Страница:
Честер молча и благодарно пожал руку Гарду.
Мартенс постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, толкнул ее. Гард и Честер вошли. Рольф Бейли сидел за столом. Он поднял голову от бумаг, которые лежали перед ним, ничего не сказал и даже не приподнялся. Мартенс с агентом вышли из кабинета. Гард закурил. Потом сел в кресло, стоящее наискосок от стола, за которым сидел Рольф. Честер потоптался на месте, как бедный родственник, и опустился на диван у окна. Общее молчание явно затягивалось и становилось невыносимым. Гард глянул на часы, и этот взгляд не ускользнул от внимания Бейли и Честера. Тогда Фред, боясь, что Дэвид Гард начнет со свойственной ему прямолинейностью, довольно глупо произнес, обратившись к Рольфу:
— А где же «Тубо, на место!»?
Дело в том, что Бейли из всех членов компании был самым большим аккуратистом, несмотря на холостяцкую жизнь, с которой, как и Гард, не хотел расставаться. В особняке у Рольфа всегда был идеальный порядок — не без оттенка юмора и игры, однако. Так, всякому гостю приходилось дергать на улице ручку звонка, и тогда за дверью раздавался свирепый рев волкодава, записанный на пленку для устрашения возможных грабителей, а для друзей — для экзотики. Затем слышался громкий голос хозяина, тоже сошедший с магнитофона: «Тубо, на место!» — только после этого дверь сама распахивалась, и довольный эффектом Рольф приветствовал гостя, сходя к нему со второго этажа по мраморной лестнице. Вечерами в доме горели непременно свечи, а не электролампы, потому что Рольф Бейли считал ужин без свечей равным свадьбе без попа. Впрочем, иногда гость слышал не рев волкодава, а рык льва, крик ночной совы или даже свист анаконды или раздирающий душу павлиний визг, про который говорят, что он «нечеловеческий», — Рольф варьировал своих «сторожей», — но «Тубо, на место!» было неизменным «блюдом», которым хозяин всегда угощал, успокаивая, гостей.
— Рольф, — повторил Честер, — почему я не слышу «Тубо»?
Увы, вернуть Гарда, Бейли и себя во времена их недавней безоблачной дружбы, как и задать предстоящему разговору непринужденную тональность, Фреду не удалось: никакой реакции ни от Дэвида, ни от хозяина дома не последовало. Рольф не улыбнулся, не встал из-за стола, не протянул гостям обе руки, как это делал обычно, а всего лишь поднял на них глаза, едва приоткрыв тяжелые веки, и потянулся к коробке с сигарами.
— Прошу, — сказал он сухо, раскурив сигару, выпустив первую скупую струю едкого дыма и протянув коробку Гарду и Честеру, — курите.
Наступила гнетущая пауза, которую нарушил Гард, и то по обязанности, а не по желанию:
— Я хотел бы уточнить некоторые детали, связанные с твоей научной работой, Рольф, проводимой на базе «Фирмы Приключений». Прошу тебя учесть, что это никакой не допрос, а всего лишь разговор, хотя его юридические последствия не исключены.
— А какова роль при всем при этом Фреда Честера? — спросил Бейли. — Он что, свидетель? На всякий случай? Доброволец? Или по принуждению?
— Не обижай Фреда, — сказал Гард. — Здесь он твой друг. Но если ты хочешь, я попрошу его удалиться.
— Черт с ним, — сказал Бейли, словно Честера в кабинете не было, и речь шла о человеке, в данный момент отсутствующем. — Пусть сидит, мне не жалко. Итак, я тебя слушаю.
— Ты не понял, — сказал Гард. — Это я тебя слушаю.
— Какие же необходимы детали?
«Спасибо и за то, — подумал Честер, — они на „ты“ и, кажется, говорят без откровенной вражды и неприязни. Но моя роль при этом действительно весьма сомнительна…»
— Детали даже мне интересны, Рольф, — сказал Честер вслух. — Как репортеру. Вероятно, опыты были во имя чего-то?
— Дурацкий вопрос, — констатировал Бейли. — Какой смысл ставить эксперименты, которые не во имя «чего-то», а сами по себе? Равносильно «искусству для искусства». Откровенно признаться, это была самая перспективная работа из всех, какие я когда-либо вел.
— И самая «закрытая»? — спросил Гард.
— Настолько, что даже намекнуть никому нельзя, — ответил профессор. — Кроме, разумеется, властей и полиции. Репортеры пусть затыкают уши или дают подписку молчать.
Честер сконфуженно приподнялся, но Гард остановил его движением руки:
— Фреда не трогай. Он, повторяю, здесь скорее для того, чтобы блюсти твои интересы, а не мои, и если ты этого еще не понял, это факт из твоей биографии, а не честеровской. Кстати: тебя никогда не тянуло кое-что рассказать мне, как старому другу, ведь «кое-что» можно было и приоткрыть?
Впервые Рольф Бейли выдавил из себя подобие улыбки:
— Ты угадал: тянуло! Всякая тайна для человека противоестественна, особенно для нормального и к тому же занимающегося научным поиском. Помнишь легенду о брадобрее царя Мидаса? Того самого, у которого выросли ослиные уши? Хотите выпить? Валяйте!
Рольф Бейли нажал кнопку, в стене раскрылись дверцы зеркального бара, из которого по рельсам выехал столик, уставленный разнокалиберными бутылками. Дэвид Гард, не мешкая, налил себе любимого стерфорда, а Честер, на цыпочках подойдя к столику, осторожно плеснул себе на донышко кальвадос: он очень боялся спугнуть намечающийся контакт.
— Так что там случилось с брадобреем? — напомнил Честер.
— Казалось бы, чего проще: брей себе ослиные уши хозяина и помалкивай. Так нет, ушел в чистое поле, выкопал ямку и выболтал земле все про уши, идиот! А знаете почему?
— Нет, — сказал Гард. — Твое здоровье.
— Ваше здоровье. — Рольф тоже выпил что-то. — Это еще с пещерных времен пошло — недержание. Увидел зверя или его след — скажи, иначе зверь слопает твоего соплеменника, и тебе же будет плохо. Заприметил мамонта — донеси, иначе весь род останется голодным. Вот откуда в человеке это неудержимое желание поделиться тайной, это роковое неумение ее сохранить. Тут обусловленная средой наследственность. Секретность — роскошь, которую может позволить себе лишь богатое общество. Выпьем за упразднение всех и всяческих секретов!
— Выпьем, — сказал Честер.
— Не возражаю, — добавил Гард. — Так что там случилось с брадобреем, Рольф?
— А черт его знает! — сказал Бейли. — Не помню. Но, думаю, если он болтанул ямке, тайна сразу перестала быть тайной, и царь Мидас, вероятно, «принял меры» — так это теперь называется в твоем ведомстве, Дэвид?
— Это когда отрубают голову? — сказал Гард. — Похоже. При всем при этом я все же не понимаю, каким образом тебе прикрыли опыты, если ты не брадобрей, а Дорон — не царь Мидас? Тем более что эксперименты столь перспективны?
