поселенцы, но может, я ошибаюсь.
– Нет, – сказала Глэдия, стараясь выглядеть спокойной, – Я думаю, что вы правы – люди должны перестать отличать космонитов от переселенцев. Это и есть моя цель – научить их не различать.
– Я задерживаю ваш обед, – сказал Д. Ж. и взглянул на часы. – Могу я поесть с вами?
– Конечно.
Д. Ж. встал.
– Тогда я пойду и принесу. Я бы послал Дэниела или Жискара, но не хочу привыкать приказывать роботам. Кроме того, хоть команда и обожает вас, это обожание вряд ли распространяется на ваших роботов.
Глэдия вообще-то не хотела есть. Она все еще не могла привыкнуть к недостаточно тонкому вкусу еды, которую, видимо, готовили так же, как на Земле. Но невкусной еда не была, и Глэдия стала флегматично жевать.
Д. Ж. заметил, что она ест без интереса, и спросил:
– Надеюсь, пища хорошо усваивается?
– Да. Видимо, я привыкаю. Сначала было немного неприятно но потом прошло.
– Я рад. Но вот что, мадам…
– Вы не представляете, почему аврорианское правительство так настойчиво зовет вас домой? Дело же не в том, как мы обошлись с надзирательницей или как вы выступили. Они потребовали вашего возвращения до того, как могли узнать об этих событиях.
– В таком случае, – грустно сказала Глэдия, – я им вовсе не нужна и никогда не была нужна.
– Но что-то должно быть. Я же говорил вам, что письмо подписал Председатель Совета Авроры.
– В данном случае именно этого Председателя можно рассматривать как подставное лицо.
– Да? И кто же стоит за ним? Калдин Амадейро?
– Точно. Значит, вы его знаете?
– О, да, – мрачно ответил Д. Ж. – Фанатически ненавидит Землю. Человек, который как политическая фигура был уничтожен доктором Фастольфом два столетия назад, но выжил и снова угрожает нам. Вот пример долголетия мертвой руки.
– Но тут такая странность: Амадейро – человек мстительный. Он знает, что причиной его поражения, о котором вы упомянули, был Элайдж Бейли, и уверен, что я тоже причастна к этому, поэтому его крайняя неприязнь распространяется и на меня. Если Председатель хочет видеть меня, значит, этого хочет Амадейро. А зачем я нужна Амадейро? Он должен радоваться, что избавился от меня. Наверное, он и послал меня с вами на Солярию, рассчитывая, что ваш корабль погибнет и я вместе с ним. Это ничуть не огорчило бы Амадейро.
– Он не стал бы оплакивать вас, да? Но вам, надо полагать, никто не сказал: «Поезжайте с этим дураком поселенцем, потому что нам доставит удовольствие известие о вашей гибели»?
– Нет, мне сказали, что вам очень нужна моя помощь, что в настоящее время существует политика сотрудничества с Поселенческими мирами и для Авроры будет великим благом, если я по возвращении сообщу обо всем, что происходит на Солярии.
– Да, конечно, они должны были сказать так. Но когда, вопреки их ожиданиям, наш корабль вернулся, а аврорианский погиб, им, конечно, захотелось узнать о происшедшем из первых рук. И когда я вместо Авроры повез вас в Бейлимир, они взвыли и потребовали вашего возвращения. Так вполне могло быть. Но сейчас-то им известно обо всем – так зачем им вы? Впрочем, им известно обо всем исключительно из передач с Бейлимира. Стало быть, они просто не верят этому. Но все-таки…
– Что все-таки, Диджи?
– Все-таки я инстинктивно чувствую, что в их послании сквозит желание не только послушать вас. За их настойчивостью, мне кажется, что-то скрывается.
– Ничего там не может скрываться. Ничего!
– Не знаю, не знаю – может быть, – задумчиво произнес Д. Ж.
41
– Я тоже хотел бы знать, – сказал ночью Дэниел из своей ниши.
– О чем, друг Дэниел? – спросил Жискар.
– Об истинном значении послания с Авроры, требующего возвращения леди Глэдии. Мне, как и капитану, желание выслушать ее отчет кажется не вполне достаточным.
– У тебя есть альтернативное предложение?
– Есть одна мысль.
– Могу я узнать ее?
– Мне думается, что в требовании Совета Авроры содержится нечто большее, чем говорится, и они, возможно, желают видеть не мадам Глэдию.
