Исаак Бабель
Беня Крик

Киноповесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КОРОЛЬ

Досуги пристава Соковича

   Комната Соковича. Под потолком у окна с геранью покачивается в клетке канарейка.
   У рояла вяжет старушка в чепце. Спицы быстро ходят в ее руках. Видна часть рояля. Отлакированная крышка инструмента блестит.
   Пристав играет на рояле с необыкновенным чувством — он шевелит губами, поднимает плечи, открывает рот.
   Клавиатура. По клавишам бегают пальцы пристава, украшенные перстнями в форме черепов, копыт, ассирийских печатей.
   В клетке заливается канарейка.
   Сокович играет, раскачиваясь, и с ним вместе раскачиваются — комната, канарейка, спицы, старушка.
   В глубине комнаты показывается еврей Маранц в затрапезном сюртуке. Маранц покашливает, скользит, шаркает ногами, упоенный пристав не слышит.
   Пальцы пристава бурно рвут клавиши. Над ними склонилось унылое, скептическое лицо Маранца.
   Пристав переходит к нежному рiano. Маранц не выдерживает. В отчаянии обнимает он голову пристава и прижимает ее к груди.
   Сокович вскакивает. Маранц шепчет ему на ухо или, вернее, куда-то пониже уха:
    — Пусть мне не дожить повести дочку под венец — если… если не сегодня…
   Маранц отступает, вьется, сучит ободранными ногами, потирает руки, мотает головой. Пристав разглядывает его с величайшей серьезностью. Маранц:
    — Король выдает сегодня замуж сестру… «Они» перепьются, и вы можете сделать на «них» дивную облаву…
   Сокович захлопывает крышку рояля. Он испытующе всматривается в гримасничающее, дергающееся лицо еврея.
   На обочине тротуара, перед домом пристава, сидит молодая цыганка во многих трепаных юбках. Цыганка обвешана лентами, монетами, монисто. Она ест баранки и тянет вино из горлышка бутылки, рядом с ней прыгает на цепи мартышка. Вокруг обезьяны в полном неистовстве скачет детвора.
   Дверь приставской квартиры открывается, на улицу проскользнул Маранц. Воровато оглядываясь, он быстро идет вдоль стены.
   Цыганка схватила обезьяну, побежала за Маранцем, догнала его. Она умильно просит у него милостыню:
    — Подай, царевич… Подай, красавец…
   Маранц отплевывается, идет дальше. Цыганка проводила его долгим взглядом. Обезьянка, вскочившая на плечо женщины, тоже смотрит вслед Маранцу.
   Улица на Молдаванке. Из-за угла показывается биндюг Менделя Крика. Старик пьян, он хлещет лошадей, клячи несутся бурным галопом, прохожие шарахаются в сторону.

Мендель Крик, слывущий среди биндюжников грубияном

   Мендель Крик размахивает кнутом. Раскорячив ноги, старик стоймя стоит в телеге, малиновый пот кипит на его лице. Он велик ростом, тучен, пьян, весел.
   Биндюг несется во всю прыть. Пьяный старик орет прохожим — поберегись!.. Навстречу ему, виляя бедрами, идет поющая цыганка. Обезьяна деловито лущит орешки у нее на плече. Цыганка подает старику знак, едва заметный.
   Вожжи в руках Менделя. Схваченные железной рукой, они с карьера останавливают лошадей.
   Лицо Менделя, внезапно протрезвевшего, обращено к цыганке.
   Цыганка проходит мимо Менделя. Она скосила глаз и поет:
 
— Маранц, матери его сто чертей…
 
   Цыганка вильнула бедрами, она играет с обезьянкой и поет про себя:
 
