Бабич Ирина. Манук

   И он бочком проскользнул в соседнее стойло — к Пальчику, протягивая на ладони сахар. Пальчик закосил фиолетовым глазом, хватанул сахар и вдруг так вскинул задние ноги — вверх и вбок, что я думала — он Володе полголовы снесёт. Но Володя вовремя выскочил из стойла и крикнул:
   — Видала? Характер!

 
   — А что он умеет делать? — спросила я.
   — Ого-го! — сказал Володя. — Он же вальсирует! И ещё делает стойку «на оф»!
   Потом мы пошли к крокодилу Карлуше. Вообще-то за ним и за птицами — розовыми фламинго и попугаями — ухаживает мама, но тогда её заменял Володя. Карлуша лежал в низкой широкой клетке с мелким бассейном и дремал. Володя объяснил, что недавно кормил его и что теперь Карлушу нельзя беспокоить.
   — А вообще он не злой, и имя своё знает, и никогда не хулиганит, — сказал Володя и вздохнул. — Но я его не уважаю. Ты не думай, я ухаживаю… Смотри, какая клетка чистая, а вода — как слеза. Но вот у Пальчика по морде видно, в каком он настроении, чего хочет… А этот — бревно бревном!
   И тут Володя рассказал мне, что мечтает стать дрессировщиком и выступать с группой зебр. Такого ещё никогда не было, а у него обязательно будет, потому что с ним занимается мой папа, а он в этом деле — профессор! Володе уже удаётся, — правда, не всегда, проехаться на Пальчике верхом, а ведь наездника на зебре никто ещё не видел — так говорит мой папа. Вообще мы с Володей подружились, — наверное, потому, что он только два года, как закончил школу. Он даже рассказал мне по секрету, что папа сделал заявку ещё на двух зебр: будто для своего аттракциона, а на самом деле — для Володи. И ещё он сказал, что таких людей, как мои родители, днём с огнём не найдёшь и что я должна на них «тихо молиться».
   И мы побежали искать папу, но сначала завернули к попугаям, и Володя объяснил, что желтоголовый — это Кузя, синеголовый — Ляля, второй синеголовый, но с лысинкой — Вова, а красноголовый — Арик, и его надо опасаться — кусается.
   — Как собака! — сказал Володя и показал багровый рубец на левой ладони. — Я ему, зверю, сахар давал, а он как долбанёт…
   — А почему они не разговаривают? — спросила я.
   — Петрос Георгиевич не хочет, — сказал Володя. — Говорит: зачем это надо — митинг на манеже!
   Папу мы нашли в комнате для шимпанзе. Клетки были пустые. За столом на высоком складном детском стульчике сидела младшая обезьяна — Зита, в передничке, как какой-нибудь малыш, и тётя Маруся — пожилая такая женщина, славная-славная и добрая-добрая — кормила её с ложечки манной кашей. Рядом стоял резиновый ярко раскрашенный доктор Айболит. Зита отворачивалась от каши и даже иногда плевалась. Тогда тётя Маруся подносила ложку к Айболиту и говорила:
   — А я отдам! Отдам Зиткину кашу.
   После этого Зита хватала ложку своей чёрной мохнатой ручкой и совала в рот. А папа не обращал на них никакого внимания, он ходил по комнате, а на руках у него сидел старший шимпанзе — Тату. Он обнял папу за шею руками, а за талию ногами, прижался всем телом и очень жалостно гудел: «У-уй, у-ух!» А папа всё приговаривал: «Бедный ты мой, славный, никто тебя не любил, не кормил, все били, обижали…»
   — Это он за Петросом Георгиевичем соскучился, — шёпотом объяснил мне Володя, — вот он его и жалеет. К Пальчику и не подошёл, а эту маруду на руках носит…
   — Может, ты хочешь, чтобы я твоего Пальчика на руках носил? — осведомился папа всё тем же «жалким» голосом. — Так, во-первых, я не Жаботинский… Тату хороший, Тату славный… А во-вторых, я был бы уже без носа и ушей… А Тату не кусается, Тату хороший…
   — Прямо-таки ангел, — оскорблённо хмыкнул Володя. — А кто Галине Евгеньевне лицо расцарапал?