– Кого же они могут ждать, кроме мадам Глэдии?
– Друг Жискар, мыслимо ли, чтобы леди вернулась без нас?
– А зачем мы с тобой нужны Совету Авроры?
– Я-то не нужен, а ты уникален, потому что умеешь проникать в мозг человека.
– Это верно, друг Дэниел, но они этого не знают.
– А не могло ли случиться, что после нашего отъезда они каким-то образом обнаружили этот факт и горько пожалели, что отпустили нас?
– Нет, этого не может быть, – без колебаний сказал Жискар, – Откуда им это узнать?
– Я размышлял об этом, – осторожно сказал Дэниел. – Ты во время своего давнего визита на Землю с доктором Фастольфом ухитрился переналадить несколько земных роботов и снабдил их ограниченными умственными способностями, достаточными для того, чтобы продолжать влиять на правительство Земли в смысле благоприятного отношения к заселению планет. Ты сам однажды говорил мне об этом. Таким образом, роботы на Земле способны исправлять мысли. Затем, как мы недавно предположили, Институт роботехники Авроры послал гуманоидных роботов на Землю. Мы не знаем точно, с какой это было сделано целью, скорее всего такие роботы наблюдают за событиями на Земле и сообщают на Аврору. Даже если аврорианские роботы не умеют манипулировать мозгами, они могут посылать рапорты о том, что то или иное официальное лицо вдруг изменило свое отношение к поселенчеству, и, может быть, как раз в то время, когда мы уезжали с Авроры, кого-то из власть имущих на Авроре осенило, что все это можно объяснить присутствием на Земле мысленаправляющих роботов. И это можно связать только с доктором Фастольфом либо с тобой. Тогда аврорианскому правительству станет ясно значение некоторых других событий, которые можно связать скорее с тобой, чем с доктором Фастольфом, В результате они хотят во что бы то ни стало получить тебя обратно, но не могут открыто требовать, потому что это выдает факт их нового знания. Вот они и требуют леди Глэдию – естественное требование, – зная, что если она вернется, то только вместе с нами.
Жискар долго молчал.
– Рассуждение очень интересное, друг Дэниел, но кое-что в нем никуда не годится. Те роботы, которых я программировал, выполнили свою работу более столетия назад и с тех пор бездеятельны, по крайней мере в том, что касается мысленаправления. Больше того, Земля отправила роботов из городов в ненаселенную местность уже очень давно. Это означает, что человекоподобные роботы, посланные, как мы думаем, на Землю, не имели возможности встретиться с моими мысленаправляющими роботами или хотя бы узнать о них, ведь роботы давно не занимаются мысленаправлением. Так что опасения, что мои особые способности обнаружены, беспочвенны.
– А нельзя ли обнаружить их по-другому?
– Нет, – твердо ответил Жискар.
– И все-таки хотел бы я знать… – произнес Дэниел.
– О чем, друг Дэниел? – спросил Жискар.
– Об истинном значении послания с Авроры, требующего возвращения леди Глэдии. Мне, как и капитану, желание выслушать ее отчет кажется не вполне достаточным.
– У тебя есть альтернативное предложение?
– Есть одна мысль.
– Могу я узнать ее?
– Мне думается, что в требовании Совета Авроры содержится нечто большее, чем говорится, и они, возможно, желают видеть не мадам Глэдию.
– Кого же они могут ждать, кроме мадам Глэдии?
– Друг Жискар, мыслимо ли, чтобы леди вернулась без нас?
– А зачем мы с тобой нужны Совету Авроры?
– Я-то не нужен, а ты уникален, потому что умеешь проникать в мозг человека.
– Это верно, друг Дэниел, но они этого не знают.
– А не могло ли случиться, что после нашего отъезда они каким-то образом обнаружили этот факт и горько пожалели, что отпустили нас?
– Нет, этого не может быть, – без колебаний сказал Жискар, – Откуда им это узнать?
