Бахрошин Николай. Фиолетовый гном

Николай Бахрошин
Фиолетовый гном

Часть I
По следу динозавров

   По вечерам, выходя на террасу греческого дома, Серега Кузнецов садился смотреть на море.
   Было в этом нечто показательно-романтическое – смотреть на море по вечерам. Хотя, если честно, просто таращить глаза на разлив соленой воды скоро становилось скучновато. Для настроения Серега брал с собой упаковку баночного пива, блюдце с маринованными оливками и псевдоглиняную кружку «привет с Родины», со стенки которой зубасто улыбалась мохнатая медвежья морда. С этим богатством устраивался в шезлонге на просторной террасе второго этажа, продуваемой всеми здешними ветрами по очереди. Так можно было смотреть.
   Кажется, море было Ионическим, хотя за точность названия Серега бы не поручился. Много раз собирался спросить, какое здесь море, и всегда забывал в последний момент. А теперь уже и спрашивать стало стыдно, почти абориген, без пяти минут местный житель, неудобно спрашивать такие вещи. Греки могут обидеться за свое море, они, вообще, обидчивые, как кавказцы, давно заметил он.
   Сидел. Смотрел.
   Темнело по-южному быстро, крупные звезды, проявляясь в небе, складывались в привычный узор созвездий, а условно Ионическое море терпко пахло и шелестело прибоем.
   Конец апреля…
   Сезон еще не открылся. Песчаная прибрежная полоса казалась пустынной даже дальше по изгибу бухты, где высились над холмистой зеленью кубические корпуса гостиниц, расчерченные клеточками-лоджиями до прямолинейной четкости шахматных досок.
   Какая-то жизнь, впрочем, там уже началась. Вечерами часть номеров освещалась, а по утрам, видел он из окна, кто-то загорал на пляжах под пластиковыми грибочками с бело-синими крышами. В воду, правда, почти не лезли, жарились пока на сухую. Море действительно еще оставалось холодным, почти обжигающим. С утра, если в голове оставалась похмельная муть, Серега заныривал туда для оттяжки, и помогало. Но на суше припекало уже основательно, грело, как полноценным летом в Москве.
   Теплая страна – Греция. Страна-картинка, с белыми, сахарными домиками под красными крышами. Яркая, глубокая лазурь неба, просторная синева моря, сочная зелень, благоухающее цветение незнакомых трав, красные маки, растущие вольно, как сорняки, ослепительный блеск отражающегося от всего солнца – от этого бесконечного, карнавального великолепия перед глазами даже устаешь…
   Ему говорили, что в сезон здесь, на побережье становится оживленно и шумно, но Серега пока не имел случая убедиться в этом. Как-то не получалось, не выбирался в сезон в свое греческое владение. Хотя его дом стоит на горе, в отдалении от поселка и гостиниц, так что очень шумно не будет, прикидывал Серега. Все-таки европейский шум против нашего – одно название. Здесь даже шум цивилизованный, негромкий и ненавязчивый, чтоб, не дай бог, не ущемить права соседнего лежака. Их бы на Черноморское побережье в разгар всероссийского отдыха – вот там и шум, и сопровождающий запах, и гнилостный привкус антисанитарии. А здесь – Европа… Что с нее взять кроме умильной теории капитализма с человечьим лицом?
   Сидел… Смотрел как вечное море сливается у горизонта с не менее вечным небом. Греция все-таки страна руин и древних богов, лукаво подмигивающих из-под христианских икон…
   После жаркого дня прохлада была приятна, ветерок ласково обдувал подожженную кожу, а пиво и море настраивали на философский лад. Что больше? Трудно сказать, обе субстанции одинаково жидкие и текуче-меланхоличные…
   Спрятавшись на греческом побережье от навалившихся московских проблем, можно спокойно думать и, не торопясь, вспоминать…
   Ему уже давно не было так спокойно…