— Понятия не имею.
— Кто-нибудь интриговал против тебя?
— Исключено. Я бы знал об этом. Нет, все случилось как гром среди ясного неба. Еще во вторник я получил от мистера Хартона… ты знал такого?
— Да, мы были знакомы, — подтвердил Гард.
— Получил от него очередную партию «живого материала», правда, с предупреждением, что последнюю: у него уже были какие-то трудности… не знаю, право, какие… А вскоре он исчез, я больше его не видел. А ты?
— Я тоже, — сказал Гард.
— Ну а в среду мне дали дополнительно солидную сумму денег, как вдруг в четверг Дорон говорит: «Профессор, ваши работы мы приостанавливаем до лучших времен!»
— В четверг, во второй половине дня? — спросил Гард. — Понятно… Теперь я предлагаю маленький сеанс телепатии. Я буду угадывать сейчас, Рол, над чем ты работал.
— Иди к черту, — спокойно произнес Бейли. — Если еще в «Бруте» ты спрашивал у меня, знаю ли я Аль Почино, ты, вероятно, прежде спросил у него, знает ли он меня…
— Логично.
— Ты все еще хочешь играть со мной в прятки? Валяй, я посмотрю, как это у тебя выйдет.
Гард смутился. Потом нахмурился:
— Прости, Рольф, я думал, ты предпочитаешь издалека. Хочешь сразу? Изволь. Ты ставил опыты на людях.
— Боже, какой телепат! — усмехнулся Бейли. — Разумеется, на людях, если тот же Аль Почино не летучая мышь, а гомо сапиенс. Нелегко же тебе далось это «открытие», с большой затратой серого вещества! Ну а теперь ты намерен «угадывать», зачем эти опыты? Давай!
— Я знаю, Рольф, только то, что твои эксперименты были делом грязным, изуверским и преступным! — сказал Гард.
— Вот как? — Бейли заметно побледнел, хотя все еще не снимал с лица иронической улыбки. — И вы оба шли ко мне, думая так? Шли к преступнику? Изуверу? Где твои наручники, Гард? Или хватит этого сержанта с его громилами?
— Не надо преувеличивать, Рольф, — примирительно сказал комиссар, едва сдерживая раздражение. — Ты упомянул о четверге. Именно в этот день я был у генерала Дорона и дал ему понять, что вышел на твой след. Истины ради добавлю, что я не знал тогда, что это именно твой след. Но поэтому Дорон и прекратил опыты: чтобы я не «открыл» тебя… Дорон хорошо знает, что можно делать, а чего нельзя, что в ладу с законом, а что в противоречии… А шли мы сюда в надежде разобраться с помощью старого друга, если он еще не утратил совесть, в том преступном и гнусном деле, в котором он, вероятно, сам участвовал не по своей воле.
— В гнусном! — повторил Бейли. — В преступном! Да что вы знаете об этом деле?!
— Все, кроме одного: зачем? — сказал Гард. — Зачем ты издевался над живыми людьми?
— В таком случае вы ничего не знаете! — воскликнул профессор. — Только внешнюю сторону вопроса! И уже — истязатель! Преступник! И это после всего, что у нас за плечами… Вот цена нашей дружбы!
— Все мы не без греха, — сказал Гард. — Но до сих пор среди нас не было преступников!
— Хорошо, — сказал профессор, беря себя в руки. — Хорошо. — Казалось, он принял какое-то важное для себя решение и в ту же секунду успокоился. — Хорошо! Ты сорвал мне работу, которая, знай об этом, велась для блага всего человечества. И ты же считаешь меня изувером и преступником. Очень логично, ничего не скажешь! Я мог бы закрыть свой рот на замок, сказав тебе: иди, господин комиссар, к Дорону и объясняйся с ним. Но, помня о нашей дружбе, попытаюсь сам тебе вправить мозги, чтобы ты не выглядел перед генералом полным идиотом. Ты готов меня выслушать?
— Да, — сказал Гард.
— Готов меня понять?
— Попробую.
— А с тобой, — повернулся Бейли к Честеру, — я вообще не намерен объясняться, потому что не понимаю все же твоей роли в этой истории. Ты кто? Что ты делаешь сейчас здесь, в моем кабинете? Тебе не кажется странным и унизительным положение молчаливого то ли друга, то ли врага?
— Я пошлю вас обоих к чертовой бабушке и уйду! — вспылил Честер, вскакивая с дивана. — Я хочу иметь собственное мнение обо всем, что происходит, но вовсе не настаиваю на присутствии! Если ни ты ни Дэвид во мне не нуждаетесь, отправляйтесь по вышеуказанному адресу!
— Ах, ты, оказывается, взял на себя миссию посредника? — саркастически улыбаясь, сказал Бейли. — Секундант! Не знаю, как Дэвид, но я тебя не уполномочивал. Катись…
— Брек! — улыбнувшись, скомандовал комиссар Гард. — Хорош секундант, если ты вытаскиваешь его на середину ринга и молотишь кулаками! Прошу вас, джентльмены, успокойтесь. При всех возможных вариантах кто-то из нас троих всегда должен быть с холодной головой. Не я — так ты, Рольф, не ты — так Фред, не он — так я. Оставь его в покое, профессор!
— Да черт с ним! — согласился Бейли. — Но пусть знает, что полотенце с моей стороны не будет выброшено никогда!
Честер вернулся на диван и, обиженно глядя на Гарда и Бейли, закурил сигарету, громко посапывая, как мальчишка, которого оттащили от обидчика и у которого еще зудят кулаки. Бейли тем временем почувствовал себя как бы не в кабинете, а на профессорской кафедре, встал из-за стола и даже сделал несколько шагов по комнате.
— Итак, господа, — начал он, ни к кому конкретно из присутствующих не обращаясь, а говоря как бы в зал невидимой, но большой аудитории. — Итак, мои бывшие друзья изначально поверили не мне, а своим первым впечатлениям, сложившимся, вероятно, после общения с людьми типа Аль Почино. Заявляю совершенно авторитетно, что эти первые впечатления ложны и примитивны! Мне неизвестно, что мои бывшие друзья думают о моей научной работе, но могу предположить, что…
— Ты прав, Рольф, — прервал Гард поток профессорского красноречия. — Пожалуй, для начала я должен был тебе сам рассказать то, что мне известно о твоих подвигах, а уж затем, предъявив, так сказать, счет, требовать его оплаты. Такой подход был бы и закономернее, и честнее. Тем более что я вовсе не намерен тебя ловить на слове… и вообще ловить.