– Я размышлял об этом, – осторожно сказал Дэниел. – Ты во время своего давнего визита на Землю с доктором Фастольфом ухитрился переналадить несколько земных роботов и снабдил их ограниченными умственными способностями, достаточными для того, чтобы продолжать влиять на правительство Земли в смысле благоприятного отношения к заселению планет. Ты сам однажды говорил мне об этом. Таким образом, роботы на Земле способны исправлять мысли. Затем, как мы недавно предположили, Институт роботехники Авроры послал гуманоидных роботов на Землю. Мы не знаем точно, с какой это было сделано целью, скорее всего такие роботы наблюдают за событиями на Земле и сообщают на Аврору. Даже если аврорианские роботы не умеют манипулировать мозгами, они могут посылать рапорты о том, что то или иное официальное лицо вдруг изменило свое отношение к поселенчеству, и, может быть, как раз в то время, когда мы уезжали с Авроры, кого-то из власть имущих на Авроре осенило, что все это можно объяснить присутствием на Земле мысленаправляющих роботов. И это можно связать только с доктором Фастольфом либо с тобой. Тогда аврорианскому правительству станет ясно значение некоторых других событий, которые можно связать скорее с тобой, чем с доктором Фастольфом, В результате они хотят во что бы то ни стало получить тебя обратно, но не могут открыто требовать, потому что это выдает факт их нового знания. Вот они и требуют леди Глэдию – естественное требование, – зная, что если она вернется, то только вместе с нами.
Жискар долго молчал.
– Рассуждение очень интересное, друг Дэниел, но кое-что в нем никуда не годится. Те роботы, которых я программировал, выполнили свою работу более столетия назад и с тех пор бездеятельны, по крайней мере в том, что касается мысленаправления. Больше того, Земля отправила роботов из городов в ненаселенную местность уже очень давно. Это означает, что человекоподобные роботы, посланные, как мы думаем, на Землю, не имели возможности встретиться с моими мысленаправляющими роботами или хотя бы узнать о них, ведь роботы давно не занимаются мысленаправлением. Так что опасения, что мои особые способности обнаружены, беспочвенны.
– А нельзя ли обнаружить их по-другому?
– Нет, – твердо ответил Жискар.
– И все-таки хотел бы я знать… – произнес Дэниел.
Часть четвертая
Аврора
Глава одиннадцатая
Старый лидер
42
Память, простая человеческая память мучила Калдина Амадейро словно болезнь, к которой он не имел иммунитета: пожалуй, он был даже более восприимчив к ней, чем большинство людей. Кроме того, память Амадейро была настолько цепкой, что, однажды засев в ее глубине, гнев и разочарование возвращались к нему вновь и вновь.
А ведь так все хорошо сложилось двести лет назад! Он стал директором Института роботехники (и до сих пор оставался им), и в этот победоносный момент ему казалось, что, опрокинув своего главного врага Хена Фастольфа и оставив его в беспомощной оппозиции, он обязательно добьется полного контроля над Советом.
Если бы ему это удалось… если бы ему это только удалось…
Он пытался не думать об этом, но все думал и думал, словно не мог насытиться скорбью и отчаянием.
Если бы он победил, Земля так и осталась бы в изоляции и одиночестве, и он увидел бы, как она медленно гибнет. Почему бы и нет? Маложивущему народу на больной перенаселенной планете лучше умереть, в сто раз лучше умереть – это в сто раз лучше, чем жить той жизнью, которую они сами себя заставили вести.
А царство Внешних миров, где так спокойно и безопасно, должно было расширяться. Фастольф всегда сетовал на то, что космониты слишком долго живут и слишком благоденствуют в своих роботизированных мирках, а потому не стремятся стать пионерами, но Амадейро доказал бы, что он не прав.
Но победил Фастольф. В момент, казалось, полного провала он каким-то непостижимым, невероятным образом вышел, так сказать, в свободное пространство, выскочил из ниоткуда, извернулся и ухватил победу.
А все этот землянин, Элайдж Бейли…
Но хваткая память Амадейро почему-то всегда обходила землянина стороной. Амадейро не мог вспомнить ни его лица, ни голоса, ни поступков. Достаточно было одного имени. Два столетия не угасили ненависть Амадейро, ни на йоту не смягчили боль.
В результате политики Фастольфа презренные земляне разлетелись со своей гнилой планеты и стали заселять один мир за другим. Вихрь земного прогресса ошеломил и парализовал Внешние миры. Сколько раз Амадейро обращался к Совету, указывая, что Галактика ускользает из рук космонитов, а Аврора безучастно смотрит, как одну планету за другой захватывает низшая раса, что с каждым годом апатия все сильнее овладевает духом космонитов.
«Поднимайтесь! – призывал он. – Поднимайтесь! Смотрите, как растет их число! Смотрите, как множатся Поселенческие миры! Чего вы ждете? Когда они возьмут нас за горло?»