1

   Однажды Серега Кузнецов совершил героический поступок. Покусал льва в зоопарке. Кажется, в ночь с пятницы на субботу…
   Лев был очень удивлен. Столько лет в зоопарке, старожил, можно сказать, и никто его никогда не кусал. Да и кто осмелится?
   А тут – Серега. Рычит, как зверь, и выражается, как скотина.
   Впрочем, может, это был и не лев. Может, он покусал какого-то другого зверя, пониже рангом. На следующее утро Серега отплевывал изо рта остатки рыжей шерсти, жесткой как сапожная щетка, и гадал, кого же он покусал? Лев это был или не лев? Однажды он видел по телевизору, как «в мире животных» лев в быстром прыжке завалил на траву волосатого буйвола, огромного, словно скала. Поди, покусай такого…
   Сомнительная, в общем, история. И друг Жека, и напарник Федоров, сослуживец по охране парфюмерной фирмы, с которыми он вместе выпивал по случаю перехода пятницы на субботу, уверяли его на два голоса, что точно был лев, была клетка и Серега туда полез от широты дури, и там рычал и возился с кем-то, тоже рычащим.
   Может, все-таки сторож? – предположил Серега. Просто рыжий, допустим… Просто встретились два одиночества на зарешеченной территории московского прайда и начали обычное сражение за охотничьи угодья под любопытствующими взглядами семейства львов…
   Нет, что бы ни говорили, сомнительная история. Серега сомневался. Он, вообще, плохо помнил остаток вечера. Как вышли с работы с напарником Федоровым – помнил, как встретили Жеку у метро – помнил, как пили пиво, как зашли в стеклянное кафе, где флегматичный кавказец подавал им водку и свежеразмороженные отбивные – тоже помнил. Но уже сквозь туман. Дальше – провал. С ним такое бывает. А с кем не бывает?
   Потом они втроем убегали от ментов по извилистым, путаным переулкам центра Москвы. Это он снова помнил.
   Убежали. Еще выпили по такому случаю. Взяли в ночном киоске бутылку «Зубровки». Тут же, у киоска, сидя за пластмассовым столом на неудобных пластмассовых стульях, разлили ее по пластиковым стаканчикам. Закусывали чипсами и чуть теплой пиццей, в которой, вспоминалось ему, тоже был привкус пластмассы.
   Хорошо посидели. Душевно и неторопливо. Серега смотрел снизу вверх на яркие летние звезды и разговаривал с Жекой и Федоровым за жизнь. Жека, как обычно, подшучивал над всеми и всем, а Федоров рассказывал им, что разводится сейчас с женой. Много хочет зараза. Поэтому – мало получит. Его, Федорова, она точно никаким образом больше не получит. Он, Федоров, теперь вольный казак, хочет – выпивает, хочет – закусывает. Еще локти будет кусать, глупая баба!
   Насмешник Жека коварно, как иезуит, соглашался, провоцируя Федорова на дальнейшие восхваления себя и унижения глупой бабы, а Серега с высоты своего немалого роста смотрел на пожилого, дерганного, словно потраченного молью Федорова и не верил, что его жена будет локти кусать.
   Сам он к тому времени уже давно развелся. Женился сразу после армии и прожил с женой три года. Срок получился на год больше, чем армия. Два года в армии плюс три года с женой, всего пять лет получается. За вооруженное ограбление столько дают. По приговору суда. Но тут хоть знаешь, за что сидишь. А ему за что пятерик отломился, если вдуматься?
   На самом деле, в армии – беги, подай, принеси, чего сидишь, почему стоишь. Бесправнее человека, чем солдат срочной службы, трудно себе представить. Женился – опять то же самое. Чего разлегся, посуду помой, мусор вынеси, где деньги, почему вином пахнет?
   Ненавижу! – как часто говаривал Жека, емко определяя ситуацию одним словом.
   После развода Серега решил для себя, что будет гонять Дуньку Кулакову до посинения причинного места, но больше его в ЗАГС ни одна стерва не затащит. Хорошее дело браком не назовут, народ зря не скажет…
   Все это он пытался объяснить ночью приятелю Федорову, но тот его, похоже, не слушал. Переживал вслух будущий развод с женой. Все хорохорился. Нашел о чем переживать, дурилка картонная. Он, вообще, смешной, этот Федоров. Все петушится, и по делу, и без дела, пыжится, скандалит со всеми подряд, все пытается доказать какую-то свою правоту, абсолютную, как приговор. А зачем? Комплексы, застарелые, как ревматизм, ничего больше, считал Серега.
   В общем, проснулся он в субботу в своей квартире, настроение гнусное, состояние и того хуже. Одно светлое пятно – льва покусал. Почти подвиг Геракла. Да и то под большим вопросом, как и большинство мифологических подвигов…
   Так они и опохмелялись до понедельника. С напарником Федоровым, казаком не молодым, но вольным.
   Да, именно такое было настроение – все трын-трава, завей горе веревочкой, пусти дым коромыслом, вспоминал он потом.
   А что? Геракл в свое время тоже потрепал какого-то льва и тем прославился…
 
