Бацалев Владимир. Убийство в "Долине царей"

рядом с Горчицыным не могла. Как представила, что он за стенкой
с трупами вытворяет, так чуть не стошнило. Я рано ушла с
Шекельграббером.
-- Куда?
-- Поехали к Размахаевой и там сели гулять по-новой.
-- Кто еще был?
-- Югослав один, Терентьевич.
-- И вы поиграли в шведскую семью?
-- Что ты! -- довольно искренне ответила Кувыркалкина. --
Терентьевич такой принципиальный. К тому же он безнадежно
влюблен в Размахаеву. У него Шекельграббер весь вечер комом в
горле стоял.
-- По моим наблюдениям, Размахаева вполне могла угодить
обоим, не поступившись совестью.
-- Я же говорю, Терентьевич -- настоящий мужик. Ему --
либо все, либо ничего.
-- Что ж этот Терентьевич-настоящий-мужик у нас делает в
трудную для Югославии годину: оружие на военных объектах ворует
или нефть контрабандно закупает?
-- Ну что-то он, конечно, делает. Деньги у него есть. Вот
и мне два газовых пистолета подарил на Рождество. Кстати, я
принесла тебе, как обещала.
"Господи! -- подумал я. -- Хоть бы один безденежный
иностранец попался! Просто так, для разнообразия. Чтоб совсем
дураком себя в собственной стране не чувствовать".
-- Какая у этого Терентьевича машина?
-- Красный "форд", -- ответила Кувыркалкина.
-- А старый Новый год вы где встречали?
Она засмеялась:
-- Не поверишь: я -- с мужем.
-- А Шекельграббер?
-- С Размахаевой.
-- И Терентьевич там был?
-- Не знаю, -- ответила она. -- Значит, не поведешь меня в
ресторан?
-- Мы же не договаривались. Откуда я знал, что ты сегодня
забежишь на холостяцкий огонек.
-- Ну и подлец же ты! -- сказала она. -- Только
пользуешься мной как женщиной и как информатором.
-- А как еще тобой пользоваться? Хочешь, постирай мои
носки.
-- Сволочь! -- сказала она, встала, оделась и ушла.
Я не препятствовал. Все-таки хорошая девчонка, эта
Кувыркалкина! И детдом не сильно испохабил. Но огреть ее было
просто необходимо. Чтоб не прыгала в постель ко всем подряд.
Пошлю ей завтра букет роз... Опять бессмысленные траты! Да еще
на чужое половое воспитание.
Я же оделся, во что Бог послал из гардероба, и пошел в
Армянский переулок. Заклепкина не пришлось даже ждать, он
прилежно гулял с пуделем. Сразу видно, человек на пенсии: дома
-- скука, на улице -- тоже скука, но хоть ноги двигаются и за
собакой следить надо.
-- Не помните, -- спросил я, -- стоял в то утро в переулке
красный "форд"?
-- Что-то красное стояло, а что -- не обратил внимания, --
ответил он.
-- Перестаньте, вы знаете каждую машину в этом переулке и
каждого владельца.
-- Еще темно было, -- сказал он, -- а фонари через один
светят. Это при социализме они работали... Не поручусь, что
действительно была красная машина. Но и отрицать не буду: вдруг
и впрямь стояла.
-- Хорошо, поставим вопрос по-другому. Какие машины
проезжали мимо с того момента, как вы обнаружили труп и до
приезда милиции?
-- Я как раз пошел звонить в милицию.
-- Кстати, как вас зовут?
-- Степан Николаевич, могли бы в протоколе посмотреть.
-- У меня к вам просьба, Степан Николаевич, как к
человеку, у которого много свободного времени и доброе сердце.
Я сегодня поссорился с девушкой, но уже жажду помириться -- так
бывает в любви. Не могли бы вы от моего имени преподнести ей
букет роз. Само собой, я заплачу. И за букет, и за труд.
-- Это можно, -- сказал он и подмигнул, -- я тоже когда-то
любил с девушками ссориться.
-- Зовут ее Оля, -- сказал я, доставая деньги из
бумажника. -- Она работает секретаршей в похоронной фирме
"Долина царей". Сейчас я напишу адрес...
-- Это где покойник из машины? -- удивленно спросил
Заклепкин.