Профессор в знак согласия благосклонно кивнул, приготовившись слушать. Рука его, протянувшаяся в этот момент к бутылке, тем не менее слегка дрожала, и это обстоятельство не ускользнуло от внимания Дэвида Гарда. Более того, вслед за тем, как Рольф Бейли дважды приложился к виски, он не нашел сразу, что ответить на монолог Гарда. Дабы прервать затянувшуюся паузу. Честер решил внести свою лепту:
— Рольф, мне кажется… Я никогда не забуду слов Аль Почино: «Не ротвейлер за мной гнался, за мной бежали мой страх и мой ужас…» Когда такое говорит не гимназист в белом подворотничке, а профессиональный гангстер, видавший виды!..
— Но ведь ты ровным счетом ничего не понял! — воскликнул, как бы очнувшись, Бейли, хотя голос его был глух, словно он уже сошел с кафедры и говорил теперь через несколько слоев ваты. — Вы оба профаны! Простофили!
— Нас обманул Аль Почино? Ты это хочешь сказать? — спросил Гард. — Нас попросту надули? Да? Так просвети нас, Рольф! Видит Бог, я хочу убедиться в нашей ошибке и в твоей правоте!
— Ты в ней сейчас убедишься… — без уверенности в голосе произнес Бейли. — Первое и самое главное. Оторвитесь с Честером от своих повседневных забот и подумайте о ситуации, в которой мы все оказались! Я имею в виду жизнь, которой мы живем. Газетенка Фреда пописывает, а ты, Дэвид, каждый день читаешь вопли о загрязнении окружающей среды, о том, что ядохимикаты уже проникли в грудное молоко, — вдумайтесь только, в грудное молоко почти всех матерей!.. Вы, случайно, не члены партий «зеленых»? А я, грешным делом, подумываю, не вступить ли… Еще ты читаешь, Дэвид, об ускорении темпа жизни — так? О ее невротизации — так? Об увеличении психических заболеваний и тому подобном, — лекцию вам прочитать на эту тему? Да откройте же ваши глаза наконец!
— Открыли! — чуть ли не заорал Гард. — Что дальше? Какое отношение все это имеет к ротвейлерам, которые догоняют твоих подопытных и вырывают у них часть их тела?
— Не торопи меня, Дэвид. Пока что я говорю о том, что мы быстро и резко меняем среду своего обитания. Теперь следите за мыслью. Известно ли вам, что происходит с существами, а мы биологические существа, которые не успели или не смогли приспособиться к изменившейся среде? Зайдите в таком случае в палеонтологический музей и посмотрите, что с ними стало! — Бейли с шумом отпил виски и продолжал: — Вы, может быть, думаете, что все происходящее сейчас в мире — временное явление? Да, с каким-нибудь загрязнением среды покончить, может быть, и можно. Но даже если нынче в каждой точке земного шара будут приняты необходимые меры, — что, как вы понимаете, совершенно невозможно, но попробуем себе представить! — то по инерции загрязнение все еще какое-то время будет нарастать. Впрочем, дело даже не в этом. Человечество не может развиваться, не меняя среду! Не может! — это закон природы. И не развиваться оно тоже не может. Все эти рецепты «нулевого развития», поверьте мне, бред! Чепуха и самоубийство! Я мог бы привести вам тысячи доводов, но приведу только один. Известно ли вам, что болезнетворные микробы и вирусы быстро привыкают к лекарствам, которые их сдерживают и заставляют отступить?
— Да, известно, — сказал Гард. — Как и то, что прием одних и тех же препаратов может вызвать аллергию и даже шок. Что дальше?
— Какие грамотные! Тем проще мне объяснить вам, что стоит всего лишь задержать на год — на один только год! — обновление лекарственного арсенала, и вирус какого-нибудь СПИДа перейдет в наступление на и без того ослабленное человечество. Причем с такими последствиями, что средневековые эпидемии чумы и холеры покажутся нам тихой идиллией! Вот так обстоит дело. И это всего лишь преамбула…
Рольф Бейли снова сел в кресло и потянулся к бутылке.
— Пожалуй, тебе хватит, — неуверенно произнес Честер. — Сохрани свежесть мозгов, а то потеряешь логику.
— Не беспокойся, не потеряю, — зло ответил Бейли. — Больше того, и вам советую выпить. Когда начинаешь думать о будущем человечества, трезвость не нужна, она прямым ходом тащит в петлю… Ну, что вы скажете о человеке, который намерен в этих необратимых и трагических обстоятельствах открыть людям быстрый и реальный путь к выживанию? Который позволит им, и вам в том числе, приспособиться к тому страшному, что вас всех ждет, то есть поможет стать сильными, здоровыми, в значительной мере независимыми от внешней среды?
— Если ты так ставишь вопрос, — сказал Гард, — значит, именно тебе благодарное человечество должно ставить памятник из чистого золота?
— Не мне одному, — даже привстал с рюмкой в руке Бейли. — Но и мне тоже, если без ложной скромности! При условии, если я завершу начатую работу…
Он выпил и снова сел. Ноги его плохо держали, но в глазах была трезвость, а во всем облике фанатическая страсть, в какой-то степени пугающая Гарда и Честера. Они даже переглянулись: уж не болен ли Рольф психически?
— Я хотел бы, Рольф, услышать от тебя доказательства того, — произнес Гард, — что эксперименты твои столько же чисты, как и цель, к которой ты стремишься.
— Скажи, Дэвид, ты оправдываешь хирургическую операцию, с помощью которой человеку спасают жизнь? Оправдываешь? Прекрасно. Но ведь операция — это боль, это страдание для него! Стало быть, боль и страдание ты тоже готов оправдать во имя благородной цели?
— Готов, — согласился, подумав, Гард. — Пожалуй.
— Приятно слышать. Значит, в принципе можно стремиться к благу, причиняя боль и страдание? Прекрасно! — Бейли обращался уже не к одному Гарду, но и к Честеру. — Теперь несколько слов о содержании и смысле моей работы. Наверное, вы слышали о «втором дыхании», не могли не слышать. Но мало кто знает о том, что есть еще «третье дыхание». Я понятно говорю?
— О «третьем дыхании» мне, например, ничего не известно. Может быть, Фреду?
Честер отрицательно покачал головой, и Рольф удовлетворенно цокнул языком. Затем сказал:
— Так вот, «третье дыхание» — реальный факт, хотя вывод, к которому этот факт приводит, выглядит фантастическим. В состоянии «третьего дыхания» слабая женщина, представьте себе, рвет стальные цепи! А нетренированный мужчина ставит мировые рекорды в беге и прыжках! Вот какими, оказывается, резервами располагает человеческий организм!
— Об этом мы догадываемся, — сказал Честер. — Не открывай нам америк, Рольф, даже называя их «третьим дыханием».
— Дурак! — добродушно произнес Бейли. — Дослушай до конца, а потом проявляй свою примитивную эрудицию. Беда ведь в том, что, во-первых, мы не знаем истинной величины наших резервов и, во-вторых, не в нашей воле включать их, когда это необходимо, а включив, ими управлять! Общие контуры проблемы, надеюсь, вам ясны? Имейте в виду, однако, что у «третьего дыхания» есть и другие достойные проявления. Например, человек может сам, без всяких лекарств и хирургических вмешательств подавить в себе практически любую болезнь, любое недомогание, если, разумеется, овладеет секретами включения и управления своими резервами. Спрашивается: надо ли или не надо выявлять эти механизмы и обучать людей?