И всегда Фастольф отвечал мягко и успокаивающе, а аврориане и другие космониты, всегда следовавшие за лидером Авроры, снова возвращались к своей дремоте.
Очевидное словно не касалось их.
Цифры, факты, бесспорное ухудшение дел с каждым десятилетием не могли поколебать их. Можно было постоянно убеждать, пророчествовать – и видеть, как большинство следует за Фастольфом, как бараны.
Как могло случиться, что Фастольф, зная, что все его слова – полнейший вздор, так и не отказался от своей политики? Вероятно, он не из упрямства не признавал своих ошибок – он просто не видел их.
Если бы у Амадейро было богатое воображение, он, вероятно, подумал бы, что Внешние миры зачарованы, заколдованы, погружены в апатию, что некто обладающий магической силой заставил людей мыслить по-иному, скрыл истину от глаз.
И вдобавок ко всему этому народ жалел Фастольфа, ведь тот умер глубоко разочарованным. А ведь именно политика Фастольфа удерживала их! Какое право имел он быть разочарованным после этого? А что бы он делал, если бы, как Амадейро, видел и говорил правду, но не мог заставить космонитов внимать?
Сколько раз Амадейро думал: Галактике лучше быть пустой, чем под властью недочеловеков. Если бы он мог уничтожить Землю – мир Элайджа Бейли – одним кивком головы, с каким удовольствием он сделал бы это!
Однако искать спасения в подобных фантазиях – признак полного отчаяния. Время от времени его посещало желание уйти, позвать смерть, но его роботы не допустили бы этого.
Но настало время, когда власть разрушить Землю была дана ему, даже навязана против воли. Это время пришло три четверти десятилетия назад, когда он впервые встретился с Левуларом Мандамусом.
А ведь так все хорошо сложилось двести лет назад! Он стал директором Института роботехники (и до сих пор оставался им), и в этот победоносный момент ему казалось, что, опрокинув своего главного врага Хена Фастольфа и оставив его в беспомощной оппозиции, он обязательно добьется полного контроля над Советом.
Если бы ему это удалось… если бы ему это только удалось…
Он пытался не думать об этом, но все думал и думал, словно не мог насытиться скорбью и отчаянием.
Если бы он победил, Земля так и осталась бы в изоляции и одиночестве, и он увидел бы, как она медленно гибнет. Почему бы и нет? Маложивущему народу на больной перенаселенной планете лучше умереть, в сто раз лучше умереть – это в сто раз лучше, чем жить той жизнью, которую они сами себя заставили вести.
А царство Внешних миров, где так спокойно и безопасно, должно было расширяться. Фастольф всегда сетовал на то, что космониты слишком долго живут и слишком благоденствуют в своих роботизированных мирках, а потому не стремятся стать пионерами, но Амадейро доказал бы, что он не прав.
Но победил Фастольф. В момент, казалось, полного провала он каким-то непостижимым, невероятным образом вышел, так сказать, в свободное пространство, выскочил из ниоткуда, извернулся и ухватил победу.
А все этот землянин, Элайдж Бейли…
Но хваткая память Амадейро почему-то всегда обходила землянина стороной. Амадейро не мог вспомнить ни его лица, ни голоса, ни поступков. Достаточно было одного имени. Два столетия не угасили ненависть Амадейро, ни на йоту не смягчили боль.
В результате политики Фастольфа презренные земляне разлетелись со своей гнилой планеты и стали заселять один мир за другим. Вихрь земного прогресса ошеломил и парализовал Внешние миры. Сколько раз Амадейро обращался к Совету, указывая, что Галактика ускользает из рук космонитов, а Аврора безучастно смотрит, как одну планету за другой захватывает низшая раса, что с каждым годом апатия все сильнее овладевает духом космонитов.
«Поднимайтесь! – призывал он. – Поднимайтесь! Смотрите, как растет их число! Смотрите, как множатся Поселенческие миры! Чего вы ждете? Когда они возьмут нас за горло?»
И всегда Фастольф отвечал мягко и успокаивающе, а аврориане и другие космониты, всегда следовавшие за лидером Авроры, снова возвращались к своей дремоте.
Очевидное словно не касалось их.
Цифры, факты, бесспорное ухудшение дел с каждым десятилетием не могли поколебать их. Можно было постоянно убеждать, пророчествовать – и видеть, как большинство следует за Фастольфом, как бараны.
Как могло случиться, что Фастольф, зная, что все его слова – полнейший вздор, так и не отказался от своей политики? Вероятно, он не из упрямства не признавал своих ошибок – он просто не видел их.
