Страница:
Далеко отстоящие друг от друга одинаковые многоэтажки – с часто осыпавшимися со стен кафельными плитками, тёмные от грязи и времени – напоминали бесхозные, всеми позабытые руины, жить в которых нормальному человеку тоскливо и неуютно. Обязательное подростковое граффити на подъездных дверях, облезлые лавочки возле подъездов; выросшие на пустырях между домами за эти годы высокие деревья – и городское кладбище, через дорогу. Очень символично, очень!
Василий Петрович шёл, не обращая внимания ни на дома, ни на машины, которые то и дело проносились по трассе, рядом. Только на встречных поглядывал цепко, внимательно, всё более и более убеждаясь в том, что сподобился он нынче видеть нечто, человеческому глазу не позволительное. Откуда и почему сошла на него эдакая благодать, Василий Петрович не знал, да и не задумывался над тем: какая, собственно, теперь разница! Видит и всё тут.
Прохожих по жаркой послеполуденной поре было мало. Зато хватало старух на близких приподъездных лавочках и играющей в тени деревьев малышни: при новой для Василия Петровича возможности зреть незримое старухи и дети разнились как ночь и день – копошение мрачных, почти чернильных теней на лавочках и яркие, радужно-разноцветные всполохи меж деревьев. Порой за тем свечением и самих детей не увидеть, настолько ещё много в них нерастраченной жизни… Василий Петрович остановился, несильно хлопнул себя по лбу:
– Вон оно что! – и пошёл дальше, провожаемый равнодушными взглядами старух: ну, прибил человек комара, ничего интересного. Даже посплетничать не о чем.
– Жизнь, – шептал на ходу Василий Петрович, – я вижу жизнь! Эту, как её, мм… ауру, да-да! Как экстрасенс, – он зябко поёжился: несмотря на жару, Василия Петровича ощутимо знобило. – И душу после смерти вижу, вон оно чего… А я? А у меня-то её сколько, той жизни? – он с тревогой посмотрел на руки, оглядел их от локтей до кончиков пальцев – нет, ничего не видно, никакой ауры. Ни светлой, ни тёмной. Похоже, у самого себя определить запас жизненной силы нельзя, не получится… а, может, он уже и сам умер? Незаметно, на остановке? Потому и видит то, чего не должен; от внезапно пришедшей идеи Василию Петровичу стало дурно. Однако, здраво поразмыслив, он решил не паниковать – во-первых, руки у него обычные, не чёрные, хотя местами грязные. И идёт он куда хочет, а не в сторону кладбища, как тот призрак на остановке. Во-вторых, можно было проверить, купив чего-нибудь в ближайшем газетном киоске – вряд ли духу умершего продадут это «чего-нибудь»… Если вообще тот дух заметят.
Продавщица в киоске – молодая, однако уже с заметно потускневшей голубой аурой – Василия Петровича не только заметила, но и продала ему какую-то залежалую бульварную газету: Василий Петрович попросил любую, мол, ему рыбу завернуть надо. Ляпнул первое, что в голову пришло. Получив сдачу, он отошёл от киоска и присел отдохнуть на лавочку возле случайного подъезда – предварительно убедившись, что та пуста; не хватало только, чтоб кто из старух при нём опять помер, нервы-то не железные! Сел и развернул купленную газету. И вновь удивился, хотя куда уж дальше-то…
Толстая многостраничная газета была пуста. Нет, статьи там присутствовали, и заголовки имелись, и разные фотографии… Но читать и разглядывать это Василий Петрович долго не стал. Потому что под типографски отпечатанным текстом – ныне почти прозрачным и едва различимым – находился другой, чёткий и понятный: мысли тех, кто писал те статьи. То, что они думали на самом деле, когда «творили»… Куцые мысли, коротенькие. «Враки», «Брехня» и «Пипл всё схавает» перемежались более длинными «Ох, как башка после вчерашнего трещит!» или «Сука Галка, продинамила и не дала». На нечётких размытых фотографиях, как предположил Василий Петрович, было изображено одно и то же, только в разных ракурсах: ослиная задница.
Уронив газету под лавочку, Василий Петрович побрёл дальше – экспериментировать с серьёзной прессой, где публикуют официальные правительственные заявления, коммюнике и политические прогнозы, он побоялся. И без того всё его мировоззрение трещало по швам, не хватало ещё, чтобы он усомнился в правильности действий верховной государственной власти…
Было уже около четырёх дня, когда Василий Петрович понял, что он жутко, до невозможности устал. Устал идти пешком, устал испуганно таращиться по сторонам; что нервы у него на пределе и проклятый дар – если это, конечно, дар, а не наказание невесть за что – того и гляди сведёт его, Василия Петровича, в могилу раньше, чем ему предназначено. Хотя, по правде говоря, Василий Петрович уже несколько освоился со своей ненормальностью, но радости она у него не вызывала. Скорее – грусть и отчаянье: что толку от его умения видеть для других недозволенное? Какой в том прок и смысл? Нет ответа, нет…
Василий Петрович вышел к остановке – один в один близнец той, где с ним приключилась беда всевидения – отвернулся от скопившегося под козырьком немногочисленного люда и, прикрыв глаза, стал ждать автобус. На работу он, конечно же, не поедет, а отправится прямиком домой. Купит по пути бутылку водки для снятия стресса, вернётся в свою холостяцкую однокомнатную, а там будь что будет! Напьётся и ляжет спать, авось к утру оно всё само по себе пройдёт. Рассосётся…
Вскоре подъехал автобус – здоровенная машина из числа тех, что по дешёвке сбывают в Россию зарубежные фирмы, полностью использовав отпущенный производителем моторесурс, подлатав двигатель и проведя необходимый косметический ремонт. Монстр зарубежных междугородних трасс, так сказать… На боку монстра, со стороны дверей, протянулась цветастая реклама какого-то иностранного напитка – какого именно Василий Петрович не разобрал, название оказалось прозрачным до невидимости. Зато увидел чёткое, выполненное полуаршинными буквами: «И как вы это химическое дерьмо пьёте?» Тяжело вздохнув, Василий Петрович влез в автобус и сел на заднее сиденье, подальше от людей, ну их всех к чёрту. Достали.
Автобус шёл ходко, уютно покачиваясь на скорости, и лишь изредка делал остановки – как оказалось, Василий Петрович удачно попал на «экспресс», так что дома он будет скоро. Через полчаса, не более.