— Тут не может быть двух мнений, — сказал Гард. — Но собаки, вырывающие у человека…
— В чем главная трудность? — не слушая Гарда, продолжал Бейли. — В том, что «третье дыхание» нельзя вызвать по формальному заказу. Оно включается, и то не всегда и не в полном объеме, когда человек подвергается смертельной опасности. Нужен предельный стресс, чтобы оно включилось! Когда же этот стресс происходит в обыденной жизни, возле человека с включенным «третьим дыханием», к сожалению, нет исследователя с приборами… Замкнутый круг, верно? Почему замкнутый? Потому, что, если подвергнешь человека смертельной опасности в лабораторных условиях, он никогда не поверит в истинность опасности и «третье дыхание» не наступит. Как быть? Думайте, думайте: как быть? Ты не комиссар полиции, а ты не журналист, вы оба ученые, поставившие перед собой задачу. Как быть?
— Выпустить на подопытного человека настоящего ротвейлера?! — воскликнул Честер. — И ты полагаешь такой опыт честным и чистым?!
— Оставь, пожалуйста, эмоции в покое! — разозлился Бейли. — Весь мир с затаенным дыханием следил за тремя парнями, которые провели двадцать четыре часа при температуре минус сорок градусов плюс ветер силою пятнадцать метров в секунду, имитируя взятие Эвереста, — и ничего! Герои! Этот эксперимент возможен! А удирать от собаки нельзя? Опаснее? Да бросьте вы говорить глупости! А сами походы на Эверест? А пешком к Северному полюсу? А без акваланга на глубину сто метров? Перечислять дальше? Или хватит? Люди не только ради интереса, ради долга попадают в экстремальные ситуации, сами лезут в них, чтобы выявить резервы человеческого тела и духа. Они ставят себя в условия жестокого кислородного голодания, минимальных и максимальных температур, высокого и низкого давления, голода и страха, чтобы выяснить потенциальные возможности живого организма. В конечном итоге, чтобы путем тренировки выжить в изменяющихся физических и психических условиях окружающей среды! Что же вы не предъявляете им ордеров на арест? Или их организаторам? Почему у вас нет к ним претензий? Вы взахлеб читаете о них в газетах, вы следите за ними по телевизору затаив дыхание, а ко мне являетесь домой как обвинители?
Рольф Бейли резко сел в кресло и умолк, то ли устав от бурного монолога, то ли посчитав его исчерпанным. Гард и Честер молча переглянулись. По коридору, мимо кабинета, в котором они сидели, кто-то прошел, стараясь не стучать подкованными сапогами по паркету, вероятно, сержант Мартенс или кто-то из его людей. Молчание первым нарушил Гард:
— Рольф, те, о ком ты говоришь, ставили на себе опыты добровольно. В конце концов, никто не может заставить человека жить, если он сам не желает. Но заставлять человека умирать, если он хочет жить, — это преступление! Я хочу, Рольф, чтобы ты меня тоже понял. Ты посылал за живыми людьми собак, чтобы они вырывали у них живую плоть. Натренированных собак — за людьми, которые были вынуждены спасаться!..
— Ну что ты знаешь об этом опыте?! — теперь вдруг сорвался Бейли, заорав во все горло. — Что ты знаешь?! Важно не то, угрожает ли человеку подлинная опасность, а важно, чтобы он до конца поверил в ее реальность!
— Уж не хочешь ли ты сказать, что Аль Почино преследовали мнимые ротвейлеры? — спросил Гард.
— Нет, собаки были самыми настоящими, но опасность подопытному тем не менее не грозила!
— А фильм! — воскликнул Честер. — Ты лжешь, и тебя уличает фильм! Аль Почино не мог ошибиться или придумать: настоящие собаки там терзали настоящего человека, и этого ты не можешь опровергнуть!
— И не собираюсь. — Бейли неожиданно улыбнулся. — Фильм был подлинным. Эти кадры были сняты в гестапо, в период Второй мировой войны.
— Гестапо?! — ошеломленно переспросил Гард.
— Ну и что? Вот именно: гестапо. Подопытный не может усомниться в их достоверности. А ассистент предлагает ему обратить внимание на приметы собаки, убеждая, что на него бросится тот же самый пес. И когда это происходит, он тотчас узнает собаку и поэтому бежит, спасая свою жизнь. — Бейли торжествующим взглядом ученого обвел потрясенных слушателей. — Не можете догадаться, в чем дело? — спросил Бейли с иронией. — А фокус в том, что все чистопородные ротвейлеры удивительно похожи друг на друга! Те, которые были на экране тогда, и те, которых мы пользовали в экспериментах сегодня! Таким образом, подопытный все принимает за чистую монету, меж тем как наши ротвейлеры могли догнать их, даже хватануть за штанину, но им запрещено было терзать преследуемых. Подопытный всегда выходил из гонки победителем? Всегда!
— Ты хочешь убедить нас в том, что смертельная опасность во всех опытах, и не только с собаками, была мнимой? — спросил Гард.
— Увы, к сожалению, не всегда можно было добиться эффекта подлинности, лишь имитируя угрозу. Вдобавок иные гибли, как бы вам сказать, сами, не выдержав нагрузки, от перенапряжения… — вновь переходя на «кафедральный» тон, ответил Бейли. — Естественный отбор в чистом виде! Но, во-первых, в наших экспериментах никогда не было изуверства, в чем еще минуту назад вы были убеждены. Во-вторых, сколько, вы думаете, погибло людей?
— Сколько?
— Единицы! За три года — не более десяти человек!
— Значит, жертвы все-таки были? — угрожающим тоном произнес Гард.
— Не пугай, Дэвид, я не из пугливых. Как же без жертв? А разве испытания новых самолетов обходятся без трудов? В процентном отношении у нас их не больше, чем в авиации…
— Ты упорно игнорируешь тот факт, что в испытатели тоже идут добровольцы!
— Комиссар Гард, нам было бы куда приятнее работать с такими же добровольцами, поверь мне. Однако практически это невозможно. И не потому, что нельзя найти «живой материал», изъявивший желание с нами сотрудничать, а потому, что человек, по доброй воле согласившийся пусть даже на смертельный эксперимент, в глубине души, как тот же летчик-испытатель, как астронавт, как альпинист в команде, поднимающейся на Эверест, все же верит, что риск будет сведен к минимуму, что все обойдется, что он останется жив. И тогда «третье дыхание» практически не наступает. Мы проверяли. Увы, это так. Только, как бы точнее выразиться, у «приговоренных», то есть у тех, кого мы как бы «заставляем» пройти через наши опыты, возможен настоящий губительный стресс… Что вам еще не ясно? Какие у вас еще претензии? Бог с тобой, Дэвид, ты человек казенный, уж не обижайся, но Фред! Неужели и ты ничего не понял?