   Папа посадил Тату на второй высокий стульчик, а сам стал сзади и положил руки на его мохнатые плечи.
   — Теперь будет есть, — сказал он мне. — А то очень разволновался, когда меня увидел. А в том случае он не виноват. Галка несла его на репетицию, а в коридоре кто-то лестницу уронил. Грохот, пыль! Тату испугался — и как рванётся! А Галка его не пускает. Ну, вот он её и цапнул. А вообще, Тина, запомни: к обезьянам без тёти Маруси или без меня не входить и близко около них не стоять. Народ коварный: оскалит зубы, всем кажется — улыбается, а это он злится! Работа с шимпанзе куда опаснее, чем со львами. Лев всегда о нападении предупреждает — позой, рычанием, всем своим поведением. И прыгает по прямой. А эти граждане нападают и сверху, и снизу, и сбоку, и могут рвануть когтями. Тату, покажи лапу! Видишь, как вооружён! И кусаются, и так в объятиях сожмут, что дух вон. Поняла?
   Вот тебе и юная дрессировщица: крокодила не беспокой, к зебре не подходи, попугаев опасайся, обезьян не трогай… Мне даже захотелось заплакать, и папа это заметил.
   — Знаешь что, — сказал он, — пошли-ка поужинаем и отдохнём: вечером у нас погрузка.
   — А бегемоты? — спросила я. — Разве я не пойду к бегемотам?
   — Моя дочка! — сказал папа и весь засиял. — Видели? Устала, укачалась, не ела с утра — и никаких жалоб. Нет, она хочет поздороваться с бегемотами! Ах ты, Тина, моя Тина! Ну, пойдём!
   И мы пошли к бегемотам.

ХРАБРЫЙ НАЗАР

   Репетиция аттракциона Петросяна задерживалась: надо было договориться с осветителями, отнести в оркестр ноты, установить сложные декорации. А народу в цирке тем временем становилось всё больше и больше: ведь артисты цирка ездят по всей стране, кочуя из одной программы в другую, и о многих номерах и аттракционах знают только по рассказам и газетным рецензиям. Всем хотелось посмотреть работу Петроса Петросяна. Там были заняты, как говорилось в афише, экзотические животные, то есть редкие животные далёких стран. «Гвоздём» этого аттракциона были дрессированные бегемоты, с которыми не выступает больше никто из советских, да, пожалуй, и зарубежных дрессировщиков. И даже приготовления к репетиции были необычными. Ну, скажите, видали ли вы когда-нибудь в цирке… занавес — такой, чтобы скрыл от зрителей всю круглую арену? Нет? А тут по команде Петросяна на манеж опустился откуда-то сверху огромный чёрный колпак, похожий на гигантский колокольчик — верхушка его была подтянута повыше, а края плотно прилегали к барьеру. И оттуда, из-под колпака, доносились какие-то непонятные звуки, будто кто-то большой недовольно фыркал и бурчал.
   Всё это было очень интересно — вот почему на репетицию пришли и артисты, и их помощники, и рабочие манежа, и кассирша. За минуту до начала в первом ряду появился директор. Около него топтался и что-то сердито говорил инспектор манежа — дядя Коля.
   — Бросьте, Николай Константинович, — потрепал его по плечу директор, — не надо портить себе и мне настроение. Бегемоты — не нервные дамочки! Отработают, как миленькие. Давайте лучше смотреть: я ведь этот аттракцион в первый раз вижу.