Если бы у Амадейро было богатое воображение, он, вероятно, подумал бы, что Внешние миры зачарованы, заколдованы, погружены в апатию, что некто обладающий магической силой заставил людей мыслить по-иному, скрыл истину от глаз.
И вдобавок ко всему этому народ жалел Фастольфа, ведь тот умер глубоко разочарованным. А ведь именно политика Фастольфа удерживала их! Какое право имел он быть разочарованным после этого? А что бы он делал, если бы, как Амадейро, видел и говорил правду, но не мог заставить космонитов внимать?
Сколько раз Амадейро думал: Галактике лучше быть пустой, чем под властью недочеловеков. Если бы он мог уничтожить Землю – мир Элайджа Бейли – одним кивком головы, с каким удовольствием он сделал бы это!
Однако искать спасения в подобных фантазиях – признак полного отчаяния. Время от времени его посещало желание уйти, позвать смерть, но его роботы не допустили бы этого.
Но настало время, когда власть разрушить Землю была дана ему, даже навязана против воли. Это время пришло три четверти десятилетия назад, когда он впервые встретился с Левуларом Мандамусом.
43
Воспоминание! Три четверти десятилетия назад…
Амадейро поднял глаза и увидел входящего в кабинет Мэлуна Сисиса. Он, конечно, позвонил, но, если сигнал не был услышан, он имел право войти.
Амадейро вздохнул и отложил в сторону маленький компьютер. Сисис был его правой рукой со времени основания Института. Он состарился на службе у Амадейро.
Ничего особенного не было заметно, просто в воздухе словно повеяло тлением. Нос Сисиса казался несколько более асимметричным, чем раньше. Амадейро потер собственный нос и подумал, как скверно, если и от него веет тлением. Когда-то рост помощника был 1,95 – высокий даже по космонитским меркам. Конечно, он держится прямо, как и раньше, но стал ниже сантиметра на два. Значит, он уже начал по-старчески горбиться?
Амадейро отогнал эти унылые мысли, которые тоже были признаками возраста, и спросил:
– В чем дело, Мэлун?
За Сисисом шел его личный робот, очень современный, элегантно поблескивающий. Это тоже было признаком возраста: когда человек уже не может сохранять молодое тело, он покупает нового робота-юношу. Амадейро никогда не решался вызвать улыбку настоящих молодых людей и не впадал в эту иллюзию, в особенности потому, что Фастольф, который был старше Амадейро на восемьдесят лет, никогда этого не делал.
– Мандамус опять пришел, шеф, – сказал Сисис.
– Какой Мандамус?
– Тот, который добивался встречи с вами.
Амадейро задумался.
– Вы имеете в виду того идиота, потомка солярианки?
– Да, сэр.
– Ну а я не хочу видеть его. Разве вы не объяснили ему, Мэлун?
– Объяснил, но он попросил, чтобы я передал вам записку, и сказал, что тогда вы примете его.
– Не думаю, – протянул Амадейро. – Что в записке?
– Я не понял, шеф. Она не на галактическом.
– Так как же я ее пойму?
– Не знаю, но он просил передать ее вам. Если вы соблаговолите взглянуть на нее и распорядиться, я вернусь и тут же выгоню его вон.
– Ну ладно, давайте.
Амадейро с отвращением взглянул на записку. «Ceterum censeo, delenda est Carthago». Амадейро прочитал, поглядел на Мэлуна, снова на записку и наконец сказал:
– Вы, стало быть, видели это, раз говорите, что она не на галактическом. Вы спросили его, что это значит?
– Да, спросил, шеф. Он сказал, что это латынь, чем решительно ничего не объяснил. Он сказал, что вы поймете. Он человек очень настойчивый и сказал, что будет сидеть хоть весь день, пока вы не прочтете.
– Какой он из себя?
– Худой, серьезный, вероятно, без чувства юмора, высокий, но не такой, как вы, внимательный. Глубоко посаженные глаза, тонкие губы.
– Сколько ему лет?
– Судя по его коже, ему четыре десятилетия или около того. Он очень молод.
– В таком случае надо учесть его юность. Пригласите его.
Сисис удивился:
– Вы примете его?
– Я именно так и сказал – верно? Пригласите его.
Амадейро поднял глаза и увидел входящего в кабинет Мэлуна Сисиса. Он, конечно, позвонил, но, если сигнал не был услышан, он имел право войти.