Мартенс постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, толкнул ее. Гард и Честер вошли. Рольф Бейли сидел за столом. Он поднял голову от бумаг, которые лежали перед ним, ничего не сказал и даже не приподнялся. Мартенс с агентом вышли из кабинета. Гард закурил. Потом сел в кресло, стоящее наискосок от стола, за которым сидел Рольф. Честер потоптался на месте, как бедный родственник, и опустился на диван у окна. Общее молчание явно затягивалось и становилось невыносимым. Гард глянул на часы, и этот взгляд не ускользнул от внимания Бейли и Честера. Тогда Фред, боясь, что Дэвид Гард начнет со свойственной ему прямолинейностью, довольно глупо произнес, обратившись к Рольфу:
— А где же «Тубо, на место!»?
Дело в том, что Бейли из всех членов компании был самым большим аккуратистом, несмотря на холостяцкую жизнь, с которой, как и Гард, не хотел расставаться. В особняке у Рольфа всегда был идеальный порядок — не без оттенка юмора и игры, однако. Так, всякому гостю приходилось дергать на улице ручку звонка, и тогда за дверью раздавался свирепый рев волкодава, записанный на пленку для устрашения возможных грабителей, а для друзей — для экзотики. Затем слышался громкий голос хозяина, тоже сошедший с магнитофона: «Тубо, на место!» — только после этого дверь сама распахивалась, и довольный эффектом Рольф приветствовал гостя, сходя к нему со второго этажа по мраморной лестнице. Вечерами в доме горели непременно свечи, а не электролампы, потому что Рольф Бейли считал ужин без свечей равным свадьбе без попа. Впрочем, иногда гость слышал не рев волкодава, а рык льва, крик ночной совы или даже свист анаконды или раздирающий душу павлиний визг, про который говорят, что он «нечеловеческий», — Рольф варьировал своих «сторожей», — но «Тубо, на место!» было неизменным «блюдом», которым хозяин всегда угощал, успокаивая, гостей.
— Рольф, — повторил Честер, — почему я не слышу «Тубо»?
Увы, вернуть Гарда, Бейли и себя во времена их недавней безоблачной дружбы, как и задать предстоящему разговору непринужденную тональность, Фреду не удалось: никакой реакции ни от Дэвида, ни от хозяина дома не последовало. Рольф не улыбнулся, не встал из-за стола, не протянул гостям обе руки, как это делал обычно, а всего лишь поднял на них глаза, едва приоткрыв тяжелые веки, и потянулся к коробке с сигарами.
— Прошу, — сказал он сухо, раскурив сигару, выпустив первую скупую струю едкого дыма и протянув коробку Гарду и Честеру, — курите.
Наступила гнетущая пауза, которую нарушил Гард, и то по обязанности, а не по желанию:
— Я хотел бы уточнить некоторые детали, связанные с твоей научной работой, Рольф, проводимой на базе «Фирмы Приключений». Прошу тебя учесть, что это никакой не допрос, а всего лишь разговор, хотя его юридические последствия не исключены.
— А какова роль при всем при этом Фреда Честера? — спросил Бейли. — Он что, свидетель? На всякий случай? Доброволец? Или по принуждению?
— Не обижай Фреда, — сказал Гард. — Здесь он твой друг. Но если ты хочешь, я попрошу его удалиться.
— Черт с ним, — сказал Бейли, словно Честера в кабинете не было, и речь шла о человеке, в данный момент отсутствующем. — Пусть сидит, мне не жалко. Итак, я тебя слушаю.
— Ты не понял, — сказал Гард. — Это я тебя слушаю.
— Какие же необходимы детали?
«Спасибо и за то, — подумал Честер, — они на „ты“ и, кажется, говорят без откровенной вражды и неприязни. Но моя роль при этом действительно весьма сомнительна…»
— Детали даже мне интересны, Рольф, — сказал Честер вслух. — Как репортеру. Вероятно, опыты были во имя чего-то?
— Дурацкий вопрос, — констатировал Бейли. — Какой смысл ставить эксперименты, которые не во имя «чего-то», а сами по себе? Равносильно «искусству для искусства». Откровенно признаться, это была самая перспективная работа из всех, какие я когда-либо вел.
— И самая «закрытая»? — спросил Гард.
— Настолько, что даже намекнуть никому нельзя, — ответил профессор. — Кроме, разумеется, властей и полиции. Репортеры пусть затыкают уши или дают подписку молчать.
Честер сконфуженно приподнялся, но Гард остановил его движением руки:
— Фреда не трогай. Он, повторяю, здесь скорее для того, чтобы блюсти твои интересы, а не мои, и если ты этого еще не понял, это факт из твоей биографии, а не честеровской. Кстати: тебя никогда не тянуло кое-что рассказать мне, как старому другу, ведь «кое-что» можно было и приоткрыть?
Впервые Рольф Бейли выдавил из себя подобие улыбки:
— Ты угадал: тянуло! Всякая тайна для человека противоестественна, особенно для нормального и к тому же занимающегося научным поиском. Помнишь легенду о брадобрее царя Мидаса? Того самого, у которого выросли ослиные уши? Хотите выпить? Валяйте!
Рольф Бейли нажал кнопку, в стене раскрылись дверцы зеркального бара, из которого по рельсам выехал столик, уставленный разнокалиберными бутылками. Дэвид Гард, не мешкая, налил себе любимого стерфорда, а Честер, на цыпочках подойдя к столику, осторожно плеснул себе на донышко кальвадос: он очень боялся спугнуть намечающийся контакт.
— Так что там случилось с брадобреем? — напомнил Честер.
— Казалось бы, чего проще: брей себе ослиные уши хозяина и помалкивай. Так нет, ушел в чистое поле, выкопал ямку и выболтал земле все про уши, идиот! А знаете почему?
— Нет, — сказал Гард. — Твое здоровье.
— Ваше здоровье. — Рольф тоже выпил что-то. — Это еще с пещерных времен пошло — недержание. Увидел зверя или его след — скажи, иначе зверь слопает твоего соплеменника, и тебе же будет плохо. Заприметил мамонта — донеси, иначе весь род останется голодным. Вот откуда в человеке это неудержимое желание поделиться тайной, это роковое неумение ее сохранить. Тут обусловленная средой наследственность. Секретность — роскошь, которую может позволить себе лишь богатое общество. Выпьем за упразднение всех и всяческих секретов!
— Выпьем, — сказал Честер.
— Не возражаю, — добавил Гард. — Так что там случилось с брадобреем, Рольф?
— А черт его знает! — сказал Бейли. — Не помню. Но, думаю, если он болтанул ямке, тайна сразу перестала быть тайной, и царь Мидас, вероятно, «принял меры» — так это теперь называется в твоем ведомстве, Дэвид?
— Это когда отрубают голову? — сказал Гард. — Похоже. При всем при этом я все же не понимаю, каким образом тебе прикрыли опыты, если ты не брадобрей, а Дорон — не царь Мидас? Тем более что эксперименты столь перспективны?