Маранц был у пристава…
 
   Мендель пошевелил вожжами и поехал. Не в пример прежней езде лошади его идут шагом.
   Изображение облупившейся вывески: «Извозопромышленное заведение Мендель Крик и Сыновья». На вывеске намалевано ожерелье из подков и английская лэди в амазонке с хлыстом. Лэди гарцует на битюге, битюг мечет в воздух передние ноги.
   Под вывеской у невзрачного одноэтажного дома сидят на лавочке два парня и щелкают семячки. Они хранят важное молчанье и смотрят вперед безо всякого выражения. Один из них — молодой перс с оливковым лицом и черными разросшимися бровями, другой — Савка Буцис. Одна рука у Буциса отрезана, обрубок ее зашит в болтающийся рукав, другой, целой рукой он с необыкновенной ловкостью и ухарством выгребает из кармана подсолнухи и издалека, не целясь, бросает их в рот. Промаха у него не бывает.
   К дому подъезжает Мендель Крик. Парни — перс и Савка — в полном безмолвии, не поворачивая голов, отдают старику честь. Ворота перед Менделем раскрываются; человек, раскрывающий их, не виден.
   Двор, где живут Крики, обширен, окаймлен приземистыми, старинными строениями, загроможден голубятнями, телегами, распряженными лошадьми. В углу двора девки доят коров.
   Три розовых, зернистых коровьих вымени, женские руки, перебирающие соски и струи молока, брызгающие в подойник.
   Одна из девок кончила доить. Она разгибает спину, потягивается, луч солнца зажигает рябое мясо развеселого ее лица. Девка зажмуривается. Во двор на разгоряченных жеребцах влетает Мендель. Старик прыгает с биндюга, бросает девке вожжи и, переваливаясь на толстых ногах, бежит к дому.
   Девка ловко распрягает лошадей, она бьет по мордам играющих жеребцов.

«Его величество король»…

   Двухспальная, вернее сказать — четырех спальная, кровать загромождает комнату невесты Двойры Крик. Гигантское это сооружение забросано несметным количеством расшитых подушечек. К кровати прислонился спиной Беня Крик. Виден подбритый его затылок.
   Беня Крик играет на мандолине. Ноги его, обутые в лаковые щегольские штиблеты, положены на табуретку. Костюм Бени носит печать изысканного уголовного шика.
   Широчайшая кровать — колыбель рода, побоища и любви. В комнату вваливается папаша Крик. Он стаскивает с себя сапоги; разматывая невообразимо грязные портянки, старик недоверчиво их оглядывает. Как грязно живут люди — приходит ему в голову. Мендель разминает взопревшие пальцы ног и, слегка робея в присутствии сына-«короля», бормочет:
    — Маранц был у пристава сегодня…
   Пальцы Бени, перебиравшего струны, цепенеют. Струна лопается и завивается вокруг ручки мандолины. Мандолина летит на кровать и врывается в подушки.
 
   Затемнение.
 