-- Да, но к нему это не имеет отношения. Просто я немного
влюбился по ходу служебного расследования. Наверное, читали в
книжках, до чего мы, детективы, народ влюбчивый.
-- Не пойду, -- сказал он. -- И не просите.
-- Почему? Я хорошо заплачу: и как посыльному, и как
человеку с добрым сердцем.
И тут мимо нас проехал Опрелин на своем "УАЗе".
-- Кстати, эта машина вам не знакома, не попадалась на
глаза в то утро? -- спросил я на всякий случай.
-- Молодой человек, -- сказал Заклепкин, -- перестаньте
меня пугать вопросами. Не таких видели, -- повернулся и ушел.
Я понял, что разговаривать со мной без санкции прокурора
он больше не станет, позвонил Горчицыну из ближайшего автомата
и велел ждать меня.
Горчицын приоткрыл дверь, троекратно переспросив "кто", и
выглядел более испуганным, нежели Заклепкин. Впрочем,
пугливость его нашла объяснение, едва он зажег свет в прихожей:
под правым глазом Горчицына темнел синяк -- родной брат моему.
-- Когда вас приложили? -- спросил я.
-- Вчера вечером.
-- Подробнее.
-- Трое поймали в подъезде. Я их запомнил, у одного кличка
"Квелый".
-- Хорошая кличка для мордобойцы, -- сказал я. -- Давайте
пройдем в комнату, и вы на листе бумаги напишите приметы и
вообще весь ход событий с диалогами.
Он послушно сел за стол и взял ручку, а я терпеливо
подождал.
-- А хуже не будет? -- спросил Горчицын, передавая листок.
-- Вы забыли указать мотивы избиения.
-- Ума не приложу.
-- Все-таки напрягитесь и приложите, -- велел я и взялся
подсказывать, -- месть, деньги, ревность, дурная болезнь...
Он замахал руками:
-- СПИДом только на уколах заражаются. Я думаю, может
быть, Терентьевич. Только ему не говорите.
-- А почему не ваши коллеги по сауне?
-- Но вы-то что им сделали?
-- Согласен. Но почему Терентьевич? Что я ему сделал? В
глаза не видел!
-- А мне он угрожал: если ты, извращенец, коснешься моей
женщины, -- сильно пожалеешь.
-- И какая женщина его?
-- Марина Размахаева.
-- Вот как? -- удивился я. -- И когда же она стала его: до
смерти Шекельграббера или после?
-- Я им свечку не держал.
-- Жалко. А как вы касались Размахаевой?
-- Она приезжала на массаж.
-- Почему же Терентьевич просто не велел наложнице
поменять сауну?
-- Я ее тоже просил, но она упрямая. Она всегда делает
наперекор.
-- А за что, по-вашему, напали на меня? Я Размахаеву даже
не гладил.
Он ухмыльнулся:
-- Вам лучше знать.
-- Хорошо, -- согласился я, -- к ней еще ездит Поглощаев,
но у него-то нет фингала под правым глазом.
-- Может, сегодня появится, -- философски заметил
Горчицын.
-- Кстати, что общего у Поглощаева с Размахаевой?
-- Спросите у них.
-- А вы не знаете?
-- Нет и не хочу. Так проще жить.
-- Мне казалось, что вы близкий друг Поглощаева. Вместе в
Сандуны ходите.
-- Если вы думаете, что это я украл в бане его документы,
то заблуждаетесь. Мне только в тюрьму угодить не хватало.
-- По-моему, там бы вы с лихвой решили свои сексуальные
проблемы.
-- Не надо, -- попросил он слезно, -- не издевайтесь надо
мной.
Я пожалел о сказанном.
-- Вспомните, кто делил с вами кабинку в Сандунах.
-- В бане все одинаковые.
Может быть, Поглощаев сам спрятал документы? -- подумал я.
-- А какие у него основания? Во-первых, те, о которых я не
подозреваю. Во-вторых, попугать самого себя до смерти.
В-третьих, потратиться на частного сыщика. В-четвертых,
заподозрить Горчицына. Ну и темная лошадка, этот Поглощаев.
Сразу видно советского буржуя. Капиталист исподтишка.
-- Мог ли Терентьевич из ревности убить Шекельграббера? --
спросил я.