   Свет в цирке погас, и дядя Коля, недовольно ворча, поднялся на несколько рядов выше, туда, где сидела, затаив дыхание, Тина. И пока он пробирался к ней, наступая кому-то на ноги и поминутно извиняясь, из ложи оркестра полилась тихая нежная музыка. Чёрный бархатный «колокольчик» внезапно взмыл вверх, под купол, и свернулся там в тугой комок. А на арене, будто залитой настоящим солнечным светом, все увидели своими глазами прекрасную сказочную страну. За невысокой оградой росли зелёные пальмы, и на них качались, гортанно перекрикиваясь, яркие, как цветы, попугаи. Форганг был закрыт занавеской из бамбуковых палочек, а перед ним возвышалась большая серая скала. В прозрачном озерке отражался зелёный бархатный бугор и мокло толстое шершавое бревно. По жёлтому песку разгуливали розовые фламинго. А под скалой в узенькой полоске тени блаженно похрапывал герой весёлых армянских сказок — храбрый Назар. Он был в длинном оранжевом кафтане, в широченных голубых шароварах, а на голове его кокетливо сидела маленькая красная феска с кисточкой — кисточка свисала прямо на толстый нос Назара и его густые чёрные усы. Но вот Назар приоткрыл один глаз, потянулся, сел, подмигнул залу — и в зале засмеялись. Бывает же так: ничего особенного не сделает человек, просто вздохнёт или раскинет руки — а людям вокруг уже весело.
   А Назар тем временем вспомнил, как видно, о чём-то очень приятном: его круглое краснощёкое лицо так и расплылось в улыбке. Он залез в карман необъятных своих штанов и вытащил оттуда ситцевый узелок. В узелке оказалась тарелочка с аппетитными рыбками, длинный белый хлебец и фляжка. Назар расставил всё это на выступе скалы и полюбовался. Потом потёр руки, посмотрел на них, покачал головой и под смех зала заспешил к озерку — видно, руки были очень грязные. Но только он отвернулся, как розовые фламинго за его спиной быстро склевали с тарелки рыбок и тут же исчезли за бамбуковым занавесом. А Назар тем временем чуть не умер со страху, потому что «бревно», мокнувшее в воде, оказалось… живым крокодилом, который так выразительно распахнул зубастую пасть, что пришлось поскорее уносить ноги. Держась за сердце, Назар вернулся к скале и увидел пустую тарелку. В зрительном зале хохотали, а Назар обиженно погрозил пальцем. Но вид фляжки и свежего хлебца привёл его снова в хорошее настроение. Он уселся на скалу, взял хлебец в левую руку, а правой попытался отвинтить крышку фляжки. Крышка не поддавалась… И не заметил храбрый Назар, как из-за бамбукового занавеса тихонько вышла антилопа Нуга, подкралась сзади, вытащила хлебец из его руки и весёлым галопом унеслась за кулисы. Ну вот, фляжка открыта. А где же хлебец? И почему все смеются? Ах, теперь Назару ясно: около этой скалы нельзя поесть спокойно. Крепко сжимая фляжку, он направился к зелёному холму над озерком, хлебнул вина, облокотился на холм и… так и хлопнулся на золотые опилки арены. Потому что холм, большой неподвижный холм, взял да и переполз чуть-чуть подальше. Нет, этого Назар стерпеть не мог: он разбежался, прыгнул на холм, как на коня, вцепился в его зелёную пушистую вершину и… поехал вокруг арены: холм поднялся на короткие толстые ноги, стряхнул с головы зелёное бархатное покрывало и оказался огромным бегемотом, на котором храбрый Назар сидел задом наперёд. Он сидел и крутил пальцем у виска: дескать, не может такого быть, просто я сошёл с ума. Вот они проехали круг — аплодисменты гремели так, как будто это была не репетиция, а самое настоящее представление; вот Назар слетел со своего «коня»… Бегемот — это был Манук повернулся, повернулся и Назар и обмер: прямо перед ним зияла разверстая пасть Манука с огромными, толстыми, как большущие свёклы, зубами. От ужаса Назар сначала остолбенел, а потом выхватил из-за пояса старинный заржавленный пистолет и прицелился прямо в пасть бегемоту. За такое хулиганство Манук ухватил его за полу кафтана. И тут-то случайно выстрелил пистолет — наверное, в прожектор, потому что весь цирк погрузился во мрак. Но только на одну секунду. Вспыхнули с новой силой огни, и в их ярком переливающемся свете на арене вместо храброго Назара оказался Петрос Петросян. У его ног лежали мешковатый кафтан, синие шаровары, феска и даже толстый красный нос с чёрными усами, а Петрос Георгиевич, затянутый в чёрный, осыпанный блёстками костюм, весело раскланивался перед отчаянно аплодирующей публикой. И так же раскланивался на все стороны его четвероногий партнёр.