   – Знаешь, мужик, по-моему, ты спиваешься, – сказал ему как-то Жека, Женька Малышев, лучший друг еще со школьных времен.
   – С чего ты решил? – поинтересовался Серега.
   – Сам посуди. Работы у тебя были одна другой интеллектуальнее – то дырки сверлить, то коробки таскать, то кирпичи класть. Теперь вот штаны просиживаешь перед входом в офис. Живешь ты один и, следовательно, здоровую ячейку общества, где бы тебя ежеминутно держали на поводке и выгуливали под присмотром, не создал и даже не собираешься…
   – А кто виноват? – вставил Серега.
   – Ну, я же просил… – сразу смутился Жека.
   – Ладно, ладно, я не упрекаю, к слову пришлось. Излагай дальше, – великодушно разрешил Серега.
   – Ну, вот. Если учесть то, что весь ассортимент соседнего винного магазина представлен у тебя на кухне в виде пустых бутылок, то вывод напрашивается однозначный – спиваешься и деградируешь. Становишься явным пролетарием, мечтающим пропить все цепи капитала разом за отсутствием другого движимого имущества. Такая вырисовывается печальная картина нездоровых тенденций…
   – На себя посмотри! – возмутился Серега. – Кто притащил сюда большую половину бутылок?!
   – Половина не бывает большей или меньшей. Половина – может быть только половиной, одной второй или ноль запятая пятой. Ничем иным, запомни это на будущее, Серый брат, – нравоучительно заметил профессионал пера Жека. – А смотреть мне на себя нечего – ничего хорошего не увижу, догадываюсь без подсказки зеркал. Мне, между прочим, по должности положено пить горькую и запивать сладким. Я, как журналист-газетчик, должен расходовать свой бессмертный талант на потребу дня, а в свободное время – рефлексировать и спиваться от недостатка времени на великие произведения, способные потрясти мир до устоев.
   – Хорошо ты устроился, – проворчал Серега.
   – Спасибо, не жалуюсь.
   Бывший школьный друг Жека действительно работал журналистом в молодежной газете. В школе он писал стихи, учась на журфаке – рассказы, а теперь, как он говорил, строчил заметки, периодически меняя издания и подруг. Серега помнил, в школе Жека был тонким, как струна, кудрявым блондинчиком, восторженно читающим стихи наизусть и отчаянно мечтающим кого-нибудь трахнуть. Спустя десяток лет он стал в два раза толще, брил голову, чтобы скрыть лысину, но все так же цеплялся за каждую новую женщину, как за откровение свыше. Тоже – неизбывный романтик половых отношений…
   Они дружили. Началось все очень давно, еще в детском саду. В детстве Серега был сильным, а Жека – пронырливым и проказливым. Вместе – сладкая парочка, уже основание для дружбы. Когда выросли, Серега остался спокойным и сильным, а Жека – непоседливым и неудовлетворенным. Вместе – взаимное дополнение плюс Серегина холостяцкая хата к его услугам. По сути, считал Серега, Жека оставался все таким же непоседливым пацаном, как в школе. Только теперь это был толстый и грустный мальчик, который предпочитал держаться навеселе. Но писал он действительно здорово. Остроумно. Серега периодически читал его статьи, причем с удовольствием.
   – Значит, тебе можно спиваться, а мне нельзя? – уточнил Серега.
   – Что позволено Юпитеру… Дальше сам знаешь.
   – А если Юпитеру по рогам?
   – Будет больно, но все равно не аргумент…
   Обычный разговор, в общем, ничего особенного. В то время они с Жекой часто говорили друг другу мелкие гадости. Старый друг – не тот, кто все медом мажет, а с точностью наоборот. Не медом, далеко не медом, другими словами… Серега вряд ли запомнил бы этот разговор, но это был его день рождения. Как раз накануне ему исполнилось тридцать три года. Возраст Христа, как говорят…
   Нет, тридцать три – хороший возраст. Молодой, здоровый, сильный и уже умудренный кое-каким опытом, уже не хочешь от жизни всего, но еще веришь – что-то все-таки будет. Живи – не хочу, как говаривал покойный батя.
   Вот только жить почему-то уже надоело…
   На день рождения Серега никого не приглашал. В те времена он свой день рождения вообще не праздновал. Не получалось. Настроения не было. Не оставалось настроения к моменту его символического появления на белом свете. Слишком рано начинал разминаться по-жидкому. Да и не такой это праздник, если вдуматься. Серега никогда не понимал, почему многие из своего случайного появления на белом свете стремятся сделать всенародное торжество. Все равно не получается, кстати…
   Без приглашения пришел один Жека. Пришел, увидел, нахамил для начала.
   Старый друг… Уже можно и так сказать…
   Жека подарил кожаный бумажник и бутылку коньяка. Коньяк они тут же распили, а Жека, под благостное настроение, выпросил у Сереги ключ от квартиры на послезавтра.
   Серега пообещал и назвал его старым козлом. Жека ответил ему заплесневелым мухомором. Хорошо посидели, душевно…