Василий Петрович, во всю позёвывая и стараясь не уснуть, глядел на впереди сидящих. Все сиденья в автобусе были заняты: макушки пассажиров, едва видимые поверх высоких спинок, светились разноцветными нимбами жизненной ауры – у кого поярче, у кого потусклее. У водителя за стеклянной перегородкой нимб полыхал тревожно-красным – что бы это могло значить, Василий Петрович не знал. Может, специфика профессии? Сейчас красный, потом жёлтый, потом зелёный; обдумав эту мысль, Василий Петрович невесело усмехнулся. Настроения шутить у него не было.
Василий Петрович мельком глянул в окно: они подъезжали к длинному мосту через искусственное водохранилище, где в летнюю пору любили отдыхать горожане. Зачем было нужно то водохранилище, Василий Петрович не знал – возможно, городские власти в своё время озаботились здоровьем и культурным досугом горожан, а, возможно, оно использовалось для технических нужд: неподалёку, на противоположном берегу, высились корпуса какого-то завода по производству невесть чего. Завод Василия Петровича не интересовал.
Внезапно аура водителя начала тускнеть – секунда-другая и то, что прежде напоминало Василию Петровичу светофорный «стоп-сигнал», стало угольно-чёрным. Предсмертным. Точь-в-точь как у деда на остановке, аккурат перед тем, когда его душа окончательно покинула тело. И одновременно у всех пассажиров также погасли их нимбы – впереди Василия Петровича сидели одни лишь покойники. Мертвецы, которые ещё не знали, что они мертвы – кто-то громко разговаривал, кто-то чихал; где-то впереди громко плакала маленькая девчушка, а мамаша сердито шикала на неё, мол, замолчи, а то Бармалей заберёт…
Василий Петрович вскочил и с криком: «Стой! Стой!» кинулся по проходу меж сидений к водителю – пассажиры недоумённо смотрели ему вслед, не понимая, с чего это вдруг человек всполошился? Свою остановку, что ли, пропустил? Или жара окончательно доконала, вот и поехала крыша… всяко ведь бывает.
Водитель, пожилого возраста человек, лежал, навалившись грудью на рулевое колесо: глаза обморочно закатились и глядели белками в никуда. Водитель часто и хрипло дышал, словно только что вынырнул из глубины – то ли сердечный приступ у него случился, то ли тепловой удар, Василий Петрович не знал. Автобус мчался вперёд, к мосту, под которым загорали люди, и что могло произойти дальше, когда неуправляемая многотонная махина проломит мостовое ограждение, эти хилые декоративные перильца, и рухнет на пляж с высоты пятнадцати-двадцати метров, объяснять Василию Петровичу не требовалось.
– Твою мать! – заорал Василий Петрович и, перегнувшись через боковую стеклянную перегородку, с силой крутанул руль вправо – уж лучше в стену дома, чем с моста…
Автобус стоял, уткнувшись смятой водительской кабиной в погнутый фонарный столб; асфальт перед кабиной был далеко усыпан мелким стеклянным крошевом – осколки вразнобой поблескивали алым отсветом заходящего солнца.
Когда от места аварии отъехала последняя машина «скорой помощи», капитан Аверченко подошёл к медэксперту: тот, присев на складной стульчик, деловито записывал в разлинованную тетрадь результаты осмотра тела. Серые брюки лежавшего рядом трупа были спущены на ноги, белая рубашка задрана, оголив выпуклый живот; поодаль валялась испачканная в крови матерчатая кепка.
Аверченко остановился, недовольно покачиваясь с носка на пятку.
– Лёш, скоро ты там? – брюзгливо спросил он, в очередной раз глянув на часы, – давно пора ехать дежурство сдавать. Ещё и рапорт писать, ёлки-палки… А пива-то как хочется! Просто сил нету, как.
– Дима, что с пассажирами? – не оборачиваясь, поинтересовался Лёша, – всех увезли?
– Всех, – равнодушно ответил капитан. – А, переломы-ушибы, ерунда в общем. Водитель сильно побился, и сердечный приступ у него, но жить будет. Не то, что этот псих… Ишь какой полёт через лобовое стекло сделал! Орёл, блин. Летун.
– Почему – псих? – медэксперт оторвался от писанины, с интересом глянул на приятеля.
– Свидетели рассказали – типа, подбежал он к водителю и руль, гад, вывернул, – охотно сообщил Аверченко. – Прямо в столб автобус направил! И откуда только подобные шизики берутся, а, Лёш? Вот ты врач, скажи – откуда?
– А фиг их знает, – медэксперт захлопнул тетрадь. – Берутся и всё тут, – он встал, подобрал стульчик, сложил его. – Вон, труповозка приехала. Ладно, пойдём, дел и впрямь ещё невпроворот, – и они ушли.
Под головой Василия Петровича медленно темнела, сворачиваясь, кровавая лужица; предвечерний ветерок гонял по ней корабликом лёгкое пёрышко.
Пушистое, фиолетовое, с золотистым отливом.
Неизвестно чьё.
Свадьба
Семнадцатого
Спаситель
Василий Петрович шёл, не обращая внимания ни на дома, ни на машины, которые то и дело проносились по трассе, рядом. Только на встречных поглядывал цепко, внимательно, всё более и более убеждаясь в том, что сподобился он нынче видеть нечто, человеческому глазу не позволительное. Откуда и почему сошла на него эдакая благодать, Василий Петрович не знал, да и не задумывался над тем: какая, собственно, теперь разница! Видит и всё тут.
Прохожих по жаркой послеполуденной поре было мало. Зато хватало старух на близких приподъездных лавочках и играющей в тени деревьев малышни: при новой для Василия Петровича возможности зреть незримое старухи и дети разнились как ночь и день – копошение мрачных, почти чернильных теней на лавочках и яркие, радужно-разноцветные всполохи меж деревьев. Порой за тем свечением и самих детей не увидеть, настолько ещё много в них нерастраченной жизни… Василий Петрович остановился, несильно хлопнул себя по лбу:
– Вон оно что! – и пошёл дальше, провожаемый равнодушными взглядами старух: ну, прибил человек комара, ничего интересного. Даже посплетничать не о чем.