   — Дядя Коля, куда вы? — зашептала Тина. — Сейчас будет ещё интереснее: видите, вон выходит Шаман, они будут делать пирамиду и «ковёр»…
   — Надо туда, Тина, — встревоженно ответил дядя Коля, показывая вниз, на форганг, где стоял в напряжённой позе Василь. — Смотри, Манук стал совсем красный — значит, злится. Как бы не было беды…
   И он, прыгая через две ступеньки, помчался вниз. За ним заспешила перепуганная Тина.

РАССКАЗЫВАЕТ ПЕТРОС ПЕТРОСЯН

   В детстве я увлекался лепкой и бегал в кружок при районном Доме пионеров. У нас был там замечательный руководитель — Наум Осипович. Он учил нас так:
   — Разомни глину. Как следует разомни. А потом убери всё лишнее — и фигурка готова.
   Я вспомнил этот совет, когда приступил к дрессировке Манука. Ничего не скажешь — это была «неразмятая глина». И в ней было много лишнего… Например, злость — он был невероятно злой. Корм ему спускали на верёвках — через верх клетки. Убирали клетку струями воды. Он никого к себе не впускал — налетал, как танк.
   Я начал дрессировку… с библиотеки. Про бегемотов написано очень мало: где живут, что едят, сколько весят — вот и всё. А вот о том, как их дрессировать, — ни слова. И всё-таки я кое-что выудил: у Брема, у Гагенбека — про их характер, привычки. Оказывается, бегемоты очень опасны: львы и тигры на них никогда не нападают…
   Потом я стал его к себе приучать. Садился под клеткой и начинал разговаривать. И так — целый день. Потом запретил спускать еду сверху, стал просовывать капусту, морковку, свёклу между рельсинами, из которых сделана клетка. Он сначала не брал, уходил в воду, ел без меня, ночью… Потом привык. Тогда я к клетке лестницу приставил снаружи. Забирался на перекладины и там разговаривал. Кормил всегда в одно и то же время — в восемь утра, потом в час дня и в шесть часов вечера. А уходил часов в двенадцать. Он в воде, а я — на лестнице. И так день за днём. И вот однажды прихожу я к Мануку — как всегда, в половине восьмого утра — и вижу: он стоит у решётки и внимательно так смотрит — явно ждёт. Увидел меня, но в воду не пошёл. И смотрит вроде дружелюбно. У них ведь глаза очень выразительные. Я ему сказал:
   «Здравствуй, Манули» (я обязательно с ним здороваюсь), — и взял из приготовленного заранее корыта с едой самую большую морковку. И вдруг он медленно так приоткрыл рот. Я мгновенно насадил морковку на палочку — и ему протягиваю. Взял! «Браво, — говорю, — ай, браво, мальчик! Возьми ещё!» А самому прямо плясать хочется.
   С этого дня он стал на имя своё откликаться. Я его Мануком назвал — по-армянски это значит «малыш»: ему всего полтора годика было. Но раньше он никак на это имя не реагировал, а теперь позову — не идёт, но уши стрелкой ставит и глазом косит: понимает, значит, что к нему обращаются. И тогда я лестницу взял да и спустил к нему в клетку. Вторую лестницу. Одна снаружи стоит, другая — внутри, вроде стремянки, перекинутой через верх клетки. Стал я отрабатывать первый «номер» — спуск в клетку. Надо мной все смеялись, что не я Манука, а он меня дрессирует: спущусь на ступеньку, он двинется в мою сторону — я наверх. В общем, спуск занял четыре дня. Как у меня сердце билось, когда я в первый раз на пол клетки стал! А он глянул на меня — и в воду. От греха подальше!
   На репетиционный период нас отправили в большой южный город, в отличный цирк. Там Николай Константинович — дядя Коля режиссёром-инспектором работал: он не одному номеру дал путёвку в жизнь. Работать в его цирке — наслаждение: корм для животных всегда есть и всегда самого лучшего качества, манеж для репетиций готов точно в отведенное время. И Василь — это его «подарок»: он у них в цирке в подсобном цехе работал.