   С плеча Савки Буциса свисает пустой рукав, заколотый внизу булавкой — рубиновой змейкой.
   Улица на Молдаванке. Перс и Савка сидят на лавочке, у входной двери в квартиру Маранца. Они поглощены излюбленным занятием — щелкают подсолнухи. К дому Маранца подъезжает экипаж. На козлах осанистый кучер с патриархальным задом и раскидистой бородой. Кучер отмечен необыкновенным сходством с цыганкой, появлявшейся в первых сценах.
   Из экипажа выходит Беня, он звонит у парадной двери. Вырезанное в двери окошечко отодвигается, сквозь него просовывается голова Маранца — хранилище немногих волос, чернильных пятен и перьев из подушки. Ужасный испуг отражается на его лице. Беня с удручающей вежливостью снимает перед маклером шляпу.
   Равнодушная морда кучера. Он перебирает от скуки монисто, которое раньше было на цыганке.
   Маранц спотыкаясь выходит на улицу. Беня здоровается с ним, обнимает его плечи и дружески сообщает:
    — Есть кое-чего заработать, Маранц…
   Указательный и большой палец Бени трутся друг о дружку. Жест этот обозначает, что предстоит выгодное дело.
   Маранц колеблется. Силясь разгадать причину внезапного посещения, он всматривается в непроницаемое Бенино лицо.
   Указательный и большой пальцы Бени движутся все медленнее, все загадочней:
    — Есть кое-чего заработать, Маранц…
   Маклер решился. Жена выносит ему из дома сюртук, шоколадный котелок, парусиновый зонтик. Из передней выглядывает куча детей. На измазанных их мордочках чистым бойким блеском горят семитические глаза. Маранц и Беня садятся в экипаж. Жена Маранца кланяется «королю». Длинные груди ее раскачиваются, как белье, развешанное во дворе и колеблемое ветром. Кучер погнал лошадей.
   Удаляющийся экипаж. Видна дородная, успокоительная спина кучера, котелок Маранца, панама Бени. Экипаж проезжает мимо постового городового. Городовой отдает Бене честь.
   Однорукий Савка подманивает к себе мальчика, сына Маранца. Карапуз, охваченный ужасом и восторгом неизвестности, движется по кривой, путаной линии.
   Берег моря. Набегающая волна. Вверху — белые дачи с колоннадами. Экипаж едет по шоссе над самым берегом моря. Беня и Маранц беседуют по-приятельски. Котелок и панама дружелюбно покачиваются. Лошади идут крупной рысью. Местность становится все глуше.
   Опасения Маранца сменились чувством умиления перед красотами моря и скал. Он развалился на кожаных подушках, он расстегнул ворот рубахи для того, чтобы загореть немножко. Беня вынимает портсигар, предлагает Маранцу папиросу и говорит небрежно:
    — Люди говорят, что ты капаешь на меня приставу, Мараны…
   Дрожащие пальцы Маранца пристукивают папиросой по серебряной поверхности Бениного портсигара.
   Экипаж въезжает в глухое укрытое место на берегу моря. Скалы, кустарник.
   Кучер останавливает лошадей, поворачивает к седокам бородатое лицо, перекидывает ноги внутрь экипажа.
   Беня подносит Маранцу спичку. Еврей в ужасе закуривает. Он переводит глаза с Бени на кучера, перекинувшего ноги внутрь экипажа. Кучер медленно кладет ноги на плечо Маранцу и снимает с него котелок.
   Перс играет с маленьким сыном Маранца в излюбленную детскую игру. Малыш кладет свои ладони на ладони перса и тотчас же их отдергивает. Перс, якобы, не успевает ударить, зато маленький Маранц колотит изо всех сил. Мальчик совершенно счастлив.
   Берег моря. Волна взрывается под скалой. В воду падает котелок Маранца.
   Экипаж едет вдоль берега. На Бене по-прежнему панама, но на Маранце не видно больше котелка. Голова его взъерошена и дергается. Кучер поднимает верх экипажа.
   По широким, голубым, тающим волнам плывет котелок.
   Вспененные, запрокинутые морды лошадей.
   Игра между мальчиком и персом продолжается. Савка неутомимо грызет подсолнухи.
   Экипаж с поднятым верхом проезжает мимо постового городового. Тот снова отдает честь.
   Савка увидел вдали экипаж. Он потрепал мальчика по щеке, дал ему пятак и ласковым ударом колена по некоей части прогоняет его.
   Из экипажа, остановившегося у дома Маранца, выходит Беня, он направляется к парадной двери.
   Перс и Савка снимаются с лавочки и, обнявшись, уходят.
   «Мадам» Маранц открывает Бене дверь.
    — Люди говорят, мадам Маранц, что покойный ваш муж капал на меня…
   В переплете двери искаженное лицо женщины.
   Из экипажа медленно выползает труп Маранца.
   Спины Савки и перса лениво, в развалку, идущих по улице.
   Труп Маранца, распростертый на земле.
   На земле, у лавочки, горка шелухи от подсолнухов, нащелканных Савкой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Друзья короля едут на свадьбу Двойры Крик

