Бабий Алексей. Хронометраж

   В ответ он выплеснул свои скудные впечатления о работе. Жена тоже кивала; только, когда он повествовал о нахальной Антонине, некстати совершенно вставила рассказ о том, как Петька не хотел сосать днём.
   Всё нормально. Оба высказались, что оба друг друга не слышали, разве это важно? Да и было ли что воспринимать? Ну, вчера Петька описялся восемь раз, а сегодня — девять. Ну и что? Информации нуль, но ведь не информацией обмениваются супруги.
   Пик-пик-пик — всё нормально — подаёт сигнал один.
   Пик-пик-пик — всё нормально — отвечает другой.
   Все системы работают нормально. Самочувствие членов семьи хорошее. Координационно-вычисли… Тьфу!
   А, кстати, ужин уже поспешно уничтожен.

19.40

   Теперь пора общаться с сыном. Но не сразу. Абросимов представляет из себя спушенный воздушный шарик. Единственное, что ему хочется сейчас — это лечь и закрыть глаза. Абросимов же младший, напротив, бодр и деятелен, но это ненадолго: минут через сорок он начнёт ныть и скулить, но продержаться надо будет до девяти — если уложить раньше, он проснётся в двенадцать и всю ночь будет перемежать «агу» с рёвом. Это мы уже проходили. Нужно передохнуть перед этим испытанием.
   Виктор П. совмещает лёд и пламень простого: он снимает с Петьки ползунки (влияние Никитиных!), кладёт его на кровать, а сам ложится с краю, образовав нечто вроде манежа. Пока сын ползает там, тыкаясь слюнявой мордочкой, можно немного отдохнуть.
   Но отдых ли это?
   За дверью гремит, орёт и содрогается телевизор на первой программе. За стеной, с другой стороны, соседи смотрят вторую программу, и тоже на полную катушку.
    От автора.Антиода телевизору.
   О, телевизор!
   О, времяубийца, душегуб, конь троянский!
   Что перед тобой атомная бомба, которая гробит за раз несколько тысчонок душ? А ты — не махом, но надёжно сосёшь миллионы душ, пока от них не останется одна хитиновая оболочка.
   Когда я вижу работающий телевизор, рука моя тянется к пистолету. Которого у меня, увы, нет.
   Но есть единомышленники — и да здравствуют они — от гарднеровского старика, разрядившего в экран дробовик, до нашего, родного, шукшинского, метнувшего сапог в голубого змия.
   Есть сильные люди — не купившие, продавшие, выбросившие на помойку дурацкий этот ящик. Они сильны, поскольку избавились от него. Они слабы, поскольку не могли не смотреть его, пока он у них был.
   Я же, с открытым забралом и лицом к лицу, имея телевизор, не смотрю его. Месяц, два и три — но вот, по болезни ли, по недомыслию ли, или же по усталости, попадаю в зону телевизорного поражения и смотрю:
   — смотрю про тех знатоков, которые ведут следствие про тех, которые эрудиты
   — смотрю концерты, конкурсы, заставки и зарисовки.
   — смотрю сериалы в любом порядке и с любого места.
   — смотрю, смотрю и на глазах становлюсь тем самым видиотом, и вижу, в кошмаре, как в голубую дыру затягивает останки моего интеллекта, и так неделю, две, три… Хва-а-а-тит!
   И выныриваю.
   Но сколько утопших!
   Спасите наши души…

20.01

   Итак, с одной стороны тесть смотрит первую программу. Тесть глуховат и к тому же включает предельную громкость.
   С другой стороны соседи смотрят вторую программу. Эти тоже крутят ручку громкости, пока не упрётся, но не от глухоты, а от натуры. Соседи вообще люди с богатой натурой. Иногда кажется, что их там на порядок больше — могут ли трое регулярно выдавать такое количество децибел? Папа орёт на маму, мама кричит на папу, дочка трёх лет визжит по мере своих слабых сил, и всё это при орущем телевизоре.
   В среднем каждые двадцать минут у них с грохотом падает что-нибудь, а по субботам и кто-нибудь: обычно жена, которая, как в каком-нибудь боевике, в пылу ссоры от хорошего удара летит, живописно ломая мебель на пути картинно оседает где-нибудь у стенки.
   И не день, и не два. И не год даже.
   Всю жизнь.
   А тут всё тихо, если не считать телевизора. Тут интеллигентные люди живут и ненавидят друг друга тихо и культурно.

20.05

   Свои децибелы ближе к сердцу. Абросимов заменяет себя на должности манежа под подушкой и врубает магнитофон. Сначала тихо, потом ровно настолько, чтобы заглушить хотя бы первую программу.

20.10

   По второй программе «за день мы устали очень».
   Странно. Странно не то, что устали, а то, что поют. Значит, часы отстали как минимум на пять минут. Это замечательно. Заветный двадцать один час приблизился на пять минут.

 
Ещё часочек, и свобода
Нас примет радостно у входа.
 

   Пора уже воспитывать детёныша.
   Ну что, Петя, в космос полетим?
   Сын радостно сучит ногами, машет руками и в немом восторге таращит глаза.
   Пять, четыре, три, два, один, пш-ш-ш-ш!
   А как Петя прыгает ножками? Вот так! Вот так! Давай-давай!

20.30

   Уф! Руки отваливаются! Пора переходить к спокойным играм — скоро спать.
   Петя, где книжки? Ух, какие книжки! Петя вырастет, будет читать книжки!
   А вот кружка! С петушком! Петина кружка! Петин петушок!
   Ну и так далее. И посмотрели на улицу, где машинки, и посмотрели паровозик игрушечный: всё полезно для детского развития.