   Дядя Коля помог мне и аттракцион до конца продумать. Сначала я решил, что буду работать с одним бегемотом. Сделаю так называемый салонный номер дрессуры: бегемот будет у меня обедать за столом, покрытым скатертью, ложиться спать в настоящую кровать, только огромных размеров, смотреть «телевизор» (разумеется, с бегемотьей программой), развалившись в кресле, и так далее. Ну, в общем, будет копировать человеческую жизнь. А дядя Коля отговорил. Ты, говорит, настоящую дрессуру покажи, а не чепуху какую-то. Конечно, говорит, если ты на него, допустим, пижаму наденешь, так публика будет хохотать и хлопать, но это — дешёвый успех!
   А Манук мой к тому времени уже на имя, как собака, шёл, и я его понемногу на манеж выводил. Ему там нравилось. Получалась прогулка перед едой: нам дядя Коля утреннее время отвёл — с пяти до семи часов, пока в цирке никого нет. Всё-таки бегемот, нельзя людьми рисковать…
   Оказалось, что у бегемота тонкий слух. И прекрасная память. Например, команду «стой!» Манук с первого раза запомнил. Он шёл вдоль барьера — медленно, важно, я стал перед ним — не вплотную, конечно, а на расстоянии, — руку поднял и сказал: «Стой!» Он видит — путь закрыт, ну и стал. Я эту команду четыре раза повторял — у четырёх проходов. А потом стал в середине манежа и оттуда — как только Манук поравнялся с форгангом — подал команду: «Стой!» Стал! Запомнил, умница! Я и раньше ещё понял, что с Мануком мне повезло — способный. Но чтобы с одного раза такую трудную команду запомнить — этого я не ожидал!
   Тогда, в первые месяцы репетиций, я ещё одно понял: бегемот не собачка, его невозможно едой приманивать или, как в цирке говорят, поощрять. Собаке, медведю, даже слону конфетка или кусочек сахара — уже лакомство, поощрение. А бегемоту целый качан капусты подавай! Некрасиво. И ни к чему! Голодным на манеж его выводить опасно: если разозлится, взбунтуется, его ни струёй воды, ни выстрелом из пистолета не укротишь, это не лев, не тигр, не пантера! А сытый он на приманку не пойдёт. Но я заметил — он очень оказался чувствительным к ласке. Странно, правда? Такой огромный, толстокожий, а так ласку понимает. И обиду — тоже! Знаете, есть такие дети: никаким подарком не возьмёшь, никаким наказанием не напугаешь. А поговоришь спокойно, ласково, объяснишь, что требуется и почему, — выполнит. И самое страшное для такого ребёнка — если на него обижаются, его стыдят. Так я и стал с Мануком работать.
   Вообще, каждое животное требует особого подхода. Зебра, например, очень злая, упрямая, она без острастки работать не будет. С шимпанзе — других обезьян у меня не было — нужна строгость, очень большая требовательность, баловать нельзя ни в коем случае. Собак можно баловать: эти точно знают, где игра, а где работа. Но лакомство, поощрение им нужны обязательно. А вот Манук — он что угодно сделает из уважения, за доброе слово. Только торопиться нельзя — тугодум. Вот, например, история с зелёным покрывалом… Но это я забегаю вперёд…
   Значит, решили мы от «человека-бегемота» отказаться. А пока я научил Манука ходить по барьеру и останавливаться у проходов — сначала по команде, а потом и без неё, и медленно открывать рот. По правде говоря, это до сих пор мой самый любимый трюк, потому что для бегемота неширокий барьер всё равно, что для человека — канат.
   И ещё Манук научился по команде ложиться. Пришёл как-то к нам на репетицию дядя Коля, посмотрел на лежащего на опилках Манука и засмеялся: «Вылитая скала! В темноте спутать можно!» Сказал, ничего такого не думая. А из этих слов аттракцион вырос — вот ведь как бывает.
   В самом деле, запросто можно принять бегемота за холм. На манеже. Например, облокотился человек о холм, а холм… отполз. Или ещё лучше — уселся на холм, а тот поднялся и пошёл… Вот будет хохоту!