   Здание полицейского участка. Кирпичная трехэтажная стена. В третьем этаже тюремные окна, переделенные решетками. В окнах лица заключенных. Арестанты, охваченные необъяснимым восторгом, машут кому-то платками.
   Улица на Молдаванке. Сбоку здание участка. Старая еврейка сидит на углу и ищет в волосах у внучки. Слышен шум. Старуха поднимает голову и смотрит на приближающуюся процессию.
   Налетчики в свадебных архаических каретах направляются к дому старого Крика. В первой карете Савка и перс. В стальных вытянутых их руках но гигантскому букету.
   Налетчики одеты под масть Бене Крику, но вместо панам на них крохотные котелки, сдвинутые на бок. Кучер украшен бантом и больше похож на шафера, чем на кучера.
   Вторая карета черный, колыхающийся, громадный ящик. В карете развалился Левка Бык — один из ближайших сподвижников короля. В руке у него букет, на кучере его бант.
   У ворот участка кучка благожелательных городовых. С почтением и завистью следят они за течением пышной процессии.
   Третья карета. В ней сидит одноглазый Фроим Грач (левый глаз его вытек, съежился, прикрыт), представляющий разительную противоположность остальным налетчикам, Он в парусиновой бурке, в смазных сапогах. Рядом с Грачем, угрюмым и сонливым — кокетничающее сморщенное личико шестидесятилетней Маньки, родоначальницы слободских бандитов. Она в кружевном платочке. За их экипажем бегут мальчишки и зеваки.

Фроим Грач и Манька родоначальница слободских бандитов

   Мимо участка медленно проезжает архиерейская карета Фроима и бабушки Маньки.
   Арестанты неистово машут платками.
   Старуха раскланивается с важностью императрицы, объезжающей войска.
   В окне второго этажа сумрачный пристав Сокович.
   Кабинет пристава. На стене портрет Николая II, У окна торчит спина Соковича. В широком кресле у стола сидит жирный, с мягким ворочающимся животом, помощник пристава Глечик. Помаргивая близорукими глазами, он сосет леденцы, которых у него целая коробка. Спина пристава являет признаки величайшего возбуждения. Она вздрагивает и ежится, как от укуса блохи.
   Глечик вкладывает в рот груду леденцов. Они не сразу входят в отверстие его рта, заросшего опушенными усами. Пристав круто поворачивается, подходит к Глечику, тормошит его.
    — Каюк Венчику. Сегодня на свадьбе мы их возьмем.
   Безнадежное лицо Глечика. Моргая, он спрашивает:
    — А зачем их брать?
   Пристав машет рукой и выбегает из кабинета. Толстый Глечик поднимает раскачивающийся свой живот, он понуро плетется за Соковичем. В оттопыривающемся его кармане лежит кусок курицы, завернутый в промасленную бумагу. Грязная бечевка вываливается из кармана Глечика и волочится по полу.
   Пристав бежит вниз по лестнице, за ним бредет Глечик.
   Мирное житие во дворе участка. У стены — мордатый городовой стирает в лохани панталоны. В другом углу одесские обыватели — среди них мудрые, старые евреи и тучные торговки — с большой готовностью прощаются за руку с канцеляристом. Рукопожатие длится долю, руки прощающихся ворочаются самым странным образом и после каждого судорожного этого рукопожатия канцелярист прячет в карман полтинник. Мимо мудрых стариков и тучных торговок пробегает на рысях Сокович.
   У внутренней стены участка выстроились шеренгой городовые. К ним подходит пристав. Городовые едят начальство глазами. Пристав обращается к городовым с речью.
    — Братцы, там, где есть государь император — там не может быть короля.
   Ряд усатых раскормленных физиономий. По мере того, как пристав продолжает энергическую свою речь…
   … лица городовых увядают.
   Группа голубей на голубятне. Кто-то спугнул их хворостиной.
   Глечик сует в голубятню длинную хворостину, потом он отбрасывает ее. Ничто не может развлечь его. На оплывшем его лице борются страсти и сомнения.