-- Ну что вы меня все время спрашиваете? -- устало сказал
Горчицын. -- Сами сообразите. Убить, наверное, не мог: нас же
не убили. Но его ребята могли перестараться.
-- Тем более мы с Размахаевой не жили.
-- Вот именно, только гладили.
-- Куда вы из сауны поехали с Размахаевой позавчера?
-- Ей надо было кое-что купить у моих знакомых.
-- Ну что? Говорите. Или мне клещи взять и заставить вас
язык высунуть.
-- Они хотели построить дачу под Москвой, но потом пришел
вызов из Израиля. Вот этот кирпичный полуфабрикат и торговали.
-- Уверен, сошлись на миллионе деревянных.
-- Да, где-то так.
-- А вам не кажется странным, что за похищенные документы
с Шекельграббера потребовали ту же сумму?
-- А вам не кажется странным, что с Шекельграббера за
документы потребовали такую несуразную сумму? Хлопоты с
оформлением новых стоят гораздо дешевле. Если, конечно, ты чист
перед законом и паспорт у тебя не поддельный.
-- Как вы относились к Шекельграбберу?
-- Ну какое это теперь имеет значение, -- устало ответил
он.
-- Ладно, пойду, -- сказал я и поднялся. -- А Квелого я
вам через пару дней связанным предоставлю. Но услуга за услугу.
Вы в понедельник будете в "Долине царей"?
-- Да, -- ответил он, -- привезут клиента. Придется
повозиться.
-- Вот деньги. Купите, пожалуйста, букет роз и подарите от
моего имени Кувыркалкиной.
-- С удовольствием, но вряд ли она возьмет цветы из моих
рук. Я для нее парасхит.
-- Кто-кто?
-- Так в древнем Египте назывались те, кто чистил трупы
перед бальзамированием.
Уже стоя в проеме дверей, он вдруг сказал:
-- Был там один дед...
-- Где? -- не сообразил я.
-- В Сандунах, -- сказал Горчицын. -- Я его случайно
запомнил. Никогда не видел, чтобы в баню с собакой приходили.
-- То есть?
-- Пришел с собакой. Его не пустили. Тогда он привязал ее
у входа в мужское отделение, и она скулила, пока банщик не
заехал ей по морде мокрой тряпкой. Дед его чуть не убил.
-- Какой породы была собака?
-- Белый пудель...
-- Вы эти выходные лучше посидите дома от греха.
Оставшись на лестничной клетке, я вскрыл распределительный
щит и вырвал провода телефона, которые вели в квартиру
Горчицына...
Лучшие страны гибнут от демократии. Тут даже спорить не о
чем. Возьми любой крупный европейский город, там давно негры,
арабы и турки численностью забили коренное население. И так
повсеместно, разве что Япония еще держится, но только за счет
неповторимой работоспособности граждан: любой пришелец там
выглядит бездельником. А Москве капут по общему шаблону, --
думал я, шагая к Заклепкину. -- Москва упорно превращается из
третьего Рима во второй Вавилон. Вот в Лос-Анджелесе вся
территория поделена на кварталы и зоны влияния, которые чужак
обойдет стороной. Лос-Анджелес или Нью-Йорк какой-нибудь
загаженный устроены вроде зоопарка, где у каждого народа или
группы людей, объединенных по интересам, -- своя клетка,
вылезать из которой не рекомендуется, несмотря на свободу. А в
Москве как будто вавилонская башня Nо2 рухнула только вчера и
народы еще объясняются знаками в поисках соплеменников. Прямо
стыдно за банду каких-нибудь чучмеков, что их московский
авангард не в состоянии выселить жителей пяти -- десяти
близкостоящих домов, занять их и спокойно терроризировать
население в радиусе трех километров. Но скоро они сообразят и
опомнятся. Держитесь, тогда, москвичи! Не спасет вас ни
лимитированная прописка, ни родная лимитная милиция. Выкурят
чучмеки всех, как миленьких, для начала дверь подожгут, потом
стекла выбьют, потом дочку изнасилуют, потом -- жену, а не
поможет -- и на вас польстятся. Разбежитесь вы тогда по тверям
и рязаням, опять броситесь искать Минина с Пожарским и,
проиграв десять битв подряд на кольцевой автодороге, победите в
одиннадцатой, потому что вас, как всегда, будет больше, а
чучмекам без вас станет скучно: грабить-то некого...