   Но дрессировщик на манеже — фигура героическая, а не комическая. Смеются над клоунами. А что, если соединить клоунаду с дрессурой? Сделать как бы представление из двух частей: сначала клоунада, потом — обычная дрессировка… Надо что-то искать.
   Так вот постепенно и пришёл в наш аттракцион храбрый Назар — герой весёлых армянских сказок. А с ним пришли розовые фламинго, полосатая зебра, антилопа, попугаи, шимпанзе… И второй бегемот — Шаман. Тогда и случилась история с зелёным покрывалом — куском бархата, которым я накрываю Манука ещё в антракте, чтобы было похоже на поросший мхом и травой холмик.
   Манук к тому времени многое уже умел. Ложиться, становиться в пирамиду, ходить по качающейся доске, хватать храброго Назара за кафтан, возить его на себе верхом. А зелёное бархатное покрывало было ещё не готово — что-то помешало. И вот прибывает оно к нам в цирк. Пушистое. Яркое. Прямо прелесть, какое покрывало! И на репетиции я накрыл им Манука. Вернее, попытался накрыть. Потому что стоило мне взять это покрывало в руки — Манук вскакивал и прекращал всякую работу: морщил нос, заводил назад уши, наливался кровью и начинал бурчать. И топтаться на месте — это боевая готовность номер один. Дескать, эй, берегись, я злой сейчас! Между прочим, я в нём эту откровенность особенно ценю: никогда ничего исподтишка не сделает, всё в открытую…
   В общем, такой простой трюк Манук выполнить не захотел. А у меня уже весь сценарий продуман, весь реквизит заказан — и озеро есть, и скала, и костюм храброго Назара сшит, и фламинго уже научились вовремя рыбок с тарелки склёвывать… Что же делать? Отказаться от всего этого?
   И тогда я стал Манука уговаривать. Как маленького. Уложу его, накрою ему голову носовым платком — самым обыкновенным. А сам рядом сажусь и уговариваю: «Ну, потерпи, Манули, умница, ну, что же тут такого»… Платочек — не бархатное покрывало. Лежит мой Манук, хмурится, а я его ласкаю, по затылку похлопываю, горло чешу… На второй день я платок полотенцем заменил. Детским — маленьким. И опять уговоры и ласки. На третий день я расхрабрился — махровое полотенце принёс. Но Мануку очень уж понравилось лежать, и чтобы я его ласкал — он и махровое полотенце стерпел. Больше недели ушло, пока он разрешил себя покрывалом накрыть — и то при одном условии: я сначала должен его как следует приласкать. И так по сей день: не приласкаю, не поговорю с ним уважительно — не будет лежать под покрывалом!
   Ненавидит этот трюк, только ради нашей дружбы его выполняет.
   И вообще он — нервный. Ему можно настроение чепухой испортить.
   Был такой случай. Я тарелочку из-под рыбок не туда кинул.
   Полагается её кинуть подальше, за скалу, а я не добросил, она перед скалой упала. Я про это совсем забыл. Разыграл всю историю с Назаром, приступили к «дуэту» — Манук и Шаман.
   Всё идёт хорошо, пора становиться в позу «мы — трое»: я в центре, а бегемоты кладут свои головы мне на плечи.
   Шаман уже подошёл, уже голову положил, а Манук застыл — и ни с места. И начал бурчать. Вижу краем глаза — он куда-то вниз уставился. А там, оказывается, тарелочка алюминиевая блестит.
   Я её скорее ногой подгрёб и стал на неё. И Манук сразу же подошёл ко мне и голову на плечо положил. Аккуратист!

КАТАСТРОФА

   Аттракцион шёл как по маслу, и поэтому никто не обратил особого внимания на дядю Колю и Тину, сбежавших вниз, к самому форгангу, туда, где стоял побелевший от напряжения Василь.