Томление духа помощника пристава Глечика

   Глечик вынимает из кармана записку и читает ее с грустью и тайным каким-то сладострастием.
   Изображение пригласительного свадебного билета, увенчанного дворянской короной. В углу надпись чернилами: Его «Пре-Восходительству мосье Глечику». — Печатный текст:
   — «Мендель Ушерович Крик с супругою и Тевья Хананьевич Шпильгаген с супругою просят Вас пожаловать на бракосочетание детей их, Веры Михайловны Крик и Лазаря Тимофеевича Шпильгагена, имеющее быть во вторник 5 июня 1913 г. С почтением — родители».
   Глечик с грустью читает билет. Тяжелый вздох колеблет унылую чащу его усов. Сомнения терзают его. Он отворачивается, закрывает глаза и начинает вертеть пальцами.
    — Итти или не итти?
   Вертящиеся пальцы Глечика. Один палец пришелся против другого. Значит — итти.
   От полноты чувств Глечик бросает собаке свою курицу и убегает.
   Глечик бежит по двору. Его чуть не сбивают с ног городовые, волокущие за шиворот арестованного. Арестованный этот Колька Паковский — тот самый юноша, который являлся уже перед нами в образе цыганки и кучера. Колька растерзан, пьян, ноги его подламываются, он волочится за городовыми и сосредоточено, с пьяной нежностью лижет руку конвоира.
   Пристав Сокович, подергивая бодрой ногой, продолжает свою речь:
    — Сегодняшняя облава должна дать нам в руки всю шайку Бени Крика…
   Потухшие лица городовых.
   К приставу подтаскивают упирающегося Кольку.
    — Среди, бела дня затеял поножовщину, ваше высокоблагородие… —докладывают конвоиры. Сокович бросает на Кольку рассеянный взгляд.
    — Посадить до утра. Завтра разберемся.
   Обмен рукопожатиями между обывателями и канцеляристом продолжается.
   Конвоиры тащут Кольку по коридору участка. Он неутомимо целует сапоги своего стража.
   Городовые открывают дверь камеры вталкивают Кольку. Он летит кубарем.
   Камера. Влетает Колька Заключенные вскакивают как по команде, принимают гостя в объятия.
   Колька покоится в объятиях окружающих арестантов. Он куражится, сползает на пол. Тюремные жители смотрят на него с жадностью, как на пришельца, принесшего благую весть. Над падающим Колькой смыкается их круг.
   Снятою сверху лохматые головы, склонившиеся над Колькой Круг их медленно расходится, Колька встал и все же на полу распростерто человеческое тело.
   На полу камеры лежит раздутый резиновый костюм, наполненный какой-то жидкостью и напоминающей по форме водолаза.
   Клубы пара и дыма заволакивают экран. Из тумана возникают два беременных живота, обтянутые полосатыми юбками. Животы лежат рядышком на перекладине плиты.
   На плите жарятся индюки, гуси, дымится всякая снедь. Беременные кухарки накладывают пищу на блюда. Над ними царит крошечная восьмидесятилетняя Рейзл. Иссохшее ее личико, обвеваемое клубами пара, полно величия и священного бесстрастия. В руках у Рейзл большой нож. Она распарывает им животы у больших морских рыб, мечущихся по столу.
   Беременные кухарки с полосатыми животами передают блюда затрапезным еврейским официантам в нитяных перчатках и улетающих бумажных манишках. На лицах лакеев пылают бородавки и в ненадлежащих местах торчат пучки волос. Они схватывают блюда к убегают.
   Издыхающие рыбы мечутся по столу и бьют сияющими хвостами.
   Свадьба во дворе Крика. Через весь двор протянуты китайские фонарики. Лакеи пробегают мимо стола, за которым сидят нищие и калеки; нищие пьяны, они корчат рожи, стучат костылями, тащут официантов к себе, лакеи вырываются и бегут к главному столу, за которым неистовствует свита «короля». На первом месте новобрачные: сорокалетняя Двойра Крик, грудастая женщина с зобом и выкатившимися глазами; рядом с ней Лазарь Шпильгаген, тщедушное существо с истрепанным лицом и жидкой шевелюрой; тут же Беня, папаша Крик, Левка Бык, Савка, перс и их дамы — хохочущие молдаванские девки в пламенных шалях. Папаша Крик вопит:
    — Горько?..
   Пьяная невеста кладет обширную свою грудь на стол, она тянет вино из горлышка бутылки, чешет себе ноги под столом и лезет за пазуху к мужу, к кроткому Шпильгагену. Гости поддерживают клич папаши Крика:
    — Горько!
   Налетчики, вскочив на стулья, льгот в себя водку прямо из бутылок. Двойра наваливается на упирающегося Шпильгагена, она подтаскивает его к себе, как грузчик подтаскивает по сходням куль муки и терзает его длинным, мокрым, хищным поцелуем. Налетчики бьют посуду.