– Жизнь, – шептал на ходу Василий Петрович, – я вижу жизнь! Эту, как её, мм… ауру, да-да! Как экстрасенс, – он зябко поёжился: несмотря на жару, Василия Петровича ощутимо знобило. – И душу после смерти вижу, вон оно чего… А я? А у меня-то её сколько, той жизни? – он с тревогой посмотрел на руки, оглядел их от локтей до кончиков пальцев – нет, ничего не видно, никакой ауры. Ни светлой, ни тёмной. Похоже, у самого себя определить запас жизненной силы нельзя, не получится… а, может, он уже и сам умер? Незаметно, на остановке? Потому и видит то, чего не должен; от внезапно пришедшей идеи Василию Петровичу стало дурно. Однако, здраво поразмыслив, он решил не паниковать – во-первых, руки у него обычные, не чёрные, хотя местами грязные. И идёт он куда хочет, а не в сторону кладбища, как тот призрак на остановке. Во-вторых, можно было проверить, купив чего-нибудь в ближайшем газетном киоске – вряд ли духу умершего продадут это «чего-нибудь»… Если вообще тот дух заметят.
Продавщица в киоске – молодая, однако уже с заметно потускневшей голубой аурой – Василия Петровича не только заметила, но и продала ему какую-то залежалую бульварную газету: Василий Петрович попросил любую, мол, ему рыбу завернуть надо. Ляпнул первое, что в голову пришло. Получив сдачу, он отошёл от киоска и присел отдохнуть на лавочку возле случайного подъезда – предварительно убедившись, что та пуста; не хватало только, чтоб кто из старух при нём опять помер, нервы-то не железные! Сел и развернул купленную газету. И вновь удивился, хотя куда уж дальше-то…
Толстая многостраничная газета была пуста. Нет, статьи там присутствовали, и заголовки имелись, и разные фотографии… Но читать и разглядывать это Василий Петрович долго не стал. Потому что под типографски отпечатанным текстом – ныне почти прозрачным и едва различимым – находился другой, чёткий и понятный: мысли тех, кто писал те статьи. То, что они думали на самом деле, когда «творили»… Куцые мысли, коротенькие. «Враки», «Брехня» и «Пипл всё схавает» перемежались более длинными «Ох, как башка после вчерашнего трещит!» или «Сука Галка, продинамила и не дала». На нечётких размытых фотографиях, как предположил Василий Петрович, было изображено одно и то же, только в разных ракурсах: ослиная задница.
Уронив газету под лавочку, Василий Петрович побрёл дальше – экспериментировать с серьёзной прессой, где публикуют официальные правительственные заявления, коммюнике и политические прогнозы, он побоялся. И без того всё его мировоззрение трещало по швам, не хватало ещё, чтобы он усомнился в правильности действий верховной государственной власти…
Было уже около четырёх дня, когда Василий Петрович понял, что он жутко, до невозможности устал. Устал идти пешком, устал испуганно таращиться по сторонам; что нервы у него на пределе и проклятый дар – если это, конечно, дар, а не наказание невесть за что – того и гляди сведёт его, Василия Петровича, в могилу раньше, чем ему предназначено. Хотя, по правде говоря, Василий Петрович уже несколько освоился со своей ненормальностью, но радости она у него не вызывала. Скорее – грусть и отчаянье: что толку от его умения видеть для других недозволенное? Какой в том прок и смысл? Нет ответа, нет…
Василий Петрович вышел к остановке – один в один близнец той, где с ним приключилась беда всевидения – отвернулся от скопившегося под козырьком немногочисленного люда и, прикрыв глаза, стал ждать автобус. На работу он, конечно же, не поедет, а отправится прямиком домой. Купит по пути бутылку водки для снятия стресса, вернётся в свою холостяцкую однокомнатную, а там будь что будет! Напьётся и ляжет спать, авось к утру оно всё само по себе пройдёт. Рассосётся…
Вскоре подъехал автобус – здоровенная машина из числа тех, что по дешёвке сбывают в Россию зарубежные фирмы, полностью использовав отпущенный производителем моторесурс, подлатав двигатель и проведя необходимый косметический ремонт. Монстр зарубежных междугородних трасс, так сказать… На боку монстра, со стороны дверей, протянулась цветастая реклама какого-то иностранного напитка – какого именно Василий Петрович не разобрал, название оказалось прозрачным до невидимости. Зато увидел чёткое, выполненное полуаршинными буквами: «И как вы это химическое дерьмо пьёте?» Тяжело вздохнув, Василий Петрович влез в автобус и сел на заднее сиденье, подальше от людей, ну их всех к чёрту. Достали.
Автобус шёл ходко, уютно покачиваясь на скорости, и лишь изредка делал остановки – как оказалось, Василий Петрович удачно попал на «экспресс», так что дома он будет скоро. Через полчаса, не более.
Василий Петрович, во всю позёвывая и стараясь не уснуть, глядел на впереди сидящих. Все сиденья в автобусе были заняты: макушки пассажиров, едва видимые поверх высоких спинок, светились разноцветными нимбами жизненной ауры – у кого поярче, у кого потусклее. У водителя за стеклянной перегородкой нимб полыхал тревожно-красным – что бы это могло значить, Василий Петрович не знал. Может, специфика профессии? Сейчас красный, потом жёлтый, потом зелёный; обдумав эту мысль, Василий Петрович невесело усмехнулся. Настроения шутить у него не было.
Василий Петрович мельком глянул в окно: они подъезжали к длинному мосту через искусственное водохранилище, где в летнюю пору любили отдыхать горожане. Зачем было нужно то водохранилище, Василий Петрович не знал – возможно, городские власти в своё время озаботились здоровьем и культурным досугом горожан, а, возможно, оно использовалось для технических нужд: неподалёку, на противоположном берегу, высились корпуса какого-то завода по производству невесть чего. Завод Василия Петровича не интересовал.
Внезапно аура водителя начала тускнеть – секунда-другая и то, что прежде напоминало Василию Петровичу светофорный «стоп-сигнал», стало угольно-чёрным. Предсмертным. Точь-в-точь как у деда на остановке, аккурат перед тем, когда его душа окончательно покинула тело. И одновременно у всех пассажиров также погасли их нимбы – впереди Василия Петровича сидели одни лишь покойники. Мертвецы, которые ещё не знали, что они мертвы – кто-то громко разговаривал, кто-то чихал; где-то впереди громко плакала маленькая девчушка, а мамаша сердито шикала на неё, мол, замолчи, а то Бармалей заберёт…
Василий Петрович вскочил и с криком: «Стой! Стой!» кинулся по проходу меж сидений к водителю – пассажиры недоумённо смотрели ему вслед, не понимая, с чего это вдруг человек всполошился? Свою остановку, что ли, пропустил? Или жара окончательно доконала, вот и поехала крыша… всяко ведь бывает.