2

   У Сереги Кузнецова было два достоинства, которыми он гордился всю жизнь: богатырская стать и абсолютная, непрошибаемая невозмутимость. Деревянность, как называла это его бывшая жена. Б. супруга, так он сам ее называл.
   С телосложением ему повезло – это точно. Рост у него был метр девяносто два и мускулатура соответствующая. На это клевали женщины. А Серега пользовался, конечно. Потом, годы спустя, проститутка из города Таганрога объяснила ему, что, конечно, он не красавец, не Ален, его мать, Делон. Но это не важно. Потому что Серега значительный. Большой. А на женский взгляд, это даже лучше. Мужская красота, вообще, вещь относительная.
   Серега запомнил ее слова. Многое объясняют про женщин, решил он.
   Она работала диктором местного телевидения и подрабатывала проституцией среди отдыхающих и командировочных. Симпатичная девка. Слегка истеричная, как все проститутки, но умная. Брала дорого, хотя того стоила. По крайней мере, с ней Серега от души отрывался почти неделю, почти как с искренней, а не наемной подругой…
   Серега не был красивым и знал это. Еще в седьмом классе, подолгу разглядывая себя в зеркале, он пришел к такому неутешительному выводу. Раньше просто не задумывался. Да и что тут думать, подкачало личико. Нос – обычный, без четких победных линий, брови и ресницы жидкие, волосы – тоже обычного, средне-арифметического каштанового цвета, расстраивался Серега. Вот фигура – ничего, хорошая, спортивная, мускулы перекатываются, тут нет претензий, он много занимался боксом и тяжелой атлетикой. Был самым сильным в школе.
   Значительный?
   Ты, Серега, такой большой, что, кажется, и в штанах у тебя скрывается нечто не менее грандиозное, утверждала, помнится, дикторша-проститутка.
   Сомнительно, все-таки…
   Если честно, то в штанах у него было семнадцать сантиметров. Замерял в девятом классе. После армии тоже разок замерил. Нет, семнадцать сантиметров так и осталось.
   Просто нормально. В пределах. Серега на этот счет не обольщался. Впрочем, видимость – это тоже важно. Повезло ему с телосложением.
 
   Невозмутимость – также полезное качество. Многие принимали ее за серьезность. В школе учителя, например.
   – Вот взять, например, Сережу Кузнецова… – говорили они на родительских собраниях. – Туповатый мальчик, звезд с неба не хватает, но ведь старается же, учится как может. Недалекий мальчик, но прилежный…
   С чего они решили, что он старается? И почему остальные лоботрясы и троечники, выходит дело, хватают руками звезды с неба? Серега этого никогда не понимал. Но за старание ему ставили тройки, а иногда – четверки. Его это устраивало, учиться он не любил. Предпочитал читать книжки вместо того, чтоб корпеть над тоскливыми уроками.
   Потом, став взрослым, Серега понял, почему учителя считали его туповатым.
   Во-первых, он всегда был большим и сильным и, следовательно, недалеким уже в силу телосложения. Ничего не поделаешь – расхожий штамп человеческих отношений…
   Во-вторых, у него была замедленная реакция, особенно – в юности. К счастью, только в разговоре. В боксе, например, или на борцовском ковре у него никакой замедленной реакции не наблюдалось. Тело само, без подсказки находило ритм движений. А начнет с кем-нибудь общаться – двух слов связать не может. Слова подбираются долго, трудно, пока решит, что ответить, диалог уже раскручивается дальше. И снова нужно что-то придумывать, и опять он не успевает…
   Обидно. Особенно обидно было в розовом возрасте, когда так неуклюже складывалось общение с симпатичными девочками. Собеседница, бывало, уже уйдет, а он вспоминает прошедший разговор и придумывает его заново. Вот он сказал, она ответила, а он так сказал, она заинтересовалась, а он еще это сказал… Мысленные диалоги получались интересными и остроумными. Куда интереснее настоящих. Жалко, что их никто никогда не слышал…
   Со временем у Сереги даже выработалась своя, особая манера говорить. Он никогда не торопился ответить, а тем более перебить собеседника. Он слушал. Он, вообще, предпочитал слушать. А если вставлял что-нибудь в общий разговор, то предварительно формулировал фразу в уме. Получалось неторопливо, немногословно и по-мужски скупо. Многим нравилось. Женщины считали его многозначительным.
   В общем, потом он решил, что учителя зря называли его туповатым. Конечно, это было уже неважно. Так, мимолетное воспоминание…
 