Заклепкина в переулке не было, но я знал адрес из
протокола Квочкина. Когда я поднимался по лестнице, дверь
квартиры открылась и выпустила девушку.
-- Извините, -- остановил я ее, -- вы дочь Степана
Николаевича?
-- Нет, -- ответила она, -- присматриваю за домом и за
ним.
Я дал девушке хлопнуть парадной дверью, на всякий случай
устроил газовый пистолет поудобней в кармане и позвонил в
квартиру Заклепкина. Меня долго разглядывали в "глазок", потом
долго возились с замками. Наконец, продолжая держать себя на
цепочке, как заскучавший дворовый пес, дверь приоткрылась и в
щель вылез нос пенсионера.
-- Что еще? -- спросил Заклепкин недружелюбно.
-- Говорить с вами желаю.
Он не ответил и скрылся.
-- Придется, Степан Николаевич, -- закричал я через дверь.
-- Иначе через час я приду с участковым.
Заклепкин опять высунул нос:
-- Что вам надо? Я уже все сказал. Добавить нечего.
-- А про то, как ходили в Сандуны и зачем-то спрятали
документы Поглощаева за скамью?
-- Ни в какие Сандуны я не ходил.
-- У меня есть свидетель и ваши отпечатки на бумажнике
Поглощаева, -- сообщил я. -- Ну как? Впустите меня?
-- Нет, -- сказал он. -- Подождите на улице.
Ждать его пришлось минут двадцать. Я даже испугался: уж не
повесился ли Заклепкин, поняв, что проиграл? Но наконец он
вышел живой и здоровый с пуделем у левой ноги, как всегда.
-- Долго же вы одевались! -- попенял я. -- Наташа Ростова
быстрее бы обернулась.
-- Одевался быстро, -- ответил он, -- вы пришли во время
обеда, а я не ем холодные котлеты.
Вот это выдержка! -- подумал я. -- Человека того и гляди в
кутузку уведут, а он обедать садится!
-- Что вы от меня еще хотите? -- спросил Заклепкин.
-- Правды, Степан Николаевич, -- сказал я. -- Остап Бендер
хотел от Корейко любви, а я всего лишь правды. Лучше
немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде.
-- Но вы же и сами знаете, -- ответил он.
-- Кое-что, но не во всех подробностях. Если б я знал все,
вы бы сейчас в "воронке" ехали в следственный изолятор, а ваш
милый пуделек бежал б следом и скулил от горя.
Упоминание о собаке его покоробило.
-- Я вашего Шекельграббера не убивал, -- заявил он. --
Охота была руки марать.
-- Ну конечно! Вас подставили, как в американском боевике.
А документы Поглощаева вы украли шутки ради, пытаясь развеять
пенсионную скуку. Или вы клептоман?
-- Да, -- сказал он. -- Могу достать справку.
-- И где же, позвольте спросить, вы познакомились с
объектом шутки и клептомании? Встретили в милиции на допросе?
-- Как вам будет угодно.
-- Вы сами-то верите в эту чушь?
-- Нет, -- ответил он, -- это вы верите.
-- Смотрите, -- сказал я, -- опять Опрелин мимо едет. Что
это он каждый час дефилирует по переулку? Стоит вам из дома с
собачкой выйти, и он тут как тут. Может, он за мной следит? А
может, это он убил Шекельграббера и теперь на мою и вашу жизнь
зарится?
-- Не знаю я никакого Опрелина!
-- Все, -- сказал я, -- мне надоело. Не хотите
по-хорошему, будем врагами. Посидите, пожалуйста, дома или на
лавочке, за вами скоро приедут.
-- Ладно, -- смирился он. -- Если я скажу вам правду, вы
от меня отстанете?
-- Скорее всего, -- предположил я. -- Впрочем, зависит от
правды.
Мы сели на лавку, ножки которой пудель тотчас опрыскал. Я
незаметно дал ему пинка, опасаясь, как бы он и под меня не
сходил.