Водитель, пожилого возраста человек, лежал, навалившись грудью на рулевое колесо: глаза обморочно закатились и глядели белками в никуда. Водитель часто и хрипло дышал, словно только что вынырнул из глубины – то ли сердечный приступ у него случился, то ли тепловой удар, Василий Петрович не знал. Автобус мчался вперёд, к мосту, под которым загорали люди, и что могло произойти дальше, когда неуправляемая многотонная махина проломит мостовое ограждение, эти хилые декоративные перильца, и рухнет на пляж с высоты пятнадцати-двадцати метров, объяснять Василию Петровичу не требовалось.
– Твою мать! – заорал Василий Петрович и, перегнувшись через боковую стеклянную перегородку, с силой крутанул руль вправо – уж лучше в стену дома, чем с моста…
Автобус стоял, уткнувшись смятой водительской кабиной в погнутый фонарный столб; асфальт перед кабиной был далеко усыпан мелким стеклянным крошевом – осколки вразнобой поблескивали алым отсветом заходящего солнца.
Когда от места аварии отъехала последняя машина «скорой помощи», капитан Аверченко подошёл к медэксперту: тот, присев на складной стульчик, деловито записывал в разлинованную тетрадь результаты осмотра тела. Серые брюки лежавшего рядом трупа были спущены на ноги, белая рубашка задрана, оголив выпуклый живот; поодаль валялась испачканная в крови матерчатая кепка.
Аверченко остановился, недовольно покачиваясь с носка на пятку.
– Лёш, скоро ты там? – брюзгливо спросил он, в очередной раз глянув на часы, – давно пора ехать дежурство сдавать. Ещё и рапорт писать, ёлки-палки… А пива-то как хочется! Просто сил нету, как.
– Дима, что с пассажирами? – не оборачиваясь, поинтересовался Лёша, – всех увезли?
– Всех, – равнодушно ответил капитан. – А, переломы-ушибы, ерунда в общем. Водитель сильно побился, и сердечный приступ у него, но жить будет. Не то, что этот псих… Ишь какой полёт через лобовое стекло сделал! Орёл, блин. Летун.
– Почему – псих? – медэксперт оторвался от писанины, с интересом глянул на приятеля.
– Свидетели рассказали – типа, подбежал он к водителю и руль, гад, вывернул, – охотно сообщил Аверченко. – Прямо в столб автобус направил! И откуда только подобные шизики берутся, а, Лёш? Вот ты врач, скажи – откуда?
– А фиг их знает, – медэксперт захлопнул тетрадь. – Берутся и всё тут, – он встал, подобрал стульчик, сложил его. – Вон, труповозка приехала. Ладно, пойдём, дел и впрямь ещё невпроворот, – и они ушли.
Под головой Василия Петровича медленно темнела, сворачиваясь, кровавая лужица; предвечерний ветерок гонял по ней корабликом лёгкое пёрышко.
Пушистое, фиолетовое, с золотистым отливом.
Неизвестно чьё.
Свадьба
…Тридцать три богатыря – в чешуе как жар блестя – стояли почётным караулом вдоль широкой мощёной улицы: царь Гвидон вместе с верной царевной-лебедь, под крики ликующего народа, неспешно шли к главной городской церкви, венчаться. Золотые церковные маковки нестерпимо сияли в лучах утреннего солнца; радостный перезвон колоколов то и дело перекрывал уличный шум.
Вдалеке, у пристани, гулко пальнули пушки, веля пристать очередному кораблю: который день всё везли и везли свадебные подарки от правителей сопредельных государств. Что, разумеется, было приятно.
Впереди свадебной процессии – в клетке, на специальных носилках – проверенные холопы осторожно несли белку, которая постоянно грызла золотые орешки с изумрудными ядрышками: живой символ богатства и плодородия.
Всё шло по заранее разработанному боярской думой протоколу – сначала венчание, после пир горой, народные гуляния с кулачными потехами и, конечно же, всенощное служение в церкви за здравие новосозданной царской семьи…
Внезапно улицу накрыла густая тень: и народ, и жених со невестой, и даже тридцать три богатыря – все одновременно подняли к небу тревожные лица.
По небу, пуская из хвоста завитки упругого тёмного дыма, неслось нечто чёрное, продолговато-косоугольное, с вращающимся винтом на носу: определённо крылатое и страшное в своей непонятности. Вслед за этим косоугольным в небе – само по себе – возникло следующее нечто, круглое и тоже чёрное, похожее на закопчённое блюдо, с белыми мигающими огоньками по днищу; нечто косоугольное, делая круги над головами опешившего люда, рычало как голодный зверь тигр, а круглое издавало неприятное и пронзительное: «Бип! Мы пришли к вам с миром! Бип! Мы пришли к вам с миром! Бип!»
Народ истово крестился, с ужасом глядя на страшное предсвадебное знамение; царевна-лебедь упала в обморок, Гвидон едва успел её подхватить. А когда…
– Книфку смотлю! – не оборачиваясь к маме, радостно прокричал Денчик, лёжа пузиком на ковре и в азарте стуча ножками по полу. – Пло цаля с цалицей! У них там сфадьба, а я им подалоцки лисую. Кла-а-асивые, ага! – немного подумав, он продолжил водить по большой и красочной иллюстрации чёрным фломастером.
И никому уже не было дела ни до невесть откуда взявшихся громадных чёрных треножников, топтавших дома горожан и крушащих дворец новобрачных, ни до чёрных скелетов, танцующих на развалинах.
Потому что наступил Судный День.
…В небе утробно хохотало клыкастое солнце; в церквях прощально стонали колокола, возвещая Конец Света.
В отдельно взятой сказке.
В отдельно изрисованном мире.
Вдалеке, у пристани, гулко пальнули пушки, веля пристать очередному кораблю: который день всё везли и везли свадебные подарки от правителей сопредельных государств. Что, разумеется, было приятно.
Впереди свадебной процессии – в клетке, на специальных носилках – проверенные холопы осторожно несли белку, которая постоянно грызла золотые орешки с изумрудными ядрышками: живой символ богатства и плодородия.