Амадейро вздохнул и отложил в сторону маленький компьютер. Сисис был его правой рукой со времени основания Института. Он состарился на службе у Амадейро.
Ничего особенного не было заметно, просто в воздухе словно повеяло тлением. Нос Сисиса казался несколько более асимметричным, чем раньше. Амадейро потер собственный нос и подумал, как скверно, если и от него веет тлением. Когда-то рост помощника был 1,95 – высокий даже по космонитским меркам. Конечно, он держится прямо, как и раньше, но стал ниже сантиметра на два. Значит, он уже начал по-старчески горбиться?
Амадейро отогнал эти унылые мысли, которые тоже были признаками возраста, и спросил:
– В чем дело, Мэлун?
За Сисисом шел его личный робот, очень современный, элегантно поблескивающий. Это тоже было признаком возраста: когда человек уже не может сохранять молодое тело, он покупает нового робота-юношу. Амадейро никогда не решался вызвать улыбку настоящих молодых людей и не впадал в эту иллюзию, в особенности потому, что Фастольф, который был старше Амадейро на восемьдесят лет, никогда этого не делал.
– Мандамус опять пришел, шеф, – сказал Сисис.
– Какой Мандамус?
– Тот, который добивался встречи с вами.
Амадейро задумался.
– Вы имеете в виду того идиота, потомка солярианки?
– Да, сэр.
– Ну а я не хочу видеть его. Разве вы не объяснили ему, Мэлун?
– Объяснил, но он попросил, чтобы я передал вам записку, и сказал, что тогда вы примете его.
– Не думаю, – протянул Амадейро. – Что в записке?
– Я не понял, шеф. Она не на галактическом.
– Так как же я ее пойму?
– Не знаю, но он просил передать ее вам. Если вы соблаговолите взглянуть на нее и распорядиться, я вернусь и тут же выгоню его вон.
– Ну ладно, давайте.
Амадейро с отвращением взглянул на записку. «Ceterum censeo, delenda est Carthago». Амадейро прочитал, поглядел на Мэлуна, снова на записку и наконец сказал:
– Вы, стало быть, видели это, раз говорите, что она не на галактическом. Вы спросили его, что это значит?
– Да, спросил, шеф. Он сказал, что это латынь, чем решительно ничего не объяснил. Он сказал, что вы поймете. Он человек очень настойчивый и сказал, что будет сидеть хоть весь день, пока вы не прочтете.
– Какой он из себя?
– Худой, серьезный, вероятно, без чувства юмора, высокий, но не такой, как вы, внимательный. Глубоко посаженные глаза, тонкие губы.
– Сколько ему лет?
– Судя по его коже, ему четыре десятилетия или около того. Он очень молод.
– В таком случае надо учесть его юность. Пригласите его.
Сисис удивился:
– Вы примете его?
– Я именно так и сказал – верно? Пригласите его.
44
Молодой человек чеканя шаг вошел в комнату, вытянулся перед столом и сказал:
– Благодарю вас, сэр, что, согласились принять меня. Могу ли я просить, чтобы вы разрешили позвать сюда моих роботов?
Амадейро удивленно поднял брови.
– Рад буду увидеть их. Вы мне позволите оставить здесь моих?
Уже очень много лет он ни от кого не слышал такой старинной просьбы.
Это был один из добрых старых обычаев, которые канули в небытие, когда понятие официальной вежливости устарело и стало принято считать, что личные роботы человека есть часть его самого.
– Да, сэр, – сказал Мандамус.
Вошли два робота.
Амадейро заметил, что они не входили, пока не получили разрешения. Роботы были новые, явно многофункциональные, и было видно, что над ними хорошо поработали.
– Ваша собственная конструкция, доктор Мандамус? В роботах, спроектированных хозяевами, всегда есть что-то особенное.
– Правильно, сэр.
– Значит, вы роботехник?
– Да, сэр. Я получил степень в университете на Эос.
– Вы работали под руководством…
– Нет, не у доктора Фастольфа, сэр, – невозмутимо ответил Мандамус. – Под руководством доктора Маскельника.
– Ага, но вы не член Института.
– Я попросил разрешения им стать, сэр.
– Понятно. – Амадейро поправил бумаги на столе и быстро спросил, не поднимая глаз: – Где вы изучили латынь?
– Я не настолько знаю латынь, чтобы говорить и читать, но запомнить цитату и к месту ее применить могу.