-- В ноябре прошлого года меня положили в клиническую
больницу, Я подозревал рак почек, готовился к смерти. Денег не
было. Вернее, я откладывал на похороны, но инфляция их
уничтожила. И таких, как я, была почти вся палата. Мы сидели у
окна и смотрели на больничный морг. Однажды умер мой сосед, но
повезли его не в наш морг, а в другую больницу. От сестер
выяснилось, что морг под окном куплен какой-то фирмой и туда
кладут трупы только за деньги, но и хоронят соответственно, а
тех, кого демократы разорили на старости лет, сразу утаскивают
чуть ли не на свалку и бросают в братские могилы, как бродяг,
даже без гробов. Вернее, гробы в ту же ночь выкапывают и
продают по второму разу. У них это называется "похороны за
государственный счет". За счет того, чего нет, чего они,
сволочи, собственными руками разрушили и продали!.. Вы только
поймите меня правильно, -- попросил он, -- я всю жизнь работал,
как проклятый, себя не жалел, у меня медали и нагрудный знак
"Пятьдесят лет в КПСС", работал не для себя -- для страны. И
вот за отданную жизнь на свалку с бомжами! Заслужил я отдельные
два на два или нет?
-- Всякий заслужил, -- ответил я.
-- В общем, собрался я с духом и пошел в эту "Долину
царей". Принял меня тот самый Шекельграббер -- других не было.
Я ему рассказал, что и вам, и услышал в ответ: "Тут не
благотворительная организация. Самые дешевые похороны стоят
пятьсот тысяч, и те уже надо индексировать". Я сказал, что
таких денег у меня нет и просто быть не может, я не вор, я
трудящийся. Он развел руками, дескать, разговор окончен.
"Впрочем, -- говорит, -- переоформите квартиру на меня после
вашей смерти, тогда я похороню вас, как отца родного". Ах ты,
недоносок, думаю. Я для того двадцать лет по углам да
коммуналкам мыкался, чтоб ты, дерьмо иностранное!... В общем,
встал и хлопнул дверью. На улице подошел ко мне этот самый
Опрелин. Оказывается, он с секретаршей весь разговор подслушал.
"Я тому стервецу тоже насолить хочу, -- говорит, -- он у меня
жену увел, купил ее на иностранные шмотки". -- "А как?" --
спрашиваю: уж больно злой я в тот момент был. "У меня, --
говорит, -- есть дубликат ключа от его машины. Там, в бардачке
документы и чековая книжка. Заберите и сожгите, пусть он тоже
ходит голый". И я, можно сказать, в состоянии аффекта, взял
ключ и украл. Сейчас, конечно, жалею, но тогда был уверен, что
прав. Через две недели меня выписали частично здоровым, и чуть
ли не на следующий день, а может, попозже, я вышел гулять с
собакой, она остановилась у машины помочиться (у нее очень
слабый мочевой пузырь, потому и гуляю так часто), я случайно
поднял глаза и вижу этого самого Шекельграббера. Сначала
испугался, подумал, рассказал ему все Опрелин, вот он и приехал
поквитаться. А потом пригляделся, а он мертвый. Я закричал с
испугу, прибежал прохожий...
-- Значит, откупных за документы вы с Шекельграббера не
требовали? -- спросил я.
-- Нет, конечно.
-- И Опрелин не требовал?
-- Думаю, нет. Он перепугался еще больше, когда узнал о
случившемся. Да и не такой он человек, не самостоятельный,
поверьте моему слову. Он чужими руками привык работать или на
вторых ролях.
-- Кто же, по-вашему, требовал миллион за документы?
-- Может быть, секретарша? -- спросил он. -- Она ведь
слышала разговор, но не знала, что документы я бросил в
почтовый ящик.
-- Разве она присутствовала, когда Опрелин предлагал вам
украсть документы?
-- Нет, -- согласился он. -- Но Опрелин ей мог сказать,
все-таки муж. Вы мне верите?
-- Как я могу вам верить?! Столько времени утекло. Вы сто
раз могли прорепетировать с Опрелиным все ответы и согласовать
детали. Недаром он шныряет тут с утра до вечера.
-- Я никого не убивал, -- сказал он.
-- А билет? -- спросил я.
-- Какой билет?
-- Билет до Нью-Йорка на имя Шекельграббера, позднее
изъятый в Шереметьево, -- объяснил я.