Всё шло по заранее разработанному боярской думой протоколу – сначала венчание, после пир горой, народные гуляния с кулачными потехами и, конечно же, всенощное служение в церкви за здравие новосозданной царской семьи…
Внезапно улицу накрыла густая тень: и народ, и жених со невестой, и даже тридцать три богатыря – все одновременно подняли к небу тревожные лица.
По небу, пуская из хвоста завитки упругого тёмного дыма, неслось нечто чёрное, продолговато-косоугольное, с вращающимся винтом на носу: определённо крылатое и страшное в своей непонятности. Вслед за этим косоугольным в небе – само по себе – возникло следующее нечто, круглое и тоже чёрное, похожее на закопчённое блюдо, с белыми мигающими огоньками по днищу; нечто косоугольное, делая круги над головами опешившего люда, рычало как голодный зверь тигр, а круглое издавало неприятное и пронзительное: «Бип! Мы пришли к вам с миром! Бип! Мы пришли к вам с миром! Бип!»
Народ истово крестился, с ужасом глядя на страшное предсвадебное знамение; царевна-лебедь упала в обморок, Гвидон едва успел её подхватить. А когда…
* * *
– Денчик, ты что там делаешь? – мама на миг выглянула из-за газеты, затянулась сигаретным дымом, раздавила в пепельнице окурок и, немедленно забыв о своём вопросе, вновь спряталась за шуршащими страницами.– Книфку смотлю! – не оборачиваясь к маме, радостно прокричал Денчик, лёжа пузиком на ковре и в азарте стуча ножками по полу. – Пло цаля с цалицей! У них там сфадьба, а я им подалоцки лисую. Кла-а-асивые, ага! – немного подумав, он продолжил водить по большой и красочной иллюстрации чёрным фломастером.
* * *
…А когда у царевны-лебедь внезапно выросла чёрная густая борода, а у богатырей – чёрные длинные носы… когда по мощённой улице, давя народ лязгающими гусеницами, помчались неаккуратные, кое-как сделанные непонятно кем и для чего чёрные коробки с кривыми пушками – пушки палили неустанно, куда придётся… когда в небе у солнца вдруг открылись чёрные глаза и прорезался чёрный узкий рот с клыками – тогда-то все упали на колени и принялись хором молиться.И никому уже не было дела ни до невесть откуда взявшихся громадных чёрных треножников, топтавших дома горожан и крушащих дворец новобрачных, ни до чёрных скелетов, танцующих на развалинах.
Потому что наступил Судный День.
…В небе утробно хохотало клыкастое солнце; в церквях прощально стонали колокола, возвещая Конец Света.
В отдельно взятой сказке.
В отдельно изрисованном мире.
Семнадцатого
Семнадцатого, по утру – как обычно – Юрий Иванович умер.
А умирал он нынче плохо: то крайне першило в горле, то сильно болел живот, то собака на улице истошно завыла; а тут вредная тёща утренний повтор сериала «Исцеление счастьем» на всю громкость включила.
Эх, плохо было Юрию Ивановичу! Неудобно как-то у него сегодня получалось умирать, не в радость себе. Буднично, блин, неинтересно…
Скучно.
Юрий Иванович взял и крикнул тёще с кровати, надрывно:
– Алла Павловна, ну чего вы там, ну плохо мне! Ну, умираю я!
А она, зараза, ответила, не оборачиваясь:
– Ничего, перебьёшься, – и села про «Исцеление» смотреть: отклячила худую задницу, низкий струганный табурет под себя сунула и затихла. Спиной к Юрию Ивановичу, прямая как доска.
Даже дежурного стакана воды не подала.
И жену с кухни не позвала.
Сволочь, одно слово!
Тут и ангел смерти подошёл – он, серый и незаметный, всегда под конец действия появлялся. Конспирировался до последнего, вредитель. Поди, видеть Юрия Ивановича уже не мог.
– Ну что, – устало сказал ангел, присаживаясь в ногах умирающего, – семнадцатое, Юрий Иванович? Пора.
– Иди ты, – привычно окрысился Юрий Иванович. – Достал.
– Вы меня тоже достали, – вздохнул ангел. – Ну кто же подписывает договор с Дьяволом о бессмертии в пьяном виде? – Юрий Иванович промолчал, надоело объяснять.
– …И проставляет вместо подписи дату заключения договора, семнадцатое число, – горестно сказал ангел. – А в графе «Дата» ставит подпись! Невероятное нарушение договора, канцелярии и делопроизводства. Я разве виноват, что каждого семнадцатого…
– Пошли уж, – садясь, раздражённо ответил Юрий Иванович. – Туда-сюда, как обычно. Чего рассуждать!
– Как скажете, – обречённо согласился ангел и взял его за руку.
Юрий Иванович оглянулся напоследок, злобно оскалился – дьявол опять выглянул из-за спинки кровати, постучал когтём по неправильной подписи на договоре, вновь бессильно погрозил кулаком, и, как всегда, исчез в обоях: необходимых дат в фамилии «Сидоров», разумеется, не было. Отчего гражданин Сидоров уже сколько веков не принадлежал ни Раю, ни Аду.
– Блин, – уныло сказал Юрий Петрович и ушёл, в который раз за прошедшие столетья, в смерть.
Чтобы оттуда очень скоро вернуться.
А умирал он нынче плохо: то крайне першило в горле, то сильно болел живот, то собака на улице истошно завыла; а тут вредная тёща утренний повтор сериала «Исцеление счастьем» на всю громкость включила.
Эх, плохо было Юрию Ивановичу! Неудобно как-то у него сегодня получалось умирать, не в радость себе. Буднично, блин, неинтересно…
Скучно.
Юрий Иванович взял и крикнул тёще с кровати, надрывно:
– Алла Павловна, ну чего вы там, ну плохо мне! Ну, умираю я!
А она, зараза, ответила, не оборачиваясь:
– Ничего, перебьёшься, – и села про «Исцеление» смотреть: отклячила худую задницу, низкий струганный табурет под себя сунула и затихла. Спиной к Юрию Ивановичу, прямая как доска.
Даже дежурного стакана воды не подала.
И жену с кухни не позвала.
Сволочь, одно слово!
Тут и ангел смерти подошёл – он, серый и незаметный, всегда под конец действия появлялся. Конспирировался до последнего, вредитель. Поди, видеть Юрия Ивановича уже не мог.