   Поцелуй Двойры и Шпильгагена. Хромой нищий подползает к новобрачным и с тупым вниманием следит за поцелуем.
   Городовой тащит по коридору участка ведро с кипятком.
   Камера. Городовой вносит кипяток Колька выхватывает у него о из рук ведро и опрокидывает кипяток на голову городового. Обваренный городовой падает.
   Колька выскакивает в коридор. Он бросает резиновый костюм на кучу параш, сваленных в углу, делает в нем надрез и зажигает керосин, льющийся из резинового костюма.
   Помощник пристава Глечик застыл в нерешительности у ворот дома Криков. Живот его стянут новым мундиром, за ним волочится сабля, на голове большой старинный картуз с лаковым козырьком. Грудь Глечика украшена медалями о-ва спасания на водах, ведомства императрицы Марии, в память 300-летия дома Романовых и проч. Глечик, робея, приоткрывает ворота.
   В нескольких шагах от главного свадебного стола — диковинный музыкант. Перед ним турецкий барабан, к ноге музыканта привязана веревка, он приводит ею в движение медные тарелки на барабане, к колену его прикреплена палка, которой он колотит по барабану, верхняя же часть его тела посвящена громадной трубе, похожей больше на свернувшегося удава, чем на трубу. Голубая палка солнца уткнулась в трубу. Музыкант отдыхает.
   В глубине двора показался Глечик, К нему бежит Беня, они целуются три раза в обе щеки. Беня подает знак музыканту.
   Музыкант вздрогнул и пришел в движение: он дует в трубу, дергает за веревку и палкой, прикрепленной к колену, бьет в барабан.
   Беня ведет Глечика к гостям. Восторг присутствующих по поводу прибытия помощника пристава. Невеста в залитом вином подвенечном платье падает Глечику на грудь, папаша Крик колотит его изо всех сил по спине, шестидесятилетняя Манька целует его в лоб материнским поцелуем. Савка летит к Глечику с двумя бутылками водки в руках. Савкина баба пытается отобрать у него бутылку, он разбивает эту бутылку у нее на голове; налетая на Глечика, Савка всовывает бутылку ему в рот, как ребенку соску, тут же рядом хлопочет папаша Крик с огурцом в руке.
   Музыкант неистовствует: каждая его конечность движется в направлении, противоположном направлению параллельной конечности.
   Развеселые молдаванские бабы водят хоровод вокруг Глечика, которого накачивают водкой, огурцами, фаршированной рыбой, апельсинами. Бока баб цветут, в середине круга прыгают друг против друга старый Крик и бабушка Манька. Левка Бык, обезумев от восторга, стреляет в воздух. Он расталкивает круг, хватает старуху, вкладывает в ее руку револьвер. Манька сладко зажмуривается, нажимает курок…
   Старушечья сморщенная рука, нажимающая курок.
   Выстрел. Танец возобновляется с бешеной силой. Папаша Крик останавливается вдруг, он обнюхивает воздух и отводит Беню в сторону:
    — Мне сдается, Беня, что здесь пахнет гарью…
   Дирижируя танцами, Беня успокаивает отца.
    — Папаша, не обращайте внимания на этих глупостей. Прошу вас, выпивайте и закусывайте…
   Музыкант в движении, нога его трясется, труба его колышет солнце.
   Ухарский молдаванский танец со стрельбой, с битьем посуды, разбрасыванием денег под ноги танцующим.
   Край неба, окрашенный пожаром.
   Пожарная команда мчится по улицам Молдаванки.
   Толпа перед зданием горящего участка. Городовые выбрасывают сундучки из окна, дождь бумаг летит по воздуху. На коне скачет обезумевший Сокович.
   Внутри здания в дыму по наклонной доске с страшной быстротой скользят три широких зада.
   Стена участка. Из разбитых окон прыгают арестованные. Внизу на земле их принимают в объятия жены.
   Музыкант в движении.
   Похищение мужей молдаванскими амазонками. Бабы растаскивают арестованных по домам.
   Танец во дворе Крик.
   Пожарные привинчивают громадный резиновый шланг к водопроводному крану на улице. Они угрожающе направляют шланг в сторону пожарища, открывают кран и… несколько капель воды с великой натугой изливаются на землю. Кран испорчен.
   На фоне неба, охваченного заревом, скручиваются две черные балки и рушатся вниз.
   У пристава Соковича обгорел ус. Он смотрит на пожарище. Мимо него проходит Беня Крик и растерзанный, залитый керосином и водой, Колька Паковский. Беня приподнимает шляпу.
    — Ли, ай, ай, какое несчастье… это же кошмар!
   Беня скорбно покачивает головой. Сокович переводит на него мутные, непонимающие глаза.
 