-- Да, такое было, -- сознался Заклепкин. Он улетел с
ветром за забор больницы. Я его не нашел.
-- Этот билет разве что ураган унес бы. Он размером с
брошюру.
-- Вы мне не верите? -- спросил он опять.
-- Зачем вы украли документы Поглощаева?
-- Знать не знаю никакого Поглощаева! И в Сандунах сроду
не был. Что там делать? Вшей собирать?
-- А отпечатки ваших пальцев на его бумажнике? -- спросил
я.
-- Не может там быть моих отпечатков, -- довольно честно
ответил Заклепкин.
Я промолчал. Он тоже стих, потом опять спросил:
-- Вы мне верите?
-- Вот вы утверждаете, что на похороны денег не было, а на
какие же шиши вы держите домработницу?
-- Она не домработница, а просто очень хорошая и добрая
девушка. Ей я и хочу оставить жилплощадь.
-- Ну а ваша дочь? Неужели бы она не похоронила вас?
-- Я с дочерью не знаюсь.
-- По идейным расхождениям? -- спросил я.
-- Нет, по нравственным, -- ответил он.
-- А почему вас, ветерана КПСС, положили в районную
больницу, а не в Кремлевку?
-- В Кремлевку теперь шекельграбберов кладут, -- сказал
он. -- Вы отстали от жизни.
-- Вам не жалко убитого?
-- Совершенно, -- сказал он. -- Сидел бы в своей вонючей
Америке, пил бы кока-колу, жевал бы жвачку, как корова, был бы
жив. Вы мне верите?
-- Сейчас верю, -- ответил я и встал. -- Мне надо
подумать... Вы в ближайшие дни никуда не уедете?
-- Не собираюсь. Да и куда мне ехать!
-- Тогда до свидания, -- я зачем-то пожал ему руку и пошел
домой, думая: а ведь прав пенсионер!
Эх, Шекельграббер, Шекельграббер, и зачем ты пожаловал в
далекую Русь? Болтался бы сейчас в баре на Пятой авеню и
запивал пивом очередной бейсбольный матч. И кой черт дернул
тебя жениться на русской стерве, да еще послушаться ее и уехать
в разведку? Неужели ты думал, что порядочная русская девушка
добровольно поедет на вашу пестро выкрашенную человеческую
свалку? Неужели -- сам из эмигрантов -- ты не знал, что все
эмигранты -- проходимцы с комплексом неполноценности? Что
сплавляя вам блядей, мы защищаем себя от их переизбытка и
оздоравливаем нацию. Хотя такое место пусто не бывает, к
сожалению...


Утром я позвонил банщику и попросил вспомнить, приходил ли
париться дед с белым пуделем. Леша не вспомнил, а он не из тех,
кто быстро забывает. Выходило, что в какой-то мере Заклепкину
стоит верить, всех грехов он не совершал. Круг упорно пытался
замкнуться на Размахаевой и Терентьевиче. Да еще поклеп
Горчицына на пенсионера был неясен. Но этот извращенец
подождет: он сидит запуганный, без связи.
На всякий случай я заехал к Леше и показал фотографию
Заклепкина, ничего нового не выяснил. Хотел от него навестить
Опрелина, чтобы расставить все точки и запятые в истории с
кражей документов, но пришлось бы лицезреть Кувыркалкину до
того, как Горчицын подарит ей розы от моего имени, и я решил
отложить Опрелина на понедельник и вплотную заняться
Размахаевой и Терентьевичем.
Я набрал номер зиц-вдовы, предварительно подготовившись
выслушать в свой адрес десятка два оскорблений, но получил
другой ответ.
-- Куда вы запропастились? -- спросила Размахаева. -- Я
уже начала беспокоиться.
-- Что-то на вас непохоже, но беспокоились не зря.
-- А что стряслось? Вам погрозили пальцем? В вас стреляли
из рогатки? Вы переходили улицу на зеленый свет и на вас
набросился шальной автомобиль из-за угла?
-- Мне поставили синяк на правый глаз.
-- Всего-то? -- удивилась она. -- Но вы хоть дали сдачи?
-- Некогда было, -- ответил я. -- Но дело не в этом, еще
успею. Вашему массажисту поставили синяк-близнец.