   — Бесится, — сказал он дяде Коле, не поворачивая головы. Слышите, бурчит. — И так же, не поворачиваясь, не отрывая глаз от арены, сказал куда-то в глубину форганга: — Володька, слышь? Привяжи Пальчика и Нугу к стойкам и подойди сюда: Манук прямо не в себе…
   Василь не зря волновался — он знал: Манук ненавидит Шамана. Ненавидит с той самой минуты, когда этот некрупный тёмно-серый бегемот с чёрной полосой вдоль спины впервые переступил «порог» арены. Потому что Шаман — лентяй и халтурщик. Так говорит Петрос Георгиевич, и так оно и есть. А Манук — прирождённый артист. Для него выступление удовольствие, что-то вроде спортивных игр после неподвижного лежания в воде. Манук точно знает время своего выхода, заранее вылазит из бассейна и ждёт у решётки. А Шаман до последней минуты отлёживается в бассейне, вылазит медленно, неохотно, и «физиономия» у него в это время самая мрачная. И так во всём: Манук если уж разевает пасть, то до отказа. А Шаман чуть приоткроет — и тут же захлопывает с таким видом, будто раскрыть рот — это ужас какая тяжёлая работа. А когда оба бегемота делают пирамиду — становятся передними ногами на боковые уступы «скалы», сделанной из досок и папье-маше, то Манук задирает голову и замирает в этой позе до тех пор, пока Петрос Георгиевич не скажет: «Ай, браво!» А Шаман ноги ставит на самый краешек уступа и тут же соскальзывает на опилки. Поэтому Петрос Георгиевич не вспрыгивает на вершину «скалы», как было задумано, а стоит внизу между бегемотами, широко раскинув руки и касаясь пальцами горла непослушного артиста — так Шаман задерживается на уступе хотя бы на несколько секунд. Но хуже всего, когда бегемоты делают «ковёр» — ложатся на арене рядком, на бочок, а сверху на них укладывается Петросян. Ноги его на Шамане, а грудь — на Мануке, правой рукой он обнимает Манука за шею, а левой приветствует зрителей. Красивый трюк, эффектный. Но Шаман, который спешит удрать в свою клетку и нырнуть в прохладную воду, старается лечь поближе к форгангу, а Манук — аккуратист и ложится на точно отведённое ему место. Между бегемотами образуется внушительная щель, так что Петросяну приходится либо «висеть» на носках и локтях, либо поднимать Манука, как более послушного, и укладывать снова впритирочку к Шаману. Манук этого страшно не любит: он честно выполнил своё задание, с какой же стати снова вставать и ложиться. Думаете, это так приятно с фигурой в две тонны весом и похожей к тому же на аэростат?.. Вот почему, когда после «ковра» Шаман рысью устремляется в форганг, Манук сердится и всегда пытается напасть на халтурщика сзади, так что обязательно надо быть в эти минуты настороже. И это — в обычные дни. А сейчас…
   — Петрос Георгиевич, — негромко сказал Василь, — не подгоняйте сегодня Манука к Шаману, чтоб он сгорел…
   Петросян кивнул. Он всё ещё стоял в центре манежа, а бегемоты, кончив обход по барьеру, направились к Петросу Георгиевичу. Новый взрыв аплодисментов — это Манук и Шаман положили на плечи дрессировщика свои «головки». Теперь пирамида! Разумеется, Шаман, как всегда, быстрее чем нужно соскользнул вниз, и Манук, заметив это, стал от злости совсем багровым.
   Остался только «ковёр». Потом Шаман уйдёт в клетку, а Манук спрячется в форганге за бамбуковой занавеской до тех пор, пока не станцуют вальс Пальчик и Нуга, пока не выступят с целой программой Тату и Зита, — тётя Мару-ся в комнатке у самого манежа уже надевает на них яркие платьица. А потом Манук, как и положено самому талантливому артисту труппы, выйдет на соло: он покажет уникальный трюк — пройдёт по качающейся доске, совсем такой, как на детской площадке в любом парке, только массивнее и длиннее. На этой доске укреплены тумбочки на некотором расстоянии одна од другой, и Манук будет наступать на эти маленькие круглые тумбочки. По такому сооружению и человеку трудно пройти, не то что бегемоту! А в самом конце, когда музыка заиграет туш и вспыхнут все огни, сколько их есть в цирке, Петросян уйдёт с арены, а в центре манежа останется только Манук — совсем один — и будет весело раскланиваться со зрителями. А ведь даже лошади, даже собачки никогда не работают на арене без дрессировщика!