   Теперь, когда Серега коротал время в собственном доме на греческом побережье, когда ему, если быть точным, уже сорок три, – все это вспоминалось как предания из глубины веков. В прошлой жизни, в прошлом веке, в прошлом тысячелетии… Молодой был… Вроде бы даже не он…
   Но ведь было!
   Вилла у моря завелась у Сереги случайно. Партнер по бизнесу был должен крупную сумму, отдавать нечем, предложил в счет долга недвижимость. Серега согласился, и тот сам оформил все документы.
   Если честно, коммерсант был должен не лично Сереге, а фирме, где Серега являлся вице-президентом. То есть даже не первым, а всего лишь вторым лицом, если уж выстраивать условный табель о рангах.
   Но, чтоб не путаться с налоговой, должник оформил свою недвижимость непосредственно на Серегу, как на частное лицо. Тогда, в горячке, на это не обратили внимания, отдал и отдал, что называется, хоть шерсти клок – да состригли. Дело не деньгах, их крутая макаронная «лавочка» с месячными оборотами в десятки миллионов долларов и без этого паршивого долга не оскудела бы, дело – в принципе. Должен – отдай, не греши, из себя вынь, но положь взад в обещанный срок… Прояви уважение, как говаривали крестные сицилийские папы, знающие рыночную стоимость авторитета с точностью до последнего цента…
   Таким образом, неожиданно для себя, Серега оказался владельцем недвижимости на юге Европы.
   Дом оказался хорошим. Красивый домик. С виду выглядел почти старинным, две стройные башенки по углам даже намекали на времена щита и меча. Красная крыша хорошо гармонировала с серым камнем стен, такой же каменный, нарочито булыжный забор вокруг закрывал, но не загораживал. Но старым дом не был, просто стилизованный новострой. Продуманный и удобный. Дело даже не в восьми комнатах, не в евроремонте и дорогой мебели натурального дерева. По сути, любой ремонт, произведенный в Европе, не назовешь иначе, как евро, не погрешив против смысла. Сам дом был каким-то очень уютным, обжитым и на удивление спокойным. Располагающим к долгому и ненадоедающему отдыху…
   Да, уютный – это, пожалуй, точное слово, думал теперь Серега. Разлапистые деревья в небольшом дворике принимали на себя первый удар палящих лучей, чуть затемняя, словно слегка тонируя окна. Толстые стены сохраняли прохладу даже без включения кондиционеров, табачный дым не клубился в комнатах, а незаметно исчезал под высокими потолками. На самой верхней террасе было удобно загорать, на двух остальных – просто сидеть. Море было видно почти из всех окон, глянул мельком – а за окнами, за просветами между пахучих местных сосен (или пихт, или как их еще?) лазурное море. Это оказалось приятно, случайно замечать море…
   Симпатичное, в общем, местечко. Пряничный замок макаронного короля Сереги Первого, как сказал Жека, когда они вдвоем подъехали сюда на такси от аэропорта в Солониках неделю назад.
   От избытка чувств старый друг немедленно предложил собственноручно написать на булыжном заборе выразительное слово из трех или, например, пяти букв. Чтоб, значит, подчеркнуть менталитет хозяина перед соседями и заодно, в пику чопорным европейцам, отразить свое истинно русское, цинично-спокойное отношение к половой проблеме. А если, допустим, Серега выберет в качестве надзаборного логатипа слово из пяти букв, разглагольствовал Жека, то его лучше всего писать через «е». Именно написание данного слова через «е» вопреки принятой грамматике – менталитет не просто подчеркивает, а прямо обозначает.
   Серега немного подумал и сообщил ему, что не знает, как здесь, в Греции, но в России даже дети детсадовского возраста в курсе, что женский половой орган из пяти букв пишется через «и». И следовательно, любая ошибка в этом знаковом слове менталитет только перечеркнет.
   Действительно, негоже позорить родную грамматику перед глазами взыскательных европеоидов, согласился Жека. Не за то боролись наши деды-прадеды в свое непростое время, когда деревья были большими, а удои с урожаями – маленькими. Но если через «и», тогда сразу – несмываемой красной краской, под тон черепицы…
   Идея несмываемой краски Сереге не слишком понравилась. Впрочем, если волшебное слово поперек забора поможет Жеке справится с приступом ностальгии, то он, Серега, в принципе не против любой трактовки. Только краску пусть ищет сам, в данном конкретном случае – гусь свинье не товарищ. И лучше все-таки смываемую. Как пожелание хозяина.
   Жека, видимо, уже представлял себе кокетливый забор в украшенном варианте и восхищенно всхрапывал…
   Усатый, широколицый таксист-грек с темными, выразительными глазами внимательно слушал их филологический диалог. Может, в связи с наплывом туристов из страны берез изучал русский язык?
 