– Ну что, – устало сказал ангел, присаживаясь в ногах умирающего, – семнадцатое, Юрий Иванович? Пора.
– Иди ты, – привычно окрысился Юрий Иванович. – Достал.
– Вы меня тоже достали, – вздохнул ангел. – Ну кто же подписывает договор с Дьяволом о бессмертии в пьяном виде? – Юрий Иванович промолчал, надоело объяснять.
– …И проставляет вместо подписи дату заключения договора, семнадцатое число, – горестно сказал ангел. – А в графе «Дата» ставит подпись! Невероятное нарушение договора, канцелярии и делопроизводства. Я разве виноват, что каждого семнадцатого…
– Пошли уж, – садясь, раздражённо ответил Юрий Иванович. – Туда-сюда, как обычно. Чего рассуждать!
– Как скажете, – обречённо согласился ангел и взял его за руку.
Юрий Иванович оглянулся напоследок, злобно оскалился – дьявол опять выглянул из-за спинки кровати, постучал когтём по неправильной подписи на договоре, вновь бессильно погрозил кулаком, и, как всегда, исчез в обоях: необходимых дат в фамилии «Сидоров», разумеется, не было. Отчего гражданин Сидоров уже сколько веков не принадлежал ни Раю, ни Аду.
– Блин, – уныло сказал Юрий Петрович и ушёл, в который раз за прошедшие столетья, в смерть.
Чтобы оттуда очень скоро вернуться.
Спаситель
Дом был «плохой», но узнал об этом Егор лишь после оформления покупки. На месте.
Не в том смысле «плохой», что старый, ветхий и продуваемый вредными для здоровья сквозняками, нет – внешне дом как раз таки выглядел отменно: стены из качественного, ещё советских времён производства, кирпича; островерхая крыша, покрытая новым рубероидом; чисто вымытые стёкла в перекрестиях свежеокрашенных оконных рам; крепкая дверь, высокое крыльцо с перилами и лавочка возле того крыльца – всё ухоженное и явно строилось по-хозяйски, не для продажи, а для себя. На долгие годы.
Егор положил дорожную сумку на лавочку, закурил, с интересом оглядываясь по сторонам: покупка садового участка произошла настолько случайно, неожиданно, что он даже не успел съездить и осмотреть ту недвижимость прежде чем подписывать официальные бумаги, ограничился фотографиями – дом с садом продавали срочно и недорого, пока будешь разбираться, что к чему, останешься ни с чем. Тем более, что участок находился неподалёку от города, всего полчаса на электричке и десять минут ходу от платформы – мечта горожанина, честное слово! Чего там раздумывать… Славный подарок самому себе к сегодняшнему тридцатилетию. Да и Вика, когда вернётся из командировки, наверняка будет довольна (знатный получится сюрприз, ох и знатный!)
Домик стоял посреди небольшого сада. В отличие от дома сад выглядел запущенным, словно им в последние годы никто не занимался: кусты одичавшей малины, что росли у заборчика с калиткой, вымахали едва ли не в человеческий рост; в густой зелени яблоней-груш-слив виднелись проплешины с сухими необрезанными ветвями, которые давным-давно надо было спилить. Меж деревьями, там и тут, высились заросли вездесущего бурьяна – пыльного, с застрявшим в нём легковесным мусором, принесённым ветром: обрывки старых газет, обёртки жвачек, рваные глянцевые пакеты от чипсов и прочая бытовая разность. Потребительская.
Любой мало-мальски опытный садовод, увидев подобное запустение и пренебрежение, пришёл бы в ужас, однако Егор садоводом не был и ужасаться не стал. Лишь сказал одобрительно:
– А что, мне здесь нравится, – и, щелчком отправив окурок в мусорный бурьян, пошёл осматривать свои новые владения. Владения Егора устроили – за те смешные деньги, что он отдал, лучшего и желать было невозможно!
Проверив туалетную будочку позади дома – чистую, словно ею давным-давно не пользовались, практически без обязательного по лету резкого запаха – Егор, весело насвистывая, вернулся к крыльцу. И остановился, неприятно удивлённый.
На лавочке, возле брошенной сумки, сидел и дымил папиросой мужик лет пятидесяти: седой, по-армейски коротко стриженный, в матерчатых тапочках на босу ногу, грязнейших офицерских брюках и линялой до потери цвета зелёной же офицерской рубахе без погон. То ли бомж, то ли дачник, поди разбери кто таков – зачастую садоводы-огородники выглядят ничуть не лучше самых последних бомжей. А то и хуже… Садоводческая традиция, несомненно.
– Привет, – сказал Егор, – Я – Егор. А вы кто, из местных? – и протянул руку, поздороваться.
Мужик глянул на Егора снизу вверх, затушил папиросу, кивнул согласно:
– Из местных, верно. Жорой зовут. Вот, увидел как ты сюда зашёл и решил глянуть, кто таков, для чего тут… А то в садах разный народ бывает, глаз да глаз нужен! – Жора пододвинулся на край лавочки, приглашающе похлопал по ней ладонью:
– Садись, потолкуем. – Егор, несколько озадаченный тем, что Жора не захотел с ним поздороваться за руку, сел, потянулся было к сумке:
– У меня тут водка есть и бутерброды. Может, за знакомство? По сто грамм. Правда, водка тёплая, но, как говорится, чем богаты тем и…
– Нет, – категорически отрезал Жора, – ни в коем случае! Мне нельзя, – и испуганно посмотрел на Егора, словно тот ему яду предложил.
– Нет так нет, – не стал настаивать Егор, подумав, что мужик, похоже, в крутой завязке. Или жена поблизости и бдит, чтоб единоверный не надрался в гостях, знакомясь с новым соседом. Хотя возможен был вариант, когда человек действительно вообще не пьёт – маловероятный для садоводческих мест вариант, но всё же.
– Я вообще-то водку не жалую, – словно извиняясь, пояснил Егор, тоже переходя на «ты», – захватил с собой на всякий случай. Я, понимаешь, этот домик сегодня по утру купил и приехал посмотреть, что к чему… Мало ли, вдруг с соседями знакомиться придётся, а какое ж знакомство да без ста грамм! Принято так.
– Да, принято, – Жора достал новую папиросу, прикурил от спички, – именно что принято. К сожалению. Значит, купил дом? Понятно… – и надолго умолк. Егору всё больше и больше не нравился этот странный молчаливый Жора: пришёл непонятно зачем, водку не пьёт, говорит не по делу, слова хоть клещами вытаскивай. Чёрт его знает, что за человек! Может, всё же бомж? Из тех, что летом садовые домики грабят, охотясь за алюминиевыми кастрюлями и старыми телевизорами-магнитофонами.