   Затемнение.
 
   На дворе у Криков. Рассвет. Потухают фонарики. Упившиеся гости валяются на земле, как рассыпанная штабель дров.
   Двухспальная кровать Двойры Крик. Новобрачная тащит к постели Шпильгагена, тот бледнеет, упирается, но сопротивление его слабеет, и он падает на кровать.
   Музыкант, обвязанный веревками, палками, медными тарелками, спит склонившись на барабан.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КАК ЭТО ДЕЛАЛОСЬ В ОДЕССЕ

Много воды и много крови утекло со дня свадьбы Двойры Крик

   Лес знамен. На знаменах надписи. — Да здравствует Временное правительство.
   Грудастая дама в военной форме несет знамя с надписью: — Война до победного конца!
   По улицам марширует женский батальон времен Керенского. Он состоит из дам и девок. На лицах у дам печать решимости и вдохновения, у девок — заспанные лица.
   Во весь экран — касса. Отделения ее набиты акциями, иностранной валютой, бриллиантами. Чьи то руки вкладывают в кассу стопки золотых монет.

Рувим Тартаковский, владелец девятнадцати пекарен, определяет свое отношение к революции

   Кабинет Тартаковского. Несгораемая касса во всю стену. Тартаковский — старик с серебряной бородой и могучими плечами — передает приказчику Мугинштейну деньги. Тот распределяет их по разным отделениям кассы.
   Вздымающиеся революционные груди женского батальона текут по улице, набитой зеваками и визжащей детворой.
   Тяжелая металлическая дверь кассы медленно захлопывается.
    — А теперь, Мугинштейн, пойдем поздравить рабочих, —говорит старик приказчику — и они выходят из кабинета.
   Контора Тартаковского. Дореформенное учреждение, похожее на конторки в Лондонском Сити времен Диккенса. Все служащие без пиджаков, за ушами у них вставочки, а в ушах вата. Они очень толстые или очень худые. На толстых — фуфайки и замусоленные жилеты, на худых — манишки с бантами. Одни покрыты буйной растительностью другие — безволосы, одни сидят на оборванных креслах, перекрытых подушками, другие взгромоздились на трехногие высокие стулья, но у всех такое выражение лица, как будто они только что проглотили что-то очень горькое. Один только бухгалтер-англичанин соблюдает нерушимое спокойствие. Он грызет трубку, окутывающую его клубами жесточайшего дыма. В углу мальчик вертит пресс, копирует письма. У окошечка с надписью «Касса» — восседает пышная дама, нос с многими горбинками делает ее похожей на гречанку. По комнате проходят Мугинштейн и Тартаковский. Служащие замирают. Мальчик, завидев хозяина, с ожесточением начинает вертеть пресс. Он надувается, багровеет.