— Понятия не имею.
— Кто-нибудь интриговал против тебя?
— Исключено. Я бы знал об этом. Нет, все случилось как гром среди ясного неба. Еще во вторник я получил от мистера Хартона… ты знал такого?
— Да, мы были знакомы, — подтвердил Гард.
— Получил от него очередную партию «живого материала», правда, с предупреждением, что последнюю: у него уже были какие-то трудности… не знаю, право, какие… А вскоре он исчез, я больше его не видел. А ты?
— Я тоже, — сказал Гард.
— Ну а в среду мне дали дополнительно солидную сумму денег, как вдруг в четверг Дорон говорит: «Профессор, ваши работы мы приостанавливаем до лучших времен!»
— В четверг, во второй половине дня? — спросил Гард. — Понятно… Теперь я предлагаю маленький сеанс телепатии. Я буду угадывать сейчас, Рол, над чем ты работал.
— Иди к черту, — спокойно произнес Бейли. — Если еще в «Бруте» ты спрашивал у меня, знаю ли я Аль Почино, ты, вероятно, прежде спросил у него, знает ли он меня…
— Логично.
— Ты все еще хочешь играть со мной в прятки? Валяй, я посмотрю, как это у тебя выйдет.
Гард смутился. Потом нахмурился:
— Прости, Рольф, я думал, ты предпочитаешь издалека. Хочешь сразу? Изволь. Ты ставил опыты на людях.
— Боже, какой телепат! — усмехнулся Бейли. — Разумеется, на людях, если тот же Аль Почино не летучая мышь, а гомо сапиенс. Нелегко же тебе далось это «открытие», с большой затратой серого вещества! Ну а теперь ты намерен «угадывать», зачем эти опыты? Давай!
— Я знаю, Рольф, только то, что твои эксперименты были делом грязным, изуверским и преступным! — сказал Гард.
— Вот как? — Бейли заметно побледнел, хотя все еще не снимал с лица иронической улыбки. — И вы оба шли ко мне, думая так? Шли к преступнику? Изуверу? Где твои наручники, Гард? Или хватит этого сержанта с его громилами?
— Не надо преувеличивать, Рольф, — примирительно сказал комиссар, едва сдерживая раздражение. — Ты упомянул о четверге. Именно в этот день я был у генерала Дорона и дал ему понять, что вышел на твой след. Истины ради добавлю, что я не знал тогда, что это именно твой след. Но поэтому Дорон и прекратил опыты: чтобы я не «открыл» тебя… Дорон хорошо знает, что можно делать, а чего нельзя, что в ладу с законом, а что в противоречии… А шли мы сюда в надежде разобраться с помощью старого друга, если он еще не утратил совесть, в том преступном и гнусном деле, в котором он, вероятно, сам участвовал не по своей воле.
— В гнусном! — повторил Бейли. — В преступном! Да что вы знаете об этом деле?!
— Все, кроме одного: зачем? — сказал Гард. — Зачем ты издевался над живыми людьми?
— В таком случае вы ничего не знаете! — воскликнул профессор. — Только внешнюю сторону вопроса! И уже — истязатель! Преступник! И это после всего, что у нас за плечами… Вот цена нашей дружбы!
— Все мы не без греха, — сказал Гард. — Но до сих пор среди нас не было преступников!
— Хорошо, — сказал профессор, беря себя в руки. — Хорошо. — Казалось, он принял какое-то важное для себя решение и в ту же секунду успокоился. — Хорошо! Ты сорвал мне работу, которая, знай об этом, велась для блага всего человечества. И ты же считаешь меня изувером и преступником. Очень логично, ничего не скажешь! Я мог бы закрыть свой рот на замок, сказав тебе: иди, господин комиссар, к Дорону и объясняйся с ним. Но, помня о нашей дружбе, попытаюсь сам тебе вправить мозги, чтобы ты не выглядел перед генералом полным идиотом. Ты готов меня выслушать?
— Да, — сказал Гард.
— Готов меня понять?
— Попробую.
— А с тобой, — повернулся Бейли к Честеру, — я вообще не намерен объясняться, потому что не понимаю все же твоей роли в этой истории. Ты кто? Что ты делаешь сейчас здесь, в моем кабинете? Тебе не кажется странным и унизительным положение молчаливого то ли друга, то ли врага?
— Я пошлю вас обоих к чертовой бабушке и уйду! — вспылил Честер, вскакивая с дивана. — Я хочу иметь собственное мнение обо всем, что происходит, но вовсе не настаиваю на присутствии! Если ни ты ни Дэвид во мне не нуждаетесь, отправляйтесь по вышеуказанному адресу!
— Ах, ты, оказывается, взял на себя миссию посредника? — саркастически улыбаясь, сказал Бейли. — Секундант! Не знаю, как Дэвид, но я тебя не уполномочивал. Катись…
— Брек! — улыбнувшись, скомандовал комиссар Гард. — Хорош секундант, если ты вытаскиваешь его на середину ринга и молотишь кулаками! Прошу вас, джентльмены, успокойтесь. При всех возможных вариантах кто-то из нас троих всегда должен быть с холодной головой. Не я — так ты, Рольф, не ты — так Фред, не он — так я. Оставь его в покое, профессор!
— Да черт с ним! — согласился Бейли. — Но пусть знает, что полотенце с моей стороны не будет выброшено никогда!
Честер вернулся на диван и, обиженно глядя на Гарда и Бейли, закурил сигарету, громко посапывая, как мальчишка, которого оттащили от обидчика и у которого еще зудят кулаки. Бейли тем временем почувствовал себя как бы не в кабинете, а на профессорской кафедре, встал из-за стола и даже сделал несколько шагов по комнате.
— Итак, господа, — начал он, ни к кому конкретно из присутствующих не обращаясь, а говоря как бы в зал невидимой, но большой аудитории. — Итак, мои бывшие друзья изначально поверили не мне, а своим первым впечатлениям, сложившимся, вероятно, после общения с людьми типа Аль Почино. Заявляю совершенно авторитетно, что эти первые впечатления ложны и примитивны! Мне неизвестно, что мои бывшие друзья думают о моей научной работе, но могу предположить, что…
— Ты прав, Рольф, — прервал Гард поток профессорского красноречия. — Пожалуй, для начала я должен был тебе сам рассказать то, что мне известно о твоих подвигах, а уж затем, предъявив, так сказать, счет, требовать его оплаты. Такой подход был бы и закономернее, и честнее. Тем более что я вовсе не намерен тебя ловить на слове… и вообще ловить.
Профессор в знак согласия благосклонно кивнул, приготовившись слушать. Рука его, протянувшаяся в этот момент к бутылке, тем не менее слегка дрожала, и это обстоятельство не ускользнуло от внимания Дэвида Гарда. Более того, вслед за тем, как Рольф Бейли дважды приложился к виски, он не нашел сразу, что ответить на монолог Гарда. Дабы прервать затянувшуюся паузу. Честер решил внести свою лепту:
— Рольф, мне кажется… Я никогда не забуду слов Аль Почино: «Не ротвейлер за мной гнался, за мной бежали мой страх и мой ужас…» Когда такое говорит не гимназист в белом подворотничке, а профессиональный гангстер, видавший виды!..