   Если разобраться, то здесь, в Греции, он оказался в чем-то благодаря Жеке, вспоминал Серега, обходя свой пижонский дом с остроконечными башенками. Только все началось давно, так давно, что сам Малышев, наверное, и не помнит тот промозглый ноябрьский вечер. А ведь именно он притащил Серегу на случайный день рождения, где Серега познакомился с Таней. С его Десантницей…
   Интересно, почему тот давний случай со львом накладывается в воспоминаниях на знакомство с Таней? – вдруг задумался он. О чем-то говорит с точки зрения психологии? Или просто все перепуталось в голове?
   Да, при чем тут лев? Совсем ни при чем, то есть – абсолютно. Когда они познакомились, ему уже стукнуло тридцать четыре. Это Серега опять-таки точно запомнил, потому что она первым делом спросила – сколько ему?
   Тридцать четыре? А сразу не дашь, выглядишь ты, гражданин, монументально, но молодо. Хорошо сохранился, молодец, одобрила она.
   Жизнь была легкая и веселая, усмехнулся Серега.
   Таня объяснила, что с мужчинами до тридцати не встречается принципиально. Мол, это не мужики, это пока еще дети, им еще надо сопли утирать и пеленки менять, а она – не по этой части.
   Сомнительная теория, сразу подумал он. Зато девица хороша без сомнения…

3

   – Мой первый муж был садист, – рассказала она. – Ему нравилось делать мне больно. Это я заметила еще до свадьбы.
   – А зачем женилась? – спросил Серега.
   – Замуж выходила, – поправила она. – Я замуж выходила. Потому что я женщина. А он женился. На мне. Потому что он – мужчина.
   – И садист.
   – Точно! – подтвердила она.
   – Потому что на тебе женился, – добавил Серега.
   – А ты не смейся…
   – А я не смеюсь.
   – Значит, иронизируешь. Это еще хуже.
   – Почему хуже? – удивился Серега.
   – Смех – это от глупости. А ирония – от презрения. То же самое, только подлее, – объяснила она.
   Очень рассудительно объяснила. Она вообще была самостоятельная девушка, сразу заметил он.
 
   Таня. Танька. Танечка. Красивое имя.
   Ему всегда нравилось это имя. Кстати, Танечка Соловьева – имя его первой любви…
   Да, именно так все было… За темными окнами – промозглый, осенний вечер. Случайная компания, где он почти никого не знал. Незнакомая квартира стандартной планировки панельных домов с типовым набором из стенки и мягкой мебели. Довольно просторная квартира, показалось ему тогда. Две комнаты и кухня отданы на разграбление и поругание гостям, третья комната вроде бы даже заперта. Или кто-то там заперся изнутри.
   Домашний праздник…
   Длинный стол, составленный из двух или трех, связанных между собой в единое целое белой скатертью. Разнокалиберные стулья вперемешку с остроугольными табуретками. На столе – изобилие салатов, мохнатых от майонеза, и разлапистые блюда с нарезками. Бутылки с вином и водкой, как шпили еще не взятой крепости, в окружении частокола пластиковых лимонадов. Как гвоздь программы был обещан печеный гусь, пах на всю квартиру, регулярно вспоминался присутствующими, но его мясной выход почему-то задерживался.