-- Внешне все синяки похожи друг на друга, как негры, --
ответила она.
-- Скажите, не попадались ли среди ваших знакомых другие
мужчины с синяками под правым глазом?
-- Ну! Я всех не упомню, -- развязно ответила она.
-- У меня есть и другие вопросы. Можно вас навестить с
тортом?
-- Не думаю. Вы приятней по телефону, да и гости у меня.
-- Я видел, как к вам приезжал Поглощаев. Зачем?
-- Вы шпион!
-- И все-таки?
-- Хотел тортом накормить, как вы. Но я и ему отказала.
-- Что у вас общего с Горчицыным, кроме массажа?
Мы иногда ходим в читальный зал публичной библиотеки.
-- А вам не противно общество педераста?
-- Это вам должно быть противно.
-- Зря вы так со мной разговариваете, Марина Степановна.
Добром для вас это не кончится.
Она бросила трубку, а мне захотелось есть. Я пересчитал
остатки денег в кармане и понял: по ступенькам ближайшего кафе
мне придется взойти, как на эшафот, ибо на выходе я уже никак
не буду связан с внешним миром финансово.
Закусывая, я размышлял, что предпринять дальше. В голове
все время складывались преступные парочки, причем из одних и
тех же персонажей. Скажем, Терентьевич и Размахаева. Мотив у
одного -- ревность, у другой -- деньги и опостылевший любовник.
Если опостылевший. Или: Заклепкин и Опрелин. Оба хотели
отомстить и поживиться. Если на самом деле хотели. Или: Кашлин
и Размахаева. Друзья юности, патриоты. Если не понарошку.
Хороша также парочка Поглощаев с Горчицыным, но какая-то она
сбоку-припеку. Убей Бог -- не вижу мотива, и все-таки что-то
тут нечисто. Горчицына, скорее, надо рассматривать в связке с
кем-то другим. Но с кем? Со мной? По родственности фингалов?
Или с ним самим? Или с каким-то инкогнито "голубым" из "Долины
царей"? А может быть, во всем виновата Кувыркалкина, и хвост
тянется за ней, как шлейф за Размахаевой? Не слишком ли я
приблизился к этой девушке? Пригрел змеюку, а она и рада
морочить мне голову...
Одна лишь мысль угнетала меня: а вдруг все эти люди не при
чем и существует какая-то другая, "правильная" причина смерти
Шекельграббера? Мало ли с кем он общался, кроме моих
подозреваемых. Вот, например, вечеринка, о которой упоминал
Кашлин. Кто туда привел Шекельграббера? Условный дед Пехто?..
Мимо прошла стайка юнцов в умышленно драных джинсах. Зачем
теперь такая мода? Чтобы чесать задницу, не снимая штанов? --
Никакого другого объяснения я придумать не сумел, как ни
пыжился. Вот так и с делом Шекельграббера. Хватаюсь за ту
версию, которая укладывается в голове и соответствует моему
циничному и испорченному взгляду на мир. Чем я лучше Горчицына?
Он извращенец тела, я -- извращенец духа. Встретив человека,
первым делом ищу в нем какую-нибудь гадость-мерзость-скотство,
щупаю, с какой стороны он сподличает, чтобы себя уверенней
чувствовать, возвыситься в собственных глазах... Но это уже
философия. Какой вырос -- таким и помирать. А вопрос вопросов:
что делать дальше? Деньги кончились, Размахаева со мной торт
есть не желает при гостях. Но надо, надо подежурить у ее
подъезда на всякий случай. А завтра к Квочкину, выложу ему все,
как на духу. Пусть подскажет, что дальше придумать...
В часы пик на городском транспорте можно ездить без
билета. Зажатые друг другом, висящие на подножке и злые, точно
собаки, пассажиры просто выкинули бы контролера, как мусор и
бесполезную, занимающую место вещь, и еще долго дивились бы его
наглости и безделью. Но по воскресеньям в троллейбусах
более-менее свободно и злого упрека никто контролеру не кинет.
А в моем возрасте ездить "зайцем" уже несолидно, вернее,
совестно должно быть. Поэтому я пошел к дому Размахаевой
пешком.
Нет ничего удивительного в том, что у подъезда стоял
красный "форд". Правда, мало ли в Москве этих подержанных