— Но ведь ты ровным счетом ничего не понял! — воскликнул, как бы очнувшись, Бейли, хотя голос его был глух, словно он уже сошел с кафедры и говорил теперь через несколько слоев ваты. — Вы оба профаны! Простофили!
— Нас обманул Аль Почино? Ты это хочешь сказать? — спросил Гард. — Нас попросту надули? Да? Так просвети нас, Рольф! Видит Бог, я хочу убедиться в нашей ошибке и в твоей правоте!
— Ты в ней сейчас убедишься… — без уверенности в голосе произнес Бейли. — Первое и самое главное. Оторвитесь с Честером от своих повседневных забот и подумайте о ситуации, в которой мы все оказались! Я имею в виду жизнь, которой мы живем. Газетенка Фреда пописывает, а ты, Дэвид, каждый день читаешь вопли о загрязнении окружающей среды, о том, что ядохимикаты уже проникли в грудное молоко, — вдумайтесь только, в грудное молоко почти всех матерей!.. Вы, случайно, не члены партий «зеленых»? А я, грешным делом, подумываю, не вступить ли… Еще ты читаешь, Дэвид, об ускорении темпа жизни — так? О ее невротизации — так? Об увеличении психических заболеваний и тому подобном, — лекцию вам прочитать на эту тему? Да откройте же ваши глаза наконец!
— Открыли! — чуть ли не заорал Гард. — Что дальше? Какое отношение все это имеет к ротвейлерам, которые догоняют твоих подопытных и вырывают у них часть их тела?
— Не торопи меня, Дэвид. Пока что я говорю о том, что мы быстро и резко меняем среду своего обитания. Теперь следите за мыслью. Известно ли вам, что происходит с существами, а мы биологические существа, которые не успели или не смогли приспособиться к изменившейся среде? Зайдите в таком случае в палеонтологический музей и посмотрите, что с ними стало! — Бейли с шумом отпил виски и продолжал: — Вы, может быть, думаете, что все происходящее сейчас в мире — временное явление? Да, с каким-нибудь загрязнением среды покончить, может быть, и можно. Но даже если нынче в каждой точке земного шара будут приняты необходимые меры, — что, как вы понимаете, совершенно невозможно, но попробуем себе представить! — то по инерции загрязнение все еще какое-то время будет нарастать. Впрочем, дело даже не в этом. Человечество не может развиваться, не меняя среду! Не может! — это закон природы. И не развиваться оно тоже не может. Все эти рецепты «нулевого развития», поверьте мне, бред! Чепуха и самоубийство! Я мог бы привести вам тысячи доводов, но приведу только один. Известно ли вам, что болезнетворные микробы и вирусы быстро привыкают к лекарствам, которые их сдерживают и заставляют отступить?
— Да, известно, — сказал Гард. — Как и то, что прием одних и тех же препаратов может вызвать аллергию и даже шок. Что дальше?
— Какие грамотные! Тем проще мне объяснить вам, что стоит всего лишь задержать на год — на один только год! — обновление лекарственного арсенала, и вирус какого-нибудь СПИДа перейдет в наступление на и без того ослабленное человечество. Причем с такими последствиями, что средневековые эпидемии чумы и холеры покажутся нам тихой идиллией! Вот так обстоит дело. И это всего лишь преамбула…
Рольф Бейли снова сел в кресло и потянулся к бутылке.
— Пожалуй, тебе хватит, — неуверенно произнес Честер. — Сохрани свежесть мозгов, а то потеряешь логику.
— Не беспокойся, не потеряю, — зло ответил Бейли. — Больше того, и вам советую выпить. Когда начинаешь думать о будущем человечества, трезвость не нужна, она прямым ходом тащит в петлю… Ну, что вы скажете о человеке, который намерен в этих необратимых и трагических обстоятельствах открыть людям быстрый и реальный путь к выживанию? Который позволит им, и вам в том числе, приспособиться к тому страшному, что вас всех ждет, то есть поможет стать сильными, здоровыми, в значительной мере независимыми от внешней среды?
— Если ты так ставишь вопрос, — сказал Гард, — значит, именно тебе благодарное человечество должно ставить памятник из чистого золота?
— Не мне одному, — даже привстал с рюмкой в руке Бейли. — Но и мне тоже, если без ложной скромности! При условии, если я завершу начатую работу…
Он выпил и снова сел. Ноги его плохо держали, но в глазах была трезвость, а во всем облике фанатическая страсть, в какой-то степени пугающая Гарда и Честера. Они даже переглянулись: уж не болен ли Рольф психически?
— Я хотел бы, Рольф, услышать от тебя доказательства того, — произнес Гард, — что эксперименты твои столько же чисты, как и цель, к которой ты стремишься.
— Скажи, Дэвид, ты оправдываешь хирургическую операцию, с помощью которой человеку спасают жизнь? Оправдываешь? Прекрасно. Но ведь операция — это боль, это страдание для него! Стало быть, боль и страдание ты тоже готов оправдать во имя благородной цели?
— Готов, — согласился, подумав, Гард. — Пожалуй.
— Приятно слышать. Значит, в принципе можно стремиться к благу, причиняя боль и страдание? Прекрасно! — Бейли обращался уже не к одному Гарду, но и к Честеру. — Теперь несколько слов о содержании и смысле моей работы. Наверное, вы слышали о «втором дыхании», не могли не слышать. Но мало кто знает о том, что есть еще «третье дыхание». Я понятно говорю?
— О «третьем дыхании» мне, например, ничего не известно. Может быть, Фреду?
Честер отрицательно покачал головой, и Рольф удовлетворенно цокнул языком. Затем сказал:
— Так вот, «третье дыхание» — реальный факт, хотя вывод, к которому этот факт приводит, выглядит фантастическим. В состоянии «третьего дыхания» слабая женщина, представьте себе, рвет стальные цепи! А нетренированный мужчина ставит мировые рекорды в беге и прыжках! Вот какими, оказывается, резервами располагает человеческий организм!
— Об этом мы догадываемся, — сказал Честер. — Не открывай нам америк, Рольф, даже называя их «третьим дыханием».
— Дурак! — добродушно произнес Бейли. — Дослушай до конца, а потом проявляй свою примитивную эрудицию. Беда ведь в том, что, во-первых, мы не знаем истинной величины наших резервов и, во-вторых, не в нашей воле включать их, когда это необходимо, а включив, ими управлять! Общие контуры проблемы, надеюсь, вам ясны? Имейте в виду, однако, что у «третьего дыхания» есть и другие достойные проявления. Например, человек может сам, без всяких лекарств и хирургических вмешательств подавить в себе практически любую болезнь, любое недомогание, если, разумеется, овладеет секретами включения и управления своими резервами. Спрашивается: надо ли или не надо выявлять эти механизмы и обучать людей?