– Это замечательно. Как же вы учились латыни?
– Я не могу отдавать роботехнике каждую минуту своего времени: у меня есть другие интересы, например планетология, в частности Земля. Так я добрался до земной истории и культуры.
– Не очень популярный предмет у космонитов.
– Да, сэр, и это очень плохо. Всегда нужно знать своих врагов, как знаете вы, сэр.
– А разве я знаю?
– Да, сэр. Я уверен, что вы знакомы со многими аспектами жизни Земли и знаете гораздо больше моего, поскольку изучали предмет дольше.
– С чего вы взяли?
– Я постарался узнать о вас все, что возможно, сэр.
– Значит, я тоже ваш враг?
– Нет, сэр, но я хочу сделать вас своим союзником.
– Меня? И как же вы собираетесь использовать меня? Вам не кажется, что вы несколько дерзки?
– Нет, сэр, поскольку я уверен, что вы захотите стать моим союзником.
Амадейро внимательно посмотрел на гостя:
– А вот мне кажется, что вы не просто дерзки, а нахальны. Вы понимаете смысл цитаты, которую подобрали для меня?
– Да, сэр.
Переведите ее на стандартный галактический.
– «По моему мнению, Карфаген должен быть уничтожен».
– И что это означает, по вашему мнению?
– Это сказал Марк Порций Катон, сенатор Римской республики, политической единицы древней Земли. Рим свалил своего главного соперника – Карфаген, но не уничтожил его. Катон считал, что Рим не может чувствовать себя в безопасности, пока Карфаген не разрушен, и со временем, сэр, это было сделано.
– Но что же для нас Карфаген, молодой человек?
– Существует такое понятие, как аналогия.
– И что это означает?
– Что у Внешних миров есть главный соперник, который, по моему мнению, должен быть уничтожен.
– Имя врага?
– Планета Земля, сэр.
Амадейро мягко побарабанил пальцами по столу.
– И вы хотите, чтобы я был вашим союзником в подобном проекте? Вы полагаете, что я буду счастлив стать им? Скажите, доктор Мандамус, разве я хоть раз сказал в какой-нибудь из своих многочисленных речей или писал, что Земля должна быть уничтожена?
Мандамус поджал тонкие губы, его ноздри раздулись.
– Я здесь не для того, чтобы пытаться обнаружить нечто, что можно использовать против вас. Меня никто не посылал сюда – ни доктор Фастольф, ни кто-либо из его партии. Сам я тоже не состою в его партии. Я не хочу говорить о том, что думаете вы. Расскажу вам только о том, что думаю я. А я думаю, что Земля должна быть разрушена.
– И как же вы намереваетесь разрушить ее? Хотите предложить нам бросать на нее атомные бомбы до тех пор, пока взрывы, радиация и пылевые облака не уничтожат планету? Если так, то каким образом вы удержите поселенческие корабли от ответных действий? Ведь они станут мстить Авроре и тем Внешним мирам, до которых смогут достать. Полтораста лет назад Землю можно было разрушить безнаказанно, но не сейчас.
– У меня и в мыслях не было ничего подобного, доктор Амадейро. – возмутился Мандамус. – Я вовсе не предполагал уничтожать людей, несмотря на то что они земляне. Однако есть возможность уничтожить Землю, избегнув массовой гибели населения… и не опасаясь возмездия.
– Вы фантазер, – сказал Амадейро, – или, может быть, не совсем в своем уме.
– Разрешите мне объяснить.
– Нет, молодой человек. У меня мало времени, и только из-за вашей цитаты, которую я, кстати, отлично понял и которая возбудила мое любопытство, я позволил себе слишком долго разговаривать с вами.
Мандамус поднялся.
– Благодарю вас, сэр, что, согласились принять меня. Могу ли я просить, чтобы вы разрешили позвать сюда моих роботов?
Амадейро удивленно поднял брови.
– Рад буду увидеть их. Вы мне позволите оставить здесь моих?
Уже очень много лет он ни от кого не слышал такой старинной просьбы.
Это был один из добрых старых обычаев, которые канули в небытие, когда понятие официальной вежливости устарело и стало принято считать, что личные роботы человека есть часть его самого.
– Да, сэр, – сказал Мандамус.
Вошли два робота.
Амадейро заметил, что они не входили, пока не получили разрешения. Роботы были новые, явно многофункциональные, и было видно, что над ними хорошо поработали.