20.45

   Допрыгались.
   Никитины скромно умолчали о том, куда какают их дети, когда бегают с голыми попами. Точнее, у них-то они, начиная с роддома, просятся на горшок, а Петя Абросимов в свои пять месяцев ещё не научился.
   И поэтому у эсквайра полная рука того, что обычно в руки не берут. Хорошо, что хоть ладонь успел подставить.
   Теперь нужно идти через вражескую территорию.
   Абросимов локтём открывает дверь — децибел становится заметно больше. Все на своих боевых позициях — тесть у телевизора, тёща на кухне — просто так сидит.
   Перебежка. В санузле свои. Жена полощет, нагнувшись над ванной, и поза её вызывает у Абросимова мгновенное желание. Но он уже знает, что к тому времени, как до этого дойдёт дело, придётся выбирать между двумя удовольствиями и победит, скорее всего, удовольствие поспать лишний часок. К тому же, Пётр Викторыч имеет манию просыпаться в самый неподходящий момент, а если и не проснётся, то повздыхает, поворочается, покряхтит: все эти перерывы, замирания приводят к тому, что, как бы хорошо всё ни начиналось, заканчивается скучным выполнением долга — не бросать же начатое дело!
   Так что — «с етим делом мы покончили давно!»
   И Абросимов, наступив на горло своей песне, бодро призносит:
   — С детьми до года вне очереди!

20.52

   — Ну ты корми тогда, — говорит Абросимов, - «а я дополощу».
   Эсквайр лелеет две надежды: во-первых, что жена утолкает Петьку спать, а, во-вторых, может, удастся остаться в своём маленьком Эдеме.
   Санузел — это абросимовский кабинет, рай в миниатюре, островок безопасности.
   Остров этот Абросимов открыл, будучи сражён профессиональной болезнью хороших программистов. Плохие программисты мало думают, поэтому часто бегают на машину, исправляя ошибки в программе. Хорошие же программисты обдумывают результаты прогона на машине дольше, а на машину бегают реже. Это положительно влияет на сроки сдачи работ, но ухудшает перистальтику.
   Так вот, болезнь эта открыла глаза Абросимову и указала ему светлый путь. Даже излечившись при помощи лесных своих прогулок, он стал симулировать, морщиться, кряхтеть, а всё затем, чтобы запереться там и наслаждаться тишиной и покоем, да поглощать свежую газету.
   Стирка пелёнок — тоже в том же Эдеме — любимое абросимовское занятие. Воду он врубает на полную, чтобы заглушить первую и вторую программу. И при деле — свободен!
   Иногда, в моменты обострения семейной обстановки, Абросимов норовит ненароком затеять стирку попозже, когда тёща легла спать. А кто что скажет — человек делом занят, а что громко — так вынь бревно из своего глаза — кто в шесть утра радио на всю катушку врубает?
   «Квартирный вопрос испортил человечество».
   Я бы высек эти слова в мраморе.

20.53

   Фигу с другою, любезный Виктор Палыч! Покормить-то Вера покормит, а укладывать всё равно тебе!
   Ладно, хоть пополоскать — минут десять в Эдеме.

21.07

   Алгоритм 15. Укладывание спать Петра Викторыча Абросимова.
   1. Покормить.
   2. Петь песни с качанием на руках до тех пор, пока он не закроет глаза.
   3. Качать на руках с мычанием, считая про себя до 100.
   4. Качать на руках молча, считая про себя до ста.
   5. Держать на руках без качания, считая про себя до 100.
   6. Положить в кроватку и досчитать до 33.
    Примечание.1. В пунктах 3–5, если объект открыл глаза, счётчик сбрасывается на нуль.
   2. Если на любом пункте объект начинает шевелиться, возврат к пункту 2.
   Жена использует несколько другой алгоритм (15а): всё то же, но песня поётся вплоть до пункта 6.
   Вечером Абросимов поёт сыну песни на родном языке, например, такую:

 
Слониха, слонёнок и слон
Устали стоять в зоопарке
И в море уплыли на синей байдарке
Слониха, слонёнок и слон
 

   В ней восемь куплетов, и можно петь сколько угодно раз. А иногда, в минуты депрессии, он обращается и к Высоцкому:

 
Жил я славно в первой трети…
Или даже
Сам виноват, и слёзы лью, и охаю…
 

   Но всё это уже под соответствующее настроение.

21.34

   Сын спит — не спит, а сам Абросимов уже клюёт носом. Свобода наступила, но удастся ли ею воспользоваться? Время после девяти — драгоценнейшее. Сейчас — попить чаю с женой: не спеша и любовно, а затем — бог даст, и почитать что-нибудь серьёзное. За чаем Абросимов читает Куваева. Жена тоже читает: всё, что можно было сказать, сказано, можно и помолчать.

22.08

   Однако, сил хватит только на то, чтобы доползти до кровати. Абросимов кидает прощальный взгляд на стеллаж: может быть завтра доберусь?
   Пока разобрали постель, пока успокоили Петьку, который вдруг заорал спросонья, пока приготовили всё к ночной вахте: термос, пелёнки и прочее — уже: 22.44.
   Абросимов лёг на правый бочок, уложил руку на женином бедре — не столько от обуревавших чувств, сколько от тесноты — и ухнул мгновенно с сон.

00.35. Или, если угодно, 24.35

   00.36. Скорей бы утро, да на работу! — с такой мыслью просыпается Виктор П. Абросимов, эсквайр, от толчка жены.
    ₁₉₈₀