Жора, словно подслушав мысли Егора, сказал глухо:
– Ты не подумай, что я местный бомж или какой алкоголик в завязке, вовсе нет! По делу я к тебе зашёл. Подумал – а ну как новый хозяин дома приехал? Надо бы предупредить… – выкинул недокуренную папиросу, зажёг новую – словно нервничал, словно сказать хотел что-то важное, но никак не решался.
– О чём? – насторожился Егор. – Какие-то проблемы с участком? Не должно быть, я дом через проверенных риэлторов брал! С возможностью отказа от сделки в течение суток, хоть и с потерей семи процентов… серьёзная фирма. Честная.
– С возможностью отказа? – Жора затянулся дымом, выдохнул: – Эт-хорошо. Значит, ещё можешь успеть.
– Ты вот что, ты кота за хвост не тяни, – сердито потребовал Егор. – Дело к вечеру идёт, мне ещё в доме осмотреться надо, а электричество к нему не подведено, что ж мне, с керосиновой лампой по комнатам бродить? Больно надо.
– Как ты думаешь, когда дом в последний раз ремонтировали? – совершенно невпопад и не к месту внезапно спросил Жора.
– Чего? – опешил Егор. – Ээ… недавно, наверное. Вон и краска свежая, и рубероид… А в чём дело?
– Ровно десять лет тому назад ремонтировали, – пояснил Жора, с непонятной тоской глянув на Егора. – А до сих пор как новый…
– Надо же, – ненатурально изумился Егор: ха, десять лет без ремонта, кто ж в такую байку поверит! Или Жора большой шутник, или с головой у него малость не в порядке. Что вполне возможно – мало ли их, со странностями, в нынешнее время.
– Я не вру, – заверил Егора собеседник, – можешь у кого угодно спросить, все здешние этот дом знают. Плохой он, опасный! Потому и не задерживаются тут хозяева, потому и продаётся участок всё дешевле и дешевле… возможно, скоро вообще бесплатно отдавать будут, лишь бы от него избавиться.
– С этого момента прошу поподробнее, – Егор достал из пачки сигарету, закурил, поглядывая на протянувшиеся от ближних деревьев тени – вечернее солнце уходило за густые кроны, стало заметно прохладнее; оживились комары, Егор то и дело смахивал наглых садовых вампиров с лица и рук. Как ни удивительно, соседа комары не кусали, видимо, боялись ядрёного папиросного дыма.
– Можно и поподробнее, – Жора мельком глянул на Егора, вытянул из нагрудного кармана очередную папиросу, задымил, глядя куда-то вдаль отсутствующим взглядом.
– Одиннадцать лет тому назад этот дом купила некая вдова. Откуда она сюда приехала, кто у неё был муж и когда умер – того я не знаю. Вдова жила замкнуто, с соседями не общалась… ну, есть такие люди, которые исключительно сами по себе. И в гости ни к кому не ходят, и других у себя не жалуют. При встрече ни «здравствуйте», ни «до свидания», словно не люди перед ней, а пустое место… Худая, высокая – и всегда, даже в жару, в чёрных траурных одеждах: обязательный вдовий платок надвинут едва ли не на глаза, никогда не поймёшь, куда она смотрит. Правда, вдова не часто из дому выходила, только в магазин, что у платформы электрички, за продуктами.
Местные хулиганы-допризывники, те ещё отморозки, наладились было над той вдовой потешаться: каких только они ей кличек не придумали! И «ведьма драная», и «смерть ходячая», и «чокнутая»… о других прозвищах я лучше умолчу. Нарочно поджидали вдову у магазина, чтобы в лицо ей похохотать, показать жестами всяко неприличное и матом вслед поорать – в общем, развлекались как могли. Как умели.
Не в том смысле «плохой», что старый, ветхий и продуваемый вредными для здоровья сквозняками, нет – внешне дом как раз таки выглядел отменно: стены из качественного, ещё советских времён производства, кирпича; островерхая крыша, покрытая новым рубероидом; чисто вымытые стёкла в перекрестиях свежеокрашенных оконных рам; крепкая дверь, высокое крыльцо с перилами и лавочка возле того крыльца – всё ухоженное и явно строилось по-хозяйски, не для продажи, а для себя. На долгие годы.
Егор положил дорожную сумку на лавочку, закурил, с интересом оглядываясь по сторонам: покупка садового участка произошла настолько случайно, неожиданно, что он даже не успел съездить и осмотреть ту недвижимость прежде чем подписывать официальные бумаги, ограничился фотографиями – дом с садом продавали срочно и недорого, пока будешь разбираться, что к чему, останешься ни с чем. Тем более, что участок находился неподалёку от города, всего полчаса на электричке и десять минут ходу от платформы – мечта горожанина, честное слово! Чего там раздумывать… Славный подарок самому себе к сегодняшнему тридцатилетию. Да и Вика, когда вернётся из командировки, наверняка будет довольна (знатный получится сюрприз, ох и знатный!)
Домик стоял посреди небольшого сада. В отличие от дома сад выглядел запущенным, словно им в последние годы никто не занимался: кусты одичавшей малины, что росли у заборчика с калиткой, вымахали едва ли не в человеческий рост; в густой зелени яблоней-груш-слив виднелись проплешины с сухими необрезанными ветвями, которые давным-давно надо было спилить. Меж деревьями, там и тут, высились заросли вездесущего бурьяна – пыльного, с застрявшим в нём легковесным мусором, принесённым ветром: обрывки старых газет, обёртки жвачек, рваные глянцевые пакеты от чипсов и прочая бытовая разность. Потребительская.
Любой мало-мальски опытный садовод, увидев подобное запустение и пренебрежение, пришёл бы в ужас, однако Егор садоводом не был и ужасаться не стал. Лишь сказал одобрительно:
– А что, мне здесь нравится, – и, щелчком отправив окурок в мусорный бурьян, пошёл осматривать свои новые владения. Владения Егора устроили – за те смешные деньги, что он отдал, лучшего и желать было невозможно!
Проверив туалетную будочку позади дома – чистую, словно ею давным-давно не пользовались, практически без обязательного по лету резкого запаха – Егор, весело насвистывая, вернулся к крыльцу. И остановился, неприятно удивлённый.