— Тут не может быть двух мнений, — сказал Гард. — Но собаки, вырывающие у человека…
— В чем главная трудность? — не слушая Гарда, продолжал Бейли. — В том, что «третье дыхание» нельзя вызвать по формальному заказу. Оно включается, и то не всегда и не в полном объеме, когда человек подвергается смертельной опасности. Нужен предельный стресс, чтобы оно включилось! Когда же этот стресс происходит в обыденной жизни, возле человека с включенным «третьим дыханием», к сожалению, нет исследователя с приборами… Замкнутый круг, верно? Почему замкнутый? Потому, что, если подвергнешь человека смертельной опасности в лабораторных условиях, он никогда не поверит в истинность опасности и «третье дыхание» не наступит. Как быть? Думайте, думайте: как быть? Ты не комиссар полиции, а ты не журналист, вы оба ученые, поставившие перед собой задачу. Как быть?
— Выпустить на подопытного человека настоящего ротвейлера?! — воскликнул Честер. — И ты полагаешь такой опыт честным и чистым?!
— Оставь, пожалуйста, эмоции в покое! — разозлился Бейли. — Весь мир с затаенным дыханием следил за тремя парнями, которые провели двадцать четыре часа при температуре минус сорок градусов плюс ветер силою пятнадцать метров в секунду, имитируя взятие Эвереста, — и ничего! Герои! Этот эксперимент возможен! А удирать от собаки нельзя? Опаснее? Да бросьте вы говорить глупости! А сами походы на Эверест? А пешком к Северному полюсу? А без акваланга на глубину сто метров? Перечислять дальше? Или хватит? Люди не только ради интереса, ради долга попадают в экстремальные ситуации, сами лезут в них, чтобы выявить резервы человеческого тела и духа. Они ставят себя в условия жестокого кислородного голодания, минимальных и максимальных температур, высокого и низкого давления, голода и страха, чтобы выяснить потенциальные возможности живого организма. В конечном итоге, чтобы путем тренировки выжить в изменяющихся физических и психических условиях окружающей среды! Что же вы не предъявляете им ордеров на арест? Или их организаторам? Почему у вас нет к ним претензий? Вы взахлеб читаете о них в газетах, вы следите за ними по телевизору затаив дыхание, а ко мне являетесь домой как обвинители?
Рольф Бейли резко сел в кресло и умолк, то ли устав от бурного монолога, то ли посчитав его исчерпанным. Гард и Честер молча переглянулись. По коридору, мимо кабинета, в котором они сидели, кто-то прошел, стараясь не стучать подкованными сапогами по паркету, вероятно, сержант Мартенс или кто-то из его людей. Молчание первым нарушил Гард:
— Рольф, те, о ком ты говоришь, ставили на себе опыты добровольно. В конце концов, никто не может заставить человека жить, если он сам не желает. Но заставлять человека умирать, если он хочет жить, — это преступление! Я хочу, Рольф, чтобы ты меня тоже понял. Ты посылал за живыми людьми собак, чтобы они вырывали у них живую плоть. Натренированных собак — за людьми, которые были вынуждены спасаться!..
— Ну что ты знаешь об этом опыте?! — теперь вдруг сорвался Бейли, заорав во все горло. — Что ты знаешь?! Важно не то, угрожает ли человеку подлинная опасность, а важно, чтобы он до конца поверил в ее реальность!
— Уж не хочешь ли ты сказать, что Аль Почино преследовали мнимые ротвейлеры? — спросил Гард.
— Нет, собаки были самыми настоящими, но опасность подопытному тем не менее не грозила!
— А фильм! — воскликнул Честер. — Ты лжешь, и тебя уличает фильм! Аль Почино не мог ошибиться или придумать: настоящие собаки там терзали настоящего человека, и этого ты не можешь опровергнуть!
— И не собираюсь. — Бейли неожиданно улыбнулся. — Фильм был подлинным. Эти кадры были сняты в гестапо, в период Второй мировой войны.
— Гестапо?! — ошеломленно переспросил Гард.
— Ну и что? Вот именно: гестапо. Подопытный не может усомниться в их достоверности. А ассистент предлагает ему обратить внимание на приметы собаки, убеждая, что на него бросится тот же самый пес. И когда это происходит, он тотчас узнает собаку и поэтому бежит, спасая свою жизнь. — Бейли торжествующим взглядом ученого обвел потрясенных слушателей. — Не можете догадаться, в чем дело? — спросил Бейли с иронией. — А фокус в том, что все чистопородные ротвейлеры удивительно похожи друг на друга! Те, которые были на экране тогда, и те, которых мы пользовали в экспериментах сегодня! Таким образом, подопытный все принимает за чистую монету, меж тем как наши ротвейлеры могли догнать их, даже хватануть за штанину, но им запрещено было терзать преследуемых. Подопытный всегда выходил из гонки победителем? Всегда!
— Ты хочешь убедить нас в том, что смертельная опасность во всех опытах, и не только с собаками, была мнимой? — спросил Гард.
— Увы, к сожалению, не всегда можно было добиться эффекта подлинности, лишь имитируя угрозу. Вдобавок иные гибли, как бы вам сказать, сами, не выдержав нагрузки, от перенапряжения… — вновь переходя на «кафедральный» тон, ответил Бейли. — Естественный отбор в чистом виде! Но, во-первых, в наших экспериментах никогда не было изуверства, в чем еще минуту назад вы были убеждены. Во-вторых, сколько, вы думаете, погибло людей?
— Сколько?
— Единицы! За три года — не более десяти человек!
— Значит, жертвы все-таки были? — угрожающим тоном произнес Гард.
— Не пугай, Дэвид, я не из пугливых. Как же без жертв? А разве испытания новых самолетов обходятся без трудов? В процентном отношении у нас их не больше, чем в авиации…
— Ты упорно игнорируешь тот факт, что в испытатели тоже идут добровольцы!
— Комиссар Гард, нам было бы куда приятнее работать с такими же добровольцами, поверь мне. Однако практически это невозможно. И не потому, что нельзя найти «живой материал», изъявивший желание с нами сотрудничать, а потому, что человек, по доброй воле согласившийся пусть даже на смертельный эксперимент, в глубине души, как тот же летчик-испытатель, как астронавт, как альпинист в команде, поднимающейся на Эверест, все же верит, что риск будет сведен к минимуму, что все обойдется, что он останется жив. И тогда «третье дыхание» практически не наступает. Мы проверяли. Увы, это так. Только, как бы точнее выразиться, у «приговоренных», то есть у тех, кого мы как бы «заставляем» пройти через наши опыты, возможен настоящий губительный стресс… Что вам еще не ясно? Какие у вас еще претензии? Бог с тобой, Дэвид, ты человек казенный, уж не обижайся, но Фред! Неужели и ты ничего не понял?