– Ваша собственная конструкция, доктор Мандамус? В роботах, спроектированных хозяевами, всегда есть что-то особенное.
– Правильно, сэр.
– Значит, вы роботехник?
– Да, сэр. Я получил степень в университете на Эос.
– Вы работали под руководством…
– Нет, не у доктора Фастольфа, сэр, – невозмутимо ответил Мандамус. – Под руководством доктора Маскельника.
– Ага, но вы не член Института.
– Я попросил разрешения им стать, сэр.
– Понятно. – Амадейро поправил бумаги на столе и быстро спросил, не поднимая глаз: – Где вы изучили латынь?
– Я не настолько знаю латынь, чтобы говорить и читать, но запомнить цитату и к месту ее применить могу.
– Это замечательно. Как же вы учились латыни?
– Я не могу отдавать роботехнике каждую минуту своего времени: у меня есть другие интересы, например планетология, в частности Земля. Так я добрался до земной истории и культуры.
– Не очень популярный предмет у космонитов.
– Да, сэр, и это очень плохо. Всегда нужно знать своих врагов, как знаете вы, сэр.
– А разве я знаю?
– Да, сэр. Я уверен, что вы знакомы со многими аспектами жизни Земли и знаете гораздо больше моего, поскольку изучали предмет дольше.
– С чего вы взяли?
– Я постарался узнать о вас все, что возможно, сэр.
– Значит, я тоже ваш враг?
– Нет, сэр, но я хочу сделать вас своим союзником.
– Меня? И как же вы собираетесь использовать меня? Вам не кажется, что вы несколько дерзки?
– Нет, сэр, поскольку я уверен, что вы захотите стать моим союзником.
Амадейро внимательно посмотрел на гостя:
– А вот мне кажется, что вы не просто дерзки, а нахальны. Вы понимаете смысл цитаты, которую подобрали для меня?
– Да, сэр.
Переведите ее на стандартный галактический.
– «По моему мнению, Карфаген должен быть уничтожен».
– И что это означает, по вашему мнению?
– Это сказал Марк Порций Катон, сенатор Римской республики, политической единицы древней Земли. Рим свалил своего главного соперника – Карфаген, но не уничтожил его. Катон считал, что Рим не может чувствовать себя в безопасности, пока Карфаген не разрушен, и со временем, сэр, это было сделано.
– Но что же для нас Карфаген, молодой человек?
– Существует такое понятие, как аналогия.
– И что это означает?
– Что у Внешних миров есть главный соперник, который, по моему мнению, должен быть уничтожен.
– Имя врага?
– Планета Земля, сэр.
Амадейро мягко побарабанил пальцами по столу.
– И вы хотите, чтобы я был вашим союзником в подобном проекте? Вы полагаете, что я буду счастлив стать им? Скажите, доктор Мандамус, разве я хоть раз сказал в какой-нибудь из своих многочисленных речей или писал, что Земля должна быть уничтожена?
Мандамус поджал тонкие губы, его ноздри раздулись.
– Я здесь не для того, чтобы пытаться обнаружить нечто, что можно использовать против вас. Меня никто не посылал сюда – ни доктор Фастольф, ни кто-либо из его партии. Сам я тоже не состою в его партии. Я не хочу говорить о том, что думаете вы. Расскажу вам только о том, что думаю я. А я думаю, что Земля должна быть разрушена.
– И как же вы намереваетесь разрушить ее? Хотите предложить нам бросать на нее атомные бомбы до тех пор, пока взрывы, радиация и пылевые облака не уничтожат планету? Если так, то каким образом вы удержите поселенческие корабли от ответных действий? Ведь они станут мстить Авроре и тем Внешним мирам, до которых смогут достать. Полтораста лет назад Землю можно было разрушить безнаказанно, но не сейчас.
– У меня и в мыслях не было ничего подобного, доктор Амадейро. – возмутился Мандамус. – Я вовсе не предполагал уничтожать людей, несмотря на то что они земляне. Однако есть возможность уничтожить Землю, избегнув массовой гибели населения… и не опасаясь возмездия.
– Вы фантазер, – сказал Амадейро, – или, может быть, не совсем в своем уме.
– Разрешите мне объяснить.
– Нет, молодой человек. У меня мало времени, и только из-за вашей цитаты, которую я, кстати, отлично понял и которая возбудила мое любопытство, я позволил себе слишком долго разговаривать с вами.
Мандамус поднялся.