На лавочке, возле брошенной сумки, сидел и дымил папиросой мужик лет пятидесяти: седой, по-армейски коротко стриженный, в матерчатых тапочках на босу ногу, грязнейших офицерских брюках и линялой до потери цвета зелёной же офицерской рубахе без погон. То ли бомж, то ли дачник, поди разбери кто таков – зачастую садоводы-огородники выглядят ничуть не лучше самых последних бомжей. А то и хуже… Садоводческая традиция, несомненно.
– Привет, – сказал Егор, – Я – Егор. А вы кто, из местных? – и протянул руку, поздороваться.
Мужик глянул на Егора снизу вверх, затушил папиросу, кивнул согласно:
– Из местных, верно. Жорой зовут. Вот, увидел как ты сюда зашёл и решил глянуть, кто таков, для чего тут… А то в садах разный народ бывает, глаз да глаз нужен! – Жора пододвинулся на край лавочки, приглашающе похлопал по ней ладонью:
– Садись, потолкуем. – Егор, несколько озадаченный тем, что Жора не захотел с ним поздороваться за руку, сел, потянулся было к сумке:
– У меня тут водка есть и бутерброды. Может, за знакомство? По сто грамм. Правда, водка тёплая, но, как говорится, чем богаты тем и…
– Нет, – категорически отрезал Жора, – ни в коем случае! Мне нельзя, – и испуганно посмотрел на Егора, словно тот ему яду предложил.
– Нет так нет, – не стал настаивать Егор, подумав, что мужик, похоже, в крутой завязке. Или жена поблизости и бдит, чтоб единоверный не надрался в гостях, знакомясь с новым соседом. Хотя возможен был вариант, когда человек действительно вообще не пьёт – маловероятный для садоводческих мест вариант, но всё же.
– Я вообще-то водку не жалую, – словно извиняясь, пояснил Егор, тоже переходя на «ты», – захватил с собой на всякий случай. Я, понимаешь, этот домик сегодня по утру купил и приехал посмотреть, что к чему… Мало ли, вдруг с соседями знакомиться придётся, а какое ж знакомство да без ста грамм! Принято так.
– Да, принято, – Жора достал новую папиросу, прикурил от спички, – именно что принято. К сожалению. Значит, купил дом? Понятно… – и надолго умолк. Егору всё больше и больше не нравился этот странный молчаливый Жора: пришёл непонятно зачем, водку не пьёт, говорит не по делу, слова хоть клещами вытаскивай. Чёрт его знает, что за человек! Может, всё же бомж? Из тех, что летом садовые домики грабят, охотясь за алюминиевыми кастрюлями и старыми телевизорами-магнитофонами.
Жора, словно подслушав мысли Егора, сказал глухо:
– Ты не подумай, что я местный бомж или какой алкоголик в завязке, вовсе нет! По делу я к тебе зашёл. Подумал – а ну как новый хозяин дома приехал? Надо бы предупредить… – выкинул недокуренную папиросу, зажёг новую – словно нервничал, словно сказать хотел что-то важное, но никак не решался.
– О чём? – насторожился Егор. – Какие-то проблемы с участком? Не должно быть, я дом через проверенных риэлторов брал! С возможностью отказа от сделки в течение суток, хоть и с потерей семи процентов… серьёзная фирма. Честная.
– С возможностью отказа? – Жора затянулся дымом, выдохнул: – Эт-хорошо. Значит, ещё можешь успеть.
– Ты вот что, ты кота за хвост не тяни, – сердито потребовал Егор. – Дело к вечеру идёт, мне ещё в доме осмотреться надо, а электричество к нему не подведено, что ж мне, с керосиновой лампой по комнатам бродить? Больно надо.
– Как ты думаешь, когда дом в последний раз ремонтировали? – совершенно невпопад и не к месту внезапно спросил Жора.
– Чего? – опешил Егор. – Ээ… недавно, наверное. Вон и краска свежая, и рубероид… А в чём дело?
– Ровно десять лет тому назад ремонтировали, – пояснил Жора, с непонятной тоской глянув на Егора. – А до сих пор как новый…
– Надо же, – ненатурально изумился Егор: ха, десять лет без ремонта, кто ж в такую байку поверит! Или Жора большой шутник, или с головой у него малость не в порядке. Что вполне возможно – мало ли их, со странностями, в нынешнее время.
– Я не вру, – заверил Егора собеседник, – можешь у кого угодно спросить, все здешние этот дом знают. Плохой он, опасный! Потому и не задерживаются тут хозяева, потому и продаётся участок всё дешевле и дешевле… возможно, скоро вообще бесплатно отдавать будут, лишь бы от него избавиться.
– С этого момента прошу поподробнее, – Егор достал из пачки сигарету, закурил, поглядывая на протянувшиеся от ближних деревьев тени – вечернее солнце уходило за густые кроны, стало заметно прохладнее; оживились комары, Егор то и дело смахивал наглых садовых вампиров с лица и рук. Как ни удивительно, соседа комары не кусали, видимо, боялись ядрёного папиросного дыма.
– Можно и поподробнее, – Жора мельком глянул на Егора, вытянул из нагрудного кармана очередную папиросу, задымил, глядя куда-то вдаль отсутствующим взглядом.
– Одиннадцать лет тому назад этот дом купила некая вдова. Откуда она сюда приехала, кто у неё был муж и когда умер – того я не знаю. Вдова жила замкнуто, с соседями не общалась… ну, есть такие люди, которые исключительно сами по себе. И в гости ни к кому не ходят, и других у себя не жалуют. При встрече ни «здравствуйте», ни «до свидания», словно не люди перед ней, а пустое место… Худая, высокая – и всегда, даже в жару, в чёрных траурных одеждах: обязательный вдовий платок надвинут едва ли не на глаза, никогда не поймёшь, куда она смотрит. Правда, вдова не часто из дому выходила, только в магазин, что у платформы электрички, за продуктами.
Местные хулиганы-допризывники, те ещё отморозки, наладились было над той вдовой потешаться: каких только они ей кличек не придумали! И «ведьма драная», и «смерть ходячая», и «чокнутая»… о других прозвищах я лучше умолчу. Нарочно поджидали вдову у магазина, чтобы в лицо ей похохотать, показать жестами всяко неприличное и матом вслед поорать – в общем, развлекались как могли. Как умели.